Знание — сила. Фантастика (2006-2010) — страница 1 из 4

Знание — сила: Фантастика. 2006-2010

Литературное приложение к ежемесячному научно-популярному и научно-художественному журналу «ЗНАНИЕ-СИЛА»

Издается с 2006 года

От редакции

На протяжении многих лет в редакцию приходили письма с вопросом: «А почему у журнала нет своего литературного приложения — такого, как, например, «Искатель» у «Вокруг света»?»

И действительно, странно. Ведь «Знание — сила» с фантастикой связывают давние, тесные узы. Чуть ли не с самого своего рождения журнал оказывал поддержку литературе научного и социального поиска, литературе мечты, бывшей у советской власти не в особой чести.

За десятилетия на страницах журнала было опубликовано огромное количество научно-фантастических произведений, теперь уже вошедших в золотой фонд отечественной литературы, ставших классикой жанра. Немаловажно и то, что в свое время только редакция «Знания — силы» не побоялась напечатать, например, полузапрещенную повесть Стругацких «Жук в муравейнике», рассказы Кира Булычева, которые отказывались по идеологическим соображениям публиковать другие издания…

Казалось бы, сам бог велел одному из старейших научно-популярных журналов России давно обзавестись собственным литературным приложением, ведь есть стабильный спрос, устойчивый круг читателей и авторов. Но в силу различных обстоятельств такая возможность у «Знания — силы» появилась только теперь. И может быть, хорошо, что это произошло именно сейчас — в эпоху, когда жанр фантастики переживает небывалый подъем — об этом говорит и фантастическое количество книг, и феерическое многообразие направлений и тем, существующих сегодня в этой области литературы, и большой приток молодых авторов-фантастов. Конечно, трудно сегодня конкурировать на многолюдном рынке фантастической литературы.

Но журнал и не ставит перед собой такой задачи.

Мы не делаем ставку на авторов с раскрученными именами и на модные темы.

Мы видим перед собой два главных направления нашей стратегии: реанимация подлинно научной фантастики (сочинители в жанрах фэнтези и мистики сегодня и так не обделены печатными площадями) во всем многообразии этого направления, и поддержка молодых, перспективных авторов, работающих в области научной фантастики (НФ). Конечно же, не только начинающие фантасты — авторы нашего журнала. С нами готовы сотрудничать и современные корифеи жанра, появятся на наших страницах и лучшие образцы зарубежной НФ.

У редакции — много идей и наработок.

Надеемся, читатель не будет разочарован.

Итак, остается пожелать нашим читателям и авторам (ну, и редакции, конечно) долгого и нескучного чтения и общения на страницах литературного приложения «Знание — сила: Фантастика».

2006

№ 1

Александр ГромовФальстарт

Знаю, знаю: многие по сей день твердо убеждены, что споры силикатных грибов были случайно доставлены на Землю возвращаемым космическим аппаратом заодно с веществом какой-то кометы, без которого, как они считают, нам отлично жилось. Некоторые думают, что споры эти спокон веку жили себе и не тужили в глубоководной впадине, пока кому-то не приспичило извлечь их на поверхность. Есть и такие, кого не сшибить с убеждения: все это дело рук военных с их секретными лабораториями и лабораторными секретами. Но лично я так не думаю.

Если честно, это вообще не мое дело. Когда оно касалось всех и каждого, в том числе и меня, я еще пешком под стол ходил. А когда стало ясно, что нам с этим жить, какая мне, скажите на милость, разница, откуда что взялось? Поздно задавать вопросы. Главное — уходить оно не собирается. И еще существенная деталь: людей не трогает. Ну и живи себе, лишних проблем не поднимай и рубаху на груди не рви. Толку-то от всех этих споров! Когда в трактире начинают хватать друг друга за грудки, выясняя, кто прав, а кто дебил от рождения, я сразу ухожу. Не выношу пустопорожнего шума. То ли дело: сел за дубовый стол по-человечески, пива выпил, рыбкой закусил… Хорошо!..

Ничего. Пройдет время — утихнут страсти, это я вам говорю. Скиснут, как несвежее пиво. Да вы уже сейчас посмотрите: кто спорит до хрипоты? Молодежь вроде вас? Как бы не так. Все больше старички, мои ровесники. Вот помяните мое слово, лет через десять всем будет едино: что микосиликоиды, что какой-нибудь царь Хаммурапи. Кроме, конечно, историков, но это же курам на смех. Мой старший внук знаком с одним ученым, только не с историком, а с химиком. Говорит, несерьезный человек, полено толком расколоть не умеет. И прочие ученые, надо думать, не лучше.

Кто из них еще ничего, так это биологи. Точнее, биотехники и особенно лесопатологи. Они на нашу биостанцию иной раз заглядывают. Я там дятлов развожу. Ну, не совсем развожу, то есть, а мастерю для них жилплощадь. Вроде скворечников. Для мелких дятлов — небольшие, а для большого черного дятла — он желна называется — дуплянка нужна такая, что кошка влезет. Если, конечно, еще не знакома с дятловым клювом.

Этот черный — большой специалист по жукам-усачам. Особо ценный кадр. Где жук размножится, там лес гибнет, туда наши мужики дятлов везут. И расселяют. Можно даже сказать — трудоустраивают. На местном пищевом ресурсе.

Но не о дятлах речь.

Речь о том, как нам досталось такое счастье. Вот именно: не мы заслужили, а нам досталось. Не совсем даром, нет. Помучиться пришлось всем, особенно поначалу. Только не надо мне говорить, будто вы никакого особенного счастья не ощущаете. Это оттого, что вам сравнить не с чем. Молодые вы еще. Дети совсем. А я сравнить могу, потому как хорошо ее помню, ту, прежнюю жизнь.

Эй, Семен, ты брось гундеть. Что за привычка встревать в чужой разговор? Не видишь, что ли, у нас тут беседа. Парням польза, а мне развлечение. Ну иди, иди себе, не мешай…

Так вот я о чем, значит. О прежней жизни. Жил я тогда в большом городе, даже очень большом. Десять с лишним миллионов живых душ. Если всех людей из домов разом выгнать на улицы да во дворы, так они теснее встанут, чем деревья в самом густом лесу. Домищи, чтобы вместить такую прорву — огромные, и в двадцать этажей, и в сорок, и даже больше. Не деревянные, как у нас, а из специального камня — железобетон называется… Чего? Ну да, смешное слово.

А между домами — улицы, да такие, что посередине нипочем не пройдешь. Машины там — вжик, вжик! В обе стороны. Одни туда, другие обратно, притом в несколько рядов. Как муравьи на своей тропе, только каждый такой «муравей «поболее телеги будет, и несутся они так, будто без их обязательного присутствия за тридевять земель через пять минут непременно мировой катаклизм случится. Шум, гам, дышать нечем. Дня не проходило, чтобы кого-нибудь не задавило или чтобы машины не столкнулись. Честное слово, не вру. А ведь жили люди в этом кошмаре. Человек, он ко всему привыкает.

Чем занимались? Кто чем, но по большей части чепухой всякой. Ну, заводы стояли, дым в небо пускали из труб — это я еще понимаю. Много народу на тех заводах работало, вещи разные делало, те же машины, к примеру. Кто поезда под землей водил, кто за порядком присматривал, кто торговал, кто еще чего… Но больше всего народу работало в конторах. Скажу прямо, я этого не видел, мне старики рассказывали… вот как я вам сейчас. Трудно поверить в такое, а еще труднее понять, но вы уж постарайтесь.

Приходит человек в один из этаких большущих домов и первым делом включает компьютер. Это, значит, ящик такой для тупых, ну и для лентяев тоже. Кому, скажем, лень считать, или нарисовать чертежик какой-нибудь, или написать что-то — компьютер тут как тут. Сидят. Морщат лбы, губы кривят, зады расплющивают. Иной ткнет в клавишу пальчиком и снова сидит час, якобы думает. Считается — работает. А если начальник не видит, так подчиненный развлекается. В игры играет или по Сети общается с такими же обормотами, каков сам. И то сказать: работа у многих такая, что от пустой забавы ее не сразу и отличишь.

Смешно? Нет? Ах, тебе завидно? Глупый ты, молоко на губах не обсохло. Хочешь попробовать такой жизни? Теперь уже не попробуешь, и не мечтай. Можешь, конечно, бражку гнать из ягод или мухоморы жрать, и будет тебе счастье. Примерно такое же, как перед компьютером, это я тебе точно говорю. А станешь подолгу задумываться о той жизни — считай, пропал. С глузду двинешься. Вон как дед Андриян, который режет по дереву всякие вещи из прошлого — микроволновки там, ноутбуки, мобильные телефоны… Вся изба у него в деревянных идолах, и он на них молится. Спятил, одно слово.

Нет, что было, то уж совсем прошло. Кончено. Навсегда. Вперед глядеть надо, не назад… Эй, ты чего вертишься? Тебя для чего сюда прислали? Слушать? Вот и слушай.

Вот что я скажу: дураки люди были тогда, ничегошеньки в жизни не понимали. И я дурак был, не стыжусь сознаться. Мы ведь как считали? Сыты, одеты, в тепле сидим, вода горячая прямо в дом по трубам бежит, работой не шибко утруждаемся — вот и ладненько, так и должно быть. То есть не совсем так, а чтобы еще лучше: меньше трудиться, слаще пить-есть, и еще чтобы геморроя от сидения не было. Ну и, само собой, чтобы всякие финтифлюшки электронные вокруг нас так и кишели — их тогда прибамбаса-ми называли. Чтобы еще мощнее, еще мельче, а главное, еще круче — мол, у меня одного такое, а у вас нет. А как у вас оно появится, так я свое продам или выброшу и взамен самый наиновейший прибамбас себе куплю. Я, мол, современный, меня девочки любят, завидуйте мне… Смеетесь? Ну, смейтесь, смейтесь…

Я хоть не сразу, но понял: нельзя человеку предлагать все, чего ему хочется. От такой жизни устают, когда всё перепробуют, и уже жить ленятся. Больной мир, и люди в нем больные. Хуже всего, когда человек болен, а думает, будто здоров. Есть такие болезни, взять хоть алкоголизм. Ну, у нас-то болезнь была иная — «весьмирдлянас». Не мы ему чем-то обязаны, а он нам, поскольку мы в нем родились. Осчастливили его собой.

И при всем том полная беспомощность! Ни избу поставить, ни выжить в лесу одному, ни даже дров толком напилить-наколоть — ну ничегошеньки не умели! Городские — они такие. Да только кто в ту пору не был городским? Мало оставалось таких, неиспорченных.

Мы, русские, в этом смысле были еще ничего, а уж если на остальной мир взглянуть… Ох, держите меня! Как бедствие какое ни то стихийное, так сразу у них та еще дурь полосатая. Сначала глазеют на вулкан или, например, на цунами, как оно к ним идет, фотографируют да радуются, как будто силы природы существуют исключительно для их удовольствия, а потом: «Ах, спасайте меня!» А чего дураков спасать-то? Зачем? Они ведь до самого конца убеждены, что не они дурни, а мир устроен несправедливо, причем не весь, а так, местами. Да почему ж несправедливо? Очень даже справедливо! А если ты глупый, то и страдай за свою глупость или резко умней, верно я говорю?

Ум — это ведь еще не мудрость. Ум — это когда человек правильно понимает, кто он такой в этом мире и что в какой ситуации делать не откладывая. А коли упрямо не понимаешь — ну извини…

Теперь-то таких дурней совсем мало осталось, и за то природе отдельное спасибо. А с чего пошло начало, а? С чего, я спрашиваю? Ну хотя бы вот ты ответь, с чего? Да, я с тобой говорю, чего вертишься? Ну?

То-то. С микосиликоидов. И выходит, что они нам благодетели, хоть и грибы неразумные.

Помню, как все начиналось. Сперва понемногу, и никто ничего не понимал. Ну мост бетонный рухнул ни с того ни с сего, ну дом рассыпался — печально, конечно, а бывает. Шум, крики, телекамеры, суд над строителями, журналисты пеной исходят. Потом — бац! — сенсационное открытие: найдены споры грибов, пожирающих бетон. И кирпич тоже, но медленнее. Вселенская напасть! А напустить на нее ученых с ихними ядами и техникой! А обеспечить их по первому разряду, чтоб поскорее новых ядов напридумывали! А создать им все условия! Потому как ежели они не справятся, то всей цивилизации хана и амба. Карау-у-ул!..

Чего веселитесь-то? Хорош ржать. Честное слово, не вру — именно так люди и думали. Не верили в зарю новой жизни, а верили в хану и амбу. Вам, молодежи, теперь этого не понять, а вот я понимаю. Им бы пораскинуть мозгами, людишкам тогдашним, ан нет — разучились. Услышал что-то по телевизору — это тоже ящик такой, — пересказал своими словами знакомым, и готово, сошел за умного. Из тех, о ком говорят: хорошая голова, да дураку досталась.

Ну, сколько-то народу было задавлено рухнувшими домами, это факт. А только не меньше людей посамоубивалось, когда увидело: всё, конец прежней разлюли-малины. Дурак всегда скор на выводы. Видит он: стена дома, где у него квартира на четырнадцатом этаже с ванной и теплым сортиром, начала понемногу крошиться. Потом глядь — грибы из нее полезли дружно, как опята. Очень похожи, только фиолетовые и несъедобные. Ну, значит, дело ясное: собирай вещи в узел и дуй в деревню, пока тебе на маковку не упал трухлявый потолок, руби избу, потому как микоси-ликоиды на дереве не растут, а о каменном доме забудь навеки. Верно говорю, нет?

Ага! Как только до самого тупого дошло, что мир меняется без возврата, самоубийцы на тот свет табунами пошли. На рельсах расстелились, из окон посыпались, а уж бельевых веревок извели на себя столько, что, ежели их связать вместе, можно как раз достать до Луны. У химиков-то ничего с микосиликоидами не вышло — ну не желали силикатные грибы помирать от ядов! Уж как с ними ни бились, каких только мер ни применяли — и распыляли на стены и балки какие-то эмульсии, и примешивали в бетонные смеси всевозможные добавки, и облучали чем-то — все без толку. Замедлить грибной рост еще удавалось, а прекратить совсем — вот вам!

Откуда взялся гриб — неведомо, как с ним бороться — неизвестно, такие вот дела.

Особенно возопил народ, когда дошло до самого глупого: потеря бетонных и кирпичных жилищ — даже не полбеды, а такая мелкая малость, что и говорить о ней не стоит. Чепуха на постном масле. Настоящая проблема в другом: без силикатов нет доменных печей, мартенов и прочей металлургии, а без металлургии нет ничего. То есть это тогда люди так думали. Мы-то с вами знаем: все, что человеку на самом деле нужно, у него есть, а лишнее — это еще надо посмотреть: не баловство ли? Сто против одного, что окажется баловством.

Но тогда казалось, что мир воистину рушится. Грибы сожрали огнеупоры — и привет горячий. Металлы плавить не можем. Плотины крошатся, напор воды не держат — спустить воду, покуда сама не прорвалась, и долой гидроэнергетику. С тепловыми электростанциями тоже не лучше. Значит, производим электричества вдесятеро меньше, чем прежде, и производство постоянно уменьшается, металла нехватка, запчастей нет, вся промышленность, от тяжелой до радиоэлектронной, сипит и задыхается, а главное, впереди не видно никакого просвета. Цивилизация кончилась, человечество обречено. Какое-то время еще побарахтаемся, а потом переселимся поближе к природе, будем желудями питаться и по веткам прыгать… Хватит ржать, сказано вам! Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха…

Кто мало что почувствовал, так это чукчи и еще эскимосы всякие. Ну какое дело эскимосу до бетона и огнеупоров? Вот в Африке, говорят, хуже. Краем уха слышал, что берберы всех коз у себя повывели, потому что коза — первый враг дерева. Теперь они овец разводят и из последних средств за опреснение морской воды взялись, потому что леса у них там не растут без полива, а дерево всем нужно. Их глиняные-то дома, знамо дело, развалились.

Ну да Африка далеко, леший с ней.

Европейцам, надо сказать, тоже пришлось несладко. Кто выиграл, так это мы, Россия. У нас леса, у нас житье. Недаром к нам так и лезут отовсюду всякие пришлые, а мы смотрим, что за люди, и ежели негодящие, ежели по своим законам прожить надеются — от ворот поворот. Так-то.

Но и нам это не сразу далось, ох, не сразу. Покуда поняли, что вот оно, счастье, натерпелись. Не от грибов натерпелись, не от природы — от самих себя. Уклад был не тот. Да, собственно, никакого уклада поначалу не было.

Вот, скажем, наше село. Раньше здесь хутор был — один домишко, да полтора сарая, да бабка слепая лет девяноста с гаком, одна-одинешенька. Теперь — сами видите. Тех халуп да землянок, какие мы понастроили где попало, только-только из города вырвавшись, уж вовсе не осталось. А главное, народ был невыделанный, каждый сам по себе да еще с прибабахами насчет личной свободы и обеспеченных кем-то прав. А кем? Кто тебе будет их обеспечивать? С какой стати? Твои проблемы, ты и решай.

Что? Ты… это… как тебя звать? Иваном? Ты, Иван, не ерзай, в глазах мельтешит. Сидеть неловко? Понимаю… А ты встань, небось не рассыплешься. Чего говоришь? Помогать надо друг другу? Всем миром? Правильно. Только мы в те времена до этого еще не докумекали.

Пришлось докумекать. Тоже, конечно, не сразу. Харчами делились друг с другом, это я помню. Хотя тоже находились любители урвать себе кус побольше, однако ж до февраля с голодухи никто не помер. В Осиновке о ту пору большой продуктовый склад был, ну мы туда и ходили за двадцать верст. Да не мы одни. Осиновским это не больно-то нравилось. Попервоначалу мы с ними в колья бились, а потом, когда они Плюху Жукова жаканом застрелили, мы к ним в открытую уже не ходили. Только тайком да ночью. И я, пацаненок, ходил.

Ну, перезимовали кое-как. Человек пятнадцать к весне умерло, да и у прочих животы к хребту прилипли.

Что дальше делать? Как жить?

А был среди нас такой Руслан Фатихович, мужик крепкий, хоть и нехристь. Собрал он нас на сходку. Надо, грит, учиться крестьянствовать, не то околеем. Перво-наперво: распахать, заборонить поле. Добыть, хоть с боем отбить, посевной материал. Инвентарь достать. Хорошо бы угнать трактор или хотя бы лошадку. Нет — на себе будем пахать. Женщин — на огороды. Ребятишек — на рыбную ловлю, на сбор лесных даров. Щавель, крапива, улитки с лягушками — сожрать все можно. Хоть воробья из рогатки, да подбей. Хочешь лопать — приноси пользу. Дармоедов не кормим.

Да, мол, вот еще что. Настоящие избы рубить надо, а халупы — побоку. Строим всем миром, распределяем по жребию, и так до тех пор, пока каждая семья не въедет в новый дом. Годится?

Пошумели мы, кто-то насчет колхоза сострил, но согласились. Выбора-то нет. К середине лета построили первый дом. Уж не знаю, как Руслан со жребием схимичил, а только дом ему достался. Ничего, говорит, будем еще строить, всем хватит.

До сбора урожая построили еще два дома. Хорошие вышли дома, только без оконных стекол и с глухими ставнями — стекло ведь тоже в некотором роде силикат. Печи сложили из дикого камня, какой в полях валяется. Правда, мало его осталось. Спросите любого ученого, из чего в основном состоит земная кора? Из силикатов. Как только гранит или шпат какой-нибудь вылез на поверхность, так глядь — фиолетовыми грибами оброс, а там и рассыпался в пыль. Да вы видели это много раз.

Но не о камнях речь, а о том, что начали мы понемногу верить: жизнь налаживается.

Бац! Приезжают аж на четырех джипах. В коже, с оружием, наглые. Бандиты, словом. Они до той поры в городе шуровали, да город окончательно рассыпался и городом быть перестал. Значит, по их понятиям, пора садиться на шею тем, кто сбежал в деревню и с нуля новую жизнь подымает. Нам то есть. Подходящая шея.

Здрасьте-приехали! Всю жизнь мы о том мечтали.

Постреляли они немного, больше для острастки. Тут Руслан и говорит: «Стойте тут, договариваться с ними я пойду». И пошел. Кое-кто его даже зауважал — бесстрашный мужик! Только недолго продержалось то уважение.

Воротился — так, мол, и так. Мы их кормим от пуза, и ежели бабу или девку какую захотят из наших, так чтобы им не перечить, а они нам за это защиту. От кого? Да хоть бы от осиновских. Или от других бандюков, мало их, что ли?

Мы так и ахнули. А дома построенные? Сколько сил вложено! А урожай? Он хоть и порядочным ожидался, да все одно ясно: к весне снова клади зубы на полку. А тут еще этих корми от пуза?

Руслан наш на то усмехнулся: ничо, прокормим. А домишек вы себе еще понастроите. И пошел.

«Вы«, значит. Уже не «мы», а «вы». Отделил.

Приуныл народ. Кучками собирается, судачит, ругается вполголоса. Кое-кто уже мыслит бросить все к черту и махнуть куда-нибудь в совсем глухие леса, где и джипу не проехать. Да только все это больше на словах, чем на деле. На деле совсем другое вышло. Бабы, какие помоложе, да девки в лесу попрятались. А в крайней землянке собралось человек десять мужиков да я, мелкий шкет, потому что случайно их разговоры подслушал. Не хотели они брать меня с собой, а пришлось, чтобы не выдал. Не, я не выдал бы, зря они боялись. Я и тогда считал, и теперь считаю: правильно люди решили. Нечего ждать по российской привычке, когда совсем худо станет. Свербит — думай. Придумал — говори, если дело не одного тебя касается. Сказал — делай.

И сделали. Бандиты от нас такой скорости точно не ожидали. Заняли они новые дома, самый лучший — «бригадиру», два других — рядовым, и Руслан с ними. Он для них человек полезный, вроде старосты деревни.

Вмиг друг друга поняли. По научному — симбионты. Ну а мы, значит, планктон. Чего с ним чикаться? Не слепые, видят: бабы у них, старики, дети малые. Всех жалко. Значит, всё вытерпят, только бы до смертоубийства дело не дошло.

Только зря они так думали и караульных не выставили. Ночь тихая-тихая была, только цикады на лугу стрекотали. А под утро запылали разом все три дома. Двери мы потихоньку подперли, ставни тоже, хворост таскать не стали, чтобы не нашуметь, зато плеснули на стены и крыши бензином, какой добыли из бандитских же джипов. Крыша — дранка. Запылала вмиг. Изнутри — крики матерные. Потом пальба сквозь двери и ставни, да только без толку. Потом уже ничего, даже воплей почти не слышно, так сильно огонь гудел. Только один бандит и выскочил, чтобы смерть принять не в доме, а во дворе.

Вот такие пироги. Хоть и жаль нам было того, что своими мозолями да по́том добыто, а как иначе? Избы можно и новые срубить, а где новый стержень для души возьмешь, если прежний потерял? В иных деревнях такие же бандиты по многу лет бесчинствовали — жидковат оказался тамошний народец. Иные за сто верст к нам тайком приходили — за опытом. Была охота ноги бить! Какой опыт, зачем? Все, что тебе нужно, ищи в себе, а коли не найдешь, то я уж не знаю… Только тот раб, кто рабом быть согласен.

Ну чего забубнили? Известные вещи говорю? Всякий раз одно и то же?

Да, всякий. И еще не раз придется вам это выслушать, покуда в разум не войдете. Я помру — другой найдется. Должен же кто-то вас учить.

Что, уши вянут? Да ты, Митяй, никак уйти хочешь? Ну-ну, ступай. Сколько горячих тебе нынче по заднице перепало — десяток? Сейчас еще столько же добавят — и обратно сюда, меня, старика, слушать. Не отвертишься. Потому как одних розог мало — кого высекли, тот понимать должен, во-первых, за что, а во-вторых, почему нельзя иначе. Вот тебя — за что? Лесину свалил, пенек выше нормы оставил? Ну и правильно, по грехам твоим десять розог — в самый раз. Лесина только рубится быстро, а растет медленно. Что у нас есть-то, кроме леса? Камня дельного совсем мало, железо бережем, тяжким трудом оно добывается. А раз леса много, то его и не жаль, так, что ли?

То-то. Все ты понимаешь, а упрям — колом не перешибешь. Специально для тебя расскажу еще одну историю. Это уж лет через пять было после того, как мы бандитов пожгли. Выбрали, значит, в старосты самого рассудительного, а при нем сход из мужиков, какие потолковей и постарше. Живем. Я в ту пору вымахал с коломенскую версту и начал на девок заглядываться. Присмотрел одну по сердцу, Катей звали. Она была из новеньких, тоже бывшая городская. Много тогда людей по свету бродило — кто со временем осел где-то и корни пустил, а кто и сгинул. Очень многие за развалины городов до последнего держались, все надеялись, что на микосиликоидов найдется управа или они как-нибудь сами собой вымрут. Жили хуже всяких крыс, копались в кучах хлама, всё еду искали. Но еда та, как сказал бы биолог, принципиально ограниченный ресурс. Кончилась — иди гуляй. Кошки с собаками, какие уцелели, и те из городов ушли. Вороны над городами перестали летать.

Ну так вот. Пришла Катя к нам в деревню не одна, а с больной матерью. Выделили им пустующую землянку — берите пока, не жалко. Не знаю уж, чем Катина мать болела — по-моему, всеми болезнями, сколько их есть. Охает, стонет, работать не может. Потом, правда, на чужом огороде ее застукали, когда она ночью на промысел вышла. Гребет все подряд в мешок этак по-хозяйски размеренно, как комбайн, и охать забыла. Еще и до того соседки судачили — белье у них с веревок стало пропадать. Сроду такого в нашем селе не водилось. Шепотки пошли, подозрения, взгляды косые. Вроде и свои кругом, а как будто чужие. Неуютно.

Ну, уличили наконец, а что делать — непонятно. Собрался сход, решает. Одни говорят: всыпать воровке орешника, как полагается, да прилюдно, да хорошенько! Другие в сомнении: а вдруг она вправду больна, а не прикидывается? Помрет ведь под лозами. Вон — в землянке лежит, стонет. Третьи: гнать ее из села, раз выдрать нельзя! Вот еще новости — не тронь ее! Ты куда пришла, дорогая? К дикарям? Так и у тех свой закон имеется.

Я-то, конечно, подслушивал. Тревожно стало, и сердце будто клещами сдавило: а ну как правда выгонят Катю мою ненаглядную? Ведь она мать не бросит. Решил: буду упрашивать мужиков. На колени встану. А нет — брошу все и уйду вместе с Катей куда глаза глядят.

Слеп был, что верно, то верно. Кто влюбленный, с тем еще хуже бывает. Забыл, что яблочко от яблоньки редко далеко откатывается. Бреду, как в воду опущенный. В лес забрел. Слепни кусают — я не чую. Солнце садится, и сосны стоят огненные. Красота дивная, а мне не до красот.

Вдруг дымком потянуло. Опа! Глядь — Катя моя ненаглядная под кучей валежника огонь раздувает. А куча нарочно собрана возле трех сухих елей, какие я уж давно на дрова присмотрел, да все было недосуг свалить. Знаете, как вспыхивает сухая ель? Свечкой! В один момент.

Не понял я тогда, что у Кати было на уме, — просто-напросто пожара испугался. Лето стояло сухое, и ветерок дул точно на наше село. Пойдет с этой стороны верховой пал — через час от села головешки останутся. Не отстоишь. Ну, заорал я не своим голосом, кинулся тушить. Катя, как меня увидела, давай уносить ноги. А нижние ветви ближней ели уже горят!

Как я с огнем голыми руками воевал, сами сообразите. Но не поверите — сбил пламя с веток! А мох сухой? А кусты? Одежда дымится, руки и лицо в пузырях, а сделать ничего не могу, огненный круг все шире, еще чуть-чуть — и пойдет пал по лесу. Повезло: мужики из села увидели дым, прибежали кто с чем. До полуночи мы огонь сбивали и топтали, а потом еще дежурили до утра, чтобы не возродился. И, ясное дело, вопрос: кто виноват?

Я всю вину на себя взял. Так и так, мол, помрачение разума нашло. Разжег костерок там, где не надо. Почто жег? А просто так. Захотелось.

Мужики мне ни на грош не верят, а я на своем стою. Я, мол. Настоящую-то поджигательницу никто не видел, хотя подозрения были. Мне: «Опомнись, дубина! Ты ж наш, ты ж в доску свой! Кого покрываешь?» Я в ответ: «Никого, вот крест. Виноват — отвечу».

И ответил. За большую вину, сами знаете, полагается сто ударов, ну а мне за упрямство всыпали двести. Все хотели, чтобы я в своем вранье раскаялся и на истинную виновницу указал. Кати с мамашей в ту же ночь след простыл — ушли они из села и больше не возвращались. Попытались со злости нас пожечь да и побрели по свету искать, где люди пожиже, где должного уклада нет, где за чужой счет прожить можно. Есть такие — больше клопы, чем люди.

Только я ничего этого тогда не понимал. Лежу на лавке со спущенными портками, руку закусил, справа и слева лозы свистят, все село собралось смотреть. Десять ударов — передых. И вопрос мне: «Ну так кто зажег, ты? Врешь. Говори правду. Ах, все-таки ты? Ну тогда вот тебе еще!» Озверели мужики, лупят что есть силы, да с оттягом. Вот тебе еще разик! И еще! С пылу, с жару. Осознал, нет? Тогда на еще!.. Я себе руку чуть не до кости изгрыз, а двести ударов выдержал. Сознание, как назло, уж потом потерял, когда меня домой тащили.

Мать меня лечит и жалеет, только я ее не слушаю. В голове одна Катя. Не верил я, что она тварь, не верил, что насовсем ушла. Мечталось: вернется, и если не обнимет, так хоть спасибо скажет. Пусть хоть взглянет на меня не как на пустое место. Куда там! Молод был, глуп, да и любил ее сильно. Кто любовью не страдал, тому не понять.

И зря, доложу я вам. Жаль мне вас, кто не испытал. Вот хоть тебя, Антипка. Сей раз тебя небось за пакость какую-нибудь секли? Ну правильно, не за любовь же. Чешись, чешись. Не запоет твоя душа под лозами, нищий ты, не жизнь тебе дана, а так — огрызок. Что вспомнишь на старости лет? Разве кувыркалась душа твоя в небе жаворонком, разве пела? Мало ли, что моя пела сдуру — главное, пела! Это даже хорошо, что меня тогда нешутейно выдрали — лучше запомнилось.

Прошло время, образумился. И как будто пелена с глаз упала — разглядел Дашу-Дашеньку, соседку. Когда я поротый в избе лежал, она к нам по двадцать раз на день забегала — то молочка мне принесет, то медку, и уходить не хочет. А я ее гоню, будто дурной, счастья своего в упор не вижу. Не скажу, что красавица — куда ей до Кати что лицом, что фигурой, — ан вышло, что лучше Даши для меня никого в целом свете нет. Вот как оно в жизни бывает.

Прошло немного времени, посватался. Осенью свадьбу сыграли. Мы с Дашей будто два ручья слились и вместе потекли. С поля домой иду — радуюсь. Детей подняли, потом внуков. И было нам счастье до того дня, когда моя Дашенька поутру не проснулась. Бывает, во сне ее вижу, и она зовет меня к себе. И то верно: пора бы. Пожил на свете достаточно. Однако вас вот, балбесов, приходится уму-разуму учить — значит, не все дела еще переделал.

Вот, скажем, тебя, Влас, за что драли? Хотя знаю, вспомнил: за буйство пьяное. Это ты, значит, Николаю оба глаза подбил? Ну и поделом тебе всыпали. Думаешь, пить всем дано? Это искусство. Не владеешь — ходи поротый.

Тебя, Антипка, я даже спрашивать не желаю, ну а ты, Иван? Серьезный вроде парень. Обругал, говоришь, матерно? А кого? Тетку Матрену? Ах, она первая?.. Ну-ну. А ты, стало быть, не выдержал и отбрехнулся. Молодец! Отбрехнешься еще разок — получишь вдвое больше и опять ко мне попадешь, на беседу. Что «несправедливо»? Ты смекни: сколько лет ей и сколько тебе? Какое еще равноправие? Ты где таких слов нахватался?

Она троих детей подняла и троих похоронила — чем ты ей ровня? А на заметку возьму. Войдет это у Матрены в привычку — никуда от нее орешник не денется, можешь ей передать.

Про тебя, Митяй, уже знаю. Кто у нас остался — ты, Егор? Ну а тебя-то за что? Ась? Отказался глинище раскапывать? И сколько дали — десять? Все двадцать? И это, по-твоему, много?

Я бы еще добавил. Почему, почему… По заднице! Ты что, меня совсем не слушал? О чем я тебе толковал битый час? О силикатных грибах я толковал! О том, что без них не было бы России. Или я это пропустил? Стар стал, мысли в голове путаются. Так слушай и не перебивай. Еще раз: микосиликоиды — спасение России. Без них она уже исчезла бы с карты, это как пить дать. В прежние времена, с точки зрения ее властей, в ней только и было ценного, что газ, да нефть, да некоторое количество людей, которые все это из-под земли добывают да перекачивают тем, кто поумнее. Свои, значит, дураки, стадо и вообще лишние. Ну и убедить их в том, что они и в стаде свободны, развратить мелкой вседозволенностью и принять такие государственные программы, чтобы вроде как забота о людях, а на деле — вымирание. Пенсии старикам платить, чтобы дети и внуки могли их не содержать. Пусть нищенские пенсии, ан все же с голоду не околеешь. А раз так, то вроде бы и детей рожать незачем. Планирование семьи, личная карьера, мягкие законы, да много еще чего — вроде все на благо, а на деле в точности наоборот. Чему тут завидовать — пиру во время чумы? Если бы все осталось, как было, вы бы попросту не родились, понятно вам?

Народ? А что народ? Сказано же: развратился. И вымер бы в лучшем виде, если бы не микосиликоиды. У западных народов с их привычкой платить кому ни попадя незаработанные деньги еще хуже было. Опять же, от корней они сильнее оторвались, чем мы, им с нуля начинать куда тяжелее было. Да и мы поначалу думали — кошмар, напасть, бедствие ужасное, а оказалось — лекарство. Новая попытка. Дунул судья в свисток и не засчитал забег. Фальстарт называется. Оно и к лучшему. Всякому, в ком есть хоть немного ума, еще в старые времена было видно: не туда бежали и не так. А бежали!

И ты, Егор, отказался копать глину? Спятил, не иначе. На чем же будут расти силикатные грибы, спасение наше, ась? На пнях? На навозе с соломой, как шампиньоны? Не будут они там расти. Не дай бог, наступит такой день, когда погибнет последняя грибная спора, что тогда делать станем? Нет уж, не надо. Пусть все останется, как есть. Сам вижу, что не идеально, но лучше так, чем никак. Поэкспериментировало человечество — и напоролось. К своему счастью, я так понимаю. Ну а вы-то — поняли? А поблагодарить общество за науку догадались? Тогда прощевайте до следующей беседы после порки. Шучу, шучу… Свободны, короче. А мне вздремнуть пора…

Ах, как хорошо посидеть на завалинке летним вечером под теплым небом, пронизанным стрижами! Старик привалился спиной к бревенчатой стене, прикрыл глаза. Под бок, взявшись невесть откуда, подобрался ласковый кот Тишка, боднул головой просто так, не требуя рыбки, заурчал. Вот и коту хорошо. Кот-котик. Не голодный — значит, сколько-то мышей сегодня поймал. Вот и молодец.

О-хо-хонюшки… А ведь правду сказал парням: пожил на свете достаточно, пора в домовину. Жизнь выпала длинная, сколько дел успел переделать — не сосчитать. Ослаб, сносился, а к себе жалости нет, еще годен кое на что. К примеру, мастерить жилье для дятлов — санитаров леса или делать кое-кому словесное внушение после внушения орехового. Польза? Польза.

Тем, кого нынче драли, польза явная. Молодежь нынче шустрая, так и кипит — это хорошо, зато норовит выпустить пар во всяческих непотребствах — это плохо. Ничего, эти еще не потерянные, даже Антипка. Войдут в разум, никуда не денутся. Да куда им деваться-то? Или уходить и пропадать, или жить, как велит общество.

Кто посмышленее, тот найдет себе умственное место — агрономом станет, или лесопатологом, или врачом, или библиотекарем, или даже инженером, у них много работы. Дороги, мосты, связь, добыча металла, что нынче очень непросто… Цивилизация-то не погибла, погибли лишь старые глупые представления о ней. Ну и мир их праху, авось не возродятся.

Не так уж интересно, что будет дальше; главное — живут люди, и живет страна. Живет, и нет никакого страха, что сгинет, пропадет, развеется. Хрена вам — будет жить. Вот и ладно, а подробности — дело десятое…

Об одном только не сказал парням — о том, что обидно и унизительно быть обязанным спасением страны фиолетовым грибам. Неразбавленная правда — самая горькая вещь на свете. Ладно, сами догадаются. Нечего тыкать их носом в… это самое. Человек — он тогда звучит гордо, когда есть для него в мире нечто большее, нежели он сам. Посечь ради усвоения ими этой истины — полезно, а душу не тронь. Может, именно эти ребята или их правнуки покажут, что нет в человеке неистребимых дефектов, что человечество в следующий раз сумеет обойтись и без микосиликоидов?

Хочется верить. А пока — копайте глину. Выкапывайте ее побольше.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

С именем Александра Громова критики связывают возрождение традиций «твердой» научной фантастики в постсоветской эпохе.

Коренной москвич Александр Громов родился в 1959 году. Получил хорошее техническое образование в Московском энергетическом институте. В течение многих лет работал в НИИ Космического приборостроения, время от времени подрабатывая на стройках. Работа по специальности наложила отпечаток и на одно из двух главных увлечений писателя — он заядлый астроном-любитель и даже собственноручно соорудил телескоп. В настоящее время живет за счет литературного труда, а в свободное время — заядлый байдарочник: каждое лето с семьей и друзьями он отправляется в многодневные походы по рекам Русского Севера.

Литературный дебют А. Громова состоялся в 1991 году, когда «молодому» писателю перевалило за тридцать (рассказ «Текодонт» в приложении к журналу «Уральский следопыт»).

Самый последовательный апологет «твердой» НФ Громов стартовал в литературе в ту эпоху, когда там правил бал фэнтези, а критики в один голос твердили о смерти научной фантастики. В 1995-ом в нижегородском издательстве «Параллель» увидела свет первая книга фантаста — сборник «Мягкая посадка», куда вошло все лучшее, написанное писателем к тому времени. Книга стала одним из самых значительных, ярких дебютов в российской НФ 1990-х. Уже в следующем году она была удостоена престижной литературной премии им. А. Р. Беляева, а в 1997-м заглавный роман сборника обретает еще одну авторитетную награду — премию «Интерпрес-скон». С тех пор почти каждая новая книга А. Громова оказывается в центре пристального внимания критиков и читателей, тем более, что фантаст, по нынешним меркам, не отличается плодовитостью. Напомним читателям книги московского фантаста: «Властелин Пустоты» (1997), «Год Лемминга» (1997), «Ватерлиния» (1998), «Шаг влево, шаг вправо» (1999), «Тысяча и один день» (2000), «Запретный мир» (2000), «Крылья черепахи» (2001), «Завтра наступит вечность» (2002), «Феодал«» (2005). В 2004 году в соавторстве с Владимиром Васильевым выпустил роман «Антарктида Online», по существу открывший новый поджанр фантастики — «альтернативная география» (термин А. Громова).

Произведения А. Громова неоднократно удостаивались премий «Интерпресскон», «Роскон», «Филигрань», «Странник», «Фанкон», «Сигма-Ф». Последний на сегодняшний день роман «Феодал» получил на фестивале «Звездный мост» премию «Золотой кодуцей» за лучшее НФ-произведение крупной формы.

Владимир ИльинФутурограмма

«Абсолютно секретно!

Президенту Объединенной Российской Империи — лично в руки, в запечатанном виде (если какая-нибудь сволочь из секретариата вскроет даже нечаянно — пусть вешается или прыгает в окно, не дожидаясь, пока за ним придут мои люди!!!)

Мой Президент!

Представляю Вам для ознакомления и принятия неизменно мудрого и дальновидного решения прилагаемый документ, который, смею полагать, не может не заинтересовать Вас как главу российского государства. Ввиду исключительной важности этого документа, мною было принято решение не оформлять его согласно установленным правилам служебной переписки, а оставить в том виде, в каком он попал к нам.

Речь идет о запротоколированной в письменном виде аудиозаписи (прилагается к настоящему документу в формате звукового файла), которая, с учетом ее специфики, была названа нами «футурограммой» (ФГ).

Разрешите пояснить, господин Президент.

Несколько месяцев тому назад на мое имя поступило секретное донесение от начальника N-ского филиала международного проекта по поиску внеземных цивилизаций (SETI) Абразина И. В. с приложением некоей звукозаписи, которая была произведена аппаратурой автоматической регистрации космических сигналов. В донесении было указано, что версия о возможной мистификации или информационной диверсии со стороны спецслужб иных государств исключается, так как, по заверению Абразина, это невозможно чисто по техническим причинам.

Прослушав запись, мною было отдано распоряжение о проведении спецрас-следования с целью выяснения всех обстоятельств и объяснения возможных причин данного феномена, а также последующего привлечения к ответственности потенциальных виновных лиц в попытке ввести в заблуждение наше государство в целом и его верных слуг в частности.

В результате расследования было установлено:

1) запись является цельной, а не смонтированной с помощью аппаратных средств;

2) прием фонограммы был осуществлен аппаратурой станции в автоматическом режиме в тот момент, когда сканирующая антенна была направлена в открытый космос;

3) фонограмма представляет собой сильно сжатый информационный пакет, вследствие чего время его приема составило всего 2,53 секунды;

4) специальная экспертиза установила, что звукозапись содержит несколько десятков фрагментов разговоров совершенно разных по возрасту, полу и, судя по манере речи, социальному положению людей (всего — около 100 коммуникантов). Все эти разговоры, по мнению экспертов, происходили в разное время. Основываясь на содержании разговоров, можно сделать вывод о том, что речь идет о промежутке времени длиной в несколько месяцев, лет или даже десятилетий. Об этом же свидетельствует тот факт, что начало записи отличается относительно высоким качеством и малым количеством помех и паразитных шумов, в то время как ближе к концу она становится все неразборчивее, громкость снижается, помехи нарастают и, в результате, отдельные места ФГ имеют лакуны и не поддаются расшифровке даже с помощью спецсредств.

В представляемый Вам текст ФГ были включены лишь наиболее значимые, на наш взгляд, фрагменты. Неразборчивые места обозначены в документе многоточиями.

Абразин И. В. и другие ученые полагают, что речь идет об аномальном радиоперехвате разговоров, которые могли бы происходить в будущем на территории нашей страны (последнее следует из того, что все диалоги производились на чистом русском языке, если не считать некоторых несоответствий лексических значений современным и употребления ряда незнакомых нам терминов).

По понятным причинам, я не был склонен доверять выводам экспертов о подлинности ФГ, несмотря на их высокую квалификацию и неоднократно доказанную лояльность. Именно по этой причине я не доложил о данном феномене прежнему Президенту, решив получить хотя бы косвенные доказательства того, что мы имеем дело действительно с чрезвычайным фактом.

Дело в том, что попытка идентифицировать коммуникантов в данной фонограмме дала только один стопроцентно положительный результат. Голос во фрагменте номер шесть был опознан как принадлежащий непосредственно Вам, мой Президент. Выступая с Посланием народу спустя две недели после Вашего избрания на этот высокий пост, Вы повторили слово в слово содержание указанного фрагмента ФГ. На основании расчета вероятности совпадений и прочих научных выкладок можно сделать вывод о том, что и остальные фрагменты записи могут быть признаны подлинными.

Другая группа привлеченных мною специалистов произвела содержательный анализ футурограммы с целью определения возможной картины того будущего, которое ожидает Империю в случае, если мы (то есть — Вы, мой Президент) не примем своевременных адекватных мер по предотвращению нежелательных рисков. Результаты этого анализа будут представлены Вам в самое ближайшее время.

И последнее.

Осознавая важность данного документа для судеб Отчизны и нашего народа, мною был принят ряд неотложных мер, которые, смею надеяться, Вы одобрите.

Во-первых, весь персонал N-ской обсерватории SETI во главе с Абразиным И. В. нейтрализован тем или иным образом с целью недопущения утечки информации, представляющей отныне государственную тайну.

Во-вторых, в обсерваторию назначен новый личный состав из числа самых надежных сотрудников нашей Службы, каждого из которых я проинструктировал лично на случай повторения подобных феноменов в будущем (хотя, опять же по мнению экспертов, вероятность этого составляет лишь несколько сотых долей процента).

Более подробный доклад по данному делу я готов представить устно в ходе возможной аудиенции, если Вы сочтете таковую необходимой.

С заверениями в глубочайшем уважении и с надеждой, что Вы не замедлите с реакцией на настоящую докладную записку.

Председатель Службы Имперской Бдительности (Верховный Бдительный) Н. У. Нещадимов»

Приложение

Футурограмма № 1

От… (числа)… (месяца)… года

(Извлечение)

Фрагмент № 1

— … голосовать-то пойдешь, Никитична?

— Господь с тобой, старая! Мне что — больше делать нечего? Огород вон не вскопан еще, да по дому делов — до осени не управиться! Да и за кого голосовать-то, скажи? По ящику посмотришь — все вроде золотые горы обещают, а как мы жили кое-как — так и живем… Коммунисты пришли — грабют, демократы пришли — тоже грабют, а уж про этих… либерал-демократов и говорить нечего… один их главарь чего стоит!.. На днях слышала, чё он по телику-то вякнул? Мы, говорит, всю страну наизнанку вывернем и обратно завернем, чтоб, значит, порядку больше было!.. Во как!

— Да я б тоже никуды не пошла в энтот раз… уж не помню, когда и за кого последний раз свой избирательный мандат отдавала… Токо пристал тут ко мне один агитатор… из городу специально залез в нашу глушь… Сто Рублев посулил, коль проголосую, значится, за ихнего кандидата… Вот я и думаю: мне-то кака разница, кого там выберут — все равно ить, сама знаешь, у них там в столице все уже заране известно, кто царем… то есть, президентом станет… а мне эта сторублевка очень даже кстати будет… Хоть лекарств наконец-то от ревматизму накуплю!..

Фрагмент № 2

— … Девушка, нарежьте мне, пожалуйста, тоненькими ломтиками полкило сыра «Пармиджано Реджано»!

— Не могу, у меня резка не работает!

— Но вы ведь только что на ней работали!

— И вообще, тот сыр, который вы выбрали, нельзя порезать — он сильно крошится!

— Но я часто его беру, и он прекрасно режется.

— Господи, ну вы что — не видите, что я занята, в конце концов?!..

Фрагмент № 3

— … тебе подушечку дать?

— Давай.

— Держи!

— Ой!.. Что это?

— Как — что? Подушка… чтобы мягче сидеть было…

— A-а… Я-то думала, ты мне жвачку «Орбит» предлагаешь…

Фрагмент № 4

— … А почему мне так мало положили пюре из манго и авокадо?

— Стандартная порция, 200 грамм!

— А на витрине эта же порция — гораздо больше!

— Ой, ну хотите, я вам так же, как там, по тарелке размажу?

Фрагмент № 5

— … Молодой человек, у вас продается шестиместный аэрокар?

— Цена — 265 тысяч.

— Меня не интересует цена, меня интересует наличие!

— Есть.

— Ну, и сколько он стоит?

Фрагмент № 6

— … Мое первое послание в качестве Президента посвящено будущему нашей страны. Я делаю вывод о том, что нынешняя бело-сине-красная Россия обречена. Она не способна жить в изменяющемся мире по многим причинам. Выход я вижу в изменении формы правления и государственного устройства, а также в ставке на технологии, которым нет аналогов в мире. Все это вместе взятое позволит нам построить необычную империю — мир миров, Объединенную Российскую Империю — именно так, все слова с большой буквы!.. Наступает время сделать решительный рывок из лап деградации и запустения. Только уже не ценой обнищания народных масс и демографических потерь. В этом нам должны помочь и необычные технологии, и дерзкие проекты, и сама атмосфера в нынешнем мире, в котором как никогда остро проявляются мерзости глобального капитализма. Отбросим глупые надежды тех оппозиционеров, которые благодушествуют, считая, будто можно выиграть схватку старыми способами, посадив народ на карточную систему, уповая на то, что даже в обчищенной стране останутся и нефть, и газ, и атомная бомба. Мы пойдем другим путем — очень высокотехнологичным. В результате, мы должны построить очень сильную державу, где даже небольшое население будет способно удерживать огромные территории. И эта страна станет цивилизационным лидером планеты! Лишь такая обновленная Россия сможет не только выстоять и победить в ожесточающемся на глазах мире, но и повести за собой другие народы, построив высокоорганизованный планетарный порядок…

Фрагмент № 7

— … я вам на днях отослал письмо…

— Бумажное?

— Нет, ОБЫЧНОЕ!..

Фрагмент № 8

— … слушайте, пацаны, кто-нибудь знает, о чем фильм «Анна Каренина»?

— Я только трейлер видел, и то не весь… Короче, типа мистического триллера. Как одна крутая телка типа Никиты гналась за одним наркодилером. Тот — раз, и на рельсы!.. А она — раз, и за ним!.. А тут — трансконтинентальный экспресс на полной скорости!..

Фрагмент № 9

— … Эй, пацан, сумку свою предъяви к досмотру!.. Эт чё за фигня?

— Шлем от видеоплеера…

— Че-то я никогда не видел таких плееров!

— Одна из последних моделей.

— Хм… здорово! Может, подаришь Лысому, а? Лысый, хоть и полицейский, а порнуху тоже любит смотреть… в свободное от службы время…

— Да пожалуйста!.. Только к нему обычные диски не подходят, а новые еще в продажу не поступили…

Фрагмент № 10

— … сенсация в развлекательной жизни столицы! Прямые спутниковые трансляции со знаменитых турецких тараканьих бегов! Прямо в баре, ресторане или в других людных местах Москвы вы можете делать ставки!.. Все точки нового тотализатора объединены в единую сеть с общим призовым фондом до миллиарда юмов!..

Фрагмент № 11

— … а теперь поднимите руки, те, кто умеет писать буквы и цифры… Что, неужели никто не умеет?!.. Да-а, плохо же родители подготовили вас к школе!

— А я зато умею на компьютере печатать!

— И я!

— И я тоже!..

— А вот я еще умею трехмерные объекты в «Фотошопе» создавать и даже анимировать их!..

Фрагмент № 12

— … вы слушаете трансляцию нового государственного гимна России в исполнении Президентского хора и оркестра.

(Хор суровых мужских голосов)

Божественна природою Россия:

Лесами, пашнями и степью, и водой,

Живых существ бесчисленных движения,

Широк простор, богатства под землей.

Твори добро, страна Россия,

И щедрой будь на красоту.

Есть у тебя немереная сила

Умом давать отпор любому злу.

Не обделена талантами Россия,

Искусные везде есть мастера.

Нести прогресс — ведь это их профессия

Вершить в Отечестве разумные дела.

Великолепна и словесностью Россия:

Богаче и милей нет в мире языка

Науки и искусств, и бытия согласия,

И значимость народа на века…

Фрагмент № 13

— … уйте, Павел Федорович! Извините, что опоздал на 20 минут, или на полчаса, но на 45 минут!.. М…

— Ну, я понимаю, когда — да… Что же мне с тобой делать, а?.. Чё смеешься?… Ладно, иди работать… Кстати, чем сегодня планируешь заняться?

— Да надо бы сделать то задание, которое Вы мне давали на прошлой неделе.

— Так это же работы — на пять минут!.. Получается — сегодня опять целый день бездельничать будешь?!

— Получается, так…

— М-да…. Ох… Ну, ладно… Сегодня еще бездельничай, а после праздников вовсю работать начнём…

— … вот, сделал всё, как вы просили, Павел Федорович…

— Ну, в принципе, верно. Но немного по-другому надо было. То есть, придется всё переделать.

— … ну вот, я переделал… Посмотрите: теперь-то правильно?

— Ох!.. М-да… Ой!. Чё-тоя седня… Вроде правильно, но что-то не то… Надо пойти перекурить…

— … Вот, я окончательно всё в божеский вид привел. Что вы по этому поводу скажете, Павел Федорович.

— А чё это? А-а… Ни хрена не пойму!.. В общем, давай потом как-нибудь, а?..

Фрагмент № 14

— … вы ко мне?

— Да-да, к вам, господин полковник…

— Подполковник.

— Что?

— Я говорю — не надо мне досрочно присваивать очередное звание, гражданочка.

— Хорошо, пусть будет подполковник. У меня к вам совершенно приватный разговор. И очень-очень важный…

— Дверь прикройте, пожалуйста.

— Что?

— Вы что — глухая, что ли?

— Извините, я просто очень волнуюсь, потому что первый раз в вашем военкомате…

— Военкоматом мы лет десять уже как перестали называться, гражданка. А теперь мы — вербовочно-призывной пункт. Вэпэпэ, стало быть… Так что у вас ко мне за дело?

— Ой, даже не знаю, с чего и начать-то…

— Так. Понял. Как у нас принято говорить — обстановку уяснил. Пришли за сына ходатайствовать?

— Вы прямо мысли читаете, господин полк… подполковник!

— Да какие там мысли! Просто такие просительницы, как вы, ко мне толпами сейчас идут… И понятно — почему. Очередной повод для исполнения конституционного долга каждым гражданином мужского пола назревает — я имею в виду призыв на срочную… А тут еще небольшую войнушку на границах с сопредельным государством наши отцы-командиры затеяли. Вот дамочки и бегут ко мне вприпрыжку…

— Все верно, только знаете, у нас совсем особенный случай. Сынок-то мой с детства болеет. И болезнь эта — очень редкая и до конца еще не изученная.

— Чем же он страдает, бедолага?

— Витилиго.

— Как-как?

— Ви-ти-ли-го. Вот я вам одну научную книжечку по этому поводу принесла, посмотрите, что там пишут…

— Да не надо мне никаких книжек! Это когда на коже белые пятна появляются?

— В общем, да…

— Хм. И большие пятна?

— Ну, пока не очень… А вдруг это заболевание в условиях вашей казармы прогрессировать будет?

— О-хо-хо, гражданка. По идее, я вас сейчас должен выставить за дверь, потому как болезнь ваша под законную статью комиссования по состоянию здоровья не подходит. Тем более — в военное время. Но… в принципе… ваш вопрос можно решить…

— И что же для этого требуется?

— А что вы так сразу покраснели? Переспать со мной я вам не предлагаю. Гм… Просто надо ж дать…

— Ждать? Но чего?

— Нет, по-моему, у вас со слухом точно — проблемы. Если бы призывали не сына, а вас, вы бы к строевой не годились. Шутка. Я говорю: надо ж… дать!

— A-а… Ну, так бы сразу и сказали! И сколько… ждать?

— Пять. И три нуля.

— Вот… пожалуйста… Ничего, что я — рублями, а не в валюте?

— О чем разговор? Мы ведь с вами не в магазине находимся!

— До свидания! Спасибо вам огромное!

— На здоровье!.. Э-э, постойте-ка! Как зовут-то вашего оболтуса?

— Саша… Александр Матросов, то есть…

— Хм, где-то я эту фамилию уже слышал…

Фрагмент № 15

— … Рефераты! Рефераты! Кому курсовые и рефераты? По доступной цене, быстро, надежно, безопасно и удобно!.. Прямо здесь, посредством мобильного Интернета!.. Что вас интересует, молодой человек?

— Про этот, как его?… экзици… эк-цизес…

— Экзистенциализм, что ли?

— Во-во, про него… Есть?

— Обижаете, юноша. У нас есть все и даже то, о чем вы никогда не мечтали… Сколько листов вам надо?

— А сколько один лист стоит?

— Десять электронных пунктов… просто задаром… В качестве бонуса могу предложить курсовую про критику чистого разума…

— Не, про разум не надо… А по интерпланетологии вы тоже делаете?

— И по терраформированию, и по астрофизике… По всем наукам о Вселенной — одним словом, всё что хотите…

Фрагмент № 16

— … в этом сезоне опять входят в моду короткие юбочки-плиссе и накладные ногти — только теперь не на руках, а на ногах!

— Да-да, и еще волосатые ушки! Дюбуан Гофрэ, например, считает, что это так сексапильно!

— А мне больше нравится пирсинг ресниц и перламутровые бридики на щечках!.. Вчера я заходил в «Голубую мечту» на Пятницкой — там о-очень большой выбор всяких симпатичных аксессуаров!..

— А я в обычном мегамаркете видел просто отпадную вещичку: кружевные панталончики с нашивным фаллоимитатором — представляешь, какая прелесть?!..

Фрагмент № 17

— … мы прилагаем все усилия для поддержания высокого уровня здравоохранения в нашем городе. В самое ближайшее время будут открыты еще один медпункт и два морга…

Фрагмент № 18

— … что сообщают по телевизору?

— Да ничего интересного. Инфляция, безработица… Курс доллара все растет, а вместе с ним растут и цены. Надвигается очередной правительственный кризис… Оппозиция находится в перманентном нездоровом оживлении и чинит всяческие козни, а потом злорадствует, потирая ладошки… Ну, и конечно, повсюду бандитизм, хаос, полный развал…

Фрагмент № 19

— … Три часа новосибирские железнодорожники гонялись за локомотивом магнитопоезда на воздушной подушке, который отправился в путь без машиниста. Машинист по неизвестной причине выпал из кабины, а локомотив продолжал движение со скоростью около 100 километров в час. Всего через сорок минут был дан сигнал тревоги, все станции были оповещены, а поезда переведены на запасные пути. Наконец, по вине стрелочника на небольшой провинциальной станции Рутино, переведшего стрелку «не по часовой, как обычно, а против часовой», локомотив угодил на тупиковую ветку, где благополучно остановился сам, врезавшись в пустой состав, предназначенный для перевозки тринитротолуола для горновзрывных работ…

Фрагмент № 20

— … Здравствуйте! Мне 24 года, и у меня висит ВШЭ!

— Простите?

— Я хотел бы работать у вас в Центре Урегулирования Убытков!

— Какое у Вас образование?

— Я же говорю — у меня дома на стенке красный диплом Высшей школы экономики висит… месяцев семь уже…

Фрагмент № 21

— … как-то сидим компанией у подъезда, пиво пьем, и подходит к нам мужичок — грязный, небритый, плохо одетый, трясущийся от нескончаемых запоев, короче, типичный бомж. Ну, и говорит, мол, ребята, не дайте помереть — купите бутылку пива. Кто-то из наших решил поиздеваться и говорит: если по-английски скажешь, что в этом доме 2 подъезда и 5 этажей, куплю тебе бутылку пива, а если еще скажешь то же самое и по-французски — куплю целый ящик! Мужик, недолго думая, выдает: и по-английски, с чистым кембриджским акцентом, и по-французски так, будто родился во Франции. И ни единой грамматической ошибки!..

— Ну, и проставили вы ему ящик пива?

— Ага, щазз!.. Поржали от души, начатую банку «Клинского» бомжу сунули и послали на три буквы. Чисто по-русски!..

Фрагмент № 22

— … Ну, вы, блин, даете!.. Страна бьется в тисках нищеты, а вы тут жопы насиживаете да доклады делаете?!..

Кабинет министров называется! Короче так, слушайте, шо я вам скажу, паханы, как премьер-министр в законе… Ты за шо у нас отвечаешь, Вован? За финансы? И ты шо, не знаешь, как бабки наваривают? Вроде три срока за это намотал, а все тебя учить надо? Берешь, к примеру, кредит в МВФ под хрен знает скоко годовых, это мелочи… А когда придет пора отдавать с процентами, линяешь в подполье — и пусть эти гады-банкиры ищут тебя через Интерпол… А ты, рыжий, за что отвечаешь? Ах, за козла отвечаешь?.. Типа, пошутил, что ли? Типа, самый умный в нашем народном правительстве?!..

Фрагмент № 23

— … Люди добрые, извините, что к вам мы обращаемся. Переселенцы мы из одной бедной африканской страны. Приехали к вам на операцию по клонированию, а на центральном аэровокзале нас обокрали… Подайте кто сколько может, Христа ради! Не дайте замерзнуть среди российских снегов жертвам проклятой глобализации!..

Фрагмент № 24

— (на английском)… я знаю волшебные слова, с помощью которых в России можно открыть любые двери!

— (на английском) И что же это за слова?

— (по-русски, с акцентом) «К сибье» и «от сибья»…

Фрагмент № 25

— … теперь, дети, давайте поиграем в слова. Кто мне назовет домашнее животное на букву «К»?

— Клоп!

— Еще!

— Крыса!

— Еще… Ну, что же вы молчите? Неужели в доме у вас больше никто не живет на букву «К»? Ну? Ну?!..

— Может быть, крокодил?

Фрагмент № 26

— … хоть закон Краузе помнишь, балда?

— Сам ты балда!.. «Эс» помноженное на «эр», корень квадратный из трехчлена. Только при чем здесь Краузе?

— А про кривую Гаусса забыл?

— Сам ты забыл! Кривая не везде вывезет, понял? Ведь мы сделали поправку на нелинейную скорость снаряда! Вот послушай, что по этому поводу вещает Наставление: «Чтобы рассчитать дальность полета стомиллиметровой»… или стамиллиметровой, как правильно, а?

— Эх ты, грамотей! Правильно будет — «сто эм-эм», ха-ха!

— Тоже мне, юморист выискался!.. «Стомиллиметровой гамма-ракеты, летящей под углом… тэ-тэ-тэ… и имеющей начальную скорость… тэ-тэ-тэ»… так… вот: «нужно использовать метод Гаусса полного решения системы линейных алгебраических уравнений, метод итераций, кубические сплайн-функции, метод ломаных Эйлера и метод Рунге-Кутта». Понятно?

— Проклятие! Мы же, болваны, про сплайн-функции забыли, вот у нас ничего и не сходится!..

Фрагмент № 27

— … за что я люблю Россию-матушку — так это за ее красоту. Здесь очень красивая местность, дети, и эту красоту не могут затмить ни всякие там чернобыли, ни падающие не туда куда надо стратегические баллистические ракеты, запущенные во время показных учений, ни нефтяные корпорации с их массовыми пожарами, ни грибники-шашлычники, бросающие горящие окурки на высохших до гремучего состояния торфяниках, ни автомобилисты, безудержно плодящиеся как механические тараканы… Нет, пока что у нас — самая красивая местность во всем мире!..

Фрагмент № 28

— … Митька, а ты че не работашь-то?

— Дык как мне работать-то, с моей рукой?

— А че с твоей конечностью-то случилось?

— Да прошлой зимой, дядь Вань, по пьяной лавочке попал под электропилу на лесопилке, мне руку-то и отчекрынило по самый локоть… Хорошо, у Миколы Рыжего в городе есть знакомый хирург… этот… трынсплентолог… Микола-то меня тотчас — на снегоход, да в райцентр! Пришпандорили культю мою обратно, словно всегда там и была… Токо работать ей пока никак не сподручно… отрасти, говорят, должна до положенной длины…

Фрагмент № 29

— … Скажите, пожалуйста, чем турбокар «Пантера» отличается от «Сотки»?

— Кузовом.

— «Пантера» — она такая… ну, такая… сзади… ну, вот такая, да?

— Хетчбэк.

— Да! А крылья у неё такие… ну… ну с этими, ну с полосками, да?..

Фрагмент № 30

— … голосовать идешь?

— Угу.

— А за кого, если не секрет?

— За мир и дружбу.

— То есть?

— То есть, за наших…

— Ну и праально. Я вот тоже так проголосовал. А вообще я бы лично никаких референдов… референдемов не устраивал. Развели, понимаешь, игру в демократию!.. Эти сволочи такие упертые, что ничего не понимают и слушать не хотят! Задолбали уже честной народ со своей рекламой! Бубнят повсюду, что телефоны «Нокия» — самые лучшие в мире! А у них экран горит синим светом, как лампы в морге! И пьяные китайцы их в темноте левой ногой собирают!.. Не-ет, лично я голосую только за «Сименс» — в крайнем случае, за «Самсунг». А этих гадов — «нокеров» и «мотороллеров» — надо, как тараканов, давить, правильно?..

Фрагмент № 31

— … нет никакого «параллельного мира»! Нет никаких «дыр», ведущих из одного мира в другой! Нет никаких шпионов, вредителей, саботажников… этих ваших… «параллельных»! Нет и быть не могло!

— Как это — нет? А что же тогда, по-вашему, есть?

— А есть совершенно безумная идея некоего полушизофреника, дорвавшегося до руля власти. Идея-фикс, которая была превращена в общегосударственную доктрину и которой были принесены в жертву тысячи, миллионы ни в чем не повинных людей!.. Рано или поздно в Россию должен был прийти следующий, еще более страшный маньяк с очередной бредовой идеей… И он пришел — в лице так называемого Великого. А известно ли вам, что еще полвека назад этот самый «Великий» издавал некую бульварную газетенку, в которой активно проповедовал свою идею о «происках и кознях пришельцев из параллельного мира»? Сейчас уже почти никто не помнит, а те, кто помнит, никогда не выскажут это вслух, как над этими выдумками потешалась общественность… А маньячок-то — боком-боком вылез в политику, потом, неизвестно как, очутился, так сказать, на троне… И вот тут выяснилась одна прелюбопытнейшая штукенция, милый мой Геннадий. Оказывается, будучи возведенной в ранг государственной политики, шизофреническая концепция весьма удобна и выгодна обществу… Раз есть враги — значит, на них можно списывать все беды экономики, просчеты в политике и просто преступления против своего народа! Это во-первых… Во-вторых, половину этих врагов можно уничтожить, а другую половину — загнать в концлагеря и тюрьмы и вовсю эксплуатировать их бесплатный, рабский труд!..

Фрагмент № 32

— … какого, спрашивается, хрена мы затеяли эту месиловку в космосе, а?! Кому, спрашивается, она выгодна?! Мне? Тебе? Или ему? Я, конечно, понимаю… Агрессия, угроза Родине и все такое прочее… Только надо было сначала как следует башкой покумекать, а уже потом кулаками махать!.. Ведь что мы сейчас, к примеру, имеем? Огромные суммы выбрасываются, можно сказать, коту под хвост — раз… Тут как-то по «ящику» сказали, что один боевой спейсер стоит больше, чем десять многоэтажек. Опять же люди гибнут, как мухи — это два. Скоро, наверно, одни инвалиды да бабы останутся в стране… А смысл какой? Чтобы этих гадов иноземных в сибирскую тайгу не пустить? Так ведь, во-первых, рано или поздно они все равно нас одолеют — вон силища-то у них какая! А во-вторых, еще неизвестно, будет ли нам от этого хуже… А может, они, наоборот, изобилие нам устроят, а? Ведь по своему развитию они — на голову выше нас!..

Фрагмент № 33

— … бург вновь стал ареной ожесточенных столкновений между поклонниками различных музыкальных направлений. Поводом для стычек послужила массовая манифестация фанатов рок-группы «Сукины дети», которые прошли по центральной улице с включенными на полную громкость магнитофонами и лозунгами «Сукины дети» — рулез! Все остальное — отстой!». Отряды попсы напали на манифестантов в районе центрального рынка, вооруженные дубинками и металлическими прутьями. Службе общественной безопасности пришлось вмешаться, чтобы пресечь нарушение порядка, но стычки и беспорядки продолжались в других районах города. Враждующие стороны врывались в музыкальные магазины, чтобы уничтожить диски и кассеты ненавистных им артистов, поджигали автомобили и били стекла. В результате столкновений имеются многочисленные жертвы. ОБЕЗ был вынужден ввести в городе режим комендантского часа и временное эмбарго на торговлю и распространение любых музыкальных записей…

Фрагмент № 34

— … малыш, ты хоть понимаешь, зачем мы с тобой сюда пришли? По-моему, ты еще не осознаешь, что через каких-нибудь полчаса станешь совсем другим человеком. Взрослым! Так что изволь взять себя в руки и соответствовать!.. Пора относиться ко всему серьезно!..

— Значит, серьезно, да? А если серьезно, папочка, то я вообще не понимаю, кому и зачем ЭТО нужно? И какому идиоту могло прийти в голову такое?!.. Да это же… это же все равно, что ходить повсюду голышом!

— Ну, почему, Ася? Что за нелепые сравнения?.. Да, конечно, поначалу тебе будет непривычно и, возможно, неловко… Но даю гарантию, что пройдет совсем немного времени — и ты перестанешь обращать на это внимание. Как миллионы людей во всем мире!.. Смотри: все вокруг ходят с голограф-бэйджами — и ни с кем ничего страшного не случается!..

Фрагмент № 35

— … продолжает свою страшную охоту за женщинами. Несмотря на беспрецедентные меры безопасности, предпринятые жандармерией и полицией, неизвестному убийце, получившему за серию совершенных им жестоких убийств кличку Злой Невидимка, сегодня удалось отправить на тот свет еще одну жертву. Это двадцатидевятилетняя Эмилия Иринчеева, официантка одного из кафе в южном пригороде Агломерации. Примечательно, что это первое злодеяние, которому маньяку удалось совершить средь бела дня почти под носом у сотен людей… Поражает даже не столько жестокая бессмысленность этой серии злодеяний, сколько наглая вера преступника в свою безнаказанность. Эмилия Иринчеева стала двадцать восьмой жертвой Злого Невидимки только за этот месяц, и понятно, что такая результативность действий убийцы вызывает страх и панику среди мирных граждан Интервиля, Агломерации и других крупных городов… В связи со случившимся, власти Федерации и городская администрация намерены усилить меры, направленные на обеспечение безопасности граждан…

Фрагмент № 36

— … расскажи, как ты провел отпуск! Ты же вроде бы на лунный курорт собирался?..

— Было дело…

— Ну, и как там, на Луне? Наснимал там, наверное, кучу эффектных кадров?

— Да я не полетел…

— Как?! Ты ж целый год копил деньги на путевку!

— Сдал я билет на «челнок» за день до вылета.

— Почему?

— Да все из-за дурной приметы! Представляешь: уже надо отправляться в космопорт, а у меня шнурок на левой ноге всё развязывается и развязывается! Я уж его и так, и этак завязываю — а он ни в какую!.. Ба, думаю, это меня наверняка Господь предупреждает… А потом жалюзи в гостиной возьми да грохнись ни с того, ни с сего! А ведь это самая страшная примета, когда жалюзи-то падают без причины!.. Значит, жди покойника в доме!.. Ну уж нет, думаю, не дождетесь вы в моем лице покойника!.. А потом думаю: и чего это мне угораздило лететь именно сегодня? Дай-ка, думаю, не полечу я сегодня никуда, и Луна никуда не денется: целый год ждал, так неужели еще год не подожду?.. Лучше завалюсь, думаю, сейчас в какую-нибудь клоаку, напузырюсь под завязку метагликоля — в общем, приятно проведу время.

Фрагмент № 37

— … разве теперь это — культура? Вот раньше, помнится, были песни!.. Например, такая: «У моей Наташки от меня мурашки»… или, скажем: «Восемнадцать мне уже, ты целуй меня везде».. А сейчас извращенцы обязательно уточнят, куда именно надо целовать, и распишут этот процесс во всех подробностях под бойкий мотивчик!.. А нынешний театр — вообще сплошной срам! Какие-то лысые тетки, прыщавые мужики, натуральное дерьмо на сцене!..

Фрагмент № 38

— … Макс, ты, случайно, в инерцоидах не волокешь?

— Да так, немножко… А в чем дело?

— Вчера стал запускать свой гривер, а он только чихает, как простуженный… Сосед говорит, там надо эксцентрик настраивать, драйвера менять…

— Да фигня все это! Не надо там никакой настройки. Слушай меня внимательно… Берешь, значит, молоток и монтировку, цепляешь хреновину, которая справа под капотом и тянешь на себя изо всех сил… Как только пикнет в наушниках, хреновину отпускаешь и нажимаешь пимпочку на соседней хреновине…

Фрагмент № 39

— … котик, ну и как тебе мой новый прикид?

— Нормально…

— Что значит — нормально?! Я, понимаешь, вчера почти весь день потратила на фейс-пластику, два часа в очереди к вирт-косметологу, как дура, проторчала, а он — «норма-ально»!.. И это все, что ты можешь сказать?

— Просто ты, как всегда, немного переборщила, дорогая. Надо было выбрать какой-то один вирт-образ, а не мешать в кучу лицо Мадонны, бедра Дженнифер Лопес, прическу Элизы Бетхем. И вообще…

— Что — вообще?

— Без этих штучек-дрючек, по-моему, ты была гораздо лучше…

— А хочешь, котик, мы и тебя преобразим? Я тебя быстро научу! Там нет ничего сложного… Голосовые команды, питание — от солнечных батарей… С настройкой только немного придется освоиться, но это дело наживное!.. Зато отныне ты сможешь менять лица, как перчатки!.. В память можно ввести около двухсот разных шаблонов, но при желании можно и вручную задать облик любого человека…

Фрагмент № 40

— … метагликоль — хорошая штука, от нее кумпол точно болеть не будет. Эй, друг, третьим будешь?

— Нет, спасибо…

— Ты чё, мужик: хронически болезный или жена — стерва?

— Да нет, просто я — киборг…

Фрагмент № 41

— … дочка совсем рехнулась: собирается второго ребенка рожать!

— А что, боишься — не прокормишь?

— При чем тут кормежка?! Думать-то головой надо или как?.. Я вот вчера дома счетчик Гейгера включил — в три раза выше нормы!.. Яблоки купил — не на рынке, между прочим, а в магазине — нитротест аж зашкалило! Нитратов, значит, раз в сто больше нормы!..

— Наверное, под кислотными дождями росли.

— Вот гады!

— Кто?

— Да вообще…

— А вот в Европе пять детей — это норма.

— Да потому, что у них там открыл бутылочку с детским питанием и дал младенцу, а там тебе и витамин, и белок, и углеводы разные… А у нас дети в детском саду шарики из ртути по полу катают. Градусники разбитые на помойке найдут — вот и забавляются.

— Хм. Интересно: почему же мы живы до сих пор?

— Ха-ха! Разве это — жизнь?!..

Фрагмент № 42

— … доктор, он будет жить?

— Обижаете, мамаша! Мы ведь даже трехсуточных покойников, бывает, оживляем. Так что, будет жить ваш мальчик, обязательно будет… Но для этого надо будет заменить ему одно легкое, печень да и сердечко искусственное не помешает. Если вы хотите, чтобы он жил полноценной жизнью, а не сидел у вас на шее с постоянной инвалидностью… Тут вот я набросал счет к оплате, взгляните, пожалуйста…

— Господи, где ж я такие деньги-то возьму?!

— Ну, это вопрос уже не ко мне, дорогуша…

Фрагмент № 43

— … Россия будет жива до тех пор, пока хоть один россиянин будет жить на земле, под землей, под водой и в космосе!

— Ну, на земле и под землей — понятно, а вот как понимать — «под водой» и «в космосе»?

— А что тут непонятного? Под водой — значит, на атомной подводной лодке, а в космосе — на борту орбитальной станции!..

Фрагмент № 44

— … выйдешь в погожий солнечный денек на берег Волги — аж душа сжимается!

— Что, так красиво?

— Да нет! Давным-давно бурлаков не стало, а чей-то стон до сих пор раздается…

Фрагмент № 45

— … все равно горжусь: хоть у нас все неладно, но это — моя страна! И никуда я отсюда не уеду — ни на Марс, ни на Луну…

Фрагмент № 46

— … несколько богатых жителей Наро-Фоминска решили сделать себе подарок на рождество и вскладчину купили самый дорогой трюфель в мире, доставленный на Землю с Первой марсианской плантации. За 85-граммовый гриб россияне заплатили 120 тысяч долларов. Однако полакомиться инопланетным деликатесом им так и не удалось: пролежав неделю в холодильнике, драгоценный продукт с Красной планеты сгнил…

Фрагмент № 47

— Олег, ты что же делаешь, а? Ты зачем к Рине со всякими непристойностями приставал?.. Послушай, ты эти свои штучки насчет любви и поцелуев брось! Это тебе не в двадцатом веке!.. Ты ведь и сам знаешь, что теперь это величайшим извращением считается! Одно только слово «любовь» — и то неприлично на людях произносить!.. Ты же сам потом стыда не оберешься, когда все тебя презирать будут!

Фрагмент № 48

— … вижу, вам требуется помощь, сэр. Поверьте, я, робот, который умеет всё, мог бы вас избавить от столь тяжелого труда.

