[86]
Различные определения понятия техники, как правило, берут за основу какую-то одну из двух ее сторон. Рассматриваемая со своей внешней стороны техника определяется как комплекс искусственно созданных орудий, прежде всего механических, или вообще – как комплекс внешних средств деятельности, предназначенных для выполнения определенных функций. Обращенное же к внутренней субъективной стороне этой деятельности понятие техники представляет ее как идеальные программы использования таких средств, образующие умение, мастерство, искусство, τέχνη в античном понимании. Во втором случае в понятие техники включается не только освоение внешних орудий как продолжений органов тела, но и овладение собственными телесными органами, не всегда дополненными орудиями (ср. понятия: «техника танца», «спортивная техника», «техника тела», по М. Моссу, и т. п.).
В расширенной трактовке понятия техники в него будут входить, наряду со средствами преобразования объектов, еще и средства воздействия на других субъектов, то есть техника коммуникации, представленная во внешнем аспекте текстами речи, а во внутреннем плане – системой языка, освоенной субъектом. Тем самым, в сферу техники окажутся вовлеченными и «информационные» орудия – знаки, построенные из них тексты и вообще весь комплекс семиотических средств, который еще со времен Платона осмысляется как «орудия» мысли и коммуникации.
Именование одним и тем же словом разных аспектов техники – не случайная омонимия. Оно указывает на необходимую связь между внешней материальной и внутренней идеальной сторонами единой сущности, которые не могут существовать друг без друга. Сведение техники к внешним физическим конструкциям, оторванным от внутренней целеполагающей деятельности субъекта, так же односторонне, как и ее сведение к идеальным схемам и планам действий, взятым вне их выхода во внешнюю предметную деятельность. Оба момента представляют собой две стороны единой технической деятельности, которую можно трактовать в самом широком смысле как целенаправленное преобразование индивидуальным или коллективным субъектом объекта с помощью выработанных в культуре средств. Внешний аспект этой деятельности состоит в организации действующим субъектом вещественно-энергетических процессов в причинно-следственные ряды, приводящие к некоторому фиксированному результату. Ее внутренний аспект образует построение субъектом телеологических рядов, связывающих определенные цели с подобранными для их осуществления средствами. Собственно техническая деятельность и заключается в том, чтобы организовывать такие причинно-следственные процессы, члены которых совпадали бы с членами телеологических рядов.
Оба аспекта технической деятельности связаны между собой, во-первых, как идеальная и материальная части единого процесса. Техническая деятельность организует силы природы таким образом, что они подчиняются «хитрости разума» (Гегель): внешние причинные цепи приводят к следствию, совпадающему с идеальным замыслом, целевой причиной. Поэтому внешний каузальный ряд выстраивается как продолжение внутреннего телеологического ряда, так что идеальная цель выступает как причина реального действия.
Во-вторых, внутренний телеологический и внешний каузальный ряды в технической деятельности связаны между собой отношениями гомоморфизма: чтобы совпадение исходного замысла и конечного результата состоялось, весь внешний ряд реальных причин и следствий должен быть по возможности полно смоделирован идеально в симметричном ему мысленном образе. В пределе соответствие между звеньями внешнего и внутреннего рядов может быть как угодно полным, а причинный ряд может рассматриваться как инверсия телеологического, полученная в результате замены отношений типа «для того, чтобы…, надо…» отношениями типа «если…, то…», выстроенными в обратном порядке.
Такое соответствие между телеологическим и каузальным рядом отличает технику от магии, которую тоже можно считать в некотором смысле «техникой», соответствующей мифологическому сознанию. В магии так же есть идеальное соотнесение внешних физических действий с задуманной целью, но нет научного анализа причинно-следственных связей, которые должны послужить средствами ее достижения.
Правда, научные построения с помощью отношений типа «если…, то…» относятся отнюдь не только к описаниям внешних причинных связей и характеризуют, прежде всего, связи между посылками и выводами самой мысли. Такого рода внутренние логические и математические построения можно так же рассматривать как своего рода технику – технику самого научного мышления, которая может быть использована и мышлением техническим. Последнее отличается от мышления чисто научного как раз тем, что выходит за рамки собственно логических или математических конструкций, превращая их в средства для решения технических задач, подобно тому, как оно выходит и за рамки собственно научного анализа внешних причинно-следственных связей, переосмысляя их как связи целей и средств.
