В 1590 году Сервантес с женой переезжают в Севилью. Ему за сорок, он снова беден и опять вынужден искать способ заработать на жизнь. Положение настолько отчаянное, что он рассматривает как реальную возможность релокацию в Америку, о которой раньше с брезгливостью истинного европейца отзывался не иначе как о «приюте для бедных и убежище для несчастных», а также как о «скопище негодяев». К счастью, до путешествия через океан дело не дошло. Он устраивается сначала торговым агентом по снабжению американского флота, а потом все же получает государственную должность сборщика долгов и налоговых недоимок.
Трудно представить себе что-то более унизительное и противное тому истинно рыцарскому духу, что всегда был присущ Сервантесу, чем работа «коллектором»!
Возможно, именно из-за категорического несоответствия тому делу, которым он был вынужден заниматься, результаты работы на государство оказываются плачевными для самого Сервантеса: его обвиняют в растрате, три месяца он проводит в тюрьме, а образовавшийся долг выплачивает в казну до 1608 года.
1590-е годы — время сплошных лакун в биографии Сервантеса. То он вдруг едет в Алжир с поручением от короля, то пишет под заказ сразу десяток пьес за копейки, при этом письменно гарантировав, что эти пьесы будут лучшими в Испании.
В 1603 году Сервантес переезжает в Вальядолид. Ему 56. Он возвращается к литературному творчеству, скорее повинуясь неистребимому писательскому инстинкту, чем надеясь перезапустить творческую карьеру. Одновременно с этим он ведет счета маленькой портновской мастерской из шести работниц, которую организовала жена — вот, сгодился и швейный набор из приданого двадцатилетней давности. Где-то между домашней бухгалтерией, случайными заработками и хлопотами по долговой тяжбе находится время для одного из величайших, самых известных, знаковых, культовых — никакие превосходные эпитеты не будут тут лишними — романов в мировой литературе, который навсегда прославит имя автора и Испанию.
«Дон Кихот» задумывался Сервантесом как язвительная пародия на современную ему беллетристику, массовое чтиво, издававшееся огромными тиражами. В силу особенностей культурного развития, о которых мы говорили выше, Испания не знала жанра рыцарского романа в период его расцвета. Знакомство с ним началось много позже, в конце XV века, когда в Европе ничего подобного уже не писали и не издавали. Редкие французские книги двухсотлетней давности не могли удовлетворить пробудившегося читательского интереса к необычайным приключениям в духе меча и магии, историям про поединки, походы, прекрасных дам, колдунов, чудищ, великанов, заколдованных красавиц и волшебные замки. Довольно скоро в ответ на возникший спрос возникает широкое предложение: испанские авторы начинают во множестве создавать приключенческие стилизации классических романов, лишенные их художественных достоинств, но содержащие бойкий сюжет и полюбившихся читателям персонажей. Сервантес, болезненно реагировавший на всякую профанацию творчества и превращение литературы в коммерческую поденщину, решил написать карикатуру и на сами романы, и на тех, кто их читает. Должно было получиться весело и немножечко зло. В общем-то, так и вышло, но не совсем.
Есть два непреложных закона писательского творчества. Первый: что бы ни написал автор, он пишет всегда о себе. Это не значит, что каждый главный герой — авторское alter ego, или что события, образующие сюжет, списаны с житейской натуры. Но личность автора, если он творец, а не производитель контента, всегда растворена в персонажах, событиях и смыслах книги и определяет их суть.
И второй закон: первоначальный замысел никогда не воплощается в точности. Всем памятно восклицание Пушкина: какую штуку выкинула моя Татьяна! Созданное художественным гением произведение искусства непременно начинает жить по своим законам. Личность Сервантеса и его следование своему творческому «я» сделали из легкой пародии нечто куда большее.
Сначала все идет как задумано: есть ироническое перечисление рыцарских романов, которыми зачитывался идальго Алонсо Кихано и ради покупки которых даже заложил тот небольшой клочок земли, которым владел; есть и презабавное описание последствий чрезмерного увлечения подобного рода литературой, настигших злосчастного читателя. Но вот бывший Алонсо Кихано, ставший Дон Кихотом Ламанчским, собирается в свой первый поход и подбирает приличествующее случаю вооружение:
«Первым делом принялся он за чистку принадлежавших его предкам доспехов, некогда сваленных как попало в угол и покрывшихся ржавчиной и плесенью».
Не тем ли предкам, о которых долгими вечерами, сидя у убогого очага, вспоминали с гордостью дед и отец?.. Тем ли самым, что на протяжении пяти веков защищали корону и, не щадя жизни и сил, сражались за свободу?..
