— Товарищ полковник, — сказал он, удивляясь тому, что голос его звучит как-то очень высоко, — дайте мне взвод… Прошу вас…
Богданов из-за плеча коротко взглянул на Белозуба.
— Нет, тебе не дам, — сказал полковник.
Майор, как будто задохнувшись, долго смотрел на широкую спину комдива, потом медленно отошел.
«Почему Белозуб здесь? — подумал Богданов. — Я должен арестовать его… Надо сказать Тарелкину…». Через секунду он снова позабыл о майоре.
Бой не был проигран, но полки дальше не продвигались. Богданов понимал уже, что, несмотря на всю проделанную подготовку, положение начинает напоминать предыдущие безуспешные попытки наступления. Части фронтального удара проникли сегодня дальше, чем когда-либо, и все-таки залегли. Батальон Горбунова, направленный в охват неприятеля, опаздывал, и если случится, что дивизия потерпит неудачу по фронту, бесполезной окажется изолированная атака на фланге. Этого нельзя было допустить, и Богданов требовал наступления. Он повторял одни и те же приказы. Он подходил к телефону, ободрял, грозил, настаивал, обрывая слишком пространные объяснения. Но люди внизу не поднимались… и Богданов испытывал слепое желание броситься туда, к ним, чтобы каждому крикнуть на ухо: «Вперед! Еще немного… Вперед!.. Победа в твоих руках!». Но в мертвенном сиянии множества ракет его части несли напрасные потери.
Полковник машинально потянулся за папиросами и вынул из кармана коробку. На крышке ее были изображены черный всадник и голубые горы, покрытые снегом. «Казбек», прочитал Богданов и удивился, словно не понял, откуда взялась эта коробка — странный предмет, принадлежавший бесконечно далекому миру, исчезнувшему из памяти. Полковник взял папиросу и автоматически постукивал ею по крышке. Потом закурил, не сознавая того, что делает, и опустил зажигалку в карман. Видимо, он должен был согласиться с тем, что даже победоносная тактика оказывается бессильной, если мужество людей исчерпано. Он чувствовал себя, как на палубе судна, получившего пробоину, в которую вливается океан. Но продолжал сражаться. подобно адмиралу на ускользающем из-под ног мостике.
Капитан Тарелкин, тяжело дыша, стоял за спиной комдива. Светлый папиросный дымок проворно поднимался кверху и выскальзывал в щель наружу. «Ну и характер!» подумал капитан, с упреком и уважением глядя в затылок Богданова.
К воротам овина подъехали розвальни. Опираясь на руки санитара, из саней вышел майор Столетов. Голова у него была забинтована, отчего казалась непропорционально большой. Он постоял, осматриваясь, как бы не узнавая места, и двинулся к входу. Шел он твердо, но все время забирал немного вкось и у ворот остановился отдохнуть.
Зуев первый увидел Столетова.
— Товарищ майор! — крикнул адъютант, вглядываясь с сострадательным вниманием в маленькое затененное лицо.
— Полковник здесь? — спросил Столетов и направился к лестнице.
— Здесь. Да вы постойте… — сказал Зуев.
— Ничего, ничего, — проговорил Столетов.
Он поднялся на первую перекладину, но потом лег на лестницу грудью.
— Ах, нельзя вам! — сказал адъютант.
— Задело меня… Понимаешь… — застенчиво сказал майор. Цепляясь руками, он перенес тело на следующую перекладину и снова секунду отдыхал.
— Сейчас я помогу! — крикнул Зуев.
Он встал ниже Столетова и поддерживал его за пояс. Наверху майор сел, и ему подал руку Тарелкин.
— А, это вы, — сказал Богданов, увидев Столетова.
— Разрешите обратиться, — тихо сказал майор.
— Ранены… Тяжело? — спросил комдив.
— Царапина. Разрешите доложить… — Столетов еле заметно покачнулся. Лицо его было освещено неживым, зеленоватым светом. На белой марле, оплетавшей голову наподобие шлема, проступали темные пятна.
— Да, да, — сказал комдив.
— Батальон выполняет боевой приказ, — проговорил майор, стараясь держаться прямо, и хотя никакой надобности в его личном донесении об этом не было, Столетов, явившийся сюда, совершил доблестное усилие. Он повиновался высокому требованию того, что считал своим долгом.
— Благодарю вас, — сказал Богданов.
Он метнул короткий взгляд в смотровую щель и снова вежливо повернулся к раненому.
— Разрешите заверить… — опять начал Столетов и замолчал надолго, ловя исчезающую нить мысли.
Тарелкин и Зуев смотрели на него со смешанным чувством жалости и недоумения. Богданов время от времени взглядывал в сторону своей амбразуры, но майор ничего не замечал. Он был полон страстного воодушевления, свойственного подлинному героизму.
— …От имени бойцов, командиров и политработников… — проговорил он и снова умолк.
— Да вы сядьте, — сказал Богданов.
— Никак нет! — испуганно возразил майор. — Мы его вытряхнем отсюда, товарищ полковник — закончил он наконец.
— Не сомневаюсь, — сказал комдив.
Майор замолчал, устремив на Богданова глубоко посаженные сияющие глаза. Он испытывал блаженство, докладывая в этом состоянии комдиву, так строго наказавшему его утром.
