Тогда Друэ вскочил на лошадь и во весь опор помчался в Варенн, куда направился экипаж. Он надеялся, что прибудет туда раньше, так как поскакал дорогой, значительно сокращавшей путь.
В полночь, когда кортеж с беглецами достиг Варенца, маленький городок был весь уже на ногах. Отныне ему суждено будет войти в историю, а безвестному до этого почтарю стать членом Конвента. Впоследствии он попадет в плен к австрийцам, его обменяют на дочь Людовика XVI, после чего он примет участие в заговоре Бабёфа, сбежит из-под стражи и кончит дни где то в Америке.
По тревоге, поднятой Друэ, вооруженные жители встретили беглецов. Окружив карету, они заставили беглецов выйти, и тут все убедились, что почтмейстер не ошибся.
Над городком гудел набат, народ все прибывал, появились наконец и национальные гвардейцы.
Ни уговоры Людовика, взывавшего к своим подданным быть верными своему королю, ни его уверения в преданности конституции и народу, ни мольбы Марии-Антуанетты пожалеть ее детей и позволить им продолжить путь — ничто не подействовало.
Вокруг арестованных сверкали сабли и щетинились штыки, раздавались возгласы: «Да здравствует республика!» Послали нарочного в Париж. Вскоре оттуда прибыли комиссары Национального собрания с официальным приказом об аресте. Прочитав его, Мария-Антуанетта, полная негодования, обрушилась на них с упреками и угрозами. В припадке ярости она схватила этот приказ, бросила на пол и растоптала. Ее гнев и отчаяние можно понять — она знала, что теперь ей не избежать революционного трибунала.
Думала ли Мария-Антуанетта о том, что одной из свидетельниц на суде может выступить ненавистная Жанна де ла Мотт? Неизвестно. Но, несомненно, она с удовлетворением восприняла сообщение о том, что Жанна в припадке безумия в августе 1791 года выбросилась из окна лондонской гостиницы. Факт смерти и погребения Жанны де ла Мотт удостоверяла запись в церковной книге. Только гибель помешала тому, чтобы эта незаурядная авантюристка прибыла в Париж и дала показания против королевы.
Однако и без ла Мотт процесс над Марией-Антуанеттой состоялся в октябре 1793 года. История с ожерельем фигурировала на нем как пример морального падения подсудимой и режима в целом. Незадолго до суда по решению Конвента была переиздана брошюра, опубликованная Жанной в Лондоне, документ, обличающий монархию.
На свой лад поведали об этом деле и некоторые другие участники аферы. Рето де Вильет, отделавшись испугом, поспешил уехать в Венецию. Вдохновленный природой и взглядами местных красоток, он сочинил и опубликовал «Исторические мемуары дворцовых интриг и то, что произошло между королевой и мадам де ла Мотт». Преуспел на литературном поприще и д’Этьенвиль. Ему пришла в голову счастливая мысль собрать в шести маленьких томах все основные документы и «Объяснительные записки» дела об ожерелье. Сборник имел успех и принес автору значительный барыш.
Во время допроса Мария-Антуанетга, которую теперь называли просто вдовой Людовика Капета (король был казнен ранее, в январе), простоволосая, в помятом платье, на вопрос общественного обвинителя революционного трибунала, знала ли она женщину по имени Жанна де ла Мотт, бесстрастно заявила, что никогда ее не видела. Впрочем, обвинение не стало задерживаться на этом моменте: у Революции не было времени разгадывать эту детективную загадку. В бюллетене революционного трибунала за тот день было лаконично отмечено: процесс вдовы Капета.
Тайна темно-синей шкатулки
У поэта Всеволода Рождественского есть прозаический цикл «Коктебельские камешки». Несколько небольших новелл, мастерски написанных. Великолепен язык этих миниатюр, увлекательных по сюжету, поражающих неожиданными концовками. И верно, это словно гладко обточенные камешки различной окраски и изящной формы, созданные воображением тонкого художника. Родились они давно, хотя литературную форму новелл обрели много позже. Тогда, в тридцатые годы, поселка Коктебель на морском берегу Восточного Крыма еще не существовало. Место выглядело диким, и только причудливое строение — дача поэта и художника Максимилиана Волошина одиноко, словно рыцарский замок, возвышалась над лазурным заливом. В летние и осенние месяцы сюда съезжались работать и отдыхать друзья хозяина, преимущественно люди искусства.
Население дома было пестрым, но жили все в атмосфере доброжелательства, непринужденного веселья. Среди обитателей дома повелся обычай устных рассказов. «Вечера устной новеллы, — вспоминал Всеволод Рождественский, — прочно вошли в обиход коктебельского отдыха. Эти импровизации были пестры и разнообразны, как камешки коктебельского побережья».
Память поэта сохранила некоторые из устных рассказов, которые звучали на террасе дачи у подножия Карадага. Правда, в то время, по его признанию, он не вел подробных записей. Пришлось дополнять воображением лаконичные наброски сделанных когда-то сюжетов. Так, много позже они были оформлены в виде новелл.
