Черчилль всеми фибрами души ненавидел социализм, и его столь же горячо ненавидели многие социалисты — от рабочих с северо-востока до горняков из Южного Уэльса. Тем не менее на протяжении своей долгой политической жизни он имел несколько весьма любопытных контактов с рядом легендарных фигур из Лейбористской партии. Они не всегда были отмечены печатью открытой враждебности. Иногда со стороны тех, с кем он встречался, наблюдалось даже какое-то настороженное восхищение.
Олдем казался не самым подходящим местом для первого поля политической битвы щеголя-аристократа. На фотографиях того периода мы неизменно видим суровый мир тяжелых темных домов и заводов, окутанных клубами смога. Эти фото передают и холод, и сырость — так и представляешь страшный шум и адскую жару местных мельниц и шахт. И все же встречаются там и редкие пятнышки цвета и света: на одной недавно раскрашенной пленке, снятой в Галифаксе на рубеже веков, по ту сторону Пеннин, мы видим лошадей, трамваи, интересно одетых женщин, мужчин и детей. Все это свидетельствует, что мир этот был скорее коричневым, нежели черным.
Олдем, расположенный неподалеку от Манчестера, уже давно ассоциировался с мощной, энергично развивающейся промышленностью. Именно этому миру в 1899 году 24-летнему Уинстону Черчиллю — уже в неизменном галстуке-бабочке и строгом костюме — предложили представиться социальному классу, с которым у него не было ни малейшего опыта общения. (Несколько лет спустя один из его друзей сказал, что Черчилль первым делом поинтересовался тогда, как и где трудящиеся проводят отпуск, и его озадачила фраза «съемная квартира». Он просто никогда прежде не сталкивался с комнатами и квартирами, сдаваемыми внаем на время отпуска.)
«Однажды, — писал Черчилль о первых этапах своего политического восхождения, — мистер Роберт Эскрофт, член Консервативной партии Олдема, предложил мне место в палате общин». Олдем в то время представляли два члена парламента — это было так называемое «двойное место», — и Эскрофту требовался младший партнер. Вскоре мистер Эскрофт скончался, и основной кандидатурой стал Черчилль: если он сумеет добиться успеха на выборах, место в палате общин будет его. Он сразу же погрузился в мир, где нешуточные страсти среди нонконформистов Ланкашира порождали вопросы вроде «Законопроекта о десятине» (форма пособия для духовенства). «Ни мое образование, ни мой военный опыт не давали мне ни малейшего намека, что подобный вопрос способен вызывать такие страсти».
Вторым кандидатом на «двойное место» в этой неудачной первой кампании 1899 года был Джеймс Модсли, откровенный социалист и консерватор одновременно, а также секретарь Объединенной ассоциации оперативных прядильщиков хлопка. «Я консерватор-демократ, — заявил Черчилль в какой-то момент предвыборной кампании. — И считаю улучшение положения британского народа главной целью современного правительства».
Однако на самом деле тогда можно было говорить в лучшем случае о полудемократии, ведь в те времена голосовать не могли не только женщины; многие мужчины из рабочего класса тоже не имели избирательных прав. Закон о Второй реформе 1867 года частично ослабил эти ограничения. Благодаря ему право голосовать получили мужчины, которые проживали в городских районах и либо владели недвижимостью, либо вносили арендную плату в размере более 10 фунтов стерлингов в год в качестве жильцов. И все же миллионы британцев по-прежнему оставались без права голоса и не могли выбирать тех, кто будет представлять их в парламенте.
Олдем отличался не только развитой промышленностью — исключительными мощностями бесконечных хлопчатобумажных фабрик и подземных лабиринтов угольных шахт, — но и множеством «сообществ по интересам» и решительными усилиями по повышению уровня грамотности, культуры и образования. Большинство простых людей в этом городе заканчивали учебу в четырнадцать лет, но при этом многих манило царство литературы, математики и геологии и другие занятия, которыми в те времена наполняли свою жизнь в университетах в основном представители среднего и высшего классов.
Особая активность наблюдалась в Олдеме и в сфере профсоюзного движения — на том этапе это был единственный голос, на который могли рассчитывать многие рабочие. Модсли, этот аномальный социалист-консерватор, вызывал насмешки и враждебность представителей самых разных профсоюзов. «Они обвиняли бедного мистера Модсли в том, что он предал свой класс», — писал Черчилль. Что же те люди должны были думать о нем — аристократическом отпрыске, представителе привилегированной «золотой» молодежи, заявлявшем в залах собраний Олдема, что «никогда прежде в Англии не жило так много людей и никогда еще у них не было столько еды»? Скорее всего, подобные заявления были встречены народом с некоторым удивлением. Однако либералы одержали на тех выборах решительную победу.
