от же творец наделил наши души одними и теми же свойствами, качествами и особенностями. Мы и прежде рождались и ныне рождаемся существами одинаковыми — меж нами впервые внесла различие добродетель, и кто был добродетельнее, и кто ревностнее выказывал свою добродетель на деле, те и были названы благородными, прочие же — неблагородными. И хотя впоследствии это установление было вытеснено прямо противоположным, со всем тем оно еще не вовсе искоренено как из природы человеческой, так равно и из общественного благонравия. Вот почему кто совершает добродетельный поступок, тот доказывает, что он человек благородный; если же его называют иначе, то вина за это ложится не на называемого, а на называющего. Окинь взором своих вельмож, понаблюдай, какую ведут они жизнь, присмотрись к нравам их и обычаям, а затем переведи взгляд на Гвискардо, и вот, если ты будешь судить беспристрастно, то его ты назовешь человеком благороднейшим, тех же, кого почитают за благородных, — смердами».
Возможно, это первый в литературе манифест о свободе от социальных условностей, ограничивающих право женщины распоряжаться своим телом и выбирать партнеров. Увы, но Танкред является сторонником традиционных ценностей и строгих нравов, а потому, послушав дочкины речи, как настоящий патриархальный традиционалист, приказывает задушить несчастного Гвискардо, вырезать его сердце и, положив его в золотой кубок, отослать Гисмонде. Трудно сказать, на какой воспитательный эффект рассчитывал Танкред, но точно не на тот, которого достиг. Гисмонда наливает в кубок настой ядовитых трав, выпивает его и умирает, прижимая к груди вырезанное сердце Гвискардо.
О созидающей, облагораживающей силе любви рассказывает Панфило в первой новелле пятого дня. Та же Фьяметта, после десятка душераздирающих новелл прошлого дня, объявила его днем историй «о том, как после разных печальных и несчастных происшествий влюбленным приключалось счастье», и первым стал рассказ о некоем Чимоне.
На самом деле его звали Галезо; он был сыном знатного киприота, рослым, статным, красивым, но при этом настолько непроходимо тупым, что все называли его Чимоне, что значит буквально скот. Однажды на прогулке он встретил прекрасную Ифигению и влюбился в нее так сильно, что буквально стал другим человеком: выучился наукам, преуспел в музыке, пении, верховой езде и даже исправил свой голос, который прежде был невыносимо скрипучим и грубым. Любовь раскрыла в нем потенциал, доселе скрытый в отдаленных уголках души.
Разумеется, за Ифигению пришлось побороться: пока Чимоне занимался самосовершенствованием, ее отец успел выдать дочь за какого-то знатного юношу с острова Родос. Но Чимоне было не остановить: он собрал команду, снарядил судно и взял на абордаж родосский корабль, уносивший Ифигению к жениху. Этим дело не кончилось: поднявшаяся буря, по злой иронии рока, прибила корабль к Родосу, где Чимоне немедленно схватили и отправили за решетку. В конце концов, после долгих и опаснейших приключений, ему удалось вновь украсть Ифигению буквально со свадьбы, пробиться с оружием в руках к кораблю и увезти возлюбленную на Кипр.
Эта новелла не только поучительна по смыслу, но и чрезвычайно занимательна по сюжету. Боккаччо вообще не забывает о том, что занимательность — тело литературы, необходимое, чтобы заключить в него содержательный дух, и в «Декамероне» есть множество приключенческих остросюжетных историй. Например, очень современная новелла про Ландольфо Руфало, купца, потерявшего все состояние из-за того, что поленился изучить состояние рынка. Руфало становится бандитом, богатеет на грабеже, попадает в плен к генуэзцам, но спасается благодаря буре и кораблекрушению, потом среди обломков корабля находит ящик с сокровищами и снова делается богатым. Или про Алатиэль, дочь вавилонского султана, которая отправилась к своему жениху, королю Алгарвскому. Путешествие ее растянулось на четыре года, в течение которых Алатиэль, «десятитысячекратно отдававшаяся восьми мужчинам», стала причиной множества заговоров и смертей, а потом вернулась к отцу, рассказала о том, что все эти годы вела строгую жизнь в монастыре, притворилась девственницей и таки вышла замуж за дождавшегося ее короля. Или про деревенского торговца лошадьми Андреуччо, отправившегося в город и сквозь дырку в сортире гостиницы провалившегося буквально в подполье криминального Неаполя; или про Агнессу, в которую влюбляются двое кавалеров, один из которых оказывается ее братом.
Боккаччо выступает посредником в дискуссии. Ок. 1470 По мотивам книги Боккаччо «Des cas des nobles hommes et femmes»
Последней, десятой новеллой десятого дня «Декамерона» является история о Гризельде, уже знакомая нам по «Кентерберийским рассказам» Чосера. Это явная антитеза первой новелле первого дня: если там рассказывается о самом гнусном из проходимцев Шапелетто, то здесь повествуется о добродетельной Гризельде. Заодно это и почтительный оммаж Данте: он за сто песен «Комедии» провел читателя через Ад к небесам Рая, а Боккаччо начал роман с повести о пороке, чтобы через сотню новелл закончить историей о нравственном совершенстве. Сам сюжет нам известен и пересказывать его здесь нет нужды, но стоит обратить внимание на заключительную ремарку рассказчика Дионео:
«Отсюда следствие, что и в убогих хижинах обитают небесные созданья, зато в царских чертогах встречаются существа, коим больше подошло бы пасти свиней, нежели повелевать людьми».
Для гуманиста Боккаччо авторитарная диктатура светской власти была столь же неприемлема, так же нарушала естественную свободу человека, как и диктатура духовная. Его Филострато в одной из новелл последнего дня говорит:
«Всевластные императоры и могущественнейшие короли почти исключительно ценою убийства, — да не одного человека, а великого множества людей, — ценою выжигания целых стран и разрушения городов добивались расширения владений своих, а следственно и распространения своей славы».
А Пампинея соглашается с ним, добавляя: «Почти все нынешние государи — жестокие тираны».
В «Декамероне» есть место и буффонаде, и сатире, и трагедии, и любовным историям, и притчам, и авантюрным рассказам. Это огромное собрание живых ярких персонажей и не менее ярких сюжетов, которые продолжали жить в творчестве писателей, поэтов, философов, режиссеров и композиторов последующих веков. Новеллы «Декамерона» пересказывали Чосер, Шекспир, Лафонтен, Лессинг, Свифт, Китс, Эллиот, Франс и многие другие; их экранизировали Пазолини и Фрегонезе, а Дмитрий Бортнянский в конце XVIII века написал оперу «Сокол Федериго дельи Альбериги» по мотивам одной из историй.
Последние годы своей жизни Боккаччо посвятил научному изучению творчества Данте. Он начал работу по составлению комментариев к его «Комедии», которую сам первым назвал «Божественной», приступил к написанию книги «Жизнь Данте» и читал лекции о творчестве своего великого предшественника. К сожалению, предел этим трудам раньше времени положила смерть: Боккаччо умер в своем доме в местечке Чертальдо, неподалеку от Флоренции, в 1375 году.
«Божественная комедия» Данте, созданная на заре Проторенессанса, утверждала право человека на свободу творить подобно самому Богу и даже лучше Него. Человеческая комедия «Декамерона» Боккаччо заявила и о других свободах: верить, любить, жить так, как подобает свободному человеку новой гуманистической эпохи.
Людям моего и старшего поколения памятны слова Ленина: «Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы».
Перефразируя эту цитату, можно сказать, что Данте разбудил Петрарку, а Петрарка развернул гуманистическую агитацию, которую подхватил, расширил и усилил Боккаччо своим «Декамероном». Чтобы увидеть, как эта агитация обернется настоящей революцией Ренессанса, мы отправляемся во Францию.
Глава 2Французское Возрождение. Высокий Ренессанс
«От жажды умираю над ручьем.
Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошел, везде мой дом,
Чужбина мне — страна моя родная.
Я знаю все, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовет.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду»[112].
Я иногда предлагаю своим слушателям попробовать определить, когда и где созданы эти строки. Если не помогает контекст, то чаще всего называют русский Серебряный век, иногда — Золотой, а нередко ищут автора в 60-х годах прошлого века или среди поэтов позднего советского андерграунда, настолько современно звучит это стихотворение.
Нам угадывать эпоху не приходится, ответ вынесен в название главы. Но во времена французского Ренессанса творило немало поэтов, авторству которых может принадлежать процитированный фрагмент: в условной школе европейской культуры у Франции по литературе всегда выходила твердая пятерка. Кстати, отлично у нее было и по революциям; возможно, это как-то связано между собой.
Итак, кто мог создать такую удивительную балладу, сотканную из противоречий и ярких метафор? Может быть, Кристина Пизанская?
Мы уже не раз говорили, что образ женщины как существа глуповатого, боязливого, ахающего и падающего без чувств по поводу и без повода родом вовсе не из Средневековья и Ренессанса, а из века корсетов и напудренных париков. Можно вспомнить, что женщинам в Ирландии сражаться наравне с мужчинами запретили специальным церковным указом в конце VII века, да и то с трудом; что дама Жеральда де Лорак полгода командовала обороной родного города во время Альбигойских войн; что в средневековом Провансе десятки знатных дам писали стихи ничуть не хуже, чем поэты-ученые и рыцари-трубадуры. Конечно, развитый патриархально-военный уклад зрелого Средневековья никакого гендерного равноправия не предполагал, но путь в литературу для женщин не был закрыт, чему немало способствовало широкое развитие образованности и книжной культуры.