Облачившись в древние доспехи предков, Дон Кихот отправляется в свой первый рыцарский выезд, чтобы, по собственным его словам, «искоренять всякого рода неправду», или «выправлять кривду». Кажется, что имеется в виду своеобычная рыцарям помощь обиженным, освобождение угнетенных и спасение леди в беде, но посмотрите, что происходит дальше, когда Дон Кихот выбирает себе Прекрасную даму:
«Должно заметить, что, сколько нам известно, в ближайшем селении жила весьма миловидная деревенская девушка, в которую он одно время был влюблен, хотя она, само собою разумеется, об этом не подозревала и не обращала на него никакого внимания».
Эта словно небрежно, вскользь упомянутая история безвестной и безответной любви дворянина к молодой крестьянке сама по себе очень трогательна; Лопе де Вега наверняка смастерил бы из этого уморительную комедию. Но у Сервантеса тут место улыбке, а не насмешке.
«Звали ее Альдонсою Лоренсо, и вот она-то и показалась ему достойною титула владычицы его помыслов; и, выбирая для нее имя, которое не слишком резко отличалось бы от ее собственного и в то же время напоминало и приближалось бы к имени какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, положил он назвать ее Дульсинеей».
Несоответствие — классический комедийный прием, хорошо знакомый Сервантесу-драматургу. Действительно, кажется очень смешным, что Дон Кихот назначает своей Прекрасной дамой простую крестьянку, даже не подозревающую о том, что превратилась вдруг в Дульсинею; что трактир он принимает за рыцарский замок, а вульгарных баб «из числа тех, что, как говорится, ходят по рукам», за придворных знатных дам. Но вот что важно: в глазах Дон Кихота мир становится лучше, делается удивительным и прекрасным, таким, каким он, может быть, и был в то время, когда старый заплесневелый доспех не пылился в чулане, а сверкал под полуденным солнцем.
А может быть, он и теперь так же прекрасен, и трактир может стать замком, а в душе падших женщин живут образы истинных леди, но люди разучились все это видеть?.. Взгляд Дон Кихота словно исправляет кривое зеркало мира, возвращая отражению изначальную красоту.
То, как говорит и действует Дон Кихот, очень смешно. То, что он произносит и делает — нет.
Вот он заступается за мальчишку-пастуха, которого хозяин безжалостно лупит ремнем — кому, как не Сервантесу, которому прописали 2000 палок в алжирском плену и били каждый день, пока не всыпали все, знать, каково это, быть выпоротым! Дон Кихот берет с хозяина пастуха слово рыцаря, что он больше не тронет мальчишку, а когда пастушок возражает, что это никакой не рыцарь, а простолюдин Альдудо, то замечает:
«И Альдудо могут быть рыцарями. Тем более, что каждого человека должно судить по его делам».
В конце первого короткого выезда Дон Кихота нещадно избивают слуги толедских купцов, которых он пытался принудить к признанию красоты своей Дульсинеи. Едва живого его приносят домой. Ключница и племянница укладывают несчастного в постель. Для всех очевидно, что до такого бедственного состояния немолодого идальго довело чтение книг, и на помощь призваны священник и цирюльник. Эта пара добрых соседей, одновременно спасителей и палачей, на протяжении всего романа пытающихся излечить Дон Кихота от пагубного недуга, является символичной: здравомыслящий, лишенный фантазии обыватель и церковный служитель, две опоры мира простых житейских правил и нравственных компромиссов. Их силами вся библиотека Дон Кихота сжигается на костре — точно так же, как после доносов добропорядочных граждан инквизиция отправляла в огонь запрещенные книги, иногда вместе с владельцами.
Дон Кихот и Санчо. Офорт 1696 г.
Дон Кихот. Принцесса Микомикона. Литография по Анри-Шарль-Антуану Барону (1816–1885) 1866 г.
Ко второму рыцарскому выезду на поиски приключений присоединяется в качестве оруженосца местный землепашец Санчо Панса. Дон Кихот обещает ему в награду пост губернатора острова, буде такой удастся завоевать, и тот соглашается. Сервантес снова, как будто мимоходом, упоминает, что у Санчо Пансы «мозги были набекрень» — с одной стороны, необходимое условие для спутника безумного рыцаря, с другой — знак того, что и оруженосец способен будет заметить то, что видит его господин.
Второй выезд Дон Кихота в компании Санчо Пансы состоит из череды забавных и горьких происшествий. Первым стал бой с ветряными мельницами: довольно короткий и проходной эпизод, превратившийся по странной прихоти литературной судьбы в едва ли не символ всего романа и известный даже тем, кто книгу не читал вовсе.
Затем следует гораздо более драматический поединок со слугой путешествующей знатной дамы. При всей комичности описания, это настоящая свирепая драка на боевых мечах: падают разрубленные доспехи, льется кровь, и оба противника не шутя рискуют быть убитыми или убить — но старый солдат Сервантес, знающий настоящую цену жизни и смерти, удерживает руку своего героя и не дает Дон Кихоту превратиться в убийцу.
Позже, у костра на ночном привале, в компании козопасов, Дон Кихот произносит монолог, который совершенно иначе раскрывает суть его рыцарской миссии: