В это же время происходит еще один важный процесс, получивший развитие в последующие эпохи и вполне оформившийся примерно к началу XVIII в.: разделение литературы на массовую и элитарную, условно говоря, литературу крестьянства и горожан и литературу рыцарской знати. Это нашло отражение как в эпических жанрах, так и в лирике.
Уверен, что почти всем с детства памятен Трубадур из старого советского мультфильма «Бременские музыканты». Его имя звучало весело в силу отчетливо различимых русским слухом трубы и дуры, однако происхождение его не объясняется народной этимологией, единственный принцип которой заключается в распиливании слов пополам и гадании на их останках. Термин трубадур возник из провансальского trobar, что означает создавать или творить; трубадуры из Прованса и Лангедока были первыми истинными творцами средневековой европейской лирики.
Социальное развитие высокого Средневековья привело к появлению своеобразного феномена: так называемой куртуазной культуры. Это слово происходит от старофранцузского cort, что означает двор, так что речь идет, собственно, о придворной культуре, ее правилах, нормах и ценностях, сформировавшихся как раз к тому времени, когда досточтимый Пьер Абеляр прибыл в Париж, еще имея на месте все свои члены и не зная, какие бедствия и приключения ему уготованы.
Культура жизни при дворах знатных рыцарей и правителей тех времен складывалась как своего рода антитеза, противопоставление варварской грубости минувших веков. На смену свирепости и простоте племенных вождей раннего Средневековья постепенно пришла новая цивилизация, среди ценностей которой важное место занимали красота, этика быта и поведения, образование и искусство. Проводниками этих изменений были в основном женщины, жены владельцев замков и правителей городов; имена некоторых из этих покровительниц изящных искусств, музыки и поэзии сохранила история, и они звучат, словно восхитительные артистические псевдонимы: Мария Шампанская, графиня Фландрии, супруга героя Четвертого крестового похода, короля Балдуина Фландрского; Альенора Аквитанская, герцогиня Аквитании и Гаскони, позже — королева Франции, еще позже — и королева Англии; Эрменгарда, виктонесса Нарбонна; Аэлиса, графиня Блуаская — право, можно влюбиться не глядя, лишь называя их имена! Именно так зачастую случалось: восхищение этими выдающимися женщинами порождало чувство возвышенного обожания, вовсе не связанного с прозаическими плотскими утехами, но превратившееся в культ «прекрасной дамы», которой рыцари посвящают свои подвиги и, конечно, стихи.
Абеляр и Элоиза. Надгробный памятник на парижском кладбище Пер-Лашез. Гравюра 1817–1873 гг.
Подобно тому как многие из скандинавских скальдов были воинами, так же и первыми трубадурами становились преимущественно рыцари. В составе отрядов своих сюзеренов они участвовали в Крестовых походах, и дальние странствия через Италию, Грецию, Византию обогащали их творчество новыми образами и впечатлениями.
Поэтическое движение, начатое поэтами-рыцарями, оказалось столь ярким и привлекательным, что очень скоро к трубадурам стали причислять себя мастера слова из других сословий: среди них были священнослужители, купцы, даже простые горожане-ремесленники. Сами прекрасные дамы тоже не ограничивались одной только ролью объекта восторженного поклонения: стихи писали многие знатные особы, например, графиня Беатриса де Диа, посвятившая свое творчество, подобно божественной Псапфе, трогательным описаниям любовных страданий:
«Мне надо скрыть, о чем я петь хотела
И надо петь, но петь я не хочу.
И я его люблю, и нет мне дела
До зла его.
Я мысленно лечу, к нему лишь
Зная:
Он меня не любит,
Не жаждет милосердья моего,
Ни чести, ни ума.
И это губит,
Лишает сна и милости благой
Божественной»[91].
Лирика трубадуров была результатом глубоко личного творчества; историческому литературоведению известны имена почти 500 (!) провансальских поэтов XI–XIII вв. Конец расцвету этой поэтической культуры положили Альбигойские крестовые походы, когда вместе с религиозным вольнодумством католические крестоносцы вырезали и выжгли целый культурный слой юга Франции. Традиции трубадуров еще некоторое время существовали, но были уже вторичны и полностью исчезли к XV в.
Куртуазная лирика существовала преимущественно в пределах двора замка, огражденного стенами и рвом. За ними на улицах первых больших городов, на пыльных проселках, в постоялых дворах на окраинах леса и в сомнительных тавернах шла совсем иная жизнь, и звучали другие стихи. Их сочиняли, а потом читали, пели или орали что было мочи ваганты — первые в европейской истории представители неприкаянной, полунищей, перебивающейся случайными заработками интеллигенции.