— Избавить?! Еще чего! За этот труд мне, между прочим, прилично платят, а если вместо меня на работу примут тебя, то на какие шиши я буду содержать свою семью? Ты что, хочешь, чтобы я остался без работы?!..

Фрагмент № 49

— … пыростытэ, самы мы нэ мэст-ные, с планэты Клыр в созвездии Ал-фа Цэнтавра… Нэ подскажытэ, как нам ходыты до нашэго пыосолства?

— Не знаю, не знаю, я ведь и сам — не москвич… Обратитесь лучше в справочную или вон, к постовому… И вообще, понаехали тут из разных уголков Вселенной, скоро плюнуть нельзя будет — в инопланетянина попадешь!..

Фрагмент № 50

— … не будет преувеличением сказать, что этот жилой дом в центре города вот-вот рухнет. Местные власти и сами жильцы с некоторым беспокойством относятся к этой вероятности…

Фрагмент № 51

— … компания «Аэрокары оптом», слушаю вас.

— У нас 4 часа назад отключили свет в доме, мы вам звонили, вы обещали включить, но уже стемнело, а света всё нет!

— Вы позвонили в центральную справочную сети аэросалонов и техцентров.

— Но это же центральная справочная? Скажите, когда нам дадут свет? Все жильцы вышли на улицу, а там уже темно!

— Послушайте, наша компания про-да-ёт аэрокары!!!

— Но ведь это центральная справочная?

— Да, по аэрокарам!

— Так что вы можете сделать?

— Могу только посочувствовать.

— Совсем обнаглели — никакого сервиса!..

Фрагмент № 52

— … с прискорбием сообщает… в результате катастрофы… сотни тысяч погибших и раненых… Создана международная комиссия… Гуманитарная помощь… Сбор средств для помощи пострадавшим… счет номер…

Фрагмент № 53

— … в последнее время сплю уже, как лошадь!

— То есть, много?

— Да нет — стоя!..

Фрагмент № 54

— … на сегодняшний день из десяти тысяч обследованных двести двадцать три человека имеют явные признаки заражения, потому что около половины из них уже скончались…

Фрагмент № 55

— … мы собрались сегодня на наше очередное ток-шоу, чтобы, в связи с последними трагическими событиями, попытаться ответить на извечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»…

— … лично мне все ясно. Виноват кто-то, а делать надо что-то…

— … а я считаю, что никто не виноват и делать ничего не надо, чтобы не усугубить ситуацию… иначе получится по принципу: «Коротка у стула ножка, подпилю ее немножко»…

— … не согласен с предыдущими выступавшими. На мой взгляд, виноваты в том, что произошло, все до единого! Поэтому вывод напрашивается сам собой: надо наказывать всех подряд, в соответствии со степенью личной вины каждого… учредить специальную следственную комиссию… ввести в практику массовые расстрелы… чтобы прекратить разгильдяйство, наконец!..

— И вообще, в этом случае на первое место выдвигается вопрос не «что делать?», а «кто виноват?»… А когда ясно, кто виноват, то становится ясно и что делать — каленым железом выжигать их, сволочей, хоть мы сами и породили их на свет!..

Фрагмент № 56

— … раньше мы думали, что все наши беды — от энергокризисов… что, не будь их, мы бы зажили счастливо. А теперь давно нет ни Чубайса, ни РАО ЕЭС, ни самого электричества. А, как ни странно, счастливой жизни все равно нет… Яшка, подбрось-ка полешков в буржуйку, а то мне что-то в бок дует…

Фрагмент № 57

— … тетенька, у вас хлебушка не найдется? А то очень кушать хочется!

— Бедненький ты мой беспризор-ничек!.. Сейчас посмотрю, что у меня в сумке… Нет, малыш, хлеба с собой я не ношу. И вообще, разве ты не знаешь, что хлеб вреден для здоровья? В нем же эмульгаторов и генетических модификаций больше, чем муки!.. Вот, возьми-ка ты лучше таблеточку для похудения…

(Сильное жужжание).

Фрагменты № 58–67

— … голод…

— … холод…

— … война…

— … эх, жизнь наша, копейка!..

— … сегодня — хуже, чем вчера, а завтра — хуже, чем сегодня…

— … что же делать?..

— … а кто в этом виноват?…

— … здесь очень красивая местность…

— … первый раз в жизни видел вчера березку. В Ботаническом саду…

— … да ничего, переживем как-нибудь. Россия теперь так мала, что отступать нам некуда…

(Возрастающее жужжание, нарастание помех).

Конец записи

Верховному Бдительному Н. У. Нещадимову

Николай Устинович!

Мне что, по-вашему, делать нечего, чтобы разбираться в тех бреднях, которыми какие-то шутники-фантасты заморочили Вам голову?! Только еще анекдотов в Кремле не хватало!..

Неужели Вы, серьезный государственный деятель, поверили в то, что каким-то полоумным ученым удалось записать будущее?

В таком случае, мне Вас чисто по-человечески жаль, и я буду вынужден сделать определенные оргвыводы.

Но если даже допустить, что речь не идет о подделке, то что, по-Вашему, я должен предпринять? Сделать так, чтобы народ жил хорошо и счастливо? Надеюсь, Вы прекрасно понимаете, что это нереально. И наша с вами задача как руководителей государства заключается в том, чтобы сделать жизнь народа по возможности наиболее трудной. Ведь трудности закаляют человека, и вся история государства российского свидетельствует о том, что любые испытания и невзгоды шли нашему народу только на пользу, потому что теперь сжить его с лица земли вообще ничем не возможно (кстати, об этом же косвенно свидетельствует и подсунутая Вам фальшивка).

В общем, приказываю: запись уничтожить безвозвратно в режиме абсолютной секретности. И продолжать жить и работать так, будто ее никогда не было. На благо российского народа и светлого будущего.

Президент ОРИ (подпись)

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Московский писатель-фантаст и переводчик Владимир Ильин родился в 1957 году в городе Златоуст Челябинской области. После окончания московского Военного института (бывший ВИИЯ) работал военным переводчиком португальского и французского языков, преподавал в родном институте, занимался научно-исследовательской работой. В 1998 году уволился в запас в звании подполковника. С 2000 года работает в Конституционном суде Российской Федерации.

В фантастике дебютировал в 1982 году, первый авторский сборник «Самые странные существа» вышел в свет в издательстве «Терра» в 1995 году. В серии «Абсолютное оружие» издательства «ЭКСМО» опубликовал романы «Реальный противник» (1996), «Враги по разуму» (1996), «Сеть для игрушек» (1997), «Пожелайте мне неудачи» (1998), «Зимой змеи спят» (1999), «Куб со стертыми гранями» (2000), «Нельзя идти за горизонт» (2000), «Люди феникс» (2002), «Последняя дверь последнего вагона» (2005). Его перу принадлежат также сборники повестей и рассказов «500 лет до катастрофы» (2000), «Сны замедленного действия» (2001), «Единственный выход» (2003). Отдельные рассказы В. Ильин а печатались в журналах «Четвертое измерение», «Если», «Порог», «Звездная дорога», в коллективном сборнике «Новые марсианские хроники» (издательство «РИПОЛ классик», 2005).

Сергей СинякинЯркан Звездного паука

Глава первая

1. И тут невидимый враг нанес удар по светилу.

На голубоватой поверхности солнца образовалось темно-багровое пятно, медленно, но, заметно пульсируя, пятно это распространялось по поверхности звезды, наконец, звезда выстрелила во все сторонами огненными и жгучими протуберанцами, корона ее яростно закипела. Волна раскаленной плазмы устремилась в стороны, выжигая и превращая в пульсирующие шарики окружающие планеты.

Все кончилось быстро. Огненная волна накатилась на окружающее пространство и откатилась назад, звезда изменила цвет — теперь она была багровой, и по поверхности ее гуляли черные пятна. Да и сама звезда перестала быть шаром. Она вытянулась, превращаясь в эллипс, потом в центральной части эллипса обозначилось сужение, словно в пространстве делилась гигантская амеба.

Дрожащие капельки, еще недавно бывшие планетами, стремительно притягивались к бывшему светилу, разделившиеся багровые части звезды вновь медленно сливались воедино; темнея, звезда сливалась с окружающим его пространством; несколько лет — и на месте звезды образуется еще одна черная дыра, появление рядом с которой окажется гибельным для всех созданий вселенной, ведь захваченные выросшим притяжением невидимого космического тела, они превратятся в энергию, чтобы питать ее все возрастающую мощь.

— Впечатляет, — отворачиваясь от экрана, подвел итог Армстронг, — Против такого оружия нам нечего противопоставить. Противник, разрушающий звезды, слишком серьезен, чтобы мы вели с ним успешную войну.

— Именно так погибли цивилизации ориан, скуттеров, линдов, — сказал Брызгин. — Этот враг не ставит ультиматумов, он не требует ничего, он просто появляется неожиданно и гасит звезды. С ним невозможно договориться, никто не знает, где его можно найти и как к нему обратиться.

Армстронг удивленно поднял редкие брови. Его бледное абсолютно лишенное растительности лицо осталось невозмутимым. Двести прожитых лет научили Армстронга выдержке. В начале своей научной карьеры, до того как стать звездной величиной, Армстронгу довелось немало полетать к планетам-гигантам Солнечной системы на несовершенных изотопных планетолетах.

— Собственно, почему все решили, что это агрессор? — задумчиво спросил Армстронг. — Не проще ли предположить, что мы имеем дело с обычным физическим явлением космических масштабов? Сравнительные характеристики погибших звезд, разумеется, уже подобраны. Кто-нибудь изучал их? Нет ли у всех звезд что-нибудь общего?

— Общее у всех звезд одно, — сказал Брызган. — Все погибшие системы являлись стабильными, и не было ни малейшего намека на их возможную гибель. Линды в астрофизике намного обогнали нас, но и они не проявляли никакого беспокойства. А в результате — нет больше цивилизации линдов, только несколько экипажей космических кораблей, высадившихся на космодромы Содружества. Представляете, что это значит — пережить собственную цивилизацию, потеряв не только близких и родных, по сути дела потеряв смысл самого существования?

— Знаю, — сказал Армстронг без улыбки. Бледное лицо его оставалось бесстрастным. — Я уже бывал в колонии на Эль-Ди.

Колония на планете Эль-Ди была создана Содружеством для таких, как уцелевшие линды. На планете в системе Сириуса проживало несколько тысяч разумян, потерявших свои цивилизации. Содружество помогало им чем могло, но не могло помочь лишь справиться с бедой. Сочувствие здесь было излишним. Колонисты с Эль-Ди не просто лишились всего, они потеряли нравственную опору — ни социума, ни религии, ни философии, созданной их народами, больше не существовало, а те обрывки знаний, которые колонисты еще сохраняли, стали бессмысленными. Армстронг даже не представлял, как продолжали жить эти люди, сам он никогда бы не смог жить, зная, что Солнца и Земли больше нет, что вместо зеленой родины где-то в космическом пространстве черным невидимым пауком таится черная дыра, скрывающая за горизонтом событий все следы однажды случившейся трагедии.

С затаенной печалью он поглядывал на Брызгана. Андрей Брызган был молод, ему еще не исполнилось двадцати пяти лет, поэтому прибегать к услугам геноинженеров, чтобы законсервировать свой возраст ему еще было рановато. Обычно к услугам генотехники прибегают лет в тридцать, тридцать пять, потому и Земля выглядит теперь так молодо, да и в колониях таких, как Армстронг, почти не осталось. После шестидесяти лет мало кто консервировал свой возраст, психологически это оказалось неприемлемым для большинства землян. А в их более ранние годы генотехника, к сожалению, таких успехов еще не достигла. Здоровье подправить — пожалуйста, биоблокаду установить, избавив людей от тысяч болезней, — тоже запросто, но старость оказалась не слишком податливой, ее удалось победить всего столетие назад. Армстронг рискнул, ему было очень интересно жить, слишком много оказалось во вселенной неразрешенных загадок. Рискнул и получил дополнительный срок. Но не молодость, хотя и это, говорят, было вполне возможным. «Консервативность, — с неожиданным огорчением подумал Армстронг. — Вот в чем дело. Я уже не могу представить себя молодым, не могу представить, что можно влюбляться девушек, заводить семью. Я просто слишком стар для того, чтобы повторить однажды пройденный путь. А эти ребята родились значительно позже, поэтому у них нет комплексов, они уже привыкли и считают, что вечная молодость вполне обычна, поэтому они даже не торопятся ее обрести, каждый ищет для себя оптимальный возраст…»

— Я посмотрю, — сказал он. — Оставляйте выкладки.

Брызган поднялся.

Был он высок, плечист и, наверное, очень нравился женщинам. Кровь трех рас смешалась в нем, и каждая дала Брызгину все самое лучшее своей расы. Европейская кровь подарила статность его фигуре и белую кожу, азиатская — разрез глаз, выдержку и невозмутимость, полинезийская — наделила красотой и острым любознательным умом, стремящимся познать недоступное. Он был очень хорош, этот молодой парень, и он взял у своих предков все, что только можно было взять.

Генотехника позволяла исправить недостатки человека еще во время беременности, когда зародыш только начинал развиваться. Поэтому низкорослых и некрасивых людей среди нынешнего поколения землян почти не было. Исключением мог быть лишь ребенок, родившейся в космосе, вдали от диагностического оборудования и геноклиник. Правда, и в этом случае риск сводился к минимуму. Мог ли родиться больной или некрасивый ребенок у двух родителей с прекрасным набором здоровых генов? Это могло произойти лишь в результате рецессии, но такие случаи выпадали один на миллиард, если не реже.

— Тогда я пойду, — сказал Брызган. — Не буду вам надоедать. Вы знаете, как меня найти.

Армстронг кивнул.

Оставшись один, он некоторое время продолжал неподвижно сидеть в кресле, осмысливая полученную от Брызгана информацию. Информация о космическом агрессоре была секретной, и Армстронг хорошо понимал, почему это делается. Незачем будить в людях беспокойство. В случае опасности они просто не смогут сидеть, сложа руки, и ждать. Но ведь и что делать, было совершенно неясно. А когда человек начинает что-то делать, не представляя, во имя чего он это делает, и каковы будут последствия, ни к чему хорошему его действия обычно не приводят. Мы это не раз уже проходили. Разве не потому умалчивался сто двадцать лет назад сход с обычной орбиты астероида Надежда? Сто двадцать восемь километров в диаметре, это была не просто каменная глыба в несколько миллионов тонн, это была бомба, летящая к Земле. И что произошло бы, если тогда о ней стало известно жителям Земли не после того, как Надежду увели за пределы Солнечной системы, а до этого?

Но с другой стороны, у гласности тоже были свои преимущества. Помнится, астроархитекторы предложили проект создания второго пояса астероидов между орбитой Марса и Земли. Выгоды этого проекта были очевидны, кольцо могло многократно увеличить энергетические возможности человечества, да и полезные ископаемые оказались бы куда ближе, не пришлось бы их таскать из-за Марса. А всего-то астроархеологи предлагали пожертвовать Ураном. Хорошо, что проект вынесли на общее обсуждение, и это помогло быстро выявить его слабые и даже опасные стороны. Равновесие Солнечной системы строилось именно на планетах-гигантах, выгодный проект мог вполне реально оказаться последним в истории многомиллиардного человечества…

Армстронг поднялся и вышел в сад.

Цвели вишни. От многочисленного цвета деревья казались накрытыми бело-розовой пеной, среди которой почти не было видно редкой листвы. В голубом безоблачном небе громыхнул гром — лайнер ушел к Луне точно по расписанию. Некоторое время в небе висела продолговатая серебряная точка, за которой Армстронг наблюдал с не иссякающей в его душе тоской, потом его ослепила вспышка маршевого двигателя лайнера, а когда глаза Армстронга адаптировались, лайнера уже не было, он находился где-то в трех-четырех тысячах километров от Земли. Хорошо было сегодняшнему поколению — весь рейс на Луну занимал три с половиной часа. В молодости поколению Армстронга пришлось значительно труднее, летали они тогда на изотоперах, а эти машинки были неторопливыми, рейс к Юпитеру занимал обычно два года, а если приходилось иной раз летать и дальше, то на это тратилась значительная часть жизни. Именно поэтому до пятидесяти Армстронг не приближался к Земле ближе орбиты Марса. Тратить несколько лет для того, чтобы посетить дом, а потом возвращаться назад, туда, где его ждала увлекательная работа, было непозволительной роскошью, и только когда на трассах появились искривляющие пространство десантные спейстрапперы, он стал позволять себе провести недельку-другую в родной Калифорнии, где у него от родителей осталось роскошное бунгало на побережье.

К ста пятидесяти он остепенился. Нет, это было неправильно, не Армстронг остепенился, его остепенили врачи. Слишком уж он нахватался радиационной пакости, годами вращаясь на СКАНах вокруг Юпитера, Сатурна и Урана, но еще больше накопилось у него на душе, ведь все полеты сопровождались немалым риском, и только сам Армстронг знал, скольких друзей и товарищей он потерял во время исследований больших планет. В один прекрасный день на рутинном медицинском осмотре, который ежегодно проходили планетчики, врачи сказали Армстронгу, что его звездные приключения закончились, и пора снова привыкать к Земле. Сам Армстронг полагал, что причиной всему этому было все-таки не здоровье, а его возраст и нежелание подвергнуться курсу генетического омолаживания. Двое стариков, которые начинали летать еще раньше него, курс омоложения успешно прошли и что же? — один из них все еще продолжал летать, а второй неожиданно сменил профессию и поселился на Марсе, активно включившись в исследования инопланетного города, найденного вблизи горы Олимп.

Армстронг после его невольной демобилизации вернулся на Землю. Благо, что ему было, где жить. Бунгало на побережье стало еще уютнее, вишневые деревья и персики, которые он посадил во время одного из последних посещений дома, разрослись, клумбы заросли пышными и пахучими сапфирными кустами, привезенными с Марса. На Марсе сапфирные кусты цвели раз в три марсианских года, а на чуждой им почве расцветали сказочно прекрасными голубыми цветами ежегодно, а уж аромат у этих цветов был такой, что голова кружилась. Впрочем, вполне может быть, что голова кружилась из-за обилия кислорода, не зря же марсианские сапфиры называли еще обогатителями. Рядом с этими растениями всегда кишела жизнь, только вот семилапки их не жаловали, предпочитая селиться среди красных барханов холодных марсианских пустынь.

Сейчас, стоя в саду, он чувствовал спокойствие и умиротворение, лишь в глубине души Армстронга жило беспокойство, хотя ему не верилось, что этот прекрасный и вечный мир может однажды исчезнуть. Тревога Брызгана казалась ему сейчас беспочвенной. Что за враг может объявиться в глубинах Вселенной, если за время своих путешествий среди звезд земляне столкнулись с четырнадцатью цивилизациями, три из которых были негуманоидными, а две превосходили немного землян в развитии, но ни одна из этих цивилизаций не проявили враждебности к человечеству? Неучтенный фактор появившийся среди звезд? Он вполне мог оказаться физическим явлением, еще никому неизвестным и потому опасным. Враждебны не цивилизации, враждебна сама Вселенная, которая противится тем, кто ее изучает. Не нравится Вселенной, что ее изучают!

А если это все-таки был враг? Могущественный враг, который мог гасить с одного удара звезды, а планеты и обитатели этих планет были просто помехой для нормальной экспансии этого врага во Вселенной. Раз мешаешь, значит, не нужен. И зачем договариваться, зачем предъявлять ультиматумы, если ты во много раз сильнее? Много ультиматумов предъявляли европейцы, которые пришли на южные острова? Нет, они там действовали по праву сильного. Вот и теперь кто-то в космосе осуществляет это право сильного в самом полном объеме — если перед тобой фактор, который мешает твоему развитию, покончи с этим фактором раз и навсегда.

Армстронг попытался представить себе существ, поступающих так, и они ему очень не понравились. А кому могли понравиться монстры? Жертвы никогда не поймут своего палача.

Он снова вспомнил Брызгана и печально улыбнулся.

Молодой человек явно не ждал от него каких-либо результатов. Наверное, в его глазах Армстронг был старой развалиной, каких в системе еще поискать. Это только сам Армстронг знал, кто из истинных стариков, где находится. Они сами себя так прозвали — истинные старики, все остальные, прошедшие курс генотерапии, были стариками ложными. В глазах Брызгана Армстронг был вроде первого «Челленджера» из нью-йоркского музея астронавтики.

Нет, обижаться не стоило. Да и на что было обижаться, ты, Нейл, и в самом деле зажился на белом свете. И нечего смотреть на то, что твой тезка, из того легендарного экипажа, что высадился на Луну, умер давным-давно, все равно находятся невежи, которые спрашивают, не тот ли он Нейл Армстронг. Даже журналисты иной раз разлетаются, взять интервью у покорителя Луны. А все почему? Люди отвыкли от старости, поэтому глубокий старик напоминает им о временах древних и героических…

Армстронг сел на скамейку в саду.

Где-то в стороне с легким шорохом пролетел пассажирский флиппер, вполне возможно, что именно на нем улетал Андрей Брызган, который сейчас с недоумением размышляет, почему было приказано отвезти этому старику всю подборку по погибшим звездам и наработки, сделанные в связи с этим специалистами. Блестящими, надо сказать, специалистами, а не древним космологом, давно уже выжившим из ума. А может, Брызган так не думает, наоборот, с уважением относится к опыту человека, более сотни лет бороздившего космос и изучавшего планетные процессы. Кто знает, о чем он размышляет, этот молодой!

Армстронг с тоской подумал, что торопиться некуда. Вся ночь впереди, он успеет изучить привезенные материалы. Как многих стариков, Нейла Армстронга мучила бессонница. И вот что было интересным: ты мог подвергаться генному омоложению, мог выглядеть молокососом, одно оставалось неизменным — бессонница. Бессонница и мысли о целесообразности своего существования на Земле. Можно жить, как угодно, можно завести вторую, третью и даже четвертую семью, можно даже сменить сотни работ в поисках самого себя, но вот избавиться от мыслей, о том, что ты постепенно становишься ненужным — невозможно. Потому что это не в генах, это в мыслях, и мысли эти невы-травишь даже самой ухищренной терапией.

И, наверное, это важнее гаснущих звезд. Было бы важнее, если бы с гибелью звезд не уходили в небытие миллиарды таких же мыслящих существ, как Нейл. Поэтому он посидел еще немного, и хотя чудесный вечер был в самом разгаре, а над марсианскими сапфирами все еще жужжали пчелы, старик неохотно поднялся и отправился в дом, где его ждала долгая, нудная и кропотливая работа, от которой он уже немного отвык.

2. Андрей Брызган действительно улетел на том флиппере, что заметил сидящий в саду старик. На Земле оставалось пробыть всего трое суток, поэтому хотелось успеть многое. Армстронг угадал, Брызган действительно не понимал, зачем его отправили к этой живой космической легенде.

Нет, он уважал старика, тот сделал за свою жизнь столько, что таким, как сам Брызган, потребовалось бы вдвое больше времени. Да и то вопрос — старик был на редкость талантлив и упорен в достижении целей.

Одно исследование Аморфного пятна на Уране чего стоило!

И все-таки Брызган полагал, что время легендарных личностей прошлого ушло. Пусть они доживают свой век спокойно, выходят на яхте в море и ловят макрель. Они это заслужили. В крайнем случае, если шеф Брызгана хотел знать мнение этой старой перечницы, он мог бы переслать материалы по Интеркому. Но он предпочел погнать к старику Брызгана. Хотел, чтобы Брызган увидел живьем того, чьи монографии и научные работы стали классическими и вошли в учебники астрофизики? Ну, Брызган его увидел, прочувствовал, зауважал. Что дальше-то? Над проблемой обнаружения агрессора работают институты, там сидят люди, не глупее этого ветерана, а результатов пока нет. Наивно надеяться, что догадки старика заменят работу двух институтов.

Брызган был молод и оттого самоуверен.

Он родился уже когда не стало промышленности и сельского хозяйства. Даже поверить трудно, когда-то люди выращивали себе питание и занимали огромные площади технологическими и промышленными комплексами. Брызган был молод, и ему казалось, что всемогущие нанотехнологии были всегда. Нет, некоторые архаичные профессии на Земле все-таки остались, находились люди, которые с удовольствием тратили свое время на скрещивание плодовых деревьев, терпеливо пересаживали черенки, меняли состав почвы и температурные режимы, чтобы получить необыкновенные фрукты. Были и такие, кто занимался исследованием животного мира, и это, наверное, было по-своему увлекательным, но Брызгана не привлекало, как не привлекли его профессии историка и археолога, палеонтолога, океанолога, и тысячи иных, оставлявших человека на Земле. Он был максималистом, поэтому утверждение, что будущее человечества находится среди звезд, нашло в нем самый живой отклик. С юности жизнь Андрея напоминала стрелу — начавшись рождением, она упиралась в звезды и только в звезды.

На Земле ему было скучно.

Хотелось романтики, но что романтичного могло быть в академичных исследованиях? Земля стала слишком обжитой, а потому невозможной для романтики. На ней даже невозможно было потерпеть кораблекрушение — спутники наблюдения по импульсу личного браслета тут же давали знать спасательной службе где находится потерпевший аварию человек. Тот же импульс призывал к потерпевшему аварию человеку нанороботов, которые обеспечивали всем необходимым. Микрокибернетические системы, находящиеся в крови, излечивали человека от болезней, в считанные часы залечивали переломы костей и повреждения мягких тканей, понижали начинающийся жар — даже заболеть было невозможно.

Развитие получали технические и социальные профессии, в иных просто не было нужды. Одной из самых уважаемых профессий стала профессия Учителя. Впрочем, трудно было назвать профессией то, что составляло саму сущность человека. Учить детей было труднее всего на свете, поэтому способность обучать других была редкостным даром, который пытались распознать как можно раньше, чтобы затем всемерно этот дар развивать.

Не менее важной были профессии психолога и социолога. Земля начитывала девять миллиардов жителей, еще семь миллиардов жили за пределами родной планеты, взаимоотношения людей усложнились, особенно это касалось взаимоотношений коренных жителей Земли и пространственников, проживающих вне планеты. Отношения эти были непростыми и отнюдь не безоблачными. Пространственники к коренным жителям Земли относились с некоторой снисходительностью, как к обитателям некоего безмятежного Рая, не знающих трудностей в жизни.

Другое дело открытый космос! Здесь невозможна была всемогущая спасательная служба, оказавшись в экстремальной ситуации, человек мог надеяться только на себя. Разумеется, микрокибернетические системы делали все возможное, но космос оставался космосом — со всеми его неожиданностями и опасностями.

Что могло спасти обитателей Авроры от неожиданно появившегося Роя? Только попытка стать частью этого Роя. Но сама возможность генетического изменения человека, его приспособление к новой среде обитания встречалась Советом ООН в штыки. Официально считалось, что такие изменения будут означать конец единого человечества. Можно ли назвать человеком существо, способное жить при давлении в две тысячи атмосфер и температуре в полтысячи градусов? И ведь оно не просто будет жить в этой среде, оно будет информационно с нею связано. Изменение физиологии означает конец старого человека, привязанного к земным условиям. Кроме того, приспособляемость к новой среде обитания будет обуславливать изменение внешнего вида, реакций человека на эту среду, и это тоже обязательно скажется на социологии и психологии измененного существа. Практически, утверждали противники таких изменений, мы будем иметь дело не с представителем человечества, а с новым разумным видом, который сами же и создадим.

Лично Брызган к подобным утверждениям относился довольно скептически. Нет, он охотно допускал, что изменения генетические вызовут к жизни новый разумный вид. Но почему бы и нет? В конце концов, человечество — это только зародыш, развиваясь, оно обязательно должно видоизменяться. Приспособление к новой среде обитания сделает человека более могущественным. А если в результате этих изменений потребуется перейти на новые типы взаимоотношений, создать свое искусство, разрушить прежние социальные связи, то это всего лишь естественный ход событий.

Андрей был максималистом и полагал, что будущее за пространствен-никами, и именно им определять, каким путем они станут развиваться. Нельзя же вечно оборачиваться на Землю? На Земле в Совете ООН сидят ретрограды, которые боятся высунуть свой нос за пределы ноосферы. Они просто не понимают, что будущее рождается среди звезд, а не на Земле!

Брызган был молод и самоуверен, а потому и работу свою, посвященную некоторым аспектам развития пространственников, он сделал излишне задиристой. Хотелось немного позлить академиков, и Брызган пошел на это. Только уже позже, когда работа была запущена в Интерком и получила некоторый резонанс, Андрей вдруг понял, что в глазах многих и многих он оказался самоуверенным щенком, задирающим старых и мудрых псов. Но ничего сделать было уже нельзя, работа оторвалась от него и теперь была связана с Брызгиным только его авторством.

Поэтому он смиренно выслушал резкую отповедь ветерана Института метапроблем Цеховича, который на нелестные эпитеты сопляку, каковым он считал Брызгана, не скупился. Цехович даже опешил от неожиданного поведения своего бывшего ученика, поэтому довольно быстро сменил гнев на милость, стал более мягок в выражениях, а расстались они уже довольно дружески, даже поужинали в маленьком кафе на окраине Юрмалы, прямо на берегу Балтийского моря. Кухня в кафе была великолепной, ассамбляторы были запрограммированы большим специалистом, который в пище знал толк, к тому же кафе здесь варили по старинному рецепту — из кофейных зерен, в маленьких турочках. Аромат наполнял маленькое кафе, вкус у напитка был изумителен, и Андрей, скрепя сердце, признал, что стремление некоторых к естественным продуктам не лишено некоторого смысла. В этом убеждали и огромные красные яблоки, глянцево блестевшие на блюде — на вкус они были просто восхитительны.

— Вы слишком нетерпеливы, Андрюша, — сказал Цехович. — Это ведь вопрос не двух и не трех лет, решение его затянется на десятилетие. Это слишком важно для всей Земли и ее колоний. Колонии и так имеют достаточную самостоятельность от метрополии, зачем же стремиться к полному отчуждению и разрыву?

— Вы меня не поняли, Витольд, — возразил Брызган. — Я говорил не о самостоятельности, я говорил о новом мышлении, которое рождается сейчас у иных звезд. Представьте себе, что существует океан, но реки не вытекают из него, они в него впадают. И самим фактом своего существования делают океан богаче. Я понимаю, Совет напуган тем, что произошло на Карате. Но ведь это было неизбежным! Когда появляется возможность попробовать жить по-новому, очень трудно избежать соблазна. И ведь надо признать, каратиане не порвали с человечеством. Да, они стали иными, у них своя культура, появилось свое искусство, порой нам стало труднее понимать друг друга, но точки соприкосновения остались, Витольд!

Цехович покачал головой. Он был высок и худощав, на длинном лице его с крупным носом и острыми скулами, выделялись внимательные черные глаза, которые не добавляли ему красоты, но вместе с резкими чертами и полными чувственными губами придавали лицу особую выразительность.

— Андрей, — сказал он. — Мы уже встретили в галактике шесть разумных видов. Три из них — негуманоиды. Нам предстоит искать точки соприкосновения с ними, а вы предлагаете дробить человечество. Вместо того чтобы понять чужих, мы будем разбираться между собой. Не слишком логичное решение, верно? Кстати, что происходит в галактике? В Интеркоме нет четкого изложения случившегося. Вы тоже полагаете, что появился неведомый, но весьма могущественный враг?

Брызган кивнул.

— Очень могущественный, — сказал он. — Он невидим и вездесущ. И он делает то, что хочет. Он не договаривается, он просто взрывает светила и уничтожает цивилизации. В его действиях нет логики, поэтому очень трудно понять, кто окажется следующей жертвой.

Цехович помолчал.

— Вот видите, — наконец сказал он. — Человечеству грозит опасность, тут уж не до дробления, надо выступать единым фронтом, а вы предлагаете совсем иное. Разве вы не чуствуете шаткости своей позиции?

Брызган невесело хмыкнул.

— Может, еще по чашечке кофе? — предложил он. Сделав маленький глоток, возразил. — И опять вы меня не поняли, Витольд. Приспособляемость — это еще одна гарантия выживаемости человечества, если не как вида, то хотя бы как разумного начала. Если случится страшное, то пусть хоть что-то, хоть кто-то останется, чтобы рассказать жителям галактики о нас.

Цехович опустил свои живые выразительные глаза.

На вид ему было около сорока лет, но Брызган хорошо знал — собеседник вдвое старше.

— Не так все мрачно, — сказал бывший учитель Андрея. — Выход всегда можно найти. Это как в истории о двух лягушках, которые оказались в банке со сметаной. Одна пришла в отчаяние от безысходности своего положения и немедленно утонула. Вторая барахталась до тех пор, пока не сбила сметану в масло и не выкарабкалась из банки. Я не знаю положения дел в галактике, но я знаю, что необходимо барахтаться, чтобы не утонуть.

— Вот именно, — без улыбки сказал Брызган. — Но ведь я как раз и предлагаю возможный выход из ситуации. Это Совет ООН хочет уподобиться лягушке, которая заранее отказывается от борьбы.

Потом они долго бродили по песчаному берегу. Слева было море, а справа высились прямые балтийские сосны с редкой кроной наверху. А потом они шли обратно, и теперь уже море было справа, а слева темным частоколом высились сосны, среди которых рее бродили мягкие сумраки. Он вспоминали прошлое, знакомых, но уже не касались темы, затронутой в уютном кафе.

Может быть, потому, что над ними в потемневшем небе уже загорелись первые звезды, и самой яркой из них была сверхновая Девланда, взорвавшаяся сорок лет назад, но только полгода как вспыхнувшая на земном небосклоне. Планеты легко отличить от звезд. Звезды мерцают, словно подмигивая нам, а планеты светят ровно и однотонно, в их свете нет загадки, а быть может, это Брызгину только казалось, ведь он точно знал, что планеты исследованы куда лучше звезд.

Потом Цехович попрощался с Андреем и Брызгин остался на берегу один. Некоторое время он сидел на прохладном гладком валуне, разглядывая звезды.

И Андрей невольно вспомнил об Армстронге.

Где-то по другую сторону океана, забросив свои сапфиры и яблони, сидел за компьютером старый человек, пытаясь догадаться, где скрывается враг и как его обнаружить. А быть может, Армстронг был сейчас в своем великолепном саду и смотрел, как и Брызгин, на звезды. Ведь он был очень старым человеком и вполне вероятно, что когда-то перенес вживление чипов в свой мозг, делающее этот мозг прекрасной вычислительной машиной. Это потом для активизации мыслительных процессов стали использоваться достижения генетики. В молодости Армстронга активизировать мозг можно было лишь хирургическим путем.

И Брызгин снова ощутил жалость к старику, который старался, но уже ничем не мог помочь новому миру в силу того, что безнадежно отстал от него.

3. Звездное небо на планетоиде, лишенном атмосферы, кажется необычайно ярким. Особенно если поблизости высвечивается многоцветный шар звездного скопления, перевитый цветными жгутами межзвездного газа.

Стоя на верхней палубе спейсрейдера «Хонкай» и глядя на пульсирующий звездный шар, капитан Дымов невольно размышлял о месте, которое было отведено во Вселенной земной цивилизации. Такие вот выходили у него немножечко грустные размышления. И совсем не утешало капитана, что сегодня земной корабль находился в нескольких десятках световых лет от родной системы. Не чувствовал себя капитан покорителем звездных океанов, напротив, было ощущение своей крошечности в этом мире. Вселенная, распахнувшая себя человечеству, пугала и притягивала одновременно.

Капитан побывал не в одной экспедиции, но именно в этой его не отпускало странное чувство тревоги, словно кто-то из глубины души Дымова предупреждал его о грядущих неприятностях, ожидающих экспедицию. Смысл предупреждений ускользал от капитана к великому его раздражению, и это порождало неуверенность, которую капитан иногда не мог скрыть от своей команды. А вот это тревожило больше всего. Команда должна быть уверена в своем капитане. И капитан должен верить каждому члену команды, как самому себе. Команда — единый организм, чувство неуверенности одного может отрицательно сказаться на всей команде. Дымов досадливо прогонял свои мысли, но они приходили в голову все чаще, а капитан доверял своей интуиции, она никогда не подводила его. Именно благодаря интуиции капитан своевременно увел спейсрейдер в 2247 от красного карлика Чиндрагутти. Увел и тем спас свою команду от жесткого излучения, рожденного магнитной бурей, сопровождавшей выброс гигантских протуберанцев светила. Психологи длительное время мучили капитана расспросами и исследованиями, но Дымов и сам не мог сказать, что именно заставило его нарушить планы экспедиции и стартовать на четыре дня раньше срока, не обратив никакого внимания на недовольство физиков и космогонистов. Было неожиданное предчувствие, что они нашли на свою задницу приключения, которые так долго искали. Он воспользовался своим капитанским правом и стартовал раньше, чем это было предусмотрено программой. А магнитная буря началась спустя несколько дней, когда они уже были в точке тахиарда и готовились нырнуть в субпространство.

Подобным образом интуиция выручила его на Алемании. Почему он приказал выжечь вокруг корабля трехмильную зону безопасности, Дымов никогда не сумел бы объяснить. Ссылаться же на внутренний голос — а дело обстояло именно так — было вообще глупо. Биологи скрипели зубами, но Дымов и в этом неприятном начинании оказался прав, — особенно когда началась атака активной флоры на поставленные вне зоны безопасности базы. Несколько человек погибло, но экспедиция в целом оказалась вне опасности и все благодаря интуиции капитана, который не боялся быть смешным.

Постоянное ожидание опасности наложило свой отпечаток на внешность командира спейсрейдера «Хонкай». Пространство в принципе не любит толстяков. Алексей Дымов был сухощав, жилист и крепко, хотя и несколько грубовато скроен. Он всегда казался излишне сосредоточенным, удлиненное лицо его постоянно выглядело озабоченным, короткий ежик волос на голове делал озабоченность естественной.

Экспедиция к звезде М-3241 была запланирована не случайно. Предполагалось, что в окрестностях звезды находится небольшая «черная дыра», влияющая на светило. Как раз в это время в разгаре были споры между теми, кто хотел подобный объект разместить в солнечной системе и тем самым получить новый неисчерпаемый источник энергии, и между теми, кто предлагал с осуществлением этого проекта не особо спешить, ведь вполне могло получиться нечто неудачное, похожее на попытку изменить течение Гольфстрим, которая едва не привела к новому и не в пример более суровому, нежели природный, ледниковому периоду. Технически идея перемещения объекта была вполне осуществима: достаточно было на второй космической скорости ввести в субпространство один из астероидов, от которых польза была сомнительна, а звездоплаванию внутри системы они в достаточной степени мешали. Сверхмалая масса, сжатая субпространством до размеров электрона, приводила к рождению небольшой черной дыры, обладающей моментом вращения и зарядом. Черная дыра испускала в пространство реальные пары частица-античастица, которые, взаимно аннигилируя, давали необходимую энергию. С такой черной дыры можно было снимать объем энергии, в значительной степени превышающей всю энергию Солнца, но скептики предлагали не спешить. Технически исполнимая идея еще не обязательна к исполнению, утверждали они. Во-первых, изъятие крупного астероида из пояса изменит сложившееся равновесие. «Вам мало Икара? — ссылались они на огромные затраты по уничтожению печально знаменитого астероида, реально угрожавшего падением на Землю в конце двадцать второго века. — Так это будут семечки по сравнению с теми опасностями, которые могут вновь грозить Земле или другим планетам. Да и сам источник в смысле общественной безопасности весьма сомнителен. Только не надо ссылаться на физические формулы! Это будет похлеще ядерного или термоядерного оружия или, скажем, Чернобыльского или Нумидийского реактора. Создать «черную дыру» и оказаться заложниками собственной энергетической программы — это, знаете ли, для безнадежных идиотов».

Господа физики всегда отличались экстравагантностью, но здесь они перещеголяли своих предшественников. В случае ошибки получится гравитационная могила всему человечеству, а это уже не смешно. В подобных случаях необходимо апеллировать ко всему человечеству, но устраивать такие референдумы слишком уж накладно, достаточным будет представить этот вопрос на рассмотрение Совета Безопасности ООН, пусть руководители соберутся, взвесят все за и против, можно надеяться, что у них хватит здравомыслия для принятия правильного решения. С одной стороны новый источник энергии означал возможность жить на порядок лучше, но с другой стороны, если за это, возможно, придется заплатить жизнями родных и близких, то, может быть, не стоит и перья тупить. В конце концов, есть термоядерные котлы российских физиков, вон уже их сколько по всей Европе! А решение пусть принимают потомки, они будут во многом умнее и мудрее нас. Им, значит, и карты в руки!

Вот в такой обстановке и было принято решение об экспедиции к М-3241. Если у звезды имеется «черная дыра», лучшую природную лабораторию и придумать невозможно. Изучайте, дорогие ученые, делайте свои выводы, а там посмотрим. Главное, чтобы ошибок допущено не было. Это только кажется, что Земля безразмерная и ее хватит на грядущие поколения. Неужели вас красноярская катастрофа ничему не научила?

Дымов представлял, как взвоют физики, когда он прикажет уводить спейсрейдер из системы. Но он ничего не мог поделать с растущим в глубине души чувством беспокойства, крошечный росток этого беспокойства прорастал, обретая очертания, и, наконец, Дымов объявил о принятом им решении.

— Слушайте, — не выдержал Франц Деммер. — Вы в своем уме, капиталу нас программа, мы согласовывали ее с вами и тогда у вас не было возражений. Что случилось? У вас предчувствие? Тогда зачем вы отправились в космос? Сидели бы на Земле и предсказывали землетрясения. Там еще хватает легковерных дураков, которые с удовольствием прислушались бы к вам. Я — против поспешных решений и я требую, чтобы о наших разногласиях был поставлен в известность Совет.

Невысокий плотный, уже достаточно старый, но все еще не потерявший юношеской живности физик смотрел на капитана спейсрейдера с нескрываемым раздражением, к которому примешивалось вполне понятное удивление и легкое презрение к трусу, боящемуся неизвестно чего. Морщинистое лицо Деммера негодовало, но Дымов не винил физика в этом — окажись он сам в подобной ситуации, его собственное негодование было бы не меньше. Поэтому капитан позволил себе лишь слегка улыбнуться краешками тонких губ.

— А нет никаких разногласий, — хладнокровно сказал капитан Дымов. — На корабле командую я, и я принял решение, о котором ставлю вас в известность. И отвечать за принятое решение буду именно я, а не вы Франц. Работы сворачиваем, старт через двенадцать часов. Все могут быть свободны.

Он поднялся, всем своим видом показывая, что споров не будет.

Транспортный отсек был заблокирован еще до объявления Дымовым своего решения. Двенадцать часов требовалось для того, чтобы проверить готовность корабля к старту, рассчитать точку тахиарда и сориентировать корабль в пространстве. Это только кажется, что летать на спейстрапперах просто и легко, но даже непродолжительному полету обязательно предшествуют сложнейшие расчеты, иначе экипаж загонит корабль туда, откуда уже не выбраться. А таких пассажиров, ответственность за которых ощущал на себе капитан Дымов, было шестьдесят человек — вся научная экспедиция, превратившая десантный корабль в подобие лаборатории безумного доктора, где не было даже видимости привычного капитану порядка.

В споры никто не полез, слишком велик был авторитет капитана Дымова, но он не сомневался, что претензий Земле будет высказано с избытком. Некоторое время он даже сомневался в правильности принятого решения, теперь ему казалось, что он просто перестраховщик, поддавшийся глупой панике. К чести капитана менять решения он не умел.

Ровно через двенадцать часов корабль ожил и сошел с постоянной орбиты вокруг звезды М-3241 и, медленно набирая скорость, устремился к расчетной точке сброса в тахиомир, до которой было шесть световых минут или час полета по собственному времени спейсрейдера.

До точки тахиарда оставалось около десяти минут собственного времени, когда красное ядрышко центрального светила системы изменило свои очертания. Оно стало заметно больше.

— Капитан! — ворвался в рубку начальник экспедиции. — Удивительно, но вы снова угадали! Я преклоняюсь перед вашим чутьем, вы дадите фору любой собаке и любому предсказателю! Мы проводим уникальные наблюдения! Это сверхновая, Дымов! И мы первые, кто наблюдает это явление в непосредственной близости. Мы можем немного задержаться?

Казалось, Деммер дрожит от возбуждения. Негодование и недовольство Дымовым уступило место возбужденному любопытству.

— Уникальная ситуация, — умоляюще сказал Деммер. — Капитан, я прошу вас. Мои ребята уже на своих постах. Хотя бы полчаса, слышите, всего полчаса!

Объяснять Деммеру всю сложность расчета точки тахиарда в незнакомой звездной системе было бесполезно. Физик просто не захотел бы слушать астролетчика, а вся накопившаяся в нем неприязнь к Дымову выплеснулась бы вновь — яростно и безнадежно. Из просителя Демамер немедленно превратился бы в непримиримого врага, поэтому Дымов не стал вступать с физиком в пререкания и объяснять ему, что новую точку вброса в тахиомир рассчитать будет очень сложно, не стал. В этой ситуации у любого капитана была одна единственная задача — сохранить корабль и людей. Запоздать со стартом у Сверхновой, что могло быть опаснее и неосмотрительнее? Капитан Дымов не стал вступать в пререкания с начальником экспедиции, он просто посоветовал Деммеру занять место согласно штатного расписания и ввел в бортовик последние и окончательные команды, после чего повернулся к обзорному экрану.

Теперь вспыхнувшая звезда напоминала восьмерку, которую образовывали жгуты взбесившейся звездной плазмы. Медленно она расширялась во все стороны, вновь сливаясь в единый огненный шар, который, подобно мыльному пузырю, реличивался в размерах.

Однако Дымов не дал себя увлечь удивительному зрелищу. Времени для этого не было. При старте счет идет на секунды.

В некотором отдалении от рождающейся Сверхновой возникла маленькая алая звездочка, которую через несколько минут поглотил накатывающийся огненный вал. Но опасность была уже позади.

Спейсрейдер «Хонкай» вошел в точку тахиарда, и теперь всего несколько часов собственного времени отделяли его от ближайшей базы звездного флота, удаленной от системы М-3241 на пять световых лет.

Глава вторая

1. База звездного флота располагалась в системе Аристемы.

Система была обитаемой — на второй от звезды планете жили расы ихтиоров и паукан. Разумеется, так их называли земляне, сами симбиоты именовали себя народами двух матерей, но произнести это туземное сочетание звуков было, пожалуй, не под силу любому землянину. Ихтиоры жили в мелких прогреваемых голубым светилом океанах планеты и напоминали внешним видом земных кальмаров. Селились они на многочисленных коралловых рифах, выламывая могучими щупальцами целые анфилады причудливых помещений в теле рифа. Со временем, обретя разум, начали использовать кораллы уже целенаправленно, выращивая на дне океана неприступные крепости. Поклонялись Морской Бездне и обитавшему в ней Великому Черному. У ихтиоров было развито ремесленничество, искусство было бедным, и выделялись лишь красочные живые панно, которые создавались из разноцветных животных, похожих на земных актиний, и духовые оркестры, в которых музыканты играли на специально обработанных витых раковинах, выталкивая воздух кольцевыми мускулами, используемые обычно в качестве движителей.

Паукане жили на островах единственного на планете архипелага. Внешне они напоминали странных пушистых пауков с клешнями. Отсюда возникло и название. Паукане были двоякодышащими и постепенно начинали осваивать мелководье. Из-за мелководья между ними и ихтиорами разгорелась война, в которой никто не мог одержать верх.

Паукане называли свою планету Ярканом, что означало родовую паутину. Ихтиоры считали ее Сладкой водой. Так что и в этом они не сходились.

Земляне появились на планете, когда междоусобица была в самом разгаре. Ксенологам, установившим контакт с обеими расами, пришлось немало потрудиться, чтобы воители заключили перемирие. Земные способы производства продовольствия казались пауканам и ихтиорам настоящим чудом, никто из них не мог поверить, что все это изобилие, которое стало с прилетом землян нормой жизни, производится микрокибернетическими системами из воздуха, а потому ихтиоры почитали землян за колдунов Великого Черного, приславшего их из Морской бездны, чтобы внести смуту в умы морских обитателей, а паукане считали тех же самых землян жителями звездной паутины, населяющими звездный шар, видимый в ясные ночи рядом с большой красной луной.

В космос ни одна из этих рас в обозримой перспективе попасть не могла, поэтому рассказы ксенологов о строении галактики и звезд воспринималась ихтиорами и пауканами с полным недоверием, и это недоверие даже послужило причиной тому, чтобы прежние разногласия народов двух матерей забылись.

Земная станция повисла в пространстве над планетой еще одной луной, но аборигенов добавившееся на небосклоне белесое пятно не смущало — вокруг планеты обращалось шесть спутников и наличие еще одного ничего особенного в жизнь местных обывателей не вносило.

Они даже позволили землянам организовать на одном из островов базу отдыха. Ихтиоры с охотой принимали участие в забавах землян, особенно в катании на водных лыжах. Было забавно наблюдать, как стремительные ихтиоры соревновались в гонках с водными мотоциклами и скуттерами, из усердия выскакивая из воды и проносясь над морем несколько десятков метров.

У паукан на продукты можно было выменять удивительно тонкую и теплую ткань из паутины. Ткань была прочной и имела десятки самых разнообразных свойств, а окрашена она была в самые фантастические цвета — арахи, для того, чтобы добиться нужного окраса ткани, употребляли разнообразные фрукты. Одно время было даже очень модно щеголять в костюмах из паутины, которая вдобавок к носкости обладала еще и целебными свойствами.

Сейчас, когда астрофизики коротали время на базе отдыха, демонстративно покинув спейсрейдер Дымова, капитан оставался на корабле. Молекулярные кибы вылизывали корабль снаружи и изнутри, уничтожая оставшийся после астрофизиков мусор и одновременно приводя обшивку спейсрейдера в порядок. Если внутри корабля нанороботы себя ничем не проявляли, то снаружи, особенно на расстоянии, они выглядели легким туманным облачком, равномерно окружившим огромный диск спейсрейдера.

Рядом с «Хонкаем» висело два транспортных корабля, доставивших в систему Аристемы необходимое оборудование.

Капитан Дымов впервые за всю свою космическую карьеру видел, как гибнет мир, пусть даже безжизненный. Зрелище это потрясло капитана. Теперь он хорошо представлял, что чувствовали жители погибших миров, когда их светила неожиданно вспухли и облаком горячей плазмы устремились в пространство, слизывая жизнь с непрочных оболочек планет.

Полетное время Дымова подходило к концу, возраст уже давал о себе знать. Приближалось время возвращения на Землю. Нет, капитан Дымов знал, что безделье ему не грозит — в крайнем случае, Академия астронавтики всегда примет его с распростертыми объятиями. Кто-то ведь должен передавать опыт молодежи! А опыта капитану Дымову было не занимать. За двадцать семь лет в пространстве капитан повидал многое.

Закончив работу на корабле, Алексей Дымов спустился на поверхность планеты.

Он любил бывать на планете, которую для себя называл Ярканом. А все потому, что на поверхности планеты у него был хороший знакомый из аборигенов, а поскольку он был пауканином, Дымов привык называть планету по паукански.

В системе Аристемы корабль Дымова бывал нечасто, однако дружеские взаимоотношения с пауканином не исчезали, напротив — с годами они становились прочнее. Как родовая паутина аборигенов. Дымов даже привязался к Кр-хи, поэтому встреча с пауканином получилась, как всегда, немного забавной и радостной. Со временем капитан научился безошибочно выделять Кр-хи среди сородичей по родовым пятнам на брюшке, как Кр-хи узнавал из землян Дымова, можно было только догадываться.

За годы странствий Дымова родовая паутина Кр-хи стала значительно обширней и обрела багряный цвет. Дымов не знал, что это значит, возможно, цвет символизировал обеспеченность ее обитателя, как гербы у старинной земной знати. В центре паутины, если присмотреться внимательнее, можно было заметить утолщение, напоминающее стилизованного черного паука, брюшко которого отливало серебром из-за множества тщательно наклеенных кристалликов кварца. Кр-хи явно располнел. Хитиновое сочленение, соединяющее волосатое брюшко с головогрудью стало еще больше, а само брюшко покрылось малиновыми же пятнами, красиво оттененными бархатом черных и жестких волос.

— Все колдуешь? — спросил Кр-хи, устраиваясь на паутине поудобнее. — Каким ветром занесло на Яркан твою паутину?

Дымов не раз рассказывал паука-нину о космосе, звездах и путешествиях землян, но пауканин продолжал упрямо считать пространство над головой одним большим небом, по которому летают земляне на летательных паутинах. Летают и колдуют себе помаленьку.

— Как дела? — снова спросил Кр-хи. — Здоров ли выводок? Хватает ли слюны? Нет ли дырок в твоей паутине?

Ситуация была забавной, но пауканин задавал традиционные вопросы, интересуясь здоровьем Дымова и его семьи, поэтому капитан вполне серьезно ответил, что с выводком все в порядке, слюны, слава звездному Пауку, пока еще хватает и паутина его в полном порядке.

В свою очередь он поинтересовался, хватает ли Кр-хи добычи на время холодов, не холодна ли почва вокруг паутины для будущих кладок, и пауканин так же серьезно ответил, что и земля достаточно тепла, и добычи хватает, отмель богата рыбой, воздух насекомыми, и Дымов пожелал, чтобы так было всегда.

— На наш клайд хватит, — сказал пауканин и, оказывая Дымову обычное полное доверие, покинул паутину.

Они посидели немного на берегу.

Море за песчаными отмелями сливалось с небом, аквамариновая с блестками мелких волн вода была теплой, и где-то за отмелями резвилась стайка ихтиоров — из-за расстояния трудно было разобрать, взрослые ли это занимаются рыбной ловлей или подростки играют в салки.

— Мокрые, — неодобрительно сказал, глядя на прыжки ихтиоров, Кр-хи. — Мокрые и скользкие. Противные. Нельзя жить без своей паутины, нельзя!

Подобное Алексею Дымову приходилось выслушивать почти каждый визит.

Ксенологи обязательно обнаружили бы у Кр-хи какие-нибудь мудреные комплексы, но Дымов считал, что пауканин просто расист, похожий на тех, что раньше встречались на Земле и презирали людей с другим цветом кожи. Ихтиоров Кр-хи не то, чтобы ненавидел, но открыто недолюбливал. Он их считал за недоразвитых паукан.

— Смотри, — загибал он когти на средних лапах, свободных от клешней. — Головогрудь есть? Есть! А брюшко? Брюшка — нет. И жвала длинные, и глаз меньше. Таким количеством глаз можно что-то увидеть в воде? Никогда не увидишь!

И убедить его было невозможно, что ихтиоры живут ближе к глубинам, где вода не засорена песком как на отмелях, а чиста и прозрачна, как воздух.

— И волос у них нет, — отмечал пауканин. — Нет волос, нет родовых пятен. Как тебя узнать друзьям и знакомым? Вот и вы тоже… Я на тебя смотрю, не пойму, как вы друг друга отличаете? По искусственным шкурам? И железы у вас закрыты. А если железы закрыты, как вы самок подманиваете?

Мудрецом становился Кр-хи на своей багряной паутине.

Вот уже и философствовать начал, вопросы в его головогруди появляться стали. А еще несколько лет назад, когда они только подружились, Кр-хи был обычным бойким паучком, которому больше всего хотелось не размышлять, а летать на осенних паутинах или нырять на отмелях в поисках вкусных ракушек и морских улиток. Правда, рассказывать о своих приключениях Кр-хи и тогда любил, и, как ни странно, даже привирал при этом, хотя обычно паукане склонны были к коротким и точным рассказам без каких-либо фантазий.

Однажды Дымов спросил Кр-хи, за что он так не любит ихтиоров.

— Наглые, — сказал Кр-хи. — Бессовестные. Мало им воды, они уже на сушу лезут. Суша нужна пауканам, отмели тоже нужны пауканам. Хотят жить, пусть идут туда, где солнце садится.

Поначалу Дымов посчитал эти высказывания знакомого за обычные упреки жителя суши, который привык считать прибрежные отмели своими и не был намерен с кем-нибудь их делить. Да что там делить, обсуждать даже возможность такого раздела не хотел! Но через некоторое время выяснилось, что упреки паукан были в какой-то мере оправданными. Ксенологи обнаружили на суше в нескольких километрах от ближайшего берега несколько ихтиоров, передвигающихся на щупальцах. Жаберные мешки их были забиты мокрыми водорослями, похоже, что в ихтиорах постепенно просыпалось все то же любопытство, которое когда-то гнало на утлых суденышках людей в океан и потом на примитивных ракетах погнало их за пределы земной атмосферы. Это любопытство было сродни любопытству самих ихтиоров, которые в период осенних ветров ухитрялись перебраться с острова на остров на нехитрых летучих паутинах. Но за своими сородичами пауканин признавал право на подобные путешествия, а ихтиорам он в этом отказывал.

Еще Кр-хи злился, когда ихтиоры рвали его подводную паутину, поставленную на отмелях для ловли мальков. Ихтиоры вообще не признавали никаких иных форм охоты кроме той, что была основана на быстроте и ловкости охотника. Поэтому частые сетки паукан они уничтожали безо всякого сожаления и даже не извинялись перед хозяевами, а нахально заявляли, что приходил из глубин Великий Черный, он-то эти самые сетки и попортил. Великого Черного никогда и никто не видел, это был миф, созданный ихтиорами, им пугали детей, а саму смерть дети океанских просторов называли уходом к Великому. Старый ихтиор, чувствуя приближение смерти, уплывал в открытый океан, и уже никогда не возвращался. Поэтому даже среди самих обитателей моря мало кто видел процесс умирания. У паукан было совсем иначе — глава многочисленного рода умирал на паутине в окружении многочисленных родственников, потом близкие тщательно пеленали его в паутину и подвешивали кокон на самом высоком дереве. Там он висел до осенних ветров, а когда его уносило, паукане говорили, что умершего забрал Звездный паук.

Удивительно, но одно из самых ярких созвездий на небосклоне Яркана и в самом деле напоминало раскинувшего лапы пауканина на мелкой и частой паутине Млечного Пути, который здесь был особенно ярким.

Паукане в отличие от ихтиоров видели звезды.

— Не видят неба, — подтвердил Кр-хи. — Неполноценные.

— Ладно тебе, — проворчал Дымов. — Для тебя каждый, кто не похож на пауканина и не имеет своего яркана, неполноценный. Лучше расскажи, куда летал прошлой осенью. Ты ведь летал?

В глазах пауканина появился красноватый отблеск.

— Летал, — подтвердил Кр-хи. — Очень далеко летал. За старым архипелагом был. Многое видел.

Четыре года назад подводное землетресение и подвижки геологических пластов привели к появлению новой группы островов на сто километров южнее архипелага, но Дымов даже не предполагал, что паукане могут туда добраться на своих воздушных непрочных приспособлениях, а тем более вернуться назад. Он с уважением посмотрел на Кр-хи. Что и говорить, мужества и храбрости этому существу было не занимать.

— Что там, на новых островах? — просто для поддержания беседы спросил Дымов.

— Плохо живут, — проскрипел Кр-хи. — Неправильно живут.

— Паукане? — спросил капитан Дымов.

— Предатели, — сказал пауканин. — Неправильно живут. Паукане живут на суше, скользкие должны жить в воде. Нельзя дружить со скользкими, которые рвут паутину и угоняют рыбу с отмелей.

Твои сородичи подружились с ихтиорами? — для Дымова это было новостью, местные ксенологи об этом наверняка знали, но сообщений о каких-либо взаимоотношениях ихтиоров и паукан, кроме самых неприязненных, Дымов не слышал.

Кр-хи смотрел на море. Мохнатые лапы его машинально вывязывали из паутины что-то узловатое и бесформенное — для пауканина это было знаком крайнего раздражения.

— Скользкие возят паукан. Молодым пауканам нравится кататься на скользких. Скользким нравится возить молодых паукан, — печально проскрежетал Кр-хи. — Падение нравов. Нельзя иметь дело со скользкими и безволосыми, нельзя забывать заветы Звездного Паука. Молодые забывают. Поэтому и мир рушится. Скоро не будет ни паукан, ни безволосых. Все потому, что молодые не помнят законов.

— Не надо принимать все близко к жвалам, — сказал капитан Дымов. — У нас на Земле уже столько лет говорят, что каждое молодое поколение хуже предыдущего. Но ведь не деградировали, к звездам летаем!

Кр-хи недоверчиво посмотрел на землянина.

— Колдуны живут своим путем, скользкие и безволосые своим, а паукане должны жить заветами предков. Предки говорили, что паутина должна быть прочной, потомство крепким и здоровым, а другом пауканина может быть только другой пауканин. Безволосый и скользкий другом быть не может.

— Здравствуйте! — озадаченно сказал землянин. — А как же мы с тобой, Кр-хи? Я считал, что у нас с тобой дружба, но я ведь не пауканин. Что же получается? Ты меня используешь?

— Кр-хи использует колдуна, — сказал абориген и надменно выставил жвала. — У колдунов всегда много хорошей и вкусной еды, колдуны умеют слушать и колдуны знают, где живет Звездный паук. Кр-хи попросит колдуна, колдун попросит Звездного паука, а тот сделает так, что Кр-хи будет жить долго.

— Да-а, — озадаченно протянул капитан Дымов.

Некоторое время оба молчали. Пауканин неудобно сидел, выставив вперед брюшко, и машинально почесывал его тремя лапами. Молчание было неловким и тягостным.

Пауканин заскрежетал жвалами, тронул Дымова мохнатой лапой и прошипел:

— Кр-хи пошутил. Колдун должен смеяться.

2. Катамаран под названием «Летучая рыбка» покачивался на волнах.

С севера дул свежий ветерок, поднимая небольшие волны, синие небеса краями своей огромной чаши легли на линию горизонта, и виднелся вдали белый атолл с зонтиками крошечных из-за расстояния пальм.

— Катамаран — это дань традициям? — спросил Брызган.

— Из соображения удобства, — взмахнув спиннингом, отозвался Джефферс. — На волне качает меньше, да и площади полезной вдвое больше. Я на нем два раза в шторм попадал, был бы на лодке — точно бы утонул, а на катамаране…

Андрей проследил взглядом за полетом утяжеленной блесны и откинулся в шезлонге. Джефферсу не пришлось долго уговаривать его поехать на рыбную ловлю. Оказавшись в море, Брызган понял, что согласился правильно. Покой и безмятежность были в морском просторе — то, чего ему так не хватало у звезд.

С Джефферсом они вместе учились в швейцарском Грюнхаузе, потом поступили в университет. Но Брызгана потянуло к звездам, а Джефферсу хватало места и на Земле. Он стал подводным археологом и мечтал найти в океане и восстановить под водой в прежнем виде лемурийский храм, о котором узнал, изучая рукописи, хранящиеся в ватиканской библиотеке. Место там было указано столь приблизительно, что поиски приходилось вести на площади около тысячи двухсот морских миль, но Джефферс не унывал — за два года поисков он обнаружил два испанских талиона, которые довольно хорошо сохранились на песчаном дне впадины Отки-бу, да и сама впадина привлекла к себе внимание ученых — даже камни вокруг обрастали кораллами, водорослями и ракушками, а талионы на дне впадины оставались чистыми, словно только что затонули.

Некоторое время Брызган наблюдал за Джефферсом. Худощавый, жилистый и загорелый до черноты Том Джефферс неутомимо и безуспешно метал блесну, переходя от борта к борту. На лице его жили досада и азарт — как же, пообещал другу мясо макрели или тунца в бататовых листьях, а тут сплошные неудачные забросы, даже мелкие акулы, славящиеся своей жадной тупостью, и те не зарились на блесну.

Утреннее солнце нежно гладило лучами лицо Брызгана, и Андрей задремал, но уснуть ему не дал восторженный возглас Джефферса: «Есть!»

Конец спиннинга дергался, леса, уходящая в море, натянулась и ходила из стороны в сторону, а Джефферс лихорадочно сматывал леску, приближая добычу к катамарану.

— Возьми багорик! — сдавленно сказал он.

Брызган пошарил глазами по сторонам, наклонился и поднял хромированный и оттого блестящий багорик, более похожий на хирургический инструмент, нежели на приспособление для рыбной ловли.

Джефферс изогнулся и, перехватившись, бросил на палубу крупную рыбину. Чешуя рыбины отливала пурпуром, у нее был золотистый хвост и такого же невероятного цвета длинный плавник на спине. Рыбина билась на белой палубе и хватала широко открытым ртом воздух.

Рыбак вырвал из рук растерявшегося товарища багорик и ловко ударил рыбу по голове. Пойманная рыбина затихла, только трепетали еще плавники, а цвет чешуи медленно менял оттенки, переливался на солнце, постепенно становясь серебряно-серым.

— Хорошенький экземпляр, — сказал Джефферс. — Смотри, Андрюша, это и есть золотая макрель. Редкая, между прочим, добыча. Ты знаешь, она ведь на лету охотится за летучими рыбами.

Он с усилием поднял макрель за жабры. Худощавое лицо его осветилось улыбкой.

— Отправимся на атолл, — сказал он. — Крабов я тебе обещаю, морских гребешков там полно. Так что ланч у нас будет просто замечательный. Салат из морской капусты когда-нибудь ел, или вы, как всякие небожители, искусственной пищей пробавляетесь?

Брызган промолчал. Ловкость, с которой Том Джефферс убил рыбину, вызывала у Андрея неприязнь. Ему было жалко великолепной макрели, которая совсем недавно стремительно и беззаботно рассекала океанскую глубину.

— Будет тебе уха, — приговаривал Джефферс, ловко подвешивая рыбину под навесом, устроенным на палубе. — Если повезет, поймаем осьминога, тогда я тебе…

С осьминогом им не повезло, но крабов и морских гребешков и устриц, как и обещал Джефферс, оказалось несчетно.

К полудню солнце палило уже совсем нещадно.

Океан успокоился и был неподвижен, как вода в тарелке. Из голубовато-зеленых глубин медленно всплывали белесые медузы. Зрелище было захватывающее. Всплывающие медузы напоминали экзосферные протуберанцы на Протагоре, только не отрывались они от поверхности океана и не уносились в пространство, сжигая все на своем пути.

— Что-то медуз много, — проворчал Джефферс. — И макрель… Говорят, золотая макрель всегда появляется при волнении океана и является предвестницей шторма. Ты не слышал, что сегодня в новостях о погоде говорили?

— Запроси Информ, — лениво сказал Брызган.

Чувство раздражения уже прошло и на смену ему пришло чувство удовлетворенности и сытого покоя.

— А чего запрашивать? — махнул рукой Джефферс. — Если бы что-то надвигалось, нас бы с утра предупредили. Пошли купаться?

Вода в лагуне была прозрачной и теплой, нырнув, можно было увидеть, как среди колышущихся подводных лесов кипит своя жизнь, которой не было никакого дела до двух пришельцев, незвано вторгшихся в пределы ее обитания. Брызган любовался разноцветными актиниями, стадами черных, золотистых и каких-то крапчатых мелких рыбок, которые сновали среди длинных колышущихся листьев морской капусты.

Некоторое время неподалеку кружила небольшая остроносая акула, сопровождаемая двумя полосатыми лоцманами, которые бесцеремонно подплыли к Брызгину, потыкались в него носами и, вернршись к хозяйке, доложили, что добыча ей не по зубам. После этого акула потеряла всякий интерес к купающимся и поплыла по своим неотложным делам, напоминая рассудительного охотника, впереди которого бегут два глупых и азартных пса.

Вторую половину дня Брызган и Джефферс провели в каюте, наслаждаясь микроклиматом. Они много вспоминали о друзьях и случившихся когда-то событиях, рассказывали друг другу о своей работе, при этом Том Джефферс делал это так увлекательно, что Брызган почувствовал мимолетную зависть к товарищу.

— Представляешь? — рассказывал Джефферс. — На глубине пятисот метров и светло. Вокруг зеленоватая мгла, в которой вспыхивают искры каракатиц, и вдруг из этой зеленоватой тьмы выплывают мачты. Парусов, конечно, не сохранилось, но дерево стало камнем. Умели строить когда-то!

На второй день мы нашли пролом в днище, и попали в трюм.

Темнота беспросветная, мерцают фонарики, а потом в луч фонаря попадает статуя крылатого змея. Конечно же, Кецалькоатль, пернатый бог майя, я это сразу понял. Ты представляешь, Андрей, на его золотых одеждах аквамаринами были выполнены облака, а рубинами — кресты.

И еще мы нашли тот самый крест, о котором упоминалось в рукописи Борджиа, крест этот был выполнен из единого куска прекрасной яшмы. На нем драгоценными камнями был изображен бог, причем, ты представляешь, лицо его сделано из черной яшмы. Вот и думай, откуда крест у майя взялся, кто его в Центральную Америку впервые принес?

Брызган ничего не слышал о рукописи Борджиа, мельком слышал о пернатом боге древних индейцев, но рассказ Джефферса вызывал у него живой интерес. Может, все дело было в рассказчике, но, скорее всего, слушая Тома, Андрей отдыхал от своих пространственных забот. Рассказ Джефферса был как уголек в камине после кипучего и наполненного событиями трудного дня.

Вместе с тем, какое-то странное беспокойство жило в душе Брызгана, и Андрей никак не мог понять причин этого беспокойства.

Ближе к вечеру они вновь выбрались на палубу.

Жара спала.

Море по-прежнему оставалось спокойным.

Огромный красный диск солнца уже коснулся краем поверхности океана, окрашивая воду в свинцово-черный цвет. В небе повисли первые звезды. Здесь, у экватора, они были особенно ярки. На западе, там, где располагались многочисленные и обжитые острова, неожиданно вспыхнула огромная россыпь разноцветных огней.

— Фейерверк, — сказал Джефферс. — Жители Акваграда отмечают столетие со дня основания города.

3. Черную дыру невозможно увидеть, на наличие дыры реагируют приборы, а еще о самом существовании ее можно догадаться по излучению падающего на нее вещества. Чем больше вещества, тем мощнее рентгеновское излучение, выбрасываемое невидимым источником. После вспышки Сверхновой образуется черная дыра, если только гравитация пересилила давление газа. В противном случае получился бы белый карлик или нейтронная звезда.

— Еще в двадцатом веке, — сказал Деммер, — Гриндпей и Гурский пришли к выводу, что в центре звездного скопления NGC 6624 находится массивная черная дыра. И они оказались правы.

Теперь можно спросить, какова возможность случайного образования этой черной дыры? И мы должны прямо сказать — в Галактике идет война. Трудно определить, скорее даже невозможно сказать, кто и с кем воюет, мы наблюдаем только безжалостные последствия этой войны. Гибнут миры, но ничего нельзя сделать. Человечество бессильно. Это все равно, что бороться со Вселенной.

Мы могли бы сделать прекрасные наблюдения, которые могли бы что-то прояснить нам в механизме оружия, которое применяется в звездных битвах, но некоторые перестраховщики не дали нам этого сделать.

Камешек был в огород капитана Дымова, но тот благоразумно промолчал.

— Энергия, — сказал Деммер. — Сами понимаете, вот это и есть главное, для чего мы здесь собрались. Барьером для развития человечества являются энергетические уровни, а если говорить проще, то мы можем ровно столько, сколько нам позволяют запасы энергии, которыми владеет человечество. Эксперимент необходимо продолжить. Мы можем гасить и зажигать звезды, но для этого нам надо перешагнуть сегодняшний энергетический барьер.

— Кто-то их уже гасит, — мрачно сказал астрофизик Цагерт. — И как гасит!

Алексей Дымов не был специалистом, специфические термины профессионалов были ему непонятны. Он знал одно: как только прекращается процесс сжигания водорода, звезда начинает стремительно сжиматься, и снова внутри звезды начинают возрастать давление, плотность и температура. При определенных условиях, после того как звезда израсходует вслед за водородом гелий, включаются термоядерные реакции, при которых сжигаются углерод, водород и кремний, а рождаются тяжелые элементы. Звезда становится нестабильной и когда нестабильность превосходит все разумные пределы, звезда находит конец в грандиозном взрыве. В пространстве вспыхивает Сверхновая. От звезды остается выгоревшая сердцевина, которая продолжает сжиматься и звезда превращается в белый карлик.

Однако для белого карлика существует предельная граница — давление вырожденных электронов, уплотненных до предела, называемого принципом запрета Паули, может поддерживать вещество мертвой звезды, если она не превышает в своей массе сто двадцать пять процентов солнечной. Звезды массой до двух солнечных сжимаются до пределов, когда электроны, вдавленные внутрь атомных ядер, соединяются с протонами и рождают нейтрино. Давление вырожденных нейтрино также останавливает дальнейшее сжатие звезды, и она становится нейтронной.

Но солнца еще более массивные, такие, как Аристема, не могут стать белым карликом или нейтронной звездой. Ее масса превышает предел Чандрасекара. Не может она стать и пульсаром, ведь ее масса слишком велика, чтобы ее могло выдержать давление вырожденного нейтронного газа. Направленная вовнутрь сила не встречает достойного сопротивления. Нарастает искривление пространства-времени, и наступает момент, когда сжатая до поперечника в несколько километров звезда сворачивает вокруг себя пространственно-временной континуум и исчезает, оставляя вместо себя черную дыру.

Неизвестный враг пользовался оружием, позволяющим ускорить процессы превращения звезды в черную дыру. Физики лишь разводили руками: они не знали никаких сил, которые смогли бы поддерживать вещество звезды, превращающейся в черную дыру. Они были бессильны оказывать сопротивление агрессору.

— Мы даже не можем представить себе существ, которые подобным оружием пользуются, — удрученно сказал Цагерт. — Если бы не живущий во мне скептицизм, я бы полагал, что мы столкнулись с деятельностью богов-демиургов. То, что происходит во Вселенной, более согласовывается с этой гипотезой.

— Тогда пусть кто-нибудь мне объяснит, почему эти боги делают объектом своего внимания определенные типы звезд? Какая им разница, станет ли звезда черной дырой, белым карликом или нейтронной?

— Выходит, разница есть, — сказал Цагерт, не обращая внимания на колкость и язвительность слов собеседника. — Если это боги, то, что мы знаем о целях, которые они ставят перед собой.

— Мертвые звезды, — сказал Даммер, покачивая головой. — Вселенная должна стремиться к самопознанию, в таких условиях само существование мертвых звезд лишено смысла.

Они посидели, задумчиво глядя на наполненные рюмки.

— Ты говоришь — новый энергетический уровень, — сказал Цагерт.

Русоволосый, плечистый, спортивно подтянутый, как все швейцарцы, выросшие на горных склонах Альп, Цагерт внушал уверенность, тем более странно было слушать то, что он говорил. — Надо сначала определиться в целях человечества, а уж потом брать вставший перед ним барьер. Для чего человеку энергия?

— Для того чтобы совершенствоваться дальше.

Дымов скорее согласился бы с Цагертом. За стремлением идти вперед должно что-то стоять. Само движение никогда не может быть самоцелью. Даже если будет возможным гасить и зажигать звезды, прежде всего надо хорошенько уяснить, для чего их будут зажигать или гасить. Он сказал это вслух и естественно, что разговор вернулся к врагу, так непонятно объявившемуся на галактических просторах. О целях его говорить было трудно, мог ли этот враг зажигать звезды, тоже никто не знал, но вот гасить звезды — это идущий по галактике агрессор мог даже слишком хорошо.

— Нет, погасить звезду мы еще не можем, — сказал Деммер. — А вот зажечь заново вполне возможно. Если мы научились создавать вращающиеся керровские черные дыры и обозначили их, как возможный новый источник для человечества, то и с задачей создания новых солнц мы можем справиться. Достаточно выбрать черную дыру точкой тахиарда и до определенного уровня бомбардировать сингулярность массой, то при достижении предела Хогланда черная дыра взорвется и вновь превратится в звезду.

— Хорошая работа — зажигать звезды, — улыбнулся капитан Дымов. — Рождение всегда лучше смерти.

Глава третья

1. Брызгана разбудил грохот прибоя.

Джефферс уже не спал. Обрамленное шкиперской бородкой лицо его выглядело озабоченным.

— Кажется, у нас неприятность, — торопливо сказал он. — Хорошо, что ты проснулся Андрей. Я уже собирался тебя будить. Надвигается шторм.

— Разве были предупреждения? — Брызган неторопливо поднялся, натягивая костюм.

— Не понимаю, — Джефферс торопливо и беспорядочно швырял в мешок все, что днем послужило для их отдыха. — Спутники отметили возмущения только сейчас, до этого Информ пребывал в безмятежности. Никто даже не подозревал, что возможен шторм. Помоги мне собраться, Андрей, на нашем катамаране мы будем в большей безопасности.

— Вот тебе и Служба Погоды, — язвительно сказал Брызган. — Правы те, кто утверждал, что метеопрогноз подобен гаданию на кофейной гуще — порой даже говорят, что результаты гадания более точны.

Автомат отвел катамаран от опасного берега.

Луна в разрывах низких стремительных туч высвещала черный океан и при слабом свете ее было видно, как волны швыряют белый катамаран, время от времени накрывая его шипящими волнами. Волны постепенно становились все выше, кипя белыми шапками, они накатывались на островок, заливая его, и откатывались назад журчащими струями. Порывистый шквальный ветер заставлял шумно трепетать листву пальм, время от времени слышался твердый стук о песок сорванных ветром кокосов.

— Обещают двенадцать баллов, — озабоченно крикнул Джефферс. — Это много, Андрей. Это очень много! И это очень плохо! Боюсь, наша «Рыбка» не сможет подойти к атоллу. Слишком велика вероятность получить повреждения.

— Вызовем спасателей? — хладнокровно предложил Брызган.

Ситуация не казалась ему слишком опасной. По крайней мере, в космосе он сталкивался с более серьезными угрозами. Да и чего было бояться на обжитой старушке Земле, если в любой момент на помощь могли прийти спасатели из Акваграда, откуда до атолла было не более семи минут лету. Спутники всепланетного Информа наверняка уже засекли сигналы браслетов и сообщили о в Службу Спасения о ситуации, в которой оказались двое незадачливых отдыхающих. Теперь только деликатность и уважение к личности не позволяли спасателям прийти этим отдыхающим на помощь без предварительного вызова с их стороны.

Похоже, нечто подобное ощущал и Том Джефферс. На вопрос Брызгана он отрицательно покачал головой.

— Ни в коем случае, Андрюша. Я не хочу стать посмешищем в своем коллективе. Скажут, что Джефферс уписался при первом сильном порыве ветра и принялся звать на помощь. Справимся сами!

Снова дунул порывистый ветер, прижимающий людей к песку.

Послышался треск и дробный стук бьющихся о песок орехов.

Где-то далеко на востоке полыхнула зарница, луна вновь скрылась в низких лохматых тучах. Над атоллом пронесся пронизывающий шквал, словно огромный великан дул в попытке смести с острова все, что на нем было.

Катамаран маневрировал у берега.

Автоматы судна не были способны на риск, они удерживали яхту у опасного берега и маневрировали, выжидая безопасного момента для причаливания. Но его просто не было.

— Придется вплавь, — хрипло сказал Джефферс. Глаза его неестественно и оживленно блестели в царившей на острове полутьме.

— Том, у тебя все нормально с головой? — крикнул Брызган. — Да нас унесет раньше, чем мы достигнем катамарана!

— Что ты предлагаешь? — перекрывая ветер, крикнул Джефферс.

— Надо вызывать спасателей! Я понимаю, безумство храбрых, и все такое! К черту, Том! Это уже не трусость, это всего лишь разумная осторожность! Вызывай Службу Спасения!

Джефферс лег на песок.

Лунный свет высвещал его бледное бородатое лицо.

— В данном случае мы подвергнем неоправданному риску других, — сказал он. — Сюда еще надо добраться, Андрей! Идиот! Ну какого черта я потащил тебя на эту прогулку!

Ветер все усиливался, он сгребал в клубящиеся горсти песок и швырял им в пальмы и людей. Катамаран, который не мог уйти от острова, на котором еще оставались хозяева, продолжал маневрировать, ревя двигателями на предельных оборотах. Неожиданно высокая черная волна с белыми водоворотами пены по кромке подхватила судно и понесла его прямо на пальмы. Раздался треск. Брызган закрыл глаза.

«Доигрались, — подумал он. — Нет, Том прав, мы — идиоты!»

Постепенно светлело.

Где-то на востоке невидимое за тучами всходило солнце. Рассвета не было видно, но тьма окружающая их начала заметно блекнуть.

Одна часть разорванного надвое катамарана повисла на пальмах. Вторая — чернея трюмом, который обнажила огромная рваная дыра, валялась на песке. Бортовые огни катамарана еще помигивали — уцелевшая станция продолжала давать искалеченному судну энергию.

Брызган не раз попадал в неприятные и даже опасные ситуации. Но это происходило в пространстве! Он и предположить не мог, что подобная опасность может настигнуть его на Земле. На мгновение страх охватил его. Это только дураки ничего не боятся, нормальный человек всегда страшится смерти, особенно если угроза ее становится вполне реальной, а приходит к человеку именно в тот момент, когда он меньше всего ждет ее.

Яростно ругаясь, Джефферс подбежал к останкам катамарана.

Брызган хотел закричать, чтобы Том был осторожнее, но не успел — пальмы, на которых повисли останки судна, с треском легли на песок, и металлическая громада накрыла археолога.

Брызган на мгновение закрыл глаза, потом рванулся к останкам катамарана.

Джефферс был жив.

Андрей с натугой приподнял мятый металл, освободил Джефферса из-под обломков. Тот тяжело и со стонами дышал. Но он был жив, и можно было надеяться, что живущие в его крови микрокибы сделают все возможное и спасут археолога.

Отбросив прежние условности, Брызган вызвал Службу Спасения.

Спасатель, выслушав Брызгана, неодобрительно покрутил головой, но читать нравоучения не стал — понимал, что в этой ситуации время, как никогда, дорого.

Через пятнадцать минут над атоллом завис купол станции, еще через пять спасатели поили Брызгана горячим чаем.

Тому Джефферсу служба спасения уже ничем не могла помочь. Повреждения внутренних органов оказались столь велики, что даже всемогущие ассамбляторы не могли спасти человека.

Джефферса еще успели доставить в клинику Калькутты.

Там он и умер — прямо на операционном столе.

Смерть человека на Земле в результате катастрофы была редким явлением, не удивительно, что она стала предметом рассмотрения в Службе Спасения. Представители ее к Брызгину отнеслись со вниманием, понимали, что пережил человек совсем недавно.

Сам Брызгин в смерти Тома Джефферса винил только себя.

Еще столь недавно так привлекательные пейзажи Земли поблекли в глазах Андрея. Тоска была столь велика, что Брызгин не задержался бы на Земле ни на один час, если бы его поспешный отъезд не походил на бегство.

Он не отвечал на звонки.

Видеть кого-либо в эти тяжелые дни Андрею абсолютно не хотелось. Поэтому появившееся на экране лицо Армстронга он разглядывал с откровенной неприязнью, хотя старик меньше всего был виноват в случившемся. Но он жил, а Тома Джефферса в живых не было.

— Надо встретиться, — сухо сказал Нейл Армстронг. — Кажется, я нашел решение нашей проблемы.

Некоторое время Брызгин с возмущением разглядывал старика, пытаясь найти в его лице черточки самодовольства, но морщинистое лицо оставалось спокойным и невозмутимым.

— Сегодня я не могу, — пересилил себя Андрей. — У меня горе, Армстронг! У меня погиб друг.

Старик пожал плечами.

— Даже смерть близких не отменяет работы, — сказал он. — Тем более что в нашем случае следует поторопиться. Неделю назад взорвалась М-3241 и я, кажется, знаю, какая звезда будет следующей.

«Сухарь, — с раздражением подумал Брызгин. — Даже не посочувствовал, не спросил, что произошло. И все их поколение такое, за работой они ничего не видели. Только работали, работали, работали, и плевать им было на то, что творилось рядом».

Раздражение его было несправедливым.

Нейлу Армстронгу надо было отдать должное — за короткое время он смог нащупать что-то очень важное, если с такой уверенностью заявил, что решил проблему. Но Брызгин слишком презирал себя сейчас, а потому не мог быть справедливым и великодушным.

2. Кр-хи принял от Дымова подарки и тут же принялся украшать паутину.

Надо сказать, что разноцветные стеклянные шарики в мохнатой багровой паутине смотрелись фантастически красиво. Оказалось, что мощные лапы Кр-хи могли быть и бережными. Стеклянные шарики, покачиваясь в родовой паутине аборигена, издавали мелодичный певучий звон.

Сев рядом с астронавтом, Кр-хи с удовольствием оглядел паутину всеми двенадцатью глазами и почесал брюхо.

— У Кр-хи лучшее гнездо, — хвастливо сказал пауканин. — Кр-хи умен. У Кр-хи умный друг.

— С чего ты взял, что умен? — подначил Алексей.

— Кр-хи знает с кем дружить. Друг знает, какие нужны подарки, — объяснил пауканин. Кр-хи знает, как украшать гнездо. Погребальная паутина должна быть праздничной.

— Кр-хи хочет сказать — родовая паутина? — уточнил Дымов.

И получил неожиданный ответ.

— Рода нет. Теперь каждый пауканин готовится к смерти. Все паутины на Яркане погребальные. Родовых уже нет. Никто не сможет продолжить жизнь на Яркане. — Кр-хи подумал и злорадно добавил. — Даже мокрые не смогут быть беззаботными. Трудно жить в горячей воде.

— С чего ты взял, что вода станет горячей? — спросил капитан.

— У колдунов нет глаз? — удивленно шевельнул жвалами Кр-хи. — Пусть друг посмотрит в небо. Внуки Звездного Паука уже завязали свои узелки. Скоро они начнут оплетать своей паутиной солнце.

— У меня только два глаза, — примирительно сказал капитан. — У Кр-хи их двенадцать. Расскажи мне о внуках Звездного Паука.

— Сначала искупаемся в лагуне, — сказал пауканин. — Внукам Звездного Паука предстоит долгая работа, а Кр-хи хочет есть.

— Я принес тебе много еды, — возразил Дымов.

Пауканин выдвинул два верхних глаза на длинных стебельках. Капитан Дымов знал, что таким образом паукане выражают свое удивление. О человеке в такой ситуации можно было сказать, что у него глаза на лоб полезли. У паукан они лезли в буквальном смысле слова, но не на лоб, а на верхнюю часть головогруди.

— Ты приносишь много вкусной еды, — сказал пауканин. — Кр-хи доволен и радуется. Но сегодня ему хочется живой рыбы, пусть даже малька. Пойдем, поплаваем и попробуем поймать настоящую еду.

Даже в воде, пауканин чувствовал себя словно на паутине. Движения его были резкими и стремительными. Воздушный мешок у брюшка надулся и стал прозрачной полоской. Лапы обрели жесткость и слаженно двигались подобно веслам. Стремительными нырками Кр-хи исследовал дно бухты, где между рифов и камней у него были сплетены хитроумные ловушки, но все его ловушки оказались пустыми.

— Ненавижу мокрых, — сказал Кр-хи. — Почему они не пускают рыбу в лагуны? Потому что они ненавидят нас. Но голодный пауканин ненавидит их больше. Если у них есть ум, для чего они не дают пауканам быть сытыми? Но если они заставляют паукан голодать, значит, ума у них нет. Колдуны ошибаются, ихтиолы не могут быть умными. Они даже не видят звезд!

Вытянув лапы, он распластался на песке.

В густой черной шерсти блестели капельки воды.

— Хочу сока малька, — сказал Кр-хи.

— Я поймаю тебе малька, — пообещал Дымов, подставляя тело солнцу. — Я даже поймаю тебе большую сочную рыбу, если ты расскажешь мне о внуках Звездного Паука.

— Они уже пришли, — сообщил Кр-хи. — Они завязали три узелка и начали плести боевую паутину. Когда они сплетут паутину, солнце будет в коконе. Ему будет очень тесно в нем, оно будет биться, и стараться выбраться. Но паутина будет прочной и тогда солнце распухнет. Оно станет большим и заберет в себя Яркан. Паукане не могут жить в огне. Мокрые не могут жить в огне. Даже колдуны не могут жить в огне. Колдунам тоже надо плести погребальную паутину, — сказал Кр-хи и, подумав, добавил. — Если они не улетят домой.

— Ты уже и нас хоронишь, — усмехнулся капитан. — Но ты еще не сказал, где живет звездный Паук и откуда пришли его внуки.

Пауканин шумно встряхнулся.

— Вселенная за пределами Яркана похожа на паутину, — сказал он. — В центре паутины в невидимом коконе живет Звездный Паук. Откуда придти его внукам? Но ты обещал мне большую сочную рыбу…

— Погоди, погоди, — остановил его Дымов. — Будет тебе рыба. Так ты считаешь, что они пришли из центра Галактики? Но зачем? Для чего?

Пауканин качнулся на мохнатых лапах, принял молитвенную стойку и закрыл глаза.

— Тысячи лет каждый пауканин плетет свою родовую паутину, — сказал он. — Почему колдуны никогда не интересовались, для чего мы ее плетем?

— Ну, это уже очевидно, — засмеялся капитан. — Вы ведь даже в молитвах это произносите. Паутина кормит, паутина держит, паутина воспитывает, паутина поет. Пока жив последний паук, да не кончится в его железах слюна, чтобы ткать паутину. Зачем расспрашивать про очевидное?

— Тогда зачем ты спрашиваешь про родовую паутину Звездного Паука? — спросил Кр-хи. — Единственное ее отличие от нашей — она значительно больше. Хватит, Дымов! Я хочу сочную рыбу!

Капитан Дымов встал, нащупывая в боковом кармане антиграв.

— Колдун сказал, колдун сделал, — засмеялся он.

Глаза пауканина покраснели.

— Плохой колдун — плохой друг, — довольно проскрежетал он. — Глупый выберет плохого колдуна. Глупый колдун не думает о животе. Глупый колдун всегда старается набить голову. Кр-хи умный. У него умный колдун. Потому Кр-хи сейчас будет есть сочную рыбу.

— Подхалим, — проворчал Дымов.

— Только скажи мне еще одно: почему ты думаешь, что Вселенная похожа на вашу овальную паутину?

— Кр-хи ошибся, — пауканин почесал брюшко. — Ты тоже думаешь, как набить голову. Когда ты сыт, хочется тебе искать добычу?

— Не хочется, — признался Дымов.

— А когда ты узнаешь что-то новое, тебе хочется узнать еще?

— Обязательно.

— Тогда ты должен понимать, — важно сказал Кр-хи. — В знаниях сытости не бывает. Много знать — значит быть печальным, потому что понимаешь, всего знать нельзя.

— Екклезиаст! — восхитился капитан Дымов.

— Новое имя, — удивленно отметил Кр-хи. — Это обидное имя? Колдун меня плохо назвал?

— Так звали земного философа, — смеясь, объяснил Дымов. — Когда-то давно он сказал, что во многих знаниях есть много печалей.

Пауканин расцвел малиновыми пятнами — похоже, от удовольствия.

— Очень рад, — сказал он. — Я думал, колдуны только и задают вопросы. Оказывается, среди них тоже бывают мудрецы.

— И все-таки, — повторил вопрос Дымов. — Ты не ответил, Кр-хи!

— Все мы живем на паутине, — сказал Кр-хи. — Только мы это уже поняли, а колдуны пока еще нет.

— Нет, братец, высокомерия у тебя на всю галактику хватит, — сказал капитан Дымов, высматривая стайку ихтиоров.

А к кому он еще мог обратиться на Яркане за свежей рыбой? В конце концов, не самому же ее ловить?

3. Над Сумеречью висела маленькая правильная луна.

С одной стороны она была ярко освещена, другой ее стороны лучи Солнца и Свет Земли не касались, поэтому с этой стороны луна казалась маленьким полумесяцем, словно над ноздреватой, испещренной кратерами поверхностью Луны повис ее маленький глобус. К лунной копии стягивались правильными светящимися трубами потоки микрокибов, которые по тем же световодам уходили вниз выполнять новые объемы запрограммированных работ.

Луна преображалась. На ней уже вырос промышленно-энергетический комплекс, а в Сумеречье сейчас стремительными темпами возводилась верфь, на которой предстояло монтироваться космическим кораблям. Земля в такой верфи нуждалась. Время одиночных героических экспедиций подходила к своему завершению, теперь в космос уходили флотилии, которые решали задачи непосильные одиночным кораблям.

Лунные поселения энергетиков и промышленников насчитывали уже восемь миллионов человек, и пока еще всем из них на Луне работы хватало, ведь Луна была центром космической индустрии, и именно с лунной орбиты уходили в Дальний космос космические корабли. Луна давала Земле энергию, и это тоже было немаловажным, теперь уже каждый понимал, что энергия — это средство достижения новых высот.

Глаза Нейла Армстронга блестели живо и молодо, его можно было понять — тот, кто прожил долгие годы в напряженной космической работе, не мог не радоваться встрече с пространством.

До старта корабля оставалось еще около двух часов, и Нейл решил прогуляться по лунному плоскогорью. Кратеры и цирки, которые на этом участке луны громоздились едва ли друг на друге, напоминали Армстронгу его молодость. Старик шел уверенно и даже рискнул перепрыгнуть через пару широких расщелин, вызвав неодобрительные взгляды Брызгана, который, однако, против этих вольных экспериментов старого астронавта не протестовал — понимал, что тем движет.

Земля висела по левую сторону дымным голубоватым шаром. Звезд вокруг нее не было видно, а алые и зеленые горошины многоцелевых автоматических спутников, повисших на гелиоцентрических орбитах, за звезды принимать было просто неудобно — все-таки не туристы гуляли, а старожилы открытого космоса.

Прогулочным шагом дошли до обелиска, поставленного на месте высадки на Луне первых людей. Нейл Армстронг с некоторой неловкостью прочел на обелиске свои имя и фамилию, хотя ежу было понятно, что надпись на обелиске касалась однофамильца и тезки.

Прямо у обелиска кто-то посадил и накрыл колпаком лунный кактус, редкое растение, которое иногда встречалось на дне глубоких кратеров и цирков, еще сохраняющих подземное тепло и подобие атмосферы. Видно было, что за кактусом у обелиска ухаживали — колючие листья свои кактус разбросал едва ли на на семь футов и к тому же цвел мелкими малиновыми цветочками, усеивающими верхнюю ложношейку.

От обелиска повернули обратно.

Брызган не переставал удивляться старику. Для своих лет Нейл Армстронг шел очень прилично и никаких признаков усталости, вроде затрудненного дыхания в динамиках, пока не слышалось и не наблюдалось.

В первые минуты их встречи Брызган довольно сухо и невежливо поинтересовался у старого астронавта, каким образом тот решил поставленную перед ним задачу.

— Разве задача заключалась в том, чтобы найти способ предотвращения взрывов звезд и их превращения в черные дыры? — удивился Армстронг. — Думаете, что Даниил хотел услышать от меня, почему та или иная звезда взрывается и чем она отличается от соседних звезд? Андрей, вы его просто не поняли. Даниил ждет не разгадки тайны, он ждет решения проблемы. А я эту проблему решил. Но расскажу я все лишь Даниилу. Кто-то из древних сказал, что во всяком знании много печали, и он был прав, Андрей. Я получил разрешение на полет. И мы полетим. Не думайте, что я высказываю вам недоверие, напротив, я оберегаю вас от излишнего знания, у вас ведь впереди не один год жизни, а с годами некоторые тайны становятся просто непосильными.

— Решили в последний раз воспользоваться своим авторитетом и прокатиться в дальний космос? — безжалостно съязвил Брызган.

Некоторое время Армстронг холодно разглядывал молодого коллегу, и в тот момент, когда тот уже изнывал от неловкости момента и готов был расписаться в собственной бестактности, Нейл неожиданно согласился:

— Именно так, молодой человек, именно так. Захотелось в последний раз увидеть Вселенную со стороны. Тем не менее, у меня есть разгадка тайны, а у вас ее по-прежнему нет.

И надолго замолчал, держась по отношению к Брызгину с некоторым отчуждением и заставляя того жалеть о вырвавшихся обидных словах.

Через семь часов они вылетели на Плутон, где загружались транспортные корабли, идущие в систему Аристемы. Лететь предстояло семьдесят два часа, и Брызган надеялся, что за это время наступит перемирие. Пожалуй, его оценки поведения старика были несколько резковаты, но ведь и поведение Армстронга не уступало в резкости этим оценкам!

Лежа в своей каюте и анализируя случившееся на Земле, Брызган приходил к выводу, что в смерти Джефферса виноват именно он. Почему он не поинтересовался прогнозом погоды, после того, как Том поймал золотую макрель и сказал, что обычно эти рыбы поднимаются из глубин в ненастье? Почему не обратил внимания на извечный признак шторма — скопления медуз? А главное, он обязан был пресечь эту детскую самостоятельность, надо было самому вызвать спасателей, а не добиваться, чтобы это сделал сам Джефферс! Странное дело, до происшествия на атолле Андрей считал себя человеком решительным, а теперь оказалось, что слабый он человек. Смерть Тома Джефферса выбила Брызгана из колеи и лишила прежней уверенности. А Брызган всегда хорошо работал. Если был уверен в себе, даже самоуверен.

Может быть, именно поэтому он никак не мог понять, что именно нашел старый Нейл Армстронг в тех данных, которые Брызган ему доставил. Многие искали в них смысл, только так его и не нашли.

Уже у Сатурна Брызган выбрался из своей каюты.

Зрелище колец гиганта было достаточно экзотическим, чтобы на него посмотреть.

На обзорной палубе стоял Нейл Армстронг.

Развернувшиеся над его головой переливы колец, разноцветными полосами пересекающие кремово-желтый в с темными прожилками диск Сатурна делали полуосвещенного астронавта похожим на памятник самому себе. Нейл Армстронг был погружен в размышления, поэтому Брызган, хотя ему и не терпелось задать своему спутнику несколько вопросов, не решился его побеспокоить.

Глава четвертая

1. — Сказки твоего пауканина в свете последних исследований Аристемы выглядят довольно убедительно, — сказал Деммер. — Похоже, что их космогонистические мифы имеют определенные корни, капитан. Астрофизики уже обнаружили в окрестностях системы два образования, которые в скором времени могут превратиться в черные дыры. Но откуда это знать обитателю планеты, который никогда не поднимался выше нескольких сот метров на своей летучей паутине? Похоже, мы проглядели паукан, они могут оказаться куда более интересным для изучения объектом, нежели мы полагали.

Разговор шел в просторном и гулком холле базы отдыха.

Был день тумана, поэтому над океаном висела взвесь водяных шариков, которые радужно вспыхивали на солнце, придавая океанскому простору фантастический вид. Представьте себе тысячи аврор, одновременно сияющих над изумрудной гладью воды, представьте себе огромное красное солнце, встающее в окружении миллионов крошечных радуг, и если вы не сможете это представить, то, по крайней мере, поймете, что нереальную красоту туманного дня на планете Яркан очень тяжело описать. И не потому, что красок не хватает, а, прежде всего из-за того, что этих красок чересчур много и при описании никак не поймешь, какую из них взять, чтобы пейзаж получился достоверным и близким к тому, что наблюдаешь собственными глазами.

Невысокий Деммер выглядел оживленным, и, казалось, он совсем не замечает удивительной красоты дня. Возможно, это из-за возраста, когда тебе за двести, и ты отказался от генокодирования, трудно все воспринимать восторженной душой.

— Но считать, что эти дыры со временем задушат звезду и сделают возможным ее превращение в сверхновую, — сказал физик. — Ересь, капитан, невежественная ересь, за которую надо сжигать на кострах. Хотя бы для того, чтобы в науку лезло поменьше дилетантов, — физик спохватился и предупредительно выставил вперед руку. — Я не говорю, что нужно начинать именно с вас, капитан, но, честно говоря, на этой планете под это определение вы подходите более других.

— Спасибо, — без улыбки поблагодарил Дымов. — А что касается процессов, которые превращают звезду в сверхновую… Вы сначала сами разберитесь в том, что возможно, а что нет, а потом уже требуйте знаний от неспециалиста.

Деммер задумался.

Некоторое время капитан Дымов ожидал продолжения разговора, но когда физик начал расхаживать по залу, разглядывая белый высокий потолок, капитан понял, что его собеседник уже забыл о присутствии посторонних. Деммер всегда отличался рассеянностью, рассказывали, что однажды, получая диплом института Рокфеллера за исследование ионизированных локальных полостей верхней мантии Юкко, Деммер настолько увлекся неожиданно пришедшей ему в голову идеей, что вместо произнесения речи, он взялся за расчеты и даже исписал ими только что полученный роскошный диплом от корки до корки, не оставив на розовом атласе диплома ни дюйма чистого места.

Дымов посидел немного, любуясь многочисленными радугами над океаном, потом понял, что физик забыл о его существовании, и неторопливо поднялся.

Он уже выходил из зала, когда Деммер окликнул его:

— Дымов, — спросил Деммер. — А почему вы решили, что пауканин говорит о центре Галактики?

Капитан пожал плечами.

— Мне показалось, что речь идет о галактике, — сказал он без особого убеждения. — Что еще может так походить, на овальную паутину паукан?

— Дилетант, — снова проворчал физик. — Но, может быть, именно в этом вы оказались правы. Жаль, что пылевое облако скрывает от нас этот центр, Дымов, какое фантастическое зрелище открылось бы тогда нашим глазам!

Дымов едва не хихикнул.

И этот туда же! Фантастическое зрелище ему подавай! А что может быть фантастичнее и сказочнее дня тумана на Яркане? Этакой красотищи Деммер не видит, но полагает, что зрелище свободного от пыли центра Галактики его поразит. Нет, эти ребята, что создают невероятные миры на кончике пера с помощью полутора сотен формул, они и в самом деле не от мира сего!

А Деммер уже опять не обращал на него никакого внимания. По неподвижному взгляду физика Дымов понял, что Деммер связался с корабельным Информом, и только тому было теперь известно, на какую тему и во имя чего они с физиком сейчас ведут нескончаемый и нудный научный спор.

2. — Колдуны — дураки, — довольно сказал Кр-хи, поглаживая брюшко. Одной клешней он держал рыбину, второй ловко вскрывал ей брюшину. — Колдуны — дураки. Им обязательно нужно видеть там, где надо знать.

Дымов наблюдал за манипуляциями пауканина, твердо решив для себя, что сегодня выудит из аборигена все, что тому известно.

— Откуда ты знаешь, если не видишь? — спросил он. — Вот рыба, ты ее трогаешь и понимаешь, свежая она или протухшая. Вот камни. Ты их щупаешь и понимаешь, можно натянуть между ними паутину или нельзя. Для того, чтобы что-то понять, надо сначала посмотреть, пощупать, понять. Разве может быть по-другому?

Сам того не замечая, Дымов начал изъясняться в манере пауканина.

Пауканин вернулся на паутину, украшенную камнями, что подарил капитан, и теперь с удовольствием покачивался на ней, лакомясь сырой рыбой. Жвалы его незаметно для глаза снимали розовую плоть рыбины слой за слоем, все двенадцать глаз пауканина были блаженно прикрыты.

— Пауканин смертен, — сказал Кр-хи, на мгновение отрываясь от рыбины. — Звездный паук — высшее существо. Он определяет судьбу живущих. Разве можно иначе? Разве у колдунов нет высшего существа, которое определяет их судьбу?

— Ты говоришь о Боге? — на секунду растерялся Дымов.

Кр-хи небрежно поднял на землянина цепочку глаз и снова принялся лакомиться рыбой. Он словно бы давал Дымову проникнуться всей глубиной заданного вопроса.

— Но это же смешно, — сказал Дымов. — Я же рассказывал тебе об эволюции, о строении вещества, о звездах и Вселенной. Неужели ты ничего не понял?

Кр-хи небрежно отбросил рыбий скелет в сторону. Тщательности, которая была использована пауканином для того, чтобы отделить плоть от костей рыбины, можно было только позавидовать.

— Звездный паук живет на звездной паутине, — сказал Кр-хи наставительно, словно объясняя землянину прописные истины. — Судьба всех, кто живет на Яркане, зависит от Звездного паука. У вас, наверное, солнце другое и паук вас не трогает. Значит, ваша судьба зависит от Звездного человека.

— Но откуда ты взял, что ваша судьба зависит от Звездного паука? — не выдержал капитан. — И с чего ты взял, что звездный паук существует? Нет никакого Звездного паука и быть не может! Ты его видел?

Пауканин снова закачался на своей паутине, колокольчики весело и хрустально звенели, камни в лучах солнца искрились, и багровые нити паутины совсем не выглядели траурно, наоборот, они смотрелись весьма весело и звонко.

— Ты когда-нибудь видел свою Вселенную? — спросил Кр-хи.

— Всю Вселенную видеть невозможно, — объяснил капитан Дымов. — Вселенная бесконечна.

— Откуда ты знаешь, что она существует? — удивился Кр-хи. — И как она выглядит? Для пауканина Вселенная похожа на паутину, для мокрого, — он неодобрительно скрежетнул жвалами, — она похожа на океан. На что похожа Вселенная колдунов?

— Этого никто не знает, — сказал Дымов.

— Никто из колдунов не знает, как выглядит их Вселенная, но каждый колдун знает, что Вселенная существует и она бесконечна. Откуда у колдунов это знание? Или это предположение? Тогда почему они не верят во Вселенную Звездного паука?

Старчески посвистывая трахеями, пауканин сполз с паутины и встал рядом с землянином.

— Смотри, — сказал он. — Каждый пауканин знает это с рождения. Яркан пауканина — это Вселенная.

В центре ее обязательно Звездный паук. Звездный паук делает коконы из звезд. Коконы эти всегда идут по спирали из центра. Более тусклые — это погасшие звезды, яркие — это звезды которые не в коконах. Когда Звездный паук начинает плести очередной кокон, возникают сгустки яркана. Видишь?

Капитан Дымов посмотрел на паутину и покачал головой.

Перед ним была модель Галактики. Яркие бусины, которые капитан подарил пауканину и которыми тот украсил свой яркан, представляли собой погашенные звезды. Для более детального сопоставления нужны были расчеты, нужны были данные, которыми Дымов не располагал, но получение таких данных было только вопросом времени. Черт возьми! Откуда пауканам было знать, где и когда вспыхивала Сверхновая, которой в силу своих физических качеств предстояло превратиться в черную дыру? Вот тебе и не космическая раса!

— Видишь, — довольно сказал пауканин, бережно касаясь лапой бусины, символизировавшей его планету. — Мы — здесь. Значит, пришло время приобщиться к миру Звездного паука.

Капитан Дымов посмотрел на аборигена.

— И тебя не пугает смерть твоей расы?

— Все однажды умрут, — равнодушно сказал Кр-хи. — Однажды умрет и сам Звездный паук, а погашенные им звезды снова загорятся.

Он подумал немного, алые пятна на его брюшке стали яркими, головогрудь неожиданно стала пушистой, и Кр-хи удовлетворенно добавил:

— Зато мокрых не будет! Трудно жить в горячем воздухе, но в кипящей воде жить совсем невозможно!

3. Шесть дней — не столетие, но Брызгину полетная неделя показалась нестерпимо долгой.

Он не понимал, почему Армстронг назначил встречу Даниилу Ольжецко-му на базе звездного флота в системе Аристемы, но добиваться каких-то объяснений у старика не хотел. Захочет, объяснит сам.

Но то ли Армстронгу пока не хотелось пускаться в объяснения, то ли он ждал проявлений любопытства со стороны Брызгана, но так или иначе он с разъяснениями не торопился.

Смерть Тома Джефферса постепенно уходила в прошлое.

Брызган знал, что никогда не простит себе глупого и безвольного поведения на атолле, но постепенно боль стихала, а мозг постоянно услужливо подбрасывал оправдания, которым Брызган пытался не внимать.

Между тем полет продолжался в соответствии с рутинными правилами астронавтики. Выход в очередную расчетную точку тахиарда, бросок в подпространстве, маневрирование до очередной точки, кратковременные пребывания на звездных станциях, когда поглощавший уйму энергии спейсрейдер осуществлял очередную дозаправку. Это ведь был пассажирский, а не исследовательский корабль, он не имел запаса, позволяющего месяцами находиться в автономном плавании среди звезд. Если исследовательский корабль можно было уподобить испанскому талиону, то пассажирское судно выглядело рядом с ним беззаботной яхтой. Реакторы исследовательского спейсрейдера были мощны, они могли изменить климат планеты, а при определенных условиях их можно было использовать для решения более серьезных астрофизических задач. Пассажирский корабль предназначался для одного — быстро и с максимальными удобствами доставить пассажиров и груз в необходимое место.

Тем не менее, в конце полета Брызган чувствовал усталость, словно находился в межзвездном пространстве несколько месяцев. Он понимал, чем вызвана эта усталость, но не мог преломить себя. Виной всему было бездеятельность, к которой Андрей не привык.

С раздражением Брызган поглядывал на своего спутника, которого бездеятельность похоже совсем не угнетала, старик был рад, что вновь оказался в пространстве, и эта радость заменяла ему все.

Он часами пропадал на мостике управления кораблем, беседовал с пассажирами, пил с ними тягучее и терпкое фангорийское вино, а в моменты барражирования корабля в окрестностях очередной звезды часами разглядывал незнакомое звездное небо, словно в мигающих звездах можно было найти ответ на проблему, вставшую перед человечеством.

Брызган не подходил к нему, Армстронг не искал встреч со своим молодым попутчиком. Нельзя было сказать, что виной всему была взаимная неприязнь, скорее всего виной была молодая неуступчивость и гордость Андрея, который не умел и не хотел ждать, а потому житейскую неторопливость Нейла Армстронга обращал в обиду.

Прибытие на базу оба восприняли с облегчением.

Еще в порту их встретил Даниил Ольжецкий. Высокий светловолосый, неожиданно морщинистым лицом и пестрыми одеждами он выделялся среди астролетчиков. При виде прибывших лицо его просияло, и Даниил поднял над головой сомкнутые в пожатии руки.

Спустя несколько минут они уже летели на планету. Обзор у катера был хорошим и виден был бесконечный океан, в котором желто-зелеными пятнами неправильной формы выделялись многочисленные острова, собранные в архипелаги.

— Рад? — спросил Ольжецкий старого пространственника.

— А ты думал! — сказал тот, не отрывая взгляда от живописных пейзажей чужой планеты.

— Трудно было получить разрешение на полет? — продолжал расспросы Ольжецкий. — Больше всего я боялся, что врачи тебя не выпустят, Нейл.

— Поэтому ты подстраховался и вышел на Файберга? — хмыкнул Армстронг.

Они засмеялись.

Им было все ясно, и Брызган вновь почувствовал обиду.

— Как тебе понравился мой парень? — спросил Ольжецкий.

— Хороший… специалист, — с легкой, но заметной запинкой отозвался старик. Ольжецкий сделал вид, или действительно не заметил заминки.

— А как же, — сказал он, похлопывая Брызгана по плечу. — У нас только такие и задерживаются. Каждый — настоящий профессионал! Других не держим!

— Я так понимаю, что ты уже сам догадался обо всем, — утвердительно сказал Армстронг. — Пакет данных оказался таким, что вероятные выводы лежали на поверхности. Я подумал, что ты, Даниил, не нуждаешься в разгадке, тебе необходимо решение проблемы. Я угадал?

Брызган поймал моментальный и острый взгляд Ольжецкого. Судя по этому взгляду, Ольжецкому не хотелось, чтобы Брызган был посвящен в детали. Он не ошибся. Ольжецкий покрутил в воздухе пальцами и неопределенно сказал:

— В общем-то, ты близок к истине, Нейл. Я думаю, у нас еще будет время поговорить об этом более подробно.

«И черт с вами! — подумал Брызган. — Темните, если хочется. Не очень-то мне нужны ваши секреты».

Но чувство обиды, разумеется, не исчезло. Чувство нетерпеливого ожидания момента, когда тайна откроется, стало только острее.

— Тайны Мадридского двора, — с некоторым раздражением сказал он Ольжецкому. — Не понимаю я вас, старички. Проблемы кулуарно не решаются, особенно такие, как спасение звездных систем.

Ольжецкий не улыбнулся.

— Анджей, — сказал он. — Успокойся. Это говорит молодость. Придет время, и ты поймешь, что от решения некоторых проблем лучше всего держаться в стороне. Человеческая совесть не безразмерна, есть вещи, которых она не прощает.

А объяснять ничего не стал. Вот и понимай пана Ольжецкого, как хочешь.

Брызган в чудеса не верил. Он твердо знал, что рано или поздно все объясняется, а загадки перестают таковыми быть. Все дело во времени. Андрей Брызган был молод, а потому и спокоен.

Глава пятая

1. Для Нейла Армстронга этот полет был, как второе рождение.

Проверка расчетов, подготовка необходимого оборудования, споры с противниками проекта и его союзниками, — все это возвращало Армстронга в дни его молодости. Даже сожаление о происходящем отступило куда-то на второй план. Нейл понимал, что это временное явление, результат охватившей его эйфории, потом, когда все встанет на свои места, все будет плохо, очень плохо. Одна радость, что это будет продолжаться недолго. Все бы выглядело хуже, будь он молод.

Ольжецкий был прав.

Молодым в этом рейсе делать было нечего.

— Что скажет Совет? — изменился в лице капитан Дымов.

— Это мы узнаем после возвращения, — меланхолично сказал Ольжецкий. — В противном случае споры и дискуссии о правомерности нашего поступка затянулись бы на несколько лет. А у нас нет времени, капитан. Аристема обречена. Способна ли Земля эвакуировать жителей Аристемы за три-четыре года? Это при условии, что подходящей планеты для них пока нет, что надо еще убедить в правомерности своих поступков самих аборигенов. Представьте себе, что мы живем на Земле, вдруг появляются инопланетяне и говорят, что всем нам грозит смертельная опасность и единственным спасением от нее является эвакуация землян куда-нибудь к черту на кулички. Вы сразу и безоговорочно согласились бы на предложенные варианты? Или у вас бы возникла мысль, что какие-то нахалы пытаются захватить наш земной рай, а потому запросто идут на бесчестный обман?

И это будет происходить с нами, с теми, кто знает пространство не понаслышке. Мы будем сомневаться и колебаться. Что же тогда говорить о существах, которые едва поднялись на первую волну разумности? Не полагаете ли вы, капитан, что спасти можно насильно? Кем мы тогда будем в глазах ихтиоров и паукан? Захватчиками?

— Вы меня не убедили, — покачал головой капитан Дымов. — Такие решения не принимаются кучкой заговорщиков, такие решения принимаются Мировым Советом.

— И все в Мировом Совете примут однозначное решение? — вмешался в разговор Нейл Армстронг. — А вы сами готовы переложить на них такую ответственность? С таким грузом трудновато жить на свете, капитан. Если уж вы сомневаетесь…

— Я всегда думал, что зажигать звезды — это хорошее занятие, — вздохнул капитан Дымов. — Оказывается, что это еще и очень совестливое дело.

— Поэтому-то оно для стариков, — невесело усмехнулся Ольжецкий. — Я ведь специально подобрал экипаж на Аристеме из тех, кому будет недолго сожалеть о принятом решении. И так же специально не посвящал в суть проблемы молодых. Просто представьте, что с таким грузом придется прожить несколько столетий. Свихнуться можно — и не один раз!

⠀⠀ ⠀⠀

Деммер был рассеян.

Деммер продолжал считать — постепенно расчеты складывались в единое целое. Уравнение, в котором поставлено равенство между группой пожилых людей, да что там лукавить, между группой стариков и звездой, которой предстоит вспыхнуть в недалеком будущем. Деммер — прекрасный теоретик, он отдал своему делу не один десяток лет, не удивительно, что уравнение тождества получилось изящным и печальным.

— Я все-таки не понимаю, — сказал он. — Идеальней было бы начать эксперимент в системе Аристема. Легче справиться с новообразованиями, чем лететь за несколько световых лет с сомнительными гарантиями успеха.

— Коконы Звездного паука в системе Аристемы трогать просто нельзя, — сказал Нейл Армстронг. — Я рад, что они были обнаружены. В свое время они сыграют роль сигнальных флажков для человечества. Их исчезновение покажет человечеству, что его поняли и поняли правильно.

— Значит, ты твердо убежден, что это не агрессия? — задумчиво спросил Ольжецкий. — Это не враг, не какие-то фантастические разрушители, которые ненавидят жизнь?

— Это строители, — сказал Армстронг. — Я твердо уверен в этом. Достаточно изучить характеристики возникновения черных дыр, и мы поймем, что это не агрессия, это целенаправленное строительство жителей черной дыры в Центре галактики. Видите, как они раскручивают свою трассу по спирали? Для строительства им необходимы звезды с определенными характеристиками. Звезды, которые могут превратиться не в нейтронную звезду, не в белый карлик, — а именно в черную дыру. Поэтому каждая звезда с подобными характеристиками, если она находится на их трассе, просто обречена. Они не ведут войны, они не испытывают злого торжества, они просто ведут свою трассу к иному звездному острову.

Эти существа даже не подозревают об обитаемости этих миров, для них среда обитания такова, что любое предположение о возможности существования разума у открытых звезд будет казаться антинаучной ересью, как и наши предположения, что в сингулярности может существовать и развиваться разум.

— Все равно, я не думаю, что следует таить все от остальных, — сказал капитан Дымов. — Бесчестность поступка ляжет не только на нас, она коснется всего человечества.

Даниил Ольжецкий пожал плечами.

— Дымов, — сказал он. — Я понимаю ваше беспокойство. Тем не менее, мы делаем то, что вынуждены сделать.

— После возвращения я первый не подам вам руки, — сказал астронавт.

— Не сомневаюсь, что вы будете одним из многих, но вы тоже окажитесь в изгоях, дружище. Поверьте, легче перенести презрение одного человека, чем остракизм человечества. Думаю, что мы оба окажемся в одинаковых условиях.

Деммер грустно вздохнул.

— Друзья мои, — сказал он. — Перед нами стоит любопытная задача. Наш коллектив вполне может эту задачу разрешить. Только почему вы решили, что возвращение — обязательное условие для нашего полета? Я тут прикинул, после изменения пространственных условий нам, возможно, придется пересчитывать точки тахиарда. Совсем не факт, что у нас для этого окажется достаточно времени.

Странное дело, они обсуждали вероятность своей гибели с хладнокровием и спокойствием, которое вообще-то несвойственно человеку. Физика можно было понять, для него все происходящее было в первую очередь большой и сложной логической задачей, в которой вопросы сохранения являлись вспомогательными и необязательными условиями решения этой задачи.

Труднее было понять спокойствие остальных.

Возраст брал свое, что ли? Или просто срабатывала подспудно живущая в каждом человеке вера в его индивидуальное бессмертие.

2. Напрасно многие люди представляют себе черную дыру чем-то невидимым и оттого смертельно опасным. Да, черная дыра, всегда смертельно опасна для существ, родившихся по эту сторону горизонта событий и никогда не видевших сингулярность изнутри. Трудно даже сказать, возможна ли такая вероятность в принципе. С появлением квантовой механики и искривленного пространства Лобачевского некоторые процессы, происходящие во Вселенной, легче рассчитать на кончике пера, чем представить, даже если обладаешь самой буйной фантазией. Все это так. Но кто сказал, что черная дыра невидима?

Каждая звезда посылает хоть немного света в окрестности фотонной сферы черной дыры. Этот свет кружит вокруг черной дыры, постепенно его траектория раскручивается спиралью навстречу космическому кораблю. Поэтому на больших расстояниях черная дыра выглядит маленьким пятнышком света, которое окружено наложенными друг на друга изображениями многочисленных звезд.

Вблизи это сияющий по краям угольно черный объект, окруженный бесчисленными и многократно искаженными звездами и галактиками.

— Красиво, — сказал Деммер. — Очень жалко, что мы своими руками уничтожим эту красоту. Технология действительно проста. Но как быть с разумом? Имеем ли мы право на задуманное?

— Спроси это у тех, кто погиб, — посоветовал Армстронг. — Спроси у ориан и скуттеров, хотелось ли им умирать? Да не надо ходить далеко, Франц, спроси у ихтиоров и паукан, хочется ли им умереть из-за строительного рвения более развитой цивилизации? Наконец, представь, что опасность угрожает Земле и тебе предстоит сделать выбор в пользу Земли или неведомых тебе, но, несомненно, крайне разумных и деловитых строителей. Для них мы нечто вроде муравейника, с которым можно не церемониться при прокладке дороги. Но согласимся ли мы сами с ролью муравьев?

Физик задумчиво и невидяще смотрел сквозь него.

— И все-таки, — пробормотал он. — Хочу и не могу представить себе эту цивилизацию. Существа, живущие в условиях постоянного жесткого излучения, в условиях, отличных от всех условий, которые на сегодняшний день известны нам. На что они похожи? Как мыслят? Чего хотят? Какие задачи, черт побери, они ставят перед собою?

Спейсрейдер «Хонкай» маневрировал на безопасном расстоянии от черной дыры, которая еще недавно была малоизученной и неприметной звездой М-3241, а теперь представляла собой форпост неведомой цивилизации.

Деммер был хорошим физиком, может быть, даже гениальным — точки тахиарда действительно менялись с изменением геометрии пространства в районе.

— Значит, умрем красиво, — сказал Ольжецкий. — Знали ведь на что шли!

— Остается еще один вариант, — вслух подумал Дымов. — Вернуться назад и отдать решение проблемы на откуп Совету.

— Этот вопрос мы уже обсуждали, капитан, — мягко сказал Ольжецкий. — Стоит ли возвращаться к однажды пройденному? Или вы нашли новые возражения? Нас здесь четверо. Поставим вопрос на голосование?

— Знаешь, Даниил, — устало сказал Дымов. — Мне почему-то не кажется, что мы похожи на героев. Скорее, мы похожи на хладнокровных убийц, которые вдруг обнаружили, что им придется умереть вместе со своими жертвами. Все это философия, но где гарантия, что в наших рассуждениях нет ошибки?

— Естественные сомнения, — невозмутимо отозвался слушавший разговор Армстронг. — Теперь вы должны решить для себя вот что: если мы и все остальные цивилизации, погибшие или пока еще функционирующие, всего лишь муравейники при дороге, то как нам доказать этим равнодушным существам, что мы, как и они, имеем право на существование? Как доказать, что мы тоже разумны и не менее их любим жизнь?

— И вы считаете, что сделать это можно именно так, как это задумали мы? — капитан Дымов сидел спиной к обзорному экрану, и было видно, как вспыхивают многочисленные звезды вокруг правильного кружочка тьмы, обрамленного легким голубоватым свечением, как крошечными запятыми и дисками высвечиваются галактики, чьи отображения оказались захвачены фотонной сферой черной дыры. — Вы считаете, что объединенные миры не способны найти способ дать им знать о себе?

— Капитан, — устало сказал Нейл Армстронг. — Не лукавьте. Нас здесь четверо, и мы прожили долгие годы, чтобы не отворачиваться, наконец, от правды и честно смотреть ей в глаза. Зачем нам лукавить?

Мы заставим звезду вспыхнуть вновь, и это будет означать гибель черной дыры и всех ее обитателей. Мы идем на это преступление ради известных нам форм жизни. И я думаю, что это правильно, потому что это единственный способ обратить на себя внимание более сильных и могущественных. Погасшие звезды не возгораются заново случайно, для этого должны быть веские причины, которые может заявить только другой разум. Помните, я говорил о флажках?

Деммер предлагал начать решать проблему с Аристемы. Не думаю, чтобы это было правильным. Новообразования, которые ведут к возникновению на месте солнца черной дыры, должны исчезнуть, если они поймут нас правильно. Понимаете? Они должны показать, что поняли нас и признают за нами право на существование. А потом они начнут поиск… Мне бы очень хотелось дожить до того дня, когда мы, наконец, не только поймем друг друга, но и найдем общие точки, которые станут свидетельствовать о возможности сотрудничества.

А насчет молодых… Мы не лишаем их права на решения, более того, окончательное решение все равно останется именно за ними. Но я смотрел, как этот молодой парень… Да, да, Андрей Брызган… Он очень переживал за случайную смерть своего товарища и винил в ней только себя самого. И я подумал, что молодым будет очень трудно жить с таким грузом ответственности. Это ведь очень тяжело знать, что ты убил чужой мир, даже если у тебя не было другого выхода. И я подумал, что старикам это сделать легче, по крайней мере, нашей совести этот груз нести меньше других.

А Брызгину я оставил письмо. Я все объяснил ему, на тот случай, если мы не вернемся. Он неглупый парень и хороший специалист, он поймет. И проверит оставленные нами флажки. В конце концов, следующий шаг придется делать именно им.

— И был еще второй довод, — сказал Ольжецкий, молодо лучась взглядом. — Нейл сразу все понял, собственно, это и было единственное решение проблемы, оно лежало на поверхности. Старикам, вроде нас, легче умирать. Особенно если мы поверили в необходимость столь жесткого подхода к проблеме.

— И все-таки нас помянут недобрым словом, — сказал Дымов. — Никогда бы не подумал, что придется творить зло, чтобы восстановить статус кво добра.

— Обычное явление, капитан, — сказал Армстронг. — Добро чаще всего приходится творить из зла, иных материалов в нашем мире всегда не хватает. Что, ставим вопрос на голосование?

— Оставьте, — поморщился капитан Дымов. — Кто-то совсем недавно говорил мне, что ничто так не мешает работе, как излюбленные демагогами митинги. Скажите Деммеру, пусть он еще раз просчитает точку тахиарда. Уж если нам суждено воссоздать здесь Ад, то нет ли все-таки способа из него вырваться?

3. — Я принес подарки, — сказал Брызган, садясь на песок рядом с паутиной.

Пауканин покачивался в центре паутины, глядя на розовые облака, повисшие над черно-красным зеркалом океана, в которое медленно опускалось заходящее светило. В потемневшем небе вспыхивали первые звезды, но до сумерек было еще три часа, этого времени было достаточно, чтобы поговорить.

— Дымов — хороший колдун, — сказал Кр-хи. — Ты — хороший колдун. Больше нет нужды украшать паутину. Зачем украшать паутину, если она опять стала черной? Зачем говорить о смерти, если Звездный паук ушел и унес свои коконы?

— О смерти говорить надо, — сказал Брызган. — Ты ведь знаешь, что Дымов умер?

Пауканин спустился со своей паутины и неудобно сел рядом с Брызги-ным.

— Дымов не умер, — возразил он. — Дымов отдал свою душу далекой звезде. Через пять лет он посмотрит на меня с неба. Если он будет смотреть на меня с неба, как он мог умереть?

Брызин тоскливо посмотрел на небо.

— Дурак я был, — неожиданно признался он. — Я-то думал, что от меня скрывают тайну, в то время как меня от нее оберегали. Кто знал, что они задумали зажечь погасшую звезду? Знаешь, Кр-хи, на это надо было решиться — убить одних, чтобы дать жизнь другим. Стальные люди, Кр-хи, у меня никогда бы не хватило на это решимости.

Пауканин повис на своем яркане, ловко работая жвалами, потом присел рядом с Брызгиным и протянул ему красную яркую бусину.

— Еще одна пустота снова стала звездой, — сказал он. — Звездный паук не жесток, он просто не знал о мирах, в которых живут колдуны. Теперь он знает.

Они сели рядом на краю залива.

Волны с легким шорохом набегали на песок, далекие и близкие звезды светили над ними, и где-то слышался рев труб неугомонных ихтиоров, затеявших свой очередной вечерний концерт.

Андрей Брызган сидел и с горечью думал, что ему легче понять сидящего рядом пауканина, чем навсегда ушедших людей, обладавших волей и характерами, которые позволяли им зажигать погашенные кем-то звезды. «Проклятые боги! — неожиданно подумал он. — Вот как их можно назвать. Проклятые боги, решение которых будут еще долго обожествлять одни, и называть преступлением другие».

Он снова посмотрел на яркан Кр-хи. Яркан и в самом деле изменил свой цвет. Он стал черным. Более того, стилизованное изображение Звездного паука в центре яркана исчезло. Вместо него появилось пушистое утолщение, которое своими очертаниями удивительно напоминало человечка. Голова человечка серебрилась от множества вплетенных в паутину нитей растения, напоминавшего земной ковыль. Но на острове его просто не было и это значило, что частицы растения были принесены пауканином с далеких островов, на которые тот ухитрился слетать.

Брызган перевел взгляд на пауканина.

Тот казался самодовольным. Клешни его были скрещены на головогруди, черное лоснящееся брюшко светилось красивыми малиновыми пятнами, словно с уходом угрозы своему миру, Кр-хи обрел молодость. Брызган бы не сдержал улыбки, если бы узнал, о чем думает пауканин. Но ему не было дано читать чужие мысли, и Брызган оставался печальным.

Пауканин Кр-хи сидел, греясь в лучах первых звезд, и думал, что Брызган хороший колдун, хотя еще слишком молодой и глупый. Дымов тоже хороший колдун, но он уже много пожил, поэтому и сообразил, что в любом зле кроются частицы добра. И еще Кр-хи думал, что скоро наступит время откладывать в песок яйца, а потом придет однажды ночь, когда над островом засияет звезда и ласковый Дымов спросит: «Как дела Кр-хи? Как выводок? Хватает ли слюны? Нет ли дыр на твоей паутине?»

Кр-хи потер лапки и смешливо подумал, как будет поражен Дымов, когда услышит от друга рассказ о том, что потомство Кр-хи мчится над океаном к дальним островам на летучих ярканах, которые несут в своих клювах стремительные ихтиоры, так похожие на недоразвитых паукан. Каждое живое существо имеет право на жизнь и пространство, а главное — на дружбу, которая будет всегда жить среди вечно живущих, яростных в своем свете звезд.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Волгоградский фантаст Сергей Синякин родился в 1953 году в семье военнослужащего в поселке Пролетарий Мстинского района Новгородской области, но в 1965 году семья перебралась на ПМЖ в город Волгоград. После службы в рядах Советской Армии поступил на работу в органы внутренних дел, где прослужил до 1999 года, пройдя путь от рядового милиционера до подполковника милиции, начальника «убойного отдела».

Фэн фантастики со стажем, участник волгоградского КЛФ и знаток старой советской НФ, в 1980-х С. Синя кин и сам начал писать. Первой опубликованной вещью стала повесть «Шагни навстречу» (1988) в городской газете «Молодой ленинец», а двумя годами позже увидела свет дебютная книга фантаста — сборник рассказов «Трансгалактический экспресс» (1990). Еще через год вышел новый сборник «Лебеди Кассиды» (1991), после чего Сергей Синякин на десятилетие исчез из жанра.

Возвращение в фантастику оказалось более чем удачным — первая же повесть «Монах на краю Земли» (журнал «Если», 2000) была обласкана критикой и получила престижные жанровые награды — «Сигма-Ф», «Бронзовую улитку» и АБС-Премию.

Перу Сергея Синякина, члена СП России, принадлежат книги —»Монах на краю Земли» (2000), «Владычица морей» (2000), «Вокруг света с киллерами за спиной» (2001), «Злая ласка звездной руки» (2001), «Люди Солнечной системы» (2002), «Операция прикрытия» (2003), «Пространство для человечества» (2004), «Заплыв через реку Янцзы» (2004), «Ловля рыбы в реке Лета» (2005) и др.

Дмитрий ПоповПортал Великого Алия

Встань у травы. Смотри, как растет трава. Она не знает слова «любовь». Однако любовь травы не меньше твоей любви. Забудь о словах и стань травой.

Вот этой бредятиной мне и предстояло заниматься ближайшие три года.

— Ничего, Серега, не расстраивайся, — услышал я, когда, после оглашения приказа о распределении выпускников, ко мне вернулась способность соображать. Диман, лучший друг, изо всех сил пытался изобразить на лице сочувствие.

— Я не расстраиваюсь, а думаю, каким наиболее циничным способом наложить на себя руки, — простонал я и поплелся получать документы.

Сокурсники смотрели на меня кто с сожалением, кто со злорадством. Довольны были в основном местные зануды и отличники, которых на нашем философском факультете хватало. Еще бы — они пять лет не видели ничего кроме учебников, а я жил в свое удовольствие, автоматом получал все зачеты и сдавал экзамены на «отлично». Но я же честно отрабатывал свои оценки — факультет благодаря мне стал чемпионом университетской спартакиады. Я один был целой командой — участвовал во всех десяти видах состязаний. И вот при распределении праздник кончился. Меня просто использовали в последний раз. Как самую натуральную затычку — чтобы закрыть поступившее требование на молодого специалиста. На эту заштатную Грину, аборигены которой поклоняются траве, добровольно мог полететь только слабоумный. Ну, или, в крайнем случае, фанатик. Как мой нынешний начальник, в экспедицию которого меня определили. Собственно, вся экспедиция состояла из двух человек — профессора Аврелия, сидевшего на планете уже десятый год и какого-нибудь очередного невезучего выпускника.

— А теперь, молодой человек, перечислите мне все восемнадцать слов, которыми обозначается здесь трава и объясните их семантические отличия, — Аврелий довольно откинулся на спинку такого же старого как и он сам кресла, прикрыл глаза и сложил руки на животике.

— Гы, бы, ды, — начал я. — Эти три слова являются обиходными и обозначают траву вообще, без указания на ее божественность. Смысловые оттенки незначительны. Следующая группа — ггы, ббы, дды — также используется в разговорной речи, но уже в качестве божбы или эмоциональных восклицаний.

Когда я закончил ответ, мне показалось, что профессор задремал. И я сделал ошибку — решил потихоньку выйти из кабинета.

— Вот ведь молодежь, — услышал я, едва взявшись за ручку двери, — Что, решили, старый гриб уже на ходу засыпает? Да Аврелий еще себя покажет! Обо мне еще вся Федерация заговорит! У меня сам академик Клинский в учениках ходил! Рано меня хороните!

— Ну что вы, и в мыслях не было, — засмущался я.

— Ладно, — успокоился профессор. — Считайте, что экзамен вы выдержали. Месяц не зря учились. До вечера отдыхайте.

Отдыхать? Это интересно как? Опять перечитывать труды любимого начальника? На Грину не транслировались передачи галактического телевидения. Здесь не было постоянной связи с цивилизованными планетами. Только раз в месяц у базы садился обветшавший грузовой кораблик, курс которого по недоразумению пролегал неподалеку. Развлечения местного населения заключались в ритуальных плясках.

Вечером меня вызвал Аврелий.

— Итак, Сергей. Теоретическую часть вы освоили. Сегодня полнолуние — самое время ощутить на себе всю мощь травы. Это будет лишь первый шаг к постижению великой, не побоюсь этого слова, религиознофилософской системы населения Грины.

С этими словами он протянул мне самый обычный стакан с мутно-зеленой жидкостью.

— Я должен это выпить?

— Без сомнения! Это напиток местных богов.

Я хмыкнул и выпил. Мне доводилось пробовать электронные наркотики. Но здесь не было ничего общего с наркотическим опьянением. Я просто стал един с этим миром и в то же время время оставался собой. Я был счастлив, я ощущал, словно ласковые прикосновения, теплые эмоции всех людей планеты. Наверное, поэтому аборигены никогда не воевали и даже не ссорились. А потом глаза стали слипаться.

— Ох, старый дурак, переборщил с дозой. Надо бы его на кровать оттащить, — услышал я, засыпая, бормотание профессора. А проснулся на следующий день опять же от его голоса:

— Вставай, тут по твою душу прилетели.

Выглядел Аврелий крайне недовольным. Поджимал губы, грозно сдвигал кустистые брови и даже обращался ко мне на «ты».

— Прилетели? Это все еще ггыд-дыббывалкуг? — я сам удивился, что смог произнести семнадцатое наименование травы без запинки.

— Нет. Ты все-таки плохо учился. Действие уже давно прошло. К тебе, повторяю, прилетели. И мне это не нравится!

— Кто? — я сел на кровати.

— К вам изволили из военной разведки пожаловать. Иди уже, этот офицерик мой кабинет занял, чтобы с тобой поговорить.

Едва я шагнул через порог, как в лицо мне полетел какой-то черный предмет. Чуть отклонившись, я перехватил его, швырнул обратно и прыгнул назад в коридор. Из кабинета раздался громкий смех. А должны были раздаваться совсем другие звуки — предметом была полицейская граната, газ которой вызывал мгновенное расслабление кишечника.

— Заходите, Сергей, заходите, — пригласил меня разведчик.

Я вошел. Гость был молод, лет на пять старше меня. Но уже носил майорские знаки отличия.

— Реакция у вас хорошая, — он даже не подумал извиниться. — Еще бы внимательности чуть-чуть. Граната не была на боевом взводе.

— К чему весь этот спектакль, господин…

— Меня зовут Веденеев. Натан Веденеев, военная разведка.

— Так чему обязан, майор Веденеев? — Я уселся, не дожидаясь приглашения. — Чем простой начинающий ученый заинтересовал вашу блестящую службу?

— Какой вы философ, я знаю, — Натан широко улыбнулся и тут же поднял руки в предупреждающем жесте. — Нет-нет. Ваш земной Университет действительно одно из лучших учебных заведений Федерации и готовит прекрасных специалистов.

Я покраснел и промолчал. А разведчик продолжил:

— Скажите, вам ведь здесь скучно? И сидеть на этой Грине еще долго.

— Что вы предлагаете и почему я?

— Вот. Я же говорю — хорошая реакция, — обрадовался Веденеев. — А предлагаю я поработать на нас и получить в итоге освобождение от трехгодичной отработки и даже некоторое количество денег на банковском счете.

— Давайте начистоту, — предложил я. — Ваша служба славится сомнительными операциями. Вспомнить хотя бы переворот на Рейне. И уж наверняка вы готовы подставить своего наемника. Да и как быть с Аврелием?

— Аврелий подпишет все, что потребуется, — разведчик наклонился ко мне над столом. — Как вы думаете, зачем у него, философа, физико-химическая лаборатория здесь оборудована? Он тайком ищет способ консервации травяного напитка и мечтает наладить его экспорт. Только он думает, что это тайна. Но мы-то все знаем. Кстати, и не выйдет у него ничего. Вне эмоционального поля Грины трава не действует.

На самом деле, в душе я уже давно был согласен на все, даже не зная никаких подробностей. Слишком сильно было желание вырваться из этой тоски зеленой. И лишь для порядка задал еще несколько вопросов.

⠀⠀ ⠀⠀

Самый дорогой туристический лайнер Федерации назывался довольно примитивно — «Скайуокер». Но это было лучшее судно и, естественно, в первый рейс на Алию отправилось именно оно. Я сидел в голубом зале корабля за столиком с двумя дочками-близняшками знаменитого банкира Авена. Их папаша, ловко разделывая сириусянского омара, пытался объяснить мне тонкости игры на всегалактической бирже. Я небрежно держал в руке бокал с настоящим французским шампанским, делал вид, что слушаю, и обольстительно, как мне казалось, улыбался девушкам.

— Дамы и господа! Минуточку внимания, — первый помощник капитана лично вышел на сцену. В залы для публики победнее шла трансляция. — Через несколько минут «Скайуокер» выйдет из второго пространства в обычный космос у Алии. Капитан по традиции обязан быть в это время на мостике и потому уполномочил меня сказать вам несколько слов. Осмелюсь напомнить, что вы — первые туристы со времени установления дипломатических отношений с этой планетой. И, как нам только что передали алийцы, для вас будет устроен грандиозный космический салют.

Раздались аплодисменты, свет в зале начал меркнуть и одновременно стал прозрачным купол потолка. Мы были уже в нормальном пространстве.

— Сергей, ты видел когда-нибудь салют? Я никогда не видела. Это ведь такая редкость и так дорого! — спросила меня одна из близняшек, кажется, Сара.

— Всего один раз, — лениво ответил я. Роль молодого прожигателя жизни, на которого неожиданно свалилось громадное наследство, мне положительно нравилась. — Смотри, это потрясающе.

Космос сиял и переливался всеми мыслимыми и немыслимыми цветами. Узоры огня казались верхом совершенства. Мимо нас проносились пламенеющие смерчи, прямо по курсу возникали многоярусные фонтаны, а напоследок из огненных струй сложилась эмблема Федерации.

— Порядка ста миллионов ушло, — со знанием дела сказал Авен.

Дочки посмотрели на отца с укоризной.

— Дамы и господа! — снова обратился к нам помощник капитана. — Завтра утром вы ступите на поверхность Алии. А сейчас я желаю вам приятно провести вечер. Надеюсь, вы по достоинству оцените приготовленную для вас ночную программу.

У Авена неожиданно пискнул коммуникатор. Он посмотрел сначала на экранчик, потом с тоской взглянул на недоеденного омара.

— Девочки, Сергей, — сказал он вставая. — Я пойду к себе. Дела.

— Но папа, ты же в отпуске! — хором произнесли сестры.

— У банкиров не бывает нормальных отпусков. Веселитесь без меня.

Когда он ушел, я бесцеремонно схватил близняшек за коленки и наглым тоном произнес:

— Повеселимся, правда?

Две пощечины одновременно — это слишком. Впрочем, позже выяснилось, что это была лишь проверка моей настойчивости. Так что на планету я высаживался с больной головой.

Обзорные экскурсии такая же неистребимая гадость, как тараканы. Не успеешь заселиться в отель и принять душ, а тебя уже тянут разглядывать местные достопримечательности.

— А теперь уважаемые гости посмотрите налево, — кресла нашей летающей платформы услужливо развернулись в нужном направлении. — Перед вами памятник великому Алию — объединителю и учителю народов нашей планеты.

На гигантской триумфальной арке стоял не менее внушительный монумент. Алий был лыс, носил козлиную бородку и прищуривал глаза. Большой палец левой руки он засунул за борт жилетки, а правую руку вытянул вперед, словно указывая направление.

— Здесь, на этой площади, я вкратце расскажу вам об истории нашей планеты, — продолжил молодой экскурсовод, самый обычный парень, каких миллионы. Разве что волосы у него были выкрашены в сине-зеленый цвет. — Без малого пятьсот лет назад у нас существовало около двухсот государств. Некоторые пытались объединяться, некоторые враждовали. К тому времени так называемый кризис глобального конфликта, характерный для развития любой цивилизации, был преодолен. И тем не менее, экономика продолжала оставаться нестабильной. Многие жили в ужасающей нищете. И именно в то время великий Алий создал первый портал. Это устройство и символизирует арка. Правительство наиболее развитой по тем временам страны, Юсии, поверило в ученого и решило внедрить его изобретение. После того, как выросло прошедшее через порталы поколение — эта страна сделала огромный рывок в своем развитии и могла бы претендовать на мировое господство. Но великий Алий предвидел это. Благодаря его усилиям технология оказалась в распоряжении властей всех государств. Юсия не простила ученому такого поступка, и он был убит. Примерно пятьдесят лет нашу планету лихорадило. Но затем наступил долгожданный расцвет. Теперь мы едины, у нас нет нищеты и смертельных болезней, мы вышли в дальний космос.

— Так что же делает ваш портал? — не удержался я от вопроса, хотя и знал ответ благодаря тренингу в ведомстве Натана Веденеева.

— Он лечит людей от злобы. Стирает все негативные наклонности и пробуждает скрытые таланты человека. Лучше всего он действует на детей. Поэтому у нас есть обряд Шага в мир — едва научившись ходить, ребенок проходит через портал. Но изобретением великого Алия могут пользоваться и взрослые. Правда, сейчас это редкость.

— А мы можем пройти через портал? — спросил я.

— Я лично не хочу, — быстро вставил Авен. — Я потом, весь такой положительный, хе, без работы останусь.

Наша группа вежливо рассмеялась.

— Конечно, сможете пройти, — парень улыбнулся. — Это предусмотрено программой вашего пребывания. Но, к сожалению, он не подействует — наши расы имеют некоторые генетические отличия, которые делают устройство Алия абсолютно непригодным для вас. А теперь мы отправимся на заседание высшего органа управления нашей планеты — Сената.

Мне показалось, что сенаторы не говорят ни слова. Впрочем, от круглого зала нас отделяла стеклянная стена, и я лишь позже разглядел, что изредка начинают шевелиться губы то у одного, то у другого сановника. Здесь были и молодые и старые, и мужчины и женщины. Понять, кто из них главный я так и не смог. И еще. Было в их лицах что-то странное. И лишь посмотрев на нашего гида, я осознал, что. Они не светились безмятежной радостью, как физиономии всех остальных жителей планеты. Ближайший к нам сенатор, черноволосый мужчина средних лет, неожиданно уставился на меня, а потом чуть заметно кивнул. Я пожал плечами.

К вечеру, чуть живой от усталости, я пришел в гостиницу. Весь мой номер был какой-то осенний. На полу лежал пушистый ковер цвета увядающей листвы, такие же шторы закрывали окно. Мебель из коричневого дерева казалась несколько старомодной. Даже экран коммуникатора был вставлен в вычурную раму из переплетенных стеблей.

В дверь постучали. Местная обслуга считала наиболее вежливым личное общение.

— Да, — отозвался я.

И ко мне вошла Вита. Нет, конечно, это была не она.

— Добрый вечер. Не угодно ли вам чего-нибудь?

Но даже голос казался знакомым! Я упал в кресло и рукой указал ей на соседнее. Горничная осталась стоять. У нее была такая же чуть смущенная улыбка, такие же озорные темные глаза, такая же прическа. Немного полноватые ноги, небольшая грудь, сама поза — все напоминало мне мою первую несчастную любовь.

Да, когда-то я был романтическим юношей, а Вита — воплощением моей мечты. Я ходил за ней хвостиком, дарил охапками цветы и посвящал неумелые стихи. Я даже плакал! Но она выбрала другого. Уже крепко стоящего на ногах профессионального спортсмена.

«Сереженька, ты очень хороший человек, — сказала она тогда. — Правда, очень хороший. Но ты еще так инфантилен. Не обижайся. Мне правда жаль, но это — жизнь».

В тот день я впервые напился вдрызг. Что-то во мне словно сгорело. Это было за несколько месяцев до поступления в университет. Туда я пришел уже этаким слегка циничным покорителем девичьих сердец. И никто не знал, что мои спортивные успехи — всего лишь попытка доказать себе, что я не хуже того парня.

— Не угодно ли вам чего-нибудь? — повторила вопрос девушка.

— Скажи, у вас есть любовь?

— Господин хочет секса? Вы предпочитаете девочек или мальчиков? Может быть что-то экзотическое? Мы можем предложить…

Я замахал руками.

— Господин хочет меня? — горничная послушно начала расстегивать пуговки белоснежной блузки.

— Нет же. Присядь. Господин не хочет секса. Любовь, понимаешь? У тебя есть парень?

— Да.

— А если он полюбит другую?

— Как это полюбит? Господин хочет сказать, что мой парень будет встречаться с новой девушкой?

— Да, уйдет от тебя.

— Ну и что? Все мы ищем подходящего партнера для того, чтобы жить вместе и завести детей. Я вот все выбрать никак не могу, — неожиданно вздохнула она. — У моего нынешнего цвет глаз не такой, как хотелось бы.

— Ты хочешь сказать, что никто не мучается, если его покидают?

— Нет конечно! — удивилась она.

— Но ведь любовь — это прекрасно. Ради любви люди готовы на подвиги, на безумства!

— Безумства? Это когда люди начинают искать сложное там, где все просто? Но ведь великий Алий…

В этот момент на руке моей гостьи противно запищал браслет. Девушка испуганно вскочила.

— Так не будет ли что-нибудь угодно господину?

— Нет, — буркнул я, и она стремительно выскочила за дверь.

А я поудобнее расположился в кресле. Впрочем, никаких особых мыслей у меня не было. Все вполне укладывалось в рамки того, чем меня напичкали в военной разведке.

Кстати, знал бы я, что такое курс интенсивного обучения — может, и не согласился бы на эту авантюру. Веденеев, когда мы прибыли в штаб-квартиру его конторы, сразу вызвал каких-то мрачных людей и коротко сказал, указывая на меня: «Базовые знания. Возвышающие операции, уровень А. Плюс закачать все наработки по Алии».

Меня молча увели. Мы долго ехали на лифте, вниз, судя по всему, потом шли по полутемному коридору и в конце концов оказались в ослепительно белой комнате. Посередине стояло угрожающего вида устройство с ложементом. Мне приказали раздеться, уложили, пристегнули руки и ноги. А потом натыкали в вены кучу игл, прилепили к телу немыслимое количество электродов, водрузили на голову шлем с проводами, и я отключился. В те редкие моменты, когда я мог осознавать себя, я чувствовал, что меня накачали химией по самую макушку, мышцы скручивало, дышать было тяжело. Болело все, что могло болеть.

Зато через две недели я уже стоял перед Веденеевым бодрый и готовый к выполнению задания.

Да. Все увиденное и услышанное за сегодняшний день вполне соответствовало имевшейся картине. Экскурсовод рассказал почти всю правду. Пять лет назад Алия вышла с нами на контакт. И за столь короткий промежуток времени приобрела огромное влияние на жизнь Федерации, хотя так в нее и не вошла. Но самое главное — алийцы, как ни старались наши дипломаты, не желали раскрывать технологию порталов. Трех шпионов-нелегалов, засланных на планету, вернули в центральный офис разведки в маленьких подарочных коробочках. Чтобы родным было что похоронить, говорилось в прилагавшемся письме. А еще в письме содержалась полная база данных на штатных, внештатных и глубоко законспирированных сотрудников нашего секретного ведомства. Начальник Веденеева застрелился. Тогда-то Натан и вышел на меня. Не секрет, что разведка всегда пасется в университетах, а аналитики назвали мою скромную персону наиболее подходящей для вербовки.

Впрочем, провал моих предшественников был не полным. Кое-что важное они узнали — портал вполне мог действовать на людей. Понятно, что нашу первую на планете тургруппу пропустили через выключенное устройство. А технология была ох как нужна. Во-первых, пугало растущее влияние Алии. Во-вторых, разведка боялась, что при неконтролируемом распространении порталов (исключать подобную возможность было нельзя) может начаться развал Федерации и кровавый хаос. В-третьих, существовали еще Империя и Союз не-гуманоидов.

По всем данным, и прямым и косвенным, портал не зомбировал людей. Он, казалось, и правда делал их лучше и они оставались вполне нормальными. Такую вещь хотела иметь каждая планета.

И все же что-то мне не нравилось. Эти лица сенаторов, слова горничной…

Я бросил в пепельницу очередной окурок и решив, что на сегодня хватит, отправился в душ.

Утром меня разбудила ненавязчивая мелодия, и почти тут же раздался стук в дверь. Это была совсем другая девушка в накрахмаленном передничке поверх синего платья.

— А где Вита? — тупо спросил я.

— Кто, простите?

— Ваша сменщица, которая заходила ко мне вчера вечером.

— Она больше не работает у нас. Но если вам нравятся девушки именно такого типа, я скажу…

— Не стоит беспокоиться.

— В таком случае, я хочу сообщить вам, что завтрак через тридцать минут. И не угодно ли господину чего-то еще?

— Спасибо, нет, — ответил я.

Вот так. Уже не работает. Это меня насторожило.

— Вам предстоит долгая дорога, — улыбнулся официант, заставляя столик тарелками, кастрюльками и вазочками. — Советую подкрепиться как следует, лететь до экодеревни всего полчаса, но потом придется около часа идти пешком.

— Это еще почему? — удивился Авен.

— Экодеревня и довольно обширная зона вокруг нее свободны от влияния цивилизации. Там нет привычного транспорта. Под запретом также любые электронные средства связи.

— А животные для поездок верхом? Земные лошади, кирдыки с Брегуса или еще что-нибудь. У вас же наверняка есть подобные?

— О да, — официант снова улыбнулся. — Но ваша программа предусматривает именно пешую прогулку.

— Безобразие, — проворчал банкир, поднимая блестящую крышку с широкого блюда. — А это что?

— Горячий салат. Особый рецепт нашего шеф-повара. Прекрасно восстанавливает силы после ночного веселья. Его рекомендуется запивать зеленым вином.

— Вино на завтрак? — усмехнулся я. — С утра выпил, день свободен?

— Не извольте беспокоиться! Это скорее тонизирующий напиток. От него практически не пьянеют.

— Ладно, наливай! — разрешил Авен.

Вино оказалось терпким, как крепкий чай, и удивительно ароматным. После двух бутылок на четверых, дочки банкира выпили всего по бокалу, на душе стало светлее.

От посадочной станции к экодеревне вела пыльная грунтовая дорога. Обочины ее поросли огромными лопухами. Некоторые из них были выше человеческого роста и, свисая над нами, защищали от палящего солнца. Я пожалел, что не прихватил с собой бутылочку вина. Авен, при его комплекции, страдал еще сильнее, постоянно обтирался платком и бормотал проклятия в адрес туристических властей Алии. Не унывал только экскурсовод, все тот же парень. Он бодро предлагал то посмотреть на поля здешнего аналога земной кукурузы, то на пасущиеся стада, то на работающих крестьян. Потом взялся рассказывать об особенностях климата. Его никто не слушал. Все ободрились, лишь когда показались первые избы и гид сообщил, что скоро у нас будет возможность освежиться на постоялом дворе.

Никогда бы не подумал, что молоко из погреба может быть таким вкусным! Я выпил уже две кружки, когда услышал предупреждение экскурсовода, что этого не стоит делать, если меньше чем три часа назад употреблял алкоголь.

— А раньше не мог сказать, — злобно спросил я, чувствуя, что в животе начинает бурлить.

— Извините, но вы так стремительно бросились пить… Я просто не успел!

— Не успел он! Тогда успей хотя бы туалет показать! — Я уже начал пританцовывать на месте.

— Да, конечно, сюда, пожалуйста! — Парень быстрым шагом повел меня за дом под сдержанные смешки остальных туристов.

Сортир оказался экологичней некуда — дыра над выгребной ямой. Я едва не прищемил палец, задвигая щеколду, и судорожно рванул застежку брюк. Уже через минуту мне стало легко. Через щели между досками двери я видел заднюю стену бревенчатой избы. Вполне земной такой избушки. Даже с наличниками на окнах. Вокруг не было ни души. И тут до меня дошло, что лучшего момента не найти.

Ноу-хау клондублирования наша разведка своровала у Империи. Об этом мало кто знал и, естественно, технология была под строжайшим запретом. Но только не для рыцарей плаща и кинжала. «В полевых условиях мы ее еще не обкатывали. Первым будешь. Ты только найди подходящее количество органики. Свалку мусора какую-нибудь», — сказал мне майор Веденеев, вручая коробочку ПАКа.

Отходов подо мной плескалось более чем достаточно. Криво улыбаясь, я положил портативный аппарат этого самого клондублирования на пол сортира, сдвинул защитную крышку, набрал код. Мигнул огонек готовности, и коробка раскрылась как цветок. Вниз, прямо в вонючую жижу, словно стебель ушел серый шланг с зондом на конце. Я вынул из бутона пестик-датчик и укрепил на виске. Над цветком образовался метровый зеркальный шар силового поля, и мне пришлось посторониться. Пока шел процесс, я успел раздеться. Поле исчезло и я-второй выпрямился во весь рост.

— Привет, — сказал я-первый. — Одевайся.

Я-второй облачился в мою одежду. До чего же непривычно было видеть себя со стороны! Оказывается, я немного сутулюсь. В университете такого не было. Надо будет немного поработать над осанкой.

— Ну, я пошел, — сказал я-второй и протянул руку.

— Удачи, — ответил я-первый и сделал вид, что не заметил руки.

— Слепил, значит, из дерьма, а теперь брезгует, — сказал я-второй и спихнул отработавший ПАК в дыру. — Сам-то ты из чего сделан?

— Да пошел ты!

— Сам пошел!

И тут мы синхронно заржали. Я обнял себя-второго на прощание, и он ушел.

Много интересных и полезных вещей скрывала разведка от простого обывателя. Я оставил себе еще одну маленькую штучку из тех, что по приказу Веденеева постоянно носил с собой — портативный генератор дыхательной смеси. Размяв в руках гелевый шарик, я размазал его по лицу и, содрогаясь от отвращения, ужом полез в выгребную яму. Дыра оказалась достаточно широкой для этого. Погрузившись с головой, я отключился. Это была одна из стандартных психотехник.

Очнулся я, как и задумывал, ровно в полночь. К счастью, я-второй сделал все по плану — в кустах справа от туалета меня ждал сверток с одеждой, купленной в местной туристической лавке. Наверное, так и возникают легенды о нечисти — кто-нибудь замечает крадущееся огородами и отдаленно напоминающее голого человека существо. А в руках у него кулек — на спеленутого ребенка похожий. Ужас! Впрочем, я выбрался из деревни незамеченным, отмылся в речке, оделся и потопал в сторону, противоположную посадочной станции. Экорайон был расположен в прибрежной зоне, и я хотел выйти к морю, чтобы попасть на один из многочисленных островков.

Остров оказался обитаемым. А первым встречным, как назло, полицейский.

— Имя! — потребовал он, подозрительно разглядывая мою еще не просохшую одежду.

— Тит Ливий Марципан! — точно по легенде заявил я.

— Поэт что ли? — слегка расслабился коп.

— Да, вы угадали. Я поэт, я живу на белом свете.

Это была одна из странных и совершенно нелогичных традиций Алии. Поэты носили вычурные имена и обязаны были каждые полгода менять место жительства.

— А вырядился-то чего так? — стражу орядка не слишком нравились мои домотканые брюки и косоворотка.

— Посещал экодеревню, хотел быть ближе к земле. Почувствовать дух простых тружеников, слиться с природой. Сюда вплавь добрался.

— A-а, это вдохновение что ли искал? — На всех планетах копы, по крайней мере, рядовые патрульные, на удивление интеллектуальны.

— Да, вот послушайте, — я уже приготовился читать древнее «Зима. Крестьянин, торжествуя…», но был остановлен красноречивым жестом.

— Здесь надолго останешься?

— Как получится. Я пока не решил. А есть ли на этом благословенном острове портал?

— Конечно. Но зачем тебе?

— Вы разве не знаете? — на удачу спросил я.

— Ну… — Полицейский смутился.

— Нам вроде объясняли. Муки из-за творчества, там, еще чушь какая-то.

— Вот! — Я выглядел победителем.

— Ладно, топай давай!

Все шло как по маслу. Легенда работала. Еще немного везения — и я пройду через устройство великого Алия!

Поселок по здешним меркам был небольшим. Миновав несколько окраинных домов, я вышел на ведущий к центральной площади бульвар и тут же столкнулся со стайкой ребятишек. Они сразу сообразили, что к чему:

— Поэт, поэт, расскажи сказку!

Отказывать детям было не принято. Беседы с ними были чем-то вроде общественной повинности.

— Я не детский поэт, — попытался отбрыкаться я.

— Все равно. Ты должен знать минимум семь сказок, — заявила девочка, выглядевшая чуть старше остальных.

— Ну что ж. Слушайте, — сказал я, усаживаясь прямо на траву. Малыши разместились полукругом и замолкли.

— … принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю! — когда я дошел до этого места, раздался многоголосый рев.

— Уходи! — проговорила сквозь всхлипывания все та же девчонка. — Это плохая сказка. Такие нельзя рассказывать.

— Почему? Она же хорошо кончается!

— Потому что тараканы ели детей! — зарыдала она с новой силой.

Господи! Какой же я идиот! Как можно было забыть, что в свое время Алия подверглась жесточайшей атаке инсектов.

Никогда я еще не был так близок к провалу. Стоило хоть одному из детей пожаловаться на странного поэта родителям, и мной занялись бы уже всерьез. Я припустил по бульвару, но ближе к площади сбавил темп и перешел на прогулочный шаг.

Портал — аскетичная стальная рамка — стоял в центре двухцветного круга. Подходить полагалось по черной половине. А белый сегмент, на который ступал прошедший рамку человек, видимо символизировал обновление.

Гвардеец в большой мохнатой черной шапке, красном мундире и начищенных до невыносимого блеска сапогах только казался изваянием. Он пришел в движение в тот момент, когда я остановился на границе черного полукружия. Караульный опустил древнего вида ружье к ноге и вытянул вперед левую руку. Прямо в воздухе возник экран. Где были спрятаны сканеры, я так и не догадался, но через мгновение на мониторе появилась моя фотография и персональные данные. Наши хакеры сумели-таки засунуть их в алийскую базу данных.

— Тит Ливий Марципан! Вас ждет великий Алий! — нудным голосом произнес ритуальную фразу гвардеец.

Вот оно! Получилось! Я уже собрался двинуться к рамке, как охранник, похоже, ему было ужасно скучно, попросил:

— Поэт, прочитайте что-нибудь, а?

— Сговорились они что ли, — пробормотал я и продекламировал, собираясь обойтись небольшим отрывком:

А жизнь только слово,

Есть лишь любовь, и есть смерть.

Эй, а кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь — того, чтобы ждать.

Висевший в воздухе экран неожиданно замигал, и на нем высветилась предупреждающая надпись: Критическое сочетание и количество слов «любовь», «жизнь», «смерть» на единицу текста. Проводится углубленная проверка Тита Ливия Марципана.

Чем она закончится, я ждать не стал и рванул к порталу. Реакция гвардейца оказалась мгновенной, но и меня готовили не зря. Выстрел попал мне в левую ногу, когда я уже кубарем выкатывался из рамки.

— Стоять! — заорал караульный, бросая ружье и прыгая на меня, словно гепард.

Несчастного парня наверняка контузило — я взорвался, когда он еще был в полете.

Я вышел из сортира и постарался как можно незаметнее присоединиться к нашей группе. Не тут-то было.

— Поприветствуем Сергея! — захлопал в ладоши Авен. — Молодой человек, расскажите нам, теперь-то вы знаете, как ходили в туалет наши предки. А то я уже не могу слушать про трехпольную систему древних алийских крестьян.

Экскурсовод замолчал, и все уставились на меня.

— Неужели вы не читали знаменитую работу «Туалеты в культурах народов галактики»? — изобразил я удивление. — Ею зачитывалась вся интеллектуальная элита Федерации, а в некоторых гуманитарных учебных заведениях ее ввели в обязательный курс.

— Я больше доверяю первоисточнику, — ничуть не смутился банкир.

— Но еще лучше собственный опыт, — улыбнулся я. И обратился к гиду: — Можно организовать кружечку молока для господина Авена?

— Ну негодяй! — восхитился банкир. — А еще говорят, нынешняя молодежь ни на что не годится. Один ноль в твою пользу.

Когда-то на Алии был развит внутренний туризм, но с объединением планеты в одно государство он захирел. Позже власти додумались, что надо сохранять некие очаги национальной культуры хотя бы в качестве музеев. Так появилась и эта экодеревня. Как я узнал, алийцы ее посещали нечасто, и потому было очевидно, что в сувенирную лавку товары завезли специально для нас.

— Какая интересная одежда, — сказал я, щупая грубую ткань просторных брюк. — Дайте-ка мне два комплекта. Будет в чем заявиться на Золотой маскарад.

— Ой, и ты там будешь! — обрадовалась одна из дочек Авена. — А в прошлом году я тебя не помню.

— Я тогда слишком быстро напился, — усмехнулся я. — Кстати, тебе нравятся эти бусы?

Седой продавец тут же принялся расхваливать товар:

— Это чешуя рыбы Шу. Самого страшного морского хищника. Эта рыба может выползать на берег и нападать на людей. Украшения из чешуи дарят их владельцу силу, здоровье и привлекательность. Берите, отдам совсем недорого.

Авен купил себе топор. Настоящий боевой, как ему сказали.

Такого дохода от туристов деревня еще не получала. Когда мы уходили, наша группа была похоже на орду варваров, только что разграбивших поселение. Разве что в полон мы никого не взяли.

⠀⠀ ⠀⠀

— Уважаемые господа, — обратился к нам гид, когда мы уже подлетали к гостинице. — Я надеюсь, что прогулка вас не слишком утомила и приглашаю после обеда, через два часа, отправиться в самое знаменитое собрание произведений искусства на планете — Галерею Красоты. Смею вас заверить, экскурсия не будет утомительной.

И действительно, посещение музея походило на отдых. Здание было выполнено в форме огромного шара. На полу стояли небольшие кабинки — индивидуальные, двух-, трех- и четырехместные.

— Прошу вас рассаживаться, — сказал гид. — На дисплее вы увидите меню и сможете выбрать тип экскурсии. Можно заказать обзорный просмотр по основным вехам развития искусства Алии, можно — тематический, можно подробно познакомится с одним из интересующих вас направлений.

Я выбрал обзорный вариант, и кабинка взлетела. Она перемещалась от экспоната к экспонату — некоторые были закреплены на стенах шара, некоторые висели прямо в воздухе — и приятный женский голос давал краткую справку по каждому из них.

Наверное, у каждой расы есть свои мадонны. Я долго любовался картиной, написанной около шестисот лет назад, — портретом простой женщины. Самое обычное открытое лицо, прическа без изысков, скромная одежда. И еще что-то совершенно неуловимое. Что-то словно магнитом притягивающее взгляд.

А вот современное искусство Алии меня ничуть не порадовало. Техника рисунка становилась все более совершенной, скульпторы, казалось, могли вылепить что угодно. И все же это были лишь поделки очень опытных мастеровых. Куда-то исчезла та самая искорка, от которой в душе зрителя разгорается пламя сопереживания.

Я приказал кабинке вернуться к более старым экспонатам, опять двинуться к новым векам и попытался определить период, когда, по моим субъективным ощущениям, настоящее искусство умерло. Впрочем, догадка у меня уже созрела.

После ужина в отеле я отправился гулять с дочками Авена. Похоже, на нас все-таки подействовало посещение Галереи Красоты, поскольку болтали мы на весьма отвлеченные и возвышенные темы. И даже когда в одном из многочисленных переулков старого города дорогу нам заступили трое крепких парней, я на удивление вежливо осведомился:

— Что вам угодно?

— Нам угодно, — пародируя меня, заявил одетый в темный просторный комбинезон и тяжелые ботинки лысый громила, — чтобы ты, огрызок, девочками поделился.

Приятели этого урода хохотнули. Они явно чувствовали свое превосходство в силе и предвкушали нехитрое развлечение.

Вот и верь после этого людям! Наш гид утверждал, что с уличной преступностью, по крайней мере здесь, в столице, фактически покончено. Я немного сместился вперед, чтобы близняшки оказались у меня за спиной.

— Шли бы вы мальчики, — максимально нейтральным тоном произнес я.

— Ты тупой что ли? А ну вали!

С этими словами предводитель троицы попытался ткнуть меня в грудь ладонью. И тут же оказался на земле. Но мгновенно вскочил. Мне не только не удалось сломать ему руку, но даже хоть сколько-нибудь заметно повредить ее!

— Брыкается, тварь! — лысый хмыкнул. — Ща мы тебя поучим!

Майор Веденеев рекомендовал не включаться до тех пор, пока есть такая возможность. Я честно держался на базовых приемах около минуты. Но парни оказались не промах. Даже чересчур не промах для простого хулиганья. Отлетая от меня, они профессионально группировались и тут же вновь выходили в стойку. Дочки Авена, вместо того, чтобы бежать за подмогой, прижались к стене и истошно визжали. Я начал выдыхаться, пропустил акцентированный удар по бедру и рухнул на колени. Еще через миг меня уже банально топтали. И тогда я включился.

Со стороны это выглядело, словно между трех избивавших меня парней возник вихрь. Скорость моих движений стала почти недоступна человеческому глазу. Лысого я вырубил ударом по горлу, его дружку сломал ключицу, а третьего подсек. И пока он падал, я подпрыгнул и двумя ногами припечатал его к земле.

— Очень пить хочется. Да и съесть чего-нибудь тоже, — сказал я дочкам Авена. Боевой режим довольно быстро высасывал силы. Обычно агентов-бойцов непосредственно перед заданием накачивали стимуляторами.

— Ой, Сергей, ты настоящий супермен! Где ты так научился драться! — наперебой затараторили девчонки. В их глазах светилось восхищение.

— Пусть это будет моей маленькой тайной, — подлил я масла в огонь. — Пойдем отсюда.

Остаток вечера прошел без приключений. А намеки сестер на то, что их папа наверняка сильно утомился, и будет крепко спать, я упорно не понимал.

В номере меня ждало приглашение на встречу с сенатором Дарием. В число приглашенных также входили банкир Авен, журналист Мин Кин и владелец крупнейшей в Федерации сети магазинов господин Спенсер. Встреча должна была состояться завтра утром. Дарий в своем послании вежливо извинялся, что прерывает наш отдых, и выражал надежду, что мы не откажемся провести с ним неформальные переговоры, которые будут способствовать и так далее и тому подобное.

— Проходите господа. Рад, что вы не отказали и согласились посетить меня в моем скромном кабинете, — это был тот самый, кивнрший мне в прошлый раз, сенатор. — Еще раз прошу прощения за беспокойство, но, думаю, вам будет не менее интересно, чем на экскурсиях.

— Скажите, — довольно резко начал Мин Кин, усаживаясь в глубокое бархатное кресло. — Вся эта роскошь считается у вас скромным кабинетом? Вы же слуга народа!

— Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, — улыбнулся Дарий.

— Но сначала, по традиции, имеющейся у многих народов галактики, предлагаю выпить за встречу.

Одновременно с этим словами в комнате появилась симпатичная молоденькая девушка. Она ловко несла поднос с высокими бокалами и стоящей в центре темной бутылью.

— Вот это да! — выдохнул Спенсер, осушив свой фужер. Для торгового магната, о немногословии которого слагали анекдоты, это была очень длинная фраза.

Авен и Мин Кин совершенно одинаково зажмурили глаза от удовольствия и откинулись в креслах. И лишь через полминуты я понял, что они уже не жмурятся, а просто спят. Свесил голову на грудь и наш молчун.

— Вот теперь можно и поговорить, — произнес сенатор.

— Весьма интригующе, — подбодрил я.

— Дело в том, Сергей, что мне известно кто вы и зачем прибыли на Алию. Если бы не я, вас бы уже давно упаковали также красиво, как и троих ваших предшественников.

— И теперь вы намерены меня перевербовать?

— Нет. Просто завербовать. Мне нужны ваши услуги здесь. А вы взамен получите то, к чему стремились.

— Выбора у меня нет. Я правильно понял?

— Вы же философ! Если я просто скажу, что выбора нет — это ограничение вашей свободы. Но если я обрисую ситуацию, и вы осознаете, что выбора нет — это уже свобода. Та самая, которая осознанная необходимость.

— Не совсем так, — уточнил я. — Но можно ближе к делу?

— Можно, извините, — Дарий встал и налил мне еще. — Да вы не бойтесь, дело не вине, а в бокалах. Так вот. Вы ведь и сами пришли к неким выводам о сути порталов? Впрочем, слушайте. Алий был уникальным для своего времени ученым — специалистом не в одной области, как большинство его коллег, а сразу в нескольких. И он нашел вместилище души.

— О как! А бога он не нашел?

— Ну, хорошо, — поправился сенатор, посмотрев на меня с осуждением. — Он определил зону мозга, отвечающую за так называемые вечные вопросы. Да, да. Все эти рассуждения о смысле жизни порождаются в одной единственной и четко очерченной области под нашей черепной коробкой. И самое главное, Алий научился глушить эту область!

Пока я обдумывал услышанное, Дарий отошел к окну. Прижался лбом к стеклу, постоял немного, словно собираясь с мыслями, а потом обернулся:

— Понимаете вы или нет! — почти выкрикнул он. — Вся планета живет и не задумывается — зачем? Они не тупые, нет. Они умные. Настолько умные, что понимают, выгоднее быть послушными. Устройство Алия лишь освобождает от душевных мук. И все идет по плану. Строятся дома, рождаются дети, развивается наука, пишутся стихи и картины. Но вы видели эти картины! Любовь здесь больше не живет, а вся наука занимается только тем, как сделать жизнь еще сытнее. Но мы деградируем. В биороботов превращаемся. Пока еще не заметно, но процесс пошел.

— А вы, Дарий?

— В сенаторы отбирают еще с детства. Ребенка во время обряда Шага в мир проводят через выключенный портал. Но об этом знает только ограниченный круг лиц. За воспитанием малыша следят, потом забирают в особую школу. В конечном итоге он становится одним из нас.

— И вынужден мучиться, управляя планетой людей с кастрированной душой…

— Жестокий, но точный образ.

У Дария на столе замигал экран. А меня вдруг словно окатили кипятком. Я вскрикнул и дернулся, но боль тут же прошла.

Сенатор оторвался от коммуникатора и уставился на меня.

— Интересно, — задумчиво протянул он. — Что ж. С одной стороны это упрощает дело.

— Что-то случилось? — поинтересовался я. — Ваш заговор раскрыт?

— Нет. Пока нет. Сергей, скажите, а что вы собирались делать после получения информации по порталу?

— У меня три варианта, как раздобыть данные.

— Я спрашиваю, что — потом?

— Собственно, я должен заполучить ноу-хау, — недоуменно произнес я.

— Все ясно, — грустно произнес Дарий. — Я только что видел вашего клона. Он выполнил задание. Теперь ваша очередь.

— Я все еще не понимаю сути.

— Когда сюда прилетели первые шпионы, я еще не был готов. Теперь мне удалось убедить сенат создать, якобы в целях безопасности, единый центр управления порталами. Программа существует в одном экземпляре. Восстановить ее не сможет никто. Резервную копию я давно уничтожил. А вы должны уничтожить главный компьютер.

— Вы ввергнете свою планету в хаос! Через поколение здесь начнется дикий разброд.

— Да, — тихо сказал Дарий. — Но вы, ваши народы, сумели выжить и остаться людьми. Пусть вы и балансируете постоянно на краю бездны. А мы… Возможно, мы никогда не придем к такой стабильности, как сейчас, но Алия станет живой планетой.

— Зачем вам я?

— Я сам не смогу взорвать компьютер. У всех допущенных к нему — психокодирование.

— Предположим, я согласен. Я не агитатор. И ваши проблемы — это ваши проблемы.

— Вы скачаете себе в мозг нужные файлы, заложите взрывчатку и уйдете, — отводя глаза в сторону, сказал Дарий. — Зал управления под нашим зданием.

— Выпьем на дорожку? — предложил я.

— Выпьем, — согласился сенатор.

— Охрана, конечно, так себе — оппозиционеров или просто недовольных у нас быть не может. Но убивать придется. Надеюсь, стреляете вы не хуже, чем деретесь. Вы, кстати, здорово моих ребят покалечили.

— Честно говоря, мне не приходилось убивать. И не хотелось бы.

— Абсолютная свобода выбора — или вы, или вас, — проговорил Дарий, вытащил из-под стола сумку с оружием и немедленно выпил.

⠀⠀ ⠀⠀

Из лифта, который привез нас глубоко под землю, мы вышли в небольшой серый коридор, заканчивающийся массивной дверью. Рядом с ней стояли двое охранников. Дарий, улыбаясь, пошел вперед. Руки он держал за спиной. В правой был излучатель. Заметив меня, охранники попытались взять оружие на изготовку, но сенатор опередил их. Два тела тихо сползли на пол. Раны дымились, и я закашлялся.

— Включайтесь, Сергей! — прикрикнул на меня Дарий.

— Поехали! — ответил я, когда была открыта дверь.

Древнее искусство качать маятник, значительно усовершенствованное за столетия, да плюс современные технологии повышения физических возможностей… Я даже не уверен, заметил ли меня второй пост охраны. То есть парни, конечно, открыли шквальный беспорядочный огонь, но понять, кто их убил, скорее всего не смогли.

Дарий подошел ко мне хромая. Его все-таки зацепило.

— Вас очень хорошо готовят, — сказал он, морщась от боли. — Мы идем даже быстрее графика.

Сенатор, как и в первый раз, забрал ключи у охранника, и мы вошли в компьютерный зал. Я ожидал увидеть что-нибудь фантастическое. Например, плавающий посреди комнаты малиновый шар позитронного мозга, бьющие из него столбы света, или, на худой конец — экран во всю стену с картой Алии и точками порталов. Все оказалось куда банальнее — примитивная стойка с системным блоком и голографический монитор перед офисного вида креслом.

Мне даже стало не по себе от обыденности происходящего — Дарий ввел пароль, я подключился к системе. Через минуту все было закончено. Голова болела невыносимо. Я прикрепил к корпусу компьютера полученную от Дария мину, выставил время и тут сенатор сбил меня с ног:

— Не смей! — заорал он и протянул руку, чтобы отключить бомбу.

Нажать кнопку он не успел. Я дернул его за раненую ногу, и Дарий оказался на полу рядом со мной.

— Психокодирование, — ворчал я, связывая брыкающегося противника. — Тащи его теперь на себе.

Но нести сенатора мне не пришлось. Я взвалил его себе на плечо, отметил, что прошла голова, а значит, данные обработаны и упакованы, и взорвался.

⠀⠀ ⠀⠀

— Майор, какого черта вы не сказали мне про эффект близнецов, — сказал я вместо приветствия, когда меня вызвал Веденеев. — Лежу, никого не трогаю, фильм смотрю, и вдруг меня словно ошпарили, а потом еще раз.

— Да мы и сами не знали, что вы смерть клонов почувствуете, — ответил Натан. И виновато добавил: — Я же говорил, вы у нас первопроходец. А теперь — расшифровка.

Я взял в руки диск, на котором были записаны добытые моими клонами сведения. Когда взрывалось их тело, на «Скайуокер» уходил пакет данных. Даже если алийцы могли бы отследить передачу, заглушить ее они не успевали. Теперь эти файлы нужно было записать в мой мозг. Другого варианта декодирования просто не существовало — ведь именно я был «отцом» клонов и, соответственно, ключом к информации.

— Ну что ж, начнем? — сказал я. — Мне уже порядком надоела ваша гостиница.

Процедура проходила все в том же пыточном, как я его назвал, кабинете. На этот раз она заняла всего около двух часов, но вымотан я был, как после марафона.

— Коктейля? — предложил мне техник, когда я, шатаясь, встал с кресла.

— Спать, — буркнул я.

Веденееву выспаться не удалось.

Утром он был зеленоватого оттенка, и от него ощутимо несло перегаром.

— Вам, Сергей, будет очень обидно, если я скажу, что миссия провалилась? — спросил он.

— Но ведь…

— Я спрашиваю — обидно или нет?

— Знаете, майор, а вы мне нравитесь, — сказал я, наконец сообразив, в чем дело. — Вам тоже не пришлось по душе устройство великого Алия?

— В гробу я видел такие устройства!

— Ну надо же! В разведке служат благородные романтики! — съязвил я.

— Марш мозги промывать! — рявкнул Веденеев.

— Есть, сэр! — в тон ему ответил я.

В правление закрытого акционерного общества «Грина» входили четыре человека — я, профессор Аврелий, бывший майор Веденеев и его друг. Тот самый техник, что предложил мне коктейль. Парень оказался не промах. Именно он, роясь в моих мозгах, додумался, как превратить портал в устройство для консервации замечательных свойств травы.

Дела у нас шли неплохо.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Дмитрий Попов родился в 1971 году в Москве. Детство провел на Волге и в Днепродзержинске на Украине. Проучился один курс в МАИ, отслужил в пограничных войсках. Профессиональный журналист, окончил заочное отделение журфака МГУ. В настоящее время — заместитель директора Службы информации газеты «Московский комсомолец». По собственному признанию, (фантастикой увлекается с раннего детства, однако впервые рискнул сам написать НФ-рассказ, только уже приобретя большой журналистский опыт. Принимал участие в ряде сетевых конкурсов, первой же жанровой публикацией в большой печати стал рассказ «Быть сильным», победивший на конкурсе журнала «Если» «Альтернативная реальность» (2004). С тех пор опубликовал еще несколько рассказов в периодической печати.

Иосиф ПисьменныйМаневр на орбите

Из цикла «Рассказы о звездолетах из будущего»

Пролог

В тот год случилась небывалая засуха в центральной Африке и юго-восточной Азии, и Большой Совет Земли впервые за много десятилетий вынужден был значительно урезать средства, выделяемые на космические полеты и исследования. В официальном решении Большого Совета Земли особо оговаривалось требование к Космическому Центру провести основные сокращения расходов за счет перспективных исследований, сведя к минимуму сокращение обычных полетов в пределах Солнечной системы. В помощь руководству Космического Центра, для облегчения принятия болезненных решений, была командирована большая группа экономистов. При этом все прекрасно понимали, что основной целью этой «помощи» является ревизия расходных статей бюджета.

Уже в самом начале своей деятельности, очевидно, в соответствии с полученными инструкциями, ревизоры потребовали сворачивания работ и отправки на пенсию большой группы ученых, в основном из числа тех, кто занимался проблемами космических кораблей, возврат которых предусматривался через двести Земных лет и больше. Далее ревизоры стали скрупулезно просматривать каждую статью расходов в отдельности и обнаружили, что уже пятнадцать лет Администрация Космического Центра перечисляет значительные средства в одну из самых комфортабельных частных психиатрических клиник Земли на содержание и лечение человека, заурядная фамилия которого Смит ревизорам ни о чем не говорила. Ревизоры потребовали закрыть эту статью расхода, а человека перевести в обычную психиатрическую лечебницу.

Спустя пару месяцев после прибытия Смита в обычную психиатрическую больницу, он был подвергнут серии рутинных проверок, которые не обнаружили в его психике никаких заметных отклонений. Принятие окончательного решения осложнялось тем, что частная психиатрическая клиника, где его лечили до сих пор, вместо подробной истории болезни, представила только скупую выписку: поступил тогда-то, выписан тогда-то, диагноз указан не был. Специалисты психиатрической больницы, куда он поступил, рекомендовали выписать больного из больницы. Перед самой выпиской состоялась беседа с больным его лечащего врача — беседа, которая не смогла внести ясности, почему и от чего его лечили полтора десятка лет. Сам пациент объяснял свое пребывание в клинике тем, что поступил туда из-за сильной депрессии, вызванной переутомлением на работе. Лечение, как он считает, оказалось успешным, однако о нем все забыли и по инерции продолжали держать в клинике. Он будет очень рад выйти из больницы и благодарен за это всем врачам. Никаких жалоб — ни на здоровье, ни на лечение, ни на питание — у него не имеется.

В конце концов, странному пациенту была назначено пособие для обеспечения прожиточного минимума, и его выписали из больницы.

На получаемые деньги он снял комнату в частном пансионе небольшого городка, в котором проживало большинство сотрудников Космического Центра. Первую половину дня он проводил в своей комнате, занимаясь какими-то математическими выкладками, а после этого совершал неторопливые прогулки по городскому парку или по берегу речки. Ни с кем в беседы не вступал и никаких знакомств не заводил…

⠀⠀ ⠀⠀

1. В редакцию солидного научного журнала «Физика космических полетов» пришла статья ранее неизвестного ученого Виктора Смита. В ответном письме новому автору Координатор рецензирования в вежливой форме поблагодарил доктора Смита за то, что он прислал свою работу именно в их журнал, однако доброжелательно посоветовал доктору Смиту сначала направить статью в качестве доклада на ближайшую конференцию по теме статьи. Это позволит доктору Смиту выслушать мнение самой квалифицированной и обширной аудитории, и, если участники конференции рекомендуют доклад для публикации именно в их журнале, то редакция с удовольствием напечатает у себя эту работу.

Автор статьи, подписавшийся как Виктор Смит и вежливо названный Координатором доктором Смитом, понял, что Координатор рецензирования в его статью даже не заглядывал и никому на рецензию не направлял.

Автор статьи понял также, что за то время, которое он провел в лечебнице, порядки в научных журналах нисколько не изменились: журналы пуще всего боялись печатать новые, необкатанные материалы. Если же статья будет полна ошибочных положений, но рекомендована конференцией (читай: руководством конференции), то спрос тогда будет не с редколлегии журнала, а с конференции — и такую статью напечатают с превеликим удовольствием. Однако деваться было некуда, и Смит послал свой доклад оргкомитету ближайшего симпозиума по физике космических полетов.

За месяц до начала симпозиума Виктор Смит получил вежливое письмо от Председателя симпозиума — к сожалению, на основании полученных рецензий, Ваш доклад пришлось отклонить, поскольку он не соответствует традиционно высокому уровню нашего симпозиума. Тем не менее, мы надеемся, что Вы примете участие в работе нашего симпозиума как в этом году, так и в ближайшие годы. Кстати, если Вы пожелаете, то выписки из рецензий могут быть направлены в Ваш адрес.

Виктор Смит пожелал, чтобы ему как можно скорее прислали выписки из рецензий на его доклад.

Наиболее резок и категоричен был рецензент номер 1: доклад следует отклонить, поскольку проблемы, в нем рассматриваемой, в космических полетах просто-напросто не существует. Из безаппеляционности такого утверждения, Смит понял, что рецензент номер 1 является одним из главных корифеев в современной теории космических полетов.

Рецензент номер 2 не стал утверждать, что такой проблемы в космических полетах просто-напросто не существует. Он вальяжно по-отечески пожурил молодого автора за то, что, судя по списку литературы по данному вопросу, помещенному в черновике доклада, автор черновика не знаком с основополагающими работами в данной области и в частности — далее шел длинный список работ, очевидно, самого рецензента и его научного руководителя. Виктор Смит понял, что имеет дело с аспирантом или человеком, только недавно получившим докторскую степень.

Единственным человеком, действительно пожелавшим разобраться в выкладках Смита, был рецензент номер 3. Этот ученый поставил под сомнение правомочность некоторых выкладок. Поразмыслив немного, Смит понял, что, в сущности, рецензент номер 3 прав: желая уложиться в жесткие ограничения по объему доклада, Смит существенно сократил изложение вывода основной формулы, перепрыгнув через несколько промежуточных выкладок, чего, как он теперь понял, делать не следовало.

В течение трех дней Смит написал аргументированное возражение на решение по его докладу и направил его Председателю симпозиума. В своем письме он просил Председателя ознакомить всех рецензентов с его возражениями и пересмотреть решение по его докладу.

В частности, в этом письме Смит писал:

— На утверждение рецензента номер 1: рассматриваемая проблема не только существует, но даже имеет свое наименование «задача Ковалева-Па-ломбо». Поскольку решить ее аналитически в общем виде до сих пор никому не удавалось, то Ковалев и Паломбо почти одновременно предложили свои методы численного решения, которыми все пользуются до настоящего времени. В присланном докладе впервые изложено найденное автором аналитическое решение этой задачи. Впрочем, все это уже было сказано автором в присланном черновике доклада, смотри раздел «Введение».

— По поводу рекомендации рецензента номер 2: автор благодарит за список рекомендованных для изучения работ, но, к сожалению, ни одна из них не может помочь в решении поставленной задачи. Именно поэтому автор и не ссылается на них в списке литературы по данному вопросу. Кроме того, все эти работы в теоретическом плане, как правило, являются вторичными и используют материалы из прилагаемого списка работ двадцати, тридцати, и сорокалетней давности. Поэтому автор, в свою очередь, рекомендует рецензенту номер 2 в дальнейшем ссылаться не на компиляторские работы, а на первоисточники из списка автора доклада.

— Рецензенту номер 3: от всей души благодарю за то, что разобрались в выкладках доклада и указали на его недостаток: недостаточную обоснованность правомочности некоторых промежуточных формул. Ниже приложен черновик второй версии доклада с исправлениями, сделанными по замечаниям рецензента номер 3.

Вскоре пришел ответ от Председателя симпозиума — к сожалению, Ваш доклад не может быть принят из-за отсутствия времени до начала симпозиума для его исправления и повторного рецензирования. Вы имеете право повторной присылки доклада на симпозиум, который состоится в следующем году. При этом от себя лично советую Вам учесть все замечания, сделанные нашими рецензентами.

⠀⠀ ⠀⠀

2. На симпозиум, который должен был состояться в следующем году, Смит прислал уже два доклада: один — уже известный нам и неудачно посылавшийся на симпозиум прошлого года (с исправлениями, сделанными по замечаниям рецензента номер 3) и новый доклад на новую тему. В качестве новой темы Смит взял одну из нерешенных задач двадцатилетней давности, решение которой (впрочем, так же, как еще нескольких подобных задач) ему удалось найти за время длительного пребывания в частной психиатрической клинике.

Посылая два доклада, Смит надеялся, что в этом случае вероятность положительного исхода хотя бы по одному из них будет в два раза выше, чем при одном докладе — и ошибся!

Он опять получил на каждый доклад по три отрицательных рецензии. Вернее, на второй доклад было написано четыре рецензии. Первоначально было получено две разгромные и одна положительная, причем весьма короткая и даже эмоциональная.

Но об этой рецензии ни председатель секции, ни Председатель симпозиума автору не стали сообщать. Они благоразумно направили доклад четвертому рецензенту, который написал свою разгромную рецензию, еще похлеще двух других разгромных рецензий.

И опять Смит писал свои возражения рецензентам, и снова Председатель симпозиума отвечал ему, что, к сожалению, оба доклада не могут быть приняты, несмотря на возражения автора, поскольку нет времени до начала симпозиума на исправления и повторное рецензирование. Впрочем, автор имеет полное право повторно прислать свой доклад на симпозиум, который состоится в следующем году. Председатель надеется, что на этот раз автору больше повезет, поскольку в следующем году, в соответствии с Положением о симпозиумах (смотрите пункт Положения о ротации кадров), будут другие председатели секций и другой Председатель симпозиума. Со своей стороны, Председатель советует автору учесть все замечания, сделанные рецензентами.

Прочтя этот ответ, Смит несказанно обрадовался — Председатель симпозиума напомнил ему о существовании Положения о симпозиумах. Вряд ли его меняли за прошедшее время. Так и есть, в нем оставался пункт о том, что, в случае несогласия с решением рецензентов, докладчики имеют право потребовать заслушать доклад в порядке дискуссии. Когда-то именно он, ныне автор нескольких забракованных докладов, будучи очередным Председателем симпозиума, внес этот пункт в Положение о симпозиумах. Теперь он знал, как ему следует поступать, если его доклад снова будет отклонен.

⠀⠀ ⠀⠀

3. На следующий год Смит не стал посылать ранее отклоненные доклады. Он послал небольшое сообщение с анализом методических погрешностей, имеющих место при различных методах решения задачи навигации в автономном полете. Это была совершенно новая работа, как принято говорить пионерская работа, выполненная им уже после выписки из больницы — на основании изучения докладов, сделанных на последних нескольких симпозиумах.

Но какой-то злой рок преследовал его — снова его доклад был отклонен. Правда, теперь Смит знал, что ему следует сделать. Он написал заявление на имя Председателя с требованием — на основании существующего Положении о симпозиумах (см. Пункт 32.2) заслушать его доклад в порядке дискуссии.

И получил обескураживающий ответ — почему-то от Юридического советника Космического Центра — Пункт 32.2 Положения о симпозиумах следует считать утратившим силу де-факто поскольку он ни разу не применялся с момента принятия Положения.

Надо было начинать все с начала.

Надо было что-то придумать.

Но что? Что?

Ничего стоящего в голову не приходило.

⠀⠀ ⠀⠀

4. Неожиданно Смит получил письмо в конверте Космического Центра. Некто в должности Заместителя Руководителя Центра извещал его, что, в связи с обновлением экспозиции исторического музея Центра, хотел бы встретиться с доктором Смитом. Если доктор Смит не возражает, встреча могла бы состояться (следовало число и время) в кабинете Заместителя Руководителя Центра (Административный корпус, кабинет номер такой-то). Пропуск ему заказан. Если же предложенное время или место доктора Смита не устраивает, то просьба договориться о встрече с секретарем Заместителя Руководителя Центра (телефоны такие-то).

В назначенный день Смит отправился к центральной проходной Космического Центра — пропуск ожидал его на вахте. Едва Смит появился в приемной Заместителя Руководителя Центра, как секретарь немедленно доложила об этом своему шефу, и тот попросил пригласить гостя в кабинет. Как только Смит открыл дверь кабинета, как хозяин кабинета встал из-за стола и пошел ему навстречу. Он провел гостя к низенькому столику в углу кабинета, усадил в одно из кресел, стоящих возле столика, сам сел в другое, демонстрируя этим дружеский характер предстоящей беседы, и сразу же заговорил:

— Руководство Центра решило обновить экспозицию исторического музея нашего Центра. Точнее сказать, не всю экспозицию, а только ее часть. Возможно, вы помните, в этом году исполняется двадцать лет со дня отправки одной чрезвычайно важной экспедиции в будущее. Их полет был рассчитан так, чтобы они возвратились на Землю, когда по бортовым часам пройдет двадцать лет. Конечно, когда они совершат свою посадку на Землю, здесь пройдет несколько столетий. Тем не менее, мы посчитали, что число «двадцать» наиболее подходящее, чтобы отметить годовщину их старта. Вы согласны со мной?

— В общем, да… Согласен.

— Посмотрите, вот у меня подобраны некоторые материалы, касающиеся этого полета. Вот снимок участников полета, сделанный за неделю до старта… А вот снимок участников полета, сделанный в день старта… Вы видите разницу? Вот здесь, за неделю до старта Главный Теоретик экспедиции профессор Виктор Ковалев. А вот здесь, в день старта — другой человек, намного моложе его, ученик профессора Ковалева. Я пытался понять, чем была вызвана эта замена. Разговаривал со многими учеными и специалистами, готовившими этот полет.

— И что же вы выяснили?

— Я выяснил, что профессор Ковалев очень много работал в период подготовки к полету, переутомился и за несколько дней до старта сам попросил руководство Космического Центра заменить его своим молодым и более физически подготовленным учеником.

— И все?

— И все.

— А с самим профессором Ковалевым Вы не пытались встретиться?

— Пытался, но не смог…

— Вот как!

— Да. После того, как Ковалева в экипаже звездолета заменили другим человеком, он исчез бесследно. Можете ли Вы нам помочь в его поисках?

— А зачем он вам?

— Я же сказал, что мы собираем все материалы, относящиеся к двадцатилетию легендарного старта. Воспоминания тех, кто участвовал в его подготовке. Сувениры, реликвии… Ну, например, вот эту свою книгу подарил мне лично профессор Ковалев за три месяца до старта. Я очень горжусь этой надписью, но тем, не менее, собираюсь передать свою книгу в музей.

Доктор Смит взял книгу и стал листать. На титульном листе он увидел дарственную надпись: «Моему студенту и, надеюсь, продолжателю моего дела — Виктор Ковалев».

Смит полистал книгу, подержал ее в руках и вспомнил. В этот день профессор Ковалев принимал экзамен у студентов-старшекурсников. Во время экзамена привезли первые двадцать экземпляров его книги из типографии. Профессор надписал восемнадцать из них — всем, кто сдавал экзамен в этот день, — и после экзамена вручил их студентам. Осталось еще два экземпляра, и он взял оба себе — одну книгу он сможет иметь под рукой в университете, вторую — в Космическом Центре.

— Почему вы обратились ко мне? — спросил Смит.

— Я читал черновики ваших докладов. Вот мои рецензии, может помните?

Зам. Руководителя Центра протянул гостю несколько листов бумаги. Одна из рецензий была Смиту знакома — это был отзыв рецензента номер 3 на его первый доклад. Вторую он раньше не видел:

«Снимаю шляпу перед мастерством автора доклада. Рад буду услышать на симпозиуме сообщение о блестящем и неожиданно простом решении давней и важной проблемы».

— Странно… Эту рецензию я вижу впервые. Мне ее не прислали.

— Я так и подумал, когда увидел, что Ваш доклад не прошел.

— А где Ваша рецензия на мой третий доклад? — спросил Смит.

— Третий доклад? Я его не читал…

Теперь все стало на свои места… Они не стали посылать его мне на отзыв.

— Кто они?

— Ах, да. Вы ведь не знаете… Несколько лет тому назад произошло сокращение штата сотрудников. Многих мастодонтов отправили на пенсию. Полностью обновилось руководство Центра. Но в редколлегиях журналов и Президиумах конференций старые боссы еще удерживают ведущие позиции. Они все еще диктуют политику журналов и конференций. Думаю, что ко мне сначала Ваши доклады попали из-за неосторожности кого-то из технических сотрудников. Но потом этот промах исправили…

— И, тем не менее, какое это отношение имеет к профессору Ковалеву?

— Ковалев — это, кажется, польская фамилия? Насколько я знаю, она означает то же, что английская фамилия Смит, не так ли?

— Нет, польская была бы Ковальский… А Ковалев — русско-украинская.

— Как это понимать?

— Кузнец — по-русски, и коваль — по-украински — это одна и та же профессия. Чисто русская фамилия была бы Кузнецов, а чисто украинская — Коваль или Ковальчук. А Ковалев — это украинская фамилия с русским окончанием.

— Не о том мы говорим… Я хотел только отметить, что и английское Смит, и Кузнецов, и Ковалев — это одна и та же фамилия. Вы согласны?

— Это еще ни о чем не говорит, — твердо сказал Смит. — Профессора Ковалева больше нет, не существует, он умер. Есть доктор Смит. И если Вам будет угодно, он будет рад сотрудничать с Вами.

— Мне будет угодно, доктор Смит. — Заместитель Руководителя Космического Центра встал и протянул гостю правую руку для пожатия. — Буду счастлив сотрудничать с Вами.

⠀⠀ ⠀⠀

5. Доктор Смит был принят в Космический Центр в теоретический отдел на должность младшего научного сотрудника.

— Я понимаю, что должен был бы предложить вам более высокую должность. Но на сегодняшний день это все, что я могу себе позволить, — начал было оправдываться Зам. Руководителя Космического Центра, но Смит перебил его.

— Пусть вас не смущают такие пустяки. Главное — я снова могу официально заниматься любимым делом.

Когда-то теоретическим отделом руководил профессор Ковалев. Профессору пришлось преодолеть сильное противодействие руководства Центра, чтобы добиться своего перевода на должность Главного Теоретика звездолета. И не просто звездолета, а именно того звездолета, который, преодолев огромные расстояния, через двадцать лет по часам корабля должен будет возвратиться на Землю, на которой за это время пройдет несколько столетий. Но он своего добился.

И неожиданно, если верить прежнему руководству Центра, перед самым полетом, всего за несколько дней до старта у Ковалева произошел нервный срыв… Главный Теоретик звездолета Ковалев сам попросил руководство Космического Центра заменить его одним из своих молодых и более физически подготовленных учеников, руководству ничего не оставалось, как удовлетворить его просьбу.

Вновь назначенный Заместитель Руководителя Центра тоже был одним из учеников профессора Ковалева, прослушал у профессора курс лекций, сдавал ему экзамены, видел своего учителя за несколько дней до отлета. Именно поэтому он, как и большинство студентов и аспирантов университета из числа знавших профессора лично, с недоверием восприняли известие о том, их учитель, для которого этот полет был целью всей жизни, сам попросил руководство Космического Центра заменить его.

Тем более странным показалось ему, что сразу же после подачи заявления с отказом от полета, профессор Ковалев навсегда исчез в неизвестном направлении.

В беседах с новым сотрудником своего отдела доктором Смитом Заместитель Руководителя Центра незаметно пытался выяснить хоть какие-нибудь подробности этого странного исчезновения.

Вот и сегодня он зашел к доктору Смиту за четверть часа до конца рабочего дня.

— Я многое бы дал за то, чтобы узнать, над какой проблемой работал профессор в последние дни перед вылетом корабля, — осторожно заговорил молодой руководитель со своим более старшим по возрасту сотрудником.

— Если вы имеете в виду именно профессора Ковалева, — неожиданно улыбнулся Виктор Смит, — то я попробую предположить, что это могла быть задача продолжительности полета в Земном времени. Вполне возможно, что Ковалев обнаружил, что эта задача имеет два реально возможных и одинаково вероятных решения — положительное и отрицательное.

— Но ведь и до него эту задачу многократно решали и тоже находили, что она имеет два решения — положительное и отрицательное! Отрицательное решение означало отрицательное время! Поэтому его отбрасывали, как нереальное из физических соображений! Не так ли?

— Так-то оно так, но, давайте все же предположим, что Ковалев предложил новое истолкование этого решения и взял на себя смелость заявить, что отрицательный отрезок времени на Земле соответствует положительному ходу времени на корабле! Что он вполне физически реален! Предположим, что он пришел к такому заключению. Что тогда?

— Пошли ко мне в кабинет, — вместо ответа неожиданно предложил шеф.

Они вместе прошли в кабинет Заместителя Руководителя Центра. Хозяин кабинета открыл ключом свой сейф, достал с самого низа нижней полки несколько листов математических выкладок и протянул их Смиту. Тот бегло просмотрел записи и прочел дважды подчеркнутую фразу в самом конце записей: «Оба решения равновероятны!»

Они помолчали. Смит молча рассматривая листки бумаги, хозяин кабинета — изучая выражение лица Смита.

— Чарли, — сказал, наконец, Смит. — Черт подери, ты молодец, Чарли! Что ты предлагаешь?

В этот день Смит впервые назвал своего начальника по имени.

⠀⠀ ⠀⠀

6. — Что ты предлагаешь, Чарли?

— Я предлагаю начать подготовку нового старта. В котором мы должны учесть все ошибки того старта. Именно для этого я разыскал Вас, профессор, и пригласил сюда. Одному мне не справиться, мне нужен строгий критик: оппонент и союзник в одном лице!

— Прекрасно! С чего ты думаешь начать?

— Для начала меня интересуют модель встречи Земли и стартовавшего с Земли звездолета в том случае, если после старта звездолета с Земли направления времени на Земле и в звездолете будут иметь противоположные знаки. Могли бы Вы построить предположительную модель такой встречи?

— Назовем эту проблему задачей встречи двух небесных тел разной массы, у которых время имеет противоположные знаки. Согласны?

— Да.

— Я построил нескольких таких моделей. Наиболее реальна следующая. Направления времени у этих небесных тел имеют противоположные знаки. В этом случае из более массивного тела происходит выброс массы, примерно равной массе менее массивного тела. Выброшенная более массивным телом масса встречается с массой менее массивного тела. Происходит мощный взрыв. Обе массы — масса, выброшенная Землей, и масса космического корабля — преобразуются в энергию взрыва. От звездолета не остается и следа. А Земля в результате получает огромные повреждения, вызванные и выбросом массы, и взрывом.

— Но тогда мы должны были бы иметь следы такой катастрофы!

— Мы их имеем!

— Каким образом?

— Чарли, Вы подсчитали, какого числа должна была произойти эта встреча? Нет?! До сих пор не подсчитали!? Немедленно подсчитайте!

⠀⠀ ⠀⠀

7. На следующий день взволнованный Чарли примчался в комнату Смита. Он сбивчиво зачитывал отдельные фразы из вороха листов бумаги, содержащих основную информацию, потрясшую его:

— Встреча произошла 30 июня 1908 года, около семи часов утра местного времени. В Восточную Сибирь в междуречье Лены и Подкаменной Тунгуски прилетел большой огненный шар. Это небесное тело получило наименование Тунгусского метеорита. Полет космического пришельца закончился грандиозным взрывом над безлюдной тайгой на высоте около 7-10 километров. Взрывной волной в радиусе около 40 километров был повален лес, уничтожены звери, пострадали люди. Под действием светового излучения на десятки километров вокруг вспыхнула тайга. Пожар уничтожил то, что уцелело после взрыва. Сплошной вывал 80 миллионов деревьев произошел на площади в 2150 квадратных километров. Взрыв вызвал землетрясение, которое было отмечено в Иркутске, Ташкенте, Тбилиси и в немецком городе Йене… — Наконец Чарли прекратил цитирование и спросил. — Профессор, вы знали об этом перед стартом?

— Перед стартом я еще ничего не знал о Тунгусской катастрофе. Я только знал, какого числа может произойти встреча звездолета с Землей при полете по второму решению. Я и не мог знать о катастрофе — ведь ее бы не было, если бы мы отменили старт или изменили параметры полета! О Тунгусской катастрофе я узнал уже в сумасшедшем доме. Там была отличная библиотека с прекрасной подборкой старинных журналов.

— Даже так?

— Представьте себе. Ведь многие из больных были вполне здоровыми людьми, которых родственники или коллеги упрятали «лечиться». Их надо было чем-то занять. Это неправда, что я поступил туда из-за сильной депрессии, вызванной переутомлением на работе, как записано в моей истории болезни. Депрессия моя началась уже в психушке, на третий год пребывания там, когда я прочел про Тунгусский метеорит. И понял, что это тот корабль, на котором я должен был лететь, что я предчувствовал, но оказался бессилен предотвратить эту катастрофу. И вышел я из депрессии не благодаря лекарствам, а потому, что нашел в себе силы заняться поиском решений известных мне нерешенных задач.

— Что же получается? Что не только будущее, но и прошлое тоже многовариантно?

— Получается, что так… Разумеется, не в такой же степени. Но там, где оно встречается с будущим, оно многовариантно. По-крайней мере, не одновариантно.

— В таком случае те, кто засадил вас в сумасшедший дом, преступники! Их надо судить! Немедленно!

— Перестаньте кипятиться, Чарли! Увы, никакого суда не будет… Просто теперь в дом для душевнобольных упрячут не меня, а вас.

— Чтобы этого не случилось, прошу рассказать мне, как это им удалось в вашем случае.

— Хорошо. Вы уже созрели, чтобы узнать это.

8. — Чарли, вы уже созрели, чтобы узнать, как Ковалев попал в сумасшедший дом. Приготовьтесь слушать, — сказал доктор Смит.

— Я готов.

— Профессор Ковалев тщательно и многократно рассматривал задачу о дате возвращения космического корабля на Землю. Как Вы уже знаете, эта задача имеет два решения. Одно из них традиционно принимали за реальное, а второе отбрасывали, как физически нереализуемое. Примерно за месяц до вылета Ковалев пришел к выводу, что полет корабля с одинаковой степенью вероятности может пойти по одной из двух одинаково возможных траекторий — в соответствии с двумя решениями задачи о продолжительности полета в Земных координатах. Как Вы сами обнаружили, этот отрезок времени имеет два значения — положительное и отрицательное. Профессор пришел к выводу, что необходимо заново пересмотреть задачу продолжительности полета и его исходные данные с целью добиться такого варианта полета, при котором обеим его траекториям будет соответствовать положительное приращение времени на Земле. Он пытался обсудить этот вопрос с коллегами по Космическому Центру, с руководителями Центра — все было безуспешно. Тогда он пригрозил, что потребует собрать Большой Совет Земли, на котором сделает свое сообщение о двух возможных траекториях.

— Но ведь Большой Совет Земли не может собираться по требованию одного человека.

— Вот именно. Тем не менее, угроза возымела действие. Администрация Космического Центра заявила, что даст свое согласие на собрание Большого Совета Земли и даже выступит его инициатором. Но только при одном условии: пусть Ковалев сначала сделает свое сообщение перед руководством и главными учеными Космического Центра. Ковалев согласился. Но это была ловушка. Он доложил свои выводы и свое предложение. И тут случилось то, чего он не предвидел — никто его не поддержал! Ни один человек! Все другие ученые и специалисты дружно принялись его опровергать. После того, как выступило несколько человек из числа высшего руководства Космического Центра, тогдашний Глава Космического Центра подвел итоги. Полет решили не откладывать, как предлагал Ковалев, а вот самого Ковалева объявили переутомившимся, срочно и скрытно изолировали в одной из комфортабельных психиатрических клиник под фамилией Смит и заменили в экипаже другим человеком.

— Остается только спросить, а в чем заключалось предложение Ковалева?

— Оно заключалось в том, чтобы сократить время пребывания корабля на орбите.

— Сократить время? — удивился Чарли.

— Вот именно!

⠀⠀ ⠀⠀

9. — Что может дать сокращение времени пребывания корабля на орбите? — спросил Смита Заместитель Руководителя Космического Центра. — Вернее, что давало предложение Ковалева?

— Насколько мне помнится, Ковалев подошел к известной задаче по-новому. Он рассмотрел ее совсем под другим углом зрения: обязательно ли второе решение должно давать возврат корабля в прошлое время? И обнаружил, что отрицательный отрезок времени на Земле будет иметь место только в том случае, если время полета космического корабля превышает определенную величину! Если запустить звездолет не на двадцать лет, а только на время порядка пятнадцати лет, то можно собрать огромный материал — и возвратиться на Землю всего лишь через пять или двадцать пять лет по Земным часам!

— Действительно, велика ли разница между пятнадцатью и двадцатью годами полета? — воскликнул Чарли.

— Однако не надо все же сбрасывать со счетов, что оба решения одинаково вероятны. Это значит, что первое решение тоже вполне возможно. Тем не менее, главное, что при полете менее шестнадцати лет и второе решение можно получить при положительном изменении времени на Земле!

— Таким образом, — начал фантазировать Чарли, — если запустить звездолет на время около шестнадцати лет, то корабль может за шестнадцать лет полета собрать огромную информацию и возвратиться на Землю или через двести лет, или уже на следующий день.

— Конечно, — согласился Смит. — Вы представляете: уже на следующий день после вылета!

— И, тем не менее, сегодня никто из чиновников Большого Совета и руководителей Центра на это не согласится! Ведь полет продолжительностью менее двадцати лет по бортовым часам в их глазах будет выглядеть как шаг назад по сравнению с тем, что уже имело место — с полетом продолжительностью в двадцать лет по тем же бортовым часам.

— Какой напрашивается вывод? — спросил Смит.

— Запустить корабль на двадцать пять лет с таким расчетом, чтобы сделать на нем маневр.

— Какой маневр? — глаза у Смита горели.

— Подойти к Земле таким образом, чтобы и у корабля, и у Земли в момент встречи было не противоположное, а одинаковое направление времени!

— Вы думаете, нам удастся подготовить такой полет — полет с маневром на орбите?

— Профессор Ковалев, я верю, что вместе нам не только удастся подготовить такой полет с маневром на орбите, но и осуществить его! — воскликнул Чарльз.

⠀⠀ ⠀⠀

10. Я не буду описывать, каких потребовалось трудов, чтобы проект новой экспедиции получил поддержку ученых и администрации Космического Центра, а затем одобрение Большого Совета Земли. Я не буду описывать подготовку к полету космического корабля. Я не буду описывать прощание экипажа с Землей. Тем более, что о прощании экипажа с Землей можно подробно прочитать в газетах. Дотошные журналисты описали все до малейших подробностей. Но никто из них не обратил внимания на казалось бы малозначащую фразу, сказанную при прощании одним из членов экипажа, Главным теоретиком корабля своему бывшему сотруднику Смиту:

— Учитель, мы все же осилили эту неподъемную гирю!

— Да, Чарли! — ответил Смит. — Теперь у тебя есть прекрасная возможность все проверить. Ведь и маневр тоже дает не одно, а несколько решений.

⠀⠀ ⠀⠀

Эпилог

Только что с Земли стартовал космический корабль.

Когда-то этот корабль уже один раз стартовал с Земли, с Земли будущего, после длительного полета он вернулся на Землю, Землю далекого прошлого, и теперь снова покинул ее. Что ждет экипаж впереди? В чем смысл всей их экспедиции? Ведь больше на Землю они не возвратятся, и Земля так и не увидит накопленные ими материалы.

Сразу же после старта этого корабля с Земли, Земли далекого прошлого, первобытный художник нарисует на стене пещеры посетивших Землю небожителей в скафандрах. Небожителей, которых он видел совсем недавно своими глазами. Кто знает, может быть, ради одного лишь такого рисунка и стоило затевать эту экспедицию.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе:

Иосиф Письменный родился на Украине в 1937 году. Доктор технических наук. В I960 г. закончил МАИ (Московский авиационный институт), после чего работал в конструкторском бюро Генерального конструктора Н. Д. Кузнецова, участвовал в разработках двигателей для самолетов А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, 0. К. Антонова и таки не слетавшего на Луну ракетного комплекса с человеком на борту Н-1. Параллельно преподавал в Куйбышевском авиационном институте. В 1990-е эмигрировал в Израиль, где с 1995 года работает старшим научным сотрудником в Хайфском Технионе (политехническомуниверситете).

Автор многих юмористических произведений, которые публиковались в «Крокодиле», в «Литературной газете» и других изданиях, выпустил несколько книг прозы — «Спасибо, бабушка!», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время» и «Вторая встреча».

Как писатель-фантаст выступал на страницах журналов «Знание-сила» и «Наука и жизнь».

⠀⠀ ⠀⠀

Петр РтищевВоронка Хроноса

1. Глухие удары во входную дверь возвратили в реальность студента Серова. Чуть ли не до утра корпеть над конспектами вынуждала летняя сессия. Ошалело озираясь, он наконец вернулся из мира абстракций и поплелся в коридор. По пути ударился ногой о выкатившуюся из-под кресла гантель и окончательно ощутил окрест себя мир вещественный.

На пороге стоял сосед с нижнего этажа в трусах и почему-то мокрой майке. Неистовый вид ночного гостя, а главное словеса титульного свойства, быстро напомнили Серову о его намерении освежиться. Однако ванная, как и все прочее на земле, не обладала безмерностью и вода теперь неумолимо растекалась по полу.

Покончив с уборкой, он опустился в кресло. Откинув назад свои жидкие, цвета выжженной соломы волосы, Серов прикрыл глаза и попытался сосредоточиться. Но в ушах стоял соседский вопль: «Ты, гад, мне за ремонт заплатишь!», — вытеснявший прочие мысли. Некоторое время спустя, его сознание накрыла волна утомленности. Подняв отяжелевшие веки, он тут же ощутил что-то неладное. Казалось, комната лишилась одной из своих стен и очень быстро начала вытягиваться длинным коридором. Эта стена, вместе с висевшей на ней репродукцией с картины Брюллова «Последний день Помпеи», стремительно отодвигалась все дальше и дальше, образуя пустоту. Сделалось жутко, появилось ощущение наполнения пространства другим, более тонким и в то же время энергетически емким. Оно пропитало собою комнату и тогда стены ее унеслись прочь. Серов стоял посреди пустоты, лишенный всяческой опоры. Еще с большим удивлением он осознал, что исчезла не только опора, но и ощущение времени. Оно ускользало из настоящего, устремляясь вспять.

«Боже, что со мной?», — промелькнуло в голове юноши. Мебель комнаты: стол, кресло, книжный шкаф вдруг перестали быть привычными. Стол превратился в потешное сооружение величиной со спичечный коробок, все остальное и вовсе исчезло. Привычный мир исчез.

Сидя на небольшом плоском камне неподалеку от господского дома, он безучастно наблюдал за сборищем рабов, ожидающих очереди за свободой в этот Юбилейный год. Осмотрев свой грязно-серый хитон, он обнаружил, что в ближайшее время ему потребуется основательная починка. Все его имущество составляли верхняя одежда, сандалии да свернутая в рулон ветхая хламида, надеть которую Серов уж давно не решался, но и выбросить ее заставить себя не мог.

Пощупав себя за подбородок, он обнаружил короткую, смолянистую бородку, но не удивился этому, хотя мгновение назад ее не было, да и не могло быть. Растительность вообще весьма скудно распространена была по его телу, но не теперь. Окинув себя взглядом Серов с удовольствием обнаружил рельефно выступающие мышцы рук, крепкие ноги, упругий пресс живота.

— Ахаз! — выкрикнул дородный дядька в подире, опоясанном золотыми ремешками по запястьям рук. — Подойди!

Из толпы поспешно вышел раб лет сорока с бельмом в глазу. Подойдя к дому, он опустился на колени перед хозяином.

— Знаешь ли ты, какой нынче день?

— Да, господин.

— Готов ли ты принять родовые земли обратно?

Раб молчал, и только ниже опустил голову, со спутанными седыми волосами.

— Ну?!

Раб вздрогнул и подавленным голосом прошептал:

— Возьми меня к себе в дом, господин.

Хозяин ухмыльнулся. Он знал, что жалкий Ахаз, немощный, рано состарившийся раб за долги работающий на него вот уже седьмой год, никогда не сможет забрать некогда принадлежавшие ему земли. Было время, когда сильный род Ахаза владел обширными виноградниками, но страшная, опустошительная трехлетняя засуха лишила его родового богатства и свободы. И теперь, имея возможность вернуть имущество и обрести независимость, он добровольно отказывался от них. Невольник понимал: сила и коварство хозяина безграничны, и прожить ему удастся разве что до заката солнца, прими он такое решение.

— Знаешь ли ты, что войти в дом мой можешь только вечным рабом, без прав на имущество и свободу до конца дней своих?

— Да, господин.

— Хорошо. Встань и подойди к двери.

Ахаз приблизился к деревянному дверному косяку жилища и вновь опустился на колени. В руках хозяина сверкнуло острое шило, и он ловко пришпилил левое ухо раба к косяку. Тот вздрогнул, и жиденькая кровяная струйка пролилась из ранки, но вскоре засохла под палящими лучами солнца, извилистой коркой на щеке и подбородке несчастного.

— Не навсегда забыт нищий, — между тем вещал господин. — Пред Всевышним Элом — творцом и владыкой небес, земли и всего сущего, я, Иауш, позабочусь о благоуспешности этого человека.

Взяв с серебряного блюда динарий — поденная плата вольного работника — он отдал его рабу, в покорной благодарности припавшего к руке властелина.

— Ступай. Возблагодари господа и господина своего, — величественно приказал Йауш и, окинув толпу смиренно стоящих перед ним невольников, крикнул. — Наум! Подойди!

Никто не шелохнулся и не откликнулся на призыв. Тревожная тишина воцарилась в толпе.

— Ну же, Наум! — грозно повторил Йауш.

«Смотри-ка, какой неустрашимый Наум, — подумал Серов, счищая налипшую грязь с подошв сандалий. — Интересно посмотреть на этого типа. Вот черт! Где это я грязь нашел в этой пустыне?»

— Третий раз взываю: Наум! Подойди!

И тут до сознания Серова дошло, что Наум — это он и есть, Дмитрий Серов, волею Бога, а может черта или еще кого, оказавшийся здесь в чьем-то очень удобном теле.

— Здесь я! — отозвался Серов-Наум, не отрываясь от увлекшего его занятия. — Говори!

— Да ты дерзок, Наум! Видать сам Эл лишил тебя мудрости, ибо только она вознесет голову смиренного и посадит его среди вельмож.

— Куда мне убогому до вельмож, — усмехнулся Наум.

— Уста твои лживые, воздают зло за добро. Яд ненависти источают они за любовь мою. Затвори же их! Покорись сильному!

— Сильному — это тебе, Йауш? А насколько ты силен? Не много ли ты взял на себя? — ехидно процедил Наум, подбадриваемый одобрительными смешками из толпы. — Ты, Йауш, сам-то помнишь, какой сегодня день? То-то. Я Наум — хитростью и безмерной алчностью твоею завлеченный в рабство с сего дня не должен тебе. Сердце мое воспламенилось и говорю я тебе своим языком, Йауш, что не человек ты, но призрак. Ходишь ты среди нас и не знаешь, кому достанется то, что суетою собрано. Не пора ли усмирить похоть, да у Эла вымаливать спасение за окаянство свое?

Йауш потемнел лицом. Сдержать бешенство было не легко. Покрасневшие глаза сузились в щелки, под густой бородой играли желваки в бессильной злобе, но, быстро совладав с собою, он ответил:

— Правда только в том, что за тобою выбор: можешь остаться при доме, а можешь идти прочь. Не всякого человека вводи в дом свой, ибо много козней у коварного. Ступай с миром.

В течение всей этой словесной перепалки стояла тишина, и только издалека, со стороны храма, там, где жрицы-блудницы ткали для Ашеры одежды, доносилась мелодия неведомого инструмента — Шушан-Эдуфа.

— Воистину говорят: «Куда не целуй паршивого раба, всегда угодишь в срамное место».

Толпа загоготала. Наум не стал дальше испытывать судьбу и с достоинством медленно пошел прочь. Кто-то по пути схватил его за локоть и прерывающимся шепотом спросил:

— Куда же теперь, Наум, — до боли знакомое, испещренное глубокими морщинами лицо, излучало участие к бродягам — иврам.

— В Таршиш.

— Но ведь это Край света?!

— Именно. Слыхал я, что на те земли божья власть не простирается.

— Не Наумом тебя следует именовать, но Навалом, что значит безумным…

Науму не хотелось говорить с незнакомцем. Он твердо шагал в направлении неведомой страны, и нестерпимое полуденное солнце жгло его спину, подгоняя к заветной цели. За спиной послышался шорох шагов приближающегося человека. Но тут воздух заструился, пространство начало стремительно сморщиваться, кругом завертелось, и в ту же минуту мутная пелена застлала глаза Наума.

Мучительное пробуждение сопровождала ломота в негнущихся членах. «Будто всю ночь палками охаживали. Да, это организм не Наума, — мрачно подумал Серов. — Что за бред мне снился? Не отличишь где видения, а где явь». Приходить в себя совсем не было времени, надо бежать на предэкзаменационную консультацию.⠀ ⠀⠀

Сырость, характерная для московской погоды начала лета, взбодрила Серова. Осененный серым саваном нескончаемой облачности городской ландшафт не располагал к степенной ходьбе. Люди, огибая бесчисленные лужи, стремились поскорее добраться до учреждений, поглощающих их толпами на весь день, изрыгнув обратно только к вечеру, когда они столь же быстро мчались к своим домам. Мало кто обратил внимание на молодого человека бежавшего к метро, и только постовой милиционер, на котором форменная сорочка так и не соединилась с брюками на внушительном животе, обнажая полосу белой майки, мельком глянул на него, почесал затылок и равнодушно отвернулся…

Возле аудитории шумела толпа студентов.

— A-а! Вот и Митька! — крикнул один из них. — Зря торопишься. Халдея нашего ночью увезли в реанимацию. Инсульт.

Арон Евсеевич! Вот кому принадлежало до боли знакомое лицо в ночном сне или видении.

— Пойдем, Митька, пиво пить. Народ жаждет перед завтрашней трепкой мозги просветлить, — продолжал тот же студент, приятель по учебной группе Зотов, неизменный участник и инициатор всяческих безобразий. — Слушай, а что это у тебя за штиблеты такие? Где нарыл эксклюзив?

Серов глянул вниз и обмер: на ногах красовались изрядно поношенные сандалии воловьей кожи, те, с которых он так тщательно счищал грязь, раздражая Йауша. Но как это могло произойти?! Материализация видения, неуправляемой фантазии мозга? Возможно ли?

— Да-а-а… — протянул Зотов, разворачивая хламиду, найденную приятелями под креслом. — Неужто тряпице две тысячи лет? Если продать кому надо… Это как же озолотиться можно!

— О чем ты?! Ты хоть понимаешь, что я натолкнулся на неведомое доселе измерение!

— У меня тетка в Харькове, на Холодной горе живет, неврастеничка страшная. Микропсия у нее. Насмотрится сериалов, возбудит чего-то там в себе, а после все ей, как и тебе, кажется, что мир окружающий уменьшается. Был я у нее прошлым летом, вот где настрадался-то…

— Это совсем другое.

— Да, это другое. Но почему ты в Иудею попал? Какое отношение ты к ней имеешь? Серов, а ты не еврей?

— Да вроде нет. Хотя теперь ручаться ни за что не могу. Но это барахло мне не по наследству досталось! Здесь что-то психика чудит, именно в ее глубинах кроется пятое измерение. Посуди сам: восприятие вне пространственного многообразия и событийности — времени, невозможно. Но обращал ли ты внимание на такое явление: ожидание замедляет течение времени, а скажем, когда сидишь на экзамене, или удовольствие какое-нибудь получаешь оно пролетает в один миг. Все зависит от обстоятельств, которых пребываешь.

— Какой же механизм этого психического перемещения? Можно ли его смоделировать, а значит, и найти управление им.

— Вырваться из времени, так чтобы прошлое могло озарить настоящее, — задумчиво произнес Серов, уперев немигающие глаза в покосившуюся картину. Лицо его выражало упорную работу мысли, глаза блестели и на висках выступили мелкие росинки пота. Через минуту он оживился: — Запиши, я надиктую все подробности того, что происходило до погружения в бессознательное.

Покончив с записью рассказа приятеля, Зотов разочарованно изрек:

— Не густо. Мокрая майка, «за все заплатишь!», Брюллов… Не топить же соседа! Еще морду набьет. Мн-да… А в котором часу бредил ты?

— Что-то около трех ночи.

— Мне думается, что внешние атрибуты не определяющие. Здесь надо воспроизвести твое тогдашнее психическое состояние. Еще раз: ты сидел весь день над халдейским мракобесием, затем небольшой соседский моральный нажим, после чего физическая нагрузка, отдых и… комната вытянулась в коридор. Уснул? Не известно. Психика заигралась? Безусловно, но откуда это, — он кивнул на сандалии и хламиду, — вот в чем вопрос, как принц один Датский говаривал.

— Послушай, мы уже полдня разрушаем мозги моим бредом, а это означает созревание их до вчерашней кондиции. Проверим теорию до конца, — при этих словах Серов неожиданно схватил приятеля за грудки и что есть мочи заорал. — Ты куда, подлец, мой конспект подевал?!

— Ка… какой… конспект? — пролепетал Зотов.

— Да никакой, балда. Твою же теорию проверяем. Живо хватай гантели и верти их до одурения.

Через пять минут, смахнув выступивший пот со лба, Зотов рухнул в кресло.

— Закрой глаза и не о чем не думай!

«Брюллов. Причем здесь Брюллов… Не думай… ни о чем… думай», — мысли гасли, пространственная юла набирала обороты…

За сырой стеной комнаты, больше похожей на кладовую, послышался невнятный шум. Зотов, нащупав в темноте дверь, поспешил наружу вверх по лестнице. Преодолевая ступени, он с неудовольствием отметил, что каждый шаг, сопровождаемый тяжелым дыханием с хрипом, рвущимся из груди, ему дается с трудом. К тому же, тупая, тянущая книзу боль в животе и ломота в пояснице делали мучительным существование. «Что за чертовщина со мной творится?» — с тревогой подумал он, переводя дух на очередной ступеньке.

Наконец, выбравшись на свет, с ужасом обнаружил, что он вовсе не Витя Зотов, а какая-то баба невероятной тучности и довольно немолодого возраста. «Неужто переместился? Но куда, в какое время?», — осмотревшись, он понял, что присутствует при каком-то природном катаклизме. Земля, по которой носились обезумевшие люди, была усеяна толстым слоем пыли и песка вулканического происхождения. В отдалении догорали деревья инжира, возле которых в беспорядке лежали трупы людей, животных, птиц. «Да ведь это Везувий!», — мысленно воскликнул он, увидев конус вулкана, над жерлом которого клубились газы; лава, сжигая все на своем пути, медленно наползала на город. Величественная картина всеобщего уничтожения завораживала. Лучи солнца, с трудом пробивающиеся сквозь насыщенный пеплом воздух, не в силах были разогнать сумрак, усиливающий ощущение присутствия на Страшном Суде.

Оцепенение овладело Зотовым, и только толчок землетрясения вернул его к реальности, и он, подобно другим обезумевшим от страха горожане, понесся вдоль улицы, усеянной обломками строений. Но не приспособленное к длительным нагрузкам тело потребовало остановки. Встав возле обугленного инжира, он тут же получил ощутимый шлепок по заду, заставивший двигаться дальше.

— Ну-ка, курица, поддай жару! — раздался за спиной пьяный голос центуриона, быстро перебирающего своими короткими ножками в направлении «куда глаза глядят».

Зотов попытался обернуться всем своим неуклюжим телом, и не заметил трупа юноши с еще тлевшим на нем платьем. Споткнувшись о ноги, он полетел наземь, больно ударившись локтем о валявшийся шлем легионера. Центурион ловко перепрыгнул через нелепо распластавшуюся «курицу» и быстро скрылся вдали за пепельной завесой. Краем глаза Виктор успел разглядеть этого доблестного воина… О боже! — да ведь это Арон Евсеевич вприпрыжку спасал свою шкуру.

Как только Зотов, кряхтя, приподнялся на локти, произошел очередной подземный толчок. Силы его было достаточно для обрушения крепостной стены, накрывшей навеки останки людей, животных, птиц, а вместе с ними и Виктора Зотова — случайного свидетеля канувших в лету событий.⠀ ⠀⠀

⠀⠀

— Ну, ты как? — над ошалело хлопающим глазами Зотовым склонилось размытое, будто подернутое дымкой лицо приятеля.

— Сколько меня не было? — потирая ушибленный локоть, спросил Виктор.

— Где не было?

— Не валяй дурака! Сколько времени прошло с того момента, как я закрыл глаза.

— Да нисколько. Ты только что гантели крутил минуту назад.

— Да? Вот черт! Я же в образе какой-то бабищи был в гостях у Брюллова! Теперь ясно, как нужно управлять пространственными и временными перемещениями. Надо в последний момент перед замиранием сознания усиленно думать об этом. В прошлый последнее, что я подумал, было: «Боже! Что со мной?». Вот и получил Иудею. А сегодня я про Брюллова зачем-то подумал.

И он вкратце рассказал о своем пребывании в Помпее.

— Одно не понятно: какова во всем этом роль этого старого паралитика Арона Евсеевича?

— А может, вовсе и не паралитика, — задумчиво отозвался Серов. — Ты не знаешь, над чем он работал в последнее время?

— Гм…

— Ладно, пока оставим его в покое. Итак, очевидно, что никакого физического перемещения нет, все происходит исключительно в мозгу, который непостижимым образом синтезирует не только видения прошлого, но и овеществляет некоторые предметы из него. Механизм возвращения абсолютно не ясен. Думаю, мозг, немного отдохнув, приводит работу психики в штатный режим.

— Ну-ка, Митя, хватай гантели, проверим работу управления временем. Думай о Руси, скажем XVII века и возьмемся за руки для верности.

— Держу я, браты, три десятка свыней. Жрут же, бисово отродье, ну як… свыньи, чтоб им повылазило! Поубывал бы, ей Богу! — жаловался на трудности быта чернявый казак лет 30, разливая горилку по глиняным кружкам собутыльников. — Ну, нехай усе уляжется!

