глухо комнате. Только друг на друга, да еще в надоевший до оскомины визор, по которому, вперемежку с сериалами и сообщениями о катастрофах, вовсю смакуют наши ночные приключения. В воздухе, под захлебывающийся от восторга говорок комментатора — как же, такая сенсация, ешь, пока не остыло — крутятся кадры перестрелок, горящих полицейских машин; таскают носилки с торчащими из-под простыней ногами трупов, бегают вооруженные до зубов люди, какие-то чины громко заверяют, что они чего-то решительно не допустят и пусть те, кто на это рассчитывает, не думают, что нас можно запугать; другие влезают на трибуны и вопиют об ужасающей коррупции, царящей в полиции; на другом канале им противоречат ораторы, торжественно и возвышенно повествующие о героической гибели блюстителей порядка, не допустивших и остановивших, вот только ребят этих выдают в спешке оставленные на ногах форменные ботинки, да еще полное непонимание предмета обсуждения — в наспех прочитанной перед эфиром бумажке было только несколько общих фраз с требованием больше не допустить и почтить память.
— Наверное, тебе не привыкать к переделкам? — говорю я. — Жизнь у тебя насыщенная.
— Это да. Насыщенная. Грех жаловаться. Правда, такой сюжетец — в первый раз.
— И как тебе?
— Ничего. Приятно будет вспомнить. Здорово обновляет кровь, — губы Мишель трогает ироничная улыбка.
— Точно. Вспоминать приключения, в которых тебя чуть не убили, весело. По себе знаю. Одна беда — встревать в эти приключения не очень охота. Прихлопнуть могут.
— Да. Тогда особо не повспоминаешь, — грустно соглашается Мишель.
— Извини. Я вроде как поддержать тебя хотел. Опять не вышло, — я кляну себя на сто рядов. Мой язык иногда молотит раньше, чем заторможенные мозги включиться успевают. Наверное, так и отличают нормального человека от дурачка.
— Я поняла. Все хорошо, — улыбается она. В свою очередь, пытается вселить уверенность в меня: — Действительно хорошо. Мы ведь живы. Скоро переедем в другой дом. Потом дед пришлет транспорт, и мы улетим с этой сумасшедшей планеты.
— Ага, — легко говорю я и киваю. — Вот только жаль, что ребят обнадежил. Так хотелось оторваться с ними. Я и не знал, что это дело так затягивает.
— Ничего. Джек выплатит им неустойку. Он своего не упустит, не волнуйся. И ребят твоих не обидит.
— Наверное, — с некоторым сомнением соглашаюсь я. — А знаешь что?
— Что?
— Ты говорила, я там заработал что-то на том концерте.
— Ну да. Я бы сказала: очень неплохо заработал. Не считая рекламных контрактов — около двухсот пятидесяти тысяч.
— Круто. Это много?
— Многие за всю жизнь зарабатывают меньше, и все равно считают себя успешными людьми.
— А ты не можешь сделать так, чтобы эти деньги между парнями разделили? Ну, и между девушками тоже. Всем поровну. Так можно?
— Зачем тебе это, Юджин? Это твои деньги, ты их заработал. Музыканты тоже не останутся нищими. В контрактах есть соответствующие пункты, я проверяла.
— Понимаешь, вот разъедутся они кто куда, и не будет группы. Группа — это на самом деле живой организм. А с этими деньгами — вдруг ребята решат остаться вместе? Будут ломать блюз, получать кайф. Забудут про эту свою новую волну. Есть в этой музыке что-то светлое. Может быть, кто-то еще от них заразится. Было бы здорово. Распорядись, а?
Мишель внимательно смотрит на меня.
— Никак не могу в тебе разобраться. Иногда мне кажется: ты просто вид делаешь, что немного не в себе. На самом деле, ты просто видишь мир не так как все, верно? Вот сейчас — нас с тобой прихлопнуть могут в любой момент, а ты заботишься о том, чтобы твоя любимая музыка не была забыта.
— А что в этом плохого? О чем еще стоит заботиться, Мишель? Что мы оставим после себя? Сплетни? Повод для рекламы? Не так уж это и плохо, если кто-нибудь услышит, как ребята лабают. Может быть, даже и задумается на минутку.
— Я позвоню, — обещает Мишель. И недолго о чем-то болтает с хмурым Джеком. Я не прислушиваюсь, хотя Джек то и дело косится на меня. Просто киваю ему в знак приветствия и отворачиваюсь к двери. В конце разговора лицо его становится каким-то кислым. И удивленным. Наверное, тоже никак понять не может, с чего вдруг человек решил свои деньги раздарить. Я вообще заметил — люди слишком трепетно к этим символам относятся. Стараются их накопить побольше. У некоторых их столько, что за всю жизнь нипочем потратить не смогут. Но все равно — держатся за них так, якобы от размера банковского счета их жизнь зависит. Глупо. Ведь умирают-то все одинаково. Разве что у тех, кто побогаче, гробы будут из настоящего дерева. А больше — никакой разницы. Впрочем, откуда мне знать. Может быть, в этом есть какой-то скрытый смысл, который такому, как я, увидеть непросто. «Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего», — непонятно высказывается на эту тему Триста двадцатый.
— Готово, — говорит Мишель, выключая коммуникатор. — Сегодня он парней рассчитает. Правда, тебе еще кое-что причитается. Так что без гроша ты не останешься.
— Интересно, за что?
— Ну, поступления за рекламу, это раз. Плюс выпуск альбомов с живой музыкой — два.
