Когда в 1952 году пришло известие о смерти Георга, Черчилль на мгновение засомневался. Он тогда разрыдался и сказал о Елизавете так: «Я почти не знаю ее. И ведь она всего лишь ребенок». Впрочем, он быстро взял себя в руки и скоро уже приветствовал скорбящую дочь, срочно вернувшуюся из Кении. В аэропорту он глубоко поклонился новой королеве.
В те времена, как и сейчас, премьер-министр имел еженедельную аудиенцию у монарха в Букингемском дворце. По словам неизменного верного секретаря Черчилля Джока Колвилла, «аудиенции с Черчиллем приносили королеве больше радости и удовольствия, чем встречи с любым из его преемников». (Впрочем, разве можно это измерить? Другие источники, например, предполагают, что на самом деле ее любимцем был остроумный и веселый премьер-министр от лейбористов Гарольд Вильсон; и компания его преемника от той же партии Джеймса Каллагана также считалась крайне желательной.) Как бы там ни было, личный секретарь королевы сэр «Томми» Ласселс вспоминал, что аудиенции с Черчиллем то и дело перемежались «взрывами смеха» и сам он частенько выходил оттуда, «вытирая глаза». Но не это было главным. Черчилль всегда понимал, что он наставник, а королева очень быстро и успешно входит в курс дела. Он был великим старцем Викторианской эпохи, а она — представителем новой, елизаветинской.
Незадолго до своей коронации в 1953 году королева, Черчилль и все премьер-министры Содружества собрались на церемониальный обед в древних серых стенах Вестминстер-холла в парламентском поместье. Именно на том обеде Черчилль изложил свои поразительно патриархальные взгляды на новую эпоху:
«В этом зале славы и древности до недавнего времени разворачивалась долгая история конфликтов Короны и Парламента. Теперь все это в прошлом. Неистовые, страстные, нравственные и интеллектуальные силы, которые триста лет назад сталкивались друг с другом в трагическом противоборстве, ныне едины. Теперь речь не о Короне против Парламента, но о Короне и Парламенте.
Мы на нашем острове методом проб и ошибок и благодаря упорству за прошедшие столетия нашли хорошую формулу. Вот она: “Королева не может ошибаться”».
Однако, когда он произносил эти слова, присутствовавшие, включая ее величество, еще очень хорошо помнили о короле, который ошибся всего семнадцатью годами ранее. А Черчилль продолжал:
«Плохих советчиков можно менять настолько часто, насколько человек хочет и готов использовать для этой цели свои права. Проиграна великая битва: парламент смещает правительство. Выиграна великая битва: толпа приветствует королеву. Мы считаем, что это очень убедительная и прочная доктрина. То, что не получается, уходит прочь вместе с ответственными за это политиками. То, что получается, возлагается на алтарь нашего единого Содружества и Империи…
Конечно, некоторые завистники говорят, что мы хотим иметь всё и сразу. Это вполне может быть правдой. Мы ищем лучший из миров, и, безусловно, мы выбрали этот».
Но вот вопрос: не считали ли себя Черчилли — и Спенсеры-Черчилли — кланом, укорененным в почве английской истории глубже, чем относительный новичок, Саксен-Кобургская династия? Он встает в связи с заключительными словами Черчилля, когда тот говорил королеве: «…поскольку я служил прадеду вашего величества, деду, отцу, а теперь и вам, я удостоен чести выразить сегодня нашу благодарность вам, мадам, за ваше королевское присутствие».
Это весьма любопытное высказывание, ведь Черчилль на самом деле присутствовал там как политик, а вовсе не потому, что «служил» поколениям королей. Но благодаря этой риторической хитрости создавалось впечатление, будто все монархи, которым он «служил», были чем-то эфемерным, а он оставался надежной опорой конституции.
Ни у кого нет особых сомнений, что королева Елизавета, хоть она и была молода и неопытна, это заметила и поняла. О ее личных мыслях по многим вопросам известно мало, но она всегда умела мощно и одновременно гибко защищать свой статус и достоинство, как и отстаивать превосходство монархии. Более того, на момент коронации ее молодость была созвучна недавно зародившейся новой действительности: это была эпоха развития реактивных авиапутешествий, открытия двойной спирали ДНК и покорения Эвереста. Черчилль же, несмотря на его необычайную физическую выносливость, уже был на склоне лет. И этот факт вскоре стал для его коллег еще более очевидным.
Прописываю вам шерри. Рассел Брэйн, 1953–1965 годы
Если смотреть на образ жизни Черчилля сквозь призму всего того, что сегодня считается преступлением против собственного здоровья: курение, злоупотребление спиртными напитками, жирная пища, отсутствие физических упражнений, — его долгая жизнь кажется почти непостижимой. Ничто не могло заставить Черчилля отказаться от радости выкурить четырнадцать сигар в день; шампанское, портвейн и виски он пил практически ежедневно и тоже с большим удовольствием. Такое впечатление, что его единственная уступка здоровому питанию заключалась в искренней любви к луковому супу.
