Иван Петрович ШамякинЗнамена над штыками(сборник)
Первый генерал(повесть)Перевод П. Кобзаревского и А. Островского
Началась грибная «эпидемия». В субботу и в воскресенье сотни машин, автобусов, наполненных людьми с корзинами и ведрами, вырываются из Минска по всем дорогам, рассекающим квадраты лесов, ближних и дальних.
Выезжаем на рассвете и мы не в лучшие леса, не в самые грибные, в этом твердо убежден мой друг Михаил Михайлович, или, как было принято между нами, просто Михась, заядлый грибник, которому время от времени удается вытащить меня на целый день в лес. Михась ворчит:
— Есть места и получше — за Логойском, под Червенем, на Узденщине.
Но наш третий спутник делает вид, что не слышит его. Ведет в свои леса. Он, этот третий, генерал в отставке Филипп Григорьевич Жменьков.
— А с генералами не спорят, их слушают и выполняют приказы, — пошутил я.
Филипп Григорьевич оглянулся на меня, весело блеснул молодыми глазами.
Не ради того, чтоб польстить генералу, употребляю я этот эпитет «молодыми». У него в самом деле моложавое лицо. По глазам, щекам, по белоснежным, аккуратно подстриженным усикам не дашь ему столько лет, сколько он действительно прожил, — без малого семьдесят. Выдавала… шея. О, эта предательская шея! Она выдает не только женские года!
Меня удивляло: почему при столь моложавом лице его шея так безжалостно исполосована морщинами? Сзади, с затылка, на который я невольно, покачиваясь один на заднем сиденье, вынужден смотреть всю дорогу, кожа даже побурела, задубела, а глубокие морщины похожи на шрамы. Три большие войны и несколько поменьше — Испания, Финляндия — не оставили заметных следов на лице, на руках старого генерала, пометили лишь его шею.
Ничем иным человек, везущий нас в свои леса, не выделялся. Невысокий, слегка по-стариковски сутулый, худощавый. Только одет был несколько чудно: поношенный из тонкого генеральского сукна френч и шляпа — старая, зеленая, с широкими полями. Такие шляпы мы носили в дни нашей молодости — лет пятнадцать назад. Хотя я и понимал, что в таком наряде удобно лазить по ельнику, шляпа меня смешила. Хотелось пошутить на ее счет, но я не отваживался: только познакомился с человеком и не знаю, в каких он отношениях с юмором.
Михась немного успокоился, когда мимо его «Москвича» прошмыгнуло несколько «Волг». Грибники обгоняли друг друга, хитрили.
Вспомнилось, как когда-то хитрили мы с отцом, и я рассказал об этом своим спутникам.
Отец мой, лесник, который лучше любого знал свой обход, открыл «золотую жилу» за болотом, в молодом дубняке, где когда-то грибов не находили. За один час мы с отцом нарезали упругих янтарных — один в один — боровиков не два лукошка, а две огромные, круглые, сплетенные из лозы корзины, которые у нас на Гомельщине носят на плече, и в каждую из них можно насыпать пуда два картошки.
Когда мы возвращались с таким богатым сбором, нас увидели грибники из ближайшей деревни Кравцовки. Даже на лесных жителей, многие из которых в то время жили лишь грибами, ягодами да порубкой леса, столько «добряков» — так ласково в наших местах называют белые грибы — в корзинах отца произвело впечатление. Назавтра на рассвете мы с теми же корзинами вышли в холодный туманный полумрак леса навестить урожайный дубнячок. И тут же обнаружили зеленые следы на серебристой от росы траве: наша лесная сторожка была в осаде. Под изгородью, за стожком сена, под росистыми кустами крушины в конце огорода, в молодом сосняке, за хлевом хоронились грибники, собравшиеся проследить, откуда лесник носит грибы. И отец решил поводить «грибных шпионов» за нос. Года за три до этого порубщики ранили отца в ногу — в то время лесникам приходилось вести настоящие бои, — он сильно хромал. И все же, чтобы сохранить в тайне заветное место, повел «шпионов» по самым безгрибным местам — по болоту, по лесосекам, заросшим молодым осинником и колючей малиной.
Вымокли мы от росы с ног до головы. Исходили не одну версту, сбили ноги. Я, мальчуган, так устал, что был не рад грибам, свету белому. Ходили, пока самые упрямые «шпионы» не поняли, что их водят за нос, и отстали. Отец далеко обходил заветный дубняк. И дубнячок снова щедро вознаградил нас за наши мозоли на ногах.
Вернулись мы домой поздно, когда солнце, поднявшись над лесом, уже высушило росу. Несколько грибников сидели возле лесной сторожки, сушили одежду, ели сваренные моей матерью кукурузные початки и, смеясь, рассказывали, как ее «хромой черт» водил их по всему обходу. Отец, слушая их, радовался, как ребенок.
Все же кто-то перехитрил нас. Когда мы приблизились к своему дубнячку на третье утро, нас встретило веселое ауканье. Там было полно людей. Нам остались лишь корешки. Ох, как отец ругал грибного разведчика, перехитрившего нас. Мол, если ты и выследил, ходил бы один, а то привел всю деревню…
Генерал посмеялся над случаем из моего далекого детства.
Мы свернули с шоссе в небольшой лес, на первый взгляд совсем не грибной, потому что он казался слишком уж окультуренным и вытоптанным.