— Каких альбомов? — недоумеваю я.
— Запись концерта, запись вашей репетиции. Джек считает, что из этого он выжмет материала на три-четыре альбома. Личность ты теперь известная, хороший тираж он гарантирует. Так что предварительно он назвал вот такую сумму, — И она рисует помадой на моей ладони число с многими нулями.
— Нас записывали? — растерянно спрашиваю я.
— Конечно, — удивляется Мишель. — Это есть в условиях контракта.
Я вспоминаю, как мы пускали по кругу бутылочку. Как отвязно играли. Как переругивались беззлобно и рассказывали в перерывах похабные анекдоты, от которых краснели вокалистки. Как взахлеб спорили, а потом выкладывались до упаду. И все это — в записи?
— Мишель, скажи, если меня убьют, ты на этом тоже что-то заработаешь?
Она вспыхивает. Но глаз не опускает. Молчит. Только пальцы сжимает немного нервно. Ей больно. Но почему-то сейчас мне не хочется ее успокаивать. Она откидывается на спинку кресла, забрасывает ногу за ногу. Негромкий ее голос холоден и тверд. Крошка Мишель умеет держать себя в руках. Я-то вижу, чего ей это стоит.
— Меня трудно оскорбить, Юджин. Я действительно умею выжать деньги из всего. Это залог выживания. Деньги — возможность жить, как тебе хочется.
— Ты имеешь в виду свободу?
— И ее тоже.
— Это иллюзия. Деньги — это инструмент для обретения уверенности. Они не дают свободы. Все вы просто гипнотизируете друг друга нулями.
До самого вечера мы почти не разговариваем. Просто сидим и молчим. Пользуясь случаем, я надеваю наушники и слушаю музыку. В этом отеле хорошая аппаратура. Правда, чувства погружения я почему-то не испытываю. Будто лежу на дне, а звук волнами проносится поверх меня, не зацепив даже краем.
А вечером мне звонит Седой Варвар.
— Привет, старик! — говорит он. Кажется, от него опять попахивает спиртным.
— Привет, Варвар!
— Слышали про твою беду. Твой мужик в галстуке заходил. Ты как, в норме?
— Вроде, да.
— Нам тут бабок не хило набашляли. И твою долю скинули. Ты зря это.
— У меня еще есть. Берите. Не разбегайтесь только.
— Ну, капусты много не бывает. Отказываться не будем. Все равно не возьмешь, ты упертый. Так что эта, как его, — спасибо, чувак.
— Не за что, Варвар.
— Мы с парнями решили — на Калифорнию рванем. Выкупим кабачок на юге, в Летсорсе, будем вместе лабать. Темы твои я сохранил. И девчонки с нами. Они тебе привет передают.
— Спасибо. И им тоже передай.
— Ты вот что, чувак. Ты, как из дерьма вылезешь, закатывайся к нам, а? Место тебе всегда найдем. С тобой классно лабать. Я тебе пару хороших парней покажу — научат тебя, как правильно горло драть.
— Спасибо, Варвар, — улыбаюсь я. — Я постараюсь. Привык я к вам, пьяницы.
— И мы к тебе, Красный Волк, — говорит Варвар. Потом ведет глазком коммуникатора по комнате, из которой разговаривает. И я вижу рассевшихся кучкой парней. Девчонки между ними. Парни поднимают банки с пивом, пьют за меня. Девушки посылают воздушные поцелуи. Все говорят наперебой что-то хорошее. Так говорят, что становится ясно: их чипы тут ни при чем вовсе. Как же я теперь без вас, черти?
— Счастливо вам, ребята, — говорю я с комком в горле.
А к вечеру по нашу душу заявляется целая делегация. Нас облачают в тяжеленные бронежилеты. И мы идем на выход по бесконечной лестнице — лифты все еще не работают, я придерживаю Мишель под локоть, а вокруг нас топают увешанные оружием парни и Триста Двадцатый почему-то притих настороженно. Вроде бы с нами сейчас такая силища, что волноваться уже ни к чему, и скоро мы будем в полной безопасности, но чем ближе первый этаж и выход, тем сильнее напряжение у меня внутри.
— Сокол — всем, циркулярно. Готовность номер один. Объекты Один и Два на подходе.
— Сокол, я Воробей-три, нахожусь на позиции.
— Воробей-два, на позиции.
— Воробей-один, готов.
— Луч — Соколу, готов.
Снайперы Имперской Службы Безопасности, затаившись на чердаках, держат площадь Мариотт-платц под прицелом. Коптер-наблюдатель бесшумно нарезает круги в небе над отелем. Сотни армейских «мошек» сканируют окрестности. Несколько оперативных групп в штатском затесались в толпу, мгновенно образовавшуюся при появлении машин полиции и броневиков охраны. Все новые любопытные оставляют повседневные дела и присоединяются к зевакам. Всем интересно, что на этот раз происходит у скандально известного отеля «Мариотт». Каждый надеется, что ему повезет и он увидит, как кого-нибудь застрелят или взорвут террористы в масках. Может быть, удастся даже подобрать гильзу на память. Соревнуясь друг с другом, с визгом тормозов подкатывают фургоны вещательных корпораций. Техники спешно срывают с крыш оборудование и устремляются вслед за торопливо лезущими сквозь толпу ведущими. Полиция перегораживает площадь автомобилями с сияющими мигалками. Сплошная цепь полицейских с дубинками и щитами охватывает все пространство перед машинами.