На протяжении всей войны за здоровьем Черчилля внимательно и ненавязчиво наблюдал его личный врач лорд Моран: премьер-министру тогда было под шестьдесят, он не так давно перенес сильную пневмонию — по тем временам болезнь с высокой вероятностью летального исхода. Кроме того, много лет считалось, что во время войны Черчилль перенес инфаркт. Сегодня понятно, что это, возможно, не так. Симптомы, которые приковали его тогда к постели, вполне могли быть побочными эффектами и осложнениями после респираторного заболевания. Да и выздоровел он тогда на удивление быстро. Но в 1949 году у него точно был инсульт. К 1950-м, когда Черчиллю было под семьдесят, его здоровье по понятным причинам несколько пошатнулось. Скорее всего, одним из факторов, удерживавших его на плаву в тот сложный период, было длительное скверное самочувствие его преемника Энтони Идена, который страдал от проблем с желчными протоками.
В 1953 году пришла слава коронации: еще одна причина, по которой Черчилль так не хотел отдавать кому-либо ключи от кабинета на Даунинг-стрит, 10. Однако через какое-то время коллеги начали замечать, что его речь становится несколько невнятной…
«Я получил от [лорда] Морана загадочное сообщение, в котором он просил меня сходить вместе с ним к Черчиллю на Даунинг-стрит, 10, — писал лорд Рассел Брэйн. — Он никак не объяснил свою просьбу. Я в то время был председателем Объединенного комитета консультантов, который вел с правительством переговоры о заработной плате врачей; мы не раз обсуждали это с Мораном, имевшим, конечно, прямой доступ к Черчиллю. Итак, сначала я решил, что он нашел возможность обсудить этот вопрос с премьер-министром, но, приехав туда, обнаружил, что у Черчилля случился инсульт. В последнее время он чувствовал себя очень уставшим из-за хлопот с коронацией и необходимости выполнять огромную работу министра иностранных дел, да еще и явно перенапрягался из-за болезни Идена».
Доктор Брэйн был выдающимся неврологом, признанным экспертом по мозгу (а также живым воплощением номинативного детерминизма[143]). В тот летний день 1953 года он встречался с Черчиллем не впервые: примерно четырьмя годами ранее лорд Моран уговорил его съездить вместе с ним в Чартвелл, после того как Черчилль перенес менее обширный и более мягкий инсульт. Тогда визит Брэйна держали в строжайшем секрете: никто не должен был знать о проблемах со здоровьем у Черчилля (частично из-за опасений самого Черчилля, что его по этой причине попросят уйти в отставку). В тот приезд, в 1949 году, лорда Брэйна потрясла энергичность его нового пациента. Когда он явился, Черчилль лежал в постели, одетый в шелковую куртку восточного покроя; рядом на тумбочке стоял графин виски, а на полу возле кровати — маленькое белое ведерко. К счастью, оказалось, что туда он стряхивал сигарный пепел.
Потом — вероятно, чтобы произвести впечатление на нового невролога — Черчилль вдруг спрыгнул с кровати, приземлившись на босые ноги. Брэйн вспоминал:
«Моран рекомендовал ему отказаться от слишком горячей ванны, и [Черчилль] сказал мне: “Я принимаю ванну дважды в день. Мне это очень нравится; ванна для меня значит не меньше, чем еда”. Он как раз собирался делать это в очередной раз, и ему как раз приготовили ванну, и он настоял, чтобы мы вместе пошли и пощупали воду, которая, однако, как он вынужден был признать, оказалась прохладнее обычного.
Все это время он был в своей нелепой маленькой пижамной куртке и короткой ночной рубашке, ноги от середины бедра голые. “Доктор, вы должны посмотреть, как я хожу”, — сказал он и исполнил что-то вроде “гусиного шага”, а затем какое-то время постоял с закрытыми глазами, чтобы показать, что отлично держит равновесие. Он настаивал, чтобы мы все вместе выпили, но Моран хотел непременно уехать до ужина, на который были приглашены герцог и герцогиня Вестминстерские, а по политическим соображениям нужно было, чтобы никто не знал, что я приезжал осмотреть Черчилля.
Однако Черчилль добился своего. “Я диагностирую, что вы с удовольствием выпьете немного шерри!” Мы торопливо проглотили по стаканчику шерри и ушли, оставив его плескаться в ванне. Как раз в этот момент прибыли герцог и герцогиня Вестминстерские, и нам с Мораном пришлось прятаться в комнате секретаря».
В последующие четыре года Черчилль еще раз брал на себя бремя должности, причем в момент, когда во всем мире все больше ощущалась новая напряженность холодной войны. Британские войска участвовали в сражениях корейской войны. Берлин, территория Восточной Германии, теперь контролируемая Советским Союзом, не так давно был заблокирован Сталиным. Плюс к этому Советы провели успешные испытания атомной бомбы в бескрайних степях Казахстана. Черчилль всегда культивировал в себе умение брать ответственность, но мир, который ему когда-то удалось понять и постичь, стремительно становился непознаваемым. На тот момент ему было семьдесят восемь.