«Они смастерили из палок, прибитых крест-накрест одна к другой, нечто вроде клетки, в которой Дон Кихот мог поместиться со всеми удобствами, после чего дон Фернандо со своими спутниками, слуги дона Луиса, стражники и, наконец, сам хозяин во исполнение приказа и замысла священника надели личины и нарядились кто как мог, чтобы Дон Кихот их не узнал. Затем все, совершенное храня молчание, вошли в помещение, где он почивал и отдыхал от минувших тревог. Они приблизились к нему и, схватив его, крепко-накрепко связали ему руки и ноги, так что когда он в испуге проснулся, то не мог пошевелиться и только в недоумении и замешательстве смотрел на диковинные эти образины».
Балаганная перепутаница достигает своей кульминации: ряженые, знающие о том, что они ряженые, взаправду пленяют ряженого рыцаря, воспринимающего себя всерьез. В самодельной клетке его грузят в телегу — так катали по ярмаркам уродов и сумасшедших, под свист и хохот толпы, — и в этом карнавальном жесте явно видна литературная рифма к тому золотому веку, посланцем которого считает себя Дон Кихот. Ланселот, Рыцарь Телеги, гордость и слава земного рыцарства — вот с кем равняет своего героя Сервантес в финале его приключений! В этом сила подлинного искусства: в процессе создания книги изменился не только главный герой, но и автор в отношении к своим персонажам, замыслу и даже к рыцарским романам, пародию на которые намеревался изначально создать:
«Рыцарские романы при всех отмеченных им недостатках обладают одним положительным свойством: самый их предмет позволяет зрелому уму проявить себя, ибо они открывают перед ним широкий и вольный простор, где перо может бежать свободно, описывая кораблекрушения, бури, схватки, битвы; описывая то печальные и трагические случаи, то события радостные и неожиданные, то прекраснейшую даму, добродетельную, благоразумную и осмотрительную, то рыцаря-христианина, отважного и учтивого, то бессовестного и грубого хвастуна, то любезного государя, доблестного и благовоспитанного, живописуя добропорядочность и верность вассалов, величие и добросердечие сеньоров. <…>
И если при этом еще чистота слога и живость воображения, старающегося держаться как можно ближе к истине, то ему бесспорно удастся изготовить ткань, из разноцветных и прекрасных нитей сотканную, которая в законченном виде будет отмечена печатью совершенства и красоты, и таким образом он достигнет высшей цели сочинительства, а именно, как уже было сказано, поучать и услаждать одновременно. Должно заметить, что непринужденная форма рыцарского романа позволяет автору быть эпиком, лириком, трагиком и комиком и пользоваться всеми средствами, коими располагают две сладчайшие и пленительные науки: поэзия и риторика».
«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» был разрешен к печати в 1604 году благодаря содействию и поддержке герцога Бехарского, посвящением которому предваряется пролог. В 1605 году роман отпечатали в типографии Хуана де ла Кевеста: это была небольшая пухлая книжка удобного формата в четверть листа, то есть 20 на 15 сантиметров, объемом в 312 страниц.
Успех вышел необыкновенный: к августу 1605 года роман дважды переиздали в Мадриде, еще дважды в Лиссабоне, один раз — в Валенсии. Книга завоевала Испанию и со скоростью быстроходного парусника достигла Нового Света, где ею зачитывались испанские колонисты. Вся Испания по-раблезиански хохотала над нелепыми выходками спятившего идальго. Впрочем, колесо Фортуны продолжало невозмутимо крутиться, и кроме славы Сервантесу успех «Дон Кихота» не принес ничего. Не слишком хорошо разбирающийся в вопросах авторских прав Сервантес заключил с издателем Франциско де Роблесом такой договор, который лишал его роялти с проданных экземпляров, ограничив всю выгоду скромной единоразовой выплатой. К 1608 году роман выдержал семь изданий на родине, в 1610 вышел в Милане, к 1611-му был дважды издан в Брюсселе, еще через три года его перевели на английский и на французский, а Сервантес с семьей все так же с трудом сводил концы с концами.
Дон Кихот на смертном одре. Офорт 1902 г. Художник: Уильям Стрэнг (1859–1921)
Несмотря на то, что грандиозный успех романа не принес Сервантесу материального благополучия, известность автора «Дон Кихота» позволила ему перебраться в Мадрид, устроиться при дворе короля Филиппа III и сосредоточиться на литературных занятиях. В 1613 году выходит сборник «Назидательные новеллы», посвященный дочери Изабелле. Сервантес восстанавливает было прежние связи в литературных кругах, но увы, с прежним же результатом. Его непримиримый, принципиальный и неуступчивый нрав настраивает против него многих из творческой «тусовки» Мадрида тех лет. Сервантес компромиссов не ищет и усугубляет дело, выпустив в 1614 году сатирическую поэму «Путешествие на Парнас», в которой со свойственным ему язвительным остроумием прошелся по некоторым поэтам из числа современников. Ответ не заставил себя долго ждать.
В том же 1614 году, когда в Англии парламент отказал королю Якову I в финансировании, в Нидерландах был основан Гронингенский университет, шотландец Джон Непер изобрел логарифмы, а в Москве на виселице казнили трехлетнего ребенка Марины Мнишек, в литературной жизни Испании прогремело событие, быстро обратившееся скандалом. В свет вышла книга с названием «Вторая часть хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского», которую каждый должен был счесть произведением Сервантеса. Однако внизу титульного листа мелким шрифтом значилось: «Сочинено лиценциатом Алонсо Фернандесом де Авельянеда, уроженцем Тордесильяса-Таррагона». Кто скрывался под этим псевдонимом, осталось невыясненным по сей день.
Это было страшным ударом для Сервантеса. Неизвестные негодяи нагло и грубо присвоили себе право распоряжаться его героями, говорить их словами, определять их судьбу, беспардонно похитили результат вдохновения и труда. Мало того, в прологе к этой литературной подделке содержалось так много насмешек над старостью, бедностью и увечьем Сервантеса, что даже по меркам нашего времени это выходило за всякие рамки приличий. Помимо прочего, есть основания полагать, что к тому времени Сервантес уже закончил работу над большей частью собственного второго тома «Дон Кихота», рассчитывая поправить этим свои денежные дела: к 1614 году совокупный тираж романа составил более 30 000 экземпляров — результат фантастический! — и вторая часть была обречена на огромный успех. Спешно слепленная подделка подрывала потенциальный спрос и била по и без того плачевному финансовому положению Сервантеса.
Впрочем, есть версия, что Сервантес не собирался писать продолжения своего романа, но создал вторую часть только после того, как кто-то осмелился покуситься на его героев. Как бы то ни было, в прологе ко второму тому романа он обращается к неизвестному литературному вору, давая ответ, достойный настоящего рыцаря:
«Если раны мои и не красят меня в глазах тех, кто их видел, то, во всяком случае, возвышают меня во мнении тех, кто знает, где я их получил, ибо лучше солдату пасть мертвым в бою, нежели спастись бегством, и я так в этом убежден, что, если бы мне теперь предложили воротить прошедшее, я все равно предпочел бы участвовать в славном этом походе, нежели остаться невредимым, но зато и не быть его участником. Шрамы на лице и на груди солдата — это звезды, указывающие всем остальным, как вознестись на небо почета и похвал заслуженных; также объявляю во всеобщее сведение, что сочиняют не седины, а разум, который обыкновенно с годами мужает».
Интересно, что во второй части Сервантес стирает грань между пространством художественного вымысла и реальностью: так, например, Дон Кихот и Санчо Панса обсуждают книгу о своих приключениях и спорят, собирается ли автор писать про них продолжение, а если да, то каким оно будет.
— А не собирается ли, чего доброго, автор выдать в свет вторую часть? — спросил Дон Кихот.
— Как же, собирается, — ответил Самсон, — только он говорит, что еще не разыскал ее и не знает, у кого она хранится, так что это еще под сомнением, выйдет она или нет, да и потом некоторые говорят: «Вторая часть никогда не бывает удачной», а другие: «О Дон Кихоте написано уже довольно», вот и берет сомнение, будет ли вторая часть. Впрочем, люди не угрюмые, а жизнерадостные просят: «Давайте нам еще Дон-Кихотовых похождений, пусть Дон Кихот воинствует, а Санчо Панса болтает, рассказывайте о чем угодно — мы всем будем довольны».
Насколько я знаю, это первая в истории подобного рода литературная игра, в которой автор стирает перед читателем четвертую стену, отделяющую его от мира героев книги.
Во втором томе романа не меньше событий и приключений, чем в первой части, но герои очевидно меняются: так, в Дон Кихоте становится меньше комического шутовского, но больше драматического.
«Он не безумен, он дерзновенен»,
— говорит о нем Санчо Панса.
Сам верный оруженосец из узнаваемого комического слуги-простофили трансформируется в другой типаж — слуги-мудреца.
«— То же самое происходит и в комедии, которую представляет собою круговорот нашей жизни, — продолжал Дон Кихот, — и здесь одни играют роль императоров, другие — пап, словом, всех действующих лиц, какие только в комедии выводятся, а когда наступает развязка, то есть когда жизнь кончается, смерть у всех отбирает костюмы, коими они друг от друга отличались, и в могиле все становятся между собою равны. — Превосходное сравнение, — заметил Санчо, — только уже не новое, мне не однажды и по разным поводам приходилось слышать его, как и сравнение нашей жизни с игрою в шахматы: пока идет игра, каждая фигура имеет свое особое назначение, а когда игра кончилась, все фигуры перемешиваются, перетасовываются, ссыпаются в кучу и попадают в один мешок, подобно как все живое сходит в могилу. — С каждым днем, Санчо, ты становишься все менее простоватым и все более разумным,