Серов вслушивался в разговор слегка захмелевшей троицы, разместившейся за столом у окна. Ухарского вида казак бражничал, угощая, по случаю прибавления в семействе: жена разродилась казачком. Вот уж с неделю он не мог остановиться от беспробудного пьянства, заливая радость сивухой. Своего же кума — казака постарше, с заметной сединой в курчавой бороде, он не угостить не мог, и теперь в компании, с чернецом-странником, никому неизвестным стариком, они, распечатав четверть, закусывали поросенком и гречневой кашей.

— Придет время — зарежешь, — отозвался кум. — Тебе бы, куманек, пора прекращать веселиться. Есаул уж справлялся: как долго, мол, Гришка на хуторе прохлаждаться будет. На Азове дело сурьезное, не ровен час, зачнем турка щупать, а ты чего же это… Нехорошо! Знаешь же, как Евсеич лют бывает, он тебе не какой-нибудь Федька Ртищев, в приюте от бражничества выхаживать не станет. Всыплет розог, так год на коня не сядешь.

По лицу Григория пробежала тень. Он живо себе представил разъяренного есаула Луку Евсеевича Колесо, не знающего жалости казака.

— Вся зараза оттудова, из Москвы, — отозвался чернец, — людодерством народ измучили, церковь божескую похерили, кукишем лбы крестят. Куды Русь святая катится?

— А ты, старец, не из раскольников будешь? — прищурился Григорий, гоня от себя назойливый образ есаула. — Не из староверов?

— Может и так. Хиба для вольного казачества в этом причина есть какая?

— Да я не супротив, все наши древние по старому обычаю спасались. Я старину чту, главное чтобы не олатынился люд московский, не предал веру святую, ведь животы кладем за нее, — с пафосом закончил молодой выпивоха, взглядом ища поддержки у кума, жующего свиной бок. — Не налить ли по маленькой?

— Добрая мысль, — согласился странствующий монах. — Латиняне — это первейшее зло, хуже турка будут. Оно, конечно, люди-то мы так себе: ленивы, ни в жисть придумать чего не могем, коли не покажут, взять вот хотя бы тебя Михалыч, — ткнул он поднятой кружкой в казака постарше, — обидит тебя кто, ну хоть есаул, ведь все одно помиришься и забудешь о той обиде. А латынянин нет. Он затаится, сделает вид, что примирился и ждет случая к отместке. Мы так не можем, оттого и сидим в плесени да застарелой дикости.

— Дикость наша от необразованности, от пристрастия к чужебесию. Обиды тут не причем, — откликнулся Михалыч, поставив опорожненную кружку на стол. — А на есаула какая обида может быть? Выпорет — так я за науку поблагодарю. Это так!

В это время дверь распахнулась, впустив густого морозного пара в темное помещение кабака, и на пороге предстал новый посетитель. Монотонный гул голосов тут же смолк, но спустя мгновение возобновился с новой силой. Человек, по одежде которого можно было судить о его великородности, немного постоял, всматриваясь в посетителей, и уверенно направился к столу Серова, сопровождаемый напряженными взглядами казаков. Сев на лавку напротив него, он вполголоса проговорил:

— Тебя, Митя, сам черт не распознает. Рубище-то на тебе…

— Вестимо дело, по специальности, — пошарив в суме, Серов извлек кружку и демонстративно погремел медяком в ней. — А ты, Витек, никак забурел.

— Да уж. Из Посольского приказа депешу везу. Однако, в этот раз мы с тобой вдвоем…

— Благородный пан! — прервал Зотова Михалыч, степенно приближающийся к их столу с кружкой до краев наполненной горилкой. — Не побрезгуйте, примите от чистого сердца за прибавление в казачьем войске. Кум расстарался.

Зотов поднялся навстречу. Небрежно скинув медвежью шубу на пол, он принял кружку, шумно выдохнул и приник к ней. В первое мгновение ему показался напиток не очень крепким, в половину слабее теперешней водки, и он без усилия допил до дна. Крякнул, вернул кружку подносившему.

— Благо…, — но тут же, каким-то ловким движением, был схвачен за ухо цепкими, заскорузлыми от вечной работы, пальцами. Молниеносность действия ошеломила Зотова. Придавливаемый книзу он вынужден был сесть на лавку, низко, к самой столешнице, склонив голову. Из его налившихся кровью глаз ручьями текли слезы. Силясь что-то сказать, он в бессилии открывал и закрывал рот, словно ему не хватало воздуху. Свирепость казака не оставляла надежд на то, что ухо останется на прежнем месте.

— Сучий потрох! Письма воровские привез от Кузьки Косого? Вырядил ся-то как, а? Гришка! Возьми с ребятами чернеца, бейте его батогами, да к атаману, чародея. А с этим я сам…

— Дяденька! Да как же это, что же это… — залепетал Митя. — Отпусти ты его Христа ради, ведь уха лишишь людыну безвинную.

— Цыц, побирушка! Ты как говоришь с казаком?!

Со всех сторон посыпались советы зрителей разворачивающегося позорища: «Ты его мордой-то об стол, чтоб юшкой изошел поганец!» и другие в таком же духе.

— Что за шум, канальи! — раздался зычный рык есаула, появление которого осталось не замеченным за возней подвыпивших казаков. Это был сухой, крепкий казак лет пятидесяти, обладатель высокого лба и острого носа. Его плешивый, бугристый череп, густо покрытый пигментными пятнами, лучился, отражая бледные блики пламени свечей. Уперев кнут в грудь чернеца, удерживаемого Гришкой, он хмуро спросил:

— Это кто? Молчать! В холодную его! — добавил он, наливая себе из наполовину опустевшей четверти мутноватой жидкости.

— Пан есаул! Помрет он в холодной-то, — подал голос Гришка.

— А, нехай! — беззаботно буркнул Колесо, махнув рукой.

— Слухаю! — весело откликнулся казачок, выталкивая наружу упирающегося монаха.

— Пусти-ка, Михалыч, барчука. Поглядим, шо це за фрукт.

Подняв красное, с раздувшимися от напряжения жилами лицо, Зотов остолбенел. Перед ним, хрустя соленым огурцом, восседал на столе Арон Евсеевич собственной персоной! Его морщинистое, несколько коричневатое лицо, поражало натянутой маской равнодушия к окружающему, скрывающей притаившуюся в глубине души муку. Только в глазах едва искрилось любопытство.

— Ну, что, субчики, вляпались, — устало проговорил он. — Сколько же за вами гоняться надо, а? Ты Зотов, насколько я знаю, известный на курсе бездельник, а тебя что-то я не признаю. Никак Серов? — и уже обращаясь к казаку, столбом подпирающего косяк дверного проема. — Ты, Михалыч, поди-ка, распорядись насчет коней. Мерзавцев с собой заберу, а вы с Гришкой в сопровождение.

— Слухаю!

— Какой сегодня день?

— В Москве было 2 июня, завтра экзамен.

— Значит, я прилип основательно. Больше суток болтаюсь по времени. Боже! за это время я проживаю уже седьмую жизнь! Что случилось, почему я застрял? А ну, говорите скорее!

— Мы не знаем, — отвечал Серов. — Сообщили, что вы в реанимации, инсульт у вас.

— Ах ты черт! Вот в чем дело! Слушайте внимательно, обормоты. Не знаю, как вам удалось нащупать канал, над которым пыхтел 20 лет, видимо я уже не выберусь, но как только психика успокоится, мозг немного отдохнет, то вы из этого состояния выйдете. Похоже, что у меня оторвавшийся тромб блокировал какой-то важный сосудик, и я именно поэтому в сознание не прихожу. Немного полезных советов. Не ломайте головы над материализацией некоторых предметов из прошлого. Это фантомы. Точнее энергетическая плотность информации о них, вытащенной из генетической памяти. Проходит несколько часов, может суток, и они распадаются, становятся невидимыми… Что это я отвлекаюсь. Итак, вас занесло в 1583-й год. Он перенасыщен какими-то временными флуктуациями. Путь обратно лежит через июль 1942 года. Даю историческую справку: немцы, окружив к концу мая Харьков, двинули свою Южную группировку к Сталинграду, Ростову-на-Дону, Воронежу… Окруженцы из-под Харькова отступают, кое-как организуя отход, в направлении Воронежа и Сталинграда. Вот среди них, скорее всего, вы и окажитесь… Год не простой, но вполне преодолимый. Главное, не утонуть — иначе сгинете навеки. Какая-то связь меж водой и рекой времени — Летой имеется. Лет 15 назад мне выпало утонуть, после чего перемещения сделались неуправляемыми. До сих пор не могу до конца отрегулировать механизм. Помните, держаться подальше от воды. И еще. У меня на кафедре в столе лежит тетрадка с расчетами. Вам следует…

Но приятели так и не услышали, что им следует сделать с этими расчетами. Грубой работы столы и лавки питейного заведения закружились вихрем, бревенчатые стены рассыпались, обнажая заснеженную приазовскую степь, и пространство вытянулось спиралевидным тоннелем, увлекая внутрь себя студентов.⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀⠀

Жесткие прутья густого кустарника нещадно хлестали по лицу Серова. Он, как и многие другие отступающие по бескрайней Донской степи красноармейцы, забрел подальше от палящего солнца в попавшуюся на их пути лесополосу, преимущественно состоящую из дикого абрикоса. Через плечо была перекинута противогазная сумка, на дне которой лежали два сухаря и краюха заплесневелого хлеба. Фляжка, болтающаяся на ремне, была пуста, и не было никакой возможности утолить мучавшую его жажду. Оружия при нем не было. До Дона еще не менее десятка километров, по словам Федо-сеевича, оружейного мастера где-то под Харьковом разбитого полка, и поэтому надобно набраться терпения и идти, идти… С Федосеевичем его свела длинная дорога отступления, и они, деля скудный запас провианта, помогая друг другу, брели, вот уже какой день, по степи в надежде оторваться от наседавших немцев.

Вскоре реденький лесок закончился и измученные бесконечным отступлением бойцы, в кровь посбивавшие себе ноги, вновь оказались под солнцепеком. Невдалеке показались разбитые машины танкового батальона. Ранним утром, попав под бомбежку, легкие «БТ-7» закончили здесь свой боевой путь. Здесь же, меж разбитой техники, возле сломавшегося санитарного «Студебеккера» с ранеными, бесновался какой-то лейтенант, размахивая пистолетом «ТТ» и грозя пристрелить всякого, кто двинется дальше и не займет оборону. Его обезумевшие глаза лихорадочно блестели на исхудавшем, обросшем недельной щетиной, лице. Давно не стриженные, сальные волосы наполовину прикрывали лиловое ухо.

Но никто не обращал внимания на лейтенанта. Смертельно уставшие, ко всему безразличные, с печатью обреченности на лице люди, охваченные только одним стремлением — скорее добраться до Дона, тенями брели мимо офицера.

— Воздух! — раздалось в толпе, и картина унылого отступления оживилась. Красноармейцы бросились врассыпную — подальше от грунтовой дороги в степь, ища и не находя хоть какое-нибудь укрытие. Глянув в зловещее безоблачное небо, Серов увидел, как один за другим «Ju» сваливались на правое крыло и, срываясь в пике, с невыносимым завыванием неслись к земле. Отбомбившись, самолеты вновь уходили ввысь, готовясь ко второму заходу. Серов зажал уши ладонями, чтобы не сойти с ума от этого звука — предвестника смерти. Настала минута, та, что отсчитывает мгновения жизни, милостиво отпущенные вжавшимся в землю бойцам.

Он лежал на мягкой донской земле, и горячий ветер щекотал его ноздри ароматом степного многотравья. Почему-то именно сейчас он пытался постичь, что же движет божьей коровкой, взбирающейся по длинному колоску. Какие такие силы толкают ее к оконечности стебля, чтобы, достигнув его, расправить свои крошечные крылышки из-под пятнистого панциря и улететь подальше от этого кошмара. Но несчастное насекомое так и не достигло цели. Плотный накат взрывной волны унес букашку в неизвестность. Вздыбленный грунт увесистыми комьями обрушился на Дмитрия. На зубах заскрипела земля, а в нос полез запах тола, источаемый клубившимся дымом из воронки, что образовалась всего в десятке шагов.

«Вроде обошлось», — пронеслось в голове. Он посмотрел в небо и с облегчением отметил, что «Штуки», выстроившись в боевом порядке, не стали заходить для нового бомбометания. Они полетели дальше, к Дону, терзать переправу. Их темные силуэты растворялись в нежной лазурной дали, унося на крыльях смерть. Но тишины не наступило. Завывающий нечеловеческий стон раздался в трех шагах от него. Пружинисто поднявшись, Серов двинулся к несчастному. В траве корчился Федосеевич, придерживая двумя руками выпадающие из вспоротого осколком живота внутренности.

Серов не обнаружил в себе сострадания. Он равнодушно взирал на муки товарища и с тихой радостью думал лишь о том, что в этот раз смерть обнесла его своей последней горькой чашей. Подобное уже бывало в его жизни. Однажды, в переполненном людьми метро он стал свидетелем внезапной смерти одного из пассажиров. Так иногда случается в мегаполисе.

Люди, исполняя установленный кем-то свыше порядок, толпами перемещаются по опутанной подземельем Москве. Выныривая на поверхность для исполнения ежедневной бессмыслицы бытия, называемой общественными обязанностями, они мало замечают протекающую мимо них жизнь. И вот однажды из этого людского потока смерть выдернула одного из этих несчастных. Тут же собралась толпа, еще не остывшая от сумасшедшего бега, до конца не осознавшая произошедшей трагедии. Какая-то юркая женщина, растолкав молчаливо глазевших на исходящего пеной человека, пробилась к нему и попыталась реанимировать работу сердца энергичными толчками в грудную клетку. Но безуспешно.

Толпа быстро таяла, и только Серов еще долго стоял неподалеку с ощущением сладкой истомы от сознания того, что смерть пришла к кому-то постороннему, а не к нему. Он дождался, сначала милиционера — дежурного по станции, а потом и медиков с носилками, забравших тело, и в этом ожидании было что-то странное. Легкое, очень приятное волнение овладело тогда им.

Вот и сейчас, стоя в развороченной бомбами степи, ему, также, как и тогда в метро, не было грустно, на него не нашла меланхолия, что обычно охватывает человека, вдруг осознавшего бренность всего сущего, не испытывал он и страха. Только чрство досады появилось оттого, что пришло время лишиться такого удобного товарища по многодневным скитаниям в степи.

— Танки! — истошный вопль возвратил Серову притупившийся инстинкт самосохранения. Он припустил за толпой убегающих бойцов. Проносясь мимо разбитого санитарного «Студебеккера», превратившегося после налета в месиво из кусков человеческого мяса и обрывков металла, он подумал: «Прет и прет! Да как же мы раздавили эту гниду?! Откуда силенок набрали?».

В отдалении показалась спина лиловоухого лейтенанта. Его потемневшая от пота и пыли гимнастерка выделялась среди бегущих воинов качеством сукна. Щеголеватой фуражки на голове уже не было, и только зажатый в руке «ТТ», в обойме которого не было ни единого патрона, символизировал всю мощь Красной Армии в этот момент.

Передовые машины железного кулака 24-й танковой дивизии Вермахта, стремительно продвигались к Дону, почти не встречая сопротивления на своем пути. Обрушившиеся в середине июля ливневые дожди и перебои с горючим не смогли надолго оттянуть сосредоточение сил западнее устья Дона — для организации плацдарма. Но и с этой задачей, обеспечением накапливания сил с целью организации прорыва к Сталинграду, успешно справилась танковая дивизия «Великая Германия», перемалывающая силы обороняющихся русских. Только к концу месяца советским войскам силами 1-й и 4-й танковых армий удалось провести довольно результативные контрудары, после которых наступление 6-й армии Паулюса несколько ослабло, но не надолго. Механизированные корпуса войск группы армий «А» и «Б» рвались к Дону, и дальше к Сталинграду, Краснодару, развивая наступление на Кавказ. Казалось, нет той силы, что способна была бы остановить этот отлаженный, чудовищный немецкий механизм.

Все это Серов смутно помнил из школьного курса истории. И про 227-й приказ «Ни шагу назад!», и заградительные отряды, и штрафбаты. Но теперь, он всей своей шкурой прочувствовал, что такое летнее отступление 42-го…

Разрывы снарядов подстегивали красноармейцев к спасительной прибрежной полосе леса, что буйно разросся у Дона. Буквально вломившись в лес, вконец обессилевший Серов, рухнул в прохладную траву, осененную ивами, дикими абрикосами, вишней, и еще какими-то деревьями, названий которых он не знал.

Он уже не заметил, как с дерева, по своей тоненькой паутинке спустился к нему на спину паучок, как на щеку деловито начал взбираться муравей, как прилетел слепень и сел ему на ладонь. Он не чувствовал этих легких прикосновений природы, его сознание провалилось в тяжелый сон.

⠀⠀ ⠀⠀

Утренние порывы ветра сдули молочные хлопья тумана с Дона, словно сдернули покрывало с величественной картины просыпающейся природы. Смутные очертания баржи, доселе невидимой, пришвартованной к берегу и мерно покачивающейся на поднявшейся волне, явственно проявились под лучами восходящего солнца. Шум прибрежных кущей заглушал лай сторожевых псов и команды горластого фельдфебеля, руководившего погрузкой пленных. Чуть поодаль, на возвышенности, стоял походный столик, возле которого скучал Арон Евсеевич, мерно постукивая стеком по голенищу. С нескрываемым отвращением он наблюдал, как загружалась ветхая посудина пленными красноармейцами, прогоняемых меж шеренг автоматчиков, с трудом сдерживавших собак. Почувствовав мерное сопение за спиной, он понял, что раболепный денщик пристроился сзади в ожидании распоряжений. В руках холуй держал поднос, в качестве которого служила перевернутая кастрюльная крышка, с серебряным кубком, вероятно реквизированным из церкви, и початой бутылкой коньку.

— Господин капитан, — послышался сбоку приглушенный рык фельдфебеля, — фельдшер обнаружил 12 инфицированных. Вероятно гепатит. Говорит, что существует опасность заражения конвойных. Прикажите провести дезинфекцию?

Арон Евсеевич медленно повернул голову и обнаружил ухмыляющуюся, лоснящуюся жиром рожу тыловика. Испещренная оспинами физиономия, покрытая рыжей щетиной, вызывала омерзение. Капитан, подняв руку, щелкнул в воздухе пальцами, и тут же, встрепенувшийся денщик с подносом в руках молниеносно предстал перед офицером. Взяв в руку кубок — некогда бесцельную церковную утварь — Арон Евсеевич понюхал содержимое и выцедил коньяк до последней капли мелкими глотками. Зажмурившись от удовольствия, он, постоял несколько секунд, прислушиваясь к теплу, приятно разливающемуся по телу, после чего уставился на фельдфебеля, нещадно буравя ненавистную физиономию холодным взглядом. Наконец, выдержав внушительную паузу, произнес:

— Что за вид, Курт? Что о нас подумают эти… — Он помолчал, подбирая подходящее слово, но так и не найдя его отвернулся, уперев взгляд в реку. Ветер стих и вместо легкого волнения Дон подернулся мелкой рябью, на которой покачивались утки у противоположного берега. Солнце поднималось все выше и остатки утреннего тумана вовсе развеялись. — Вы совершенно не заботитесь о своем имидже, фельдфебель!

— Слушаюсь! — вытаращив от удивления глаза, козырнул Курт и бегом, неуклюже перебирая короткими толстыми ногами, затрусил к барже. Арон Евсеевич, пожевав губами, вторично щелкнул пальцами, и мгновение спустя до краев наполненный сосуд был у него в руке.

Волею судьбы случилось так, что он, Арон Евсеевич Гельман, скромный московский житель, преподаватель и даже, как сам выражался, «слегка ученый человек», оказался здесь, вблизи Сталинграда в обличье немецкого капитана, чистых кровей арийца. После того, как во временную воронку засосало этих двоих, как их там… в общем, двух бездельников, все пошло наперекосяк, и он почему-то стал материализоваться исключительно в виде служивого люда. К чему бы это? Кстати, каким это образом им удалось нащупать воронку? Вряд ли эти юные пивососы додумались до стимуляции диадинамическими токами гипоталамуса. Тем более распознать форму сигнала, его амплитуду и частоту модуляции. И все же, как связаны между собой вода и время? Гипоталамус, помимо всего прочего, регулирует водные потоки в организме. Изменяя концентрацию воды через реабсорбцию ее в канальцах почек, он управляет ими. Механизм очень тонок, и не этим балбесам в нем разобраться. И все же они где-то здесь…

И впервые кто-то из них появился в облике Наума. Тогда, провожая его в Крайние земли, он был наушником Йауша. После того, как освободившийся раб покинул пределы двора, он кинулся к хозяину.

— Ступай за ним, — тихо приказал Йауш, и из складок одежды извлек кинжал, редкой финикийской работы, — и избавь нас от этого человека. Он злое мыслит, язык его змееподобен, источает яд аспида, отравляя благочестивых. Да свершится во имя Гос-пода очищение стада твоего! Да избавь сынов израилевых от поношения!

Гельман поклонился, и, пятясь задом в согнутом положении, выкатился вон со двора. Спрятав кинжал поглубже в своем хитоне он припустил за Наумом, едва видимым в отдалении.

«Как и полагается, нечестивый в гордости своей преследует бедного, я же всего лишь инструмент для удовлетворения «похоти» сильного, — с иронией подумалось ему. — Только забыл Йауш одну известную аксиому: уловится нечестивый на ухищрениях, что сам вымышляет».

Спустя некоторое время, порядком запыхавшись, он настиг Наума. Место для расправы было подходящее: разросшиеся смоковницы укрыли бы злодеяние. Схватив жертву за плечо, он крикнул:

— Ты ошибаешься, Наум! Нет никакой Крайней земли. Есть только Иудея и… — он умолк в удивлении. Пальцы, те, что секунду назад с силой сдавливали плечо, неожиданно прошли сквозь него, не встречая сопротивления плоти. Наум, так и не обернувшись, начал исчезать, вернее, сказать, таять в воздухе, словно кубик сахара в горячем чае. — Вот так дела! Неужели энергетический фантом в момент перемещения?

Испытав сильнейшее разочарование, он достал из своей крошечной котомки заветный генератор, прикрепил электроды к выемкам на затылке у основания черепа, переключил тумблер и унесся в погоню. Именно с того времени он стал воплощаться в военных.

Но быстро настигнуть Наума, или, точнее, того, кто оказался в теле Наума, ему не удалось. Вынырнув из потока в Помпее, он не обнаружил там ускользнувшего Наума. Только в пыли и пепле валялась какая-то толстенная баба, о которую он, чуть было, не споткнулся, и больше никого не было…

Краем глаза он отметил, как Курт выводит с баржи дюжину изможденных желтухой и голодом пленных. Через минуту, сопровождаемые двумя автоматчиками, они скрылись в зарослях ив. Послышались длинные автоматные очереди, затем прозвучало несколько сухих пистолетных выстрелов.

Исполнительный Курт, безошибочно улавливающий суть не отдаваемых приказов, вновь возник перед капитаном. Но Арон Евсеевич даже не взглянул на него. Теперь он завтракал, поглощая глазунью из трех яиц, зажаренную на сале с розовыми прожилками мяса. Денщик сварил кофе и его аромат распространился далеко по округе. Две сотни голодных русских бойцов бросали звериные взгляды на немца и в немой бессильной злобе сжимали кулаки.

Знакомое чувство безграничной власти пробудилось в Гельмане. Впервые он соприкоснулся с ним, когда ветреным днем 6 февраля 1919, укутавшись овчиной, лежал на соломе в санитарной бричке, запряженной парой исхудалых лошадей. Плетясь в хвосте обоза, медленно вкатывающегося в составе одного из большевистских полков в Киев — кровавую арену гражданской войны, он предавался невеселым размышлениям. Чудом, пережив тиф, ослабленный болезнью, Гельман перебирал в памяти перипетии своих скитаний по времени и земному пространству. Еще месяц назад Арон Евсеевич был отчаянным рубакой, лихим эскадронным командиром, всегда готовым на дерзкие вылазки в расположение войск ненавистной белогвардейской сволочи, а ныне стал немощным, растерявшим в изнуряющей болезни вкус к «беспощадной борьбе», евреем. Теперь он больше походил на жалкого аптекаря, чем на доблестного красного командира.

— И что вы себе думаете, мосье Гельман? — раздался голос фельдшера, человека неопределенного возраста, с лица которого никогда не сходила гаденькая ухмылочка, как бы говорящая: «Ну, про тебя-то, шельмеца, мне все известно. Вижу тебя насквозь и глубже, так что мели, Емеля — твоя неделя». Он подошел откуда-то сбоку и, взявшись за хлипкий борт брички, мерил шаги рядом с повозкой. — Послушайте старого, мудрого Финкеля, судя по внешнему виду, вам следовало бы месячишко придерживаться постельного режима. А что ж вы хотите? Тиф — это ни-какой-нибудь триппер, эта болезнь требует тонкого обхождения. Я знаю, что вы мне скажете. Мировая революция, пепел измученных чертой оседлости и процентными ставками евреев, стучит в вашем горячем сердце. Но… Ах, что бы вы все делали без старого Финкеля, — выражение его лица приобрело значительность и, поскребя кончик своего крючковатого носа, он продолжил:

— Вы, конечно же, знаете моего старого друга Иоффе из чеки. Так вот, намедни я виделся с ним. И что вы хотите? Им срочно требуется помощник коменданта. Работа кабинетная.

Гельман закрыл глаза. Че Ка так Че Ка, особо выбирать не приходится, и он едва заметно кивнул соглашаясь.

По прошествии некоторого времени, несколько окрепнув, Арон Евсеевич отправился на угол Елизаветинской и Екатерининской в особняк сбежавшего буржуя Попова, где разместилась ВУЧК — главная политическая опора большевиков, истребляющая чуждые гегемону классы. Дежурный комиссар определил его в Губчека, что разместилось в генерал-губернаторском доме. Передовому отряду революции требовались проверенные кадры…

К Угарову — главе этого учреждения, из бывших портных, властвующему над жизнями несчастных горожан совместно с женой — он решил не ходить, пока не повидается с Иоффе. К тому времени Иоффе был старшим следователем и довольно влиятельной фигурой в городе. Отыскав его в кабинете, скорее даже каморке, на втором этаже, он увидел перед собою молодого человека приятной наружности, в безукоризненно сшитом офицерском френче. В глаза бросалось отражающиеся на лице жесткое сладострастие, свидетельствующее о вкушении крови многих жертв. Арон Евсеевич долго не мог понять, отчего он никак не может заглянуть в глаза этому человеку, в тяжелом взгляде которого сквозила сосредоточенная жестокость, пока не представился случай быть с ним в деле.

Некоторое время Еельман был занят сочинением декретов. Так не без его участия в свет вышел декрет «О мебели», гласивший, что количество мебели, которое полагается семье должно быть ограничено одним шкафом, кроватями и стульями по количеству членов семьи и еще (невиданная роскошь!) позволялось иметь два стула для гостей, остальное подлежало изыманию властями. Вскоре был рожден еще один перл социальной справедливости: декрет о бельевой повинности. Гражданам Украины отныне полагалось не больше шести комплектов белья, излишки подлежали изъятию для нужд трудящихся и Красной Армии. Эта деятельность его забавляла, и вообще вся большевистская система, способствующая развитию самых подлых и низких наклонностей, ему нравилась.

Как-то летом, слушая Троцкого, ему запало в душу одно из его метких выражений: «Украина похожа на редиску: внутри белая, снаружи красная». Как это верно было сказано! Сколько напускной смиренности у киевлян, только и мечтавших о расплате! Но нет, мы — большевики, всерьез и надолго обосновались у кормила государства. И не будет пощады притаившимся угнетателям трудового народа! Мы не какой-нибудь Петлюра, царствовавший в городе два месяца и скромненько, втихую убивший около четырех сотен офицеров, полуразложившиеся трупы которых были обнаружены за городом. У нас подход объемный, можно сказать, системный.

По совету Иоффе, вздумавшего покровительствовать новому сотруднику, Гельман поселился в Липском переулке — облюбованной комиссарами части города. Часто прогуливаясь по Садовой и доходя до Институтской, он с любопытством наблюдал, как у маленького здания, разместившегося на углу пересечений улиц, толпится народ из «бывших». Здесь расположилась канцелярия ЧК и родственники тех, кто по простоте душевной полагали, что тихие, никого не трогавшие и политикой не занимавшиеся купцы и домовладельцы останутся вне зоны внимания сурового гегемона, приходили сюда в надежде узнать о судьбе своих близких. Но не тут-то было! Здесь правили хамство, грубость и беспощадность. Редко кому удавалось сунуть в окошко продуктовую передачу в надежде, что она дойдет по назначению. И к этому столпотворению Арон Евсеевич приложил руку. Он видел, как пожилая, статная женщина, почерневшая от испытаний, выпавших на ее долю, регулярно приходила с небольшим свертком в руке, справиться о своем муже — 75-летнем старике, которого вначале гоняли на принудительные работы по обустройству концентрационных лагерей на берегу Днепра, а после забрали в качестве заложника. Дело старика вел он — Гельман, — и теперь его разбирало любопытство, чем закончатся мытарства этой пожилой пары.

За прошедшие полгода службы в качестве помощника коменданта он многое испытал на новом поприще и полюбил обретенное ремесло. Одно время он с головой отдался обыскам, этому публичному раздеванию униженных горожан. Он видел, как в их душах зарождается чувство бессильной ненависти к «хаму», к тому, кто оплевывал несчастного, и смеялся в лицо. Во время рейдов он заметно поправил свой гардероб, обзавелся отменной обстановкой в квартире, припас кое-что из золотишка на черный день. Были достаточно длительные периоды жизни, когда он напрочь забывал, что явился сюда временным гостем, и тогда жил на всю катушку.

С особым размахом он предался разгулу после того, как с Иоффе и еще одним помощником коменданта Тереховым — высоким, стройным молодым человеком, попал в подвал Губчека. Их пригласил комендант Михайлов, законченный кокаинист, помочь с ликвидацией. Здесь-то он и обнаружил причину сосредоточенной жестокости в глазах старшего следователя, присутствие которого было вовсе не обязательным на, как тогда выражались, проводах перед отправкой в штаб Духонина. Приняв наркотик, он, удалившись в кокаиновые грезы, наконец, поднял глаза. Они горели бесовским пламенем, человеческий лик сменился звериным оскалом. А в это время Михайлов, выгнав голых арестантов в сад, в лунную ночь, устроил охоту на обреченных.

Спьяну, отменный стрелок Михайлов, редко убивал жертву с первого выстрела. В ясном лунном свете, искаженные предсмертным страхом сиреневые лица приговоренных, мелькали за деревьями сада, распаляя охотничий азарт. Раненые стонали, и тогда Терехов подходил к страдающему от боли, присаживался на корточки, приговаривая: «Ну, что, дружок, ты уж отмучился. На Руси испокон веку заведено: дважды не казнят. Так что легко отделался». После того, как жертва немного успокаивалась от тихого, участливого голоса палача, Терехов вынимал наган и добивал приговоренного выстрелом в голову. После, очень довольный собою, он говорил, что таким образом причащает страдальцев…

После той ночи Гельман стал завсегдатаем подобных развлечений, по окончании которых они всей гурьбой отправлялись в Липский переулок, где устраивались оргии с участием юных комсомолок и прочего сброда из совслужащих. Здесь же, свалив в кучу одежду и другие пожитки убитых, компания приступала к дележу добычи.

Он накоротке сошелся еще с одним комендантом — Абнавером, типом скрытых садистических наклонностей, редким образчиком представителя той части человечества, коя лишена отвращения к преступлению. Кровь пьянила этого палача, и он, переняв от Терехова принцип усыпления душевных тревог приговоренных, наслаждался, когда жертва уже почти поверив в благоприятный исход дела, неожиданно видела черный зрачок уставленного в лицо револьвера. Надлом психики, который почти всегда случался у человека приводил в восторг Абнавера, он признавался, что в этот момент испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение. «Никакой бабы не надо», — часто говорил он.

Время ускоряло свой бег. Общее обнищание населения отчетливее проявлялось с каждым днем. Теперь уже на Крещатике элегантно одетых дам не встретишь. Публика все больше попадалась в «демократическом» одеянии: мелькали кожанки да солдатские шинели. Ему стало невыносимо каждодневно видеть тупые, бессмысленные лица солдат-исполнителей, готовых во имя своих низменных желаний десятками гробить человеческие жизни. Арону Евсеевичу наскучило это бессмысленное истребление, к тому же ночные сны превратились в кошмары с явлением душ убиенных. Кокаин больше не помогал, и он поспешил удалиться от этой приевшейся сладкой жизни. Близился август. Добровольческая Армия приближалась к Киеву, не оставляя сомнений в намерении захватить город и поквитаться с садистами. Гельман не стал испытывать судьбу. Отыскав генератор, он вскоре закрутился в вихре времени…

Покончив с завтраком, Гельман утер жирные губы белоснежной льняной салфеткой и поднялся во весь рост. Вдали послышался мерный стук дизеля буксира, приближающегося к барже. После трапезы настроение заметно улучшилось, и он решил немного размяться. Подойдя к воде, он увидел, как у самого берега кружилась стайка мальков. Ему показалось забавным, что вот он, капитан Вермахта, легко решит судьбу этих безликих русских скотов, но бессилен перед рыбьей стайкой. Он улыбнулся и в этот же момент почувствовал сильнейший толчок в спину. Под левой лопаткой кольнуло, дыхание сперло, и Гельман повалился в воду.

⠀⠀ ⠀⠀

В худых сапогах хлюпала утренняя роса. Нащупав в противогазной сумке остатки сырого хлебного мякиша, облепленного махоркой, Серов не стал его доставать — неприкосновенный запас, на крайний случай. Присев на поваленное сухое дерево он снял сапоги, намереваясь перемотать портянки. Звезды на небосводе блекли, и их реликтовое излучение рассеивалось в сиреневом воздухе. Сквозь листву деревьев начинал слабо сочиться утренний свет еще невидимого солнца, пробуждая суетливую жизнь насекомых и их врагов — всяческих птах…

Оторвавшись от танков, он долго держался за маячившей впереди меж разрывов спиной лейтенанта. В том, что это был Зотов — сомнений не было. Но, достигнув прибрежных зарослей, Серов потерял его из вида.

Поднявшийся ветер прояснил утреннюю сумеречность, и тут же чуткий слух Серова уловил треск сучьев неосторожно пробирающегося в зарослях человека. Вскочив, он как был босиком, кинулся к ближайшему кусту, на ходу передергивая затвор винтовки. Из-за деревьев показался по пояс голый лейтенант.

— Эй! Витька, ты что ли? — крикнул Серов из кустов. — По уху вижу, что ты. Куда гимнастерку-то свою модную дел? — Он вышел из укрытия, однако, не опустив оружия.

— Немчура коммунистов и офицеров к стенке без разговоров ставит. А я, как выясняется, еще и член ВКП(б), уж целый месяц. — ответил Зотов.

— Тебя, дурака, по сапогам хромовым вычислят. Где твой «ТТ»?

Зотов вяло махнул рукой, присаживаясь на ствол поваленного дерева.

— Где же это хранится генетическая память ранее существовавшего человечества? Неужели в этой маленькой коробочке? — он постучал себя по лбу.

Серов не ответил. Его обостренный слух уловил мерное тарахтение двигателя, доносившееся с реки.

— Пойдем от греха подальше, поищем, где поуже речка, да переправляться к нашим уж пора. Хотя, похоже, что мы опять в окружении, — наматывая портянки, добавил Серов. — Ты чего это бесновался возле подбитых танков?

— А шут его знает! Какой-то внутренний протест в меня вселился. Не было сил смотреть на это безрассудное звериное стадо. Не даром говорят, что пандемия страха — вот что роднит человека с животным. А все мы, бегущие, были заражены этой эпидемией, остановить которую не было возможности. Это как табун несущихся лошадей. А я по простоте душевной, решил их остановить. Ну, а дальше ты сам все видел…

Приятели довольно быстро продвигались вдоль реки в поисках подходящего места переправы. Пловцы они были неважные, и лишний метр водной поверхности имел большое значение для обоих. Вскоре они услышали лай собак и прибавили шагу.

Сквозь заросли показалась баржа с пленными. В отдалении стоял офицер собирающийся закусить. Какой-то пухлый коротышка что-то орал, вытащив «Вальтер» из кобуры. Больше десятка пленных зачем-то обратно вывели с баржи и повели в гущу прямо по направлению к притаившимся окруженцам. Они уже отчетливо видели желтые, с запавшими глазами, лица русских солдат, когда коротышка махнул рукой и два автоматчика, следовавших сбоку, открыли огонь. Пленные падали, словно подкошенные кегли. Все было кончено за несколько секунд. Потом распорядитель этого страшного действа, прохаживаясь меж трупам, извлек из кобуры «Вальтер» и сделал несколько выстрелов.

Пораженные, охваченные ужасом, Зотов с Серовым неотрывно наблюдали за этой кошмарной сценой. Их побелевшие лица выражали отчаянную решительность. Наконец Зотов прохрипел:

— Имеешь ли желание испробовать силу евангельского духа, дабы пробудить добро, сокрытое в душе особо просвещенного германца? Нет? Ну, так дай-ка мне изделие товарища Мосина образца 1891 года.

Серов передал ему винтовку, промолвив:

— Один патрон в патроннике, другой в магазине. Больше боезапаса нет.

Зотов не слушал. Он весь сосредоточился на мушке, подыскивая подходящую цель. Между тем офицер покончил с завтраком и отправился размять кости к самой кромке воды. Его сгорбленная спина в сером мундире очень хорошо ложилась в прицел. Через мгновение спусковой крючок был нажат, и звук раскатистого винтовочного выстрела разнесся над рекой. Пуля, вырвав клочок материи, вошла под левую лопатку. Немец, пошатнулся, а затем грузно рухнул в воду. Тут же тишину разорвала автоматно-пулеметная трескотня. Не было возможности поднять голову, настолько густо пули впивались в окрестный грунт. Вдруг стрельба кончилась и, спустя секунды, натасканные на пленных овчарки, уже рвали одежду на студентах из XXI века, так не кстати заблудившихся во времени.

Запыхавшийся фельдфебель, вытирая тряпицей свою красную физиономию, что-то гортанно проорал, выкатывая глаза из орбит. Две пеньковых петли вскоре свисли с крепкого дубового сука. Без лишних слов Зотову и Серову петли были наброшены на шею и в лучах, уже довольно высоко поднявшегося солнца, закачались на веревках два молодых тела бойцов Красной Армии.⠀ ⠀⠀

⠀⠀

— Что это вы, мальчики, так припозднились? — разухабистая Люська, верная подружка по праздному времяпрепровождению, стояла возле окна напротив аудитории, внимательно разглядывая в зеркальце свое лицо. — Вы что же, не в курсе? Арон Евсеевич сегодня ночью помер. К его инсульту присовокупился инфаркт, ну и не выдержала душа халдея… В общем, экзамен на послезавтра перенесли.

Наконец оторвавшись от своего занятия, она посмотрела на приятелей. Зотов и Серов отметили, как лицо студентки вытягивается, а глаза, и без того огромные, расширяются, угрожая выпасть из орбит. Они переглянулись. Да, было от чего прийти в замешательство. У обоих на шее отчетливо проглядывались следы от удавок. Посеревшие лица свидетельствовали о несоразмерно высокой нагрузке выпавшей на их обладателей в последние часы. К тому же ухо Зотова так и не приняло естественный цвет, привлекая внимание проходящих мимо едко ухмыляющихся молодых людей.

— Ну и видок же у вас! Ночью — то где были? Пьянствуете все, да по девкам таскаетесь?

— А где народ? — зачем-то поинтересовался Серов.

— Как где? В пивняке конечно же.

Зотов, вполуха слушая их, потянул за рукав приятеля и зашептал:

— Ты не забыл о тетрадке Евсеевича? Самое время забрать ее.

Серов помрачнел, что-то обдумал и ответил:

— Ну ее к шутам собачьим, тетрадку эту! Ты как знаешь, а я — пас. По мне так лучше пива попить, а не шарахаться по лабиринтам извилин, — он круто развернулся и быстро зашагал прочь — туда, где многие находят забвение, не тревожа свой ум. Позыв к действию утонет в пивном хмелю, но изредка он все же будет теребить его душу, раздражая до тех пор, пока не растворится со временем, смиряя Серова с обыденностью.

⠀⠀ ⠀⠀

2. Ступая босыми ногами по растресканной мертвой земле, усыпанной осколками битого стекла, Зотов пытался уловить малейшие шорохи, что обычно в изобилии наполняют окружающий мир. Но тщетно — безмолвие ватой накрыло окрестности. В небе, как приклеенные, висели бледно-розовые облака, солнце жгло, и не было ни одной птицы, оживляющей эту нерадостную картину. Его взору не на чем было зацепиться. Холмистая поверхность земли лишенная растительности, вот и весь ландшафт.

«Где это я? На Земле или… Да нет, определенно на Земле. Быть может, в будущее занесло? Вряд ли. Вот черт! Откуда столько стекла?», — размышлял он, до боли в глазах всматриваясь вперед. Из его разрезанной острым стеклом лодыжки почему-то не текла кровь. Он стоял на одной ноге и внимательно смотрел на образовавшуюся резаную рану, с каждой секундой все более и более недоумевая: «Это что значит? И совсем не больно. Не понятно! Прав Митька: лучше пиво пить, чем вот так-то по стеклу босиком бродить».

Он осмотрел свой туалет. Ничего особенного. Все то же, что было на нем до перемещения, только почему-то он был босой. Не очень-то удобно для путешествующего путника по битому стеклу. В некотором отдалении, справа от мысленно проложенного маршрута, он заметил какое-то шевеление. Сначала возникло фосфорическое сияние, а затем на фоне неподвижных облаков оно постепенно стало густеть, превращаясь в одинокую человеческую фигуру в грязносером мундире. Он медленно направился к ней.

Возникший из дымки незнакомец что-то чертил тонким высохшим прутиком на песке. Услышав приближающиеся шаги, он поднял голову. Глаза его были пусты, невыразительны, как у рыбы, и смотрели они как бы сквозь Зотова. Полдничный тяжелый зной висел над их головами, но кожа при этом была суха, ни единой росинки пота. Остановившись в трех шагах от незнакомца, Виктор с удивлением узнал в нем Арона Евсеевича Гельмана, облаченного в форму немецкого гауптмана.

— Не может быть! Вас уж с месяц как похоронили!

— Сегодня 40-й день пошел, — как-то безразлично отозвался Гельман. — Значит, что-то будет… Один глупец пулей разорвал мое сердце. Уж не ты ли будешь-то? Вижу, вижу, добрались до моей тетрадки.

— Да уж, почитал. Вряд ли сыщешь еще одного такого, кто уснуть не может, пока дряни какой не сделает. Помните, в Киеве-то, а? А ухо мое чем не понравилось?

Арон Евсеевич не ответил. Казалось, он потерял интерес к неожиданно возникшему Зотову в этом мертвом мире. Как и прежде окружающее не менялось, создавалось ощущение, что эти двое разместились внутри гигантской фотографии, запечатлевшей безжизненный пустырь. Безмолвие угнетало, и Зотов, не выдержав, спросил:

— Где это мы?

Гельман грустно усмехнулся, помолчал, и, тяжело вздохнув, ответил:

— Нигде. Этот унылый пейзаж я наблюдаю вот уже 31-й день, то есть 40-й после смерти, а попал я сюда на девятый. Ясна арифметика? Как твоя фамилия? Зотов? Ну, так вот, Зотов, мы с тобою тени теней, ничто, прах… Мы в том мире, откуда нет пути ни назад, ни вперед. Ты-то как сюда попал? Босой. Под машину попал что ли? Молчишь? Весь фокус в том, что ты мертв, Зотов, как и я. Так случается: живешь, живешь, а потом бац, и… Однако все эти краденные жизни, что довелось прожить мне, во сто крат слаще моего никчемного существования в нашей реальности! А, Зотов?

— В особенности жизнь помощника коменданта, или вот этого немца, которого я снял из трехлинейки.

— Значит, это все-таки ты, маленький стервец, отправил меня сюда. Смертоубийца, проливающий на землю кровь, душа у тебя Каинова… Отчего один?

— Митька познал начало мудрости — страх Господень, а посему отказался от дальнейших блужданий по неизвестности и перешел на пиво пенное…

— Разумен. Как там у Соломона: «Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь; и придет, как прохожий, бедность твоя…». Бедность не материальная, но духо… Впрочем, лучше оставить эту скользкую тему выбора.

— Это уж точно. «Духо…». Но неужели я мертв? Все же приятнее, в какой угодно бедности пребывать, чем в этой пустыне со стеклом.

Гельман промолчал. Затем тяжело поднялся, отряхивая прилипший к галифе песок, нахлобучил на голову фуражку, и как-то отрешенно сказал:

— Похоже, пора, пришел мой час, — и он медленно побрел к горизонту, линия которого виднелась за холмами. Еще долго было видно ссутулившуюся его спину, и маленькую дырку на кителе под левой лопаткой, обрамленную бурым пятном засохшей крови.

Провожая взглядом удаляющегося Гельмана, Зотов неожиданно почувствовал нарастающую боль в поврежденной стеклом лодыжке. Глянув на ногу, он увидел, как из ранки сочится кровь, и тут же почувствовал на щеке ласковое прикосновение горячего ветра, и откуда-то издалека послышался гомон птиц…

«Не-е-т, врешь, халдей! Я еще покопчу небо в нашем, живом мире», — ощутив душевный подъем, подумал он, и нащупал в кармане генератор, изготовленный по чертежам Арона Евсеевича, навсегда ушедшего в небытие…

⠀⠀ ⠀⠀

Глоссарий.

Юбилейный год — в каждый последний год 50-летнего цикла в Иудее объявлялись долги недействительными.

Хитон — широкая, падающими складками, одежда.

Хламида — верхняя одежда в виде плаща у древних греков, римлян.

Подир — длинная одежда иудейских первосвященников.

Эл — в древнеизраильском божественном пантеоне творец и владыка небес и земли.

Ашера — верховная богиня и супруга Эла.

Таршиш — «край света» (Южная Испания).

Бродяга-ивр — иври (еврей.), социальная группа, по истечении 7 лет освобожденная из долгового рабства и переходящая в статус хофши (не имущий).

Ф. М. Ртищев (1623-73), приближенный царя Алексея Михайловича, отличался кротостью нрава и благотворительностью.

Хиба — разве.

Чужебесие — пристрастие ко всему иностранному.

Кузьма Косой — смутьян, раскольник

Людодерство — взяточничество.

Позорище — зрелище.

Ju — бомбардировщик фирмы Юнкерс («Штука» Ю-86; 87; 88).

ТТ — пистолет Ф. В. Токарева, обр. 1930 г.

«Отправить в штаб Духонина» — расстрелять, на жаргоне большевистских тюремщиков. Генерал Духонин — главнокомандующий русской армией, был зверски убит большевиками в ноябре 1917 г.

Фамилии и события, относящиеся к деятельности Губчека и ВУЧК (Все-украинская Чрезвычайная Комиссия) подлинные, источник: Доклад ЦК Российского Красного Креста о деятельности ЧК в Киеве, 14 февраля 1920 г.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе:

Петр Ртищев родился в 1959 году в городе Красноярске в семье военного (поэтому пришлось пожить в разных районах бывшего СССР — от Крыма до Омска). Высшее образование получил в Московском Электротехническом институте связи; кандидат технических наук. Четыре года отслужил в рядах ВС СССР; работал мастером (затем начальником участка) по строительству линейных сооружений городской телефонной сети, начальником цеха связи тропосферной связи на полуострове Ямал, инженером в НИИ им. И. В. Курчатова и др. С1991 года руководит рядом малых предприятий в сфере проектирования и строительства коммуникаций.

Рассказы П. Ртищева публиковались в периодике; в 2005 году вышла книга прозы «Блуждающие во мраке» (в соавторстве с В. Бондарчиком).

⠀⠀ ⠀⠀

Георгий ГуревичПоденки

_{Читателям «Знания-силы» со стажем хорошо знакомо имя Георгия Гуревича. Начиная с 50-х годов прошлого века его рассказы часто гостили на страницах журнала.}

_{Пятьдесят лет жизни были безраздельно отданы Георгием Иосифовичем Гуревичем Ее Величеству Фантастике. За это время было издано 26 его книг, в том числе 4 крупных романа, множество научно-фантастических повестей и рассказов, а также литературоведческих и научно-популярных статей.}

_{Будучи ярчайшим представителем второй волны отечественной фантастики, Г. Гуревич отдал должное так называемой фантастике ближнего прицела. Начиная с дебютной повести «Человек-ракета» (1947, в соавторстве с Г. Ясным) и вплоть до романа «Рождение шестого океана» (1960), он неизменно придерживался неписаных правил, характерных для этого направления. Однако если его «коллеги» в основном пропагандировали полезное народному хозяйству изобретательство, то Г. Гуревич в своих произведениях преследовал несколько иные цели. 0 чем бы он ни писал: о методах выведения быстрорастущих деревьев, изобретении нетающего льда, регулировании тектонической деятельности или открытии беспроводного электричества — в центре его внимания неизменно находился человек. Фантастическая идея была лишь средством.}

_{При таком подходе к литературе было совершенно естественным присоединение Г. Гуревича к плеяде авторов-шестидесятников, творения которых и составляют ныне классику отечественной фантастики. Повести и рассказы «Прохождение Немезиды» (1958), «Пленники астероида» (1960), «Мы — с переднего края» (1962) открыли новый период в творчестве писателя, центральное место в котором, несомненно, принадлежит утопии «Мы — из Солнечной системы» (1965), самому, наверное, недооцененному роману советской НФ. А между тем масштабное повествование о коммунистическом будущем человечества если и уступает в чем-то «Туманности Андромеды» И. Ефремова или «Полдню» А. и Б. Стругацких, то лишь незначительно.}

_{В начале 70-х годов интересы Г. Гуревича все более склоняются в сторону гуманитарных наук. Перспективы развития общества, психология героев, обладающих сверхспособностями, составляют основное содержание сборников тех лет. Эти идеи автор развивает в повестях «Месторождение времени» (1970), «Опрятность ума» (1970) и «Когда выбирается «я» (1972). Наибольшей же концентрации они достигают в романе «В Зените» (1972, дополн. 1985) и примыкающем к нему рассказе «Глотайте хирурга», герой которых совершает путешествие к центру галактики.}

_{«Умирать обязательно, стареть обязательно, горевать обязательно и обязательно подчиняться времени». Но что же делать, если осталось еще много нереализованных идей? Г. Гуревич нашел выход. И фантастический, и реальный. Фантастический — в повести «Делается открытие» (1978) и романе «Темпоград» (1980). Их персонажи живут и работают в ускоренном сконцентрированном времени. Реальный — в книге «Древо тем» (1991), написанной в уникальной форме «НФ-конспекта», целиком состоящего из оригинальных проектов, которые писатель не успел реализовать в виде художественных произведений.}

_{Кроме собственно литературной деятельности Г. Гуревич занимался еще и активной пропагандой фантастики. Его книги «Карта Страны Фантазии» (1967) и «Беседы о научной фантастике» (1983) до сих пор считаются эталоном жанрового литературоведения. Нельзя также не отметить научно-философскую работу «Лоция будущих открытий» (1990). «Постоянный глубокий интерес к науке, умение обобщать ее факты и изложить их доступно и увлекательно привели автора к созданию «Лоции». Книга необычная, в ней чувствуются огромные возможности человеческого ума, она будит мысль, интерес к познанию мира».}

_{Публикуемый в этом номере рассказ «Поденки» обнаружен в архивах писателя. При жизни мэтра он не был напечатан, и это — первая публикация рассказа.}

Дмитрий Байкалов

⠀⠀ ⠀⠀

Вытянутая орбита, четырехмесячное знойное лето, четыре года лютой зимы — не слишком благоприятные условия для жизни. Никто и не ожидал встретить разумную жизнь на первой планете звезды 211179. Но спектроскоп зарегистрировал линии кислорода в атмосфере — видимо, растительность все-таки была там. И после долгих колебаний капитан разрешил отправить на Первую меня — биолога, поскольку я меньше всех был нужен при сооружении полизвездного радиотелескопа, который должен был перевернуть все наши представления о Вселенной.

Приключений не было, предупреждаю любителей волнующих переживаний. Связь работала безупречно, ни один канал не подвел, приборы посадили меня с аптекарской точностью.

И хорошо, что сажали меня автоматы. Сам я не разглядел бы ничего в плотном, густом, мутнобелом, как чай с молоком, тумане. И после посадки я долго всматривался в муть. Напрасно. За иллюминатором плыли какие-то кисейные струйки, а за ними стояла все та же непроглядная молочная стена. Приборы, однако, обнадеживали, показывали достаточный процент кислорода, сносную температуру, несколько выше нуля, а влажность, конечно, стопроцентную. Надев для осторожности скафандр, я решился выйти наружу, но тут же утонул в молочной мгле и наверняка потерял бы свой летающий дом, если бы отцепил фал. Пришлось вернуться «ждать у моря погоды».

И ждал я три дня, назовем их условно «апрельскими». Ждал, не отходя от тамбура, ждал ничего не видя, кроме мглы-мглы-мглы впереди и снега под ногами. Тающего, ноздреватого, с капельками воды в каждой луночке. Довольно грязный был снег. Нестиранное белье планеты пролежало без смены четыре года. Грязь я собрал, старательно исследовал под микроскопом. Как и можно было предположить в основном это были пыльца, кусочки высохших листьев или минеральная пыль. Ни крошек угля, металла, ни опилок, ни единого волоконца, которыми так обильно снабжает атмосферу разумная жизнь. Так и я передал на базу по радио: «Жизнь на Первой доразумная, вегетативная».

А подробностей сообщить не мог, все было скрыто в тумане. Бродить в нем было опасно, да и бессмысленно. Но из прошлых астрономических наблюдений знали мы, что как правило на этой планете ясное небо, туманы держатся только в период таяния, сойдут через несколько дней. Волей-неволей приходилось набираться терпения. Вот и сидел я на пороге люка, дышал стопроцентной влажностью, попирал ногами неведомую планету и думал о своей родной.

Из практики экспедиций известно, что вторую половину срока в космосе думаешь больше о Земле, а у нас уже прошла половина, и три четверти и пять шестых срока. Осталось месяца четыре, и моя командировка на Первую казалась эпизодом, последним актом. Ну, соберу я здесь гербарий, будет что отвезти на Землю… на Землю — на Землю-Землю! Все мысли о Земле.

По земной природе соскучился я и больше всего по лесам. Нет на свете ничего лучше лесов нашей средней полосы. Тень, прохлада, аромат (ароматы!), птичий гомон, косые лучи солнца сквозь листву, девичья нежность березок, осин боязливый трепет, горделивые сосны, елки-клуши и выводок грибков под их зелеными крыльями, шаткие кочки, усеянные черникой, таинственные глазки болотец между ними. Каждая полянка — вернисаж. Стой и любуйся, крути головой направо и налево. Куда ни глянь — полотно, живой Шишкин.

Как вы догадываетесь, я — лесовод. Это моя профессия, увлечение и страсть. Земные мои годы проходят в вечной борьбе (силы света и силы тьмы!) с лесогубителями, лесозаготовителями. Четыре раза в год, перед началом каждого квартала, приезжают они ко мне с картами, где крест накрест перечеркнуты гектары — гектары — гектары, предназначенные для рубки. И каждый раз я спрашиваю, когда же они оставят мои леса в покое. Рубят и рубят, прореживают и сводят; о дебрях и непролазных чащах мы читаем только в романах. Своими же глазами видим парки, рощи и рощицы, или скудные ряды лесопосадок. Тайгу — в заповедниках исключительно.

— Когда вы оставите леса в покое? — добиваюсь я.

А мне в ответ:

— Население Земного шара растет на полтора процента ежегодно. Мы — хозяйственники — должны обеспечить полуторапроцентный прирост зерна, мяса и древесины тоже, не только для мебели, поделок всяческих, но и для бумаги, чтобы вам — романтикам — было на чем печатать вдохновенные поэмы о кущах, рощах и непролазных чащах.

Я возражаю всякий раз:

— Полтора процента плюс полтора… по формуле сложных процентов получается удвоение меньше, чем за полвека. Удвоение, потом учетверение. Природа не выдерживает геометрической прогрессии. Надо срочно придумывать замену.

— Вот и придумывайте, романтики, вместо того, чтобы воспевать!

Ездил я, ездил и к синтетикам, ездил и к генетикам… Пришлось, однако, прервать хлопоты потому, что и космос я откладывать не мог никак.

Не мог откладывать по возрасту. В последний раз пустили меня в космос — в самый последний.

Доктор долго морщился и вздыхал, рассматривая мои кардиограммы, рентгенограммы, генограммы, всякую такую грамматику, ласково похлопывал по плечу и по коленке, а я честил медицину за то, что она лечит-подлечивает, но молодость продлить все равно не умеет. Только развернешься, только опыт наберешь, тут же тебя и провожают на заслуженный, так сказать, отдых.

— Друг мой дорогой, — говорил доктор. — Умный человек не просит невозможного. Старость — закон природы, наше дело ее облегчить, сделать здоровой, работоспособной.

— Даже если старость и закон природы, — возражал я, — старость в шестьдесят вовсе не закон. Попугаи живут и до ста лет, дубы — сотни, а секвойи — четыре тысячи. И не доказано, что они при этом стареют. Растут и растут. С другой стороны и поденки не знают старости. Один денек пляшут, отложат яички и умирают.

— Голубчик, но люди не поденки же. — И доктор заглядывал мне в глаза с неуверенной улыбкой, полагая, что я шучу, сам понимаю, что вздор несу. — Впрочем, голубчик, я не специалист по старению. Пойдите к геронтологам, они вам все объяснят.

Не пошел я к геронтологам, не пошел к иммунологам и зоологам, не пошел к генным инженерам, отложил хождение на два года потому, что в космос меня пустили пока что. Когда не пустят окончательно, буду земными проблемами заниматься.

И еще одно дело отложил я — семейное.

Большую часть жизни провел я в экспедициях, ночуя в палатках, в лучшем случае в каютах кораблей. Морских и космических. Привык к экономной тесноте: норма — 3 кубических метра на человека; гость стоит на пороге; койка, столик, на стене циферблаты. Поэтому очень ценю я неторопливые беседы в просторной городской комнате, за столом покрытым белой скатертью. Ценю домашние пирожки и салаты в салатницах, никаких тебе консервов и паштетов из тюбиков. Люблю, чтобы меня слушали милые женщины в нарядных платьях, а не только бесполые существа в комбинезонах. И желательно, чтобы мне внимали сочуствующие: жена или дочь-егоза.

— Папка, да как ты выдержал? Да я бы померла от страха.

Преувеличивает. Не померла бы. Никого она не боится. Меня тоже.

И в доме установлена традиция: вечер перед отъездом и вечер после возвращения — торжественные семейные праздники. Семейные — без посторонних. Я делаю доклад о планах, я делаю отчет об итогах. Жена время от времени перебивает, спрашивая, не подложить ли что-нибудь на тарелку (подозреваю, что доклады она пропускает мимо ушей), а дочка ахает:

— Да я бы померла от страха!

Она-то впитывает мой рассказ, слушает с блестящими глазами, а пальцы у нее шевелятся, мнут хлебный мякиш. Скульптор моя быстроглазая. У нас все полки и столики заставлены ее работами: целые серии пляшущих фигурок из дерева, папье-маше, бронзы, фарфора. Все, что она видит, хочется ей тут же вылепить. И все, что я рассказываю, тоже хочется вылепить. Пальцы у нее никогда не отдыхают. Даже когда нет материала, подходящего или неподходящего, формирует что-то из воздуха. Музыканты так наигрывают на солее мелодии, которые звучат у них в голове. Берут аккорды на скатерти. Музыку слышат в воображении.

В общем хорошая девочка, моя единственная. Но вот обеспокоила она меня перед отлетом.

Как раз рассказывал я о будущей экспедиции в окрестности невыразительного солнца 211179, говорил, что на первой планете разумной жизни быть не может; четыре года зима, четыре месяца теплых, не успеет развернуться разум. В эту минуту раздался звонок, и появился гость… черт бы его побрал, не мог выбрать другой вечер.

Не очень молодой, но очень чинный молодой человек, с галстуком, запонками на манжетах и прямым пробором от лба до макушки; терпеть не могу прямых проборов. Пригласили его к столу, не прогонять же, а когда он сел, семейство мое будто подменили. Жена перестала не слушая мне, сочувствовать, начала вместо того подвигать блюда, громко перечисляя ингредиенты салатов. Дочь-егоза, болтливая вострушка, прекратила мять воздух пальцами, потупила глаза и начала вытирать тарелки. Попробуй заставь ее заниматься хозяйством в другое время. Гость же начал, нисколько не интересуясь моей экспедицией, разглагольствовать о смысле жизни и науки. По его мнению, у каждого человека должна быть конкретная цель в жизни, желательно — крупная цель. У него самого есть таковая: он собирается стать видным ученым. Для этого надо занять заметную должность в ведущем институте, заслужив ее тремя диссертабельными диссертациями. Первая уже подготовлена. Материал собран, минимум сдан. Ищется тема для второй, желательно новая, а вместе с тем и не слишком новая, чтобы не вызвать раздражения и удивления.

Впрочем, все свои соображения он не успел изложить. Продуманно подготовившись и к сегодняшнему вечеру, он приобрел два билета на хорошие места в синтетический театр. Девочка моя — художественная натура, вечно опаздывающая повсюду, была одета через две минуты. О моем отъезде она забыла тут же.

— Что за тип? — спросил я, когда мы остались с женой вдвоем. — Неужели наша дочь находит его интересным?

— А чем плох? — возразила жена. — Основательный человек, и намерения у него серьезные.

— Намерения, может, и есть. Любовь есть ли?

Но тут кроткая моя жена, возвысив голос, объявила, что я ничего не понимаю в семейных делах. Любовь любовью, но нашей девочке уже двадцать четыре, давно пора подумать о браке.

Я разозлился:

— Пора думать, но пусть думает со всей ответственностью. Он же набитый дурак, этот основательный. Мне лично не хочется, чтобы у меня росли глупые внуки.

В общем, мы крупно поспорили, но я своего добился. Получил обещание, что с браком повременят до моего возвращения. В конце концов, двадцать четыре — не конец жизни.

Надо дожидаться настоящей любви, даже если придется ждать и год, и два.

А ждут ли и дождутся ли меня — не уверен. Что-то неясны были космические наши короткие разговоры. Ведь это же не земной телефон: вопрос-ответ, вопрос и ответ сразу, не понял — переспросил. Из космоса мы посылаем серии запросов, получаем серию ответов. Если хотят — отвечают, не хотят — отмалчиваются. До следующей серии — месяц. И что-то много отмалчивались мои хорошие в последних радиограммах.

Вот о таких вещах думал я, всматриваясь в молочную иглу. Смотрел, ничего не видел, вздыхал:

— Ладно, недолго осталось терпеть. Соберу гербарий, и на Землю — домой. Там будем разбираться.

Меж тем в тумане шла невидимая работа. Что-то журчало, булькало, переливалось, иногда к моим ногам подтекали ручейки, где-то в сторонке бурлил поток, позванивая льдинками, что-то шлепалось в воду, что-то ухало, оползая. А на третий день подул сырой ветерок, молочная стена стала таять, сделалась дымчатой, голубоватой, полупрозрачной, даже розовой почему-то… и вдруг сквозь розовое проглянуло горячее солнце 211179. Имя ему еще не удосужились придумать астрономы. Впрочем, не напасешься имен на сто миллиардов светил. Как известно, астероиды сначала называли в честь богинь, полубогинь, потом в честь жен и любимых женщин. Всех женских имен не хватило даже на вторую тысячу.

Но пекло безымянное заурядное солнце добросовестно: пар стоял над лужами, во всех ложбинках гомонили ручьи, снежники съеживались прямо на глазах, уползали на северные склоны. А на следующее утро, будем считать — 1 мая, появилась и зелень.

Слишком скромное слово «появилась». Ничего похожего я не видел на Земле. Зелень рвалась к свету. Разворачивая почву. Грунт шевелился под ногами. Из каждой точки ползли зеленые червяки. Стебли покачивались и, нащупав соседей, тут же хватались за них, обвивались, подтягивались по соломинам предшественников, стремясь обогнать, развернуть свой листок выше, перехватить солнечный свет. Мне кажется, некоторые растения даже разъедали и высасывали друг друга. Буйствовала и хищничала зелень на этой планете.

Последующие дни вознаградили меня за томительное ожидание в тумане. Биолог-натуралист во мне блаженствовал. На каждом квадратном метре находил я материал для гербария. Я собирал, сушил, описывал, раскладывал по ящикам, классифицируя на ходу. Как и на Земле здесь были безъядерные и ядерные, одноклеточные и многоклеточные водоросли, были лишайники, мхи, споровые, голосемянные и покрытосемянные. Последние раскрывали цветы, как и полагается покрытосемянным. И сколько же было цветов, одноцветных, многоцветных и радужных, пятнистых, крапчатых, полосатых, клетчатых, узорчатых! Бездна материала для того, чтобы составлять букеты и плести венки.

О венках я упомянул не случайно. На десятый день моего пребывания — 5 мая условно — проснувшись поутру, я услышал щебет голосов, право же, очень похожих на человеческие. Одеваясь, я строил догадки, кто это звенит: цветы такие поющие или птицы, вроде наших пересмешников, но кого же они пересмеивают? Наконец, выбрался наружу и увидел…

Девочек, которые плели венки.

Увидел девочек, очень похожих на наших земных девчонок лет десяти, худеньких, ребрышки наружу, востроносеньких, колючих на вид — острые плечики, острые коленки. Осторожно приблизился, но они ко мне отнеслись доверчиво, окружили, заглядывали в глаза и брали за руки. Что-то звенели колокольчиками: примерно «ди-ли-лю-ле». Потом я узнал, что они спрашивали, почему я не замерз и не замерзну ли вскоре. Но тогда, в первый день, я еще не понимал их, и, не получив ответа, девочки тут же забывали обо мне, убегали прочь, чтобы плести свои венки или же выкапывать из земли глянцевито-лиловые корешки. Вероятно, очень вкусные были корешки. Потому что девчонки дрались из-за них, визжа и царапаясь. Впрочем, тут же мирились. Водили хороводы. Играли в салки, забавлялись, как и полагается маленьким девочкам.

И только девочки. Мальчика ни одного. И ни единого взрослого.

Целый день сидел я на пороге, наблюдая и прислушиваясь.

Пытался заговаривать с пробегающими мимо, что-то они люлюкали, передразнивая меня звонкими голосишками и бежали дальше по своим делам. Пришлось набраться терпения. «Придут же когда-нибудь мамы и няньки? — думал я. — А может быть, сами резвушки, набегавшись, отправятся на ночь в постельки, а я прослежу и найду их жилье».

Однако солнце клонилось к горизонту, а за детьми так никто и не пришел. И сами они не ушли никуда. Как только тень набежала на луга, они улеглись на свои гирлянды. Тесно прижались друг к другу, так и заснули, укрытые увядающими цветами. А поутру с восходом солнца меня снова разбудил их птичий гомон — чириканье и люлюканье.

И снова я сидел на пороге, наблюдая и прислушиваясь. Прислушиваясь, запоминал фразы и отдельные слова. На третий день (7 мая) уже и сам мог немножко люлюкать. И первым долгом спросил, где же у них папы и мамы — «большие» где.

Они поняли, как видно. Все одинаково показывали на горизонт, где синел далекий лес. Я просил их проводить меня. Брал за руку, тянул к лесу; они упирались. Вырывались, даже кусались. Я решил, что им строго настрого запрещено возвращаться в селение и отправился на разведку сам.

В лесу тоже шла беспощадная зеленая война. Кусты и деревья размахивали плетями ветвей и, захлестнув чужой сук, всасывали сок, вырывали листья. Едва я приблизился к опушке, ко мне сразу потянулись десятки клейких щупалец. К счастью, я догадался заблаговременно включить защитное поле, да по чужим планетам и не ходят без защитного поля, это элементарно же. Уткнувшись в невидимую броню, ветки брызгали бурыми каплями, едким соком видимо. Капли стекали и испарялись. Не без злорадства следил я, как на границе поля дымились и обугливались хищные ветки.

Еще и камни какие-то летели в меня со всех сторон. Неужели деревья научились швыряться булыжниками? Конечно, мое надежное поле отбивало камни без труда; они отскакивали от него как от стали. Когда же я подошел к опушке ближе, обстрел прекратился, зато целые пучки жадных ветвей преградили путь.

Как же здесь могут жить родители моих щебетуний? Или деревья пожрали всех. Недаром девочки боятся подходить к лесу.

Даже и с защитным полем своим я не решился пробиваться в чащу. Впрочем, оказалось, что это и не требуется. Перед опушкой шла протоптанная дорожка, она привела меня к скалам, рассеченным пещерами. «Ну, конечно, пещерные жители», — подумал я. Заглянул в самую большую…

Страшная картина!

Трупы-трупы-трупы, обледенелые, почерневшие, уже на людей не похожие, какие-то плоские распластанные кожи, сложенные рядами друг на друга. Коллективная могила? Но кто погубил целое племя, всех взрослых до единого? Кто притащил их, кто сложил? И почему уцелели дети, почему только девочки и примерно одного возраста?

Я терзался догадками, искал следы битвы или эпидемии, искал маленьких детей, строил гипотезы и отвергал.

Но не буду тянуть, пересказывая все свои предположения, отпадавшие одно за другим. У меня был простой способ: расспросить девочек. Они знали тайну, могли внятно объяснить. Беда в том, что я языка не понимал еще как следует. Но если другой задачи нет, выучиваешься быстро. Через несколько дней я болтал довольно бойко, и пунктирные намеки сложились во внятную картину.

Четырехмесячное знойное лето, четыре года лютой зимы! Здешняя жизнь приспособилась к такому циклу.

Четыре теплых месяца по земному счету. Называю их май, июнь, июль, август. Я прибыл условно 25 апреля, когда заканчивалось таяние. Первого мая проснулась жизнь и бурно пошла в рост. Дети тоже росли здесь как на дрожжах. К концу мая мои девочки должны были стать взрослыми девушками. В начале июня — брак, два месяца зрелости, к августу у них рождались дети, как правило, близнецы, изредка тройня. До осени дети успевали подрасти, узнать от родителей все необходимое для самостоятельной примитивной жизни. Подчеркиваю: для самостоятельной жизни, поскольку в первых числах сентября родители укладывали их в пещере для зимней спячки, сами же вместо одеял укрывали их своими телами. И замерзали. И промерзали насквозь, ледяной корой отгораживая потомство от многолетнего мороза. Спустя же четыре года в самом конце апреля талая вода будила детей. Проснувшись, они вспоминали, что надо выбраться из пещеры и срочно бежать на солнечные луга на подножный корм, там греться, резвиться, выкапывать и обсасывать корешки, плести венки, бегать взапуски. Мальчики, конечно, не увлекались цветами. Их стайки держались обособленно, ближе к опушке, там они играли в войну и охоту, дрались, метали копья и камни из пращи. Именно они и забросали меня камнями на опушке кровожадного леса. Предполагалось, что маленькие рыцари охраняют девочек от диких зверей, хотя какие же звери уцелели бы в гуще воинственных деревьев.

В конце мая мальчики начинали думать о девочках, приходили знакомиться, начиналась пора любви… очередной цикл жизни.

Меня больше всего заинтересовала многолетняя спячка. Как это просто получается: легли, заснули, проснулись, когда талая вода разбудила, будто одна ночь прошла. Я заметил, что девочки вообще легко засыпали, как только начиналась вечерняя прохлада. Может быть, они были не совсем теплокровными? Во всяком случае, заметно было, что все они тянутся к солнцу, на солнцепеке скачут как телятки, в тени заметно скисают. Для опыта я взял двух девочек в свою ракету на ночь. В теплой освещенной каюте они и не думали обо сне. Всю ночь колобродили: прыгали, плясали, распевали песенки, перетрогали все, до чего могли дотянуться, сломали или разбили все, что трогали, а на утро выбежали на солнце свеженькие, весь день люлюкали, делились впечатлениями. В полдень скакали со всеми вместе, заснули же только вечером, когда солнце зашло.

И тогда я понял, что в моем лице сошло благословение на их скороспелую жизнь. Я научу их переживать зиму. Научу добывать огонь. Строить дома, шить теплую одежду и одеяла, научу побеждать холод. Больше им не понадобится защищать своих детей от мороза собственными телами, жертвуя жизнью во цвете лет; дети благополучно вырастут в теплой комнате. Возможно. Скучновато будет ожидать четыре года, но разве не стоит поскучать ради продолжения жизни? Мы в звездолетах сидим по четыре года взаперти и даже не для спасения жизни, ради знаний. Ничего, нормальными людьми выходим. На худой конец, можно согласиться и на зимнюю спячку, если уж она так необходима, но путь спят в термостатах и просыпаются через четыре года все: и дети и взрослые. Возрадуйтесь же вы, мимолетно живущие! Пришел в ваш мир Избавитель от преждевременной обязательной смерти, пришел Прометей и принес с неба огонь. Я — этот Избавитель, я — ваш Прометей. Запомните день моего сошествия. Когда-нибудь в календаре вы будете обозначать его красным цветом, отмечать праздничными шествиями и массовыми танцами.

Итак, огонь надо им подарить, научить делать ткани, шить одежду, строить дома, желательно с погребами для запасов. Пищу заготавливать, дрова, печи топить. Все на добром уровне натурального хозяйства. Сразу не переведешь же в эпоху электроники и синтеза. А с чего начинать? Начну-ка я с одежды. Для девушек это самое понятное, самое приятное.

«Девушками» назвал я моих соседок, уже не девочками. Действительно, за две майские недели худенькие мои люлюшки вытянулись, оформились, повзрослели, даже пополнели немножко. Впрочем, колючесть сохранилась в их облике: острые глазки, плечики, грудки и коленки, что-то задорное, вызывающее, задевающее. Казалось, каждая из них подталкивает тебя локтем: «Почему же ты меня не заметил?» И вот я решил собрать эту смешливо-насмешливую аудиторию, объяснить ей назначение текстиля, предложить самодеятельные курсы кройки и шитья.

Не сразу удалось собрать. Цель-то они поняли отлично, даже шумно выражали восторг: «Жить много раз! Не замерзать!!! Удивительно, прелестно, гениально!» Но всякий раз просили отложить занятия на завтра: «Сегодня солнышко такое горячее, жалко упускать. Дни-то бегут, время уходит». Наконец, на их беду, на мое счастье, подул северный ветер, небо затянуло облаками, соблазнительное солнце скрылось, и мне удалось собрать мою шумную аудиторию, показать им, что такое материя и что такое ножницы и как делаются ткани из прочных волокон. Мне не хотелось ставить их в зависимость от нашего текстиля и я изготовил на показ примитивнейший ткацкий станок с челноком, размером со скалку.

От восторгов у меня заболела голова. Все вызывало восхищенные вопли: и станок, и топорный челнок и разноцветные лоскуты; каждая хотела приложить их к себе. Девушки отлично оценили мое сооружение. Ведь плести венки им приходилось постоянно, а тут одним движением соединялись сотни волокон, сразу связывались одним узлом. Все они толпились у станка, ссорились, галдели, словно стая спугнутых ворон, выхватывали друг у друга челнок или ножницы. И в гаме этом как-то не заметил я, что очередь рассосалась. Была толпа, остался около меня десяток, и от того отрывались связывались одним узлом. Все они толпились у станка, ссорились, галдели, словно стая спугнутых одиночки, спешили куда-то, хлопнув разок челноком, убегали прочь.

— В чем дело?

— Да ведь бухают, — кинула убегающая.

— Кто бухает?

— Мальчики бухают. Бьют по пустому стволу. Завтра придут. Новые венки нужны, новые гирлянды.

— Пусть придут послезавтра, пусть придут через три дня. Вы будете в новых платьях, небывало нарядные. Мальчики ваши попадают от восторга.

— Три дня? Как можно? Мальчики бухают, завтра придут с утра. Нельзя откладывать; дни бегут, молодость уходит.

Женихи явились на следующий день, неловкие и насупленные, но страховито разрисованные желтой и красной охрой или синей глиной. Огня они не знали и золы для черной краски не было. На груди у них висели бусы из крысиных зубов — свидетельство меткости и доблести. Женихи поскакали вокруг невест, рыча и потрясая копьями, потом невесты скакали, размахивая цветочными гирляндами… И был я забыт со всеми радужными перспективами бессмертия. Пришло более важное дело: пора любви, пора выбора пар, две недели безумных страстей.

На мой взгляд, для безумия не было никаких оснований. Женихов и невест было равное количество, без пары не должен был остаться никто. Да и выбирать, по-моему, было не из чего. Все парни выглядели одинаково: круглоголовые, насупленные, сбычившиеся, с шеей, ушедшей в плечи; все девочки одинаково остроносые и задорно-колючие, но я их уже описывал. Сам я различал их не без труда, главным образом по цветам в венках. Одна предпочитала мелкие голубенькие, похожие на наши наивные незабудки, другая — крупные белые — в роде цветов магнолии, третья — ярко-оранжевые, напоминающие настурции, четвертая — сиреневые как… сирень. Так я и называл девочек мысленно: Незабудка, Магнолия, Настурция (Настя), Сирень. Цветы разные, но девушки-то одинаковые. Однако проблема выбора подруги добрые две недели занимали мысли тех и других. Парни на что-то намекали, никак не могли объясниться или же объяснялись чересчур откровенно, подозревали и ревновали, скрипели зубами и приходили в отчаяние, затевали спортивные поединки, ритуальные и вполне серьезные, с членовредительством. Девушки ломались, тянули, соглашались и передумывали, интриговали, клеветали и сплетничали, отбивали женихов друг у друга. И все — счастливые и обиженные Ромашки и Гортензии, Розы и Мимозы, Астры и Хризантемы, Фиалки и Кувшинки прибегали советоваться со мной (нашли с кем советоваться!) или пожаловаться на разлучниц и изменников, или обсудить странное поведение нерешительных, чересчур решительных, колеблющихся, противоречивых…

— А любовь-то? Ты любишь его по-настоящему? — спрашивал я.

— Ах, я так мало знаю его. Ах, он ведет себя так непонятно. Иногда я думаю так, иногда совсем наоборот.

— Ну, так подожди, проверь себя…

— Ждать и ждать! Сколько же ждать! Дни бегут… Я еще хотела спросить…

Но тут Он показывался на горизонте, надо было срочно бежать, чтобы попасться ему на глаза лишний раз. Заметит ли, подойдет ли, как себя поведет, что скажет?

Какие тут разговоры о зиме, зимней спячке, домах, очагах? «Он посмотрел, Он не посмотрел, Она отвернулась, Она вздернула носик». И на все один ответ:

— Дни бегут, молодость уходит!

К середине июня пары распределились, страсти угомонились, пришло время думать о будущих детях. Тогда я опять приступил со своими проектами. Планета приближалась к своему перигею, становилось все жарче, растительность начала подсыхать, все труднее стало находить сочные корешки, не только деликатесные глянцевито-сиреневые. Там где прежде девочки выкапывали целые охапки, теперь могучие мужья находили три-четыре штуки, и те относили голодным возлюбленным.

Я и предложил самое насущное: устроить всеобщую уборку урожая, корешки высушить и сложить в погреба на зиму… часть же высадить во влажный ил у реки. В пойме еще сохранилась влажность.

Короче, решил я обучить земледелию беспечный народ. И земледелию и запасливости. Ведь без основательных закромов не смогли бы они пережить четырехлетнюю зиму.

Замужние Розы и Мимозы охотно откликнулись на мой призыв («Прекрасно, прелестно, так предусмотрительно, гениально!»)

Правда, сами они не взялись за лопаты, но мужей послали, не принимая никаких отговорок. Те оказались способными землекопами, выкопали достаточно вместительный погреб за каких-нибудь два дня. Кстати, их очень удивила мерзлота, встреченная на глубине. Я так и не убедил их, что не я сотворил лед летом с помощью волшебства. Не поверили, что холод остался от зимы. «Зима же так давно была», — твердили они. Итак, за два дня был выкопан вместительный погреб, еще за три дня мы заполнили его вязанками корней. Затем я отправился к реке выискивать места, пригодные для упрощенного земледелия без пахоты, такого как во влажных тропиках: ткнул палкой в ил, сунул в дырку зерно, прорастет…

Подыскал я прекрасные заливные луга. А когда вернулся, заглянул в погреб: как там мои посевные корешки?.. Все разворочено, все разворовано, остатки раскиданы, затоптаны.

— Убей меня! — сказал первый же пойманный вор. — Убей, но я не могу сидеть спокойно, когда жена хочет есть. На лугах уже нет корешков, а женщины не должны голодать, когда они ждут ребенка.

— Но они все равно будут голодать осенью. И потом умрут от голода зимой, не сумеют дожить до следующего лета.

— Еда еще будет. Будут желтые семена. Потом рыба пойдет.

Слушали они меня и не слышали.

— Рыбы хватит всем. Навалом будет рыбы.

Действительно рыбы было навалом. Нерест начался десятого июля по моему условному счету. Такого я на Земле не видал, только в исторических книгах читал, что подобное бывало на Дальнем Востоке. В реке не было видно воды, казалось, вся она запружена хребтами и плавниками. Рыбины перли вплотную, бок о бок во всю ширину реки, а в глубину на три ряда. На перекрестках им не хватало места; нижние выжимали верхних, те прыгали по спинам, захлебываясь воздухом, потом носом пробивали себе дорогу вглубь, выковыривая из потока другую неудачницу. Для ловли не требовалось никакого искусства. Наметив ближайшую самку (у самок чешуя была серо-голубая, у самцов с золотистым отливом), добытчики протыкали ее острой палкой и выбрасывали на берег. Напарники же их одним движением распарывали живот и руками перекладывали икру в плетеные корзины, обмазанные глиной. Туши швыряли на берег, их тут же растаскивали мелкие зверьки, похожие на крыс. Крысам швыряли эти беспечные великолепнейший балык.

Я возмущался, негодовал, я бранился, я орал. Я требовал немедленно перетащить всех рыб в погреб. Если всех унести невозможно, шесты поставить, на шестах вялить их. Меня подняли на смех. Я возмущался, мужи возмутились в свою очередь.

— Женам рожать скоро, им надо жир копить. Мы тут палки начнем втыкать, берег украшать, развлекаться, а у них детишки будут слабенькие. Дни-то бегут, время уходит.

— Дни потеряете, годы получите. Еубите же еду, драгоценную рыбу. Ваших же детей кормить. Не хватит…

— Хва-а-тит! Отцы были сыты, и внукам достанется.

— Я вам говорю: не достанется. Губите зря…

— Ну не будет рыбы, еще что-нибудь найдется.

Вот так они жили, так рассуждали. Все заслонял сегодняшний день. Не люди, поденки двуногие.

И ушли мы, оставив позади горы гниющей рыбы. Унесли только корзинки с икрой, жен подкормить перед родами.

Первенцы появились вскоре, примерно 20 июля, прежде всего у самых обольстительный красавиц, раньше вступивших в брак. Все-таки спешка невест имела некоторый смысл. Старшие дети успевали до осени обогнать других в росте, стать сильнее, больше запомнить. Главное: стать сильнее. В зимней спячке дети бессознательно жались в середину, где потеплее, выталкивая слабеньких последышей на край, там они замерзали иногда. У пчел в зимующем рое происходит нечто сходное. Там тоже наружные своими телами прикрывают от холода внутренних.

Впрочем, разница в возрасте была невелика: дней семьдесят. К началу августа все стойбище превратилось в сплошные ясли. Всюду вопили роженицы и мяукали новорожденные. И всюду метались растерянные мужья, и я метался вместе с ними, пытаясь применить жалкие сведения, почерпнутые из справочника для медицинских сестер, обязательную книгу в космической библиотеке.

В разгар круговерти пришло тревожное известие: неподалеку видели арров.

Я и раньше слышал это слово. Девочки пугали друг друга: «вот арры придут, тебя заберут». Тогда я подумал, что арры — это своего рода буки, нечто мрачное, страшное, неопределенное и несуществующее, но крайне необходимое для воспитателей. Оказалось однако, что страшенные арры существуют на самом деле. Этимологически это всего лишь мужчины, мужи. Мужской и женский язык здесь несколько отличаются: женщины лю-люкают, а мужчины рырыкают. И вот среди рыкачей где-то на северо-западе объявился некий пророк, возвестивший тысячелетнее царство арров. Пророк этот проповедовал, что он сам и его помощники — «сверхарры» — для будущего ценнее, чем дети, поэтому женщины должны на зиму укрывать не своих детишек, а их — арров. Естественно, в своем отечестве этот пророк не был признан пророком, собственная жена ему выцарапала один глаз (жалко, что не два!). Однако в соседних племенах он нашел последователей. Развращала нестойкие мужские души его соблазнительная пропаганда. Так приятно было признать себя сверхценностью, поверить, что свою жизнь необходимо спасать в первую очередь. Собрав шайку головорезов, одноглазый сумел покорить соседнее племя, уничтожить всех мужчин и детей, заставил женщин спасать от лютого мороза своих поработителей. И людоедская идея арров удалась. Дружина их благополучно перезимовала, укрытая телами пленниц от мороза, проснувшись же, приступила к покорению очередного племени, чтобы обеспечить себе еще одну зимовку.

В общем угроза нависла над всем населением планеты. Убивая детей в завоеванных племенах, арры в конце концов могли обезлюдеть всю планету, в особенности, если у них нашлись бы подражатели.

А так просто было спасти всех: построить теплые дома и печи в них топить.

Пока же срочно надо было готовиться к отпору.

Снова собрал я мужчин и произнес зажигательную речь на рыкающем языке. Я предложил им организовать оборону, обещал новое сверхмощное оружие — всего лишь лук и стрелы. Не очень надеясь на рыкачей, собрал я и женщин, произнес еще одну речь на женском люлюкающем. Кажется, убедил и тех и, других. Мужчины разбились на отряды, начали упражняться со сверхоружием. Дозор был выслан на опушку леса и к реке.

Но на следующий день дозор вернулся. Беглец из соседнего разгромленного племени сообщил, что нас опасность миновала. Убийцы направились на север, где осень уже наступили и там, истребив детей, залегли на зимнюю спячку.

По правде сказать, я предложил жесточайшую, но по-моему, справедливую и необходимую меру — посоветовал организовать поход на север, вскрыть тамошнюю пещеру спячки, разбудить этих самых аррыев, судить их всенародно и, приговорив к казни, оставить связанными на снегу… так, чтобы раз и навсегда подражать им было неповадно.

— Да это же опасно, — сказали мои храбрецы. — Наверное, арры еще не совсем заснули. Проснутся и сражаться будут.

— Да это же далеко, — сказали другие мужи. — Холодно там. Мы и сами замерзнем по дороге. И наши семьи останутся без отцов, жены и маленькие дети. Нельзя бросать их без помощи на много дней. Дни-то бегут, уходит невозвратное время.

— Но ведь арры проснутся и на следующее лето, придут сюда, ваших же детей перебьют.

— Да не пойдут они сюда. Севернее пошли. Арры — нордическая раса, им прохлада привычнее. И на будущее лето пойдут севернее. Наших детей минуют.

— А если не минуют? Если соблазнит их долгое лето? Если присоединятся к ним южные племена?

— Там видно будет. Весна осени мудренее. Мука перемелется, все переменится. Пугаешь будущим летом, а в поход-то зовешь сейчас.

По-ден-ки!

Так на кровавом чужом опыте убедился я, что поденки мои, как и все разумные существа во Вселенной, на самом деле очень хотят жить, хотят жить долго, на преступления идут ради долгой жизни, но не на повседневный труд. Жаркое и щедрое сегодня заслоняет от них будущие беды. Даже и думать не хочется о зиме, неприятное вытеснено из сознания. Зачем расстраиваться заранее, настроение себе портить? Дни-то уходят, время бежит. Авось обойдется.

А холода между тем приближались. В августе стало заметно прохладнее. Мужчины скисли раньше жен, ползали как сонные мухи, то и дело прикладывались вздремнуть. Елицинии же и Гортензии, донельзя располневшие на чистой икре, уже не колючие, а обтекаемые, почти шарообразные, кудахтали над своими быстрорастущими цыплятками, обучая их ходить, обучая говорить и вдалбливая правила поведения на будущее лето: какие корешки сосать, какие выбрасывать, как венки вить, как рыкающих парней встречать. Как любить, рожать и кормить, как детей наставлять, от зимы укрывать — полную инструкцию на следующий цикл.

И не к сонным рыкачам, к активным мамам обратился я, взывая к их разуму и чувствам, просил пожалеть не только самих себя, детей малых. Всех по очереди заводил в ракету, демонстрировал, как славно греет мой электрический камин, как тепло в моей искусственной пещере, убеждал, упрашивал, умолял срочно взяться за постройку подобных искусственных пещер. Ну много ли домов требовалось для всех моих Ромашек и Маргариток? Десяток-другой. В тесноте, да не в обиде.

Но бывшие Фиалки и Незабудки, а ныне матроны, некогда так восторженно кричавшие: «Ура, ура, ура! Будем жить много раз», теперь пренебрежительно кривили толстые губы:

— Старый ты человек, больше нас живешь, а ничего в жизни не понимаешь. Некогда нам фантастическими домишками развлекаться. Детей учить надо. Время-то не стоит на месте. Дни бегут.

— Но в домах времени будет сколько угодно.

Не верили:

— Будет ли, нет ли? А дети растут сегодня.

— Но вы хоть распределитесь: одни пускай за детьми смотрят, другие — дома строят.

— У чужой мамки дитя без глаза. Не досмотрят, не доскажут. Детям все объяснить надо. Своим не поленятся долбить, для чужих рот лишний раз не откроют.

Примерно 28 августа по моему климатическому счету состоялся последний разговор. Отмахнулись:

— Экий назойливый ты старик! Последние дни идут, бабье лето. Надо же отдохнуть, погреться в останние часы. Ну что ты нудишь со своими домами? Дай покой!

А дня через четыре, как только первый иней забелил камни, увидел я унылое шествие. Племя шло хоронить себя. Матери несли сонных детей на горбу, отцы — на руках. Брели неторопливо, понурив головы, сами сонные и синеватые от холода. Как сейчас, закрыв глаза, вижу, как извивается черной змейкой мрачная процессия, ползет все дальше и дальше среди усохших стеблей, по голой равнине к темной стене леса, к суровой пещере зимнего сна.

Признаюсь, сопровождал я их. Предпочел бы остаться. Но как натуралист и наблюдатель обязан был видеть все детали. Видеть — видел, а описывать нет желания. Не по-человечески выглядело все это: безвольная, безропотная покорность, согласие на смерть без сопротивления. Быки на бойне и те тревожатся, чуя кровь, мычат и мечутся в поисках спасения. А эти брели, склонив головы, детей укладывали, сами укладывались беспрекословно… и замирали молча, засыпали навеки.

Тьфу!

А могли бы выстроить дома, могли бы очаги сложить, могли бы дрова заготовить. Могли! Еще неделю назад не поздно было. Все некогда и некогда, видите ли! «Детей кормить надо, детей учить надо, последние денечки идут, дай же отдохнуть, попользоваться, на солнце погреться. Время идет!»

Вот и ушло время.

Все это я пишу в звездолете, уже на обратном пути. Итоги подвожу, составляю тезисы будущих докладов, не только для ученых, цифры готовлю для проектов.

Выступать много придется, понимаю. Всем будет интересно послушать про планету легкомысленных поденок. Интересно будет, хотя нас — людей — не упрекнешь в легкомысленной близорукости перед лицом смерти. Мы — существа долгоживущие и неторопливо предусмотрительные. Успеваем сделать прогнозы на будущее и приготовиться своевременно. «Человек — животное, предвидящее будущее», — такое читал я определение.

И еще есть одно определение, новое, рожденное уже в третьем тысячелетии: «человек — существо общительное и заботливое». Мы любим любить ближних и дальних, заботиться о них, помогать, выручать и спасать. Не сомневаюсь, что на Земле найдутся толпы желающих избавить моих поденок от ранней смерти. Надо продумать организацию постоянной экспедиции — этим я и занимаюсь.

Безусловно, будут и ленивые скептики, услышим мы голоса о том, что вмешательство в чужую культуру недопустимо, поденки привыкли к своему темпу жизни, счастливы по-своему, долгая жизнь выбьет их из колеи, сделает глубоко несчастными, они будто бы и сами жаждут скорой смерти, надо их спросить еще, хотят ли они выжить. Куча доводов, лишь бы палец о палец не ударить. Жду я такие разглагольствования и заготовил веское возражение: «Ведь арры-то не хотели замерзать, ради своей жизни чужие губили».

Нужна. Нужна постоянная и основательная экспедиция, нужна перепись населения, проекты типовых домов и поселков, расчеты запасов топлива, добыча его; инженеры нужны, учителя нужны, врачи нужны.

Нам и самим нужна экспедиция. Ради Земли.

Человек — существо предусмотрительное, а также и многостороннее. Разные дороги нам требуются: и туда, и обратно. Любое «наоборот» находит применение в технике. Где-то пыль вредна, а где-то и необходима, специальные распылители конструируются. Сопротивление в проводах пожирает массу энергии; инженеры ломают голову, как бы уменьшить потери на сопротивление. И ломают головы, как бы увеличить сопротивление в электрических печах, чтобы получить побольше тепла.

Быстролетящая жизнь ужасна, но изучение быстролетящей жизни пригодится, я даже представляю, где именно.

Вот вернусь я на свою постоянную работу и, как водится, перед началом квартала явятся ко мне лесозаготовители — лесогубители с картами, где крест-накрест перечеркнуты гектары. Скажут: «Мы — хозяйственники. Мы должны обеспечить ежегодно двухпроцентный прирост древесины для мебели, строек, поделок всяких, а также и для бумаги, чтобы вы, романтики, могли издавать свои поэмы о лесе».

А я скажу:

— Кто берет, тот и бережет. Давайте готовить постоянную экспедицию для изучения быстрорастущих лесов планеты поденок. Там деревья поднимаются за один сезон. Пусть и у нас будут такие. Весной сажаем, осенью рубим. Возле деревообделочных заводов древоплантации, а вокруг городов древние чащобы.

И с доктором своим представляю разговор. Конечно, за два года в космосе я не стал моложе. Воображаю, как будет он морщиться, рассматривая мои кардиограммы, энцефалограммы, рентгенограммы, генограммы, прочую грамматику. Морщиться будет, головой качать, причмокивать, твердить вздыхая, что старость закон природы.

А я скажу:

— Даже если старость и закон природы, старость в шестьдесят — не закон. Попугаи живут сто лет, дубы — пятьсот, секвойи — четыре тысячи лет, а деревья на планете поденок — четыре месяца. И сами поденки живут четыре месяца… но могут и ожить через четыре года, как это выяснилось на опыте жестоких арров. Так разберитесь же вы, медики, биологи, зоологи, геронтологи, какой там механизм управляет сроками наступления старости, сроками и отсрочками.

И еще один разговор будет у меня, с особенным удовольствием его смакую — доклад в просторной комнате, не три кубических метра на человека, у стола с белой скатертью, заставленной блюдами с домашними салатами и жарким, не кубики, тюбики и концентраты. И сочувствующая, но от заботливости невнимательная жена, будет прерывать меня, накладывая добавку, а быстроглазая дочка-егоза станет охать, конечно:

— Папка, как ты не побоялся один? Я бы со страху умерла.

А пальцы у нее меж тем будут шевелиться, мять хлебный мякиш, формируя фигурки.

— Опиши, папка, опиши во всех подробностях. Колючие плечики, колючие коленки? И венки, и гирлянды вместо платья? Я вылеплю их обязательно, твоих поденок. Я уже вижу их, я пальцами чувствую.

И надеюсь я, что не будет за столом четвертого лишнего: не очень молодого и очень чинного молодого человека с запонками на манжетах и прямым пробором от лба до макушки; терпеть не могу прямых проборов. Лично мне не хочется, чтобы у меня были глупые внуки. Уповаю, что дочь выполнила обещание, повременила с браком. В конце концов, двадцать шесть — не конец жизни. Надо дождаться настоящего человека, настоящей любви, даже если придется подождать годик-другой.

Любовь стоит того.

Люди умеют ждать и умеют искать терпеливо.

Не поденки же.

№ 2

Степан КаймановВозвращение

— Проклятье, — прошипел капитан Роджерс, когда под ногой жалобно пискнуло.

Он остановился посреди вспаханного поля и с кислой миной уставился на поношенные армейские ботинки. В глубокие царапины набились песок и мелкие камешки; кожа на когда-то новой обувке теперь местами свешивалась клочьями, словно шерсть с линяющего пса. Земля вокруг ботинок была влажная, рыхлая и черная. Настолько черная, что казалось — будто отсюда и до мохнатого леса простирается не поле, подготовленное к посеву, а просто тьма, устилающая поверхность.

Роджерс знал, что за тварь угодила под его тяжелый ботинок. К толстой ребристой подошве прилип фрикес — зверек, похожий на хомячка, только поменьше, с тонкой кожей цвета неспелого банана и удивительно тупой, как и многие представители этого мира. В зверьке еще теплилась жизнь, несмотря на расплющенное в лепешку тельце. Он тяжело сопел и в предсмертной агонии судорожно дергал лапками; черные глаза-бусинки глядели в ясное небо, отражая огненно-алый диск солнца.

Капитан вытер подошву о землю и, чертыхнувшись про себя, двинулся к лесной опушке, где в солнечных лучах грелись корабли. Словно гигантские птицы с широко раскинутыми крыльями, они сверкали оперением брони, поблескивали темными глазами иллюминаторов остроносой кабины и вонзали когти посадочных опор в податливую землю. Возле стальных птиц суетились люди — уставшие, в камуфляже, спешащие поскорее подготовить корабли к взлету, чтобы навсегда улететь из чужого мира, где многие, как и сам Роджерс, провели без малого три года. Были там и те, кто пробыл тут все пять лет — с самого начала войны. Например, полковник Смирнов, чей приказ — доставить верховного древня на Землю — надолго испортил капитану настроение.

Полковник стоял возле корабля Роджерса, прислонившись спиной к трапу, и разговаривал с кем-то из гражданских. Высокий, короткостриженный, с гладковыбритым лицом, в накинутом на плечи синем мундире и дымящейся сигаретой, зажатой меж пальцев левой руки; правая — висела на запыленной повязке, переброшенной через шею.

Смирнов бегло глянул на приближающегося капитана, а затем вновь уставился на пухлого собеседника, одетого в коричневые сандалии, просторные оранжевые шорты до колен и голубую сетчатую футболку.

Родждерс остановился в двух шагах от трапа, выпустил тяжким вздохом накопившийся «пар» и тоже закурил.

— Я вам обещаю, что завтра ни одного корабля тут не будет, — говорил Смирнов осипшим голосом. — А мое слово — закон. Не правда ли, капитан?

Роджерс нехотя кивнул. Он дал бы по морде всякому, кто усомнился бы в честности Смирнова, но этот же самый Смирнов обеспечил ему «чудесную» компанию весь полет, поэтому кивок вышел вымученным, словно бы сам Роджерс не верил в то, что подтверждал.

Тип в оранжевых шортах одарил капитана недобрым взглядом и отбыл, сильно размахивая при ходьбе толстыми волосатыми руками.

— Это что еще за хрен с горы? — поинтересовался Роджерс, как только незнакомец удалился шагов на десять.

— Колонист, — ответил полковник недовольно. Видимо, толстячок изрядно его достал. — Ничего не поделаешь, наше время прошло, теперь наступила их очередь. Думаешь, на чьем поле стоят наши корабли?

— То-то я смотрю, какой-то он нервный, — сказал Роджерс и, немного помолчав, спросил: — А древень уже там?

— Угу-м, — ответил полковник. — Пришлось несколько переоборудовать грузовой отсек. Для твоей же безопасности. Врачи накачали деревяшку всякой дрянью, поэтому неделю будет спать без задних, — он усмехнулся, — корней. Бумаги на его сопровождение ты получил?

— Так точно, — подтвердил Роджерс со вздохом. — Неужели не было других кандидатур?

— Были. Только я не уверен, что они довезли бы его в целости и сохранности. — Смирнов ткнул пальцем чуть левее корабля.

Роджерс пригнулся, чтобы из-под корабельного носа увидеть кому так не доверял полковник.

За кораблем, на большом сером ящике, обитом железом по краям, сидел, свесив ноги, лейтенант Бригз, известный своими кровавыми проделками. На его плече болталась проволока, сплетенная в овал, который был унизан сушеными языками древней. Ушей у врагов не было — только крохотные дыры, поэтому в качестве трофея десантники резали языки, напоминающие подгорелую треугольную отбивную. Хотя этим дело далеко не ограничивалось. Почти у всех пленных на коре можно было прочесть что-нибудь вроде «Здесь был Федя» или увидеть вырезанное сердечко, пробитое стрелой. Особой популярностью пользовались зверства под названиями «лейка», «дровосек», «садовник» и, конечно, «свечка». В последнем случае связанного врага вкапывали в землю, смазывали или поливали чем-нибудь горючим лохматую от листьев шевелюру, поджигали ее, а затем со смехом наблюдали, как полыхает его голова, выделяя вещество, похожее на воск.

— Теперь понял? — спросил Смирнов, стоило Роджерсу выпрямиться. — Не с ним же его отправлять. В лучшем случае останется древень без языка, и, сам понимаешь, кому он такой будет нужен. Извини, все корабли разведки задействованы.

Он вздохнул и затушил сигарету о край трапа, а затем почесал руку, обвитую запыленным бинтом от запястья до локтя.

— Все еще болит? — поинтересовался Роджерс для приличия.

— Нет, — ответил полковник. — Чешется, правда, страшно. Но кора уже отходит, — сказал он и в доказательство отколупнул выглядывающий из-под повязки кусочек. — Ты, кстати, сколько с нами?

— Три года. Три д-о-о-лгих года. Ровно столько я не видел жену и сына, — сказал Роджерс и, помолчав, с улыбкой добавил: — А еще я чертовски соскучился по черемуховому торту.

— Понятно, — кивнул полковник.

— Ну, как говорится, ни пуха ни пера.

— К черту, — произнес Роджерс мрачно.

Они пожали руки, и полковник нырнул под корабельный нос, в полутора метрах нависающий над землей. А капитан выбросил окурок и хотел уже было ступить на трап, как вдруг услышал знакомый звук. «Фрике, фрике, фрикс», — послышалось рядом.

Роджерс посмотрел под ноги и, естественно, увидел фрикеса. Зеленокожий зверек проскочил между расставленными армейскими ботинками. А дальше…

Капитан сам не понял, зачем он раздавил эту безобидную тварь. То ли потому, что напоследок хотелось сотворить какую-нибудь гадость этому миру, забравшему у него друзей, едва не погубившего его самого и воспитавшему ненависть ко всему растительному; то ли от гнева, который по-прежнему бурлил внутри из-за приказа Смирнова; то ли еще почему-нибудь. Но впервые за время пребывания в чужом мире Роджерс почувствовал приятное, чуточку ноющее облегчение — и с ним ступил на борт корабля…

Кто бы знал, с каким удовольствием капитан уселся за штурвал — словно новичок, впервые очутившийся в кабине настоящего корабля, а не симулятора из летной академии. Прохладный воздух, гоняемый кондиционером, фотография жены и сына, приклеенная к стеклу чуть выше приборной панели, и мягкое кресло, подстраивающееся под изгибы тела, — все это, подобно успокоительному, в считанные секунды избавило Роджерса от накопившейся злобы.

Он улыбнулся фотографии и радостным голосом вызвал диспетчера:

— Башня семь, это Грифон сорок три. Прошу разрешения на взлет.

Ответили без промедления, чему капитан совсем не удивился. Все-таки в том, что он вез верховного древня, были свои плюсы.

— Грифон сорок три, — хрипнули динамики, — взлет разрешен. Удачного полета.

Сквозь толстое стекло Роджерс посмотрел в небо. Казалось, именно от его взгляда корабли разлетелись в стороны, освобождая путь к гиперпространственным вратам, похожим на огромный вращающийся барабан, где вместо кожи ярко мерцала синева.

Пальцы привычно прошлись по панели управления, щелкая язычками тумблеров и мягко вдавливая подсвеченные кнопки.

— Домой, — прошептал Роджерс, вслушиваясь в шум двигателей. — Наконец-то домой.

Они жили в большом городе. В спокойном районе, в новом небоскребе, на тридцатом этаже. У них была хорошая квартира с широкими окнами, высокими потолками и просторными комнатами. В ней было все, о чем мечтали многие семьи, — от няни-робота до автомата, готовящего каппучино. Все… кроме него.

Сегодня она отпросилась с работы пораньше, чтобы испечь черемуховый торт на день рождения сына. Обычный черемуховый торт, который можно было заказать в любой кондитерской, не тратя понапрасну ни сил, ни времени — только несколько евро.

Но она вдруг решила приготовить торт сама, хотя ей, как всегда, было некогда, хотя ей так давно не приходилось этого делать, что было страшно — а получится ли? Так или иначе, ей внезапно захотелось помять тесто привыкшими к клавиатуре руками, растопить шоколад, чтобы полить им горячий торт, вспомнить запах домашней выпечки, вывести собственными руками поздравительную надпись из крема и воткнуть все десять свечей.

Несмотря ни на что, торт вышел славным. Нисколько не подгорел и пропекся со всех сторон; поздравительная надпись получилась на удивление ровной, словно была сотворена бездушным расчетливым автоматом, а не руками уставшей женщины. И сын, и его друзья, и их родители ели торт с большим удовольствием.

Вечером, когда гости уже разошлись, она, как обычно, зашла в детскую.

Солнце золотым диском падало к горизонту, наполовину прячась за сверкающим городским лесом из стекла, стали и бетона; корабли и аэромобили яркими птицами пересекали облачное небо; и где-то там, за его голубым куполом, в холодной бездне космоса, летел он.

Мать опустилась на детскую кровать и улыбнулась.

— И что это ты тут рисуешь? — с интересом спросила она, хотя прекрасно понимала, кто висит над серебристо-серым диском голографа.

— Это папка! — радостно воскликнул сын, щелкая кнопками пульта. — Это я для него нарисовал. Он приедет, и я ему покажу.

Полупрозрачный солдатик запросто уместился бы на ее ладони. Он выглядел так, как выглядят герои боевиков. Губы смыкались на кончике сигары, футболка цвета хаки обтягивала мускулистый торс, на широком ремне висел нож, штаны были заправлены в армейские ботинки, а руки сжимали серую длинную винтовку с красным огоньком лазерного прицела. На плече замер какой-то зверек. Не то хомячок, не то морская свинка, только почему-то лысая.

— Кто это? — спросила мать, указывая на неведомого зверька. На сей раз она и впрямь не знала, кого нарисовал ее неугомонный сын, который словно бы обзавелся моторчиком с тех пор, как сообщили о возращении отца.

— Мам, ты что, — удивился он. — Это же фрикес! Нам планетологичка про них рассказывала. Там, где папка, их много, — гордо заявил он, чуть тряхнр головой. — Злые-злые древни едят их, — почти шепотом пояснил он, точно открывая жуткую тайну, и со страхом добавил: — Живыми… Но ведь папка не позволит древням есть бедных фрикесов, да?

Мать кивнула. Ей хотелось спать. Крепко заснуть до утра. Семь дней назад сообщили, что наконец-то он возвращается. И каждый день стал тянуться так, как порой не тянулись месяцы.

— Тебе нравится? — спросил сын, глядя матери прямо в глаза.

Он ни на секунду не расставался с пультом, густо усеянным кнопочками всевозможных форм. И все еще что-то подправлял.

— Очень красиво, — сказала она уставшим голосом. — Я уверена, ему тоже понравится.

— Знаешь… — начал сын и осекся, слегка покраснел. — Брюс из соседнего дома сказал, что мой папа — оккупант и убийца.

— Значит, это с ним ты неделю назад подрался?

Сын нерешительно кивнул. Лицо его стало пунцовым от стыда.

— И прави… — теперь осеклась она. — Не слушай их. Твой отец — хороший человек. Он борется за нас, за то, чтобы у тебя было все самое лучшее.

— А он точно прилетит?

— Конечно, сынок. Обязательно прилетит. Только нужно еще немного подождать. Совсем чуть-чуть, — сказала она дрожащим голосом, посмотрела в небо и еле сдержала подступившие слезы.

Полковник не обманул. Древень очнулся строго на седьмые сутки, когда по расчетам до выхода из мрака гиперпространства оставалось полчаса.

В корабль словно врезалось что-то огромное, настолько сильно его качнуло.

«Началось, — огорчился Роджерс, покидая капитанское кресло. — Не мог проснуться на час позже».

Он взял винтовку и, пошатываясь в такт качающемуся кораблю, прошагал в грузовой отсек. Все это время пленник буйствовал не переставая, и успокоился лишь тогда, когда увидел человека.

Судя по содранной коре вокруг шеи, враг рвался не жалея себя и мог еще преподнести сюрпризы, поэтому капитан на всякий случай осмотрел толстое заградительное стекло — от пола до потолка, лишенное ручек, установленное намертво вместо прежней двери и пробитое стройными рядами дырочек, сквозь которые не пробрался бы и таракан. На стекле не было ни единой царапинки; оно надежно защищало Роджерса от могучего врага.

Древень был огромным. Пышная от широких листьев грязно-зеленого цвета макушка упиралась в высокий потолок; необычайно длинные и толстые корни ног несколькими витками схватывала цепь; еще одна — связывала сучковатые руки; а на мощной шее стальным воротником лежала изогнутая труба, приваренная к стене. Получалось, что шевелить враг мог лишь кривыми кистями рук и огромной головой, заросшей мхом до глаз, которые и размерами и формой напоминали два черных яблока. Ну, еще немного мог двигать корнями, собранными цепью в этакий хвост. Пол вокруг живого дерева был усыпан листьями, как земля в осеннем саду.

«Пожалуй, как раз такие особи легко рвали пополам тела десантников», — подумал Роджерс. Сам он занимался тем, что бомбил древесные города и поселения, часто бился с беспилотными и удивительно неуклюжими «жуками» величиною с аэромобиль, но никогда не бегал с винтовкой в руках по непроходимым лесам и зловонным болотам, поэтому вблизи видел только плененных древней.

Иногда ему приходилось забирать измотанных и раненых десантников. Именно от них он и наслушался историй о том, как зрелые древни рвали людские тела, словно игрушечные. Именно от этих бравых вояк впервые услышал о вирусе Дрейтона, или Лесной чуме, превратившей тысячи солдат в деревяшки. Наконец, именно из-за жестокости десантников был вынужден сопровождать врага, потому что с ними, соглашался Роджерс, древень и вправду вряд ли долетел бы в изначальном виде. Если бы вообще долетел.

— Чего шумишь? — спросил капитан, стараясь не показывать страх. Несмотря на толстое стекло, на то, что древень был надежно прикован, огромное живое дерево внушало не только отвращение.

Мох на скулах зашевелился, заиграл всеми оттенками зеленого в ярком свете лампы, и из дупла рта выкатился мокрый язык, совсем не похожий на те, что висели на плече Бригза.

— Дай мне воды, человек, — вполне внятно попросил древень. Хотя, конечно, этот скрипучий и шелестящий голос, словно сплетенный из звуков лесного шума, никак не мог принадлежать человеку, пусть и простуженному, пусть и с поврежденным горлом. — Мне нужна вода, — громко проскрипел древень и сплюнул, будто изъяснение на человеческом языке доставляло ему такое же отвращение, какое сам древень вызывал у Роджерса.

Впрочем, про отвращение капитан забыл, стоило ему только услышать человеческие слова, слетевшие с волнообразных губ древня. Где? Когда? Как враг сумел овладеть человеческим языком? Размышляя над этим, Роджерс вдавил единственную кнопку, установленную на стене в шаге от стекла.

Вода ударила сбоку, как из брандспойта. Тугая струя, словно бы желтая в искусственном густом свете, разбилась о темно-бурую, почти черную кору, потекла по ней ручейками. Зашевелились змейками корни, зашелестела листва под брызгами, а за стеклом захлюпало так, будто кто-то бежал по лужам.

Капитан немного подождал, после чего убрал палец с кнопки, и струя мягко опала.

Огромная лужа исчезала на глазах. Дергающиеся корни всасывали воду, точно сотни слоновьих хоботов. Листья, секунду назад качающиеся лодочками на волнах подтопленного отсека, теперь липли к полу. Он стал почти сухим, когда древень утолил жажду.

— Это хорошая вода, человек, — сказал он. К изумлению капитана, в голосе врага, чью цивилизацию уничтожили люди, не было ни ненависти, ни злости.

Роджерс непонимающе пожал плечами и осторожно опустился на пластиковую коробку, надеясь, что она его выдержит. Коробка тихо хрустнула, но, вопреки ожиданиям, не развалилась.

«Спятил он, что ли? — предположил капитан, с подозрением поглядывая на узника и чиркая зажигалкой. — Наверное, спятил. От уколов, от безнадеги, да мало ли по какой причине».

Сигаретный дым приятно хлынул в легкие, расслабляя тело. За стеклом гулко стучали капли, падающие с мокрой макушки; позвякивал цепью враг.

— Где ты научился так говорить? — спросил Роджерс, разглядывая тлеющую сигарету.

— Не только вы брали в плен, — ответил древень. — Троих ваших мы захватили в самом начале войны, и все эти годы они рассказывали мне о вас. О вашем мире.

Роджерс не переставал удивляться. Насколько он знал, враги убивали всех, в том числе и тех, кто сдавался. Ни в городах, ни в поселениях не находили пленных или мест, похожих на тюрьмы. Да и полковник Смирнов, перед тем как отправить десантников в бой, постоянно твердил им своим охрипшим голосом: «Пощады не ждите. Пленных они не берут!». А уж Смирнов…

— Не верю, — сказал Роджерс.

— Понимаю, мы же всего лишь «тупые деревяшки», которые ничего не смыслят в войне.

— А разве не так? Нам хватило пяти лет для победы. Невзирая на Лесную чуму, вашу физическую силу, необыкновенную способность к регенерации и огромную, — он ухмыльнулся, вспоминая бой с нерасторопным жуком, — флотилию, превосходившую людскую в четыре раза.

— Наш народ не был готов к нападению, — вздохнул древень. — В отличие от вас, мы никогда не воевали ни сами с собой, ни с представителями других миров. С рождения нас учили, что никто, кроме матери-природы, не имеет права забирать чужую жизнь. Все, что нам было нужно, давали лес, реки и горы — и только они. Мы ценили свою жизнь, любили наш дом и надеялись, что так будет всегда.

Разговор начинал интриговать капитана. Похоже, не зря в папке с грифом «Совершенно секретно» было указано: «Верховный древень». Однако как странно: в ней ничего не говорилось о том, что враг свободно владеет человеческим языком. Кроме того, что-то в узнике было не так. Слишком спокойно он говорил, слишком комфортно он себя чувствовал, словно и не был пленником, а сидел где-нибудь на поляне и вел задушевную беседу со старым другом.

Роджерс затушил сигарету. Ухмыльнулся:

— Знаешь, вашу планету рано или поздно все равно кто-нибудь захватил бы. Не мы, так другие.

— Почему?

— Потому что существа на ней безобидны, тупы и…

Красный огонек на потолке вспыхнул за секунду до предупреждения.

— Опасность! Опасность! Опасность! — разнесся по кораблю скрипучий голос бортового компьютера. — Обнаружен вирус Дрейтона. Возможна угроза жизни…

— Стоп, Миранда! — Роджерс вскочил с коробки. Мысли путались; в голове шумело от громкого голоса бортового компьютера. Корабль тонул в тревожном красном свете предупреждающих лампочек, как будто за иллюминатором взошло ярко-алое солнце. — Место обнаружения?

— Грузовой отсек, — ответила Миранда без промедления.

Капитан ожег гневным взглядом стекло, за которым своими жуткими губами, похожими на две огромные серые шевелящиеся гусеницы, улыбался враг. Это был не прежний тихий философ. От того древня не осталось и следа.

Теперь Роджерс увидел и чудовищную ненависть в блестящих глазах, и непонятное чувство какого-то удовлетворения — словно древень секунду назад уничтожил всех землян. Да, он явно упивался неизвестной победой — не то капитанским страхом, не то еще чем.

— Что это за фокусы?

— Сюрприз для людей, — ответил древень с усмешкой.

— Этого не может быть, — словно молитву прошептал Роджерс. — Тебя проверяли! Ты лжешь! — Он вскинул винтовку и нажал спусковой крючок.

Янтарно-желтый луч с шипением впился в стекло, заскользил по нему — тщетно. Оно даже слегка не оплавилось.

— Тебя должны были проверить! — закричал Роджерс.

— Меня и проверили, — захихикал древень. — Но семечко в моем желудке, наверное, не заметили. А пока я спал, пока мы приближались к Земле, оно росло, росло и росло, превращаясь в огромную бомбу, способную уничтожить всех людей на твоей планете.

— Чушь! Это невозможно. Вы никогда не владели таким оружием, иначе бы использовали его против нас.

Древень продолжал насмехаться над растерявшимся капитаном.

— Жаль, что мы создали его так поздно. Но это не единственный сюрприз, который я тебе приготовил, человек.

Древень истерически рассмеялся, а потом широко разинул рот. Капитан с ужасом увидел, как оттуда хлынуло угольно-черное облако мелких букашек, которые с писком ударились в стекло и… тонкими струйками потекли сквозь дырки. Как назло, в этот момент корабль нырнул в гиперпространственные врата, и густая сверкающая синева затопила каждый отсек.

Не видя ничего, на ощупь, словно слепец, Роджерс двинулся в сторону кабины. В непроглядной синеве без устали пищали и кусались, как комары, жучки из чужого мира; почему-то стремительно исчезал воздух, словно его кто-то откачивал, а ноги тяжелели с каждым шагом…

Корабль выбросило из врат, когда Роджерс уже нащупал знакомую спинку кресла. Только теперь, глядя на показатели приборов, на руки, покрытые коричневой сыпью, капитан понял, что с ним случилось. Почему собственное тело все меньше подчинялось ему. Почему он с трудом дышал, не в силах произнести и звука. Проклятые насекомые несли на своих жалах Лесную чуму.

Деревенея заживо, не сводя глаз с фотографии жены и сына, Роджерс упал в кресло. На раздумья времени не было: корабль на автопилоте несся к Земле.

Она часто смотрела в окно. Пристально вглядывалась в небо, кишащее летательными аппаратами, и замерзала бледной статуей у подоконника, уронив худые руки вдоль тела. Ее глаза то метались в поисках корабля с символом военного флота, то застывали, как у мертвеца, — жгли, буравили одну точку, словно старались заглянуть туда, за небесный купол. И со стороны могло показаться, будто женщина возле окна видит нечто такое, что не дано видеть другим. Но она просто ждала его. Всем телом, которое давно не знало мужских ласк, всем любящим сердцем и всей душой, израненной острыми когтями тоски и тревоги.

Иногда она тихо плакала, чтобы не услышал сын, иногда судорожно вздрагивала, заметив на корабельной броне орла, взгромоздившегося на круглый щит. А он по-прежнему не прилетал.

Сегодня ей не спалось. Время, казалось, остановилось вовсе. Она столько раз представляла, как он вновь переступит порог их дома, что близость этого момента едва ли не сводила ее с ума. Его так долго не было, что встреча с ним теперь представлялась иллюзией, сказкой — чем угодно, только не реальностью.

Она не понимала, почему так ноет сердце. То ли потому, что он близко, то ли потому, что чует какую-то беду, предупреждает о ней. Нет, никакой беды быть не может, — успокаивала она себя. Гнала прочь эту мысль, яростно гнала всякую тревогу, а сердце продолжало упорно ныть.

Так и не уснув, она поднялась и подошла к окну. Как подходила сотни, тысячи раз. За широким стеклом плыли аэромобили, светом фар вспарывая мрак; стальными соколами падали легкие корабли, подмигивая ей посадочными огнями; а небо! — оно было удивительным, словно сам Всевышний специально для нее сделал его таким чистым-чистым, заставил холодные огоньки звезд светить ярче обычного. И вдруг там, на черном небесном полотне, расцвел огненный цветок. Прямо на ее глазах распустился на миг, разбросал оранжевые лепестки, взорвался ослепительными искрами — и тотчас угас, пронзив хрупкое женское тело ледяными иглами ужаса. А ей показалось, что разорвалось сердце.

Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Потом тихо засмеялась, в мыслях обозвав себя дурой.

— Это не он, — сказала она себя, утирая слезы. — Конечно, не он. Он не может погибнуть. У него растет сын, у него есть я. Он… обязательно прилетит.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе:

Степан Борисович Кайманов родился в 1979 году в г. Абакане.

Окончил Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова по специальности «Учитель русского языка и литературы». В настоящее время работает над кандидатской диссертацией «Идейно-эстетические искания сибирских фантастов конца 20-го — начала 21 веков», исследуя творчество М. Успенского, Г. Прашкевича и А. Бушкова.

Рассказы, статьи и рецензии публиковались в журналах «Если» (Москва), «Реальный мир» (Москва), «Навигатор игрового мира» (Москва), «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «Меридиан» (Ганновер), «Вселенная. Пространство. Время» (Киев), «Порог» (Кировоград), «Шалтай-болтай» (Волгоград), «Магия ПК» (Санкт-Петербург), «Монитор плюс» (Барнаул), «Я» (Нью-Йорк), «Крылатый Вестник» (Минск), Penthouse (Киев) и в газетах «Просто фантастика» (Киев) и «Вечерний Петербург».

⠀⠀ ⠀⠀

Игорь ХаричевБудущее в подарок

Глава 1

— Где я? — спросил Питер.

— В больнице, — ответил один из тех, кто стоял рядом. Он, как и другие, был в белом халате, в белой шапочке. Но чувствовалось, что он здесь главный.

— Что случилось?

— На вас было совершено покушение. Не помните?

Да, он помнил. Он шел по старой Риге в направлении гостиницы, в которой остановился. Было за полночь. Он засиделся в конторе. Удалось раскопать интересные сведения. И вдруг рядом с ним остановилась машина. Он увидел вспышки в открытом окне передней дверцы.

— Помню, — проговорил Питер.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

Питер осмотрелся. Помещение было каким-то странным, незнакомым — громадные прямоугольные окна от самого пола, высокие потолки, стены из блестящего металла. То, что окружало его, не походило на больницу. Что это за место?

— Где я нахожусь?

— В больнице.

Он еще раз окинул подступающее к нему пространство.

— Какой сейчас год?

— Две тысячи пятьдесят пятый. — Карие глаза говорившего смотрели серьезно, уверенно.

Две тысячи пятьдесят пятый?! Вот почему такое странное нутро у этой больницы.

— Но как… — начал он и замолк.

— Вы были в коме пятьдесят лет. Благодаря последним достижениям науки удалось вернуть вас к жизни.

Пятьдесят лет. Полвека! Неужели так много? Питер почему-то верил — его не обманывают. Он грустно усмехнулся.

— Удивляюсь одному — как решились поддерживать мое существование целых полвека?

— Вы — сотрудник Интерпола. Пострадали при выполнении задания. Прежде за вас платили соответствующие межгосударственные структуры. А последние двадцать лет — ВБР.

— Что это — ВБР?

— Всемирное бюро расследований. Оно возникло на базе Интерпола.

Питер помолчал, осмысливая услышанное, и вдруг озабоченность вылетела на его лицо.

— У меня была жена, — прозвучало глухо. — И дочь.

— Мы уже выяснили. Ваша жена умерла в две тысячи двадцать первом году. Сожалею. Что касается дочери, мы не смогли проследить ее судьбу. Ей было двадцать три, когда умерла ваша жена. Знаем только, что она училась в Сорбонне, и более ничего.

Эти слова придавили его. Никого из дорогих ему людей не осталось?

— Отчего умерла моя жена?

Тот, кто говорил с ним, опустил на секунду глаза, потом вновь глянул на него.

— Затрудняюсь сказать, — несколько сконфуженно проговорил он.

— Вы не знаете? — усомнился Питер.

— Нет.

Похоже, он и вправду не знал.

— А мои родители, конечно, умерли?

— Да, ваши родители умерли вскоре после покушения на вас. Они были пожилыми людьми.

И вправду, родители были пожилыми людьми. Но Мария… Что случилось с ней? Питер глянул на говорившего с ним.

— Простите, кто вы?

— Я — член правительства. Министр информации. Отвечаю за информационное обеспечение граждан. Меня зовут Курт Зайдель.

Питер зачем-то еще раз посмотрел по сторонам.

— Я в Германии?

— Нет. Во Франции. В Париже. — Министр смотрел на Питера весьма доброжелательно.

— Но… почему мы говорим по-русски?

— Вы по-русски спросили: «Где я?» и тем задали язык разговора. — Мягкая улыбка не сходила с его лица.

— Вас должны снять для телевидения. То, что удалось вывести вас из комы, очень важно. Жители Земли должны узнать, что герой, жертвовавший своей жизнью ради всеобщего блага, вернулся к жизни и чувствует себя хорошо.

Питер попытался приподняться на кровати.

— Я встану.

— Нет-нет, не надо.

— Я чувствую себя хорошо, — попытался он убедить министра.

— Не надо. Лучше, чтобы вы лежали. В крайнем случае, полулежали. Пусть кровать изменит положение. Скажите ей то, что хотите от нее. Она слушается лежащего на ней.

Питер посмотрел вниз, на кровать — неужто с ней можно разговаривать?

— Хочу полулежать, — выговорил он.

В тот же миг верхняя часть кровати плавно приподнялась. Теперь ему удобнее было смотреть на стоявших перед ним людей.

— Не забывайте улыбаться, — продолжил министр. — Это служит подтверждением тому, что вы на самом деле чувствуете себя хорошо. Между прочим, благодаря телевидению существует реальная возможность отыскать вашу дочь. Если она жива, — а я надеюсь, что это так, — она увидит вас.

— А вдруг ее не будет около телевизора в этот момент?

Министр вкрадчиво улыбнулся.

— Жители Земли обязаны смотреть телевизор всегда, пока они бодрствуют. Это относится и к Лунной колонии.

— Там есть колония? — с удивлением спросил Питер.

— Да. Уже двадцать восемь лет. — Министр повернулся к стоящим рядом людям, проговорил, теперь уже по-английски. — Пригласите прессу.

Несколькими секундами позже двери открылись, в просторную палату стремительно вторглось человек двадцать — мужчин и женщин, одетых весьма пестро. Часть из них держала в руках небольшие приспособления. Питер понял — операторы.

Вся группа остановилась перед кроватью. А министр оказался рядом с Питером.

— Господа! — Министр поднял руку, требуя тишины. — Рад представить вам героя, пришедшего в себя после пятидесяти лет пребывания на грани смерти. Питер Морефф, господа, человек, рисковавший своей жизнью ради всеобщего блага. Вы можете задать господину Мореффу вопросы.

Молодая женщина, красивая брюнетка с вытянутым холеным лицом, обратилась к нему:

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф? — Голос у нее был низкий, хорошо поставленный, выговор явно оксфордский.

— Прекрасно.

— Вы помните, как на вас покушались?

— Да.

— Пожалуйста, расскажите нашим телезрителям.

— Я шел в направлении гостиницы, в которой тогда остановился. Было за полночь — я задержался отделении Интерпола. Улица была пустынной. И вдруг рядом остановилась машина. Черная, кажется, «БМВ». Я увидел вспышки в открытом окне передней дверцы.

— Где это произошло.

— В Риге, столице Латвии. Мы ловили там транснациональную банду преступников, которые обеспечивали доставку наркотиков из России в Западную Европу, торговали оружием.

Молодой, бойкий парень поднял руку, стараясь привлечь внимание.

— Господин Морефф, а тех, чью деятельность вы расследовали, поймали?

— Я этого не знаю.

Тут свое слово сказал министр.

— Их поймали, — уверенно заявил он. — Можете быть спокойны.

Еще одна женщина, постарше той, первой, подняла руку.

— Господин Морефф, скажите, пока вы находились в коме, вы как-то реагировали на проявления внешнего мира? У вас были какие-то видения?

— Нет.

— Какие у вас планы на будущее?

— Хотел бы продолжить работу по специальности.

Вежливые улыбки приклеились к лицам. Питер понял, что сказал опрометчивые слова — куда ему до работы в спецслужбах после пятидесяти лет пребывания в коме. Пока он лихорадочно думал, что еще сказать, министр пришел ему на помощь.

— Господа, спасибо за внимание. У вас еще будет возможность встретиться с господином Мореффым.

Та ведущая, которая первой задавала вопросы, вежливо проговорила:

— Господин Морефф, от всех жителей Земли желаем вам поскорее выздороветь.

— Спасибо, — сказал Питер.

Представители прессы покинули палату столь же оперативно, как и появились в ней. Питер посмотрел на министра.

— Господин Зайдель, вы сказали, что тех, кого я преследовал, поймали.

— Да.

— Вам удалось это выяснить?

— Я не имел возможности это выяснить. Но так должно быть. Зло не может остаться безнаказанным.

Питер промолчал, хотя ему не понравилось то, что он услышал. Зло необходимо наказывать. Только зачем врать?

Невысокий круглолицый мужчина в белом халате подошел к Питеру. Он держал какое-то небольшое устройство, напоминающее пистолет.

— Господин Морефф, вам надо имплантировать чип. — У него был приятный бархатистый голос. — Это необходимо для вашей безопасности. Сейчас такой чип имплантируется каждому из жителей Земли в младенческом возрасте. Это не больно.

— Зачем нужен чип?

— С его помощью можно легко найти любого, кто нуждается в экстренной медицинской или иной помощи.

Он дотронулся устройством до правого плеча Питера. Процедура и в самом деле не вызвала боли — небольшой укол, и все.

— Теперь вы — полноправный член общества. — С патетикой проговорил министр, перейдя на немецкий. — Добро пожаловать в наш мир. Он более комфортный для жизни, чем тот мир, который вы помните. — Министр сделал паузу, добрая улыбка украсила его энергичное лицо. — Чтобы вы быстрее привыкли к нынешней жизни, с вами некоторое время побудет доктор Андерсон. Она психотерапевт.

Его рука показывала на женщину, стоявшую рядом с ним. Она сдержанно кивнула Питеру.

— Здравствуйте, господин Морефф, — по-русски произнесла она.

— Здравствуйте, госпожа Андерсон. Вы знаете русский язык?

— Не слишком хорошо… Вы можете обращаться ко мне по имени — Линда.

— Спасибо. Я заранее благодарен вам за то, что вы готовы помочь мне адаптироваться к нынешней жизни. Подозреваю, что за пятьдесят лет мир сильно изменился.

— Вы правы.

Эта Андерсон была весьма симпатичной дамой лет под сорок — стройная, с вытянутым худощавым лицом и умными голубыми глазами. Скандинавское происхождение чувствовалось в ней.

— Ну, я вас покидаю, — нетерпеливо проговорил министр. — Но мы будем следить за вашими успехами. Будем информировать о них землян и жителей Лунной колонии. Всего доброго.

Вежливо кивнув, он удалился быстрыми шагами, увлекая за собой остальных людей. В просторной палате остались только госпожа Андерсон, доктор, делавший имплантацию чипа, и еще один мужчина в белом халате, молодой, смуглолицый.

— Как вы себя чуствуете? — спросил доктор.

— Хорошо. — Питер широко улыбнулся и предпринял попытку сесть на кровати. Это удалось ему после немалых усилий.

Ему хотелось двигаться. Опустив ноги на пол, он попробовал встать. И упал. Ноги совсем не держали его. Это было странно, обидно.

Доктор и тот второй, смуглый подняли его, вернули на кровать.

— Не удивляйтесь, — голос доктора наполняла снисходительность. — Пятьдесят лет без движения не могли кончиться другим. Мы поработаем над вашими мышцами. Прежде всего — вы. Но мы вам поможем. Современная медицина может многое.

Слова доктора звучали так многообещающе. Но некоторое сомнение возникло у Питера.

— Такое лечение, наверно, стоит недешево, — проговорил он.

— Вам не стоит беспокоиться на этот счет. — Доктор добродушно усмехнулся. — За вас платит Министерство информации.

— Зачем они это делают?

— Вы — хорошая новость. Торжество справедливости. Давайте приступим к восстановлению двигательных функций мышц.

— Давайте. Но, быть может, сначала познакомимся? Вы меня лечите, а я не знаю, как вас зовут.

— Да, конечно. Давид Кацав. Мой ассистент — доктор Мохамед Ашруни.

Ассистент, разворачивавший какой-то прибор, повернул голову и кивнул, как бы подтверждая — он и в самом деле Мохамед Ашруни.

Пижама была снята. Питер смущенно покосился на Линду — та отошла на несколько шагов и целомудренно смотрела в сторону.

Облегающие накладки были надеты на его ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Все нормально? — поинтересовался доктор Кацав.

— Да, — ответил он.

— Я повышу интенсивность.

Теперь его мучила щекотка в мышцах. Он терпел, хотя это было непросто. Лежал, стиснув зубы. «Надо же, испытание щекоткой, — говорил он себе. — Кто бы мог подумать… Две тысячи пятьдесят пятый год. Может быть, меня разыгрывают? Зачем? Просто, чтобы разыграть? Навряд ли… Я попал в две тысячи пятьдесят пятый год. Фантастика. Жаль, что Мария умерла. А Виктория? Мне так хотелось бы увидеть ее. Но кого я увижу? Я помню ее семилетней. А ей сейчас пятьдесят семь. Господи, моей дочери уже пятьдесят семь… Как я хочу увидеть ее…»

Не мог он представить дочь немолодой женщиной. Хотелось верить, что она осталась той, какой была полвека назад — веселой, бойкой девчушкой с короткой стрижкой. В пять лет она почему-то боялась качелей, и ему пришлось немало помучиться, чтобы приучить ее к этому развлечению. Зато в семь она качалась так лихо, что Питер боялся за нее.

Испытание щекоткой наконец закончилось. Доктор Кацав подошел к нему с небольшим устройством, приложил к предплечью. Питер ощутил слабый укол.

— Мы даем вам стимуляторы мышечной активности, — деловито пояснил доктор. — Все, можете отдохнуть. Вы хотите есть?

Питер, не думавший до того о еде, почувствовал голод.

— Да, — сказал он.

— Я попрошу, чтобы вам принесли еду. Пока что вам следует принимать жидкую пищу. Ваш желудок напрочь позабыл про твердую. Но мы снимем эту проблему. Мы вас покидаем на время.

Кацав и Аршуни удалились, а Линда поднесла к кровати странный прозрачный стул и села на него.

— Вы не устали? — спросила она.

Питер снисходительно усмехнулся.

— Нет.

— Вы должны учитывать, что сейчас ваше физическое состояние совсем не то, каким оно было накануне покушения, — тактично проговорила Линда. — Через некоторое время оно восстановится. Но пока что вам следует соблюдать осторожность.

— Спасибо за предупреждение. Вы правы. Я об этом не подумал. Но я на самом деле не устал. И готов потренировать свои мышцы.

— В этом нет необходимости. Процедуры весьма эффективны. А в промежутках лучше дать мышцам покой. Если вы не против, я хотела бы…

В этот момент двери плавно раскрылись, в палату въехал сервировочный столик, а следом за ним — странное белое создание с большими черными глаза ростом с человека. Питер догадался — робот.

Столик подъехал к самой кровати. Несколько плошек стояло на его поверхности.

— Ваш обед. — У робота был бархатный женский голос, говоривший по-английски. — Вы сами сможете поесть, или вам помочь?

— Попробую сам. — Питер привстал, занимая полусидячее положение.

— Пожалуйста.

Он получил матерчатую салфетку, в затем — одну из плошек и ложку. Что-то напоминавшее суп-пюре было весьма приятно на вкус. Питер съел все до последней капли. После этого к нему в руки попала плошка с овсяной кашей, жидкой, но вкусной, на молоке. Завершал обед апельсиновый сок, свежевыжатый, ароматный.

— Я прошу вас вернуть салфетку. — Робот протянул к нему руку с белыми пальцами. — Надеюсь, вас устроил обед?

— Устроил. — Питер кивнул с улыбкой. Странно было говорить с таким существом.

— Я прощаюсь с вами до вечера. Если только вы не позовете меня раньше.

Робот уехал, забрав с собой сервировочный столик. Проводив его насмешливым взглядом, Питер глянул на симпатичного психотерапевта.

— Вы что-то хотели спросить?

— Да. Мне важно побольше узнать о вас. Моя задача — сделать процесс адаптации максимально коротким. Вы англичанин?

— Я — британский подданный. Но мои родители были русскими. Я назван в честь русского деда. Питер по-русски звучит как Пётр.

— Вы хорошо знаете русский язык?

— Можно так сказать. — Помолчав, улыбнулся. — Достоевского читал в оригинале.

— Достоевского?.. — Она пожала плечами. — Это писатель?

— Да. Весьма известный за пределами России.

— Я такого не знаю.

Питер удивился, — Достоевский вышел из моды? — но не стал ничего более спрашивать. Он боялся проявить нетактичность. В конце концов, не каждый любит серьезную литературу.

— А книги остались? — спросил он.

— Да.

— Я имею в виду обычные книги, из бумаги.

— Остались. Есть любители читать по-старому. Но такие книги очень дорого стоят. Гораздо дешевле купить электронную книгу. При этом нет необходимости самому читать ее. Можно включить озвучивание, медленное или быстрое. Но даже такие книги менее популярны по сравнению с видеофильмами.

Это было знакомо. Телевизор, а потом Интернет начали вытеснять книги еще в те времена, которые помнил Питер. И потом, большинству людей свойственно предпочитать развлечение всему другому. Недаром британское правительство финансировало показ вечерами по основным телеканалам просветительских фильмов и телепередач, дабы население, прежде всего молодое, не слишком теряло нравственные ориентиры. За Великобританию Питер не беспокоился, а вот Россия… Он глянул на Линду.

— А что с Россией?

— Такая территория существует.

— Что значит, территория? А государство такое есть?

— У нас теперь нет государств. Есть самоуправляемые территории.

— Великобритания тоже самоуправляемая территория?

— Да, конечно.

— И Франция?

— Разумеется.

— А Россия. Она не распалась? Там дела шли не очень хорошо перед тем, как я попал в аварию. Существовала опасность катастрофы.

— Так оно и произошло. Там был кризис, Россия распалась на несколько частей. Пришлось вводить международные силы для поддержания порядка. Но последние лет сорок там все нормально. Стабильность и процветание, как и в остальных частях Земного шара. Есть самоуправляемая территория Россия, есть самоуправляемая территория Сибирь, есть самоуправляемая территория Дальний Восток.

Все это было странно слышать — самоуправляемые территории, новые границы. Что осталось? Питер глянул на доктора Андерсон.

— Вы не скажете, на каком языке разговаривают жители этих территорий?

— Всемирный язык — английский, — спокойно пояснила доктор Андерсон. — Но на территориях используется в качестве второго местный язык. В России и в Сибири это русский язык, а на Дальнем Востоке — китайский.

«Господи, там китайцы, — мелькнуло у Питера. — А что с этой громадной страной?» И тотчас прозвучал вопрос:

— Китай тоже самоуправляемая территория?

— Там, где было государство Китай сейчас несколько самоуправляемых территорий. Кажется, пять или шесть.

— Тайвань — одна из них?

— Да… Кстати, вы можете не беспокоиться насчет русского языка. Он весьма распространен в Западной Европе. В качестве третьего языка, а кое-где — и в качестве второго.

Питер с удивлением глянул на нее. Как это понимать?

— Вначале много русских приехало сюда из стран Балтии, где к ним относились не очень хорошо из-за оккупации этих стран Советским Союзом, а потом была большая волна эмиграции из России, когда там начались кризисные явления. Так что в Западной Европе давно живет много ваших соотечественников. Они стали ее неотъемлемой частью.

— Их нормально восприняли? — осторожно поинтересовался Питер.

— Вполне. На многих территориях русские помогли сохранить перевес христианского населения по отношению к мусульманскому, особенно в те времена, когда в значительной мере проявлялся мусульманский экстремизм.

— А сейчас он не проявляется?

— Да. Уже более тридцати лет мы не знаем этой проблемы.

Как сильно изменился мир. Сколько всего успело произойти. А Виктория? Чем занята она? Есть ли у нее семья? Дети? «А ведь ее дети — мои внуки. Им может быть уже за двадцать. Подумать только — у меня могут быть взрослые внуки…»

Его мечтательная улыбка вызвала вопрос:

— Вы что-то вспомнили?

— У меня могут быть взрослые внуки, — несколько смущенно проговорил он. — Понимаете, я не ощущаю, что прошло полвека. Мне странно, что им может быть больше двадцати лет.

Он все-таки устал. Прикрыл на время глаза.

— Хотите отдохнуть?

— Да, немного.

— Я вас на время оставлю.

Плавными шагами она прошествовала к выходу. Питер заснул сразу после того, как закрылась дверь за доктором Андерсон.

Глава 2

Его разбудили негромкие звуки. Доктор Кацав и доктор Ашруни готовили к работе прибор, тот самый, который уже применяли. Вновь была снята пижама. Облегающие накладки охватили ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Повышаю интенсивность, — сообщил доктор Кацав.

Питера опять мучила щекотка в мышцах. И опять он терпел. На этот раз процедура продолжалась дольше, чем прежде.

— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор Кацав, едва накладки были сняты.

— Нормально, — с легкостью ответил Питер. — Когда я смогу ходить?

— Через два или три дня. Если все пойдет так, как мы рассчитываем.

Ему казалось, два-три дня — чересчур много. Как выдержать столько? Им владело нетерпеливое желание поскорее покинуть эту палату, вторгнуться в большой мир, тот, который он совсем не знал, но который хотел узнать.

— Может быть, мне самому потренироваться? — Он смотрел на доктора Кацава с надеждой.

— В этом нет необходимости. Процедуры достаточно эффективны. Отдыхайте. Доктор Андерсон скоро придет.

Он вовсе не нуждался в докторе Андерсон. Ему хотелось побыть одному, поразмышлять о важных для него вещах. Как это — перенестись во времени? Он перенесся. На пятьдесят лет вперед. Правда, не материально, а в своем сознании. Какая разница. Все эти годы как бы не существуют для него. Он теперь в ином времени. Иная жизнь там, за пределами этой палаты, этого здания. Иные люди. Самое удивительное было в том, что он мог коснуться этой жизни, выйти за пределы этого здания, узнать этих людей, то, как и чем они живут.

Дверь пропустила в палату высокую женщину, двигавшуюся плавно, с достоинством. Доктор Андерсон подошла к нему, приветливое выражение покрывало вытянутое лицо.

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф?

— Хорошо… Линда, скажите, насколько нынешняя жизнь отличается от той, которая была пятьдесят лет назад? Я не про технику. Я про жизнь обычного человека. Чем он сейчас живет?

Снисходительно усмехнувшись, она села на стул.

— В этом вопросе я вижу ваше опасение перед тем миром, с которым вам предстоит познакомиться. Уверяю вас, люди не изменились за прошедшие полвека. Их волнует все то, что волновало раньше.

Питер смотрел на нее с некоторым сомнением.

— А что изменилось? К чему вы меня должны готовить?

— Изменился ритм жизни, объем информации, с которым сталкивается современный человек. Нагрузки сейчас более высокие, чем в ваше время.

— И как люди, справляются?

— Не всегда. Проблема — нервные срывы. И у молодых, и у тех, кто постарше. Для психотерапевтов много работы. — Ее лицо хранило спокойствие. — Как вы спали?

— Нормально.

— Что вам снилось?

— Не помню… Во всяком случае, ничего неприятного. Иначе бы я запомнил.

— Что-нибудь вас волнует?

— Да. Я хочу в туалет.

— Какие проблемы? Вызовем робота-медсестру.

Она повернулась к двери, которая тут же раскрылась, пропуская внутрь искусственное создание, призванное помогать больным.

— Господину Мореффу нужна помощь, — по-русски произнесла Линда. — Ему необходимо справить нужду.

— Будет сделано, — деловито проговорил робот, развернулся, выехал из палаты и через несколько мгновений появился вновь с больничной уткой в механической руке. Приблизившись к Питеру, он протянул свободную руку, схватил краешек одеяла, намереваясь поднять его.

— Не надо! — Питер смущенно улыбался. — Я попробую сам сходить. Где туалет?

— Там. — Робот показал механической рукой на одну из небольших дверей, расположенных сбоку.

Питер не без труда сел на кровати, свесил ноги, поставил их на пол.

— Вам не стоит этого делать, — услышал он голос Линды.

— Я все-таки попробую.

Опираясь руками на край кровати, он поднялся. И чуть не упал — его повело вбок, если бы не робот, Питер не удержал бы равновесие.

Он сделал несколько шагов. Как странно было ощущать ненадежность собственных ног. Робот помогал ему, плавно передвигаясь рядом. Так, через силу, опираясь на механическую руку, он дошел до аккуратного прямоугольника двери, собрался отворить ее, но дверь двинулась сама, открывая проход.

Его удивило убранство туалета: унитаз, раковина, стены — всюду был серебристый металл, весьма приятный на ощупь, не холодящий пальцев при касании. Кран, который включает воду сам, едва опускаешь руки в умывальник, Питер видел еще тогда, пятьдесят лет назад. А вот регулировки отсутствовали. Но едва он пробормотал в недоумении: «Как же сделать погорячее?», вода стала теплее. «Больше струю», — сказал Питер. И тотчас вода сильнее хлынула ему на руки. Кран понимал то, что ему говорят.

С не меньшим трудом Питер вернулся на кровать. Робот безмолвно следовал рядом, помогая ему. Лишь когда Питер лег на кровать, он проговорил скороговоркой:

— Вы — настойчивый. Это хорошо.

Питер с удивлением покосился на робота — он умеет оценивать поведение людей? Надо же!

— Где их производят? — теперь он смотрел на Линду. — В Китае?

— Почему только в Китае? Основные промышленные зоны расположены также в Индии, Бразилии, России. Кстати, можете говорить с ним по-английски или по-французски. Как вам удобнее.

— Да, — робот в момент перешел на французский, — можете говорить со мной на том языке, на каком вам удобнее. Я полностью к вашим услугам.

Постоянное упоминание о языках насторожило Питера. Он вновь перевел глаза на Линду.

— Вы столько внимания уделяете языкам.

— Еще бы. Этот век — гуманитарный. Образованный человек должен знать не менее четырех языков и на всех общаться свободно. Мы сейчас уделяем серьезное внимание истории. Знаем все основные религии. Мы стали немного другими, чем полвека назад. Но это в области знаний… Вам пора ужинать. — Она глянула на робота. — Необходимо подать господину Мореффу ужин.

— Никаких проблем.

Развернувшись, робот укатил к двери, скрылся за ней и довольно скоро появился вновь. Опять в ход пошли плошки.

Он еще не закончил есть, когда распахнувшаяся дверь впустила мужчину, весьма полного, но стремительного. Взгляд у него был нахмуренный, пронзительный. Приблизившись, он произнес по-английски:

— Давайте знакомиться. Карло Фацио. Я — заместитель директора Всемирного бюро расследований.

Он протянул руку, пожатие было энергичным. Опустился на стул, который пододвинула Линда. Карие глаза смотрели на Питера задумчиво.

Энергичность движений никак не вязалась с наступившей паузой.

— Как вы себя чувствуете? — проговорил он наконец.

— Нормально. Ходить еще не могу. А так — нормально.

— Ну… ходить вам еще рано. Голова не болит?

— Нет.

— Прекрасно… То, что вы помните момент покушения… это хорошо. — Взгляд стал особо пристальным. — А дело, которым вы там занимались, не забыли? То, ради чего вы находились в Риге, помните?

— Да. — Питер спокойно улыбался. — Помню.

— Тогда я прошу вас рассказать все, что вы помните. Вплоть до деталей.

— Пожалуйста. Но разве не осталось никакой информации в архивах?

— В том-то и дело, что никакой информации в архивах нет. И скорее всего, она туда не поступила. Из Риги. Пока что не знаю, по какой причине. В этом тоже предстоит разобраться.

— Вас интересуют события пятидесятилетней давности? — в голосе Питера звучало сомнение.

— Да. — Фацио хмуро помолчал. — Я пока что не хотел бы вдаваться в подробности.

Питер был тактичным человеком. Не хочет, и Бог с ним. Он вернул плошку роботу, уставился на серебристый потолок, решая, с чего начать.

— В две тысячи четвертом году была раскрыта международная преступная группа, штаб-квартира которой располагалась в Гамбурге. Торговля наркотиками, оружие, проституция, финансовые махинации. Полный набор. Они работали по всей Европе, распространяя героин, снабжая преступников стрелковым оружием, которое крали с заводов в Бельгии и Германии, поставляя русских девушек в испанские и португальские бордели, контролируя игорный бизнес в Германии, Голландии, Франции. Состав был интернациональный, но выходцы из России превалировали. Собственно говоря, по этой причине я и был включен в состав особого подразделения, которое создали тогда на временной основе. Проработав полтора года, мы добились успеха. Удалось арестовать и руководителей, и основных функционеров, и мелких исполнителей. Более сотни человек в разных странах. Из руководителей — Владимира Сайнакова, Михаила Вайнберга, Бориса Тишукова, Иохима Брюнинга и Эриха Куртиуса.

— С этими фактами я знаком, — спокойно сообщил Фацио.

— Тогда вам известно, что уже через полгода преступная деятельность была во многом возобновлена. Стало ясно, что существовал еще один центр, хорошо законспирированный, незаметный, который держал все под контролем, и, когда потребовалось, тут же приступил к восстановлению структур. Нам удалось внедрить своего агента в группировку, занимавшуюся отмыванием наркоденег. Очень скоро мы увидели, что многие ниточки ведут в Ригу. Более того, возникло предположение, что из Риги координируют и работу российских преступных групп, вовлеченных в наркотрафик, в незаконное производство оружия, в поставку девушек в публичные дома. И стало ясно, что представителю нашего особого подразделения необходимо ехать в Ригу, чтобы на месте развернуть работу. Этим представителем был назначен я. Мой приезд состоялся в начале мая две тысячи пятого. Я поселился в гостинице неподалеку от помещений Национального центрального бюро Интерпола Латвии. Об истинной цели моего нахождения в Риге знало четыре человека, включая руководство бюро. Для всех остальных сотрудников я был инспектором, приехавшим из Лиона выискивать недостатки в работе. А в гостинице я представился бизнесменом из Англии. Этакий скучный предприниматель средней руки, с утра до позднего вечера занятый делами.

— Вы не замечали слежки? — быстро проговорил Фацио. — Кто-нибудь пытался познакомиться с вами?

— Разумеется, я обращал внимание на тех, кто окружал меня. Никто не пытался познакомиться со мной.

Слежки я тоже не замечал. Никаких оснований для беспокойства не было.

— Кто непосредственно работал с вами?

— Двое. Ивар Звиедрис и Линард Калныньш.

— Что можете сказать о них?

— Нормальные ребята. — Неожиданно вспомнив о прошедших пятидесяти годах, он усмехнулся, добавил. — Были тогда нормальными ребятами. Знающими. Разве что несколько медлительными. Но это — национальная черта. Калныньш, пожалуй, опережал Звиедриса по аналитическим способностям, зато Звиедрис был дотошнее.

— А те двое, кто еще знал о вашей работе? Это начальник бюро и его заместитель?

— Совершенно верно. Юрис Ясинкевич и мой тёзка Петер Бир-кавс.

— Простите, что я вас прервал. Продолжайте.

Несколько мгновений потребовалось, чтобы вернуть мысль в прежнее русло.

— Нам удалось выйти на явный след. Прежде всего в поле зрения попала фирма, занимавшаяся транспортными перевозками, под названием «Балтике цельс», что в переводе с латышского означает «Балтийский путь». Хозяин, латыш по национальности, похоже, был подставным лицом. Фамилию точно не помню. Кажется, Мелнайс. Самая любопытная личность — его заместитель Андрей Володин. Человек с уголовным прошлым и уголовными повадками. Но он скорее поставлен присматривать за Мелнайсом. Частые звонки в Москву, партнерам из компании «Международные перевозки». Разговоры деловые, на тему поставок. Но странное дело: в ряде случаев машины из Москвы в указанные сроки не приходили. Объяснение одно — в этих случаях под видом перевозок сообщали другую информацию. Потом мы взялись за переписку по Интернету. Много подозрительного, хотя всей информации расшифровать мы не смогли. Кроме того, мы вышли на банк «Финанс-Гарантия» и на охранную фирму «Стражник». Они работали в теснейшем контакте с фирмой «Балтийский путь». Разумеется, не только они. Однако, в данном случае их связывали помимо обычных партнерских и особые отношения. За всем стоял хозяин банка «Финанс-Гарантия» Леонид Коган. Фигура весьма импозантная, значимая в масштабах Латвии. Он прикормил некоторых высокопоставленных чиновников. Но я весьма скоро пришел к убеждению, что Коган несамостоятелен в той части своей деятельности, которую он тщательно скрывал. Нити шли в Москву. И, по-моему, на очень высокий уровень. Я написал доклад, итогом которого было предложение подключить к работе российское бюро Интерпола. Я понимал, что это вряд ли поможет, если преступники сидят высоко. В этой стране коррупция на высоком уровне для закона недоступна… — Он хмуро улыбнулся — опять забыл о пятидесяти годах. Поправился. — Была недоступна. Это ее и сгубило… В тот вечер, когда я закончил отчет и шел в гостиницу, в меня стреляли.

— Так вы успели отправить его? — тут же спросил Фацио.

— Нет. Я собирался сделать это утром.

— А те, с кем вы работали… Они знали про отчет?

— Конечно, знали. Я писал его в бюро, в кабинете. Обсуждал с ними положения доклада.

— С Ясинкевичем тоже обсуждали?

— Нет. С ним не обсуждал. И с Биркавсом — тоже.

Фацио молчал с хмурым лицом, карие глаза были устремлены куда-то вниз. Потом он глянул на Питера.

— То, что вы рассказали, очень важно. — Подозрение появилось в его взгляде. — Вы не устали?

— Хотел бы сказать «нет». Но если честно, устал.

— Сейчас я уйду. — Он замолчал с таким видом, словно пытался принять решение. Потом проговорил. — Вы не должны удивляться, что я пришел к вам вечером. В дневное время каждый мой выход из кабинета привлекает внимание. А мне хочется, чтобы как можно меньше людей знало, что я побывал у вас.

После таких слов Питер невольно посмотрел на Линду. Фацио правильно понял его взгляд. Слабо усмехнулся.

— Доктора Андерсон можете не бояться. Она — один из лучших агентов, которые работают лично со мной. Пока она рядом с вами, я за вас спокоен. До свидания.

Стремительным шагом преодолев пространство до двери, он исчез. Питер глянул на Линду.

— Так вы, оказывается, не психотерапевт?

— Я — дипломированный психотерапевт. Закончила Сорбонну. А вам пора отдыхать. Что-нибудь хотите?

— Да, — с озорной улыбкой выговорил он. — Поскорее увидеть мир, который за этими стенами.

— Это не зависит от меня. — Линда смотрела на него спокойными глазами. — Робот останется рядом с вами. Если что, он поможет. Вы не против?

— Нет.

— Всего доброго. Утром я вернусь.

— До свидания.

Они остались вдвоем — Питер и робот, замерший у изголовья. Глядя в потемневший потолок, Морефф размышлял о том, что с ним случилось. Этот прыжок во времени он понимал, он верил, что его не обманывают. И все-таки ощущение чего-то неестественного не покидало его. Он еще не свыкся с тем, что за окном две тысячи пятьдесят пятый год, вторая половина двадцать первого века. Другое время, другие люди. Другая жизнь.

«Господи, — думал он. — Я попал в мир, которого не знаю, в котором совсем чужой. Я — анахронизм. Что мне здесь делать? Смогу ли я стать своим? И, пожалуй, самый главный вопрос: хочу ли я жить в этом мире?.. Он так разительно отличается от того, который мне знаком. Дело не только в роботах и всемирном правительстве. В нынешнем мире нет России. Столь важной для меня страны. Какие-то самоуправляемые территории. На Дальнем Востоке — китайцы. Зато в Европе — русский язык. Непонятно, как относиться ко всему этому?.. Какое мне дело до России? Я родился и вырос в Англии. Но я — русский. Мои родители русские».

Отец Питера Олег Морев стал невозвращенцем. Он был родом из старой театральной семьи, закончил балетную школу, танцевал в Большом в кордебалете. Ненавидел советскую власть, потому что знал от отца и деда многое из того, что не знало большинство советских людей — о том, как пришли к власти большевики, о том, что они творили в Гражданскую войну, о репрессиях, которые начались задолго до тридцать седьмого года. Он тихо ушел из гостиницы, когда они были на гастролях в Лондоне. Попросил политического убежища, но воздержался от каких-либо громких заявлений, к которым его склоняли. Он ненавидел ту власть, но любил Россию. Эту любовь ему удалось передать Питеру.

Его мать была младшей дочерью штабс-капитана Белой Армии Петра Зеленина, бежавшего, как и многие, из Крыма, успевшего пожить и в Дании, и во Франции, но потом осевшего в Англии на должности банковского служащего. Во Франции он встретил свою будущую жену, дочь князя Бутурлина. Князь к этому времени тоже был в стесненных обстоятельствах, поэтому с радостью отдал дочь за небогатого в прошлом дворянина. Дед, любивший своих детей, смог дать им хорошее образование.

В семье Питера говорили на русском. Мать уделяла много внимания тому, чтобы он читал русские книги, не только литературу, но и историю. Любые гастроли из Советского Союза были предметом их благожелательного внимания. Вот почему он прекрасно знал язык и говорил, в отличие от многих выходцев из России, без всякого акцента. Как, впрочем, и по-английски.

С дедом он виделся довольно часто. Когда Питер был подростком, они гуляли в Гайд-парке, а позже, когда Питер вырос, ходили в паб выпить пива. Дед любил его. Московского деда Владимира Морева Питер так и не увидел — тот умер в конце девяностых, незадолго до того, как наступили новые времена, и в Россию стало можно ездить. Питер отправился в Россию вместе с отцом в девяносто втором. Их встречала бабушка, Анна Сергеевна. Она была совсем старенькой. Заплакала, впервые увидев Питера. Москва поразила его своей красотой и запущенностью. Питер гулял по старым улицам с таким чувством, словно бывал здесь прежде, словно вернулся в этот город после долгого отсутствия. Бород, столь не похожий на Лондон, не казался ему чужим.

«Я — русский, хотя вырос в Англии, — размышлял он, по-прежнему глядя в серебристый потолок. — Тот язык, на котором мне легче думать, русский. — И тут странный вопрос явился к нему. — Что такое Россия? Еде она? Это земля? Это язык? Это люди? Это история? Что именно? Евреи не уберегли свое древнее государство, но в течение двух тысячелетий сохраняли свой народ, культуру. И наступил момент, когда Израиль возродился. А вот греки и болгары утеряли свой облик, стали похожи на завоевавших их турков, но сохранили, помимо территории, веру и культуру. Зато албанцы и прежний облик утеряли, и веру сменили, превратились в мусульман. Выходит, перестали быть албанцами? Нет Албании? Есть. Это другая Албания, чем могла бы быть. Но кто об этом сожалеет? А Британия? Бритов еще Бог знает когда вытеснили во Францию, Британию уже больше тысячи лет населяют англосаксы, которые гордо именуют себя британцами. Ну и что?.. А если сформулировать так: Россия — это страна, где говорят по-русски. Но это ничего не дает. Оказалось, что сейчас во многих странах Европы говорят по-русски. Значит, там Россия? Отчасти, да. Но лишь отчасти. Можно сформулировать условие жестче: Россия — страна, где говорят только по-русски. Но в России никогда не говорили только по-русски. Там уйма народов со своими языками и традициями… Что такое Россия? Непростой вопрос. Во мне она жива. И еще во многих русских. Но этого мало. Должна быть территория. Пусть даже самоуправляющаяся. Территория…»

Питер не заметил, как заснул.

Через какое-то время его разбудил шум. Он открыл глаза. Робота рядом с ним не было. Питер повернул голову. Робот стоял подле выходной двери. И никого более.

— Что-нибудь надо? — раздался приглушенный голос робота.

— Нет, — выговорил Питер, опустил голову на подушку и тотчас уснул.

Глава 3

Проснувшись, он увидел Линду. Она сидела рядом с кроватью.

— Доброе утро. — Ее лицо было привычно спокойным. — Как вы спали?

— Прекрасно. — Питер ухмыльнулся. — Мне надо в туалет.

— Идите. Вы уже освоили этот маршрут.

Робот немедленно подъехал к нему, помог подняться, пройти до туалета. Вернувшись в палату, Питер вспомнил о коротком пробуждении посреди ночи. — Линда, а что за шум был… даже не знаю, в каком часу?

— Маленькое происшествие, — ровным голосом отвечала она. — Неизвестный пытался проникнуть в палату. Но, увидев робота, ретировался.

Питер усмехнулся.

— Его напугала железка?

— Эта железка одета в кевлар, стрелять в нее бесполезно, а хватка у нее мертвая — схватит за руку, не вырвешься. К тому же, она делает видеозапись происходящего. Так что этот неизвестный поступил правильно.

Выходило, что робот — не только заботливая нянька, но и надежный охранник. Питер покосился на творение разума с довольным видом.

— А что показывает видеозапись?

— Человека, заглянувшего в вашу палату и тут же отпрянувшего, как только он увидел робота. Лицо получилось плохо — расстояние большое, и человек все время в движении. Ясно только, что это мужчина. Кроме того, если его проход в это здание не обратил на себя внимание, у него есть право на вхождение сюда. Так что либо он — сотрудник ВБР, либо работает в госпитале.

Питера это сообщение ничуть не насторожило.

— Какой-нибудь санитар проявил любопытство. Но, увидев робота, испугался.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Уже провели анализ дверной ручки с целью определить ДНК человека, открывавшего дверь. Результат отрицательный. Скорее всего, он был в перчатках. Санитары в перчатках по зданию не ходят. И потом, сейчас эту работу, как и работу уборщиков, выполняют роботы.

Получалось, что все серьезнее, чем он подумал. Тем не менее, улыбка выскользнула на его лицо.

— Моей жизни угрожает опасность?

— Думаю, да. — Ее лицо хранило серьезность. — Но мы изначально учитывали данный фактор.

«Учитывали данный фактор? — выхватил слова его мозг. — Что это означает? Что мой возврат к жизни через полвека — некий проект? Я — подопытный кролик? Или приманка? Очень интересно…»

Питер думал о том, как половчее сформулировать вопрос, но тут дверь открылась, в палату вошли Давид Кацав и Мохамед Ашруни. Приветливо поздоровались. Кацав приблизился к Питеру, а его ассистент начал разворачивать свой прибор.

Пижама была снята. Питер в некотором смущении покосился на Линду — та не стала даже отходить, отвернулась и смотрела в сторону.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Кацав.

— Неплохо. Я уже ходил. В туалет. Вчера. И сегодня.

— Да? — удивленно спросил доктор и повернул голову к Линде.

— Ходил, — подтвердила она.

— Вы у нас молодец. — Доктор опять смотрел на него. — Похвально, что вы можете заставить себя, но это не отменяет наших процедур.

Облегающие накладки вновь были надеты на его ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Все нормально? — поинтересовался доктор Кацав.

— Да, — ответил Питер.

— Повышаю интенсивность.

В очередной раз Питера мучила щекотка в мышцах. Он терпел, стиснув зубы. «Обычное испытание щекоткой», — говорил он себе.

На этот раз процедура продолжалась еще дольше, чем прежде.

— Как вы себя чувствуете? — доброжелательно спросил доктор Кацав, едва накладки были сняты.

— В данный момент прекрасно.

— А до этого? — тень тревоги мелькнула в карих глазах доктора.

— До этого — не очень. — И добавил после паузы. — Слишком щекотно.

— А-а, — понимающе протянул доктор.

После ухода Кацава и Ашруни Питер завтракал. Робот вновь кормил его специальной пищей в плошках, чересчур пресной. Питер не собирался роптать — докторам виднее, что для него сейчас лучше.

Завтрак был закончен. Питер устроился поудобнее, посмотрел на Линду хитрым взором.

— Что за проект осуществляется, в котором участвуете вы. И я.

Она задумалась. Вытянутое лицо хранило спокойствие.

— Дело не в проекте, — наконец проговорила она. — Есть проблема, которую может помочь решить ваше возвращение. Вот и все.

— Но я не имею права знать об этой проблеме? — тут же спросил Питер.

— Все упирается в секретность.

— Судя по всему, я играю важную роль в решении этой проблемы. И при этом я не должен знать, в чем она состоит? Не говоря уже о моей безопасности.

— Мы позаботились о вашей безопасности.

— Сообщив на весь мир?

Вновь последовала молчаливая пауза.

— После ночного происшествия число барьеров охраны увеличено.

— Это успокаивает, — насмешливо произнес он. — И все-таки, может быть мне стоит знать правду?

— Я поговорю с мистером Фацио. Только он в состоянии решить данный вопрос.

Питер готов был подождать. Но его любопытство рвалось наружу.

— Зайдель, министр информации, говорил о правительстве.

— Да. О всемирном правительстве.

— Вот как? На Земле уже есть всемирное правительство. Любопытно. Значит, все вопросы решаются в масштабах планеты?

— Да.

— Это похвально. В конце концов, Земля не так уж и велика. Правда, в начале века столь несложная истина принималась немногими… Если есть всемирное правительство, должен быть и всемирный парламент.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону — так она поступала частенько.

— Всемирного парламента нет.

— Почему?!

— Всемирный парламент не нужен. Благодаря новым технологиям парламент — все население Земного шара. Это уже не представительная, а прямая демократия. В любой момент, если есть необходимость, граждане планеты высказываются в пользу того или иного решения. Причем, все в высшей степени демократично. Перед голосованием выступают защитники позиций: «за» и «против». Потом голосование определяет волю большинства. Так что парламент не нужен. Всемирное правительство призвано выполнять волю населения. Кроме того, есть референдумы по вопросам, решаемым в рамках самоуправляемых территорий, и референдумы на уровне округов, то есть counties. Соответственно, есть правительства самоуправляемых территорий и округов… — Она сдержанно улыбнулась. — Между прочим, в любой момент и вы можете стать защитником позиции. Вам следует быть готовым сказать что-либо существенное в пользу того или иного предложения.

Подобная перспектива его не пугала.

— Выступлю. Но прежде мне следует адаптироваться к новой жизни. Так что я продолжу мучить вас вопросами.

— Я к этому готова.

Питер усмехнулся.

— Меня очень волнуют самоуправляемые территории. Прежде всего те, которые возникли на территории России.

— Попробую решить эту проблему. — Она перевела взгляд на робота. — Включи нам экран, Интернет, карта Восточной Европы.

В тот же миг часть стены перед Питером засветилась, возникла красочная карта. Он увидел знакомые очертания границ. Центральная часть России сохранила северные и западные границы. На северо-западе она граничила с единой территорией, называемой Скандинавия, вобравшей в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Там, где прежде располагались Эстония, Латвия, Литва и Калининградская область, лежала теперь территория Балтия. Дальше располагалась Польша. Белоруссия входила теперь в состав России, граница которой на юге соприкасалась не только с Украиной, но и Северным Кавказом, вобравшим в себя Краснодарский край, Ставрополье и все национальные республики, входившие прежде в Россию. А вот на востоке граница нынешней России определялась некоторым образованием, названным Урал, и лишь за Уралом начиналась Сибирь.

«Собственно Россия, — размышлял Питер, — Северный Кавказ, Урал, Сибирь и Дальний Восток. Прежняя страна распалась на пять частей. При этом Дальний Восток теперь под китайцами. Такая вот картина».

— Вчера вы мне ничего не сказали про самоуправляемые территории Северный Кавказ и Урал. Надеюсь, там по-прежнему основной язык — русский?

— Да. Местный язык там — русский. — Смущение проявилось на ее лице. — Я говорила вчера в общих чертах. Простите, я не знала, что подобные детали имеют для вас такое значение.

«Ничего себе, детали…» — подумал Питер, но вслух ничего не сказал. Он вновь смотрел на карту. Столица нынешней России — Москва. Столица Урала — Екатеринбург, Сибири — Красноярск, Северного Кавказа — Краснодар, Балтии — Рига.

— Надеюсь, война в Чечне закончилась? — спросил он.

— Да. Но лишь после того, как туда были введены международные силы.

— А какой местный язык в Балтии?

— Русский.

Питер посмотрел на Линду с одобрением.

— Вчера вы поскромничали, сказав, что немного знаете русский. Вы хорошо говорите на этом языке.

— Спасибо.

— Откуда вы знаете русский?

Она помолчала, опустив глаза, опять глянула на Питера.

— Мой муж был русский.

— Вы разошлись?

— Нет. Он погиб, — сухо выговорила она. — Шесть лет назад. Он тоже работал во Всемирном бюро расследований. Его звали Игорь.

Питер ощутил неловкость.

— Простите мне мое любопытство.

— Ничего…

Питер помолчал, глядя на карту. Чересчур много информации свалилось на него. Как все это воспринять?

— Линда, я могу побыть один? — спросил он.

— Да, конечно.

— Вы можете вернуться к вашим делам на час или два.

Она помолчала в своей манере, потом проговорила:

— Хорошо. Я вернусь через два часа. Если я вам понадоблюсь раньше, скажите роботу, он свяжется со мной.

Оставив стул, она пошла к двери своим красивым шагом. Еще мгновение, и Питер остался наедине с роботом.

Вновь глядя на карту, он размышлял над тем, как относиться к тому, что он видел? Прежней страны, столь дорогой ему, больше нет. Но остались территории, на которых сохранился русский язык. Более того, русский язык продвинулся на запад. Разве это не важнее целостности территории? Потеряв целостность, Россия заняла большую площадь, чем прежде.

«Какую роль может играть целостность в условиях, когда действует всемирное правительство, когда жители Земли совместно решают все глобальные проблемы?» — подумал он. И тотчас у него возникло желание посмотреть, а что там в Америке?

— Прошу дать карту Северной Америки, — попросил Питер.

На стене появилась другая карта. Питер заскользил по ней взглядом… Самоуправляемая территория Аляска, Восточная и Западная Канада, Соединенные штаты Америки.

«Прекрасно! — сердито прокомментировал про себя Питер. — Россию разделили на пять частей, а Соединенные штаты практически не разделились. Подумаешь, самостоятельная Аляска. Вот что значит быть слабым. Россия была слабой. А все чиновники, тупые и алчные. Раскрали страну, истощили экономику. Население не выдержало нищеты, произвола, безысходности…»

Он регулярно читал сводки по России, которые готовились в штаб-квартире Интерпола в Лионе, изучал данный разных исследований. Ему хорошо была известна картина происходившего тогда, пятьдесят лет назад.

«Русские сами виноваты, — сумрачно думал он. — В России никогда не уважали закон. Ни при царе, ни при генеральных секретарях, ни после развала Советского Союза. В этом России всегда было далеко до Западной Европы. И я не знаю, как бы я жил в России…»

— У вас неприятности? — неожиданно прозвучал голос робота.

— Да, — сухо ответил Питер.

— Мне вызвать доктора Андерсон?

— В этом нет необходимости. То, что расстроило меня, произошло пятьдесят лет назад.

— Я вам сочувствую.

— Спасибо.

Робот подъехал ближе к нему.

— Вы не хотите пообедать? Уже время.

— Я согласен. Только сначала надо сходить в туалет.

Он сел на кровати, опустил ноги на пол, поднялся. Робот подставил ему руку. Направляясь к туалету, Питер с удовлетворением отметил, что ему гораздо проще идти, чем вчера. Если такая тенденция сохранится, через неделю он сможет бегать.

Покинув туалет, Питер не стал спешить с возвращением в кровать. Его заинтересовала соседняя дверь.

— Что здесь? — спросил он.

— Ванная, — невозмутимо ответил робот.

Питер сделал несколько шагов, открыл дверь. Перед ним было просторное помещение, вмещавшее большую ванную из серебристого металла, в углу стояла душевая кабина. Питер вошел внутрь, приблизился к раковине, выше которой располагалось зеркало. Ему не понравилось то, что он увидел — изможденное небритое лицо.

— Я хочу побриться, — проговорил он.

— Пожалуйста.

Робот нажал кнопку на стене, открылась дверца встроенной полки. Питер увидел все необходимое для бритья — бритвенный станок, пена, помазок. Сверху лежала электрическая бритва.

— Вас побрить? — спросил робот.

— Я сам.

С каким удовольствием он намылил себе щеки, взял в руку бритвенный станок. Чистая кожа оставалась там, где проходило лезвие. Он так увлекся, что не заметил, как ослабли ноги — они устали держать тело.

— Мне надо присесть, — сказал Питер.

Тотчас ему был подставлен стул, Питер опустился на него, отдохнул. Потом заставил себя подняться, закончил бритье. Еще раз осмотрел собственное лицо. Бритым он выглядел лучше.

Вернувшись в кровать, он принялся обедать. Поглощая пюреобразную пищу из неизменных плошек, он подумал, что не отказался бы от куска жареного мяса. Он любил постную свинину. Впрочем, не отказался бы и от стейка из говядины. И запил бы кружечкой пива. Он любил Гиннес.

Отобедав, Питер продолжил знакомство с современной географией. По его просьбе на стене появилась карта Европы. На месте Англии и Ирландии располагалась одна самоуправляемая территория под названием «Британия и Ирландия». Остались Германия, Франция, Испания с Португалией, Италия. На месте Бельгии, Нидерландов и Люксембурга появилась территория Бенилюкс. Дания вошла в Скандинавию, а Чехия, Словакия, Австрия, Швейцария, Венгрия образовали Центральную Европу. Вновь появилась Югославия. Сохранилась Греция. В состав Румынии вошла Молдавия.

«То, что англичане примирились с ирландцами — прекрасно, — заключил Питер. — Должен признать, что современное устройство Западной Европы удовлетворяет меня. Остальное придется принимать таким, каково оно есть…»

— А что там за колония на Луне? — спросил он, покосившись на робота.

— Она образована двадцать восемь лет назад. Главное предназначение — научные исследования и добыча полезных ископаемых. Там живет сейчас около тридцати тысяч человек. Ученые, инженеры, горняки. — На экране возникло изображение лунной поверхности. На переднем плане поднималось сооружение из темного металла, во многом напоминавшее средневековый замок. — Это обсерватория, кроме того, в этом сооружении расположены основные шлюзы и гараж луноходов. Лаборатории, служебные и жилые помещения находятся под лунной поверхностью. Так устраняется метеоритная опасность. — Слова робота проиллюстрировало изображение на стене: просторные помещения лабораторий, заполненные оборудованием и людьми в халатах; столовая с множеством столов, занятых людьми; тренажерный зал, гостиные и спальни в квартирах. — Кроме того, неподалеку от колонии находятся рудники. Рабочие ежедневно отправляются туда на пассажирских луноходах. Реголит доставляют грузовыми луноходами на склад. Регулярно грузовые ракеты направляются к Земле. — Питер имел возможность увидеть горняков, одетых в скафандры, луноходы, вздымающие колесами облака лунной пыли, работу в руднике, старт ракеты.

— А что такое реголит? — полюбопытствовал он.

— Так называют аморфный лунный грунт.

— И что за полезные ископаемые содержатся в нем?

— Прежде всего гелий-три, необходимый для термоядерной энергетики. За счет лунного гелия-три она и работает. А кроме того, руды, содержащие редкие металлы.

— На Землю возят оттуда руду?! — усомнился Питер.

— Возят.

— И это окупает себя?

— Полагаю, что окупает.

«В конце концов, какая разница? — подумал Питер. — Возят, и пусть…»

Входная дверь открылась. Робот совершил резкое движение, закрыв Питера от вошедшего, но тут же вернулся на прежнее место. Питер увидел Линду. Ее лицо отразило удивление.

— Вы побрились?

— Да, я побрился. Лично.

— Вам идет. В остальном все нормально?

— Нормально. Я узнал много интересного о нынешнем мире.

— Вы обедали?

Питер состроил мягкую ухмылку.

— Линда, я не маленький ребенок.

— Вы обедали? — упрямо повторила она.

— Простите, но какое это имеет значение?

— Мистер Морефф обедал, — раздался ровный голос робота.

Она села на стул около кровати, невозмутимо проговорила:

— Мне поручено отвечать за вас, и я буду отвечать за вас. — В ее голосе не чувствовалось вызова.

«Эта женщина умеет добиваться своего». — не без одобрения отметил Питер.

Следовало сменить тему. Он сказал первое, что пришло на ум:

— Я бы хотел посмотреть телевизор.

— Пожалуйста, — проговорила она и, глянув на робота, кивнула.

— Какой канал? — осведомился робот.

— Любой. Их много?

— Несколько сотен.

— Какой-нибудь из самых популярных.

Экран ожил, по нему забегали крепкие мужчины, преследуя друг друга, вступая в рукопашный бой. Двух минут хватило, чтобы понять — это боевик, заурядный, с обычной стрельбой и драками. Изменился антураж — здания, машины, одежды, — все остальное было известно Питеру.

— Еще какой-нибудь канал, — попросил он. — Из популярных.

И там шел боевик. Отличие в антураже практически оставалось незаметным. Тот же результат дало знакомство с десятком других каналов.

— Это все продукция Голливуда? — поинтересовался Питер, глядя на Линду.

Она кивнула. Питер помолчал, осмысливая увиденное.

— Но это — примитивная продукция. Я не думал, что людей будущего потчуют таким дерьмом.

Сколь внимательными стали ее глаза.

— Вы не правы. Никто их не потчует дерьмом. Люди хотят развлекаться. Каждый из них вынужден зарабатывать хлеб свой в поте лица. И каждый имеет право отдохнуть в свободное время. Люди не хотят напрягаться. Им надо расслабиться. Вот и все.

Питер покачал головой — нет. Он не желал принять такое объяснение.

— Наша европейская цивилизация давно стала развлекательной, потому что помимо работы, которая представляет собой суровую необходимость, все остальное время тратилось на развлечения. Жизнь как сплошное развлечение — идеал и цель многих. — Он чувствовал — нужны еще какие-то доводы. — Между прочим, в Англии, по крайней мере, в мои времена по телевизору в так называемый прайм-тайм, в районе восьми-девяти вечера основные каналы показывали интересные просветительские фильмы по астрономии, географии, физике Земли, археологии. Хозяева каналов делали это вовсе не из благих намерений — предприниматели всегда остаются предпринимателями. Они делали это потому, что британское правительство оплачивало им показ просветительских фильмов именно в самое популярное время. И делалось это для того, чтобы не разжигать в подростках и молодежи низменные инстинкты бесконечными сценами убийств и мордобоя, которыми переполнены боевики. Чтобы у них хоть что-то было в головах. Очень разумное решение. За одно это я уважал наше тогдашнее правительство. Надеюсь, на территории Британии и Ирландии до сих пор действует этот подход?

— Сейчас такое невозможно. Правительство не должно решать за людей подобные вопросы. Это касается любого уровня власти: всемирного, территориального, местного. Люди сами решают то, что касается их жизни.

— А если они плохо решат? — насмешливо спросил Питер.

— Это будет их решение, — невозмутимо ответила она.

— История дает массу примеров тому, что народ может ошибаться. Вспомните хотя бы Германию тридцать третьего года. — Спохватившись, что она его не поняла, Питер добавил. — Я имею в виду прошлый век, приход к власти Гитлера. Или, скажем, Россию начала двадцать первого века, где народ выбрал Путина. Кроме того, народом можно манипулировать. Этому есть тоже немало примеров.

Линда нахмурилась.

— В наше время не принято пренебрежительно отзываться о воле народа.

— Я говорю о прошлом, — с иронией продолжал он. — О том, что было давно. Хотя это повод… — Открывшаяся дверь пропустила в палату Ка-цава и Ашруни. Питер поспешил закончить фразу, — подумать о настоящем.

Неизменный прибор был развернут, накладки — наложены на руки и ноги. Нестрашная пытка щекоткой началась. Питер перенес ее, не выказывая никаких эмоций.

— Было щекотно? — спросил Ка-цав, едва процедура кончилась.

— Было.

— И вы не жалуетесь?

— Нет. Я и раньше не жаловался. Я сообщал вам информацию.

Доктор помолчал, потом задумчиво произнес:

— Мы сегодня дали максимальную интенсивность.

— Прекрасно. А я удивлялся, почему сегодня тяжелее терпеть, чем вчера?

— Потихоньку вам надо начинать двигаться.

— Я уже начал. Несколько раз ходил в туалет, правда, с помощью робота. Сам побрился в ванной. Слушайте, а давайте я сейчас на ваших глазах без посторонней помощи схожу в туалет. Мне туда хочется.

— Как вам будет угодно.

Питер сел на кровати, опустил на пол ноги, с усилием поднялся, сделал шаг, покачнулся, пытаясь сохранить равновесие. Тотчас рядом оказался робот, протянул руку. Питер бросил ему: «Не надо». Сделал еще шаг, еще. Он смог одолеть расстояние до туалета без посторонней помощи. Спустя минуту вернулся. Вид у него был торжествующий.

— Прекрасно, что вы стараетесь преодолеть себя, — похвалил его доктор Кацав. — Теперь отдохните. Нагрузка должна перемежаться с покоем. Все нормально. До завтра.

Он хотел повернуться, чтобы идти к выходу, но Питер опередил его.

— Подождите, доктор. Как вы можете говорить, что все нормально, если вы даже не знаете, как я себя чувствую. Вы не проверяли у меня состояние внутренних органов, не мерили давление, пульс, температуру.

Кацав сдержанно улыбнулся.

— Напрасно вы так думаете. Мы следим за всеми параметрами. Они, к счастью, в норме. Центральный компьютер снимает ваши показания ежеминутно — и когда вы спите, и когда бодрствуете. Чип, который вы получили, помимо прочего дает медицинские данные: температуру тела, частоту пульса, кровяное давление и еще множество параметров.

— Простите, доктор, я этого не знал.

— Теперь будете знать. До свидания, — вполне дружелюбно произнес Кацав, повернулся и направился к двери. Ашруни последовал за ним.

Проследив за уходом докторов, Питер посмотрел на Линду.

— Продолжим наш разговор. Как же быть тем, кто предпочитает интеллектуальное кино? Я, к примеру, люблю фильмы Питера Гринуэя. Вы знаете такого режиссера?

Вопрос ее ничуть не смутил.

— Я не знаю такого режиссера. Однако, думаю, что проблем у вас не будет. Архивное кино можно получить по Интернету и посмотреть самому. Кроме того, есть несколько телеканалов для интеллектуалов. Но все это стоит недешево.

— Почему?

— Немногие сейчас обращаются к такому кино или телеканалам. Чтобы окупить расходы, владельцы вынуждены поднимать цену. В то же время популярные телеканалы бесплатны, поскольку возмещают свои расходы за счет рекламы.

— Разве это подталкивает людей к так называемой массовой культуре?

— По-моему, главное в том, что существует возможность выбора. Но каждый делает его сам. — Нечто осторожное, тактичное появилось на ее лице. — У меня такое ощущение, что сегодня вам непременно хочется поспорить со мной.

Ее слова озадачили Питера. Он всего лишь отстаивал свою точку зрения, однако на самом деле можно было подумать, будто ему хочется поспорить с Линдой. Этакое глупое мальчишество. За кого она его принимает? Он уже давно излечился от подобной чепухи.

И о чем с ней разговаривать? Линда опередила его.

— Может быть, вы ощущаете страх перед тем миром, который за этими стенами и в котором вам предстоит жить?

— Я не ощущаю страха перед нынешним миром, — немедленно ответил он. — Я — взрослый мужчина, давно сформировавшийся. Я многого добился. Мне бояться нечего.

— Прекрасно, — констатировала она. — По-моему, вам пора ужинать.

Питер хотел сказать: «Если вы считаете, что пора, я уже голоден», однако вовремя сдержался. Опять она воспримет его слова как вызов. В итоге он состроил нечто неопределенное на лице.

Удалившийся на время робот привез неизменные плошки. Получив одну из них и ложку в придачу, Питер лукавым взором глянул на механическое существо.

— А для доктора Андерсон у вас не найдется еды?

— Не надо, — запротестовала она. — Я дома поужинаю.

— Вы туда попадете так нескоро.

— В больнице есть столовая. Схожу туда.

— Мне было бы приятно, если бы вы отужинали со мной. — Он вновь посмотрел на робота. — Найдется что-нибудь для доктора Андерсон?

— Думаю, я смогу кое-что предложить доктору Андерсон, — уверенно произнес робот.

— Не надо.

— Я привезу, а вы решите, как быть, — рассудительно заметил робот.

Он уехал и через минуту вернулся. На подносе были тарелка с нарезанным сыром, хлеб, чашка кофе. Обреченно вздохнув, Линда сделала себе бутерброд, принялась есть, запивая кофе. Питер старался не смотреть на нее. Он с деланной сосредоточенностью поглощал принесенную ему пищу, пил апельсиновый сок, а потом — чай.

И тут ему пришла идея — надо поговорить о погоде. Нейтральная тема.

— Скажите, какая сейчас температура на улице? — спросил он.

— Градусов двадцать пять.

— Дождя, кажется, не было.

— Дождя не было.

— Хорошая погода.

— Для июня — нормальная.

Разговор получался. Следовало развить тему.

— Знаете, в начале века в Европе несколько раз такая жара стояла, что от перегрева и духоты умирали тысячи людей. Прежде всего, пожилые люди. Здесь, во Франции, в Испании, Португалии. Даже в Германии. Сначала жара, а потом ливни, которые все затопляли.

— Сейчас такого нет, — с привычным спокойствием проговорила Линда.

— Уже научились управлять климатом?

— Да. Экстремальных ситуаций не допускают.

— Прекрасно. Я рад за Европу. Сейчас время отпусков. Люди по-прежнему стремятся отдохнуть на море?

— Да, конечно.

— Раньше англичане любили отдыхать в Испании, на атлантическом и на средиземноморском побережье. Я бывал там несколько раз. Прекрасно. Вы отдыхали в Испании?

— Отдыхала. Там по-прежнему хорошо. Но сейчас на Земле появилось очень много мест, где можно качественно и недорого отдохнуть. В самых разных частях…

Дверь распахнулась. В своей стремительной манере появился Фацио. Белый халат, наброшенный поверх костюма, развевался.

С легкостью одолев расстояние до кровати, он остановился.

— Вы хотели со мной поговорить?

— Да. Вы садитесь. — Питер дождался, когда Фацио займет свободный стул, после этого продолжил. — Насколько я догадываюсь, вы осуществляете некий проект, в котором мне отведена роль подсадной утки. Но если я — подсадная утка, мне хотелось бы знать об этом. Все-таки, я не тюфяк, набитый ватой, а человек, умеющий думать и анализировать. Я могу быть вам полезен не только как статист. И потом… — Питер сумрачно усмехнулся. — И потом, если мне угрожает опасность, я хотел бы знать, кто ее олицетворяет. Кого мне следует остерегаться.

Фацио выразительно помолчал, сжав свои полные губы. При этом он смотрел куда-то в сторону. Потом глянул на Питера.

— Вы правы. Вам следует знать, в чем дело. Тем более, что это касается людей, работавших с вами. Ивар Звиедрис исчез на следующий день после покушения на вас. Найти его не удалось. Никаких следов. Линард Калныньш остался. Тогда возникло предположение, что Звиедрис был причастен к покушению. Возможно, организовал его. Или, по крайней мере, участвовал в подготовке. Прошло пятьдесят лет. Линард Калныньш дослужился до высоких постов. Сейчас он — один из кандидатов на должность заместителя директора ВБР. Но я не могу пока что исключить такого варианта, что Ивар Звиедрис ни в чем не виноват, что его убили с целью запутать следствие, пустить по ложному пути, а тело очень хорошо спрятали. Но в этом случае человек, причастный к покушению на вас, а значит связанный с преступными кругами — Линард Калныньш. Я не могу допустить, чтобы такой человек занял должность заместителя директора. Ему вообще место в тюрьме. Так что задача — установить истину: причастен Калныньш к покушению на вас или нет?

Питер был озадачен.

— Ваша идея, мистер Фацио, изящна, — тихо проговорил он. — Если Калныньш тогда пытался убить меня, попытается опять. Я одного не пойму. Калныныну сейчас под восемьдесят. О каком назначении на должность заместителя может идти речь?

— Ему сейчас семьдесят пять. На пенсию выходят в восемьдесят.

Вот как? Значит он, Питер, уже пенсионного возраста. Если учитывать эти пятьдесят лет. Но ведь он их не прожил. Они прошли мимо… А что Калныньш? Кто-то за ним стоит?

— Его кто-то продвигает? — спросил он.

— Да, продвигает. Сам директор ВБР Джон Берджес.

— Он — американец?

— Американец. Согласно традиции директор ВБР назначается Всемирным правительством по представлению самоуправляющейся территории США.

— И тут засилье США? — вырвалось у Питера.

— Мы не осуждаем сложившиеся традиции, — сухо произнесла Линда.

Неловкая пауза повисла в палате. Прервал ее Фацио.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

В подтверждение своих слов Питер сел на кровати, спустил ноги на пол, встал, прошелся перед кроватью взад-вперед. Получилось не так изящно, как ему хотелось бы, но он справился без посторонней помощи. Фацио внимательно следил за ним.

— Впечатляет, — задумчиво произнес он. — Восстанавливайтесь, приходите в норму. Привыкайте к нынешней жизни. Доктор Андерсон поможет вам в этом. Выйдете из больницы, я оформлю вас консультантом. Как обеспечить вашу безопасность, поговорим позже. До свидания.

Он поднялся, быстрым достиг двери, исчез за ней. Питер глянул на Линду.

— А что, у каждого заместителя директора есть свои сотрудники?

— Нет. Только у мистера Фацио. Он — заместитель по кадрам. И по совместительству — руководитель департамента кадров и входящей в него Службы внутренней безопасности.

— Так вы сотрудник этой Службы?

— Да.

Питер смотрел на ее лицо — оно выглядело усталым.

— Знаете что, езжайте домой. А я лягу спать. Езжайте.

Она поднялась, произнесла:

— До завтра. — И плавным шагом направилась к двери.

Проводив ее взглядом, Питер устроился поудобнее, уставился в потолок. Он думал о людях, которые могли быть причастны к покушению на него. Ивар Звиедрис и Линард Калныньш. Кто из них? Питер вспоминал их лица, Звиедрис был худощавым, повыше Питера. Калныньш — поплотнее, медлительнее. Кто из них? Питер не знал. Он не чувствовал недоверия к одному из них. Единственное, что он мог сказать, так это то, что Фацио прав: исчезновение Звиедриса на следующий день после покушения на Питера ничего не доказывает.

— Вам что-нибудь надо? — раздался голос робота.

— Я хочу увидеть Лондон, — сказал Питер.

И тотчас на стене появилось изображение: набережная Темзы, Вестминстер, площадь Пикадили, Оксфорд стрит с ее бесконечными магазинами. Он видел знакомые места в вечернее время. Светили уличные фонари, сияли витрины магазинов. По тротуарам шли неспешно люди, рядом ехали какие-то незнакомые машины.

— Это хроника? — спросил он.

— Прямая трансляция, — ответил робот.

Это было приятно — видеть родной город, находясь вдали от него.

— А Москву можете показать?

— Пожалуйста.

Питер увидел Кремль, Красную площадь, заполненную гуляющими, потом незнакомую широкую улицу. По тротуару шли неспешно люди, многими рядами ехали машины. Широкую улицу сменила узкая, втиснутая меж старых зданий. И здесь прогуливались люди.

— Спасибо, — сказал Питер. — Я буду спать.

Экран погас.

Глава 4

— Доброе утро, — услышал Питер, как только раскрыл глаза. — Доктор Андерсон просила передать, что задерживается. Она приедет позже.

Питер покосился на робота, стоявшего рядом.

— Она лично позвонила?

— Да.

Умывшись и приведя себя в порядок, Питер захотел вдруг посмотреть, что за вид открывается за окном. Он увидел просторный двор, ограниченный с четырех сторон зданием, сад, разбитый там, с дорожками, фонтаном, небольшим прудом, деревьями и кустарником. Гуляющих там было совсем немного, человек десять.

— Ваш завтрак, — прозвучал позади голос робота.

Питер вернулся на кровать, но не стал ложиться, а сел, оставив ноги на полу, взял в руки плошку.

— А нельзя ли получить кусок мяса? — Он смотрел насмешливыми глазами на робота. — Какой-нибудь ромштекс, натуральную котлету или стейк.

— Я даю вам то, что мне приказано давать, — бесстрастно произнес робот. — Поговорите с доктором Кацавом. Если я получу новые указания, я их тут же выполню.

Глупо было рассчитывать на большее. Зачем он вообще затеял этот разговор? Позавтракав, Питер вновь подошел к окну. Было в том садике, что лежал за окном, нечто привлекательное. Уголок природы, втиснутый меж зданий, накрытый стеклянной крышей от непогоды.

Там, у окна, и застали его Кацав и Ашруни. Сопровождаемый их взглядами, он дошел до кровати, лег. Привычная процедура не была ему в тягость. Он решил использовать время, обратился к доктору Кацаву.

— Скажите, доктор, когда я смогу перейти на обычную пищу? Так хочется съесть кусок мяса, запить его пивом. Или вином.

Доктор сдержанно улыбнулся.

— Вы — любитель поесть и выпить?

— Не сказал бы, что я помешан на еде, но иной раз могу с удовольствием посидеть в ресторане. Все зависит от кампании. Но сейчас мне патологически хочется съесть свиную отбивную или сочный стейк.

— Понимаю, но я не советовал бы вам спешить с приемом твердой пищи. Ваш желудок так же отвык от твердой пищи, как и мышцы рук и ног — от движений. Немного потерпите.

— Сколько?

— Пару дней.

Такой срок вполне устраивал Питера.

Когда процедура закончилась и накладки были сняты, Кацав произнес:

— Восстановление двигательных функций мышц идет успешно. Переходим к активному периоду вашей реабилитации. Теперь вы должны больше стоять, чем лежать. Я попрошу опытного физиотерапевта заняться вами. До вечера.

Он пошел к выходу. Ашруни, приветливо кивнув, последовал за ним.

Оставшись в одиночестве, Питер прогулялся по палате, встал перед окном. Ему приятно было смотреть на тот придуманный кусок природы, который втиснули во внутренний двор.

Шум раскрывшейся двери заставил его обернуться. Он увидел, как робот заслонил от него вошедшего, а потом отъехал в сторону. Перед Питером стоял высокий крепыш, атлетического вида. Радостно улыбаясь, он протянул руку.

— Меня зовут Эндрю Мелиган. Я — физиотерапевт. — Он говорил по-английски. Питер ощутил крепкое пожатие. — Мне бы хотелось видеть ваши показатели.

— Я их не знаю, — возразил Питер.

— В этом нет необходимости. — Мелиган посмотрел на робота. — Выведи показатели на экран.

Тотчас на стене появились какие-то графики, цифры. Питер смог разобраться лишь в давлении — сначала оно было низким, а к нынешнему дню полностью пришло в норму.

— Хорошо… Необходимо доставить сюда тренажеры, — вновь обратился к роботу Мелиган.

— Простите, но я не имею права надолго оставлять господина Мореф-фа, — сообщил робот. — Воспользуйтесь, пожалуйста, услугами другого робота.

— Я скоро вернусь. — Это уже прозвучало для Питера.

Мелиган повернулся, энергичным шагом направился к выходу. Минут через пять дверь распахнулась, один за другим въехали три робота, груженые оборудованием. Вскоре на свободном пространстве палаты появились тренажеры: беговая дорожка, велотренажер, атлетический центр.

— Вам лучше переодеться. — Мелиган положил на стул майку и спортивные трусы.

Отвернувшись от него, Питер сбросил пижаму, одел трусы, майку. Подвигал руками — удобно.

— Начнем с упражнений для мышц спины и рук. Нагрузку я поставлю небольшую. И не старайтесь менять ее без меня. Слышите? — Питер кивнул. Мелиган нажал какие-то символы на пульте атлетического центра. — Давайте попробуем. Садитесь.

Питер сел на мягкое сиденье, взялся за рычаги, сделал несколько движений. Тотчас на ожившем экране появились многочисленные данные. Питер продолжил занятия, глядя на то, как растет частота пульса. Минуты через три Мелиган произнес:

— Довольно. Давайте сменим упражнение. Потренируем бицепсы.

Потом Питер тренировал брюшной пресс, после этого крутил педали велотренажера, причем на экране убегала под мнимые колеса дорога, с одной стороны которой плескалось море, а с другой — поднимался горный склон, создавая ощущение реальной езды, усиливающееся от того, что когда дорога шла вверх, крутить колеса было тяжелее, чем когда дорога шла вниз. Вслед за тем Питер шел быстрым шагом по беговой дорожке, а экран пытался убедить его, будто он движется по лесной тропинке.

— Хорошо, — довольно проговорил Мелиган. — До вечера три раза повторите все упражнения. С перерывом в два часа. Тренажеры не позволят вам превысить нагрузку и длительность упражнения. А завтра, быть может, изменим и нагрузку, и длительность. Посмотрим. Всего хорошего. До завтра.

Оставшись один, Питер сначала хотел отдохнуть, полежать на кровати, но потом решил принять ванну. Кран выполнил указания. Вода набралась удивительно быстро. Скинув майку и трусы, он шагнул в округлое пространство, заполненное прозрачной жидкостью. Какое это было наслаждение — погрузиться в воду, не холодную, и не горячую. Оказаться в среде, такой приятной, дружелюбной для человека.

Питер блаженствовал, размышляя о событиях последних дней. Ощущение чего-то невозможного все еще не покидало его. Неужели все правда? Неужели он получил будущее в подарок? Именно в подарок. Он же не просил перемещать его на пятьдесят лет вперед. С другой стороны, разве он не заслужил этого? Он честно служил закону, боролся с международной преступностью… «Жаль, что Мария умерла. — думал он. — Но я надеюсь, что найдется Виктория. Мне так хочется увидеть ее… Кто же причастен к покушению на меня? Линард Калныньш или Ивар Звиедрис? А может быть, ни один из них? Может быть…»

Дверь ванной раскрылась, на пороге стоял робот.

— Доктор Андерсон приехала, — сообщил он.

— Я скоро выйду, — не без сожаления проговорил Питер.

Как только дверь закрылась, он покинул столь приятную водную среду, вытерся полотенцем, надел мягкий халат, висевший на крючке. Завязав пояс, вышел в палату.

Лннда стояла около окна. Повернулась, услышав его шаги.

— Здравствуйте. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. — Питер сдержанно улыбался. — Вот, — он указал на тренажеры, — я приступил к активному периоду восстановления. Разумеется, не сам, а по решению доктора Кацава. Мною теперь занимается физиотерапевт по фамилии Мелиган. Весьма бойкий человек. Надеюсь, у вас тоже все в порядке?

— Да, — как-то рассеянно произнесла она.

— Потребовалась какая-то срочная работа?

— Я ездила в Лион. Изучала документы, касающиеся Линарда Кал-ныныпа. — Тихая улыбка тронула ее лицо. — Словно человек прошлого копалась в бумажных документах: записках, рапортах, справках.

— Что-нибудь нашли?

— Нашла. — Она помолчала, будто решая, сказать Питеру или нет. — Директор ВБР Джон Берджес и Линард Калныньш — родственники. Они — двоюродные братья. Младшая сестра матери Калныныпа, то есть его тетка Хелена Берджес, является матерью Джона Берджеса. И у той, и у другой фамилия до замужества была Розе. Их отец — профессор права, преподававший в Рижском университете, Карл Розе. В девяностых годах прошлого века Хелена поехала учиться в США в Калифорнийский университет в Беркли, который находится подле Сан-Франциско. Там она закончила юридический факультет. И осталась в США, потому что встретила там Уильяма Берджеса, учившегося в том же университете, за которого и вышла замуж. Калныньш приезжал в США, когда Джон Берджес был еще подростком. Похоже, именно Калныньш заинтересовал своего двоюродного брата работой в полиции.

«Любопытно, — думал Питер. — Весьма любопытно. Только, что это меняет?» Последняя мысль выскользнула наружу:

— Что это меняет?

— Пока что не знаю… — Линда глянула на него хмурыми глазами. — Не хорошо предлагать своего родственника на должность заместителя директора. Но это не преступление.

— Особенно, если Калныньш — порядочный человек и хороший профессионал. Как в этом убедиться? — Питер покосился на робота. — Линда… Нет опасности утечки информации через нашего… помощника? Он, как я понимаю, записывает все разговоры. Эти записи не могут попасть к тем, кому никак нельзя их получить?

Линда не успела ответить, потому что ее опередил робот.

— Простите, что я вмешиваюсь, но вы напрасно беспокоитесь. Я настроен так, что могу дать подобную информацию только господину Фацио и доктору Андерсон.

«Надо же, понял, что я имею в виду. — Питер был удивлен. — До чего дошел прогресс… А почему пресса ничего не раскопала?»

— Скажите, почему это не раскопали досужие журналисты? — спросил он.

— Деятельность сотрудников ВБР не находится на виду. По вполне понятным причинам. Это относится и к руководителям разного уровня. Уверяю вас, про Калныныпа общественность ничего не слышала. Имя Джона Берджеса ей известно, но не более того. Все контакты с прессой осуществляет его заместитель по связям с общественностью.

Питер усмехнулся.

— Американцы подсунули закрытую систему.

— Вы не любите американцев?

— Вовсе нет. Я к ним отношусь хорошо. Но продукция Голливуда меня никогда не устраивала. Как и быстрая еда. И внешняя политика США, нацеленная на создание однополярного мира. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Мир стал совсем другим. Но где справедливость? Россию разделили на пять частей, Китай — тоже разделили. А США — практически нет. Это справедливо?

Спокойствие не покинуло ее.

— На территории России и Китая в начале двадцать первого века не было стабильности. А на территории США она сохранялась. Причем США помогали восстанавливать стабильность и в России, и в Китае. — Она походила на терпеливую учительницу, объясняющую важные вещи нерадивому ученику. — И потом США уже не та страна, которую знали вы. Белое население давно уже стало меньшинством. Сейчас выходцы из Латинской Америки составляют большинство, а на втором месте по численности — выходцы из Азии.

Это был сильный довод. Питер признал, что она его уела. США — латиноамериканская страна с большим процентом азиатского населения. Надо же! Кто бы мог подумать.

— Вам пора обедать, — напомнил робот. — И скоро настанет время делать упражнения на тренажере. Я бы рекомендовал вам начать с упражнений, а потом пообедать. Не затягивайте, приступайте прямо сейчас. Необходимая одежда в ванной.

Линда улыбалась.

— Разумно последовать этому совету. Я не буду вам мешать. Пойду обедать в здешнюю столовую.

Переодевшись в трусы и майку, Питер приступил к занятиям на тренажерах. Экран показывал ему оставшееся время данного упражнения, пульс, давление. Когда он увлекся, начал двигать ручками атлетического центра слишком резво, прозвучал сигнал и высветилась красная надпись: «Вы превысили допустимый уровень нагрузки».

Закончив занятия на тренажерах, он получил привычные плошки. Ситуация с пищей почему-то не менялась. Роптать он не стал — выходит, его желудок отстает от мышц. Врачам виднее.

Линда вернулась, когда он прогуливался по палате.

— Вы как заправский спортсмен, — добродушно проговорила она.

— Это комплимент или насмешка?

— Разве я похожу на человека, склонного к насмешкам?

Питер не почувствовал обиды в ее голосе. Он собрался сказать что-нибудь шутливое, но в этот момент дверь раскрылась. Вошел человек лет пятидесяти, статный, солидный. Он подошел к Питеру, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, — по-русски проговорил он. Легкий акцент подсказывал — это не родной для вошедшего язык. — Я дождался, когда вы будете чувствовать себя лучше. И пришел. Я так хотел вас увидеть.

Только теперь Питер узнал его. Линард Калныньш, постаревший, но совсем не старый.

— Здравствуйте. Рад видеть вас. — Питер протянул руку.

Калныньш схватил его руку с такой горячностью, тряс ее с такой энергией, что Питер не мог сомневаться в искренности его чувств.

— Как хорошо, что вы остались живы. Что вас подняли на ноги сейчас. Я выражаю вам сочувствие в связи с тем, что произошло тогда, пятьдесят лет назад. Не уберегли мы вас. Это наша вина. — Он глянул внимательным взором на Линду.

— Это доктор Андерсон, — поспешил объяснить Питер. — Психотерапевт. Помогает мне адаптироваться к нынешней действительности.

Линда сдержанно кивнула ему.

— Линард Калныньш, — представился он.

— Как ваша жизнь? — поинтересовался Питер.

— Грех жаловаться.

— Где вы работаете?

— Во Всемирном бюро расследований. Слышали про него?

— Да. Я спрашивал про Интерпол, и мне сказали, что теперь в масштабах планеты действует ВБР. А кем вы там работаете?

— Начальником департамента.

— Вы многого добились, — проговорил Питер.

— Старался, — как-то спокойно, без рисовки объяснил Калныньш.

Питеру был приятен этот человек. Он ощутил даже укол совести за свои подозрения в отношении Калнынына.

— Что же мы стоим? Давайте сядем.

Питер подошел к кровати, сел на нее, указал своему давнему коллеге на стул, стоящий рядом. Дождался, когда тот сядет, спросил:

— Как там Рига?

— Хорошо. Красивый город. Я там изредка бываю.

— А где вы живете?

— В Париже. Штаб-квартира ВБР здесь.

— Я никак не могу к этому привыкнуть. Слишком засел в памяти Лион.

— Это пройдет. — Калныньш беззаботно улыбнулся. — Чем собираетесь заняться, когда окончательно восстановитесь?

— Хотел бы работать по специальности. Но есть загвоздка. По календарю мне уже за восемьдесят. Пенсионный возраст. А в реальности я эти пятьдесят лет не прожил. Мне еще нет сорока. Если так считать мой возраст, я спокойно могу работать. В том же ВБР, к примеру.

— Да, это проблема. — Калнынын оживился. — Я бы не считал эти пятьдесят лет. Но как решит наш департамент кадров, не знаю. Случай необычный… — Он помолчал. — Если можно будет принять вас на работу, я готов предложить вам должность в моем департаменте. Сначала вы поучитесь на курсах повышения квалификации. Многое изменилось за эти полвека. Новое оборудование, новые методы. Когда вы с этим ознакомитесь, можно будет обсудить должность.

Питеру понравилось это предложение.

— А чем занимается ваш департамент? — спросил он.

— Противодействием антиконституционной деятельности. — Кал-нынын глянул на Линду, по-прежнему стоявшую рядом с тренажерами. — Через сколько, по-вашему, восстановится господин Морефф?

— Дней через десять, — уверенно ответила она. — Кроме физической и физиологической адаптации ему требуется и социальная адаптация.

— А как бы вы оценили возраст господина Мореффа?

— Его биологический возраст на данный момент — сорок два года.

Калныньш опять посмотрел на Питера.

— Видите, все прекрасно. Восстанавливайтесь, и тогда попробуем решить вопрос вашего трудоустройства. — Он поднялся.

— А как поживает господин Звиедрис? — Питер сделал все, чтобы чистосердечное выражение присутствовало на его лице.

— Вы не знаете? — Калныньш помрачнел. — Звиедрис пропал сразу после покушения на вас. Его следов так и не удалось найти. Мы не знаем, что произошло… Мне пора. Быстрее восстанавливайтесь.

— Постараюсь.

Пожав руку, Калныньш кивнул Линде и направился к выходу. Как только закрылась дверь, тишина заполнила палату. Питер пытался осмыслить происшедшее. Что двигало тем человеком, который навестил его?

— По-моему, он был искренним, — проговорил наконец Питер.

— Возможно. — Она как всегда хранила спокойствие.

— Конечно, я могу ошибаться… И все-таки, я склонен поверить в его искренность. — На этот раз она промолчала. А Питер вспомнил о том, что его удивило. — Кстати, департамент противодействия антиконституционной деятельности, это что, политический сыск?

Сколь снисходительным стало ее лицо.

— Противодействие антиконституционной деятельности есть всего лишь противодействие антиконституционной деятельности. При чем тут политический сыск?

— Человек может иметь свое мнение? — спросил Питер.

— Разумеется, может. Но поступать он должен в соответствии с мнением большинства.

— Которое не застраховано от ошибки, — тут же выпалил Питер.

Она усмехнулась.

— Не знаю, как вы с такими настроениями будете работать в соответствующем департаменте.

— Я бы предпочел ловить обычных преступников. Мне это привычнее.

— Сначала надо полностью восстановиться, — заметила она.

— Делаю все, что от меня зависит… — Питер поднялся, дошел до окна, постоял перед ним. — А есть полная сводка данных по неопознанным трупам, найденным на территории Латвии в последние пятьдесят лет?

— Наверно, есть. Я могу запросить. Надеетесь найти?

— Кто знает. Вдруг получится?

— Проблема только в одном — как запросить, не привлекая внимания? Надо хорошенько подумать.

Потом Питер опять занимался на тренажерах. Доктор Кацав и доктор Ашруни застали его на бегущей дорожке.

— Вам осталось еще две минуты. — Кацав увлеченно смотрел на экран, туда, где сбоку высвечивались показания датчиков. — Заканчивайте. Мы с доктором Ашруни подождем.

Энергичное движение по лесной тропинке продолжилось. Когда Питер вышел наконец к обрыву, и перед ним открылась прекрасная картина ущелья с речкой, текущей внизу, беговая дорожка сама собой встала.

— Пульс, давление — все в норме, — прокомментировал доктор Кацав.

— Вы сейчас на уровне среднего не слишком тренированного человека. Считаю, что это неплохой результат. Давайте в последний раз проведем нашу процедуру. Прошу вас, коллега Ашруни.

Спортивная форма позволила надеть накладки, ничего не снимая.

— А почему в последний раз? — поинтересовался Питер.

— Больше в ней нет необходимости, — ответил Ашруни.

Привычная процедура была повторена. После этого Питер ужинал. В присутствии робота. Ему удалось уговорить Линду поехать домой пораньше.

На следующее утро вновь появился доктор Мэлиган.

— Я посмотрел вчерашние данные. Нагрузку можно увеличить. Опять начнем с упражнений для мышц спины и рук. — Мелиган последовательно нажал какие-то символы на пульте атлетического центра. — Садитесь.

Питер уверенно сел на мягкое сиденье, взялся за рычаги. Он делал упражнения, глядя на то, как растет частота пульса. Через несколько минут Мелиган произнес:

— Хорошо. Теперь тренируем бицепсы.

А потом Питер тренировал брюшной пресс, после этого крутил педали велотренажера, вслед за тем шел быстрым шагом по беговой дорожке.

— Хорошо, — довольно проговорил Мелиган. — Опять три раза повторите все упражнения. С перерывом в два часа. Завтра еще раз изменим нагрузку и длительность. Всего хорошего.

Оставшись один, Питер прилег на кровать. Он размышлял о событиях последних дней. Ощущение того, что происходящее с ним далеко от реальности, поубавилось. Он втянулся уже в некоторые нынешние дела, так и не узнав нынешней жизни. Но ему отчего-то казалось, что мир, находящийся за стенами больницы, не разочарует его. Он получил не худшее будущее в подарок. Одно тревожило — почему не дает о себе знать Виктория? Что с ней?

Вскоре появилась Линда. Лицо у нее было озабоченное.

— Это оказалось сложнее, чем я думала. Я не смогу получить информацию по неопознанным трупам так, чтобы не привлечь внимание. При любом варианте о попытке получения информации станет известно. Выход один — отправиться в Ригу, как только это станет возможным.

Питер готов был подождать. Сейчас его волновало другое.

— Скажите, Линда, если моя дочь увидела репортаж о моем… возврате к жизни, как она могла сообщить, что она — моя дочь и хочет увидеть меня?

Линда задумалась.

— Я бы на ее месте обратилась бы в местные органы власти. Или в прессу. Через прессу было бы даже быстрее. Это еще одна сенсация — у героя, которого вернули к жизни, нашлась дочь.

— А может, ей как раз не хотелось сенсаций?

Она лишь неопределенно пожала плечами.

— Линда, у меня к вам просьба. — Лукавое выражение покрывало его лицо.

— Да, — с готовностью произнесла она.

— Не повторяйте про героя. Вы же не министр информации Зайдель.

— Хорошо… — Она улыбнулась, устало, одними губами.

В обед произошло нечто необычное. Питер получил кусок жареного мяса. Это была свинина, нежная и восхитительно вкусная. Питер блаженствовал.

— Никогда не был чревоугодником. Но испытываю истинное наслаждение. После всех этих пюре… Божественно. Не зря наши далекие предки любили мясо.

— Это искусственное мясо, — осторожно заметила Линда.

Питер опешил.

— Синтетическое?! Какой-то заменитель?

— Нет, оно настоящее. Но для его производства не надо выращивать животных, а потом убивать их. Сейчас выращивают непосредственно мясо.

Питер явно слышал об этом не впервые. Он напряг память.

— Знаете, про такие опыты говорили в начале века… Рад, что получилось. Лучше никого не убивать. И при этом вкусно кушать.

Линда понимающе кивнула в ответ.

Глава 5

Четыре следующих дня прошли в тренировках. Теперь длительность каждой из них выросла до часа, общее число — до шести, а перерыв стал вдвое меньше прежнего. В девять утра Питер начинал тренироваться, а в восемь вечера заканчивал.

На исходе четвертого дня в палате собрался консилиум: доктор Кацав, доктор Ашруни, доктор Мелиган и еще три врача в белых халатах. Среди трех последних был один, сидевший с особо хмурым видом.

Доктор Кацав делал доклад. Множество графиков и таблиц иллюстрировало его выступление.

— Я считаю, что восстановление закончено. — Таков был итог доклада. — Господин Морефф может вернуться в нормальную жизнь.

Он внимательно следил за реакцией того, который сидел с хмурым лицом. Пауза катастрофически затягивалась. Питер видел, как нервничает Кацав. Ему стало жаль доктора.

— Оформляйте выписку, — лениво произнес наконец тот, чьей реакции ждали все, присутствующие в палате.

— Я подпишу.

После столь важных слов он поднялся, пошел к двери, за ним потянулись те двое, которых Питер тоже не знал. И вдруг степенное шествие остановилось. Начальник повернулся, глянул на Питера.

— Поздравляю вас, мистер Морефф. — Он говорил по-английски. — Вы — первый в мире человек, кто вернулся к жизни через пятьдесят лет.

— Я получил будущее в подарок. — Питер усмехнулся.

— Будущее в подарок?.. — удивленно повторил он. — Пожалуй, так.

Он повернулся и продолжил свое шествие. Несколько секунд, и вся троица исчезла за дверью.

— Это здешний начальник? — спросил Питер.

— Нет. Это министр здравоохранения во всемирном правительстве Збигнев Шимановски.

Надо же! Министр. И вправду большая шишка. Но для Питера были важнее другие люди. Три доктора, сделавшие так много для его быстрого выздоровления, стояли перед ним. Питер бросился благодарить их.

— Спасибо вам, доктор Кацав, — торопливо говорил он, пожимая руку.

— И вам спасибо, доктор Ашруни. И вам, доктор Мелиган. Большое спасибо. Я так вам благодарен. Спасибо.

— Для нас это была особая честь.

— Доктор Ашруни определенно стеснялся. — Надо признать, случай уникальный. Мы рады, что все закончилось хорошо.

Тут Питер вспомнил, перевел взгляд на Кацава.

— Доктор Кацав, я все хотел спросить вас. В начале века в Израиле был президент Моше Кацав. Это не ваш родственник?

— Это мой дед… — Кацав улыбался с видом человека, осилившего очень трудное дело. — Большего мы для вас не можем сделать, господин Морефф. Все остальное зависит от доктора Андерсон. И от вас самого. Всего вам хорошего. Успехов.

По очереди пожав ему руку, три доктора удалились. Питер с любопытством посмотрел на Линду.

— И что теперь?

— Завтра утром вам привезут одежду, в которой можно выйти на улицу. И мы покинем больницу. Поедем туда, где вы будете жить. Хотя подозреваю, что перед тем, как уехать отсюда, вам придется выступить на пресс-конференции. Господин Зайдель не упустит подобного повода собрать прессу. Впрочем, и вам ни к чему отказываться. Может быть, на этот раз ваша дочь узнает о вашем возвращении к жизни. Ложитесь спать пораньше. Завтра у вас будет сложный день.

Проводив Линду, Питер лег. Но ему не спалось. Одолевали размышления. Начинается новая пора в его жизни. Он вторгнется в будущее, не ограниченное больничными стенами и опекой врачей, станет полноправным жителем того мира, который сложился ко второй половине двадцать первого века. Мир, в котором так много изменилось. В котором нет прежней России. Но есть новая Россия наряду с Уралом и Сибирью. Мир, в котором русский язык живет на новых территориях.

«Что, все-таки, главное? Территория? Вера? Язык? По крайней мере, не территория. Албанцы, побывав под турецким нашествием, сохранили все, кроме веры. Но, по сути, это другой народ. А греки сменили облик, но сохранили язык и веру. Они остались православным народом. Они остались греками. Даже не знаю, что важнее, язык или вера? Наверно, и то, и другое».

— Простите, вам трудно заснуть? — раздался вежливый голос робота. — Хотите, я дам вам снотворного?

— Спасибо, не надо, — проговорил Питер и закрыл глаза.

Но мысль его текла дальше: «Кто такой русский? Я думаю, тот, кто считает себя таковым. Это главное. И не надо никому ничего доказывать. Я — русский. Точно также определяют свою принадлежность к другим нациям и национальностям. Главное, кем чувствует себя человек. Кто бы ни были твои родители, ты тот, кем себя считаешь… Я — русский английского происхождения. По этой причине я всегда уважал закон и никогда не пресмыкался перед властью. То, чего так не хватало русским, жившим в России…»

Он и не заметил, как уснул.

Его разбудил негромкий звук. Питер открыл глаза и увидел еще одного робота, стоявшего рядом с кроватью. Он держал перед собой темный костюм, надетый на плечики. Питер ничего не понял, посмотрел по сторонам — никого, кроме двух роботов. За окном светло. Утро. И тут до него дошло — робот принес ему костюм. Обычная двойка. Разве что материал показался Питеру необычным — какой-то влажный на вид.

— Господин Морефф, — проговорил вновь прибывший робот, — я прошу вас примерить костюм.

— Оставьте. — Питер лениво потянулся. — Я потом надену.

— Если костюм будет плохо сидеть, я его подгоню.

Пришлось вставать, идти в туалет, а потом — в ванную. Умывшись, Питер вышел в палату. Ему была вручена белая рубашка, яркий галстук — Питер сам завязал его. Потом он одел брюки, пиджак. На экране он увидел собственное изображение. Неплохо. Словно для него сшито.

— Вам нравится? — поинтересовался робот.

— Нравится. А что за ткань?

— Пуленепробиваемая, травмобезопасная. И в ней не должно быть жарко. Если вы не имеете претензий, я удалюсь.

— Да, пожалуйста… Кстати, а почему вы привезли костюм? Нельзя было одеться попроще?

Робот остановился, повернул к нему голову.

— Я получил распоряжение одеть вас в костюм. Я могу удалиться?

— Да.

Робот уехал. Питер снял пиджак, повесил на спинку стула.

— Простите, но для этого больше подходит вешалка, — учтиво заметил робот, уже столько дней помогавший Питеру.

— Да? И где она?

— В шкафу.

Дверь в шкаф располагалась рядом с дверью в ванную. Питер и не предполагал, что за ней таится некоторое пространство. На длинной штанге висели пустые вешалки. Одну из них занял только что полученный пиджак.

Питер едва успел закончить завтрак, когда в палату легким шагом вошел министр информации Зайдель, а следом еще какие-то люди.

— Вы уже в брюках, — констатировал министр. — А где пиджак? Наденьте, пожалуйста.

Питер выполнил просьбу. Зайдель внимательно оглядел его.

— Так. Прекрасно. В костюме вы смотритесь нормально. Да, я вас поздравляю. Вы полностью готовы к возвращению в нормальную жизнь. Сейчас мы проведем пресс-конференцию. Герой готов к возвращению в строй. Вы выступите. Ничего сложного. Вы уже выступали, тогда, в первый день. Тогда вы лежали, теперь будете стоять. Прогресс на лицо. Я думаю, вам лучше всего стоять на фоне тренажеров. Попробуйте встать здесь. — Он указал на место подле атлетического центра. — Неплохо. Наводит на мысль о необходимости занятия спортом.

Питеру это показалось глупым, но он не стал спорить с министром. Ему хотелось побыстрее освободиться.

— Не забывайте улыбаться, — напомнил министр и повернулся к стоящим рядом людям, проговорил по-английски. — Пригласите прессу.

Несколькими секундами позже двери открылись, в палату стремительно вторглось человек двадцать — мужчин и женщин, одетых весьма пестро. Это были телеведущие и операторы. Они остановилась перед Питером, а министр оказался рядом.

— Господа! — Министр поднял руку, требуя тишины. — Рад еще раз представить вам героя, пришедшего в себя после пятидесяти лет пребывания на грани смерти. Благодаря стараниям врачей он уже в состоянии нормально двигаться и вести нормальное существование. Господа, Питер Морефф, человек, рисковавший своей жизнью ради всеобщего блага, герой, победивший смерть. Вы можете задать господину Мореффу вопросы.

Первым задал вопрос элегантный высокий мужчина с мягким баритоном:

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф?

— Прекрасно. Вы можете в этом убедиться. — Питер сделал несколько шагов и вернулся на прежнее место, демонстрируя легкость движений.

Красивая брюнетка с вытянутым холеным лицом обратилась к Питеру второй:

— Каковы ваши планы, господин Морефф?

— Я хотел бы работать. По специальности. Надеюсь, что вопрос с моим трудоустройством удастся решить.

Тут же выскочил вперед Зайдель.

— В этом не должно быть сомнений. Вопрос практически решен.

— Как вы оцениваете тот мир, в который попали? — задала еще один вопрос брюнетка.

— Он по-прежнему прекрасен. И при этом стал более комфортным и более безопасным. Мне нравится мир, в который я попал.

— Господин Морефф, есть ли у вас какие-нибудь проблемы? — спросила Питера худенькая женщина с мальчишеской стрижкой.

— Да. У меня есть дочь, Виктория. На момент покушения ей было восемь лет. Так что сейчас ей пятьдесят восемь. Сейчас у нее, наверно, другая фамилия. Почему-то до сих пор она не дала о себе знать.

Опять выскочил вперед Зайдель.

— Она найдется. Непременно найдется. И тогда мы покажем радость героя, покажем счастливую встречу отца и дочери через пятьдесят лет. Господа, спасибо за внимание. Пресс-конференция закончена. — Он повернулся к Питеру. — Все было прекрасно. Вы не подкачали. — Он поймал руку Питера, начал ее трясти. — А ваша дочь непременно найдется. И все разделят вашу радость. Всего вам доброго.

Отпустив руку, Зайдель повернулся, направился к двери, увлекая за собой остатки толпы, собравшейся в палате. Еще десяток секунд, и закрывшаяся дверь оставила в палате двоих — Линду и Питера. Да еще робот привычно стоял сбоку.

— Вам идет костюм, — сообщила она.

— Я предпочел бы что-нибудь менее официальное. Надеюсь, я смогу получить такую одежду.

— Вы ее купите.

— А как это сейчас делается?

— Я вам помогу. — Она протянула ему халат. — Наденьте, чтобы не выделяться. — Питер выполнил просьбу.

— Идемте. Нам пора.

И вдруг робот приблизился к нему.

— Позвольте мне сказать. Я очень рад, что вы покидаете нас. Это значит, что вы абсолютно здоровы. Но мне жаль, что я больше не смогу помогать вам. Надеюсь, я заслужил не слишком много нареканий?

— Вы были превосходны. До свидания.

— Всего вам доброго.

Впервые Питер покинул палату. Широкий коридор простирался перед ним. Серебристый металл покрывал стены, пол. Потолок светился ровным, неярким светом. Навстречу им попадались люди в халатах. Они сосредоточенно смотрели перед собой. Но одна женщина, глянув на Питера, задержала взгляд. Наверно, ей показалось знакомым его лицо. «Герой», — подумал Питер и усмехнулся.

Лифт услужливо раскрыл двери.

— На выход, — произнесла Линда.

Двери сомкнулись, лифт начал опускаться.

— Куда мы держим путь? — поинтересовался Питер.

— Вам приобретена квартира за счет Всемирного правительства. Мы едем туда.

— Я не против.

Лифт открыл двери. Громадный холл простирался перед ними. Обойдя фонтан, располагавшийся в центре, они подошли к турникету. Охранники в темной форме молчаливо стояли по обе стороны. Питер замедлил шаг.

— Спокойно проходите через турникет, — прозвучал голос Линды. — Ваши данные введены.

Серебристая вертушка турникета повернулась, пропуская Питера. Линда последовала за ним.

Высокие здания, красивые, необычные, заполнявшие все окружающее пространство — это бросилось ему в глаза.

— Можете снять халат. — Линда сдержанно улыбалась.

Питер последовал ее совету. Подъехала машина, каплевидная, такая, какие потоком неслись по широкой улице в обе стороны, широкая дверь раскрылась. Питер увидел передние и задние сиденья. И никакого руля. Они заняли места спереди. Линда произнесла название улицы, номер дома. Дверь закрылась, автомобиль тронулся. Питер увлеченно смотрел в окно.

Город казался удивительным, невероятным — высокий, устремленный ввысь, легкий, удивляющий размерами зданий, но, вместе с тем, не давящий своим величием.

— Сейчас не бывает аварий, — проговорила Линда. — Машины ездят сами. Аварии в принципе не возможны. Компьютеры не нарушают правил дорожного движения, не гоняют по встречной полосе, не допускают столкновений и наездов на пешеходов.

— А как же вы поступаете, когда необходимо догнать преступника?

— Никаких проблем. Достаточно знать, кто преступник, и его местонахождение будет определено в доли секунды.

Надо же, до чего дошел прогресс.

— А если не известно, кто преступник?

— Достаточно иметь видеозапись преступления. Как только фотография преступника попадает в центральный компьютер, он выдает задание, и где бы ни появился преступник — в любом общественном месте, в частном помещении, в транспорте, — он будет идентифицирован, и его местонахождение тут же станет известно. Все остальное — дело техники. В прямом смысле этого слова. К примеру, если преступник в машине, она автоматически прекратит движение и блокирует двери.

Машина остановилась. Доступ в окружающий мир был открыт. Питер ступил на ровную поверхность тротуара, осмотрелся. Дом, тянувшийся к небу рядом с ним, понравился Питеру. Изящное сооружение, ничего не скажешь, легкое при таких размерах, затейливое.

Они приблизились к большой стеклянной двери. Находившийся по другую сторону робот задал вопрос на французском:

— Вы к кому?

— Владелец прибыл на заселение.

— Линда вытащила из сумочки небольшую карточку, сунула ее в щель на металлической панели, расположенной справа от двери.

— Проходите.

Большая дверь медленно раскрылась. Питер и Линда продолжили движение.

Холл выглядел весьма представительно. По бокам был устроен зимний сад, в котором при желании можно было посидеть на скамейке. Небольшие фонтаны украшали его.

Они зашли в один из многих лифтов. Линда назвала этаж. Лифт выполнил приказание. Вскоре они оказались в приквартирном холле около одной из многих дверей.

— Кто вам нужен? — спросил по-французски приятный бархатистый мужской голос.

— Мы пришли зарегистрироваться. Рядом со мной Питер Морефф — новый хозяин этой квартиры.

— Я готов признать это. Но вы обязаны ввести код.

— Кто говорит? — не без удивления спросил Питер.

— Домашний секретарь, — пояснила Линда. — Он организует всю деятельность в рамках квартиры.

Питер быстрым взглядом осмотрелся по сторонам — никого, лишь пустое пространство холла.

— Это робот?

— Я — домашний секретарь, который умеет обращаться со всеми домашними устройствами, — тут же проговорил бархатистый голос. — Кроме того, я обеспечу вашу безопасность. Простите мне мою назойливость, но, пожалуйста, введите код.

Линда сунула небольшую карточку в щель, расположенную справа от двери. Тотчас над щелью возникло изображение клавиатуры. Аккуратные пальчики прошлись по цифрам, в ответ раздалось мягкое жужжание, сработали какие-то механизмы, дверь раскрылась. На пороге стоял робот, с руками и ногами, смешной, сделанный из белого пластика, но с большими черными глазами.

— Уважаемый Питер, я рад, что вы — хозяин этой квартиры. Я сделаю все необходимое, чтобы вы не имели здесь никаких проблем. Кстати, я готов сменить язык общения, если вы этого захотите. Я говорю на большинстве языков.

— А по-русски говорите?

— Говорю, — с легкостью перейдя на русский, продолжил робот. — С удовольствием буду говорить с вами по-русски. Прошу вас, проходите.

Он отступил в сторону, давая возможность Питеру и Линде войти в квартиру.

— Ознакомьтесь, пожалуйста. Из прихожей мы попадаем в гостиную.

