Самого Джеффри Чосера эта война тоже коснулась, хотя и очень щадяще. В 1359 году семнадцатилетним юношей он принял участие в одном из французских походов короля Эдуарда III, попал в плен, но был впоследствии выкуплен и вернулся на королевскую службу. Чосер много учился и получил блестящее образование. В середине XIV века уже были доступны латинские переводы Вергилия, Горация, Аристотеля, Боэция, многих других античных философов и поэтов, которые стали академической основой для будущего творчества Чосера. Мы уже сравнивали античность со школой для европейской культуры, а Средневековье — с улицей; на ней и оказался Джеффри Чосер, когда предпринял несколько путешествий по дипломатическим поручениям сначала во Францию, а потом и в Италию.
Особенностью развития английской словесности была ее некоторая отстраненность от литературных процессов континентальной Европы; тому имелось несколько причин, в основном, политического толка: когда в городах Франции и Италии уже входило в полную силу европейское Возрождение, Англия все еще оставалась в рамках средневековой культурной традиции. В качестве учености плодов[94] Чосер привез домой не только восхитившие его творения Данте, Бокаччо, Петрарки, но и массу почерпнутых на постоялых дворах, в тавернах и на дорогах, у бродячих школяров и поэтов фаблио, басен, стихов. Эта живая, подвижная, дерзкая стихия художественного слова, в которой смешались обрывки классических текстов, фольклорных сказок, городских анекдотов, передаваемых на латыни, французском, провансальском, немецком, оказалась для английского писателя едва ли не ближе, чем утонченное литературное мастерство деятелей итальянского Ренессанса.
Джеффри Чосер вошел в историю литературы как первый английский поэт, который начал писать на родном языке и фактически положил начало авторской национальной словесности. Он немало переводил, написал по меньшей мере одну большую поэму «Троил и Крессида» и сборник «Легенда о хороших женщинах», во многом заимствуя сюжеты и смыслы для этих произведений у Бокаччо и Данте, но безусловную и заслуженную известность принесли ему «Кентерберийские рассказы», по большей части основанные на городских фаблио.
Скульптура, изображающая Джеффри Чосера. Ок. 1861 г. — до 1866 г. Фоторепродукция. Скульптор: Масгрейв Уотсон (1804–1847)
Сборник сюжетно организован: по пути к прославленному Кентерберийскому аббатству автор встречает в придорожной харчевне чрезвычайно разношерстную компанию из двадцати девяти паломников. Чосер педантично подбирает социальные типажи современного ему английского общества: рыцарь в сопровождении оруженосца, вольный лучник-йомен, аббатиса с тремя капелланами, монах, купец, студент из Оксфорда, юрист, повар, несколько ремесленников, мельник, шкипер, врач. И, что куда более важно, Чосер наделяет их не только социальной, но и личной индивидуальностью. Трактирщик предлагает рассказывать истории, от каждого по две, обещая в награду за лучшую обед за свой счет. Спутники охотно принимают вызов и принимаются за рассказы, при этом то подначивая, то перебивая друг друга, то пикируясь, то грозясь вовсе покинуть компанию, а сюжеты их новелл, вполне соответствуя характерам и социальному типажу рассказчиков, составляют классический для фаблио репертуар.
Разумеется, здесь есть история о неверной молодой жене и обманутом престарелом муже; эту новеллу рассказывает своим товарищам мельник:
«И вдовый плотник сызнова женился.
Как никогда в жену свою влюбился,
Когда ей восемнадцать лет минуло.
При сватовстве он щедр был на посулы,
Теперь ее он страстно ревновал
И в комнатах безвыходно держал.
Она была юна и своенравна,
А он старик, и этот брак неравный
Ему сулил, он знал и сам, рога».
За любовь очаровательной юной красавицы конкурируют оксфордский школяр Николас, снимавший у старого плотника угол, и смазливый церковный служитель Авессалом, регулярно поющий страстные гимны под окнами своей пассии. Разумеется, преуспевает школяр — как могло быть иначе! Он пугает простоватого плотника грядущим буквально в следующий понедельник потопом, который якобы вычислил при помощи астролябии, и заставляет его провести ночь в чане, подвешенном к потолку, пока сам Николас утешается с женой плотника в их супружеской спальне. Комизм на грани откровенной и грубой непристойности нарастает: среди ночи является Авессалом, молящий красотку Алисон о поцелуе, а она, воспользовавшись темнотой, подставляет ему не губы, а нечто прямо им противоположное:
«Тут Алисон окно как распахнет
И высунулась задом наперед.
И ничего простак не разбирая,
Припал к ней страстно, задницу лобзая.
Но тотчас же отпрянул он назад,
Почувствовав, что рот сей волосат».
