[83]. Сложное сплетение фактов и стереотипов о кочевой жизни было достаточно гибким, чтобы оправдать любой подход к государственному управлению, который мог показаться желательным: цивилизаторский, если казахи рассматривались через призму эволюционизма, или силовой, характерный для приграничных районов, если на первый план выходил географический детерминизм. Царское правительство видело Казахскую степь достаточно ясно, чтобы поддерживать над ней номинальный контроль, контроль, который, несмотря на периодические восстания казахов, по-видимому, становился все сильнее.
В то же время в глаза бросаются некоторые серьезные лакуны. Данные по численности населения всегда были не более чем предположительными, а сведения об окружающей среде – плохо систематизированными. Попытка объять обширную территорию, состоявшую из нескольких отличных друг от друга географических зон, жители которой подвергались разнообразным влияниям извне, приводила к массе противоречий. К 1840-м годам по вопросу о том, какой образ жизни возможен в степи, а также относительно цивилизационных возможностей ее обитателей сохранялись принципиальные разногласия. На ранних этапах имперского правления эта неопределенность была продуктивной или, по крайней мере, не фатальной. Но она создала серьезные проблемы, когда в 1860-е годы с завоеванием Туркестана завершилось кольцевое окружение степи, что сделало ее внутренней провинцией империи.
Российская империя покорила Казахскую степь без четко определенных намерений; более того, она покорила степь, не зная, что, собственно, последняя собой представляет. 1850-1860-е годы были для империи временем лихорадочной научной и законодательной деятельности; появлялись новые институты, поддерживающие исследования, которые, как можно было надеяться, могли помочь преодолеть все более очевидные трудности [Lincoln 1982: 91-101]. Административные реформы, проведенные в степи в 1860-е годы, стали испытанием для этой новой эры производства знаний: смогут ли ученые и чиновники выйти за рамки общих и противоречивых фактов, чтобы выявить положительные и полезные факты о регионе?
Глава 2Информацинная революция и административная реформа, ок. 1845–1868 гг
В своем трехтомном статистическом описании Области сибирских киргизов (упраздненной и разделенной на новые территориальные единицы в 1868 году, как раз в год публикации книги) ничем не примечательный офицер царского Генштаба Н. И. Красовский размышляет о значимости своего труда в сравнении с предшествовавшими ему исследованиями:
До сих пор мы не имеем никаких, сколько-нибудь точных научных данных, на основании которых могли бы рассуждать о степном климате определительно, не общими фразами. Ни в одном из степных селений не производилось, да и теперь никем не производится, атмосферических наблюдений, по которым можно было бы судить об особенностях той или другой местности, более или менее видоизменяющей континентальность степного климата. По недостатку зоологических и ботанических исследований нельзя почти ничего сказать о влиянии степного климата на развитие организмов в различных частях этого, весьма интересного в обоих этих отношениях, края. Наконец указать, в какой мере климатические условия удовлетворяют здесь своему назначению, относительно поддержания человеческой жизни, при имеющихся сведениях, тоже трудно [Красовский 1868: 260].
Красовский не испытывал ни личного, ни профессионального интереса к эфемерным домыслам, порожденным академической географией и востоковедением. Ко времени публикации его работы в 1868 году Российская империя переместила свои военные рубежи на юг, к туркестанским оазисам, охватив регион, который, хотя и носил общее название Киргизская степь, был экологически разнообразен и населен кочевниками со странными привычками и сомнительной преданностью империи. Ни Красовский, ни высшие должностные лица, отдававшие ему приказы, не имели четкого представления о том, как поступать с этой новой внутренней областью: можно ли получать от нее выгоду, как ее оборонять, какие институты лучше всего для нее подойдут. В своем трехтомнике Красовский впервые изложил свод надежных практических данных, которые могли бы ответить на эти и другие вопросы управления.
Труд Красовского в корне отличался как от более ранних исследований, описанных в главе 1, так и от современных ему внутренних оценок, которые проводили в степи административные органы. Один из таких органов, Оренбургская пограничная комиссия, еще в 1850-е годы негодовала на то, что не имеет «точной и прямой информации» о количестве людей и скота, находящихся в ее ведении[84]. Неясность представлений об окружающей среде, климате и населении была не просто следствием безделья чиновников. Недостаток знаний о климате или географии мешал судить о пригодности региона для проживания людей или для сельского хозяйства. Данные о населении были единственной доступной основой для оценки и прогнозирования налоговых поступлений из региона. Прогнозируемые доходы, в свою очередь, были жизненно важны для любых планов административных реформ или оценки текущей административной деятельности[85]. По сути, из-за приблизительной и ненадежной демографической статистики все будущее степных областей оказывалось туманным.
