Временное положение 1868 года: конец или начало?
Гире и его коллеги представили свой проект Положения на рассмотрение в первый день 1868 года. Там предлагались решения по широкому кругу вопросов: о землепользовании, интеллектуальном и гражданском развитии, суде биев, религиозных обрядах, географии степи, о том, является ли степь единой или разнородной. Это были вопросы, которые уже десятилетия мучили ученых и чиновников. Правда, не все ответы блистали оригинальностью; некоторые были заимствованы или непосредственно вдохновлены решениями, которые уже показали свою действенность в других частях империи[151]. Но в других случаях, как ясно видно из мемуарных источников и пояснительной записки, приложенной Комиссией к проекту, решения были продиктованы сочетанием полевых исследований и предвзятых мнений членов Комиссии. При этом анализ обзора, длившийся почти весь 1868 год в разных административных инстанциях, выявляет противоречия между решениями Комиссии и более ранними, но все еще жизнеспособными методами познания степи.
Отвечая на вопрос, верен ли исходный посыл о том, что все казахи должны управляться по единой системе, Комиссия была единодушна. Детальное изучение местных условий и жизни людей убедило Комиссию в том, что казахи составляют один народ в соответствии с их происхождением, пониманием религии, языка и образа жизни, и поэтому ими необходимо управлять одинаково[152]. Одно дело – подчинить всех казахов империи требованиям единого Положения, а совсем другое – провести границы, которые отвечали бы стратегическим соображениям и задачам управленцев. Установленный Комиссией этнографический факт – то, что первостепенным фактором единства степи служит казахское население, исключая татар, башкир или сартов, – не повлек за собой готового административного решения.
У всех потенциальных границ были свои преимущества и недостатки. По мнению Гейнса и Гутковского, новоустановленный несомненный факт, что казахи – один народ, вполне отвечал их стремлению к единству военного командования на протяженной и небезопасной границе и контролю над единообразным проведением реформ в ранее разделенной степи. Так, в 1866 году они представили особое мнение, в котором предлагалось объединить Оренбургскую и Сибирскую степи, а также значительную часть только что завоеванных частей Туркестана в единое степное генерал-губернаторство с центром в укреплении Верное (ныне город Алматы)[153]. Впрочем, это было мнение меньшинства в комиссии, которая склонялась, скорее, к поиску удобных способов административного разделения казахов. Мотивы для этого были разными. Крыжановский предлагал ряд обоснований для сохранения новых туркестанских территорий в подчинении Оренбургу; при этом Сибирской степи позволялось идти своим путем. Хотя он указывал на важность Оренбурга как установившейся опоры русской цивилизаторской миссии и связующего звена между казахами, живущими в предполагаемых Оренбургском и Туркестанском генерал-губернаторствах, наиболее вероятной причиной его предложения было поддержание собственного авторитета «царского наместника» [Robbins 1987] на огромной территории[154]. Чиновники в Министерстве внутренних дел, гораздо больше, чем Крыжановский, приверженные развитию гражданственности, опасались, что любое административное слияние казахских орд, ранее управлявшихся раздельно, подвигло бы те на политическое объединение с потенциально опасными последствиями для российского правления[155]. Подобные доводы, которые в конечном итоге одержали верх, были продиктованы не только стратегией «разделяй и властвуй», но и практическими соображениями[156]. Последние включали, например, невозможность наблюдения за делами Туркестана из Оренбурга, находящегося на расстоянии более тысячи верст. Кроме того, для установления границ необходимо было знать сложившиеся схемы торговли и кочевья казахов[157]. При делении степи этнографические данные были лишь одним из тех соображений, которые нужно было согласовать с другими вопросами управления, вызывавшими меньше научных споров.
Не было у Комиссии и простых ответов на вопрос о возможной оседлости казахов и тесно связанные с ним вопросы земельного и имущественного права. Специальная комиссия, работавшая в Омске – столице Сибирской степи, – утверждала, что частная собственность у казахов региона уже существует, по крайней мере, в зимних лагерях, и создание правовых институтов в ее поддержку только послужит сближению казахов с русскими и тем общественным порядком, который русские представляют[158]. Кроме того, такая поддержка позволит отдельным казахам сдавать свои земли в аренду русским переселенцам. В контексте более ранних дискуссий о колонизации и аренде становится ясно, что общественный порядок, к которому должна была привести поддержка частной собственности, был порядком, свойственным оседлой жизни[159]. В целом как природные, так и экономические условия Сибирской степи были благоприятными для отхода от кочевого образа жизни.
В ответ на это предложение Степная комиссия представила собственную совокупность фактов. Безусловно, Гире и его коллеги разделяли с сибирскими участниками дискуссии долгосрочные цели оседлости и русификации. Но они сомневались, что для этого пришло время, поскольку, по их наблюдениям, лишь немногие казахи имели какое-либо представление о собственности, выходящей за рамки общинных прав. Как сообщил Гейнсу местный информатор Али-Мухамет Сейдалин, те немногие, кто имел понятие о частной собственности, использовали это понимание, чтобы скапливать огромные богатства и эксплуатировать соседей[160]. А пока ситуация не изменилась, Комиссия, с целью предотвратить злоупотребления и облегчить тяготы и лишения кочевников-скотоводов, согласилась с давним мнением Безака: на данный момент единственно возможной формой землепользования среди казахов из-за их кочевого образа жизни является общественное использование земли[161]. В качестве меры переходного характера Комиссия разрешила казахам возводить на своих участках в зимних лагерях строения, которые, будучи приведенными в порядок, могли быть переданы по наследству или отчуждены[162]. Но крупномасштабное расширение частной собственности на землю и связанные с этим естественные ограничения пастбищного кочевья оставались делом будущего.
Представления о географии степи повлияли также на мнение Комиссии по поводу агентов возможной будущей оседлости казахов. Поскольку они видели только признаки того, что казахи осели в регионах, где мобильность не была необходима для выживания, они пришли к выводу, что было бы ошибкой ожидать успеха от массового планового освоения земель: в этом смысле открытые просторы на карте вводили в заблуждение[163]. Большая часть степей, особенно вокруг Оренбурга, никоим образом не могла быть использована для земледелия. Вместо этого, утверждали они, требовалась добровольная и свободная колонизация; правительству она бы почти ничего не стоила, а вопрос о пригодности степи для колоний поселенцев решился бы сам собой: поселенцы, оказавшиеся в бесперспективных районах, просто сменят род занятий или уедут[164]. По мнению Комиссии, такой осторожный подход также защитил бы казахское скотоводство, принеся тем самым пользу и самим кочевникам, и хозяйству всей Российской империи[165]. Земля могла быть получена от государства или отдана целым казахским общинам путем коллективного голосования; это развеяло бы опасения оппонентов Комиссии, что частная собственность повлечет за собой продажу земли, что принесло бы пользу лишь отдельным лицам, а не сообществу в целом[166]. Небольшая колония переселенцев, которая в результате возникнет естественным путем, станет архипелагом русских торговых и сельскохозяйственных поселений; в регионах, пригодных для земледелия, они будут смешиваться с оседлыми казахами и продвигаться в море кочевников-скотоводов, постепенно цивилизующихся благодаря близости городов.
При том что, как утверждала Комиссия, состояние ее знаний на тот момент говорило в пользу такого подхода, эта позиция также, по сути, означала снятие с себя ответственности за окончательное решение о колонизации и оседлости до получения более достоверных данных. Автор объяснительной записки Комиссии высказал мнение, что было бы преждевременным делать какие-либо существенные выводы о возможности крупномасштабной колонизации: для этого необходимо было провести экономическое обследование, с помощью которого можно точно определить количество подходящих земель[167]. Однако немногочисленные геодезисты, имевшиеся в распоряжении Министерства государственных имуществ, были уже перегружены работой и не могли взять на себя новую гигантскую задачу по исследованию степи[168]. Таким образом, благоразумие и целесообразность требовали постепенных действий. Но позитивистские предпосылки, лежавшие в основе этой формулировки, подготовили почву для радикального изменения политики в течение трех десятилетий. Когда царское правительство решит, что теперь оно располагает возможностями, чтобы исследовать степи, благоразумие будет отброшено и меры, предназначавшиеся для защиты кочевников и их образа жизни, приведут к их уничтожению.