То ли от того, что Яшку спасли, то ли от того, что с Аленкой перемолвился словом, но полегчало у Андрея на душе. И ведь поговорили они самую чуть, а все одно полегчало. Прасковья с дочерью хлопотали над Яшкой, промывали и перевязывали, накладывали на раны и ссадины противную вонючую мазь. Не до Андрея им было, и он, решив не путаться под ногами, тихонечко встал и ушел. Не дай Бог позовут на обед, а сколько можно добрых людей объедать? Тем более лишний рот завели…
Ноги, еще утром сведенные судорогой, теперь несли Андрея легко. Он словно сбросил четыре десятка годков, снова став подвижным и быстрым в движениях отроком, за усердие и ниспосланный Богом дар иконописца выбранный в ученики самим Феофаном Греком. Помнил Андрей, как стоял, раскрыв рот, и смотрел на свежие фрески Архангельского собора, чувствуя, как Спаситель, в лучах ослепительно-белого света, спускается из-под купола прямо к нему. Не мог тогда представить Андрей, что уже через шесть лет вместе с Феофаном распишет Благовещенский храм. Было это только началом пути, приведшим Андрея сюда, в Андроников монастырь, чтобы, потеряв все и все отдав, спасти Русь не огнем и мечом, а делом богоугодным и благостным.
Ноги несли Андрея закончить работу всей его жизни. Успеть, только успеть. Господи, помоги…
В соборе Андрей трудился дотемна, силясь наверстать упущенное. С Божьей помощью он осилил две трети задуманного: Христос, осиянный божественным светом, стоял на поверженных адских вратах; святые праведники выстроились один за другим, ожидая вызволения из преисподней и водворения в Рай; рогатые черти в бессильной ярости наблюдали за происходящим, но не решались вмешаться, устрашась силы Христовой. Утомившись, Андрей опустил кисть и отступил на шаг, чтобы взглянуть на сделанное. В неярком свете свечных огарков картина казалась живой: вот рука Христа чуть шевельнулась в призывном жесте; вот коленопреклоненная Ева обронила благодарную слезу; вот Иоанн Креститель, последний в череде святых пророков, оглянулся на прячущихся за камнями чертей. А за ними праведников без счета: цари, святые угодники и люди простые, освобожденные из заточения Сатаны…
Андрей вздрогнул, увидев, что один из бесов на фреске уставился на него. Глаза нечистого пылали желтым пламенем, с клыков капала ядовитая слюна. Андрей моргнул и протер глаза. Изображение преисподней смешалось и поплыло, адское пламя полыхнуло настоящим огнем, обдало жаром. Андрей отшатнулся и упал на колени, а черти на картине драли глотки в неистовом хохоте и тянули к нему когтистые лапы.
Андрей проспал остаток ночи, но сон был тревожным и больше походил на горячечный бред. Он видел пораженную черной смертью Москву, в которой не осталось живых – только мертвяки. Андрей бродил среди раздувшихся тел, заглядывая в лица, но болезнь исказила черты, обезобразив покойников до неузнаваемости. Потом зазвенели колокола, как на великий церковный праздник, – и мертвецы стали оживать. Один за другим они поднимались, будто пробуждаясь ото сна, и брели, пошатываясь и наталкиваясь друг на друга. Под колокольный звон мертвецы истово крестились и бормотали молитвы, раскачиваясь из стороны в сторону. Андрей вскрикнул. Заметив его, мертвецы обернулись; гнилые лица искривились ухмылками. Один из них подошел ближе, протянул руку.
– Спасибо, отец Андрей, освободил нас, – пробулькал мертвец. – Даровал жизнь вечную. Ныне, и присно, и во веки веков.
– Спасибо! – раздавалось со всех сторон. – Спасибо, отче!
Андрей в ужасе побежал прочь, но мертвецы окружили его плотным кольцом, не давая вырваться. Они протягивали к нему изъеденные гнилью пальцы, силясь прикоснуться. Тысячи рук оплели его плотной сетью, схватили за горло, вцепились в бока, и там, где пальцы мертвецов касались оголенной кожи, тут же проступала трупная чернота.
Когда он открыл глаза, было уже светло. В узких купольных окошках виднелось мутноватое осеннее небо. Спасский собор тонул в пустой тишине, фигуры на фресках не двигались, свечи прогорели и потухли. Он попытался подняться и едва не упал, руки и ноги сковали слабость и ломота. Поворот головы отозвался резкой болью в шее. Андрей коснулся больного места и тут же почувствовал, как сердце на миг остановилось, а потом забилось с утроенной силой: гулко, тревожно, неровно. Измученное тело покрылось горячей испариной, а пустой желудок сжался в комок. Он убрал руку, потом ощупал шею еще раз, осторожно касаясь подушечками пальцев. Нет, не ошибся – на шее, сразу под челюстью, где во сне его хватали руки хохочущих мертвецов, вздулся бубон.
Андрей осторожно сел и прикрыл глаза. В голову прокрались нехорошие мысли о том, что все напрасно, и осталось только ждать смерти, но он прогнал их. Он, Андрей – не монашек младой, только постриг принявший, а мастер, обладающий Божьим даром. И он должен закончить то, что задумал. От черной смерти никто не умирал мгновенно, у него в запасе еще было время. Работы осталось от силы на день-два, а потом… Потом будь что будет.