Но и Авессалом не остается в долгу: он бежит в кузницу, просит у знакомого кузнеца раскаленный добела сошник — это такая часть плуга — и мчится обратно к роковому окошку, снова умоляя о поцелуе. На этот раз пошутить вздумалось Николасу, и жаждущий отмщения церковный служка с удовольствием пустил в ход раскаленную железяку, несмотря на испускаемые зловредным школяром газы:
«Но мстить стремясь за смерть своей любови,
Сошник держа все время наготове,
Не отступил ни шага он назад
И припечатал Николасов зад.
И кожа слезла, зашипело мясо,
И ужас обессилил Николаса.
Боль нестерпимая пронзила тело,
И голосом истошным заревел он:
„Воды! Воды! На помощь мне! Воды!“».
От криков просыпается в чане и падает на пол плотник, сбегаются соседи, начинается всеобщий переполох, несчастного обманутого мужа обвиняют в безумии, и рассказ завершается констатацией очевидного факта, что «кого угодно школяры ославят».
Если что и смогло пошатнуть тоталитарный духовный диктат католической Церкви, то это были не религиозные вольнодумцы, с которыми без всякой жалости расправлялись огнем и железом, а вот такое стихийное художественное зубоскальство, в котором нет ничего святого, зато полно насмешек над церковнослужителями и характерных переворотов-инверсий, вроде того, что продемонстрировала очаровательнейшая, но нескромная Алисон, подставив злополучному поклоннику для поцелуя уста иные, чем те, на которые он рассчитывал.
Есть в «Кентерберийских рассказах» и повести, посвященные возвышенной добродетели: такие фаблио, хоть и были менее распространены, чем рассказы о малопристойных школярских проделках, но тоже пользовались популярностью. Таков рассказ студента; он повествует о некоем маркграфе, правителе из Ломбардии, который вознамерился взять в жены дочь бедняка, прекрасную Гризельду. Нам еще встретится и это имя, и подобный образ девицы, не только волшебно красивой, но и добродетельной — в отличие от развеселой простушки Алисон, любительнице интриг со школярами и высовывания из окошка интимных частей тела.
О намерениях маркграфа Гризельда узнала, когда тот нагрянул к ним в дом, чтобы просить у ее отца руки дочери. Дело кончилось добром: и вот новая маркграфиня счастливо живет с мужем, являя сияющий образец красоты, ума и доброты. Однако маркграф решил испытать верность Гризельды — без всяких на то оснований, как с неодобрением указывает рассказчик. Тем более, что испытание он измыслил поистине ужасающее: так как его вассалы якобы не желают служить госпоже незнатного происхождения, маркграф заявил, что поправить дело может только жертва, поэтому нужно убить их новорожденную дочь. Несчастная Гризельда соглашается — из любви к маркграфу, как объясняет нам автор. Следует душераздирающая сцена прощания с ребенком: подосланный ее мужем слуга забирает у Гризельды малышку и уносит прочь.
Через четыре года история повторяется. К тому времени Гризельда снова родила, на этот раз сына, и маркграфу пришла в голову мысль подвергнуть жену еще одному страшному испытанию.
«Но таковы мужья: к жене смиренной
Они безжалостны обыкновенно», —
замечает рассказчик.
Гризельда выдерживает и это испытание. Меж тем и вассалы маркграфа, и простой народ, доселе уважавшие своего правителя, и в самом деле начинают роптать на его жестокость. То, что дети целы, невредимы и воспитываются на стороне, никто не знал. Зато всем было хорошо известно, что, проверяя преданность жены, их сюзерен убил собственных сына и дочь, что делало его в глазах публики по меньшей мере чудовищем.
Но и этого одержимому подозрительностью маркграфу было мало. Спустя двенадцать лет брака он подделывает разрешение от Ватикана на развод и повторную женитьбу; несчастная Гризельда буквально в одной рубашке и босая выброшена из замка, она проходит по улицам города, возвращаясь в родной дом. Меж тем почти свихнувшийся от собственной изобретательности бывший муж возвращает от родственников их сына и дочь, выросшую совершеннейшей красавицей, представляет ее своей новой невестой и просит Гризельду подготовить их свадьбу — в чем, как вы понимаете, она ему не отказывает.
Народ, доселе очень сочувствовавший бедной Гризельде, видит красоту юной гостьи и соглашается с выбором маркграфа; студент — Чосер! — делает здесь интересную ремарку:
«О ветреная чернь! Душой неверной
Ты мечешься, предательства полна!
К тому, что ново, ты падка безмерно, —
Свое лицо меняешь, как луна.
Твоим суждениям лишь грош цена.
Глуп иль безумен человек, который
В них вздумал бы искать себе опоры».
В конце концов у маркграфа кончаются идеи для измывательств, и он во всем признается Гризельде, заодно в самых восторженных выражениях отзываясь о ее верности и любви. После предсказуемого обморока несчастная женщина вне себя от радости сжимает детей в судорожных объятиях — именно так, автор указывает, что ей не могли разжать руки, — после чего все живут долго и счастливо. Сын Гризельды, вопреки ожиданиям — и на это отдельно обращает внимание автор: