Антонианцы заняли северный пункт Акарнании, вблизи Акциумского мыса, отрядив большую часть своих сил на Эпирский берег. Прочно укрепившись в траншеях, сооруженных еще зимою, войско Антония защищало узкий проход в Амбрасийский пролив. Октавий разбил свой лагерь в Эпире, на небольшом расстоянии от аванпостов неприятеля. Позиция Антония была очень выгодная и позволяла ему долго отбивать приступы римлян, так как проход Акциум считался неприступным; но ему было отрезано море, откуда прибывал к нему почти весь провиант.
Октавий сгорал нетерпением дать сражение на суше, или на воде. Антоний был расстроен, и в беспокойстве не знал, на что решиться. Он посадил большую часть своих войск на корабли и отправил их на Эпирский берет, как будто он собирался сделать нападение на римский лагерь. Потом он внезапно раздумал и перевез обратно своих солдат в Акарнанию. Офицеры Антония мало надеялись на тактические достоинства своих громадных, тяжелых кораблей, но зато вполне полагались на мужество и испытанность своих легионеров; поэтому они посоветовали Антонию дать лучше сражение на суше, заметив, что такова просьба солдат.
Во время одного смотра войск к Антонию обратился один старый центурион [Сотник.], весь покрытый рубцами и сказал: "Император, неужели ты не доверяешь этим ранам и этому мечу, что ты возлагаешь свои надежды на гнилое дерево (корабли)? Пускай финикийцы и египтяне сражаются на море; что же касается нас, то позволь нам сражаться на суше, где мы привыкли действовать дружно и либо победить, либо умереть!".
Но Антоний мучился мрачными предзнаменованиями. Во многих городах молнии разбили статуи его и Клеопатры. В Альбе одна мраморная статуя, воздвигнутая в честь Антония оказалась покрытою потом. Но еще о более странном предзнаменовании рассказывает Плутарх: будто ласточки свили свои гнезда под кормою царской галеры Клеопатры Антониады; но внезапно явились другие ласточки, прогнали первых, выбросили из гнезд и умертвили птенцов.
Произошло несколько стычек в окрестностях Акциума и антонианцы всякий раз терпели поражения. Домиций Агенобарб изменил Антонию и перешел в неприятельский лагерь; за ним Антония оставили двое союзных царей и увели с собою свои войска; все эти неприятные происшествия, вместе с дурными предзнаменованиями, действовали удручающим образом на душу Антония. Он сомневался в своем успехе, сомневался в своих друзьях, не доверял солдатам и даже самой Клеопатре. Ее тоже мучили странные предзнаменования, разбитые молнией статуи, ласточки на Антониаде, а потому она была печальна, потеряла мужество и была погружена в мрачные размышления. Антоний видел все это и у него явилось страшное подозрение, что она намеревается отравить его и этим заслужить расположение Октавия. Несколько дней он не решался съесть ни одного блюда, прежде чем она при нем не пробовала его на вкус. Из жалости к своему любовнику, Клеопатра охотно исполняла этот его каприз. Однажды вечером однако, по окончании трапезы, Клеопатра оторвала из своего венка розу, оборвала ей лепестки, бросила их в кубок с вином, и смеясь подала Антонию. Но как только он поднес его к губам, она удерживает его и велит выпить отравленное вино невольнику, который тут же кончается на их глазах в страшных предсмертных судорогах.– "О Антоний! – воскликнула Клеопатра, – как можешь ты подозревать такую женщину, как я?! Ты видишь, что если бы я могла жить без тебя, я давно имела бы случай и полную возможность убить тебя".
Беспокойство, упадок духа, овладели войском Антония, когда стал замечаться недостаток в провианте и начались болезни. Даже Канидий, все время с нетерпением ожидавший боя, теперь советовал оставить флот и идти сражаться во Фракию, куда Диком, царь гетов, обещал прислать подкрепление. Но Антоний вовсе не нуждался в подкреплении, так как численностью войско его превосходило неприятеля. Клеопатра предложила другой исход, хотя не менее постыдный, но зато более благоразумный. Если уже бежать, говорила она, то лучше уйти в Египет, чем во Фракию. Она предложила оставить часть войска в Греции, в качестве гарнизона закрепленных городов, посадить остальную часть на корабли, и поплыть в Египет, миновав флот Октавия. После некоторого колебания, Антоний принял этот проект, хотя, без сомнения, ему не легко было решиться бежать перед войском, вождя которого он презирал. Прежде всего, однако, Антоний надеялся разбить римский флот в морском сражении, которое было необходимо, для того чтобы выйти из узкого прохода в Акциумскую гавань. Если победа будет на его стороне, то он будет в состоянии снова возвратиться на свою позицию и атаковать войско Октавия.
Антоний не допускал, чтобы он ног потерпеть поражение, имея такой сильный флот; если же морское сражение останется нерешенным, то он отправится в Египет.
Вследствие побегов и болезней число галерных гребцов значительно уменьшилось, и потому Антонии: решил сжечь сто сорок кораблей, для того чтобы таким образом пополнить экипаж оставшихся.
Двадцать две тысячи легионеров, наемников и союзников было посажено на корабли. Чтобы однако не обескуражить солдат и матросов, держали в тайне, что, собственно, под видом приготовления к сражению, готовятся к отступлению. Тайна была так хорошо сохранена, что штурманы удивлялись, когда было сделано распоряжение поднять паруса. Они возражали, что во время боя достаточно маневрировать веслами и рулем. Тогда Антоний велел распространить слух, что паруса берутся для того, чтобы успешнее преследовать неприятеля после победы.
Второго сентября, утром, корабли Антония, образуя четыре большие дивизии, направились к Акциумскому каналу и когда вышли из него, то построились и приготовились к бою и приблизились к флоту Октавия, поджидавшего их в восьми или десяти стадиях от берега. Правым крылом Антонианцев командовал сам Антоний и Публикола; центром Марк Юстей и Марк Октавий, левое же крыло находилось под предводительством Целия. Клеопатра осталась в резерве с шестидесятью египетскими кораблями. У римлян правым крылом командовал Октавий, левым – Агриппа, а центром – Аррунтий. Бой завязался около полудня. Войска, оставшиеся в полном вооружении на берегу, недоумевали, почему сражение ведется совершенно не так, как бы следовало. Галеры не ищут столкновений, с целью разбить друг друга своими медными носами, чем обыкновенно начинались морские сражения того времени. Тяжелые корабли Антония не могли двигаться с достаточною скоростью, для того чтобы нанести сильный толчок судам противника, легкие же галеры римлян боялись приблизиться и быть разбитыми метательными и другими орудиями неприятельских кораблей. Три или четыре галеры римлян должны были соединенными усилиями нападать на один корабль Антония. Солдаты бросали железные крюки, стреляли зажженными стрелами в верхние палубы, прицепляли брандеры к подводным частям корабля, делали вылазку, между тем как могучие батареи, расположенные на вершинах башен осаждаемых судов, засыпали нападающих целым градом стрел и камней.
Сначала правое крыло римлян, предводительствуемое Октавием, отступило под натиском Цеилия. На другом конце поля сражения Агриппа сделал попытку окружить Антония и Публиколу, вследствие чего остался без прикрытия центр. Этим воспользовались подвижные либурны, для того чтобы забраться на корабли обоих Марков, за которыми находились резервы Клеопатры. Борьба шла с переменным успехом, и обе стороны сражались с одинаковым ожесточением. Но все дело испортила своим нетерпением нервная Клеопатра. От сильного беспокойства ее уже несколько часов била лихорадка. Со своего мостика на Антониаде она с волнением следила за ходом сражения и в начале ей казалось, что побеждают они. Но теперь, расстроеннная шумом битвы и воплями, она думала только о том, как бы спастись бегством. Она с возрастающим нетерпением ежеминутно ожидала сигнал к отступлению, но напрасно… Вот она видит, как правое крыло растягивается вдоль Эпирского берега, между тем как левое крыло приближается к открытому морю, между тем как центр, под прикрытием которого находится она со своим резервом, центр этот атакован, расстроен, разъединен римскими либурнами и ему грозит опасность потерпеть поражение. Бледная от страха, боясь приближения смерти – pallens morte futura, – Клеопатра вполне подчинилась своему паническому страху и дает приказание поднимать паруса и захватив с собою свои шестьдесят кораблей, выезжает в открытое море. В самый разгар битвы Антоний заметил движение египетской эскадры и тотчас же узнал красные паруса Антониады. Он видит, что Клеопатра обратилась в бегство и в решающую минуту увезла с собою свое сильное подкрепление, хотя было условлено, что не она, а Антоний сам даст сигнал к отступлению. Происходит смятение, паника овладевает людьми и Антоний отдает приказание поднять паруса своей галеры и направляется вслед за Клеопатрой, в надежде вернуть резерв и тем обеспечить за собою успех сражения. Но тут ему вдруг приходит в голову ужасная мысль: – А что если Клеопатра изменила ему, а потому покинула его? Тогда ему не удастся вернуть в Акциум ни ее, ни кораблей! Потом он думает вернуться в Акциум одному и в бою умереть со своими солдатами. Но умереть, не повидавшись с Клеопатрою, было выше его сил! Он на это не может решиться. Какая-то роковая сила увлекает его по пятам этой женщины. Он поднимается на Антониаду, но чувство стыда и презрения перед самым собою овладевает им вполне. Он садится на носовую часть корабля, закрывает глаза руками и в таком положении остается совершенно неподвижным три дня и три ночи.
Египетский флот и большое число других судов, последовавших за беглецами, бросили якорь в Бенополисе, около Тенарского мыса. Клеопатра посылала десять раз своих женщин к Антонию звать его к себе, но тот, казалось, и не слышал, что они ему говорили. Но наконец Антоний отправился к царице и они поужинали и провели ночь вместе. Стали приезжать друзья Антония, которым удалось спастись и привозили известия с поля сражения. Антонианский флот долго сопротивлялся, но теперь все уцелевшие корабли были захвачены Октавием. Сухопутное войско оставалось на своей позиции и не изменило Антонию. Антоний послал Канидия и курьеров на поле сражения, дав им распоряжение собрать войска, а сам отправился в Киренаику, где им было оставлено несколько легионов. На одном из его кораблей везли его драгоценности и всю ceребряную и золотую посуду, на которой он угощал союзных царей. Перед своим отъездом из Кенополиса, Антоний поделил свои богатства между несколькими друзьями и уговаривал их поселиться в Греции; он наотрез отказывал им в том, чтобы они принимали какое-либо деятельное участие в его злополучной судьбе. Прощаясь с ними, он дружеским тоном говорил с ними, сожалел их и смотрел на их слезы с улыбкою, полною грусти.