Иван Белов, Кирилл МалеевЗнамения и чудеса
И всякую болезнь и всякую язву, не написанную в книге закона сего, Господь наведет на тебя, доколе не будешь истреблен;
Андрей, инок Андроникова монастыря, стоял на коленях перед образом святой Троицы и молился вполголоса. Икона, им же написанная и вставленная в деревянный киот, тускло блестела при свете лампадки, отчего казалось, будто она сама источала свет подобно маленькому солнышку. Не так давно перед иконой молилась целая артель: друг и сподвижник Даниил, их ученики с подмастерьями, – но теперь Андрей остался один. Всех остальных забрала черная смерть.
Положив земной поклон, Андрей поднялся, покряхтывая и опираясь на мраморный пол. Дожив с Божьей помощью до шестого десятка, он никогда не чувствовал груза прожитых лет, но с недавних пор годы навалились на него всем скопом, едва не пригнув своей тяжестью. Андрей приоткрыл плотно запертые на ночь двери собора и глянул на улицу. Октябрь в этом году выдался на диво погожим: безбрежное небо сверкало лазуритовой синевой; деревья оделись в киноварь и сусальное золото, а каменные стены собора блестели сахарной белизной, будто твердыни небесного града. Инок вдохнул прохладный осенний воздух и перекрестился. Со стороны города вновь потянуло гарью.
…Мор пришел в Москву на исходе весны. Страшная напасть давно ходила по Руси, вспыхивая тот тут, то там, а теперь добралась и до стольного града. Зараза просочилась с торговыми возами, расползлась, раскинула щупальца по слободам и подворьям, поражая старых и малых, грешных и праведных. Большой, многолюдный город пропитался ядом, и сам будто превратился в сочащийся гноем нарыв. Те, кого коснулась моровая язва, покрывались коростой и черными пятнами, бесновались и умирали прямо на улицах. Обезумевший люд искал спасения в церквях, запирался в домах, в панике бежал из города, но везде находил только смерть. Пришла хворь и в Андроников монастырь. Братия молилась денно и нощно, но мор и не думал отступать. Каждый день монахи относили на кладбище двоих-троих иноков: черные и страшные от вздувшихся желваков, они лежали в долбленых гробах-колодах и глядели залитыми кровью глазами в безмолвное небо, словно вопрошая о чем-то. Одного за другим Андрей похоронил всех учеников, с которыми расписывал собор; работа, прерванная мором, так и осталась неоконченной. «Кара! Кара Господня!» – шептались в кельях оставшиеся в живых иноки, ожидая конца света – кто со страхом, а кто с надеждой на избавленье от мук.
Андрей молился вместе со всеми, прося у Господа ниспослать милость свою и избавить людей от напасти. В одну из бессонных ночей было ему видение: ангел белокрылый спустился с небес и сказал: «Хочешь спасти Русь – заверши труд. Распишешь собор – и отступит дьявольский мор». С рассветом Андрей рассказал о чуде игумену и покинул кельи, захватив с собой краски и маленькую икону. Минула с той поры неделя, а может, и месяц. Андрей давно потерял счет однообразным, измотавшим тело и душу, изглоданным моровым поветрием дням. Он трудился над фресками с рассвета до заката, а спал тут же, на полу, подложив под голову рясу.
Несмотря на запах гари, Андрей оставил резные двери распахнутыми, чтобы впустить больше света. Яркие солнечные лучи вливались сквозь двери, пробивались через узкие стрельчатые окна, освещая покрытые фресками стены. По весне, еще до чумы, Андрей с помощниками расписал оконные откосы кругами с травяным орнаментом. На каждой стене он изобразил сцены из Евангелия: Притчу о блудном сыне, Христа и самарянку, Тайную вечерю и Благую весть. Склоны арок заняли святые, простенки между окнами – ангелы и архангелы. Незанятым остался лишь купол. Вначале Андрей хотел нарисовать на нем Преображение Господне, но во сне ангел явил ему другую картину: Христос в окружении адского пламени вызволяет праведников из преисподней, попирая ногами чертей. То было Сошествие Христа в Ад из «Деяний святых апостолов».
– Дай Бог закончить! – бормотал он, с трудом карабкаясь по скрипучим лесам на самый верх. – Дай Бог сил и терпения…
Кисти, горшочки с красками и вода для промывки ждали его наверху. Взобравшись на помост, Андрей осмотрел вчерашнюю роспись. Он начал картину с фигуры Христа: Господь стоял на разбитых воротах Ада; под воротами, придавленный тяжестью створок, лежал рогатый и крылатый черт. Христос протягивал руки к благообразному старцу – праотцу Адаму. Следом за ним должен был стоять Авель с агнцем в руках; вчера Андрей успел нарисовать только агнца и часть держащих его рук. Окунув кисть в краску, Андрей сделал осторожный мазок, потом еще один, и вскоре фигура Авеля обрела контуры и искрящийся нимб над головой. Работа началась, и Андрей привычно нырнул в нее, как в омут, – забыв обо всем на свете. Солнце уже садилось, а он все трудился: измученный, голодный… Праведники проступали на фреске один за другим: Авраам, Моисей, Исайя… «Торопиться надо, торопиться, – подгонял он себя, – не жалея себя гнать проклятый мор с русской земли!»
– Дядька! Дядька Андрей!
Тоненький голосок, донесшийся откуда-то снизу, заставил его вздрогнуть. Опустив голову, Андрей разглядел знакомую девичью фигурку.
– Аленка?
– Я, дядька Андрей.
– Вот ужо я тебе!.. – он потряс кулаком в притворной угрозе и нехотя отложил кисть.
Аленка, девка годков тринадцати, единственная живая душа, посещавшая его все эти дни. Пронырливая и бойкая, она жила с матерью Прасковьей в слободе неподалеку от монастыря. С началом мора повадилась Аленка ходить в монастырь, а как увидала, чем занят Андрей, привязалась лисьим хвостом. Представлялся ей Андрей сказочным чародеем, под рукой которого оживают на белых стенах картины невиданной красы. Он поначалу дичился, на вопросы не отвечал, гнать пытался, а потом ничего, пообвык. Боле того, понял – без Аленки не справиться. За работой он забывал о сне, еде и воде, и так бы, наверно, и сгинул, если б не Аленка. Добрая душа взяла на себя мирскую заботу: подкармливала, подкладывала солому под бок, отгоняла жирных, раскормившихся на мертвечине назойливых мух. Где она умудрялась добывать снедь в эту страшную осень, он не задумывался, не до того было.
– Не грози! – озорно крикнула девка. – Сейчас поднимусь!
– Подожди… – Андрей осекся. Аленка ловко карабкалась вверх. Вскоре за крайнюю перекладину уцепилась дочерна загоревшая рука, на доски брякнулся узелок, девка перевалилась к монаху, ожгла улыбкой и заправила под платок выбившуюся белокурую прядь.
– Быстрая я?
– Быстрая, – подтвердил он.
– Как кошка?
– Как две кошки и с ними лиса.
Аленкины щеки едва заметно покраснели, она довольно захлопала ресницами и поспешно натянула подол задравшегося сарафана, скрывая левую ногу – иссохшую и кривую, обтянутую коричневой, шелушащейся кожей. Такой родилась, ничего не поделаешь. Увечье ее ничуть не смущало, а Андрей внимания не обращал. Люди – те всякое говорили, да что с людей взять? Аленка развязала тугой узел, в чистой тряпице лежала пареная репа и ломоть рыхлого хлеба.
– Откушай, дядька Андрей. Чем Бог послал.
Андрей только сейчас понял, насколько оголодал. Ввалившийся, как у приблудного пса, живот требовательно урчал, в голове помутилось. Он взял репу и надкусил, кожура лопнула, брызнул тягучий, отдающий землей и деревом сок. Хлеб, водянистый и похожий на сырую глину, показался слаще княжеских яств.
– С лебедой хлебушек, – повинилась она. – Муки в нем и нет почитай.
– Ничего, вкусно, – проворчал Андрей. – Многие и того не видят.
Он не лукавил. Вместе с хворью явился ее вечный спутник – голод. Окрестные крестьяне разбежались или повымерли, некому стало пахать, поля заросли сорной травой, огороды забил бурьян. К осени за меру ржи родители продавали детей.
– Правда вкусно? – обрадовалась Аленка.
– Правда, – Андрей подвинул к ней хлеб. – Попробуй.
– Я с утра объеденная, – беспечно отмахнулась Аленка, пряча голодный отблеск в глазах. – Ты про себя думай: не будешь есть – кто красоту нарисует?
– Кроме меня некому, – сказал Андрей. – А мать где?
Прасковья, Аленкина мать, лекарка-травница, первое время приходила вместе с дочерью: тихая, робкая женщина, еще не растерявшая былой красоты. Смотрела на образа, крестилась и охала, сраженная чистой, божественной святостью, струящейся со сводов нового храма.
– С больными она, – отозвалась Аленка. – Немощных ныне страсть развелось: кровью черной харкают, кашлем исходят, ором орут. Вчера соседи умерли, Анна и Федор, хорошие были, добрые… Троих детей схоронили и сами померли. На нашей улице в каждом доме мертвяк, а хоронить некому – люди заразы боятся. Один Никишка юродивый умерцев в яму таскал, божья душа, да и того больше нет. Упал в обнимку с мертвецом, так теперь и лежат у ворот. Я ворон гоняла с него, только отвернулась, а они, каркалы драные, уже глаза склевали… Страшно, дядька Андрей.
– Страшно, – согласился Андрей, дожевывая хлеб. – Только Бог не оставит, верить надобно и терпеть. Верою и терпеньем спасемся.
– Так и матушка говорит, – Аленка поежилась. – А я терпеть не люблю, не умею. Батюшка меня Невтерпежей за это прозвал.
Она вдруг примолкла, став похожей на птенчика, выпавшего из гнезда. Аленка всегда замыкалась, когда упоминала отца, давно пропавшего без вести. Сгинул тот и концов не нашли, а она все верила, что отец однажды вернется, ждала, когда скрипнет калитка и затрещит рассохшееся без мужского присмотра крыльцо…
Аленка молчала, молчал и Андрей, перетирая загрубевшими пальцами известковый раствор. И в молчании этом сути было больше, чем в ином разговоре.
– Пойду я, – опомнилась Аленка. – Делов куча и матушке надо помочь. А ты рисуй, не отлынивай, я проверю.
Андрей проводил ее взглядом. Тонкая фигурка заскользила по лесам, спрыгнула на мраморный пол и, едва заметно приволакивая левую ногу, направилась к раскрытым дверям. Обернулась, махнула рукой и крикнула, прежде чем уйти за порог: