ись в той книге. Я просто не считала написанные там слова правдой. Без сомнения, те, кто подписался, сделали это совершенно искренне, но я была бы лицемеркой, если бы сделала так же.
Я знаю, что сэр Уинстон — великий человек. Его назвали “величайшим из ныне живущих англичан”, и я не собираюсь с этим спорить. Но когда в 1925 году началось великое капиталистическое наступление на рабочих, именно Уинстон Черчилль, тогда министр финансов, объявил о возвращении к “золотому” стандарту, что привело к резкому снижению зарплат и, соответственно, уровня жизни людей».
За несколько лет до этого инцидента миссис Брэддок попала в заголовки газет, открыто продемонстрировав свое презрение к Черчиллю. Однажды, когда он отсутствовал в палате общин, она театрально встала со своего места на скамье для членов правительства, пересекла зал и уселась на скамейке для оппозиции, там, где обычно размещался он. Сейчас это не кажется серьезным правонарушением, но в то время такое поведение считалось непарламентским и грубым. Однако миссис Брэддок сохраняла абсолютную невозмутимость.
Что же касается эпизода с его пьянством, ее упреком в этом и его возмутительным ответом: если такое и было, то миссис Брэддок, согласитесь, вряд ли стала бы упоминать об этом в своих мемуарах. Зато она описала пару случаев, когда они с Черчиллем налаживали друг с другом крайне маловероятную связь, перекинув хрупкий мостик через огромную пропасть идеологических расхождений:
«Лишь дважды я разговаривала с Черчиллем. Первый раз — после того, как палата общин обсудила создание Королевской комиссии по психическому здоровью. Во время той беседы я сказала, что, надеюсь, мы сможем привлечь к этому делу молодежь, поскольку считала, что типичный подход стариков к проблемам вроде этой — совсем не то, что нам нужно… Вскоре после этого я стояла в баре палаты и вдруг почувствовала прикосновение к своему плечу. Это был Черчилль. Он сказал: ”Сегодня я объявлю о составе Королевской комиссии по психическому здоровью и скажу, что вы будете одним из ее членов”.
Сказано это было с некоторой снисходительностью, и я ответила резко: “О! Да неужели? Что ж, вы наверняка весьма польщены тем, что я готова позволить вам упомянуть мое имя, говоря о членах вашей Королевской комиссии!”
Черчилль расхохотался. А позже, когда в тот день называл мое имя, посмотрел на меня и ухмыльнулся…
Единственный раз, когда я нормально разговаривала с Черчиллем, был, когда я привела с собой в палату общин Хогана “Кида” Бэссиа, чемпиона мира в полулегком весе, и тот попросил меня представить его сэру Уинстону, который вел себя с ним с привычным обаянием и явно был рад познакомиться с маленьким нигерийцем (именно так! — С. М.) не меньше, чем тот с ним».
Других упоминаний о знакомстве Черчилля с темнокожими знаменитостями почти нет, но в тот раз его явно не в чем было упрекнуть, по крайней мере, по мнению миссис Брэддок.
Персики и сливки. Отставка Черчилля, 4 апреля 1955 года
«Вы всегда должны знать, какое влияние хотите оказать в самом начале и какое впечатление о себе оставить в самом конце», — сказал Черчилль в 1947 году своим коллегам по Консервативной партии в Вудфорде за частным ужином в отеле «Кингз Хед» в Чигвелле. «И конец, — добавил он, — может быть гораздо важнее, чем начало».
И вот, восемь лет спустя, конец настал. «Все уже, кажется, решено, — пишет Гарольд Макмиллан. — Четвертого апреля Уинстон уходит в отставку».
Макмиллан написал это в марте 1955 года, по-видимому, после того, как на совместном обеде наблюдал за Черчиллем и Иденом. Были и другие сигналы. Джок Колвилл говорил тогда о Черчилле: «он стареет с каждым месяцем и не хочет читать никаких документов, кроме газет, и задумываться о том, что ему неинтересно».
Конечно, нам — тем, кто никогда не были премьер-министрами, — легко забыть, насколько сложна эта роль и физически, и интеллектуально: с первого луча солнца и до предрассветных часов нужно постоянно сохранять острое как бритва мышление и максимальную бдительность. А Черчиллю к тому моменту уже было восемьдесят. Колвилл признавал, что «в некоторые дни прежний блеск возвращался». Это был тот блеск, та искра, которую сам Черчилль старался сохранить до самого конца. Мысль об отставке была ему невыносима, и дата этого события никак не укладывалась в его сознании. Он даже высказывал коллегам предположение, что это будет решать королева, а она вполне может попросить эту дату отложить. Возможно, он даже воображал, что ему прикажут остаться.
Подобного требования из Букингемского дворца не поступило. «Ее Величество признает мудрость принятого вами решения, — учтиво пишет личный секретарь королевы в ответ на его прошение об отставке, — но испытывает величайшее личное сожаление по этому поводу. Особенно ей будет не хватать еженедельных аудиенций с вами, которые она считала на редкость поучительными и, если уместно так сказать о государственных делах, невероятно занимательными».
Итак, вечером 4 апреля 1955 года в конце Даунинг-стрит (там тогда не было ворот; в светлое время суток публика могла свободно ходить туда и обратно) собралась огромная толпа лондонцев. Некоторым из них удалось мельком увидеть один из самых ярких нарядов Черчилля. Став в 1953 году рыцарем Подвязки (и, соответственно, сэром Уинстоном), он теперь в этом качестве готовился принять королеву и герцога Эдинбургского в доме 10 для прощального ужина. Костюм его включал белый галстук, яркий пояс и довольно примечательные черные чулки, подчеркивавшие маленькие ножки, на которых держалось массивное тело.
Список гостей оказался соответствующим: естественно, там был его преемник Энтони Иден с женой Клариссой; к ним присоединились бывший премьер-министр Клемент Эттли, фельдмаршалы Монтгомери и Александер, герцог Норфолк и верные друзья Черчилля Брендан Брэкен и лорд Черуэлл. Гостям подавали черепаховый суп, лосося, ягненка, персики и сливки — такими были вкусы 1950-х. Когда Черчилль произносил тост в честь ее величества, причудливость его ораторского искусства проявилась во всей красе: «Мы благодарим Господа за все, что нам даровано, и клянемся и впредь посвящать себя святым делам и благодетельному образу жизни, в котором вы, ваше величество, молодой и блестящий чемпион». Такое впечатление, будто он говорит о скаковой лошади. Она, впрочем, не обратила на это внимания.
В ролике хроники Pathé-Journal, который показывали потом в кинотеатрах, на немое изображение наложили звук восторженных криков благодарного народа. Но люди, собравшиеся в Уайтхолле и возле Букингемского дворца, выглядят на ней более сосредоточенными и задумчивыми, чем предполагает звуковая дорожка. Голос за кадром в кинохронике называл Черчилля просто «великим англичанином». Его отставка казалась не просто рядовым политическим событием. Именно тогда начиналась эпоха — эра — новой чувствительности. Всего парой недель ранее все хит-парады возглавила песня «Рок круглые сутки» (Rock Around The Clock) в исполнении Билла Хейли и его рок-группы Comets. Из-за необычайно реалистичных сцен насилия фильм, в котором она использовалась в качестве заставки, — это была суровая американская драма о подростках-правонарушителях под названием «Школьные джунгли», — вызывал страшный переполох в Комиссии по цензуре британских фильмов. В этой музыке звенела откровенная агрессия, выходившая далеко за рамки сексуальности свинга. Молодежь обретала новый голос. Этот новый мир больше не был миром Уинстона Черчилля.
Однако его парламентская карьера на этом не закончилась. Он сказал своим избирателям в Вудфорде, что продолжит служить им и стране. Когда Энтони Иден, его преемник на посту премьер-министра, назначил всеобщие выборы на конец весны, Черчилль участвовал в предвыборной кампании в пригородах восточного Лондона и, казалось, был за это крайне благодарен. «Если бы я не чувствовал себя способным представлять вас в палате, — сказал он своим избирателям на митинге в Уолтемстоу, — я не стал бы к вам лезть».
Какая грандиозная кульминация!. Гарри Трумэн, июнь 1956 года
Трумэн, покинувший Белый дом в январе 1953 года, в 1956-м вместе со своей женой Бесс приехал в Англию с десятидневным визитом. Одной из главных целей было получение почетной степени в области гражданского права в Оксфордском университете. В ролике Pathé News это мероприятие показывалось с огромной помпой. Затем был ужин в Букингемском дворце с королевой и принцем Филиппом. На Даунинг-стрит нового премьер-министра Энтони Идена всего несколько месяцев отделяли от серьезнейшего конфликта с правителем Египта Гамалем Абделем, связанного с тем, что Насер возьмет под контроль Суэцкий канал — так начался Суэцкий кризис. Британия будет вынуждена отправить туда свои войска — и пережить унижение, которое продемонстрировало всем ледяной характер «особых отношений» с президентом США Дуайтом Эйзенхауэром (Британии сказали воздержаться от дальнейшей конфронтации). Все это привело к тому, что в 1957 году Иден ушел с поста премьер-министра. Но пока еще сохранялось затишье перед бурей, и Трумэн завершил свой британский тур посещением прекрасной резиденции в Кенте.
«Сэр Уинстон и леди Черчилль встретили нас у дверей, — вспоминал Гарри Трумэн о том прощальном визите в Чартвелл. — Мы остановились, чтобы сфотографироваться. У ворот собралось множество соседей. Они махали нам и приветствовали, пока мы с миссис Трумэн проходили в дом».
Мероприятие не было публичным, но несколько фотокорреспондентов все же приехали, чтобы задокументировать встречу. Сегодня мы можем увидеть одну из сделанных тогда фотографий: Черчилль и Трумэн с женами (и к тому времени уже вездесущий зять Черчилля Кристофер Сомс) на залитом солнцем крыльце Чартвелла. Все стоят в один ряд под руку друг с другом. Черчилль выглядит бодрым и довольным: тот визит явно был для него не просто дипломатическим актом. Судя по всему, Черчилля и Трумэна действительно что-то по-настоящему связывало.