В следующем году должны были состояться еще одни выборы. Черчилль, недавно вернувшийся из ЮАР, решил опять баллотироваться в Олдеме. За всем этим с интересом наблюдал Клайнс, отчасти воплощение ланкаширского сообщества самоучек. Это был социалист, который управлял людьми, цитируя Шекспира, в том числе строки из «Двенадцатой ночи» («Не бойтесь величия») и «Юлия Цезаря».
«Я познакомился с Черчиллем во время его кампании. Меня выбрали лидером группы местных сторонников Лейбористской партии, которая должна была взять у него интервью и узнать его взгляды на некоторые лейбористские темы, — вспоминал Клайнс в своих мемуарах. — Мне он показался человеком необычайно независимого ума и большой смелости. Он категорически отказался уступить в ответ на наши уговоры и прямо сказал, что предпочтет лишиться голосов, чем отказаться от своих убеждений».
Однако он добавляет, что Черчилль «наделен врожденными милитаристскими качествами и чрезвычайно гордится своим происхождением из рода Мальборо. Он не представляет себе Британии без империи, а империи — без захватнических войн… Так что идеи мира и интернационализма, как и образования и равенства рабочего класса, оставляют его равнодушным».
Клайнс написал эти слова в 1937 году. Ссылки на мир и интернационализм позволяют достаточно уверенно предположить, что он считал сталинский СССР моделью общества будущего. Очевидно также, что он никогда не переставал воспринимать Черчилля как политика, дающего беднякам пустые обещания.
Как бы там ни было, на всеобщих выборах 1900 года Черчилль одержал в Олдеме победу, отчасти благодаря своему участию в англо-бурской войне, и этот политический триумф сделал его еще более знаменитым. Он пишет о ночи подсчета голосов: «Наш вагон на несколько минут оказался забитым огромной враждебной толпой. Все стонали и орали во весь голос и ухмылялись в возбуждении при виде своего знаменитого соотечественника, противостоять которому имели полное право и даже считали своим долгом».
Есть лучший мир. Сидней и Беатриса Уэбб, 1903–1908 годы
В парламенте Черчилль не мог не проявить той же активности и живости, что на поле боя. Он был тори, консерватором, но все чаще обнаруживал, что его раздражают узкие рамки этой партии, как и традиционная дисциплина британского парламента. Он провел чрезвычайно полезный тур выездных выступлений как дома, так и в США. Депутатам тогда не платили зарплату, и он оправдывал свои поездки необходимостью обеспечить себя финансово. При этом он также присоединился к постоянно меняющейся группе бунтарей-консерваторов, которых прозвали «хьюлиганами» — в честь их лидера лорда Хью Сесила. Затем, в 1904 году, Черчилль, поклонник свободной торговли, выступавший против протекционизма тори, совершил один из длинного списка знаменитых и шокирующих шагов в своей карьере, перейдя в Либеральную партию. В следующем году либералы пришли к власти под руководством Генри Кэмпбелла-Баннермана, и Черчилль впервые вошел в правительство, заняв пост заместителя министра по делам колоний.
Именно в те бурные дни его путь пересекся с супружеской парой, которая в каком-то смысле стала и парой его злейших врагов.
Она считала его «эгоистичным, самодовольным и поверхностным». Вряд ли можно было ожидать, что Беатриса Уэбб — грозный борец, активистка и интеллектуалка, которой можно смело приписать заслугу закладывания фундамента государства всеобщего благосостояния, — на первой же встрече прижмет Уинстона Черчилля к своей груди. Но как бы он ни был ей неприятен, их орбиты продолжали пересекаться, и Черчилль со временем начал утверждать, что в некотором смысле у них одна и та же страсть.
Было ли это правдой? Долгая и активная карьера Беатрисы Уэбб — и ее мужа Сиднея — в качестве светила Фабианского общества[21] сделала ее весьма влиятельной фигурой. Именно она писала в 1909 году о необходимости «обеспечить национальный минимум цивилизованной жизни… одинаково доступный для всех, для обоих полов и всех классов, под чем мы подразумеваем достаточное питание и обучение в детстве, прожиточный минимум в трудоспособном возрасте, лечение во время болезни и скромные, но достаточные средства к существованию в случае инвалидности или в старости».
Хоть Черчилль и был убежденным врагом социализма и его, казалось, куда больше заботила прибыльность продаж его книг и международные книжные туры, иногда он громко высказывался о своем стремлении улучшить жизнь трудового народа.
Черчилль и Беатриса Уэбб впервые встретились на званом обеде в 1903 году. Именно тогда она решила, что этот человек невыносимо увлечен собой любимым. В следующем году они встретились снова, и она в своем дневнике резюмировала: «он слишком много пьет, слишком много говорит и не мыслит подобающе своему имени». Четыре года спустя, когда Черчилль уже занимал пост в правительстве, произошла более значимая встреча. Сидней и Беатриса обдумывали — в числе прочего — новую систему биржи труда. Черчилль заявил о своем интересе к этой концепции и выразил надежду, что она войдет в сферу компетенции его ведомства.