– Это потому что Умиротворения уже не было? – я отпустила его руку и смотрела на профиль. Мне не хотелось подгонять, но любопытство разъедало.
– Скорее всего. Но тем не менее Агрессия остается Агрессией. В общем, их встреча оказалась трагичной для Осознания. Возможно, ты уже в Штефане заметила: он мог бы скрывать от тебя теорию Знаменателя вечно, но постоянно проговаривался, наталкивал на мысли. Если бы ты не была Логикой, то уже до смерти Аннет бы все это приняла. Осознание, которое с рождения живет с Целью, становится немного… навязчивым. Так было и с моим. И едва Навчаа получила первый намек, без раздумий прикончила его. Она вообще отличалась тем, что могла следовать только одной мысли – и тут ей весьма кстати подкинули идею. Нам тогда было почти по шестнадцать. И после этого все началось.
Я заговорила быстро, взволнованно, боясь, что именно на этом месте он собирается закончить:
– Все остальные сразу вошли в курс дела? Но при этом только у Агрессии было достаточно сил и смелости, чтобы воевать за приз. Она жила в Монголии? До кого добралась первым?
Он задумчиво улыбался темным водам.
– До меня. Навчаа тогда попала под подозрение, но доказательств не хватило. Ее родители были рады избавиться от вечно проблемной дочери, поэтому нашли средства, чтобы отправить ее в Россию – на учебу, как она им объяснила. Даже с какой-то школой в Иркутске на обмен договорились. Только в Иркутск она, само собой, не собиралась. Теперь я мог чувствовать ее приближение, поэтому… да, я испугался и сбежал, – он сглотнул, но заставил себя продолжить. – Я и представить не мог, что кто-то смотрит на возможность стать Знаменателем не так, как я. Ведь даже в Осознании такого рвения не ощущалось – он еще не определился со своим отношением. Я решил, что могу бегать от нее всю жизнь, но Навчаа и не собиралась догонять. Она убила моих родителей – демонстративно, с особой жестокостью, так, чтобы во всех новостях об этом упомянули. Чтобы я не пропустил. Сама скрылась от полиции в областном поселке. Она знала, что в прямой схватке мне не выжить. Но я был Эмпатией, и эту она мелочь не учла. Вот тогда я и включил дар на полную. Сам навел на нее силовиков, убедил их, что шестнадцатилетняя иностранка и есть та самая психопатка, которая на моих глазах перерезала горло матери. Даже у следователя с двадцатилетним опытом тряслись руки, когда я давал показания. Он так волновался, что забыл поинтересоваться, откуда я знаю местоположение убийцы. А уж после разговора с опергруппой можно было поручиться за результат. Агрессию застрелили при попытке к бегству, а я, уже в интернате, все равно ее оплакивал… как будто любимого человека потерял.
Неудивительно, что Дане эта история так тяжело далась. Агрессию он убил не собственными руками, но убил – и мало кто смог бы за это осудить. Я осторожно поинтересовалась:
– Но вас осталось трое. Как погибли Логика и Память?
– На сегодня хватит, Вик. Это была самая безупречная часть моей биографии. Скажу только, что кое-что понял тогда: родители погибли из-за моего страха. С тех пор я больше не мог позволить себе быть слабым.
Я не ответила, хотя уже примерно понимала. Если в самом начале Даниил и не хотел становиться Знаменателем, то после таких событий, да еще и с влитой Агрессией, пересмотрел базовые установки. Но я оставила осуждение до того времени, пока не услышу историю полностью.
Чтобы стереть напряжение с его лица, я ляпнула первое, что пришло в голову:
– А пойдем сегодня в ночной клуб? Потанцуем, расслабимся.
– Приглашаешь? – Даня наконец-то обернулся, но выглядел удивленным. Ему ли не знать, что я не слишком большая любительница подобных развлечений?
– Пытаюсь тебя растормошить! – честно призналась я, и добавила менее уверенно: – Или себя.
Мы и сходили. Провели там не больше двух часов, но все равно отвлеклись. Данька отказался со мной танцевать, но его присутствие поднимало настроение.
– Дань, ну хватит хмуриться! Неужели ты два года притворялся, что со мной весело?
– Не притворялся. Зачем? Мне и сейчас весело.
Справедливости ради надо признать, что он и впрямь постоянно смеялся, но в его реакции будто чего-то не хватало, поэтому и хотелось трясти дальше.
– Дань, а целовал меня через силу?
– Конечно. Думал, что отношениями смогу какое-то время удерживать тебя подальше от Штефана.
– Что, прямо через силу?!
Он снова смеялся, а я тянулась к его уху, чтобы не кричать:
– А мне нравилось! Особенно тогда, помнишь, в подъезде: ты так прижал меня, а потом сам же и остановился, – я это почему-то только что вспомнила и разволновалась. А раньше воспринимала холодным умом, анализировала, есть ли влюбленность или мы сошлись только на дружбе.
Но сейчас спокойным был Данька. Он не терзался старыми переживаниями, даже если они когда-то были, а подшучивал:
– Ага. Еще придумай, как ночами обо мне грезила. И отодвинься уже! Я ведь все равно сильнее – отобьюсь.
– А может, грезила? Почем тебе знать, что не грезила? А… ну да, – я рассмеялась, вспомнив, что как раз мои эмоции для него никогда секретом не были. – Зато сейчас все изменилось!
– Вик, отстань! А то заставлю снова меня возненавидеть.
– Ну уж нет, дорогой! Мне нравится быть в тебя влюбленной! – кажется, мой хохот даже на него влиял, без всяких там способностей. – А ты держись, держись, ледышка! Это даже возбуждает!
Конечно, я перегибала с напором. Просто было удивительно хорошо растворяться в приятных эмоциях, я будто впервые в жизни отпустила себя. Раз уж доверилась ему, так поздно теперь давить на тормоза. И только теперь ощутила, как это было сложно – всю жизнь оставаться Логикой без права на глупости! Наверное, поэтому теперь и не держала себя в руках – да ведь он тоже смеялся, значит, все в порядке.
Тоска по Штефану меня преследовала только в те моменты, когда я оставалась наедине с собственными мыслями. И именно потому донимала Даньку своим присутствием. Кажется, через пару дней он начал от этого уставать:
– Вик, ты уже большая девочка – можешь спать и одна. Хоть бы смирно себя вела, или тебе обязательно нужно водружать на меня конечности?
– Не будь занудой, Дань! Кстати, а почему ты не просыпаешься, когда я ночью подбираюсь? Я думала, Знаменатель должен обладать обостренным чутьем.
– Кто тебе сказал, что не просыпаюсь? Я просто притворяюсь мертвым – у некоторых животных такая стратегия, чтобы хищник оставил их в покое. С тобой не работает.
Мне показалось… да нет, я совершенно точно рассмотрела под его иронией тщательно скрываемое напряжение. Хотя, возможно, мне просто слишком хотелось уловить нечто подобное. Но себе я сопротивляться не стала и поцеловала Даньку в щеку. Как смешно он изображал брезгливость, вытирая пальцами! Поцеловала снова – в плечо. Он не сдержал усмешки. Но мне внезапно расхотелось веселиться, я пододвинулась ближе и дотянулась до губ. Только едва коснулась и замерла, глядя в глаза. Он теперь тоже смотрел серьезно.
– Вик, что ты делаешь?
– Ты знаешь что, – даже голос отказывал, словно внутри что-то треснуло. – Дань, я нравлюсь тебе?
– Нет. – Я никак не могла понять смысл этого слова. Оно было неправильным. – Мы сейчас играем на одной стороне. Но не больше.
Однако я предприняла последнюю попытку:
– Ты ведь Эмпатия, все и без объяснений видишь… И пусть это внушенное, мне все равно. Сегодня все равно. Кажется, что я смотрела на тебя столько времени, но только сейчас увидела. Я тебе ничего внушить не могу, но если вдруг хоть немного нравлюсь… заставь меня вообще забыть о Штефане. Я не упрекну, когда это закончится.
Даня схватил меня за плечи, толкнул с такой силой, что я подлетела вверх. Но даже вскрикнуть не успела и уже через секунду упала спиной обратно на кровать, а Даня придавил сверху. Губы в пяти сантиметрах от моих. Слишком близко, чтобы думать о чем-то еще. Но в серых глазах непонятная злость.
– Упрекнешь. Как только увидишь его, сразу себе все объяснишь каким-то внушением. Ведь это так удобно! Я ненавижу твое логическое мышление, Вик. Ты всегда выбираешь самое теплое местечко, всегда объясняешь любое свое решение – самое удобное. И как только чувства ко мне станут неудобны, ты от них тут же избавишься. Знаешь, что я тебе внушил? Чтобы ты успокоилась, отпустила себя, чтобы меньше переживала и думала! И никакой влюбленности. Все остальное ты придумала сама. Сказал же, что за свободу выбора – так посмотри на свой выбор, когда перестаешь анализировать. Но в этой симпатии нет никакого смысла, пока ты сама себе честно в ней не признаешься. Сама! А не в ответ на удобные условия.
Он исчез из комнаты за секунду. А я еще несколько часов подряд рассматривала потолок.
Самоанализ, только самоанализ – панацея от всех болезней! Итак, он позволил мне думать, что внушил влюбленность, а я повела себя нелепо, слишком расслабилась. Штефана я люблю – тут все ясно. Даниила, наверное, тоже… но не в таком глобальном смысле. Это, скорее, страсть, доверие и желание постоянно держать рядом с собой. И да, мне было бы удобно, если бы действующий Знаменатель меня тоже любил. И да, черт возьми, мне удобнее любить его, чем Штефана. Вот так? Только удобство? Именно поэтому Данька так злился, хоть и понимал, что я искренна, но сама об этом не догадываюсь? И тут снова два варианта: моя влюбленность ему и даром не сдалась или нужна только полностью, без Штефанов и удобств. А от ответа снова зависит… мое удобство. Потому-то он его и не дает.
Дальнейшее я обдумала еще до темноты и кое-как дождалась его возвращения.
– Ты где был? – бросилась я к двери, как только услышала скрежет ключа в замке.
– А что, проголодалась? – он непринужденно улыбался, не желая подчеркивать, что специально меня избегал. – Я купил ужин!
Показал пакет и преспокойно прошел на кухню. Очевидно, задачу облегчать в его намерения снова не входило. Но я была уверена в том, что обязана сказать:
– Даня, я люблю Штефана. И знаю, что если бы его не было, ты бы мне нравился. С полной свободой выбора. Даже несмотря на то, что считаю тебя жестоким убийцей. Понимаешь, я осуждала бы за какие-то поступки, не принимала бы некоторые твои решения, но ты бы мне нравился вместе со всем этим.