В чьих устах прозвучал впервые тот или иной устный рассказ, автор не поясняет. Исключение составляет лишь новелла «Королевская лилия», записанная со слов самого хозяина коктебельского дома, выведенного в рассказе под именем Старого художника. Прочитав эту новеллу, нельзя не поразиться тому, какие подчас сюрпризы преподносит расшалившаяся Клио — Муза истории.
О чем же поведал Старый художник?
Однажды по дороге в Старый Крым компания обитателей коктебельского дома остановилась передохнуть на опушке букового леса. Кто-то заметил, что вся слава Коктебеля — в археологическом прошлом и что он ничем не примечателен для более близких к нам периодов истории. Художник, несколько обиженный этими словами, напомнил о героической борьбе старокрымских и кизикташских партизан в 1920 году.
Если это ничего не говорит, продолжал он, тогда обратимся к XIX веку. И, указывая рукой на домики в глубине долины, пояснил: это деревушка Арматлук. Неподалеку от нее на старинном кладбище нетрудно отыскать небольшое мраморное надгробие с высоким узким рисунком католического креста. Если осторожно счистить покрывающий его мох, то можно разобрать остатки французской надписи и прочесть, правда с трудом, женское имя: Жанна де ла Мотт.
И Старый художник рассказал историю известной авантюристки. Каким образом она оказалась похороненной под голубым крымским небом, на диком клочке далекой от Франции земли? Ведь Жанна де ла Мотт покоилась на лондонском кладбище, о чем свидетельствует приходская книга Ламбертской церкви. Но если запись в ней — фальшивка? И никакой смерти не было, а Жанну подменили, что довольно часто в ту пору случалось?
Спрашивается, для чего понадобился этот кладбищенский маскарад? Ответов может быть несколько, но, скорее всего, Жанне де ла Мотт надоело быть в центре внимания лондонской публики, а тем паче постоянным объектом секретной службы. К тому же скандал с ожерельем отшумел и перестал приносить дивиденды. Не исключено, что до нее дошел слух, будто в охваченном революцией Париже собираются переиздать ее брошюрку как документ, обличающий старый режим. В этом случае ее имя снова всплыло бы на поверхность, а там, чего доброго, мог последовать вызов на родину, где начали бы вновь допрашивать, правда, теперь уже как свидетельницу по делу королевы. Не поехать, отказаться дать показания означало бы признать себя виновной в похищении ожерелья. Она сочла за благо исчезнуть.
Блестяще разыграв страдающую манией преследования (актерских способностей ей не занимать), составив якобы предсмертное письмо мужу, Жанна де ла Мотт симулировала самоубийство. Вместо нее похоронили другую. Она же, приняв новое имя графини де Гаше, скрылась, затерявшись в потоке французских эмигрантов. В далекой России и провела остаток жизни знаменитая авантюристка. Возможно, часть бриллиантов ей удалось прихватить с собой. Во всяком случае, М. И. Пыляев неспроста утверждает, будто «старые петербургские ювелиры все знали, что знаменитое алмазное ожерелье Марии-Антуанетты, наделавшее столько шума в Европе своим скандальным процессом, было продано в Петербурге графу В-кому одним таинственным незнакомцем…».
Одно время графиня Гаше тихо жила в Петербурге. В 1812 году приняла российское подданство. Известно, что она дружила с Марией Бирх, камеристкой царицы Елизаветы Алексеевны. Ходили, однако, слухи, о чем вспоминают современники, что за ней наблюдали власти и «полиции хорошо было известно, что она графиня ла Мотт-Валуа, укрывшаяся в России под именем графини Гаше».
Внимание российских властей, причем, как увидим дальше, самых высших, к личности Гаше вполне объяснимо. И недаром ею интересовался сам Александр I. Однажды случайно услышав, что графиня находится в России, царь пожелал ее видеть. Рассказывают, что графиня, узнав о желании царя, в панике воскликнула: «В тайне было мое спасение; теперь он выдаст меня врагам моим, и я погибла!» Вопреки ее опасениям, монарх отнесся к ней «милостиво и внимательно». Видимо, мадам Бирх через императрицу соответственно подготовила его. Впрочем, о чем шла беседа, точно неизвестно, но только вскоре после этого графиня переселилась в Крым.
Можно предположить, что Александр I знал о скандальном прошлом графини и не хотел осложнений с французским двором, где к тому времени вновь воцарились Бурбоны. Вполне вероятно, и во Франции кое-кому было известно о подлинной судьбе Жанны де ла Мотт.
Мстительный Людовик XVIII, деверь казненной Марии-Антуанетты, мог потребовать выдачи преступницы, принесшей в свое время столько неприятностей его семье. Вот почему, как говорится, от греха подальше, неудобную графиню Гаше вынудили переселиться в Крым.
Недавно было высказано предположение, будто беглая графиня являлась хранительницей какой-то тайны, к которой имело отношение русское правительство. Может быть, в свое время она оказывала кое-какие услуги русской дипломатии и выполняла некоторые деликатные поручения. Не исключено, что она была посвящена и в интимные секреты русского двора, торговля которыми (как когда-то и секретами французского двора) могла принести ей доход, а императорской семье неприятности. Что ж, все может быть. В таком случае тем более любые записки этой дамы или, не дай бог, хранящиеся у нее документы могли оказаться взрывоопасными.