ад. И с тех пор там навряд ли стало снова тепло.
– Значит, – сказал Волкодав, – остров Печальной Берёзы тоже останется в стороне? И остров Хмурого Человека?
Рысь не выдержал:
– Редко встретишь чужестранца, который не только помнил бы названия разных островов, но ещё и расспрашивал о них так, словно эти названия что-то ему говорят! Откуда такое любопытство, венн?
Волкодав пожал плечами:
– Ты удивишься, кормщик, но у меня были друзья сегваны… Кое-кого я даже называл братьями. Они рассказывали мне о своей земле. Рассказывали с любовью, так, что мне захотелось своими глазами на неё посмотреть. – Подумал и добавил: – Тем более что записи в книгах о мироустройстве, касающиеся Островов, очень противоречивы. Такое впечатление, что учёные путешественники сами не забирались сюда, довольствуясь в основном рассказами твоих соплеменников. А те знай хвалили каждый свой остров, объявляя его чудом из чудес и всячески принижая все остальные…
Рысь хмыкнул:
– Я не знаю, что врали другие, но, если там был кто-нибудь с нашего острова Закатных Вершин, он-то должен был рассказать чистую правду. О том, что настоящее чудо можно увидеть только у нас, а все остальные рядом с ним – плюнуть и растереть!
Не видал ты наших веннских лесов… с привычной строптивостью подумалось Волкодаву. Он одёрнул себя, мысленно нахмурившись: воин Винитара был немногим моложе его самого, а значит, мальчишкой вполне мог побывать на Светыни. Вполне могло также выясниться, что в замке Людоеда у него погиб отец или брат. Не буди лихо, пока оно тихо! И Волкодав не стал спрашивать, видел ли Рысь веннские леса. Это всё равно не имело никакого значения. Он заставил свои мысли изменить направление бега и тут же в который раз вспомнил про Эвриха. Вот кто небось уже точно схватился бы за чернильницу и перо!..
– Каково же ваше чудо? – спросил венн.
Рысь улыбнулся, хищно блеснув зелёными глазами:
– Увидишь!..
Ко всем прочим своим умениям морские сегваны владели искусством необыкновенно точно рассчитывать время своего путешествия. Святой старинный обычай велел подходить к острову Закатных Вершин на закате – и «косатка» кунса Винитара оказалась в виду родной земли именно на закате.
Правда, это был не тот обыкновенный и привычный закат, после которого следует ждать ночной темноты. Ночи на Островах весной не бывает совсем. Солнце очень степенно погружается за горизонт и далее совершает свой путь прямо под ним: заберись на горку повыше – как раз и углядишь сверкающий край. Даже толщи облаков ничего не могут поделать с полуночной зарёй, и она окрашивает их всеми цветами от холодного лилово-малинового до алого и огненного золотого. Пройдёт ещё немного времени, настанет лето, и солнце совсем перестанет уходить с неба. Так и будет кружить, поднимаясь то выше, то ниже, но никогда не прячась совсем. Когда-то давно, ещё на руднике, один грамотный мономатанец объяснял Волкодаву, отчего так получается. Он убеждал недоверчивого юнца, вращая один кругом другого два камня, маленький и побольше. Волкодав, в общем, понял его рассуждения, но они ему не понравились, ибо не содержали ни благоговения, ни красоты. На что нужен такой мир, пускай даже понятно и правильно объяснённый?..
Наблюдая каждый день за сегванами, Волкодав отмечал про себя, как постепенно стихали между ними разговоры о прибытии на остров. Так бывает, когда чаемое и очень волнующее событие, постепенно приближаясь из дали будущего, как-то вдруг – а это всегда происходит именно «вдруг» – оказывается совсем рядом. И замолкаешь, и перестаёшь разглагольствовать и болтать языком, и просто ждёшь. С душевным трепетом, делающим слова неуместными и ненужными.
В тот день с утра Волкодав обратил внимание, что комесы совсем перестали сквернословить и развлекать друг дружку весёлыми непристойностями, до которых всегда так охоч воинский люд. А ещё они обошлись без еды, и никто не требовал с Аптахара медовухи, греющей тело и душу. Так люди ведут себя, готовясь приступить к делу, требующему высокого сосредоточения духа. К божественному служению. К поединку и битве. К долгожданной встрече с любимой…
Что явится им из воспламенённого уходящим солнцем тумана? Может, лишь необозримая ледяная стена, над которой даже очертания знаменитых гор невозможно будет увидеть?..
Для самого кунса, для Аптахара и ещё нескольких комесов остров Закатных Вершин был родиной. Они здесь выросли или даже, как Аптахар, оставили молодость. Им каждый валун неслышно прошепчет: «А помнишь?..», им ветер напоёт давно забытые колыбельные, и даже у воздуха окажется совершенно особенный вкус, не такой, как на Берегу, – дышать и не надышаться…
Волкодав очень хорошо понимал это чувство.
