[407]. В широком контексте землепользования, развития и освоения природной среды цифры обладали собственной политической нагрузкой, даже когда создавали видимость неоспоримой достоверности [Darrow 1996; Ludden 1993].
Экспедиция Щербины: патернализм или технократия?
Едва начав планировать экспедицию в степные земли, организаторы постарались привлечь к исследованиям Ф. А. Щербину, выходца из семьи кубанского казачьего священника[408]. Это был, на первый взгляд, логичный выбор. Во время службы в земстве Воронежской губернии на юго-западе России Ф. А. Щербина впервые применил бюджетный метод исследования крестьянского хозяйства, сосредоточив пристальнейшее внимание на доходах и расходах отдельного домохозяйства, чтобы понять его потребности в продовольствии и земле и положение в местной экономике [Щербина 1900а]. Практический опыт и продемонстрированная компетентность хорошо подготовили его к выполнению аналогичных задач в Казахской степи. Исследовательские методы, использованные его экспедицией, включали составление бюджетов нескольких казахских хозяйств, сопоставление их с менее точными результатами массового сбора данных и вычисление норм, которые после сравнения оказывались ближе к реальности[409]. Экспедиция также хорошо соответствовала основной идее бюджетного метода, согласно которой экономические явления лучше всего изучаются исходя из специфики местных способов производства и социальных условий [Darrow 2000].
С другой стороны, однако, этот выбор был весьма необычным, учитывая важность государственного дела, которым Щербина должен был руководить. В молодости он четыре года (1877–1880) провел в ссылке, в отдаленной Вологодской губернии, за участие в одесском народническом кружке [Якаев 2004: 17–21][410]. Даже после ссылки ему было позволено приехать в Москву только в 1891 году [Там же: 42]. Во время революции 1917 года и Гражданской войны Щербина был членом Кубанского краевого правительства (Рады), отстаивавшего права и привилегии казаков и украинцев, поразительно похожие на те, которых добивались для казахов представители русскоязычной казахской интеллигенции. В экспедиции Щербины участвовали два казаха: А. Букейханов и Ж. М. Акбаев.
Прочие участники экспедиции, хотя далеко не все, тоже были политически «неблагонадежными». Т. И. Седельников, статистик, работавший под руководством Щербины, впоследствии был уволен с государственной службы за публичное противодействие переселению в степь[411]. Л. К. Чермак, руководивший исследованиями в отсутствие Щербины, во время работы экспедиции находился под негласным полицейским надзором. В 1903 году он вместе с несколькими другими участниками экспедиции был ненадолго арестован за хранение антиправительственной литературы; это, в свою очередь, привело к роспуску Омского бюро экспедиции и его переводу в Петербург для продолжения статистических исследований[412]. Все это наводит на мысль о том, что в поздней Российской империи вообще и среди участников экспедиции Щербины в частности существовало множество разных взглядов на империализм, землепользование и групповую идентичность. Разнообразие и множественность мнений придавали предполагаемому превращению степи в пространство колонизации крестьянами двусмысленность и неопределенность [Ferguson, Gupta 2002].
Ф. А. Щербина и его помощники были выбраны потому, что они были специалистами в области статистики, но в скотоводстве и пастбищных угодьях они не разбирались. Поэтому, прежде чем отправиться в Омск в мае 1896 года, они провели тщательный отбор научных кадров, имевшихся в регионе[413]. Поздние отчеты Щербины проникнуты пониманием степной жизни, основанным на личных наблюдениях, и демонстрируют такой же противоречивый взгляд на возможность переселения, каким был сам состав экспедиции.
С одной стороны, как верно отмечает П. Роттиер, Щербина «считал оседлость кочевников благом», и в опубликованных экспедицией 13 томах четко прослеживается сочувственное отношение к переселению [Rottier 2003: 70]. Краткие исторические очерки каждой из степных областей написаны Щербиной с эволюционистских, даже телеологических позиций: в них повествуется о беспокойной «эпохе набегов и грубого захвата со стороны сильных соседей», длившейся до 1868 года, до введения «нового Степного положения», когда все управление краем перешло «в руки русских администраторов», старый феодальный уклад был разрушен и в жизни степных областей наступил «новый период» [МпКЗ, 3: 91, 93]. В подавляющем большинстве случаев Щербина положительно оценивал эти изменения, последняя фаза которых предусматривала присутствие русских поселенцев. Эта эволюция, в свою очередь, сложно переплеталась с представлениями о цивилизационной иерархии. Уверенность в неизбежном триумфе оседлости сочеталась с пропагандой последней как более высокоорганизованного образа жизни; Щербина и его соавторы соглашались, что кочевое скотоводство было обречено, так как имело целый ряд существенных недостатков по сравнению с оседлым земледелием. Рисуя яркую картину жизни среди кочевых и полуоседлых скотоводов, они возлагали на земледельческое будущее больше надежд. Автор одного из приложений изобразил гигиенические условия казахских зимовий достаточно отталкивающими, чтобы оправдать отнесение их обитателей к «полудикарям»: «Белье большею частью не моется и не переменяется; маленькие дети выглядят какими-то полураздетыми оборвышами, особенно не презентабелен костюм у женщин: летние полуплатья-полурубахи донельзя грязны» [МпКЗ, 1: 71–72]. Хозяйство казахов, основанное на скотоводстве, изображалось таким же беспорядочным и нуждающимся в улучшении; тощий скот был не пригоден для требований рынка из-за легендарной лени кочевников и нежелания пользоваться чем-либо сверх того готового, что им предоставляла естественная среда[414]. Русские поселенцы, напротив, принесли в явно отсталый регион полезные технологии: неорошаемое (богарное) земледелие, глубокую вспашку и защиту от ненастной погоды, а также образцовую трудовую этику [МпКЗ, 9:68; 1:139] (ср. [Adas 1989]). В общем, как выразился Ф. А. Щербина, описывая поселки колонистов в Кустанайском уезде, «[поселенец] несет с собой в степи культуру, труд, знания, новые формы хозяйства, более широкий поток производства» [МпКЗ, 5: IV]. Задачей Щербины было найти подходящие земли для поселенцев, но помимо этого он также привел веские доводы в пользу массового переселения крестьян в степные губернии.
В описаниях безрадостного казахского быта прослеживается та же идеология, что была характерна для образованных русских наблюдателей, надеявшихся модернизировать крестьянство европейской части России в конце XIX века. Материалы учрежденного С. Ю. Витте Особого совещания о нуждах сельского хозяйства (в котором Ф. А. Щербина представлял Воронежскую губернию) есть, по сути, не что иное, как собрание жалоб на крестьянскую примитивность, антисанитарию и безнравственность[415]. Однако важно провести различие между скептическим взглядом реформаторов на славянское крестьянство и стереотипными представлениями о скотоводческой жизни, характерными как для большей части материалов экспедиции Щербины, так и для более поздних исследований[416]. Во-первых, такие описания носили неодинаково отрицательный характер. Крестьянин из Тамбовской губернии, пусть даже вечно пьяный, беспутный, безнравственный и враждебный переменам, был для сторонников переселения все же предпочтительнее отсталых кочевников, населявших степь. Об этом, в частности, свидетельствуют фрагменты из отчетов Ф. А. Щербины, где он противопоставляет казахскую трудовую этику предполагаемой славянской. Русские крестьяне, возможно, не были идеальными колонистами, но в глазах многих они выигрывали в сравнении с коренным населением степи. Во-вторых, хотя отрицательное восприятие обеих групп, основанное на этнографических и статистических исследованиях, действительно сыграло значительную роль в попытках «модернизировать» их жизнь извне, характер преобразований в степных провинциях был кардинально иным. Рекомендации Особого совещания касались образования, передачи технологий и изменения форм землепользования, а также переселения из районов с неплодородной почвой. Хотя все эти пункты входили и в планы по преобразованию Казахской степи, в данном регионе они были неразрывно связаны с переселением крестьян и правовым режимом, позволявшим отчуждать землю скотоводов для нужд колонистов [Macey 1987: 43–81][417]. Обвинения сельских жителей в непродуктивности, безнравственности и невежестве – общее место для государств, проводящих в жизнь программы сельскохозяйственных реформ [Коцонис 2006:14–23][418]. Однако преобразования бывают разными. Хотя переселение крестьян в степь было порождено теми же побуждениями, что и аграрные реформы на территории всей империи, там оно носило сугубо колониальный характер.
В то же время общая неуверенность экспедиции Щербины в целесообразности переселения объяснялась не только невольным одобрением казахского скотоводства, которое высказывали участники на первых установочных совещаниях. Во введении к седьмому тому материалов экспедиции вкратце выражается сложное отношение ее участников к переселению:
Невозможно смотреть на [изменение образа жизни кочевников] ни с одной безразличной точки зрения исторической перспективы, ни с узкохозяйственной точки зрения кочевника. В первом случае значило бы пожертвовать теоретическому взгляду кровными интересами населения, во втором закрыть глаза на систематически последовательную деятельность. Пока существует киргиз-скотовод и его стада, нужно принять все меры к тому, чтобы не дать рушиться сразу, внезапно его исконным, исторически сложившимся формам хозяйства. Это было бы истинным природным бедствием [МпКЗ, 7: II–III].