Опосредствующие эту техническую деятельность орудия вписаны одновременно и в каузальный, и в телеологический ряды. Поскольку они принадлежат цепи физических причин и следствий, они подчиняются всем естественным законам, а поскольку они включены в цепь средств и целей, они наделены человеческим смыслом и ценностью. Соответственно, двойственны и функции этих орудий: как члены причинного ряда они совершают определенное действие, а как члены телеологического ряда – предназначены осуществить определенную цель. Указывая на эту цель, они обнаруживают и свои информационные функции, которые обращены уже не к объекту действия, а к его субъекту. Коль скоро эффективность применения технических орудий зависит от того, насколько этот субъект понимает их назначение и умеет адекватно использовать, они не могут выполнять свои вещественно-энергетические функции, не исполняя функций информационных. В зависимости от того, как субъектом осваиваются и осмысляются эти последние, техническое орудие может предстать перед ним и как продолжение его органов, «органопроекция», и как противостоящий ему внешний объект. Отсюда и двойственность отношения к ним человека: как к средствам усиления его собственной мощи и как к сопротивляющейся ему внешней силе.
В любом случае оборотной стороной того, что техническое орудие имеет целевое назначение, становится то, что оно имеет и определенное значение – фиксированный в сознании (индивидуальном и коллективном) способ осмысления его функций. При этом его пространственная форма несет информацию о своем назначении не только единичному субъекту, но и становится семиотическим посредником в процессах межсубъектной коммуникации. Коммуникация между субъектами – столь же обязательный момент технической деятельности, как и орудийное опосредование субъектно-объектных связей. Поэтому техника преобразования объекта всегда имеет своим дополнением и технику согласования операций между действующими субъектами – технику коммуникации.
Необходимость межсубъектной коммуникации связана как с разделением труда в операциях с техническими орудиями в синхронии, так и с коллективным характером трансляции технических идей в истории культуры. Ведь и производство технических орудий, и их использование носит коллективный характер. Научиться адекватно реагировать на предметную форму и грамотно обращаться с ней субъект может только в контакте с другими субъектами. Даже индивидуально создаваемые и применяемые технические орудия имеют предметные формы и способы оперирования ими, которые складываются и транслируются в культуре коллектива. Форма технического орудия, так же, как и навык ее использования – единица не только индивидуального, но и коллективного сознания; она формируется, развивается и транслируется не только в онтогенезе индивидуальной психики, но и в филогенезе культуры. Ставшая единицей коллективного сознания схема оперирования техническим орудием становится и его «значением», понятым в широком смысле как воспроизводимая схема осмысления.
Соответственно и форма технического орудия приобретает качество знака, коль скоро она оказывается в той же позиции посредника деятельности, искусственно вводимого в сеть субъектно-объектных и межсубъектных отношений. Это давно замеченное сходство орудия и знака позволяет, с одной стороны, применять к анализу семантических функций знаков «орудийную модель», в которой языковые знаки рассматриваются как орудия мышления и коммуникации, а их функции выводятся из их посреднических отношений к обозначенному объекту и к двум субъектам – приемнику и отправителю сообщения (см.: Бюлер 1993: 30–38). Но, с другой стороны, то же сходство позволяет и обернуть эту бюлеровскую модель, применив ее к семиотическим функциям самого технического орудия. Те же три основные семантические функции, которые, согласно Бюлеру, имеют знаки вербального языка – экспрессивная, побудительная и репрезентативная – обнаруживаются и у видимой пространственной формы орудия. В самом деле, поскольку эта форма побуждает субъекта к определенным действиям, она выступает как их сигнал, поскольку она указывает на способ своего вхождения в ситуацию действия, она играет также и роль индекса, несущего информацию о субъекте этого действия, о его объекте и о его условиях; наконец, в той мере, в которой она репрезентирует назначение технического орудия, отсылая мысль к его инструментальным функциям, она служит их знаком (в терминах Бюлера – «символом»).
Коль скоро видимая форма технического орудия содержит следы прошедшего, симптомы настоящего и признаки будущего, она способна выполнять экспрессивную функцию, выражая состояния преобразуемых с ее помощью объектов и самого субъекта деятельности. Эту функцию реализуют разнообразные индексы, которые могут не только иметь естественную основу, но и создаваться искусственно и переводиться из когнитивной в коммуникативную плоскость, сознательно применяясь как особые средства выражения.