Однако большинство молодых воинов, рассуждая об острове, добавит к слову «родина» словцо «пра». Здесь увидели свет их отцы с праотцами, им же самим никогда не доводилось бывать. У этих мореходов тоже горели глаза, но несколько по-другому. Если до острова действительно удастся добраться, их, быть может, в итоге сильно разочарует нагромождение обледенелого камня, снабжённое в устах старшего поколения таким легендарным величием. Они, конечно, в этом никогда не признаются. Но и плакать не будут, как плакал когда-то Волкодав, глядя с высокого, крутого холма на свою родную деревню… на крышу дома, под которой теперь жили чужие…
Венн много лет думал об острове Закатных Вершин только как о родине Людоеда. Что ж, это по-прежнему было так. Но – с некоторых пор – не только. Волкодав посматривал на матерщинника и рубаку Аптахара, неотрывно глядевшего вперёд, в плывущий над морем туман. Ближе к вечеру старый воин принялся то и дело смахивать с глаз неизвестно откуда взявшиеся соринки. Или это брызги долетали из-за борта, чтобы украдкой скатываться по щекам?.. У венна не было особых причин любить Аптахара. Скорее наоборот. И Аптахар совсем не шутил, когда называл его несчастьем всей своей жизни. Однако человек, с которым вместе ел хлеб и проливал кровь, такой человек поневоле становится… нет, не своим, судьба так распорядилась, чтобы между ним и Аптахаром подобное сделалось уже невозможно, – но определённо не-чужим, и при всём том, что ты помнишь: этот воин, бывший комес Людоеда, убивал когда-то твою родню, – внутренняя правда мешает смотреть на него исключительно как на врага.
Понапрасну ли вера соплеменников Волкодава запрещала убивать того, с кем перемолвился словом… А в Мономатане жило чёрное племя сехаба, и у тамошних воинов было принято в битве давать пощаду противнику, схватившемуся за древко копья. Волкодав смотрел на беспокойно топтавшегося Аптахара и едва ли не впервые размышлял, в чём же тут дело? В завете Богов – или во врождённом законе, свойственном всякой здоровой душе, каких бы Богов ни чтил её обладатель?.. Легко сбить стрелой дикого гуся, пролетающего над озером. И гораздо трудней свернуть шею такому же гусаку, только домашнему, которому ты дал имя, который приучен доверчиво к тебе подбегать…
Волкодав помнил: кунс Винитарий по прозвищу Людоед появился на Светыни в конце лета. У него было тридцать спутников, тридцать суровых, обветренных мореходов. Винитарий познакомился с Серыми Псами, порадовался ничейным землям за рекой… и почти сразу отбыл, спеша обратно на Острова. Чтобы следующей весной, едва только по Светыни прошёл лёд, вернуться уже со всем своим племенем. Вот тогда и произошло нападение. Буквально через несколько дней…
Последний Серый Пёс привычно считал – кунс не пожелал осенью нападать на его род оттого, что там тоже было ровно тридцать мужчин, ни в чём не уступавших его комесам. И двадцать восемь женщин, точно так же готовых защищать свой дом от любого врага. Поэтому Винитарий не отважился ни напасть, ни зазимовать: ведь тот, кто задумывает предательство, сам вечно подозревает других. И весной он совершил своё подлое дело, едва обсушив после плавания корабли. Ударил наверняка, зная: никто не чает нападения от новосёлов, приехавших жить и только-только начавших устраиваться…
А вот теперь Волкодав начинал думать, что, верно, была у кунса и другая причина для спешки. Неудачливым и бессильным предводителем племени был бы Винитарий, да и не удержал бы он на плечах шитый плащ кунса, если бы не умел предугадывать движения человеческих душ. Легко натравить исстрадавшийся островной народ на каких-то непонятных жителей Берега, явно по недосмотру Богов обладающих богатым и красивым угодьем. Но – это только пока венны вправду остаются для приезжих сегванов непонятными и неведомыми, может быть, даже и не вполне людьми, кто их тут знает, на этом Берегу, за столько дней пути от настоящей земли!.. Стоит обжиться, начать узнавать друг друга в лицо, вместе ходить на охоту и сообща варить пиво… вместе смеяться, заглядываться на пригожих девчонок… Как после этого резаться? Как посреди ночи взять оружие и пойти убивать тех, кого хорошо знаешь?.. Тех, кто для тебя уже не какие-то нелюди без лиц и имён, а вполне определённые Отава, Белогуз, Межамир?..
Ведь не получится. И Людоед это очень хорошо понимал.
В конце концов Волкодав даже заподозрил, что Винитар, его сын, испытывал нечто подобное. Чем ещё объяснить, что за всё время плавания кунс обменялся со своим то ли пленником, то ли гостем едва ли несколькими словами? Уж не боязнью ли, как бы взаимное узнавание не сделало слишком тяжким долг кровной мести, не сделало немыслимым Божий Суд, который должен был состояться между ними на острове?.. Поэтому Волкодав весьма удивился, когда Винитар вдруг подошёл к нему и сказал:
– Ты называл острова и расспрашивал о них. Кого ты знал с острова Старой Яблони?
Никакой тайны тут не было, и Волкодав ответил:
– Когда меня продали на каторгу, я встретил мальчика-сегвана. Он был младше меня. Его звали Аргила. Какой-то Зоралик взял его в плен во время усобицы кунсов. – Помолчал и добавил: – Аргила был из тех птиц, что не живут в клетке.
Винитар молча кивнул. Его лицо, по обыкновению, оставалось бесстрастным, и Волкодав понял, что имя Аргилы ничего не говорило ему. Он удивился некоторому разочарованию, помимо воли шевельнувшемуся в душе. Сегванские острова многочисленны. Глупо было надеяться, что все там знают друг друга. Так же глупо, как и полагать, будто все венны между собою знакомы. Однако Волкодав сообразил, что Винитар, должно быть, не спроста расспрашивал его о Старой Яблоне. И он сказал: