Хотя Алтынсарин первым делом признает зиму 1879–1880 годов «настоящим бедствием», он категорически возражает против того, что это якобы требует немедленного перехода казахов к хлебопашеству. Он отмечает, что стихийным бедствием может быть разрушено не только кочевое скотоводческое хозяйство: «наш город Тургай терпит невзгоды почти те же, что и киргизы» (2:102). Вообще-то казахи имели обыкновение делать запасы еды и сена для себя и скота на случай чрезвычайных ситуаций, но, как и жители Тургая, были просто потрясены масштабами огромной катастрофы, с которой столкнулись (2: 98–99). Кроме того, было неясно, возможен ли вообще переход к земледелию. С первых дней работы в администрации Тургайской области Алтынсарин отмечал, что большая часть региона из-за почвы, климата и растительности непригодна для возделывания зерновых и что даже искусственное орошение полей приносит ограниченную пользу из-за удаленности надежных пресноводных источников (2: 86). Правда, казахи годами успешно возделывали некоторые наиболее благоприятные участки, о чем Алтынсарин хорошо знал с первых дней своей прежней административной службы (2: 70–71). Но в других уездах, засушливых и песчаных, «единственно возможный… промысел – это скотоводство» (2:103). Там, где степь благоприятствовала земледелию, казахи уже начали эксперименты в поле по собственной инициативе; принуждение не требовалось (2: 99-101). А приход в степь русских «колонистов-крестьян», которые «по умственному развитию своему не представляют особых преимуществ перед киргизами» (2:103), был бы особенно нежелательной формой принуждения.
Алтынсарин считал возможным использовать имперские институты и ресурсы для развития степи так, чтобы наилучшим образом использовать местные условия, но без колонизации земель. Вместо вынужденного и бесперспективного перехода к земледелию, поощряемого сомнительным примером колонистов, и отдельным казахам, и империи в целом было бы выгодно, если бы степь стала для империи не второй житницей, а «скотным двором». Такой подход позволит наилучшим образом использовать как местные природные условия, так и знания, которыми уже обладает население (2: 105)[257]. При этом казахи станут частично оседлыми, будут предназначать свою продукцию для продажи, а не использовать исключительно как средство к существованию, и изменят свои прежние привычки, наблюдая прогресс в земледелии и животноводстве, достигнутый в других местностях. Школьная система Тургайской области под руководством Алтынсарина развивалась с расчетом на поддержание именно такого порядка вещей.
Алтынсарин полагал, что вместо перехода к хлебопашеству образованные казахи сделают все возможное, чтобы использовать опыт, окружающую среду и продукты, с которыми они уже были знакомы. Исходя из этой цели ремесленные училища были важной частью образовательной сети, которую он создавал (на практике, однако, из-за сопутствующих расходов они оказались второстепенными по сравнению с языковым обучением). Это, в первую очередь, соответствовало инструкциям Министерства просвещения 1878 года о развитии профессионального образования во всей империи. В рамках этих инструкций Алтынсарин также имел возможность оказывать влияние на их практическую реализацию исходя из своего восприятия потребностей казахов как части империи. Многие местные чиновники полностью поддерживали такие нововведения как средство облегчения экономических преобразований в степи[258]. В свою очередь, Алтынсарин в 1882 году доказывал В. Н. Далю, сменившему Лавровского, что при «переходном состоянии» казахов от кочевого быта к оседлости ремесленные училища приносили бы «весьма существенную пользу»[259]; при этом он прилагал все усилия для обучения школьников русской грамоте. Ремесленное училище, которое планировали открыть для начала в Тургае, было специализированным дополнением к двухклассному училищу, а не заменой ему, и должно было обобщить все, что Алтынсарин считал самой важной частью учебной программы последнего. Позже, обсуждая введение профессионального обучения в центральных школах, Алтынсарин не видел никакой надобности в «каком-либо особом, исключительном порядке образования киргизов». Он писал:
Само собой разумеется, что если общее профессиональное образование признается благодетельным во всех давно уже оседлых и более или менее культурных народах русской империи, то в киргизском народе, находящемся в переходном еще состоянии из кочевого быта к оседлости, оно представляется еще более необходимым в видах [для] направления этого молодого народа еще более необходим для направления этой молодежи, только что начинающего культурную жизнь, к правильному экономическому и нравственному развитию (2: 193).
В то же время эти планы развития профессионального образования прочно основывались на специфике степной среды (которая считалась неизменной) и рынка (быстро меняющегося в контексте российской экспансии).
Они [киргизы], – писал Алтынсарин, – пастухи природные, их жизнь и симпатии тесно соединены со скотоводством. Но известно также, что этим натуральным богатством он пользуются лишь в сыром виде, и то настолько, насколько было потребно для их кочевой жизни (2: 194).