Само слово вагант означает буквально бродяга. К началу XIII века соборные школы и первые университеты выпускали гораздо больше священнослужителей, богословов, философов, юристов, чем того требовали стремительно растущие, но все-таки не резиновые города — история, повторяющаяся из века в век. Священники без приходов; монахи, что вышли в город за подаянием или покупками, да забыли вернуться; бродячие умники и школяры, слонявшиеся меж соборными школами от Неаполя до Парижа в поисках новых знаний; безработные писари, учителя — все это пестрое общество, то врозь, то сбиваясь ватагами, шлялось от города к городу в поисках работы и постоянных занятий, по пути кормясь случайными заработками и развлекая себя стихами. Блестящее гуманитарное образование позволяло свободно обращаться с поэтическим словом, а образ жизни способствовал вольности нравов, поэтому лирика вагантов представляла собой в основном вот такие хулиганские и развеселые вирши:
«Выходи в привольный мир!
К черту пыльных книжек хлам!
Наша родина — трактир!
Нам пивная — божий храм!
Ночь проведши за стаканом,
не грешно упиться в дым.
Добродетель — стариканам
безрассудство — молодым!
Жизнь умчится, как вода.
Смерть не даст отсрочки.
Не вернутся никогда вешние денечки»[92].
Безусловно, этакая вольница, болтающаяся по дорогам Европы, вызывала неудовольствие и светских, и церковных властей. Периодически против вагантов принимались какие-то указы и постановления, но всерьез за них никогда не брались: королям хватало забот с внешними врагами, Церкви — с внутренними интригами и еретиками. В этом была еще одна ошибка: как авторская литература очевидно обозначала растущее проявление личного начала в культуре, так безымянная, но чрезвычайно пассионарная среда вагантов, этих интеллигентов-разночинцев Средневековья, несла в себе разрушительную энергию будущего возрожденческого карнавала:
«Наша вольная семья —
враг поповской швали.
Вера здесь у нас — своя,
здесь — свои скрижали!
Милосердье — наш закон
для слепых и зрячих,
для сиятельных персон
и шутов бродячих,
для калек и для сирот,
тех, что в день дождливый
палкой гонит от ворот
поп христолюбивый».
Темы лирики вагантов подсказывала, как говорится, сама жизнь и грубоватые, нехитрые нравы: легкомысленная пастушка, невоздержанная в страсти монахиня, жадный священник, трусливый рыцарь — все эти персонажи и связанные с ними характерные истории пороков и плутовства населили и произведения эпического жанра, так называемые фаблио[93], тоже возникшие среди вагантов и городской интеллигенции Средних веков. По сути, это были рассказы или небольшие повести, различным образом пересказывающие несколько десятков бродячих сюжетов, перемещавшихся вместе со странствующей ученой братией от Апеннин до Британских островов. Современной науке известно чуть более ста пятидесяти относительно уникальных фаблио и гораздо меньше, едва ли дюжина, имен или прозвищ их предполагаемых авторов. Отметим, что, относясь к повествовательному жанру, фаблио создавались в стихотворной форме, как, кстати говоря, и первые рыцарские романы — несомненный рудимент устной эпической традиции, сохранявшийся в литературе Средневековья вплоть до XIV века.
Содержание фаблио было, мягко говоря, не комплиментарным по отношению к господствующей церкви, знати и вообще к декларируемым общественным нравственным нормам. События в них были связаны в основном с неверными женами, зачастую изменявшими мужьям-рыцарям с монахами и священниками, или с забавными плутовскими проделками бродяг и простолюдинов, оставлявших упомянутых рыцарей и священников в дураках. Подобные зубоскальные плоды городской субкультуры, разумеется, раздражали и Церковь, и королей, но, как и в случае с вагантами, у духовных и светских властей находились дела поважнее, чем гоняться за безымянными авторами шутовских басен, а репрессивный аппарат и практика доносительства еще не развились до такой степени, чтобы каждый рассказчик непочтительных анекдотов немедленно отправлялся на виселицу или в тюрьму. И так же, как в грубоватых и развеселых стихах бродячей интеллигенции, в дерзкой городской прозе зрело зерно культурной революции Ренессанса.
К концу XIII — началу XIV вв. фаблио стали активно проникать в авторскую литературу, превращаясь в сборники новелл, организованных единым творческим замыслом. Одними из самых известных стали прославленные «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера.
Портрет Джеффри Чосера. Гравюра Якоба Хоубракена, 1741 г.
Существует интересная особенность хронологического восприятия имени автора и названия книги: например, «Илиада» Гомера однозначно несет в себе звучание древности, как и «Орестея» Эсхила; «Божественная комедия» Данте словно отдается эхом под высокими сводами величественного собора, где кружатся пылинки в разноцветных отсветах стрельчатых витражей. А вот «Кентерберийские рассказы», как и имя их автора — Джеффри Чосер — звучат вполне современно, хотя создавались приблизительно в те времена, когда хан Тохтамыш сжег Москву, Феофан Грек едва приступил к росписи новгородских церквей, еще не родилась Жанна д’Арк и вовсю рубили друг друга и стреляли из арбалетов английские и французские рыцари, сходясь в битвах Столетней войны, которой не было видно конца.