— Отправляйтесь в медсанбат, — сказал Богданов, — отдыхайте.
Столетов не двигался, и комдив понял, чего ожидал раненый майор.
— Благодарю за службу, — сказал он, чувствуя и удивление и досаду.
Он протянул руку, пожал горячие пальцы Столетова и нетерпеливо отвернулся. Майор сразу ослабел и тяжело оперся о плечо Зуева. Он молчал, пока ему помогали спускаться, и улыбка не сходила с его лица.
Богданова позвали к телефону. Машков, принявший команду над тринадцатым полком, доложил, что его роты не удержались на вершине безыменной высоты. Их снова оттеснили на южные скаты, где идет сейчас ожесточенный бой. Тело майора Потапова было уже вынесено из огня и положено под полковым знаменем.
Богданов выслушал донесение и медленно прошел от аппарата на свое место. Его части не только не продвигались больше, но местами начали подаваться назад. Никакие силы, кажется, не могли теперь предотвратить неизбежный исход атаки. У комдива оставался пока небольшой резерв, но и тот ничего не мог поправить. Надо было любыми средствами поднять батальоны двенадцатого полка, но, употребив все известные ему средства, комдив не добился этого. Его потери росли, и офицеры один за другим выбывали из строя. Богданов сжал в кармане коробку с папиросами и не услышал, как она слабо хрустнула под пальцами. «Что же еще? Что же еще?» спрашивал он себя, светлея лицом от ярости и бессилия. Он подумал о Потапове, о знамени, установленном в голове мертвого героя. «Славная смерть…», проговорил про себя полковник. И вдруг, обернувшись к Тарелкину, громко скомандовал:
— Знамена вперед! Нести в боевых порядках!.. Поставить вон там, на холмах!
Удивленный капитан не тронулся с места.
— Знамена вперед! — крикнул Богданов. — Исполняйте приказание!
Тарелкин подбежал к аппарату и начал торопливо вызывать командиров полков.
Глава десятая. Ефрейтор Шура
В голове отряда Горбунова двигались разведчики: сержант Румянцев, красноармейцы Кочесов, Двоеглазов и Луговых. С ними шла и Шура Беляева. Слабо голубела березовая роща в туманном морозном воздухе. На сине-сером небе в центре гигантского бледного круга светила почти полная луна. Оглядываясь, девушка с трудом различала автоматчиков, пробиравшихся сзади в двух-трех десятках метров. На людях были маскировочные халаты, и казалось, вереницы призраков блуждали среди тонких деревьев.
Люди шли молча, и лишь под многими ногами ломался и потрескивал наст. Справа от себя на северо-востоке солдаты видели бой. Пестрое зарево ракет стояло там, и на застекляневшей коре берез скользили розовые или зеленоватые отсветы. Была слышна канонада, временами очень сильная.
Марш продолжался уже больше часа, но люди прошли немного. Проваливаясь до бедер, вспарывая снег коленями, помогая руками, они пересекали целину. Через каждые тридцать-сорок шагов идущий первым в цепочке останавливался, уступая свое место следующему. В затылок друг другу по следу перемещался весь взвод. Утопая в снегу, люди выглядели странно укороченными и когда передние присаживались на минуту отдохнуть, они не становились ниже других. Иные поднимали над собой оружие, словно двигались в воде, чтобы снег не забился в ствол. Дыхание оседало на лицах, на шапках, на вязаных шлемах, и головы солдат мохнатились, превращаясь в диковинные пушистые шары. По цепочкам от человека к человеку передавались приказы. Наклоняясь один к другому бойцы шептали как будто по секрету. «Старший лейтенант приказывает итти быстрей» — «Итти быстрей» — «Старший лейтенант приказывает прибавить ходу» — «Прибавить ходу». И люди прибавляли шаг.
Щура Беляева с нежным беспокойством вглядывалась в лица своих спутников. Ей все еще казалось, что они находятся здесь отчасти ради нее. И хотя речь шла о спасении товарищей, девушка была благодарна всем, идущим с нею не только в силу своей особой заинтересованности в успехе предприятия. Бойцы, шедшие сзади, представлялись ей несравненными людьми, отзывчивыми, храбрыми, добрыми. И Шура была признательна им за то, что любила их. Когда дорога становилась особенно трудной, девушка смущалась оттого, что не смогла предложить более удобного пути. Впрочем, удивительное, радостное возбуждение не покидало ее. Как бы тяжело теперь ни было, Шура не сомневалась в удаче, и самые препятствия даже веселили ее. Падая в сугроб, она едва удерживалась от смеха и, поднявшись, стояла, облепленная снегом, прикрывая варежкой рот, чтобы не расхохотаться. Казалось, все это уже происходило давным-давно, в далекой тамбовской деревне, возле проруби на реке, куда спускались за водой. Вот так же она возилась там в голубоватой россыпи, в такой же сияющий февральский вечер. Самый снег пахнул сегодня, как десять лет назад. И Шура снова чувствовала себя смешливой девчонкой, такой, что приходит в восторг даже от собственной неловкости.
— Ух! — шумно вздохнул Двоеглазов, длиннорукий, худой, высокий солдат, и повалился животом на снег.
— Шевелись, шевелись! — негромко сказал Румянцев, сержант с узкими умными глазами.