Таким образом, программа развития профессиональных учебных заведений была сосредоточена главным образом на мелкомасштабном производстве изделий, которые могли быть изготовлены из легкодоступных материалов из кожи и шкур животных – обуви и одежды, а также мыла из животного жира (2: 196). Столяры и слесари также будут необходимы для производства готовой продукции, которая будет требоваться казахам по мере их перевода к оседлой жизни; со временем женщины и девочки должны были пройти вводные курсы по шитью, вязанию и ткачеству (2: 195–196). Представление Алтынсарина о степи, населенной ремесленниками, основывалось на понимании проблем внутренней экономики скотоводов. Предложение, чтобы домоводческие навыки, уже имевшиеся у казахов, преподавались в качестве учебных предметов, указывает на то, что Алтынсарин был в основном заинтересован в ликвидации заметной нерегулярности надомного производства. Если верить официальным русским этнографическим отчетам конца XIX века, трудно было найти казахскую женщину, не умевшую шить или изготовлять войлок[260]. Сама мысль о том, чтобы преподавать домашние промыслы как учебные предметы, подразумевала, что кочевой скотоводческий быт требует усовершенствования извне, и одновременно позиционировала обучение в новых профессиональных школах как рациональное, эффективное и научно обоснованное[261]. Таким образом, отказ Алтынсарина от единого общего плана экономического развития степи по-прежнему оставался в рамках представлений, отвергавших кочевое скотоводство как жизнеспособный план на будущее. Степь должна стать оседлой, но не земледельческой.
Но в ближайшее время, по мнению Алтынсарина, гораздо важнее было в буквальном смысле добраться до казахов в местах их проживания. Это означало, что единственные школы, доступные большинству казахов, следовало приспособить к волостному уровню. Эти школы низшей ступени, с простой учебной программой, включающей русскую грамоту и исламский катехизис, должны были подготовить учеников к поступлению в двухклассные училища, из которых они могли бы затем перейти в гимназию или реальное училище. Когда в 1883 году Ильин, временно исполнявший обязанности губернатора провинции, запросил мнение Алтынсарина, предложенная последним система ушла еще дальше по пути адаптации, угодив в «сборную солянку» планов, предлагавшихся предыдущими администраторами. Он писал:
…по мнению моему, устройство [волостных] школ, как находящихся исключительно в среде киргизов, должно быть применено к бытовым условиям этого народа, ввиду чего школы эти должны зимовать с киргизами, когда киргизы зимуют, и [кочевать, когда] кочуют. Так, например, избрав центральное и удобное вообще в хозяйственном отношении место в волости, нужно, по мнению моему, построить из местных материалов (легкого кирпича и т. п.) по возможности прочный и теплый дом с одной классной комнатой, спальней… и кухней с сенями и чуланом. Здесь киргизские дети могут обучаться в течение семи с половиной месяцев, т. е. с 15 сентября по 1 мая, когда киргизы обыкновенно откочевывают на летние кочевья. С первого мая школа должна перейти, как и остальные киргизы, в кибитку и кочевать вместе с одним из влиятельных должностных лиц (2: 175).
Необходимость содержать школы для инородцев при ограниченном бюджете была головной болью чиновников со времен Григорьева, в чьих непритязательно построенных школах Алтынсарин занял свою первую учительскую должность. Проблема плохой посещаемости учеников, препятствовавшая завершению учебы, досаждала Алтынсарину с первых дней преподавания в Тургае. За несколько месяцев до своего предложения Ильину Алтынсарин был настолько обеспокоен невежеством прогульщиков, которое могло плохо отразиться на самих школах, что предлагал сделать посещение обязательным (2: 163–164). Ранее Баллюзек, советуясь с Крыжановским, напротив, предположил, что школы будут работать успешнее всего, если станут кочевать вместе с казахами. Неясно, пришел ли Алтынсарин к аналогичному выводу самостоятельно или опирался на более раннее предложение Баллюзека. Для нас, однако, важно то, как это отражает взгляды должностных лиц Тургайской области на оседлость и кочевье: многие ученики, скорее всего, не станут продолжать образование после волостной школы. Хотя оседлый образ жизни имел свои преимущества с точки зрения гигиены, нравственности, порядка и управляемости, кочевое скотоводство вовсе не способствовало развитию у учеников первобытной дикости, которую невозможно было бы исправить. Алтынсарин определенно рассматривал оседлый образ жизни как часть возможного будущего степи, но упор, который он делал на нравственном воспитании и языковом обучении, означал, что первоначальное – а для многих и единственное – изменение может быть достигнуто без отказа от кочевого скотоводства, которое служило отли