нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и – мудрая – я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда – из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
Прощание
А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.
Как ты любил? – ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? – ты погубил,
но погубил так неумело.
Жестокость промаха… О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.
Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.
«Так дурно жить, как я вчера жила…»
Так дурно жить, как я вчера жила, —
в пустом пиру, где все мертвы друг к другу
и пошлости нетрезвая жара
свистит в мозгу по замкнутому кругу.
Чудовищем ручным в чужих домах
нести две влажных черноты в глазницах
и пребывать не сведеньем в умах,
а вожделенной притчей во языцех.
Довольствоваться роскошью беды —
в азартном и злорадном нераденье
следить за увяданием звезды,
втемяшенной в мой разум при рожденье.
Вслед чуждой воле, как в петле лассо,
понурить шею среди пекл безводных,
от скудных скверов отвращать лицо,
не смея быть при детях и животных.
Пережимать иссякшую педаль:
без тех, без лучших, мыкалась по свету,
а без себя? Не велика печаль!
Уж не копить ли драгоценность эту?
Дразнить плащом горячий гнев машин
и снова выжить, как это ни сложно,
под доблестной защитою мужчин,
что и в невесты брать неосторожно.
Всем лицемерьем искушать беду,
но хитрой слепотою дальновидной
надеяться, что будет ночь в саду
опять слагать свой лепет деловитый.
Какая тайна влюблена в меня,
чьей выгоде мое спасенье сладко,
коль мне дано по окончанье дня
стать оборотнем, алчущим порядка?
О, вот оно! Деревья и река
готовы выдать тайну вековую,
и с первобытной меткостью рука
привносит пламя в мертвость восковую.
Подобострастный бег карандаша
спешит служить и жертвовать длиною.
И так чиста суровая душа,
словно сейчас излучена луною.
Терзая зреньем небо и леса,
всему чужой, иноязычный идол,
царю во тьме огромностью лица,
которого никто другой не видел.
Пред днем былым не ведаю стыда,
пред новым днем не знаю сожаленья
и медленно стираю прядь со лба
для пущего удобства размышленья.
Прощание с Петербургом
Что будет – то и будет…
Пускай судьба рассудит,
Пред этой красотою
Всё суета и дым…
Бродяга и задира,
Я обошел полмира,
Но встану на колени
Пред городом моим…
Не знаю я, известно ль вам,
Что я певец прекрасных дам,
Но с ними я изнемогал от скуки.
А этот город мной любим,
За то, что мне не скучно с ним.
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог разлуки.
Не знаю я, известно ль вам,
Что я бродил по городам
И не имел пристанища и крова,
Но возвращался, как домой,
В простор меж небом и Невой.
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог другого.
Не знаю я, известно ль вам,
Что я в беде не унывал,
Но иногда мои влажнели веки.
Я этим городом храним,
И провиниться перед ним
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог,
Не дай мне Бог вовеки…
Цирк
Парам-пара, забыть пора
Все наши ссоры и придирки,
Мы все добры, как детвора,
Мы все дружны, пока мы в цирке.
Ах, как умен вот этот слон,
Как чудеса неотвратимы,
Цирк любит нас, он в нас влюблен,
Пока мы в цирке – мы любимы.
Недаром купол так высок,
Здесь столько блеска, столько риска,
И свой прозрачный голосок
Дарует вам одна артистка.
Но всё пройдет, увы-увы,
И будет только то, что будет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет.
Да, всё пройдет, увы-увы,
И будет только то, что будет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет,
Забудете артистку вы,
Зато она вас не забудет.
Взойти на сцену
Пришла и говорю: как нынешнему снегу
легко лететь с небес в угоду февралю,
так мне в угоду вам легко взойти на сцену.
Не верьте мне, когда я это говорю.
О, мне не привыкать, мне не впервой,
не внове
взять в кожу, как ожог,
вниманье ваших глаз.
Мой голос, словно снег, вам упадает в ноги,
и он умрет, как снег, и превратится в грязь.
Неможется! Нет сил! Я отвергаю участь
явиться на помост с больничной простыни.
Какой мороз во лбу! Какой в лопатках ужас!
О, кто-нибудь, приди и время растяни!
По грани роковой, по острию каната —
плясунья, так пляши, пока не сорвалась.
Я знаю, что умру, но я очнусь, раз надо.
Так было всякий раз. Так будет в этот раз.
Исчерпана до дна пытливыми глазами,
на сведенье ушей я трачу жизнь свою.
Но тот, кто мной любим,
всегда спокоен в зале.
Себя не сохраню, его не посрамлю.
Когда же я очнусь от суетного риска
неведомо зачем сводить себя на нет,
но скажет кто-нибудь: она была артистка,
и скажет кто-нибудь: она была поэт.
Измучена гортань кровотеченьем речи,
но весел мой прыжок из темноты кулис.
В одно лицо людей, всё явственней и резче,
сливаются черты прекрасных ваших лиц.
Я обращу в поклон нерасторопность жеста.
Нисколько мне не жаль ни слов,
ни мук моих.
Достанет ли их вам
для малого блаженства?
Не навсегда прошу – но лишь на миг,
на миг…
«Не довольно ли нам пререкаться…»Из цикла «Посвящения Нани» В песенном варианте – «Романс о романсе»
Не довольно ли нам пререкаться,
Не пора ли предаться любви?
Чем старинней наивность романса,
Тем живее его соловьи.
То ль в расцвете судьбы, то ль на склоне,
Что я знаю про век и про дни?
Отвори мне калитку в былое
И былым мое время продли.
Наше «ныне» нас нежит и рушит,
Но туманы сирени висят
и в мантилье из сумрачных кружев
Кто-то вечно спускается в сад.
Как влюблен он, и нежен, и статен.
О, накинь, отвори, поспеши.
Можно всё расточить и растратить,
Но любви не отнять у души.
Отражен иль исторгнут роялем
Свет луны – это тайна для глаз.
Но поющий всегда отворяет
То, что было закрыто для нас.
Сколь старинны, а не постарели
звуки пенья и липы аллей.
Отвори! Помяни поскорее
ту накидку и слезы пролей.
Блик рассвета касается лика.
Мне спасительны речи твои.
И куда б ни вела та калитка —
подари! не томи! отвори!
Роберт Рождественский
Баллада о красках
Был он рыжим,
как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила,
мать веселою была: