— Ты теперь законодатель новой моды, — шепчет мне Мишель. И тихо смеется.
В ожидании начала концерта народ из-за барьера тоже на нас таращится. И иногда отпускает замечания.
— Прикольный прикид, брателло, — говорит мне один длинноволосый типчик. — Чьих будешь?
И тут же, отвернувшись и явно не ожидая ответа, начинает обсуждать со своей щуплой соседкой преимущества какого-то «намеренного лау-фиделити на бутлегах».
А второй оценивающе оглядывает Мишель и хвалит:
— Клевая у тебя телка, папик. Бахнешь, подруга?
Незлобно так сказал. Необидно. Так что Мишель не сердится. Знаком показывает, что пива не хочет. И я тоже молчу. Только телохранители немного нервничать начинают и передвигаются поближе к Мишель.
Честно говоря, за весь вечер это были единственные слова из зала, которые я понял. Все остальное оказалось какой-то непереводимой тарабарщиной. Кто-то собирался «накйдаться» после «феста» и «хапнуть гудсов». Несколько совершенно косых от травки парней договаривались «послемовать» и печалились о том, что «у Фильки фронтовик отстойный и регулярное вонялово». Кто-то выпадал в осадок от «гнилой банды». И просил «дудку», заверяя, что иначе его от «этого втиралова не плющит». Девушка с синими волосами взасос целовала лысого юношу с тощей шеей и в нелепых очках, а в промежутке между поцелуями они активно обсуждали, где им «занайтовать» и все прикидывали местонахождение каких-то черепов. «Есть маза вписаться на флэт после сэйшна», — резюмировал очкарик. В общем, жизнь тут кипела и била фонтаном.
А потом мне надоедает сидеть и ждать. Наверное, не одному мне. Какое-то напряжение начинает подниматься над толпой. Сначала недоуменные голоса. Потом отдельные выкрики. Потом на сцену летят пустые пивные банки и всякий мусор. Но так как зал очень большой, большая часть мусора попадает не на сцену, а в охранников. Или в передние ряды зрителей. Отчего местами вспыхивают и быстро гаснут потасовки. То и дело кто-то начинает громко хлопать. И хлопает до тех пор, пока соседи не начинают его поддерживать. И постепенно сотни людей подключаются, бьют в ладоши и топают. Эти хлопки мечутся по залу как штормовые валы. Только затихнут в одном месте — тут же поднимаются снова в другом. И катятся к нам. И опадают, пройдя над головой, где-то в полутьме.
— Даешь Фильку! Хорош динамить! Дирижер — дави на педаль! Кинщик — гуди в гудок! — несутся отовсюду выкрики, перемежаемые свистом. Возбуждение нарастает, подогреваемое пивом и сигаретами с травкой. Охрана сцены нервно топчется на месте, крепко сцепив руки на ремнях соседей и опустив прозрачные забрала на лицах. Концерт почему-то никак не желает начинаться. И неожиданно всеобщее волнение передается и мне. Словно через меня ток пропускают. И я невольно начинаю хлопать, когда волна аплодисментов прокатывается слишком близко. Я замечаю, что и Мишель возбуждена. Глаза лихорадочно блестят. Внутри пустота и нетерпеливое ожидание. Как у наших синюков на базе, когда они смотрят на то, как джин в их стакан льется.
— Это здешняя шпана? — спрашиваю я у нее, кивая на зал. Чтобы она меня услышала, приходится кричать.
— С чего ты взял? — доносится ответный крик. — Шпану из рабочих районов сюда не пустят. Это все отпрыски богатых родителей. Студенты, инженеры, брокеры, клерки. Этно-холл — очень дорогое место. И модное.
Губы ее приятно щекочут мое ухо. Снова склоняюсь к ней.
— Тогда почему они так одеты?
— Это последний писк. После серии репортажей про тебя всю военную одежду расхватали. Включая старую форму на распродажах на вес.
— Ты серьезно?
— Конечно. Через день покажут еще кого-нибудь. Если он будет в шортах, то наутро все будут с голыми ногами щеголять.
— Чудно.
— Тусовка, — пожимает она плечами.
И пока мы так перекрикиваемся, где-то высоко зажигаются яркие огни. И ослепительные лучи начинают метаться по залу, выхватывая из темноты белые лица с зажмуренными глазами. И люди, совсем маленькие отсюда, деловито выходят на сцену и усаживаются за свои инструменты. Что-то пробуют. Где-то ковыряются, издавая неприятные звуки. Толпа приветствует их новыми волнами аплодисментов и свиста. Я не могу удержаться. Тоже свищу, вложив два пальца в рот. Краем глаза замечаю удивленный взгляд обычно невозмутимого Мариуса.
Странно, что я совсем не чувствую Триста двадцатого. Такие зрелища ему тоже должны быть в новинку. И покалывает в плечах. Показалось? Нет, вот опять.
— Триста двадцатый?
— Слушаю.
— У меня щиплет плечи. Твоя работа?
— Веду обмен с ближайшим шлюзом Сети. Работа над приоритетной задачей продолжается. Задействовано 90 процентов вычислительной мощности. Второстепенные задачи отключены.
Озабоченность моего двойника наполняет меня. Становится стыдно. Как я мог быть таким легкомысленным? Пока я расслабляюсь и аплодирую, он один ищет решение проблемы. Проблемы нашей с Мишель безопасности. Я не могу стоять в стороне, когда речь идет о Мишель.
— Я могу помочь?
— Да. Если разрешишь задействовать свой мозг для потоковых вычислений, я решу задачу быстрее.
— А я не буду выглядеть идиотом в это время?
— «Да» и «нет» ты будешь говорить вовремя. И улыбаться тоже.
— Хорошо, — я сажусь поудобнее. С улыбкой киваю Мишель. Публика вновь начинает бесноваться. Главного исполнителя все еще нет на сцене. — Я готов.
И мир превращается в бесцветную, едва шевелящуюся воронку без звука.
— Нет, я не могу это надеть, — лениво растягивая слова, заявляет высокий худой мужчина с копной ослепительно-белых волос. Отбрасывает от себя ворох одежды. В одном белье усаживается перед большим, во всю стену зеркалом. Демонстративно закидывает ногу на ногу.
— Но, сэр, вы надевали этот костюм на прошлом концерте, — пытается возражать костюмер, полная женщина в брюках и свободном свитере до бедер.
— Именно поэтому и не могу. Вы должны были позаботиться о доставке моего гардероба. Я не желаю выходить на сцену как какой-то статист — в одних и тех же тряпках.
— Сэр, — терпеливо продолжает привыкшая ко всему женщина. — Ваш гардероб здесь. Вчера вы сами распорядились подготовить именно этот костюм.
— Почему вы со мной вечно спорите, Марго? — обиженно дует губы звезда. Морщится: вечеринка, закончившаяся в седьмом часу утра, все еще дает о себе знать. — И вообще: не видите — я нездоров?
— Сэр, так какой костюм вы желаете?
— Пожалуй, принеси этот, — он шевелит пальцами в воздухе, вспоминая. — С открытой спиной и сандалиями на ремнях.
— Зеленый, сэр?
— Нет, красный. С широкими рукавами. Местная публика обожает красное и плиссированное. Латино, что с них взять.
— Латино были на Ла Плате, сэр, — напоминает костюмер, собирая разбросанную одежду.
— Да? А мы где?
— Мы на Зеленом Шаре.
— О, черт! — Филодор жадно пьет холодное пиво из горлышка. — Моя голова! Где мы, говоришь?
— На Зеленом Шаре, сэр.
— Какая разница. Тащи зеленую рубаху.
— Вы просили красную.
— Красную? А, ну да. Конечно. Точно, ее. И шевелись: публика ждать не будет.
— Одну минуту, сэр, — женщина с кипой одежды в руках выскакивает в коридор. «Чертов алкоголик», — бормочет она на ходу.
— Мисс, это надолго? — спрашивает у нее встревоженный администратор — седой худощавый мужчина в смокинге.
— Кто его знает. Может, минут в пятнадцать уложимся. А скорее всего — полчаса, не меньше, — меланхолично отвечает костюмерша. Ногой распахивает нужную дверь. Сбрасывает прямо на пол цветную кипу. Сосредоточенно грызет ноготь, быстро вращая огромную вешалку с развевающимися на ней тряпками.
— Так… это не то… отлично, штаны… опять не то… это в чистку… ага, вот!
И она спешит обратно.
— Пятнадцать минут? Полчаса? — восклицает администратор. — Мисс, у меня публика зал разнесет, если мы через пять минут не начнем.
— Ничего не могу поделать, — пожимает та плечами. — Это зависит не от меня. Я даже вот как скажу…
— Да?
— Если через полчаса он не выйдет из гримерки, делать ему на сцене будет уже нечего. Он третью бутылку пива приканчивает. После шестой его начнет в сон клонить. Или на подвиги. Если его потянет на подвиги, тогда зал разнесет он.
— Господи! — хватается за голову мужчина. Спохватывается. Берет себя в руки. Быстро оглядывается вокруг. Замечает слоняющегося без дела осветителя. Прикрикивает на него: — Чего разгуливаешь? Марш на место!
— Марго, я не могу надеть эти сандалии, — веско изрекает звезда, доставая из холодильника следующую бутылку. — У меня мозоль на пальце. И лак облупился. Чертовы киношники снова сделают крупный план. Как на Йорке. Будет скандал.
— На Новой Каледонии, сэр.
— Что?
— Я говорю, скандал был на Новой Каледонии. Позвать гримера?
— Зачем?
— Убрать мозоль, зачем же еще? — удивляется женщина.
— Это слишком долго. Неси туфли. Знаешь, те, с синим отливом.
— Под них не подойдут эти брюки, сэр.
— Хорошо, неси другие.
— И рубаха, сэр. Эта не подойдет к синим брюкам.
— Ладно, неси белую. С широким воротом. И галстук.
— Ну что? — снова перехватывает костюмершу администратор.
Она пожимает плечами.
— Четвертая бутылка, — говорит женщина на ходу.
— Эй, есть кто живой? — раздается из гримерной. — Принесет мне кто-нибудь мои таблетки? И нормального пива, а не этой мочи!
Слышится звон разбитого стекла. Вытирая испарину со лба, администратор мчится на поиски импресарио звезды. Волны возмущенного рева из зала доносятся, словно отголоски грозного прибоя.
— Марио! — кричит мужчина в свой коммуникатор. — Давай группу на сцену. Запускай свет. Начинаем. Скажи им — пусть делают что хотят, но полчаса без лидера продержатся. Скажи им, если выстоят — лично от меня — бесплатный поход в «Крошку Таню».
— Понял. Начинаем без главного говнюка. «Крошка Таня» на халяву, — доносится ответ.
— Достал меня этот слабак. Уйду я. Каждый раз одно и то же, — в сердцах заявляет бас-гитарист, выслушав новость.