В 1860-е годы, когда Казахская степь в результате завоевания Туркестана стала внутренней провинцией Российской империи, появились как проблемы, так и возможности. Было очевидно, что эта область требует нового регулирующего закона, но его создание потребует в сжатые сроки провести огромное количество научных и полевых исследований. Задача военных и государственных управленцев, назначенных для выполнения этого проекта, – группы под названием Степная комиссия – заключалась в том, чтобы собрать как можно больше информации о регионе, дополнить ее данными полевых исследований и беседами с влиятельными местными жителями, и в конечном итоге рекомендовать принять Положение на основе данных, полученных членами Комиссии. Ожидалось, что, читая научные труды и изучая бюрократическую переписку, которая велась десятилетиями и считалась архивом административных прецедентов и современной истории степи, члены Комиссии, прежде чем принимать решения, познакомятся со степью в мельчайших деталях, лучше, чем любой другой житель Российской империи. Это была своего рода проверка смелых заявлений Красовского о достоинствах новых исследований по сравнению с теми, что велись столетием раньше, а также случай рассмотреть жалобы Пограничной комиссии: действительно ли уровень знаний о степи на данный момент достаточен для того, чтобы решительные администраторы могли проводить последовательную и эффективную политику?
На этот вопрос, решить который, как подразумевалось, должная была Степная комиссия, можно ответить, лишь реконструировав интеллектуальный мир, в котором действовало это ведомство, и соположив состояние имперских знаний к середине 1860-х годов и административную реформу, которая фактически проводилась в Казахской степи. Русскоязычные казахские посредники составляли небольшую, но важную часть этого интеллектуального мира; реконструировав его, мы поймем, какую на самом деле играли роль местные знания и опыт: не решающую, но составляющую один из аспектов нарратива в целом.
Ни знания и власть, ни казахские посредники и производство знаний не находились в прямом соотношении. Чиновники детально изучили степь и в должное время, в 1868 году, выпустили регулирующее ее Временное положение. Однако само Временное положение, рассчитанное на двухлетний период действия, знаменовало собой нежелание принимать окончательные решения в отсутствие достаточной фактической информации. В основе документа лежали наиболее вероятные предположения, и, по мысли его составителей, предположения эти не были рассчитаны на долгосрочную перспективу. Со знаниями казахов при создании Положения произошло примерно то же, что и со знаниями других предполагаемых экспертов. Эти знания пользовались активным спросом, иногда ценились как особо важные; но если представления членов Комиссии или приоритеты ее начальства с ними расходились, эти знания могли быть неверно истолкованы или отвергнуты. Положение в конечном счете стало примером небрежения ориентализмом. Институциональная культура той эпохи требовала, чтобы лица, принимающие административные решения, изучали объекты своих решений в меру своих возможностей, а также чтобы решения и принципиальные точки зрения были подтверждены установленными фактами. Но когда фактов было недостаточно или они были неполными, решения были временными и осторожными. Вследствие этого сама эпистемологическая неопределенность, лежавшая в основе Положения, подготовила почву для новой эпохи споров и сомнений в будущем степи[86].
Новые институты и новые отношения
В десятилетия, предшествовавшие образованию Степной комиссии, аппарат производства знаний в Российской империи претерпевал постоянные изменения, затрагивавшие как цель продуцирования знаний, так и подготовку его ключевых акторов. Эти изменения в основном происходили под эгидой двух институтов. Первый из них, Императорское Русское географическое общество (ИРГО), основанное в 1845 году под председательством великого князя Константина Николаевича, было учреждением, не укладывавшимся в рамки конкретных политических пристрастий[87]. Подобно Лондонскому и Парижскому географическим обществам, по образцу которых оно было создано, ИРГО стало имперской «биржей знаний», где любознательные люди разных политических убеждений и профессиональных интересов представляли новые открытия[88]. Однако оно не было лишено и патриотической направленности. С самого начала Общество руководствовалось необходимостью «иметь сведения о России в географическом и статистическом отношении», которая «давно уже ощущается как правительством, так и частными лицами»