Хотя послания и были зашифрованы, он соблюдал величайшую осторожность и всякий раз подписывал их разными именами.
Случалось, что его собственные агенты, не подозревая в нем своего шефа, доносили на него в «центр» как об опасном субъекте. И они имели на то основания: маскируясь, Дефо изображал противника правящей партии тори — партии крупных и средних землевладельцев.
В газетах он яростно нападал на представителей этой партии, за что его не раз пытались привлечь к суду. Однажды Дефо заподозрили в том, что он автор очередного ядовитого пасквиля на палату общин. Казалось, не избежать ему вновь тюрьмы. Но, как обычно, на выручку поспешил всесильный Харли.
Сам же Дефо, изображая антиправительственно настроенного человека, не особенно пытался опровергать общественное мнение. Напротив, балансируя над пропастью, он был заинтересован в подобной репутации и всячески способствовал ее распространению.
Десять долгих лет Дефо оставался руководителем политической разведки. И даже тогда, когда Харли на время вынужден был оставить свой пост, он продолжал «по наследству» усердно служить новому министру. А позже, когда к власти пришли виги — партия торговой и промышленной буржуазии, — столь же усердно выполнять задания новых хозяев, приняв обличье противника их правления.
Чем можно объяснить эту деятельность Дефо? Конечно, здесь сработал страх перед угрозой тюрьмы, иначе говоря, чувство самосохранения. Необходимость расплачиваться за проявленное однажды малодушие: опрометчивое обещание верой и правдой служить коварному и беспринципному министру. А вырваться из его лап было не так-то просто. Но также безусловно и то, что Дефо был сыном своего времени — эпохи авантюристов, не брезговавших любыми средствами ради своего обогащения.
Деятельность Дефо была тщательно законспирирована, поэтому мы и сегодня очень мало знаем о ней. Осторожность, с какой он руководил подчиненными агентами, пользуясь шрифтами и тайнописью, его скрытая связь с Харли, которую, кстати, позже он начисто отрицал, отсутствие каких-либо в этом смысле денежных документов, где значились бы фамилия того, кому выделялись соответствующие суммы на оплату агентов и его самого, как, впрочем, и многое другое, остающееся и поныне невыясненным.
Что касается деятельности Дефо-журналиста, то тут мы располагаем более достоверными сведениями.
Одна из задач Дефо как руководителя политической разведки состояла в том, чтобы войти в доверие издателей торийских газет и журналов и выступать со статьями, смягчающими их антиправительственную направленность, выявляя заодно и авторов действительно оппозиционных сочинений. Ему, связанному с литературным миром, это не составляло особого труда. Дольше всего (почти целых восемь лет) Дефо подвизался в качестве такого замаскированного журналиста-агента «Мист джорнэл». И все годы издатель Мист питал к нему полное доверие, охотно публикуя на страницах своего журнала и выплачивая немалые гонорары. Но однажды случайно выявилось подлинное лицо Дефо, и маска оказалась сброшенной. Дело кончилось скандалом, и старый Мист бросился на своего ведущего сотрудника с обнаженной шпагой. Однако был обезоружен и ранен.
Случай этот наделал немало шума среди журналистской братии, среди тех, кто считал себя гражданином «Республики Граб-стрит».
«Республика Граб-стрит»
Принадлежал к ее подданным и Даниель Дефо. А это значило, что установления Граб-стрит были для него так же обязательны, как, скажем, для подсудимого установления Королевской скамьи — то есть решения суда по уголовным делам.
И действительно, «Граб-стритовское братство» — своеобразный, свободный мир — жило своими негласными законами и правилами. Это было братство лондонских журналистов, обитавших к северу от Сити, на Граб-стрит, в районе Мурфилдса. Место это, известное уже в XII веке, издавна заселяла беднота. Когда-то здесь было «великое болото», поросшее вереском, — отсюда и название «Мурфилдс». Да и наименование улицы Граб-стрит произошло от дренажной канавы, которая пролегала тут в старину.
Расположенная сравнительно далеко от центра города, за старой Лондонской стеной, в квартале Крипл-гейт, улица эта стала прибежищем диссидентов еще в XVII веке. Здесь, в удалении, а значит, и в относительной безопасности, они наладили издание запрещенной литературы. Злые сатирические памфлеты и антиправительственные брошюры разлетались отсюда по всему Лондону. Вот почему поначалу у лондонцев Граб-стрит ассоциировалась с местом, где создавались бунтарские сочинения. В этом смысле к 1700 году улица пережила, можно сказать, свой расцвет. Но постепенно она превращалась просто в приют журналистской братии. Здесь жили, говоря современным языком, мастера тривиальных сочинений, нищие литературные поденщики, поставлявшие свой ходовой товар книгопродавцам, являвшимся одновременно и типографами. На Граб-стрит издавалась литературная дешевка: книжонки и бойкие брошюры, рассчитанные на неприхотливого, малообразованного читателя.
И название улицы, заселенной творцами низкопробной пачкотни, стало нарицательным, чем-то вроде «Строчильного переулка», обозначением места жительства лондонских борзописцев.
Наемные граб-стритовские поденщики на потребу невзыскательному потребителю создавали бездумное развлекательное чтиво, заполняя книжный рынок поделками типа «Шестипенсовых острот», «Забавных историй», «Универсального весельчака», «Набитого дурака» и т. п. То, что Джонатан Свифт называл «хламом с Граб-стрит», опасаясь, как бы ненароком не приписали ему участия в «мелочной торговле умом» на этом рынке литературного мусора. Рожденные здесь пустопорожние писания в подавляющем большинстве были далеки от злобы дня, более того, сознательно избегали остроты и предназначались исключительно для дешевого увеселения. Современность выглядела в них безликой и оскопленной. Бездарных словоскребов и бумагомарак с Граб-стрит, литературных клеветников, авторов заранее оплаченных пасквилей высмеивали, о них прямо заявляли, что тут «поэты творят не ради славы, а из-за денег». Обитавших здесь стихотворцев и журналистов, по свидетельству современников, отличала одна характерная особенность — невероятная склонность к брани. Виски для них служили Иппокреной — источником вдохновения. Впрочем, оправдывая свое пристрастие к алкоголю, они утверждали, что проще и безопаснее пить вино, чем пользоваться водой, которая поступала прямо из Темзы по водопроводу, построенному в 1695 году и снабжавшему лишь центр и западную часть города.
Вблизи этой улицы родился и Даниель Дефо — на Фор-стрит, у северо-восточной границы Сити, в районе Смитфилд, где когда-то сжигали еретиков. Мальчишкой он добирался отсюда до Мурфилдса по улочкам-морщинам, избороздившим чело порочного города, менее чем за пять минут. Лондон был тогда не так уж велик, хотя в нем проживало шестьсот тысяч человек, и даже ребенок мог без особого труда пешком пересечь его и достичь окраин. Мимо церкви Св. Варфоломея, Скотопригонного рынка, по Ньюгейт-стрит и Сноу-хилл, мимо знаменитой тюрьмы, перейдя Олдергейт-стрит, Даниель оказывался на Ламбетроуд у Бедлама — дома для умалишенных. Под сумасшедший дом был приспособлен в 1547 году Вифлеемский монастырь после изгнания монахов из страны и конфискации их имущества, а в 1575 году он был переведен в новое здание в районе Мурфилдса. Посещение Бедлама, расположенного в приходе Сент-Джайлса, в ту пору рассматривалось как развлечение, одинаково доступное и взрослым и детям. Даже знатные дамы не стеснялись здесь появляться в дни, когда Бедлам был открыт для обозрения, и с откровенным любопытством разглядывали несчастных в специальные «окна для гостей».
Забредал маленький Даниель и во двор тюрьмы Брайдуелл, где в подземных погребах бывшего старинного замка содержали политических заключенных и вероотступников. А наверху, во дворе, окруженном высоким деревянным забором, публично пороли малолетних воришек. Крики их разносились окрест, оставляя зрителей абсолютно равнодушными к судьбе несчастных мальчишек. Экзекуция продолжалась до тех пор, пока судья, восседавший тут же за столом, держал молоток в воздухе. Чтобы заработать несколько ударов плетью, достаточно было стащить всего-навсего носовой платок или какую-нибудь другую мелочь вроде оловянной ложки.
У Граб-стрит и прилегавших к ней улочек были свои легенды, свои кумиры и тайны. Так, в начале XVII века тут венчался будущий лорд-протектор и диктатор Оливер Кромвель, в конце столетия здесь обитал великий автор «Потерянного рая» слепой Джон Мильтон (теперь улица носит его имя), а несколько позже в этом районе орудовал тоже «великий» Джонатан Уайлд.
Встреча у ворот тюрьмы
Всякий раз, когда Дефо проходил по Сноу-хилл, он невольно подымал голову и устремлял взгляд на фронтон арки над воротами Ньюгейтской тюрьмы. Там красовалась фигура Справедливости с повязкой на глазах. Одна рука, с весами, у нее была отломана, в другой, уцелевшей, она держала меч. Большей насмешки над обитателями тюрьмы нельзя было и придумать.
Слепая женщина с мечом вполне соответствовала английскому судопроизводству того времени. Законники предпочитали быстрее приговорить к жестокой каре, а не утруждать себя справедливым дознанием. «Только попади в лапы этих судейских париков из Олд-Бейли!» — говорил Дефо, не раз встречавшийся с законом и лично познавший его «беспристрастность».
Еще большей издевкой над заключенными выглядела у ворот тюрьмы статуя Ричарда Виттингтона, как бы приветствующая вновь прибывших и напоминающая о том, какое значение придавал ей знаменитый лорд — мэр столицы, рьяно пекущийся о порядке и восстановивший этот оплот закона в 1422 году, хотя эта самая большая тюрьма в Лондоне была известна еще в 1188 году, а может быть, и раньше. Не раз ее разрушали, много раз она сгорала, но ее вновь восстанавливали ради блага заблудших. Особенно величественный вид тюрьма эта приобрела после Великого пожара 1666 года, когда весь Лондон отстраивался заново. В последний раз, уже окончательно, тюрьму снесли в 1902 году.