Михась заметил не без обиды:
— Вам тут простор и воля, а мне, как сторожевому псу, придется сидеть возле машины — охранять свою личную собственность. Далеко не отойдешь, не то и колеса снимут. А если бы я повел, оставили бы машину во дворе лесника.
Но генерал словно бы и не слышал нас — он уже готовился к походу, и с такой серьезностью, будто разрабатывал план сталинградского окружения или по меньшей мере бобруйского котла. Сделал несколько шагов и, видимо, почувствовал: что-то трет в сапоге, — сел на пенек и с тщательностью старого солдата переобулся. Я уже обрыскал изрядную площадку вокруг машины и даже подобрал два боровика-перестарка, чем порадовал и Михася и себя — значит, не без грибов лесок, генерал вел не на авось, — а генерал лишь закончил экипировку, раскрыл перочинный ножик, вытер о голенище и попробовал на пальце лезвие. Сунул в карман френча завернутый в целлофан бутерброд, хотя у нас были припасы на общий обед. Меня все это немного смешило: основательно готовится товарищ. Но этот человек уже заинтересовал меня с другой стороны — характер! Когда мы двинулись в глубь леса, я решил не отставать — понаблюдать, приглядеться к генералу поближе. Вскоре, однако, заметил, что он водит меня за нос так же, как когда-то мы с отцом своих земляков. Меня охватил охотничий азарт. Э, нет, от меня не так-то просто отвертишься! Я знаю лес и заранее увижу, куда ты повернешь, когда «выпишешь петлю». Но я переоценил свои способности. Как ни пересекал его хитроумные петли, через полчаса и след простыл старого грибника. Попытался аукнуть, может, думаю, по привычке откликнется. Какое там!
Ходил я долго. По освещенному солнцем сосняку, и по густым сумрачным ельникам, и по сверкающим белизной стволов березнякам — здесь заметней, чем в хвойном лесу, чувствовалось наступление осени: золотые пятаки лежали под ногами, кружили в воздухе, светились в зелени крон. Этот лес хотя и не поражал воображение величием пущи, но имел свою прелесть, прелесть разнообразия. Да грибов мало! А это для грибника, да еще такого заядлого, с большим стажем, но который не часто вырывается из города, — трагедия.
Усталый, недовольный, мысленно ругая Жменькова и Михася, который послушался старого чудака, я вернулся к машине.
Михась весь свой грибной улов, а он был не меньше моего — не надо было и далеко ходить! — пустил на суп, который весело булькал в котелке и на сто метров вокруг издавал такой аппетитный дух, что у меня сразу потекли слюнки и я забыл про свою неудачу. Грибной суп, сваренный умелыми руками на костре, с дымком, с добрыми специями, нисколько не уступает ухе, даже двойной и тройной.
Настроение мое в предвкушении супа и других яств, выставленных на брезенте у веселого огонька, улучшилось. Но я все же поворчал — высказал другу свое неудовольствие по поводу того, что он так легко поддался отставному генералу — повез, куда тому вздумалось по старческой блажи.
— Такой денек потеряли! Чудо!
— Говорят, ты собираешься писать рассказы о Ленине?
Я уже давно перестал удивляться неожиданным переходам в разговорах моего старого друга. Такая у него излюбленная манера вести беседу — неожиданно переходить с одного на другое. Некоторых наших общих друзей она раздражала. А я привык. Поэтому и теперь сразу же пошел за Михасем.
— Хочу. Однако и побаиваюсь. Создать образ Ильича — задача огромной трудности. Хочу написать о людях, судьба которых, жизнь которых определялась ленинскими идеями.
— Филипп Григорьевич встречался с Лениным.
Я вскочил с плаща, на котором разлегся, чтобы отдохнуть.
Жменьков вернулся, когда угли, на которых подогревался суп, уже превратились в пепел, а наше терпение было на исходе. Пришел с полной корзиной чудесных боровиков.
Нехорошее чувство — зависть. Всю свою сознательную жизнь я выжигал его в себе, но, увидев боровики генерала, чуть не лопнул от зависти. Да и у Михася тоже на висках запульсировали голубые жилки.
— Ну, Филипп Григорьевич, вы похожи на моего покойного отца. Индивидуалист! — не без обиды заметил я.
— Что вы! Я же вас звал-звал. Знаете, весь день переживал, что вы отстали, — оправдывался со смущенным видом генерал, а в глазах у него чертики прыгали, этакие насмешливо-озорные, как у мальчишки, которому удалось перехитрить своих самых хитрых друзей.
Когда Жменьков положил свои грибы в машину, наша зависть стала постепенно утихать, тем более что снова приятно запахло наваристым, упревшим на углях грибным супом.
За обедом я повел наступление.
— Филипп Григорьевич, знаю, что вы человек не очень разговорчивый. Но об одном должны рассказать. О самом интересном. Для всех. Догадываетесь? Не смотрите с таким укором на Михаила Михайловича. Мы с ним друзья, всем делимся, не то что некоторые…
Жменьков засмеялся.
— Ох и безжалостный же вы человек! На грибы нужна удача, а не взаимовыручка. — И сразу же выражение его лица изменилось, стало задумчиво-серьезным, словно он пытался вспомнить что-то очень далекое и дорогое. — Ничего особенного я вам не расскажу, ребята. Встреча эта, хотя она многое и решила в моей жизни, была очень короткой. Но мне не хочется быть похожим на тех, кто однажды издалека видел Ильича, а теперь пишет длиннейшие воспоминания. И порой путает. А путать грешно, не дозволено… Лучше уж пр