Обняв ее правой рукой, он принялся ласкать левой рукой ее волосы и шею, пробравшись под косынку.
Она стояла, словно околдованная, не делая даже попыток освободиться.
В ней поднималось какое-то волнение, напоминающее едва заметную рябь на спокойной поверхности моря. И это волнение усиливалось в ней, словно волны у берега, и она ничего не могла с этим поделать.
Она обняла его за шею и склонила голову на его плечо.
Он ничего не сказал, только крепче обнял ее. И когда он повернул к себе ее лицо и поцеловал ее, он увидел, что она плачет. Он осторожно вытер ее слезы и снова поцеловал.
— Ты тосковала обо мне так, как я тосковал о тебе? — прошептал он.
— Думаю, что да… — ответила она. Но до этого момента она не догадывалась, как велика была ее тоска.
— Да поможет нам Бог! — прошептал он, отпуская ее.
Вскоре после Вознесения священник Энунд пригласил Сигрид и ее старших сыновей поехать с ним в Мэрин.
У Сигрид не было особого желания; она не была в Мэрине со времени смерти Эльвира. Но она не посмела отказать священник.
Она молчала всю дорогу, когда они переправлялись через фьорд и скакали из Кроксвога в Мэрин.
Как хорошо она знала эти места! Но теперь все это казалось ей порождением какой-то другой жизни. Она подумала, что такое ощущение должен испытывать тот, кто рождался вновь, вспоминая о своем прежнем бытии. Она украдкой взглянула на священника; христианам не разрешалось верить в то, что им предстоит родиться вновь.
Знакомые места не вызывали в ней чувство горечи. Воспоминания о времени, проведенном с Эльвиром, она хранила в себе, словно драгоценность; когда она думала о нем, у нее появлялось ощущение потери, но не скорби. Она подумала о сокровищах, которые люди имели обыкновение зарывать в землю в языческие времена, чтобы после смерти воспользоваться ими. Так было и с ее отношением к Эльвиру.
И тут, как это бывало всегда, когда она думала об Эльвире, у нее возник вопрос; почему Бог дал ему умереть? Ответ на этот вопрос ей было дать куда легче, когда она верила в богов. Тогда все объяснялось судьбой. Человек принимает нужду, скорбь и опасность, зная, что все, что происходит, неотвратимо, что сами боги связаны нитями норн. Но теперь ей предстояло поверить в Бога, который был сильнее самой судьбы. Почему же тогда Эльвир вынужден был умереть, если он, наконец, обрел своего Бога, добровольно отдал себя в Его руки? Она думала не только о своей личной утрате. Она считала расточительством со стороны Бога создать инструмент, а затем разбить его на куски.
Впрочем, кто был инструментом в руках Господа? Далеко не единичные люди.
Король считал себя инструментом Господа и ввел в стране христианство. Но, думая о его христианских деяниях, она не была уверена в его правоте: во всем, что он делал, ощущалось его болезненное властолюбие. Король Олав, по ее мнению, больше использовал в своих целях Бога, чем Бог использовал в своих его самого.
И все то, что она слышала за последние годы относительно королевского законодательства, не меняло в ее глазах облика короля со времен Мэрина и Каупанга. Думая о том, что только на основе доносов, в обход тинга и законов, он давал распоряжение убивать и калечить людей, о том, как по одному его приказанию был убит Эльвир, без всякого суда, она чувствовала, что в ней поднимается удушающая ненависть к этому самонадеянному человеку.
Повернувшись, она взглянула на сыновей.
Они признались ей, что провели первую половину лета у короля Кнута. Они встречались и разговаривали со своим врагом ярлом Хаконом Эрикссоном.
Король Кнут приветливо принял их, спрашивал, что нового в Норвегии. Но было ясно, что он в курсе всех дел; он говорил об убийстве их племянника Асбьёрна, преемника Турира Тюленя. Он говорил и о том, что юноши не должны забывать об убийце своего отца, он сказал, что, если придет к власти в Норвегии, им следует помнить, что он был родственником и другом рода Ладе. И перед тем как отправиться с пилигримами в Рим, он подарил каждому из них по массивному золотому обручью.
Сигрид гадала, сколько времени еще пройдет, прежде чем они выступят против конунга Олава. И ей становилось страшно, потому что в любом случае — а не только в случае мести — убийцы короля должны были быть сами убиты королевскими людьми.
Она думала также и о своем брате. Она не говорила с Туриром Собакой с тех самых пор, как был убит сын их брата, но она не думала, что он слишком уж благодушно настроен по отношению к конунгу. Этим летом на Грютее побывал Финн Харальдссон и скоро должен был вернуться; и она с нетерпением ожидала его рассказов.
Впереди показался холм Мэрин. Она вспомнила, как Эльвир рассказывал ей легенду об этом холме в первый раз, когда она приехала сюда, и подумала, что со временем он сам стал частью этой легенды.
У подножия холма она остановила коня. Энунд и юноши тоже остановились.
— Поезжайте дальше! Я подожду здесь, — сказала она.
— Ты чего-то боишься? — спросил Энунд.
Ей не нравилось, что он угадывает ее мысли. К тому же она сама не знала, что ее так напугало. Возможно, это были воспоминания, а может быть, мысль о том, что в этой земле покоится то, что было когда-то Эльвиром. И она ничего не ответила.
— Поезжайте наверх! — только и сказала она.
— Думаю, отцу не понравилось бы то, что ты так легко даешь себя напугать! — в голосе Грьетгарда слышался шутливый оттенок, и Сигрид посмотрела на него.
Грьетгард был уже не мальчиком; ему минуло семнадцать, и он выглядел как взрослый мужчина. Она вдруг подумала, что он красив — не удивительно, что девушки бегают за ним.
— Ты поедешь с нами, мама! — решительно заявил Грьетгард. Он сделал ей знак рукой, чтобы она ехала следом. Энунд и Турир тронулись с места, она же продолжала сидеть в седле, глядя на них. Но когда ее конь сам двинулся следом за остальными, она не стала останавливать его.
Грьетгард повернулся к ней. Видя, что она скачет следом, он остановился, чтобы подождать ее, и они вместе поскакали наверх. Он то и дело посматривал на мать, и она не знала, что сказать ему. До этого сын никогда не разговаривал с ней таким тоном. Но теперь, после возвращения из похода, у него появилась уверенность в себе. И она чувствовала себя беспомощной.
По мере их приближения к вершине ветер усиливался. И когда они слезли с коней, ей показалось, что этот ветер продувает ее насквозь.
Дома стояли на тех же самых местах, что и в последний раз, когда она была здесь. Единственным изменением было то, что на месте языческого храма теперь стояла церковь. Ее взгляд медленно блуждал по двору.
Там, возле крыльца, умер Эльвир. А там, чуть поодаль, стояло кресло конунга.
Она направилась к входной двери. Сыновья последовали за ней; они были на голову выше ее. Она стояла и смотрела на то место, где погиб Эльвир, и Грьетгард положил ей руку на плечо.
Энунд постучал в дверь, им открыла женщина с ребенком на руках. Сигрид слышала, что у священника из Мэрина есть жена и дети; судя по всему, это была его жена.
Женщина сказала, что священника нет дома. Но церковь была открыта, и они решили сходить туда.
И все-таки они прошли мимо церковной двери: Турир повел их наверх, к простому деревянному кресту.
Сигрид села на поросший травой склон. Это было почти то место, где они с Эльвиром сидели как-то раз, много лет назад, когда он признался ей, что верит во всемогущего Бога.
Ветер продувал их насквозь. Небо стало затягиваться облаками. Поверхность фьорда и холмы стали казаться серыми и холодными, Сигрид не хотелось смотреть на все это. Она опустила взгляд на траву, не осмеливаясь признаться себе в том, что знает, что лежит в этой земле.
— Эльвир теперь не здесь, Сигрид, — сказал Энунд, и она вздрогнула. — Эльвир обрел Бога, которого искал и который в своей любви простил ему все его грехи. И он получил ответ на все те вопросы, на которые я не мог ему ответить. То, что покоится здесь, это всего лишь оставшееся от него тело, превратившееся в тот прах, из которого он и вышел.
Сигрид встала, и все склонили головы, когда Энунд начал молиться. Но она подняла глаза, когда он произнес слово «месть».
— Мстить пристало лишь одному Тебе, Господи, — сказал Энунд. — Помоги нам запомнить это, здесь, когда мы стоим у могилы человека, который лучше, чем кто-либо, понимал Твою любовь, человека, который своей мучительной смертью искупил свои грехи и который сказал: «Я выстрадал еще не все, что заслужил».
Теперь Сигрид поняла, зачем Энунд позвал их с собой в Мэрин. Но, увидев суровые лица сыновей, она поняла, что слова священника мало подействовали на них.
И втайне она почувствовала облегчение.
Вечером, ложась в постель, Сигрид была в подавленном состоянии, но Кальв явно дал понять, что спать не собирается. Он знал, что она была в Мэрине. И ему лучше было бы оставить ее в покое.
На этот раз она поступила так, как давно уже не поступала: она отвернулась от него.
— Что случилось? — с удивлением и обидой спросил он.
— Ты же знаешь, где я была сегодня.
Он отпустил ее.
— Ты все еще горюешь об Эльвире?
Она хотела было успокоить его, чтобы сгладить резкость своих слов, но на фоне правдивости и подлинности ее отношений с Эльвиром та ложь, в которой она теперь жила, выступила в самом неприглядном свете. Она вдруг подумала, что режущая глаза правда лучше для Кальва, чем вся та ложь, которой она окружила его.
Он сидел и ждал ответа, и она почувствовала в душе облегчение, решив рассказать ему правду. Она хотела сказать ему, что он ей никогда не нравился и что она создавала видимость любви, только чтобы не огорчать его, и что он никогда не займет место Эльвира. И еще она хотела сказать ему, что ей нравится Сигват, ведь теперь она это знала. Она хотела также сказать ему всю правду о короле, о том, как люто она ненавидит его.
— Ну, Сигрид, — самодовольно усмехаясь, произнес он, — неужели ты скорбела об Эльвире все эти годы?