Андрей спустился с лесов и побрел к иконе святой Троицы. Зажег свечки перед киотом и привычно опустился на колени. Эту икону он написал три десятка лет назад, после принятия пострига, и с тех пор никогда с ней не расставался. За эти годы Господь, единый в трех лицах, слышал немало молитв и прошений, но никогда еще Андрей не просил за себя.
– Господи, помилуй нас, очисти грехи наши… Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради…
Он просил не потому, что боялся смерти. Всяк монах для мирской жизни и так все равно что мертв. Он просил дать ему время, чтобы закончить роспись. Слова молитвы легко срывались с его губ, но Господь молчал.
– Пошли мне знак, Господи! – горячо прошептал он. – Дай знать, что слышишь меня!
В соборе воцарилась тишина. Потом раздался тихий скрип, и стало чуть светлее.
– Дядька! Дядька Андрей! – позвал знакомый голос.
Андрей вздрогнул. Не такого знака он ждал.
– Не подходи! Не подходи, слышишь!
Прервав молитву, Андрей выставил руки перед собой, словно защищаясь. Аленка, державшая в руках узелок, на миг замешкалась, потом сделала неуверенный шаг. Андрей отпрянул.
– Уходи! Уходи – Христом-Богом прошу!
– Дядька, ты чего?
– Черная хворь у меня! – выкрикнул он. – Мор проклятый добрался. Уйди – не дай Бог на тебя перекинется!
Аленка остановилась. Андрей заплакал, прикрыв лицо ладонями, пропахшими потом и краской. По мраморному полу раздались тихие шаги, затем на плечо осторожно легла девичья ладошка.
– Глупый. Я чумных и так почитай каждый день вижу. Иных и трогаю даже.
Андрей почувствовал, как от Аленкиного прикосновения на душе стало легко и покойно. Словно ангел спустился с небес и коснулся крылом, ниспослав Господню благодать.
– Ты говорил, что картинами людей исцелить хочешь. Говорил, видение было тебе.
Андрей кивнул, убрав ладони от лица.
– Я тоже людей исцелить хочу, только по-своему.
Торопливыми пальцами Аленка развязала узелок. Подняв голову, Андрей увидел горку засушенных трав: зверобой, мяту, календулу вперемешку с другими, названий которых не знал. Пряный аромат защекотал ноздри.
Склонившись, девчонка зашептала ему в ухо:
– Мы с мамкой приметили, травяной отвар больным помогает, но не все его пьют – в слободе люди темные, боятся всего. Я решила лекарство в колодец лить – с него все воду берут. Все, кто живой остался. Будут пить – и спасутся. Тебе тоже оставлю. Завари и пей, я б заварила, да не успела.
Андрей молча взял щепотку снадобья, растер между пальцами. Зеленая труха посыпалась на пол. Смешная девчонка, видано ли, черную смерть сушеной травой победить? Тут ведь только чудо может помочь.
– Как Яшка? – спросил наконец.
– Ничего, оправился. По хозяйству помогает, рубит дрова. Только странный он какой-то. В сенях на каждый угол крестится, будто к нехристям попал.
– Обвыкнется.
Андрей замолчал, глядя в сторону и пытаясь разобраться в том, что творилось с ним сейчас. Казалось, внутри его истерзанной болезнью и смертями души теплился робкий огонек, который разгорался все сильнее и ярче. Наверное, так чувствует себя потерявший стаю дикий зверь-подранок, обреченный на гибель, но спасенный добрыми людьми.
Аленка тоже умолкла, в смущении теребя подол и разглядывая свежие фрески.
– Дядька Андрей.
– А? – очнулся он.
– Вот этот, тощенький, вылитый ты.
Андрей поднял глаза. Аленка указывала на рисованного праведника, идущего за Иисусом в толпе остальных. Он и правда неуловимо походил обликом на Андрея: худое лицо, запавшие щеки, клинышек бороды, монашеская скуфья на голове. Как же так вышло? И сам не заметил.
– На деда Кузьму, соседа вашего, сильнее похож, – отшутился он.
– Не-не, на тебя, дядька Андрей, – погрозила пальцем Аленка. – Я сразу узнала.
– Узнала она, – передразнил он. – Больно глазастая.
– Уж какая есть, – подмигнула Аленка и тут же спохватилась, торопливо завязав узелок. – Побегу я, делов много.
– Спасибо тебе, – сказал Андрей. – Спасибо за все.
– Не на чем, дядька Андрей. Ты только рисуй, ладно? И обещай, что исцелишься и других исцелишь!
Махнув на прощанье рукой, Аленка побежала к дверям, едва заметно прихрамывая на левую ногу. Андрей остался в золотистой полутьме и долго смотрел на нарисованного себя, бредущего среди праведников из полыхавшего Ада.
Он умирал. Аленкин отвар поддерживал остаток сил, но не мог побороть страшную хворь, поедавшую его изнутри. Желвак под челюстью поднялся горбом, воспалился и потемнел; чуть ниже надулся другой. Черные, мягкие узлы появились в паху и под мышками. Его лихорадило; в бреду приходили то черти, то ангелы, то ожившие мертвецы – и все норовили утащить за собой. Он продолжал рисовать наперегонки со смертью – а ну как безносая раньше успеет? Второпях он ошибался и портил работу: мазки шли вкривь и вкось, одежды святых пятнали жирные кляксы и полосы, лики праведников приобретали распутные, дьявольские черты. Андрей ругал себя за неловкость, соскабливал испорченные участки и рисовал заново. «Не иначе Сатана под руку толкает!» – в отчаянии думал он.