Эти важные события наступили почти тотчас после трех процессов Фидия, Анаксагора и Аспазии и в тот момент, когда против Перикла самого был возбужден процесс по сдаче отчетов. Совпадение, бывшее в самом деле злосчастным, не могло остаться незамеченным. Таким образом, у народа образовалось другое подозрение, будто Перикл вызвал враждебные действия, чтобы поддержать свою власть, становясь необходимым. По всей вероятности, однако, между этими процессами и декретом против мегарийцев было скорее случайное совпадение, чем какое-либо соотношение. Тем не менее, существует сомнение, и его можно принять, что с одной стороны затруднительное положение, в котором находился Перикл, с другой стороны, чувство вполне извинительное, хотя и эгоистическое, повлияли на его поведение. Периклу было уже шестьдесят пять лет, и война казалась ему неизбежной рано или поздно: не было ли бы для афинян лучше, чтобы она наступила еще при его жизни? Великие люди, естественно, склонны отождествлять свои личные интересы с интересами общественными.
Война началась. Сначала успех находился на стороне афинян. Они осадили Потидею, заняли Эгину и Платею, взяли Празию у лакедемонян, отбросили пелопонесский флот из вод Кефалонии, захватили Мегариду, опустошили берега Арголиды, Лаконии и Мессении, но эти успехи на окраинах не вознаградили бедствий, которые разразились над Афинами. Два раза лакадемоняне вступали в Аттику, принуждая жителей искать защиты за стенами столицы. Их жилища, земли, их серебряные рудники были оставлены на разорение неприятеля, сами же жители кочевали по площадям, вокруг храмов, между длинными стенами. Внезапно, в этом скученном на небольшом пространстве и уже ослабленном болезнями населении, разразилась чума с неслыханной силой. Масса народа умерла при этом. Ни сожжения трупов, ни погребения не было достаточно: улицы были загромождены трупами.
Эта страшная эпидемия, наводнение Аттики пелопонессцами, опустошения, ими производимые, все эти бедствия, соединенные с перспективой продолжительной войны, возбудили общее негодование против Перикла. Этим пользовались его политические враги. Процесс по сдаче отчетов, который был возбужден против него несколько времени ранее, во время процесса Аспазии, и приостановлен по случаю начала войны, в 430 году был возобновлен демагогом Клеоном. Перикл должен был предстать пред дикастами. Признанный виновным, он был приговорен к штрафу в восемьдесят талантов и отставлен от своей должности полководца, в которую его выбирали ежегодно в течении уже тридцати лет (для славы Афин).
Тяжелый удар постиг Перикла: не только в его политической, но и в частной жизни он был не менее чувствительным. В течение нескольких дней умерло от чумы несколько его друзей, сестра и его родные сыновья, Ксантипп и Парил. Когда Перикл, перенесший все эти испытания с твердостью, возложил погребальный венок на голову Парила, он не мог более совладать с своим горем. Разражаясь рыданиями, с лицом, мокрым от слез, он упал, уничтоженный, около трупа своего последнего сына.
Однако один лишь год спустя после его изгнания афиняне, отличавшиеся своею необычайною изменчивостью в решениях, вернули Периклу его прежнюю власть. Они сделали даже более; они ему вернули сына, обходя этим закон о незаконнорожденных детях; сына этого Перикл имел от Аспазии. Он мог его признать и его могли записать, как афинянина, на общественных записях. Этот сын, носивший имя Перикла, в 406 году был назначен полководцем. Будучи победителем лакедемонян во время сражения при Аргинусе, он разделил участь пяти других полководцев, командовавших вместе с ним во время Эолидского похода. Афиняне чествовали их за победу, но приговорили к смертной казни за то, что после сражения они не позаботились оказать помощь раненым и потерпевшим кораблекрушение. В собрании в Пниксе, которое за нарушение закона, производило суд над полководцами, Сократ, один из старейших друзей Перикла, и Аспазия, были единственными лицами, протестовавшими против обвинительного приговора. Перикл умер от медленной лихорадки, несколько месяцев после того, как ему вернули власть, около середины 429 года.
Если верить философу Эсхину, Аспазия сделалась тогда содержанкой богатого купца, скотника на имени Лизикл, который благодаря ей, будучи простым мужиком, сумел занять место среди первых деятелей республики.
Фукидид и Аристофан действительно приводят какого-то Лизикла, продавца баранов, выбранного в 428 году полководцем; он был убит неприятелем в конце того же года, значит, через восемнадцать месяцев по смерти Перикла. Итак, Аспазия очень скоро забыла человека, бывшего ей мужем, и, с другой стороны, ей нужно было очень мало времени для того, чтобы доверщить политическое образование Лизикла! Но так как эта связь ее с Лизиклом представляется крайне сомнительной, то можно не верить в нее и думать, что Аспазия осталась верной памяти великого афинянина.
Таким образом, Аспазия не имеет, собственно говоря, истории; но про нее существует легенда, и эта легенда ее ставит выше, чем могла поставить ее история. Последователи Сократа сделали из Аспазии личность идеальную. В памяти людей она остается музою века Перикла.
II. Клеопатра
Просуществовав сорок или пятьдесят веков, Египет умирал на глазах у римского народа. Греческая династия, давшая стране новую силу и блеск возрождения, была истощена развратом, преступлениями и междоусобными войнами. Она держалась только милостью Рима, покупая высокой ценой его покровительство. Освобожденные почти от всякого рода военной службы, благодаря эллинским и галльским наемникам, египтяне совершенно потеряли привычку владеть оружием. Они испытали столько нашествий и вынесли столько иностранных владычеств, что отечество у них сосредоточилось только в религии и предках. Эти народы, рожденные рабами и привыкшие ко всякому деспотизму – управлялись ли они греческим царем, или римским проконсулом – не отдали бы за это ни одним колосом ржи меньше и не получили бы ни одним ударом палки больше. Слава Египта была помрачена, и могущество пало. У него оставалось только его удивительное богатство, развившееся благодаря земледелию, промышленности и торговле. Египет снабжал хлебом Грецию и Малую Азию; хлеб хранился в неисчерпаемых амбарах, куда поступал из Средиземноморского бассейна. Но плодородная долина Нила, – «такая плодородная, говорит Геродот, что ее нет надобности вспахивать плугом», давала не один хлеб. Другими источниками богатства были ячмень, кукуруза, лен, пенька, индиго, папирус, лавзония [Аравийский кустарник – ред.], которой женщины красили себе ногти, клевер, служивший пищей громадным стадам волов и баранов; далее, луковицы и репа, которыя рабочие, участвовавшие в постройке громадных пирамид Хеопса, съедали на восемь миллионов драхм; изюм, финики, фиги и роскошные плоды лотосового дерева, «из-за которых, по словам Гомера, можно было забыть родину». Туземная промышленность производила бумагу, деревянную, мраморную и металлическую мебель, оружие, рогожу, плетенки, ковры, ткани, полотна и шелк, вышитые и разрисованные материи, глазированный фаянс, стеклянную посуду, бронзовые и алебастровые чаши, эмали, золотые вещи, уборы из драгоценных камней. По ту сторону Мыса Аромата тянулись конторы александрийских купцов; караваны пересекали Аравию и Ливийскую пустыню, и бесчисленное количество кораблей ходило от Геркулесовых столбов до устья Инда. Благодаря этой обширной торговле, Александрия представляла собой житницу трех материков. При Птолемее XI, отце Клеопатры, налоги и пошлины на предметы ввоза и вывоза приносили государственному казначейству ежегодно двенадцать тысяч пятьсот талантов (шестьдесят восемь миллионов франков).
Столица Птолемеев, Александрия, заставила Ахилла Taция воскликнуть: "Мы побеждены, мои глаза". Но этот город поражал иностранца не столько большим числом великолепных памятников, сколько своим симметрическим расположением и строгим порядком. Две большие аллеи, пересекавшиеся под прямым углом и окаймленные мраморными колоннадами, перерезали Александрию. Продольная аллея, длиной более тридцати стадий (четыре тысячи восемьсот метров) и шириной в тридцать пять метров, направлялась с запада на восток; она начиналась от Некропольских ворот и тянулась до ворот Канобикских. Поперечная аллея, длиною в семьдесят стадий, направлялась с юга к Большому порту (гавани). Все другие аллеи и улицы, окаймленные тротуарами и вымощенные большими каменными глыбами, были также взаимно перпендикулярны и сообщались с двумя главными. Это правильное расположение, этот грандиозный вид, эти бесконечные перспективы придавали Александрии единственный в своем роде характер. Казалось, что, в противоположность другим городам, образовавшимся понемногу, разраставшимся постепенно и непрерывно, Александрия была создана одним ударом по определенному плану. И в самом деле, этот город возник, так сказать, из песков, по воле Александра. Он закончил план города, он придал городской ограде форму македонской хламиды (епанчи), он, вместе с архитектором Динархом, составил план этой правильной сети аллей и улиц; Александр же изобрел подъемные плотины для устройства нового порта и составил чертеж площади и главных строений. После него, уже Птолемеи украшали город, построили бесчисленное множество памятников и роскошнейших садов; на западном и восточных концах города появились многочисленные предместья. Но в общем Александрия осталась такой, какой ее создал Александр.
С Панеума, искусственного бугра, высотою в тридцать пять метров, построенного в центре города, представлялась роскошная панорама Александрии. По направлению к югу, мелькали тысячи домов, и множество частных дворцов тянулось до самой ограды, которая, вследствие действия перспективы, казалось, купалась в оловянного цвета поверхности Марфотийского озера. Кое-где виднелись скромные домики, вымазанные известкою, с неправильно расположенными окошечками и деревянными крышами в форме террас и отдушинами наверху; на этих крышах жители домиков отдыхали во время жарких летних ночей. С этими домик