— Робот двигался сбоку и чуть позади. — Если вам не нравится обстановка или какие-то отдельные вещи, скажите мне. Я предприму необходимые меры.

Обстановка вполне устраивала Питера: несколько диванов, изящный шкаф с посудой, элегантные напольные светильники. Стены и мебель были кремового цвета. На одной из стен — громадный плоский экран, показывавший какой-то разговор в студии, но звук был отключен. Вдоль другой стены тянулась кремовая штора. Питер подошел, протянул руку, чтобы отодвинуть ее.

— Хотите отодвинуть штору? — спросил робот.

— Да.

Штора тут же уехала вверх, открывая широкое окно. Питер подошел ближе. Прямо за окном располагалась зеленая лужайка, а за ней поднимался густой лес. Такой вид за окном соответствовал коттеджу, но никак не многоэтажному дому. Питер с удивлением повернулся к роботу.

— Вам не нравится? — поинтересовался тот. — Может быть, хотите морской вид?

Тотчас за окном появился широкий вид: море, неохватное, темно-синее, полоска песчаного пляжа, уходящая вправо и влево. Самое удивительное, что это не была фотография. Белесые волны вежливо накатывались на влажный песок.

— Если хотите, можно перенестись в горы, — мягко проговорил робот. Сразу после этого за окном возникли заснеженные вершины, упиравшиеся в задумчивое синее небо. — А можно — в любой город Земли. — Теперь за окном располагалась улица, запруженная людьми и машинами. Кажется, это был Нью-Йорк. По крайней мере, вывески всюду торчали на английском языке. Потом картина сменилась — невысокие кирпичные здания, окружающие площадь, узкая улочка, уходящая вдаль. Питер узнал старую часть Копенгагена. И вновь перемена — что-то вроде Токио.

— Город не надо, — проговорил Питер. — Пусть будет берег моря.

— Пустынный?

— Да.

Морской пейзаж вновь появился за окном.

— А почему здесь нет обычного окна? — спросил Питер.

— Потому что мы под землей, — ответила Линда.

— Я думал, мы ехали на лифте вверх.

— Нет, мы ехали вниз… В правительстве решили, что так безопаснее для вас. Тут невозможно выкинуть человека из окна, нельзя проследить за ним с минивертолета… По-моему, они просто экономили.

— Квартиры наверху дороже?

— Да.

Питер помолчал, глядя на белые барашки, бегущие по поверхности моря. В сущности, какая разница, что за окном — телевизор, показывающий далекую реальность, или настоящая панорама?

— Там — ваш кабинет. — Робот показывал на правую дверь. — Хотите посмотреть?

— Да.

Они прошли в достаточно просторную комнату, в которой стоял красивый письменный стол, а за ним — большой экран на стене.

— Надеюсь, вам подойдет это кресло?

Питер сел, откинулся, вытянул ноги — удобно. Линда спокойно наблюдала за ним, стоя в дверях. Он поднялся, покинул кабинет. Робот продолжил знакомство с квартирой.

— Там — спальня. Здесь — гостевая комната. Вам нравится?

— Да. — Питер посмотрел на робота. — Как тебя звать?

— У меня нет имени. Вы можете дать мне его.

— Я подумаю… Иван. Тебя будут звать Иван.

— Иван это славянский вариант имени Иоанн, аналог имен Жан и Джон. Учитывая, что вы предпочитаете говорить по-русски, все логично. — Робот двинулся вперед. — Здесь — кухня. Это мое помещение. Полагаю, что вы не принадлежите к числу тех, кто любит сам готовить. Хотя я могу ошибаться.

— Нет-нет, — быстро проговорил Питер. — Я не люблю готовить.

— Там — ванная, туалет, тренажерная, кладовая.

Везде были экраны, показывавшие телевизионную картинку. Даже в туалете и ванной.

— Зачем такое обилие телевизоров? — поинтересовался Питер.

— Вы, как и все люди на Земле, обязаны смотреть телевизор, — объяснила Линда.

— Почему? — искренне удивился он.

— Вы обязаны смотреть телевизор, чтобы в любой момент быть готовым исполнить гражданский долг. Тот, кто регулярно уклоняется от исполнения гражданского долга, недостоин быть членом общества. К таким могут быть применены особые меры.

— Что вы имеете в виду? — с тревогой спросил Питер.

— Такой человек может быть лишен права голоса. Это равносильно лишению гражданских прав.

Такой порядок не слишком понравился Питеру.

— Но это невозможно — все время слышать телевизор.

— Звук может быть выключен, как в вашей квартире. В случае проведения голосования звук будет автоматически включен.

Питер молчал. Что он мог сказать? Все, что он услышал, было странно. Вместе с тем, не стоило спешить высказывать свое мнение — он был новым человеком в этом мире.

— Хотите кофе? — прозвучал вдруг рядом голос робота.

— Хочу.

— Могу я звать вас Питер? Или мне обращаться к вам официально: господин Морефф?

— Зовите меня Питер.

— А как мне обращаться к вашей гостье?

— Доктор Андерсон.

Робот повернул голову к Линде.

— Доктор Андерсон, а вы хотите кофе?

— Да.

— Я приготовлю. Простите, Питер, но вы не хотите снять пиджак?

Питер скинул пиджак, отдал роботу, который тотчас удалился.

— А как быть с одеждой? Я не могу все время ходить в одном костюме.

— Закажите то, что вам необходимо. Робот вам поможет сделать покупки. У вас есть деньги на счету.

— Откуда?! — удивился Питер.

— Всемирное правительство выделило вам деньги. Нельзя было оставить вас без средств.

Это новость радовала.

— Что за деньги сейчас в ходу?

— Доллары и центы.

Питер помолчал. В конце концов, какая разница, как называются деньги — фунты, евро или рубли?

— Что нужно для совершения покупок? Нужна пластиковая карта?

— Нет. Необходима ваша идентификация и наличие денег на счете.

— А магазины остались?

— Да. По-прежнему есть люди, которым нравится ходить по торговым залам, видеть товар не на мониторе, а воочию, брать его в руки.

Появился робот с двумя чашками кофе на маленьком подносе. Тончайший ароматный запах наполнил комнату. Питер взял чашку, осторожно попробовал горячий напиток — вкус тоже не разочаровал его.

— Что вам приготовить на обед? — поинтересовался робот.

Питер не на шутку задумался. Что ему хочется более всего?

— Я бы не отказался от телятины с грибами. Цветную капусту на гарнир.

— Я бы еще посоветовал греческий салат на закуску.

Питер кивнул в знак согласия. Робот повернул голову к Линде.

— Что приготовить для вас, доктор Андерсон?

— Я бы предпочла жареную рыбу.

— Хорошо. Вино пить будете?

— Да, — сказал Питер. — Мне — красного, сухого. Доктору Андерсон — белого, к рыбе.

— Я знаю.

— Лучше французского.

— Хорошо.

Он собрался идти, но Питер остановил его вопросом:

— Откуда ты возьмешь продукты?

— Я их заказал и частично уже получил.

— Но мы не слышали, чтобы кто-нибудь приходил.

— В кухне есть минилифт для доставки продуктов.

Сообщив это, робот удалился.

— Как же называется нынешнее общество? — с тихой улыбкой проговорил Питер, глядя на Линду. — Диктатура большинства?

— Я не думаю, что это верное определение, — сухо ответила она и вдруг оживилась. — Знаете, что?

Едемте в торговый центр. Он здесь поблизости. Вам столько всего надо, что лучше купить это в магазине.

Не дожидаясь ответа, она поднялась, пошла в сторону прихожей. Питер последовал за ней.

— Вы уходите? — раздался голос робота.

— Уходим, — бросила Линда.

— А как же обед?

— Мы вернемся через полтора часа. И пообедаем.

Вскоре Питер вновь оказался под открытым небом. Солнце светило весело, беззаботно, заполняя пространство между высокими зданиями лучистой энергией. В ней шныряли в разные стороны летательные аппараты незнакомой Питеру конструкции.

— Давайте прогуляемся, — предложила Линда. — Нам недалеко идти. Вы не против?

Питер не возражал. Ему нравилось быть на улице. Они пошли по тротуару, отделенному от проезжей части газоном, покрытым сочной травой. Он с любопытством оглядывал окружающие здания.

— Впечатляет. Еде мы находимся?

— На юге. Район Монруж. Это улица Савье.

— А Монмартр, Эйфелева башня, Елисейские поля остались?

— Да, конечно. Мы можем туда съездить… — Чрствовалось, что ее волнует совсем другое. — Питер, вы еще не успели разобраться во всех тонкостях нынешней жизни. Если вы чем-то недовольны, вовсе незачем заявлять об этом. Выражайте свое отношение голосованием.

Ее слова подивили Питера. Помолчав, он проговорил с подчеркнутой учтивостью:

— Спасибо за совет.

Минут через десять они попали в громадное пространство торгового метацентра. Питер прямо-таки растерялся от разнообразия товаров, аккуратно разложенных на стеллажах. Немногочисленные покупатели перемежались с роботами, выкрашенными в желтый цвет, которые перевозили товары, следили за порядком на стеллажах.

Конечно, он увяз в этом пространстве, наполненном товарами. Путешествие получилось более долгим, чем рассчитывала Линда. Часа через два они, груженые пакетами, вернулись к Питеру домой.

— Вы задержались, — сообщил им робот, принимая пакеты. — Подавать на стол?

— Подавать, — решительно изрек Питер. — И немедленно.

Приборы были уже на столе. Две бутылки возвышались в центре. Питер и Линда сели друг против друга. И тотчас Иван поставил перед ними тарелки с салатом. Питер попробовал — вкусно. Тем временем Иван разлил вино по фужерам: белое — Линде, а красное — Питеру.

Темно-рубиновая жидкость понравилась Питеру.

— Неплохо, — с довольным видом выговорил он. — Как вам белое?

— Хорошее вино.

— Давайте выпьем за наше знакомство.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Сначала мы выпьем за новоселье.

Питер весело засмеялся.

— Вы правы. Я совсем забыл про новоселье.

— Чтобы вам здесь жилось хорошо.

Бокалы соприкоснулись, издав мягкий приглушенный звук. Вино было выпито. Иван опять наполнил фужеры. Выждав небольшую паузу, Питер поднял свой фужер и проговорил:

— Теперь мы можем выпить за наше знакомство?

— Теперь можем.

После салата Иван подал горячее. Питер вновь не разочаровался. Достойным завершением обеда стала чашка зеленого чая. Линда отказалась от пирожного, а Питер насладился вкусом нежнейшего безе с малокалорийным кремом.

— Вам понравился обед? — обратился Иван к Питеру.

— Понравился.

— А вам, доктор Андерсон?

— Мне — тоже.

— Спасибо за высокую оценку.

Забрав чашки и тарелки, робот удалился.

— Вы хотели посмотреть старый Париж. — Ее лицо казалось озорным. — Поехали. Готовы?

— Готов. — Питер охотно кивнул в знак согласия.

Линда поднялась, легким шагом направилась к выходу. Питер последовал за ней.

— Уходите? — раздался голос Ивана.

— Да, — сказал Питер.

— Ужин готовить?

Питер глянул на Линду.

— Нет, — выдохнула она.

Питер уже научился останавливать такси. Вскоре они с Линдой оказались около Эйфелевой башни. Питер смотрел на старую знакомую с доброй улыбкой. Сколько лет прошло с тех пор, когда он бывал здесь в последний раз. Они приезжали тогда в Париж всей семьей — он, Мария, Виктория.

Они с Линдой поднялись наверх. Питер жадно оглядывал окрестности, пытаясь увидеть то, что осталось от прошлого, и то, что связывало город с настоящим. Дворец Шайо-Трокадеро, Триумфальная арка, Музей армии, Лувр — эти сооружения связывали его с прошлым. А множество новых построек напоминали — время ушло далеко вперед, сейчас началась вторая половина двадцать первого века.

Линда не мешала ему. Она словно понимала, какие чувства наполняют его, тактично стояла чуть поодаль.

Он побывал там, где ему хотелось побывать — у Триумфальной арки, в Соборе Парижской Богоматери, на Монмартре. Ужинали он в уютном ресторанчике на Елисейских полях.

Стемнело, когда они вышли на улицу. Питер подумал, что пора отпустить свою спутницу.

— Большое спасибо вам за прекрасный день, — проговорил он. — Я смогу сам добраться домой. Вам надо отдохнуть. Давайте здесь расстанемся.

Она смотрела на него спокойным взором.

— Нам еще придется побыть вместе сегодня. Идемте.

— Куда?! — удивился он.

— Здесь недалеко.

Они пошли в сторону Сены и вскоре свернули на небольшую улочку. Едва они поравнялись с отелем, занимавшим старый пятиэтажный дом, Линда свернула ко входу.

«Зачем ей этот отель? — озадаченно подумал Питер. — А что, если она хочет заняться со мной сексом?..» Признаться, он не отказался бы от этого. Линда была красивой женщиной с хорошей фигурой. В конце концов, они оба — одинокие люди. Почему бы им не завести роман.

Она не стала брать ключ у портье, и это показалось Питеру странным. Лифт поднял их на четвертый этаж. Подойдя к одной из дверей, она открыла ее. Оказавшись в номере, Питер увидел… Фацио, сидевшего за столом с рюмкой в руках. Бутылка коньяка стояла перед ним.

— Не удивляйтесь, дорогой Питер, — благодушно проговорил Фацио, поднимаясь и протягивая руку. — Это все в целях конспирации. Мне нужно переговорить с вами. Рад вас видеть.

Они устроились друг против друга, Линда села поодаль. Питер подумал: «Хорошенький секс».

— Чему вы улыбаетесь? — поинтересовался Фацио.

— Никак не ожидал вас увидеть.

— Коньяк будете?

— Буду.

Коричневатая жидкость заполнила вторую рюмку. Лицо Фацио стало сосредоточенным.

— Нам надо поговорить о вас. Вам положена пенсия как сотруднику службы, преемницей которой стало ВБР. Но если вы хотите работать, никаких проблем. Пенсия в любом случае сохранится.

— Я уже говорил журналистам и готов повторить: я хотел бы работать. — Он вежливо усмехнулся. — Понимаете, для меня прошедших пятидесяти лет как бы не было. Мир изменился. А я по-прежнему тот, каким был накануне покушения. Мне все еще хочется чего-нибудь добиться… И потом, — он глянул на Линду, — я слышал от доктора Андерсон, что мой биологический возраст сорок два года.

Фацио задумчиво кивнул, то ли соглашаясь с ним, то ли машинально реагируя на его речь.

— Я могу предложить вам достойное место работы. В Службе внутренней безопасности. Но числиться вы будете в департаменте кадров. Как ветеран, отвечающий за поддержание боевого духа.

— Спасибо. Я согласен.

Фацио глотнул коньяку. Лицо у него было довольное. Еще глоток, и он снова заговорил:

— Ваше предложение изучить неопознанные трупы толковое. Но ни вам, ни доктору Андерсон нельзя открыто заниматься этим. Вас знает сейчас весь мир. Доктора Андерсон видел Калныньш. Психотерапевт не может быть связан с трупами. Ничего страшного. Мы поступим так. Вы поедете в Ригу. Легенда простая: физически вы восстановились. Но психологически — еще нет. В рамках вашего психологического выздоровления вы едете в Ригу. Доктор Андерсон сопровождает вас, поскольку вы все еще нуждаетесь в психологической поддержке. Одновременно с вами двоими в Ригу поедет наш сотрудник. Он получит нужные документы и передаст вам для проработки. — Тут он посмотрел на Питера с хитрой улыбкой. — Так что вы продолжите работу с доктором Андерсон. Надеюсь, это вас не расстраивает?

— Нисколько. Мы с доктором Андерсон сработались. — Питер бросил взгляд на Линду и добавил более осторожным голосом. — Так мне кажется.

Линда приняла его слова как должное.

Фацио глянул на часы.

— Остались какие-то вопросы, которые не решены?

— Да. Меня беспокоит то, что моя дочь так и не дала о себе знать.

Фацио нахмурился, помолчал.

— Я могу сказать вам, почему ваша дочь до сих пор не связалась с вами.

— Вы знаете? — удивился Питер.

— Да. Дело в том, что она… принадлежит к асоциальным элементам.

Питер был поражен. Этого не хватало!

— Виктория — преступница?

— Нет. Боже упаси. Она не преступница. Но она… уклоняется от исполнения гражданского долга.

Такая новость была неприятна Питеру.

— Зайдель знает об этом?

— Зайдель не знает. А вот Калныньш знает.

Питер вновь был удивлен.

— Калныньш ничего не сказал мне… Знает, и несмотря на это пригласил меня работать в его департаменте. Что за этим скрывается?

— Может быть, попытка сохранить хорошие отношения. А может быть, что-то еще. Надеюсь, что мы в этом разберемся…

— Вы мне поможете найти ее?

— Помогу… Завтра вам вручат официальное приглашение явиться ко мне для решения вопроса о вашем трудоустройстве. Приедете, подпишем трудовое соглашение, и вы официально приступите к исполнению обязанностей. Все. Я убегаю. Мне тоже надо отдыхать.

Пожав руку Питеру и кивнув Линде, Фацио удалился. Питер перевела глаза на Линду.

— Надеюсь, я не исказил действительность, заявив, что мы с вами сработались?

Она усмехнулась, легко, непринужденно.

— Нет, не исказили.

Питер хотел завладеть этой женщиной. В те мгновения она влекла его с невероятной силой. Но он понимал, что излишняя поспешность может оттолкнуть ее. Она была человеком утонченным, не из тех, кто действует по первому порыву. Он решился на одну фразу:

— Может быть, нам остаться здесь?

Она посмотрела на него долгим взглядом и ответила.

— Нет. У вас есть, где ночевать. И у меня — тоже.

Они расстались на Елисейских полях. Первой уехала Линда. Следом — Питер. Вечерний город беззаботно светил огнями, реклама настырно лезла в глаза. Некоторые картинки и надписи возникали прямо на стеклах автомобиля. Магазины и рестораны зазывали к себе.

Робот-консьерж учтиво приветствовал его:

— Добрый вечер, господин Морефф.

Иван открыл дверь тотчас, едва Питер позвонил.

— Добрый вечер. Хорошо отдохнули? — поинтересовался он.

— Хорошо. Где мои домашние брюки?

— Я все разместил в гардеробе. Что-то повесил, а что-то разложил на полках. Домашние брюки висят на вешалке.

Переодевшись, Питер устроился в гостиной на диване. Телевизор показывал очередной боевик, но герой попусту открывали рот в надрывном крике, палили из больших автоматов — звук был отключен.

— Что-нибудь подать? — спросил Иван.

— Да. Бокал красного вина.

Приказание было исполнено. Попивая вино, Питер смотрел на экран. Мысли его никоим образом не касались боевика, настырно лезущего с экрана. Он размышлял о том, как все удачно складывалось в его судьбе: остался жив, перенесся через полвека, полностью восстановил физическую форму, получил интересную работу. Но было и то, что расстраивало. Ситуация с Викторией. Что это, ее выбор? Почему?

Как-то сами собой мысли переключились на судьбу России. Как все-таки воспринимать то, что произошло с великой некогда страной? Как трагедию? Или никакая это не трагедия?

Питер посмотрел на робота, стоявшего у входа в гостиную.

— Есть возможность ознакомиться с историей конкретной страны?

— Есть. Но это за отдельные деньги.

— Ничего страшного. Заплачу. Мне надо выяснить, что за нестабильность была в России в начале века? О чем идет речь?

Экран сменил картинку. Появившиеся улицы показались Питеру знакомыми. Это определенно была Москва, но та, начала века. Улицы, люди на тротуарах, машины. Какие-то заседания с участием людей в темных костюмах и галстуках.

— В начале века в России благодаря стараниям тогдашних властей опять сложилась однопартийная система, — принялся объяснять хорошо поставленным голосом диктор. — Власть действовала в полном отрыве от народа, не имея механизмов обратной связи. Инициатива граждан не стала движущей силой ни в экономике, ни в общественной жизни. Централизация власти привела к созданию неэффективной системы управления на местах. В течение семи лет экономическая ситуация удерживалась только за счет высоких цен на нефть. Но с падением спроса на нефть в мире, за счет использования альтернативных источников энергии, экономическая ситуация в России начала резко ухудшаться. Власть, теряя контроль над ситуацией, использовала созданные ранее штурмовые отряды для подавления выступлений недовольных. Это положило начало столкновениям, которые быстро приобрели массовый характер. — Экран иллюстрировал эти слова показом сцен массовых выступлений, рукопашных стычек, перестрелок, мертвых тел. — Все это привело к распаду страны и массовому кровопролитию. Международное сообщество вынуждено было ввести на территорию России международные силы для обеспечения порядка.

Питер долго молчал, потом глянул на Ивана.

— Сделай такой вид за окном, будто бы дом стоит на главной московской улице. На Тверской.

За окном появились здания середины прошлого века, массивные, важные. Это была близкая к Кремлю часть Тверской улицы. Шли по тротуару пешеходы, сновали современные автомобили.

«Эта квартира — особая территория, — с иронией размышлял Питер. — Здесь говорят по-русски. Здесь думают о России. Это кусочек России».

Глава 6

На следующее утро ему вручили письмо под расписку. Питера приглашал к себе по вопросу о трудоустройстве заместитель директора Всемирного бюро расследований Карло Фацио.

Питер одел свой официальный костюм и направился в штаб-квартиру Всемирного бюро расследований.

Такси довезло его до весьма большого и помпезного здания. В проходной его пропустили без звука, он добрался до второго поста, потом — до третьего. Его путь лежал в особую зону, туда, где располагался департамент кадров.

Вскоре он вошел в просторную приемную Фацио. Секретарь, немолодая и не слишком симпатичная, сидевшая за столом, встретила Питера строгим взглядом.

— Я — Питер Морефф, — сообщил он. — Мсье Фацио назначил мне встречу.

— Знаю, — выдохнула она. — Ждите.

Питер сел на большой кожаный диван. Спокойствие наполняло его. Он смотрел в большое окно, за которым виднелись высокие здания, шустро сновали вертолеты.

Дверь в кабинет резко распахнулась, Фацио вышел в приемную, провожая женщину средних лет, красиво одетую, с важным лицом.

— Всего доброго, мадам Жофруа, — проговорил он у выхода в коридор.

Тут он глянул на Питера вопрошающим взглядом.

— Господин Морефф?

— Да. — растерянно подтвердил Питер. Неужто его забыли?

— Рад с вами познакомиться. — Он пожал руку, вслед за тем указал на дверь в кабинет. — Проходите.

Когда они устроились за рабочим столом — Фацио на своем месте, Питер на гостевом, — Фацио проговорил с хитрым видом:

— Не удивляйтесь. Это я для подстраховки. Никто не знает, что мы с вами встречались. Кроме Линды. Поговорим насчет вашего трудоустройства. Фактически вы уже работаете в Службе внутренней безопасности. Но, как я предупреждал, числиться вы будете в департаменте кадров. Как ветеран, отвечающий за поддержание боевого духа. Вот договор, подпишите его.

Питер не слишком внимательно пробежал глазами по страницам, взял ручку, поставил свою подпись на двух экземплярах. Приподнявшись в кресле и радостно улыбаясь, Фацио пожал ему руку:

— С этого момента можете считать себя сотрудником Всемирного бюро расследований. Поздравляю. Сейчас вам выдадут жетон, удостоверение, оружие. Вам выделят рабочее место в нашем департаменте. Осваивайтесь. Послезавтра поедете с Линдой в Ригу. Версию поездки я называл — окончательное психологическое выздоровление. Надеюсь, вы там что-нибудь раскопаете. Вопросы, пожелания есть?

— Вопрос только один: когда я смогу встретиться с дочерью.

Фацио глянул в потолок, размышляя о чем-то.

— Понимаете, по сведениям годовой давности, она жила в Москве. Но поскольку она в свое время отказалась от чипа, мы не знаем, живет ли она на прежнем месте, и если не живет, где пребывает в данный момент. Ее попросту надо найти. Я уже дал соответствующее распоряжение. В любом случае, прошу вас потерпеть. Вам лучше встретиться с дочерью после поездки в Ригу. Я не хочу, чтобы вас что-то отвлекало. Нам надо закончить наше дело. Ну… всего вам доброго. И храни вас Бог.

Питер пошел в канцелярию, где им были получены жетон и пластиковое удостоверение.

— В учреждения и жилые комплексы вас пустят по чипу, — наставлял его немолодой служащий, полный, страдающий одышком. Он говорил по-французски. — С полицейскими тоже не будет проблем в обычной ситуации. Но если что-то произойдет, и они будут бояться подойти к вам со сканером, покажите им жетон. Удостоверение идет в дополнение к жетону. Может случиться, что вы должны будете предложить свою помощь гражданам. Они вообще не носят сканер. Тогда вам тоже пригодится жетон. Теперь вам надо получить пистолет. Его выдадут на оружейном складе, он в подвале, в другой стороне комплекса. Там же тир. Советую опробовать пистолет. Навряд ли вы стреляли из чего-то подобного. Рад был помочь.

Покинув канцелярию, Питер отправился на оружейный склад. Когда в лифте он произнес: «В подвал», тут же раздалось: «Какой отрицательный этаж?» «Не знаю, — пробормотал Питер. — Мне — на оружейный склад». «Минус пятый», — прозвучало в ответ, и лифт закрыл двери.

В хорошо освещенном коридоре было многолюдно. «Все они со склада и на склад? — подивился Питер. — Маловероятно. Скорее, в тир».

Он не ошибся — поток был связан с тиром. Дверь под соответствующей вывеской непрестанно открывалась, выпуская и впуская людей. Питер повернул в другую сторону, туда, где на стенке висела небольшая табличка с надписью: «Оружейный склад».

Он не увидел стеллажей с разнообразными образцами стрелкового оружия. Комната больше напоминала офис, вполне респектабельный. Несколько рабочих столов, занятых мужчинами и женщинами, которые были погружены в свои дела. Питер замешкался, не зная, к какому столу идти, но тут сидевшая посередине жгучая брюнетка явно латиноамериканского происхождения взглянула на него, и он услышал:

— Мсье Морефф, вам сюда. Прошу, садитесь. — Она указала на стул, стоявший по другую сторону. — Меня зовут Люция Гомес. Я помогу вам получить личное оружие. Вы не против стандартного «Вальтера» модели 2050 года? Или предпочитаете «Макаров-3»?

— Видите ли… я не знаю, как они выглядят и чем отличаются, — вынужден был признаться Питер.

— Никаких проблем. — Люция потянулась в ящик стола, достала два пистолета, положила на полированную поверхность.

Как большинство мужчин, Питер был неравнодушен к оружию. Пистолеты, лежавшие перед ним, выглядели непривычно — походили на детские игрушки пятидесятилетней давности, — но глаз радовали. Питер взял один из них в руку, подержал — пистолет был легким. «Вальтер» — прочитал он. Положил, взял другой, подержал. «ПМ-3» — гласила выдавленная на пластмассовой поверхности надпись. Он посмотрел на женщину, сидевшую напротив.

— Чем они отличаются?

— Сходные модели, но «Макаров» точнее на дальней дистанции.

— Оба из пластика?

— Да, это специальный термостойкий пластик.

Немного подумав, Питер сказал:

— Я возьму «Макаров».

— Хорошо.

Она убрала «Вальтер» в стол, а у «Макарова» открыла небольшой лючок в рукоятке. Питер увидел контакты, в которые был включен аккуратный штекер. Люция стала нажимать клавиши на клавиатуре.

— Произнесите: владелец Питер Морефф, — попросила она.

— Владелец Питер Морефф, — повторил Питер. — Простите, а что вы делаете?

— Программирую пистолет на владельца. То есть на вас. Только в вашей руке он будет стрелять, и ни в какой другой. Поставьте вот здесь подпись.

Она пододвинула Питеру журнал, подала ручку. Он расписался. После этого за соседним столом ему подобрали кобуру. Питер выбрал легкую, открытую, крепившуюся на поясе к ремню. Потом ему были выданы две пачки патронов, обычных и резиновых. Для тренировки ему предложили отправиться в тир. Что он и сделал.

Тир оказался большим, просторным. Постоянные выстрелы совсем не оглушали. Типер выбрал свободную ячейку, достал обойму. Она была двойной. Питер озадаченно смотрел на нее, когда рядом раздалось:

— Вам помочь? — прозвучало вдруг по-русски.

Перед ним стоял мужчина спортивного вида, худощавый, невысокого роста, чернявый.

— Да, если вас это не затруднит.

— Не затруднит. Я для этого здесь нахожусь. Я — инструктор. Берете вот так. Правое отделение для боевых патронов, левое — для тех, которые с резиновой пулей.

Обойма была снаряжена и вставлена в рукоятку. Питер взял пистолет, держа его стволом вверх.

— А где переключатель? — спросил он.

— Здесь нет переключателя. Скажите: приготовиться к стрельбе резиновыми пулями. Или боевыми. И можете нажимать на курок.

— Приготовиться к стрельбе боевыми патронами, — сказал я, прицелился и нажал на курок.

Отдача была слабой, пули легли кучно в районе десятки.

— Что теперь? — поинтересовался я.

— Скажите: поставить на предохранитель.

Я повторил эти слова, прицелился, вновь нажал на курок — пистолет не выстрелил. Усмехнувшись, я глянул на инструктора.

— А если ситуация такая, что нельзя говорить. Например, когда сидишь в засаде.

— У вас стандартное оружие. У тех, кто на оперативной работе или в спецподразделениях, другие пистолеты и автоматы. Но если понадобится, можете прошептать нужные указания.

— Спасибо. Вы все прекрасно объяснили. У меня только один вопрос: почему вы обратились ко мне по-русски.

— Я видел вас по телевизору. И был рад помочь. А кроме того, я сам русский. Меня зовут Евгений Байкалов. Приятно поговорить на родном языке с таким героем, как вы.

— Бросьте, я вовсе не герой. Просто мне повезло, что я… вернулся к жизни через столько лет. Можно сказать, попал в будущее.

Потом он посетил хозяйственного начальника на предмет получения рабочего места. Ему был выделен стол в комнате, вместившей еще семь человек. Хозяйственый начальник сам отвел его. Когда Питер появился там, его встретили весьма радушно. Коллеги собрались вокруг него.

— Добрый день, мистер Морефф, — обратился к Питеру по-английски один из них, с поседевшей головой и такими же седыми усами. — Добро пожаловать в группу по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта. Мы еще послужим. Так?

— Так, — с улыбкой подтвердил Питер. — Послужим. Спасибо, ребята.

Вскоре ему позвонила Линда. Он увидел ее лицо на экране.

— Как ваши дела? — поинтересовалась она.

— Все нормально, — принялся рассказывать Питер. — Получил жетон, пистолет, место для работы.

— А самочувствие?

— Прекрасное.

— Это правда?

— Какой мне смысл вас обманывать?

— Не забывайте, я — ваш врач. — Как всегда, она сохраняла спокойствие. — Если будут изменения в самочувствии, вы должны мне сказать.

— Обещаю. Послезавтра мы отправляемся в Ригу?

— Да. Я сделала заказ на поездку.

Питер сдержанно улыбнулся.

— Может быть, увидимся сегодня?

— Не могу. Я занята.

— А завтра?

Она помолчала, что высчитывая. Итогом стали слова:

— Позвоню, если удастся выкроить время. Всего доброго. И будьте осторожнее, — многозначительно добавила она перед тем, как отключиться.

После этого Питер принялся изучать отчет о деятельности по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта за последний год. Количество различных мероприятий впечатляло. Но в остальном все, что содержалось в отчете, было невероятной скукой. Тратить время на такое чтение Питер не собирался. Он стал подробнее изучать нынешнее территориальное деление на всех материках.

В конце рабочего дня Питер со спокойной душой поехал туда, где теперь был его дом. Выйдя из такси, он вспомнил о предостережении Линды, внимательно осмотрелся — ничего подозрительного. Немногочисленные прохожие на тротуаре и на дорожках парка, несущиеся по широкой проезжей части машины и снующие туда-сюда вертолеты в небе. Впрочем, если его хотели убить, сделать это было несложно: выстрелить из машины или с вертолета. Хотя он слышал про автоматические системы обнаружения незарегистрированного оружия, взрывчатых веществ. Питер допускал, что он недооценивает их эффективность.

— Добрый вечер, — приветствовал его Иван, открыв дверь в квартиру. — Будете ужинать дома?

— Да, — ответил Питер.

— Что вам приготовить?

— На твое усмотрение.

— Спасибо, постараюсь не разочаровать вас. Я буду в кухне.

Питер отправился в гостиную, сел на диван, вытянул ноги. Телевизор показывал очередной боевик. Умопомрачительная погоня происходила в полной тишине — Питер не собирался включать звук ради подобной чепухи.

Заглянувший в гостиную Иван сообщил:

— К вам гость. Вы не сообщали, что будет гость. Вы знаете этого человека?

На экране появилось изображение мужчины, нетерпеливо посматривающего в камеру. Это был крепыш средних лет.

— Не знаю.

— Открыть дверь?

Поднявшись, Питер на всякий случай положил руку на пистолет.

— Открой.

Теперь он узнал мужчину, стоящего перед входной дверью. Это был Эжен, его коллега и добрый приятель. Питер тотчас его узнал, как только он вошел в квартиру. Узнал, хотя Эжен постарел.

— Здравствуй, Питер, — умильно улыбаясь, проговорил Эжен.

— Здравствуй. Господи, Эжен, как я рад тебя видеть. — Он шагнул навстречу, обнял приятеля. — Ты как вес-точка из прошлого. — Он выпустил Эжена из своих объятий, смутившись своей реакции, проговорил. — Идем.

Они устроились в гостиной за столом. Питер неотрывно смотрел на приятеля. Да, Эжен постарел. Но не настолько, чтобы выглядеть древним стариком. Это был солидный, возмужавший мужчина лет пятидесяти на вид.

— Хорошо выглядишь, Эжен.

— А ты у нас вообще мальчишка.

— Не преувеличивай. Как ты меня разыскал?

— Мне дали твой адрес во Всемирном бюро расследований, но только после того, как убедились, что мы с тобой действительно работали вместе в Интерполе, в одном отделе.

— Между прочим, я с сегодняшнего дня стал сотрудником Всемирного бюро расследований, буду заниматься поддержанием боевого духа и передачей боевого опыта. Местечко для тех, кому уже нельзя поручить ничего серьезного. Расскажи, чем ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Держу ресторан клубного типа. Для отставных сотрудников спецслужб.

— В Париже?

— Нет. В Брюсселе. Недалеко от «Писающего мальчика».

Это было неожиданно для Питера.

— И что, много посетителей?

— Хватает.

— Но откуда в Брюсселе столько отставных сотрудников спецслужб?

— Почему только в Брюсселе? — рассудительно произнес Эжен. — Теперь перемещение по Европе не составляет проблемы. Да и по миру — тоже… В принципе, у меня неплохая пенсия, ресторан я держу не для того, чтобы свести концы с концами, а чтобы занять себя. Мне нравится.

Иван стал накрывать на стол. Появилась бутылка французского вина, бокалы, закуска.

— Что я мог успеть, если меня не предупредили, что будет гость, — негромко ворчал Иван.

— Я тоже не знал, — с улыбкой заметил Питер.

— Вам не надо готовить. Вот в чем разница.

Ужин, тем не менее, удался. Телятина с овощами была прекрасна.

Когда они пили кофе, Питер поинтересовался:

— Как тебе нынешняя жизнь?

— Нормально. Я доволен. Возможностей гораздо больше, чем прежде. А тебе, наверно, многое в диковинку?

— Да. Поначалу многое казалось невероятным…

Картинка на телевизоре внезапно сменилась, появился официально одетый диктор, включился звук.

— Внимание, проводится голосование по вопросу увеличения ассигнований на марсианские исследования. Вопрос внесен Всемирным правительством. Предлагаем вашему вниманию выступления по мотивам голосования.

Первого докладчика звали Сергей Марков. Он рьяно защищал позицию правительства, настаивающего на увеличении ассигнований. Его речь отличалась напором и кучей непонятных слов. После него выступил благообразный немец, весьма флегматично рассуждавший о нецелесообразности увеличения расходов на данное направление.

Выслушав обоих, Питер выговорил:

— Я не знаю, как голосовать. Первый, мне кажется, был поубедительнее.

— Советую не обращать внимание на Маркова, — добродушно сказал Эжен. — Известный подпевала правительства. Рекомендую выступить против. Надо здесь, на Земле, жизнь улучшать, а не вбухивать средства в Марс.

Кнопки для голосования оказались на пульте управления телевизором. Гражданский долг был исполнен сначала Питером, потом — Эженом. После некоторой паузы они ридели итоги голосования: более половины жителей Земли выступили против увеличения ассигнований на марсианские исследования. Эжен ликовал.

— Давай выпьем за это чего-нибудь покрепче, — сказал он, потирая руками.

Нашелся хороший виски — спасибо Ивану. Содовая тоже оказалась в наличии. Под их сочетание так хорошо было вспоминать о прошлом. Питер и Эжен выпили по нескольку стаканчиков, прежде чем давний друг засобирался домой. Питер не отпустил его, уложил спать в гостевой комнате.

Утром они позавтракали, вышли из жилого комплекса и направились каждый в свою сторону: Эжен — в Брюссель, а Питер — на работу.

Он прилежно сидел над отчетом о деятельности по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта за последний год. Если уж это требуется, он готов потратить время на скучное чтение.

Линда позвонила ему в середине дня. Она готова была встретиться с ним вечером. От посещения ресторана отказалась.

— Я приеду к вам в гости. — Какой лукавой казалась ее улыбка. — Вы не против?

— Нет. — Разве мог он иметь что-нибудь против ее визита? — Во сколько ждать вас?

— Около восьми.

На этот раз, едва по он появился дома, тотчас предупредил Ивана о том, что сегодня у них опять будет гость. Иван засуетился.

— Через сорок минут? Я могу не успеть. Совсем немного времени. Вы могли позвонить.

«На самом деле стоило позвонить, — подумал Питер. — Я не догадался».

— Ничего. Делай все как надо. Мы вполне можем сесть за стол не сразу, а через какое-то время.

— А что приготовить для гостя?

— Какую-нибудь хорошую рыбу.

Иван тотчас отправился в кухню, а Питер пошел сменить рубашку. Ему хотелось выглядеть безукоризненно в этот вечер.

Линда позвонила в дверь без пяти восемь.

— К вам дама, — сообщил Иван, — та самая, которая была с вами в первый раз.

— Открой дверь.

Вечернее платье шло ей. Ему нравилась эта женщина, умная, сдержанная, красивая.

— Рад видеть вас, — довольно проговорил он. — Прошу в гостиную.

«Она пришла, — думал Питер. — Сама. Надо сделать все, чтобы она осталась на ночь».

Линда устроилась на диване, Питер сел в кресло.

— Хотите что-нибудь выпить? — предложил он.

— Немного джина с тоником.

— Иван, — крикнул Питер, — налей джина с тоником для мисс Андерсон и виски с содовой для меня. — Он перевел взгляд на Линду. — Ужин скоро будет готов.

— Я приехала сюда не для этого.

— А для чего? — удивился он.

— Нам надо обсудить предстоящую работу в Риге. Причем так, чтобы никто нам не мешал. Я бы не хотела говорить об этом при посторонних, в кафе или в поезде.

Вот так вот! А он надеялся.

— Разве ужин помешает обсуждению предстоящей работы? — не без иронии поинтересовался он. — Я прошу вас поужинать со мной.

— Хорошо. Но сначала дело. — Она взяла стакан с джином, который подал ей Иван, пригубила, посмотрела на Питера. — По официальной версии вы едете в Ригу исключительно в целях окончательного восстановления. Я сопровождаю вас как лечащий врач. Но вы как сотрудник Всемирного бюро расследований имеете право поселиться в специальной гостинице для сотрудников правоохранительных органов. Там особый режим, никого постороннего. Меня тоже поселят там.

— В одном номере со мной? — успел вставить Питер.

— Я — врач, а не жена. — И опять ни тени улыбки. — Давайте продолжим. Сотрудник Службы внутренней безопасности, о котором я вам говорила, уже в Риге. И живет в той самой гостинице.

— Каждый вечер мы будем встречаться и обсуждать полученную информацию?

— Это невозможно. О наших встречах быстро станет известно. Мы воспользуемся современной техникой. Будем получать от него зашифрованную информацию о интернету, причем прочитать ее сможем только мы и господин Фацио. Лишь в крайнем случае нам разрешено войти в контакт с упомянутым сотрудником.

Иван прикатил сервировочный столик, заполненный тарелками, начал расставлять их на столе. Питер поднялся.

— Давайте поужинаем, — предложил он.

Они устроились за столом. Для Линды была приготовлена форель под белым соусом, для Питера — свиная котлета на косточке с грибным соусом. Соответственно, белое и красное вино.

Вскоре Питер понял, что слишком увлекся едой. Надо было продолжить разговор.

— А как мы поедем?

— На скоростном поезде, который опирается на магнитную подушку. Мы ведь не спешим. Если бы мы спешили, заказали бы вертолет прямо от вашего дома, и он доставил бы вас в Ригу за час. Но мы не спешим, и поэтому поедем поездом. Надо беречь деньги налогоплательщиков.

Под конец они выпили кофе, который был весьма недурственным.

— Спасибо за ужин. — Линда поднялась. — Поеду. Завтра нам рано вставать.

Ему так хотелось удержать ее.

— Оставайтесь. Поедем на вокзал отсюда.

— У меня есть свой дом, — спокойно возразила она.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

Она помолчала, потом сдержанно улыбнулась.

— Питер, вы чересчур спешите. И потом… я боюсь, что, если я останусь, мы точно опоздаем на поезд.

Она ушла, но Питер не жалел об этом. Он чувствовал — у них с Линдой все сладится.

Глава 7

Такси отвезло его на вокзал. Это был совсем не тот вокзал, который он видел пятьдесят лет назад — новое красивое здание, расположенное совсем в другом месте, чем прежде.

Они с Линдой встретились около третьего вагона у поезда, отходящего до Санкт-Петербурга — он делал остановку в Риге.

— Доброе утро, — проговорил Питер.

— Доброе. — Она улыбалась той, вчерашней улыбкой. — Идемте.

Она шагнула внутрь вагона, Питер двинулся за ней. Пассажиров было немного, Питер сел у окна, Линда — рядом.

Поезд тронулся, быстро набрал скорость. Он несся по эктакаде, а внизу и сбоку проносились здания. Потом начались лесные массивы, поля, небольшие населенные пункты, деревни. Питер повернул голову к Линде.

— Если мясо растят на специальных фабриках, чем занимаются те, кто живет здесь, в сельской местности?

— Разным. Кто выращивает овощи и фрукты, кто занимается виноделием. А кто просто живет в свое удовольствие.

— Сейчас должна быть высокая эффективность во всех отраслях производства. Наверно, и в сельском хозяйстве.

— Да. Там все роботизировано. Теперь никто не сидит за рулем трактора и не стоит у пульта какого-нибудь заводика, перерабатывающего урожай.

— Но если всем занимаются роботы, что остается людям? — с иронией поинтересовался Питер.

— Люди работают прежде всего в сфере услуг. Скажем, в дорогих ресторанах все сотрудники, от шеф-повара до швейцара, только люди. Те, кто имеют деньги, держат прислугу. Это гораздо дороже, чем купить в рассрочку домашнего робота.

Первая остановка была в Брюсселе. Потом шли Берлин, Варшава, Вильнюс. Через пять часов поезд остановился в Риге.

Как и в Париже, вокзал располагался в новом месте — на южной окраине города. Выйдя на площадь, они взяли такси, поехали в центр. Жилые комплексы напоминали те, которые Питер видел в Париже и в каком теперь жил сам. Но чем ближе к центру, тем больше старых зданий находил его цепкий взгляд. Это была Рига. Та, которую он помнил.

Разместившись в гостинице, они пообедали в ближайший ресторане и тут же отправились гулять. Так хотел Питер.

Он узнавал те здания, которые видел пятьдесят лет назад. И радовался этому. Будто встречал друзей. С каким удовольствием шел он по древним улицам, рассказывая Линде то, что помнил. Этот город принадлежал не только латышской, но и русской истории. Они поднимались на собор Петра, заходили в музеи, осматривали самые известные здания. Линда была здесь впервые, и потому слушала его с интересом.

Он смотрел на людей, которые заполняли тротуары — европейские лица преобладали, хотя встречались и азиатские, и негритянские, и арабские. Но здесь европейских лиц было гораздо больше, чем в Париже.

«А что сейчас в Лондоне? — думал Питер. — Остались ли коренные англичане? Надо съездить туда. Когда все кончится. В Лондон. И в Москву».

Они прошли немало по старым улицам. Питер видел, что Линда устала. Затащил ее в ресторан, вполне симпатичный, оформленный в старинном стиле. Официанты и бармен были одеты в национальные латышские наряды.

На этот раз Питер был внимателен к тому, что происходило вокруг. Он слышал английскую речь, русскую, немецкую, латышскую. Люди сидели с довольными лицами. Прямо-таки век благоденствия. Он посмотрел на Линду.

— Неужто все проблемы на Земле сейчас решены?

— Вовсе нет. Есть депрессивные регионы. Есть безработица. Есть преступность. А зачем, по-вашему, Всемирное бюро расследований? Есть экологические проблемы, и весьма серьезные.

— Значит, расслабляться рано? — Ехидство наполняло его взгляд.

— Рано. — Линда смотрела на него с легкой укоризной.

Поданная еда радовала своим изысканным вкусом. А местная водка была хороша. Питер выпил две рюмки. Линда ограничилась одной.

— Не нравится? — спросил Питер.

— Очень крепко.

— Попросить вина?

— Нет, не надо. Я потихоньку допью.

Вечер уютно разлегся на старых улицах, когда они покинули ресторан. Питер смотрел по сторонам на вывески, витрины, светящиеся окна. И тут у него возникло желание попасть на то место, где все произошло.

— Я хочу сходить туда, — проговорил он.

— Где на вас покушались? — Она поняла его.

— Да.

— Идемте.

Он шел быстрым шагом. Линда не отставала. Здесь направо, еще раз направо. А теперь налево. И по этой улице до конца…

Вот оно, то место, где его пытались убить. Он не испытал какого-то страха или неприятного чувства. Он стоял, вспоминая подробности того вечера. И вдруг он будто перенесся в прошлое. Он явственно увидел черную машину, опущенное стекло, водителя, вспышки выстрелов. Водитель! Вспомнилось его лицо, бледное, вытянутое, с близко поставленными глазами.

— Я вспомнил, — удивленно проговорил Питер. — Вспомнил лицо водителя. Я не думал, что помню… Я готов составить его портрет. Немедленно едем в лабораторию.

Он тут же поймал такси, назвал адрес, где находилось отделение ВБР по самоуправляемой территории Балтия. Ему нетерпелось поскорее попасть в то место, где можно было превратить видение в картинку, осязаемую, понятную другим.

Помещения были закрыты, но дежурный криминалист находился на месте. По настоянию Питера он пошел с ним в лабораторию, включил оборудование. Они тотчас принялись за работу. Через полчаса портрет был готов. Питеру удалось добиться поразительно сходства с той картинкой, которая запечатлелась в памяти.

— Это он. — Питер с ликующим видом посмотрел на Линду. — У меня получилось вспомнить.

— Я надеялась на такой исход. Собственно говоря, для этого мы и приехали сюда, в Ригу.

— Для этого? Почему ты не сказала мне?

— Чтобы сыграл роль эффект неожиданности. Чтобы ты не насиловал себя установкой непременно вспомнить. Так скорее всего получился бы отрицательный результат.

— Может быть, ты права… — Ему было приятно, что они легко перешли на «ты». Он глянул на специалиста. — Ну что, теперь в картотеку?

— Идемте, — хмуро выдавил долговязый мужчина, которому выпала тревожная ночь.

Компьютер быстро нашел того, чье лицо осталось в памяти Питера. Его звали Сергей Лебедев, он входил в международную преступную группу, но был мелкой сошкой. Отсидел двенадцать лет за незаконную торговлю оружием, потом еще семь — за участие в ограблении. В последние годы вел себя прилично. Сейчас проживал под Ригой, на Взморье.

— Могу даже сказать, что в данный момент он находится по месту регистрации, — доверительно сообщил дежурный криминалист.

— Откуда вы знаете? — поинтересовался Питер.

— По заведенному порядку, информация о местонахождении всех бывших заключенных автоматически поступает к нам.

— Такую возможность обеспечивает чип?

— Да.

Питер нахмурился — выходит, за каждым с легкостью можно следить. Ладно, сейчас важно другое.

— Я его возьму, — проговорил он. — Я про Лебедева.

— Не надо, — спокойно возразил криминалист. — Для этого есть сотрудники, занимающиеся оперативной работой. Кто знает, вдруг он окажет сопротивление. Хотя ему уже много лет.

— Они поедут сейчас?

— Зачем. Утром поедут и арестуют его. Никуда он не денется. Идите спать, а утром возвращайтесь. Часам к одиннадцати.

Питер посмотрел на Линду.

— Я думаю, так и надо поступить. — с тихой улыбкой проговорила она.

Он вынужден был признать: они правы — спешка в данной ситуации не нужна.

Когда они вышли на улицу, Питер предложил:

— Давай немного погуляем. Ты не против?

— Нет, — сказала она.

Теплая, спокойная ночь окружала их. Город спал.

— Значит, ты добилась желаемого результата… Это верно, я не должен был знать. Иначе бы не получилось. — Питер посмотрел на Линду с ухмылкой. — Ну а все остальное — предстоящее назначение Калныньша, сотрудник, который изучает здесь неопознанные трупы, наши тайные контакты с ним, — это все правда?

— Конечно.

Питер нахмурился.

— Если к тем давним событиям действительно имеет отношение Калныньш, он сейчас пошлет к Лебедеву убийц. — Питер остановился. — Надо послать оперативную группу. Немедленно.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Линда.

Дежурный криминалист был весьма удивлен, вновь увидев их.

— Надо послать оперативную группу немедленно, — заявил ему Питер.

— А что случилось?

— Мы пришли к заключению, что есть опасность для его жизни. Тогда мы потеряем единственного участника преступления, которого удалось установить.

Криминалист был озадачен.

— Но как узнают те… кто захочет его убить?

— Такая возможность у них есть. Не спрашивайте меня о деталях. Сказать не имею права. Я прошу вас принять меры.

— Хорошо.

Дежурная оперативная группа находилась в здании. Их было двое. Заспанные, выслушали поручение криминалиста. Питер смотрел на них с великим сомнением: щуплые, неказистые. Справятся ли?

— Я поеду с ними, — сказал он криминалисту. — Лишний человек не помешает.

— Езжайте, — с неохотой позволил тот.

Вчетвером они направились к выходу во двор. Машина стояла поблизости от здания. Дверь открылась сама, отъехала в сторону. Питер посмотрел на Линду.

— Отправляйся в гостиницу. Отдыхай. А я съезжу с ними.

— Нет, — уверенно проговорила она. — Я поеду с вами.

Питер понял — спорить бесполезно. Указал ей на открытый проем — забирайся внутрь. Едва они устроились на сиденьях, машина тронулась. Открылись глухие ворота, машина выехала на пустынную улицу, быстро набрав скорость, помчалась по ночному городу. Она сама выбирала муршрут. Очень скоро они оказались за пределами Риги. Машина стремительно неслась по эстакаде, а внизу мелькали невысокие здания, угадываемые в зыбкой темноте летней ночи. Лишь изредка справа или слева проносилось мимо светящееся окно.

Неожиданно машина сбавила скорость, свернула направо, покинув эстакаду, и вскоре остановилась около нужного дома.

Это был коттедж, не слишком большой, двухэтажный, стоявший с темными окнами. Небольшое пространство между ним и тротуаром занимали две клумбы по обе стороны от дорожки. Какие цветы росли на них, трудно было угадать в зыбкой полутьме.

— Пусть один из вас подстрахует с черного хода, — тихо проговорил Питер, обращаясь к оперативникам.

Его распоряжение выполнили — один из оперативников вытащил пистолет и пошел вправо, обходя дом. Второй приблизился к входной двери, позвонил, потом еще раз. Прошла уйма времени, прежде чем зажглось окно, потом другое. Вслед за тем из-за двери прозвучал недовольный женский голос, говоривший по-русски:

— Что вам надо? Сейчас ночь.

— Всемирное бюро расследований, — ответил по-русски оперативник. — Нам нужен Сергей Лебедев.

После паузы раздалось:

— Я обращусь в полицию.

— Так будет лучше, — согласился оперативник.

Женщина ушла вглубь, Питер услышал отдаленные голоса, потом она вернулась к двери.

— Сказали, что вас четверо, а я вижу троих.

— Четвертый у заднего выхода, — ровным голосом пояснил оперативник.

Еще пауза, после чего дверь открылась. На пороге стояла весьма привлекательная женщина, одетая в ярко-красный халат. На вид ей было тридцать. За ней, чуть поодаль, стоял пожилой мужчина.

Он сильно постарел, но лицо изменилось не настолько, чтобы Питер не узнал его — Лебедев.

— Что случилось? — встревоженно произнес Лебедев.

— Есть постановление на ваш арест.

Он помолчал, обдумывая эти слова.

— Я должен переодеться.

— Я пойду с вами. — Оперативник шагнул внутрь.

Они удалились, а женщина продолжала стоять у выходной двери.

— За что вы его арестовывают, — спросила она.

— Простите, вы кто? — Питер смотрел ей в глаза.

— Я — его дочь. Он ничего плохого не делал в последние годы.

— Это — в связи с давними делами, — выдавил Питер.

Глухая тишина окружила их. Питер ждал того, кто был дорожкой в прошлое, кто владел информацией, связанной с давним событием, столь важным для него.

Наконец появился Лебедев. Проходя мимо Питера, он бросил на него пристальный, хмурый взгляд. Следовавший за ним оперативник указал на заднее сиденье. Лебедев сел посередине, оперативники — по бокам. Питер и Линда устроились спереди. Машина тронулась, оставляя женщину, стоящую у входа в дом.

Обратную дорогу они молчали. Питер глядел на дорогу, думая о том, как лучше построить допрос? Начать с мелочей? И сразу приступить к главным вопросам? Надо посмотреть, как он поведет себя… А может, прямо сейчас, как они приедут? Нет уж, надо отдохнуть, выспаться.

Вскоре машина свернула к зданию регионального отделения ВБР, миновала ворота, остановилась перед дверью. Лебедев был помещен в камеру. Питер отправился к дежурному криминалисту. Вид у того был заспанный. Похоже, их возвращение разбудило его.

— Арестованного доставили, — сообщил Питер. — Пусть спит. А утром допросим. Я сам хотел бы его допросить.

— Завтра мы должны получить решение суда, подтверждающее наличие оснований для задержания. После этого приступите к допросу.

— Я должен идти в суд?

— Нет. Пока что хватит информации о том, что вы опознали его. Я думаю, что вам раньше полудня нет смысла появляться здесь.

Они с Линдой вышли на улицу. Теперь Питера не тянуло гулять. Добраться до постели — вот все, что он хотел.

Им пришлось звонить, чтобы их впустили в гостиницу — вход в заведение, предназначенное для определенного круга лиц, закрывали в полночь. Поднявшись на третий этаж, Питер направился к своему номеру. Линда жила в соседнем. Едва открылась дверь, он посмотрел на Линду, желая попрощаться с ней. И обнаружил, что она стоит рядом с ним. Мягкая улыбка светилась на ее худом лице.

— Будешь спать? — спросила она.

— Да, — не без удивления ответил он.

— У тебя ни на что больше нет сил?

Эти слова стоили многого. Питер многозначительно ухмыльнулся.

— Бегать за преступниками — нет. А на кое-что другое — найдутся.

Он отступил, давая ей возможность пройти в то пространство, которое временно принадлежало ему. Как только она оказалась внутри, шагнул следом и замкнул пространство, теперь принадлежавшее им двоим.

— Я приму душ, — сказала она и упорхнула в ванную.

Питер сел в кресло, уставился на экран телевизора, но выдержать больше минуты не смог. Скинув одежду, он направился в ванную. Линда стояла в кабинке под струями воды. Питер отодвинул дверцу. Как прекрасно было ее тело, стройное, поджарое. Можно было подумать, что ей лет двадцать с небольшим. Питер шагнул к ней, обнял. Она ответила страстным поцелуем. Как прекрасен был миг единения.

— Я так хотел этого… — прошептал он.

— Я — тоже, — прозвучало в ответ.

Начатое в ванной, они продолжили потом на постели. Ее прежние слова оказались не пустым звуком — она долго не давала ему заснуть. Хорошо, что ему предложили явиться к двенадцати. Иначе он не смог бы вести допрос.

«Смогу я узнать правду? — размышлял Питер, направляясь к зданию регионального отделения ВБР. — Кто из них? Калныньш или Звиедрис? Кто?.. — признаться, ему не хотелось ни о ком думать плохо. Да и мысли его тянуло совсем в другую сторону. — Пятьдесят лет провалялся, и смог. Не подкачал. Это же надо. Молодец…»

Его ждали.

— Господин Морефф, поднимитесь к заместителю начальника, — сказал ему дежурный. — Господин Риекстиньш просил передать вам, что ему необходимо поговорить с вами.

Риекстиньш был достаточно молодым человеком приятной наружности, весьма учтивым. Он усадил Питера в кресло.

— Мне сообщили о вашем желании лично допросить арестованного Лебедева. Я не против, но вы не наш сотрудник. Надо соблюсти формальности. По этом причине я прошу, чтобы в допросе принял участие инспектор Семенов.

— Ради Бога, — добродушно произнес Питер. — Пусть принимает участие. Суд подтвердил наличие оснований для задержания?

— Да.

Семенов тоже оказался молодым человеком, коренастым, большелобым. Его внимательные голубые глаза смотрели на Питера изучающе.

— Рад познакомиться. Много слышал о вас. — Рука у него была крепкая. — Нам в первую комнату для допросов.

Комната для допросов выглядела как обычное помещение — без окна, казавшегося зеркалом для находящихся внутри. Но Питер знал, что здесь уйма телекамер, приборы, устанавливающие состояние допрашиваемого и отмечавшие ложь.

Они устроились по одну сторону стола. Вскоре появился Лебедев, устало сел на предназначенный для него стул. Елядя перед собой, проворчал:

— Я старый человек. Я больше не участвую в противоправных действиях. Зачем вы привезли меня сюда?

Питер смотрел на него безмятежным взглядом.

— Вы помните покушение на сотрудника Интерпола пятьдесят лет назад? Вы были за рулем машины, из которой стреляли.

Помолчав, он глянул на Питера, печально выдохнул:

— Помню… Когда я видел по телевизору, что вас воскресили, я сразу понял, что это плохо кончится для меня.

Начало обнадеживало.

— Вы должны рассказать, кто дал приказание расправиться с господином Моревым, кто стрелял, — ровным голосом проговорил Семенов.

Последовала пауза. Лебедев уставился на стол. Потом поднял глаза.

— Приказание мы получили от Вола… Андрея Володина. Я и Толстый. Ну… Сергей Самохин. Я был за рулем, а он стрелял.

— Откуда вы узнали, как я выгляжу, где проживаю?

— Сотрудник сказал. Местного Интерпола. Латыш. У него фамилия была… Зедрис, кажется.

— Может, Звиедрис? — подсказал Питер.

— Да, Звиедрис.

— Он… был членом банды? — Как трудно дались Питеру эти слова.

— Нет. Его захватили. Он не хотел говорить. Его били — не помогло. Тогда его какими-то лекарствами напичкали. От которых человек теряет контроль. После этого он сказал.

Лебедев не лгал — индикатор светился зеленым светом.

— Что вы с ним сделали потом?

Лебедев хмуро молчал, пока не выдавил чуть слышно:

— Убили… Но я не убивал. Его сам Володин убил.

— А тело? Куда дели тело?

— Закопали в лесу. Под Слокой.

— Вы были при этом?

— Да. Меня заставили копать яму.

— Место вспомните?

— Не знаю. Столько лет прошло. Может быть, вспомню. — Он посмотрел на Питера грустными глазами. — Я так и знал, что этим кончится. Как только прошло сообщение о том, что тебя воскресили. Что теперь со мной будет?

— Это решит суд. Где Володин? Где Самохин?

— Самохина убили вскоре после этого в какой-то разборке. А Володин бежал. Думаю, что в Россию.

— Там находился тот, кто давал ему указания?

— Да. Но я ничего не знаю. К этому он нас не подпускал.

Питер перевел глаза на своего коллегу.

— Пока у меня нет других вопросов. Завтра с утра поедем в Слоку. Попробуем отыскать то место. Вы согласны?

Семенов кивнул в ответ.

Едва покинув комнату для допросов, Питер прямиком направился в гостиницу.

Линда была в номере. Она поднялась ему навстречу. Питер подошел к ней, обнял, поцеловал.

— Выспалась?

— Да. Как прошел допрос?

— Нормально. Калныньш не был связан с преступной группой. А Звиедрис — жертва. Они его похитили, пытали, а потом убили. Может быть завтра удастся найти его останки… Давай куда-нибудь сходим.

— Хорошо. — Как ласково звучал ее голос. — Но сначала я свяжусь с Фацио.

— Ради Бога, связывайся. — Сколь игривым был его взгляд. — К нему я тебя не ревную.

— Да? А к кому ревнуешь?

— Ко всем остальным мужчинам.

— По-моему, ты недооцениваешь Фацио.

— Наоборот, доверяю. Начальству надо доверять.

— А мне?

— До некоторой степени.

Она посмотрела на него с вызовом.

— Я все-таки сначала позвоню. А потом разберусь с тобой.

— Разберись.

Едва полное лицо Фацио появилось на экране, Линда проговорила:

— Добрый день, господин Фацио. Рада сообщить вам, что господину Мореффу удалось получить ответ на тот вопрос, который волновал вас. Я даю ему трубку.

Едва Питер взяв видеомобильный, он услышал:

— Приветствую вас, мой друг. Расскажите о ваших успехах.

Немного смутившись, Питер принялся рассказывать о событиях последних дней.

— Можно с уверенностью сказать, что Калныньш не был связан с преступной группой, — закончил он. — А Звиедрис, к сожалению — жертва. Его похитили, пытали, а потом убили. Завтра мы постараемся найти его останки.

Фацио кивнул, соглашаясь с его словами.

— Я рад, что подозрения в отношении Калныньша сняты. Сожалею о судьбе Звиедриса. Если удастся найти его останки, они должны быть преданы земле с почестями. Сделаю все, чтобы обеспечить это. Спасибо вам за работу. Жду сообщений по завтрашнему дню.

Едва экран погас, Линда сжала его в тесных объятиях.

— Кто тут не доверяет мне? — прошептали ее губы.

— Готов понести ответственность.

— Сейчас понесешь…

Она продолжала удивлять его своей страстностью. Как ему было хорошо с этой женщиной. Он чувствовал, что она успела стать для него близким человеком. Он не забыл Марию, но успел смириться с тем, что его жена умерла, и умерла давно. Это было его прошлое, а Линда успела стать его настоящим. А он — ее. И это невероятно радовало Питера.

Глава 8

На следующий день Питер с Лебедевым и двумя оперативниками отправился в Споку. Линда поехала с ними.

Служебная машина получила распоряжение доставить их на окраину городка, туда, где начинался лес, тянущийся вдоль моря. Выбравшись на эстакаду, машину вновь промчавшись в сторону Взморья, на Запад. Теперь Питер мог видеть то, что располагалось по обе стороны поднятого над поверхностью Земли шоссе. Погода стояла прекрасная. Спокойные, задумчивые пейзажи открывались перед ним, частенько их оживляли погруженные в зелень здания.

Линда сидела рядом с ним на переднем сиденье. Порой Питер смотрел на нее, как бы невзначай. Он не собирался афишировать их особые отношения, но ему было приятно видеть ее поблизости, сознавать, что они теперь связаны друг с другом.

Спока по-прежнему оставалась тихим, небольшим городком, разве что здания повсюду стояли современные — жилые комплексы, не такие большие, как в Париже или Риге, но, похоже, обеспечивающие их жителей всеми нынешними удобствами и благами.

Миновав городок, машина остановилась на опушке леса. Двери открылись. Питер вышел под яркое солнце. Следом — оперативник, Лебедев и второй оперативник. Линда воспользовалась другой дверью.

Лебедев долго смотрел по сторонам. Вслед за тем указал направо:

— Туда.

— Может, на машине подъедем? — предложил Питер.

— Тут недалеко. — Метров через десять он остановился, указал на место под большой сосною. — Здесь.

Питеру показалось сомнительным, что человек через пятьдесят лет с такой легкостью нашел место захоронения, и где — в лесу! Там, где одно дерево трудно отличить от другого.

— Вы не ошибаетесь? — спросил Питер.

— Нет. — Лебедев был спокоен. — Эти места мало изменились за прошедшие полвека. И потом… я бывал здесь несколько раз. Просто приезжал…

Вернувшиеся к машине оперативники извлекли из багажника специального робота на гусеницах, который подъехал к указанному месту, принялся копать.

Лебедев указал правильное место. Песчаный грунт неплохо сохранил тело. Это была мумия мужчины. Оперативники вызвали вертолет. Он появился минут через десять. Останки были погружены в него с поручением сопровождающему сразу по прибытии отправить их в лабораторию — требовалось провести генетический экспресс-анализ.

Лебедева повели к машине. Питер нарочно отстал, придержав за руку Линду. Когда дистанция стала достаточной, он проговорил:

— Давай отдохнем в ближайшие дни. Погода прекрасная. Позагораем, покупаемся.

— Мы с тобой на службе. Надо получить отпуск, потом отдыхать.

— Но хотя бы на выходные мы имеем право?

— Имеем.

— Я хочу провести их на море.

— Проведем.

Когда они приехали в отделение ВБР, анализ был готов. Останки действительно принадлежали Ивару Звиедрису.

— Звони Фацио, — попросил Линду Питер, едва они пришли в выделенную им комнату.

Видеомобильный связал их с начальником. Выслушав сообщение Питера, Фацио деловито проговорил:

— Надо похоронить останки. Официальная церемония пройдет послезавтра. Я дам соответствующие распоряжения. А вы найдите родственников Звиедриса и согласуйте с мэрией все вопросы… в расчете на участие в церемонии руководства ВБР. — Фацио помолчал. — Ну вот, в давней истории поставлена точка. Хотя неплохо бы еще выяснить, куда подевался Володин и к кому вели ниточки, тянувшиеся в Москву.

— Это новое задание? — спросил Питер.

— Это… просьба.

— Постараемся выполнить ее. Мы можем отдохнуть несколько дней?

— Два. Можете отдохнуть два дня. Всего доброго и спасибо за работу.

Экран погас, обозначая конец разговора.

— Два дня у нас есть. — Питер смотрел на Линду с веселой улыбкой.

— Не расслабляйся. Нам еще много надо сделать до этих двух дней, — напомнила она.

Ближайшие обязанности распределили так: Питер связывается с руководством города, а Линда разыскивает родственников Звиедриса.

Попытка связаться с мэром Риги увенчалась успехом. Молодая, симпатичная секретарша, выяснив суть дела, тут же сказала:

— Соединяю с господином Нгабой.

«Странная фамилия», — подумал Питер, глядя на появившуюся заставку — панораму Риги. Через несколько мгновений на экране возникло негритянское лицо, которое подпирали белый воротничок и синий галстук.

— Здравствуйте, господин Морефф, — по-английски приветливо проговорил Нгаба. — Рад пообщаться с вами. Разумеется, видел репортажи, посвященные вашему… возвращению. Чем могу быть вам полезен?

Питер кратко рассказал о том, что удалось установить судьбу и найти останки пропавшего полвека назад сотрудника Интерпола Ивара Звиедриса, и поскольку он погиб при исполнении обязанностей, заместитель директора ВБР Карло Фацио считает, что Звиедриса надо похоронить со всеми почестями.

— Я звоню к вам, чтобы решить все вопросы, связанные с предстоящим погребением Звиедриса. Я занимаюсь этим по поручению господина Фацио.

Лицо Нгабы выражало участие.

— Это крайне важно — оказать почести герою, погибшему при защите интересов общества. Сделаю все необходимое. Проведу голосование среди жителей города.

— Не стоит затягивать с погребением.

Нгаба согласно кивнул.

— Да, конечно. Я проведу городской референдум сегодня же… Как символично: возвращенный к жизни герой восстанавливает справедливость и проясняет судьбу еще одного героя.

— Я вовсе не герой.

— Не скромничайте, господин Морефф. Жду вас в мэрии завтра в десять до полудня. Всего вам доброго.

Линде удалось найти жену, сына и даже сестру Звиедриса. Вдова и сын проживали в Монреале, а сестра — в Риге. Линда переговорила с Имантом — так звали сына. Его потрясло то, что прояснилась наконец судьба отца. Он собрался прилететь на погребение вместе со своей матерью.

Пасмурное вечернее небо накрывало город, когда Питер и Линда покинули здание отделения ВБР.

— Думаю, мы успеем немного прогуляться до того, как начнется дождь.

— Питер внимательно разглядывал облачность. — Ты не против?

— Я не против, — задумчиво проговорила она.

Неспешное перемещение приносило удовольствие. Питер смотрел по сторонам — на здания, улицы, на деревья, скверики. Казалось, что уставший от дневных дел город отдыхал вместе с ними.

Здесь, в старой части города, невозможно было понять, какой сейчас год. Ничто не мешало представить, что сейчас начало двадцать первого века. «Впрочем, нет, — подумал Питер, — тогда не было таких машин, такой рекламы. Люди были одеты по-другому. Да и зачем представлять себя в прошлом? Я живу теперь во второй половине двадцать первого века. Это данность. Я получил будущее в подарок. Только не знаю, за что? И какую цену мне придется заплатить».

Он посмотрел на стройную женщину, идущую рядом. Нежность шевельнулась в нем. Ему захотелось побыстрее оказаться в гостинице. Но прежде следовало перекусить.

— По-моему, самое время поужинать. Зайдем куда-нибудь?

Она кивнула в знак согласия.

Ближайший ресторан впустил их в свое пространство, оформленное в морской тематике. Линда заказала форель, Питер последовал ее примеру. Выпили белого вина.

— Устала? — спросил Питер.

— Нет. — Линда медленно покачала головой из стороны в сторону.

Большой экран, закрепленный на стене, показывал видеоклипы на морские темы, негромкая музыка сопровождала их. Внезапно музыка стихла, во всю ширь экрана появилось лицо Нгабы.

— Уважаемые жители Риги, — проговорил он по-русски, — объявляется городской референдум по вопросу о включении посмертно в число почетных граждан города Ивара Звиедриса. По мотивам голосования с позицией «за» выступлю я. Желающих отстаивать позицию «против» не нашлось.

Нгаба довольно бойко пересказал все то, что услышал от Питера. После этого началось голосование. Используя пульты, сидевшие вокруг Питера и Линды охотно изъявляли свою волю.

Через десять минут был оглашен результат: жители Риги единогласно поддержали включение Звиедриса в число почетных граждан города.

— Гладко все получилось, — прокомментировал с легкой улыбкой Питер.

— Народ высказался, — тактично заметила сидевшая напротив Линда.

Форель в сметанном соусе была хороша. Белое аргентинское вино прекрасно подходило к ней. Закончили мороженным и кофе.

Когда они вышли на улицу, моросил мелкий настырный дождь. Зонт у них отсутствовал. Питер поймал такси, хотя ехать было совсем недалеко — не хотелось мокнуть.

— По-моему, ты все-таки устала, — сказал Питер, когда они зашли в его номер.

Вместо ответа она шагнула к нему, обняла. Ее поцелуй был не менее страстным, чем в первый раз. Потом она потянула его в сторону кровати… Он ошибся — ей хватало еще сил.

На следующий день Питер и Линда приехали в мэрию. Они появились в приемной ровно в десять. Симпатичная секретарша радостно сообщила:

— Вас ждут, господин Морев. Проходите.

Роберт Нгаба оказался невысокого роста. Его пальцы крепко сжали ладонь Питера. Потом он вопросительно посмотрел на Линду.

— Это доктор Андерсон, — пояснил Питер. — Мы — вместе.

— Очень приятно. — Нгаба широко улыбался. — Рад, что вы пришли.

— Он указал на кресла по другую сторону стола. — Прошу сюда. Устраивайтесь.

Заняв место за столом, мэр довольно проговорил:

— Все в порядке. Господин Звиедрис по итогам референдума стал почетным гражданином Риги. Теперь ничто не мешает похоронить его на аллее почетных граждан города на Центральном кладбище. — Мэр перешел на доверительный тон. — Проблема лишь в том, что мы не имеем соответствующего опыта. Похорон почетных граждан давно уже не было.

Втроем они принялись обсуждать церемонию погребения: где, когда, что, в какой последовательности? Это заняло более часа. Вслед за тем Нгаба вызвал руководителей городских служб. Участников совещания заметно прибыло. Теперь вопросы прорабатывались до мелочей.

Документы совещания оказались готовы сразу по завершении — об этом позаботился электронный секретарь. Линда моментально передала их Фацио. Попрощавшись с мэром, она и Питер покинули старое здание. Остановились на ступенях.

— Чем займемся? — Питер благодушно смотрел по сторонам.

— Едем в отделение, — уверенно проговорила она. — Дел у нас хватает.

— Едем, — не слишком охотно согласился он.

Свободное такси послушно свернуло к ним, повинуясь вытянутой руке. Открылась вверх широкая дверца. Они забрались внутрь, Линда назвала адрес. Такси тронулось. И в тот же миг видеомобильный сообщил о желании связаться с ней. Линда извлекла его из кармана. Звонил Фацио.

— Спасибо. Все получил. Завтра на церемонию прилетит кто-то из руководства ВБР. Может быть и сам господин Берджес. Он попытается выкроить время. — На его полном лице проглянуло нечто лукавое. — Вы там не забыли о моей просьбе.

Линда сдержанно усмехнулась.

— Разве можно забыть о ваших просьбах, господин Фацио? Мы как раз едем, чтобы начать заниматься этой просьбой.

Фацио заулыбался:

— Рад, что вы помните. Всего доброго.

Экран погас. Питер с улыбкой покосился на Линду.

— Мы хотя бы пообедаем?

— Да. В столовой.

Столовая располагалась в управлении. Обедать там было дешевле, чем в ресторане, однако они с Линдой ходили туда вовсе не из желания сэкономить — так обед занимал меньше времени.

Потом они работали с Единым архивом. Он был доступен со специальных терминалов, расположенных в отделениях ВБР, и ниоткуда более. Так обеспечивалась конфиденциальность данных, содержавшихся там.

Их интересовала любая информация, касавшаяся фирмы «Балтике цельс» и ее партнеров в России, прежде всего компании «Международные перевозки», а также банка «Финанс-Гарантия». Кроме того, возможные родственные и иные связи в России Андрея Володина.

Выяснить удалось немногое. Фирма «Балтике цельс» закрылась вскоре после покушения на Питера. Причина — банкротство. Процветающая фирма за короткий срок разорилась. Банк «Финанс-Еарантия» сменил владельца — Леонид Коган занялся политикой. Какая-нибудь новая информация по России отсутствовала.

— Будем искать в Москве, — подвел итог Питер.

— Надеюсь, там что-то осталось. — Линда невесело усмехнулась.

— Что-то осталось. Вопрос в том, как это найти. — Он смотрел на нее веселыми глазами. — Уже поздно. Тебе пора отдыхать. Идем в гостиницу.

— Спасибо за заботу, — с игривой вежливостью проговорила она.

Поужинав, они вновь уединились в номере Питера. Но заснули раньше, чем в прежние дни.

Вдова и сын Звиедриса приехали рано — Питер увидел их, как только они с Линдой появились в мэрии. Он не знал родственников погибшего коллеги, он догадался: кем еще могли быть пожилая женщина в черном и строго одетый мужчина? Когда Питер обратился к ним, получил подтверждение своей правоты. Он представился, проговорил те слова, которые только и можно было сказать в данной ситуации:

— Мне очень жаль. — Он говорил по-английски. — Приношу вам искренние соболезнования. Ивар был прекрасным работником и хорошим человеком. Простите, что не смогли уберечь его тогда.

— Спасибо, — устало произнесла вдова по-русски, глядя на него заплаканными глазами. — Я знаю, что Ивара нашли благодаря вам. Вы вернули ему честное имя. Спасибо.

Траурная церемония началась началась в десять. Закрытый гроб был выставлен в церемониальном зале мэрии. Попрощаться пришли известные в Риге и на территории Балтии люди, обычные горожане. В начале двенадцатого Питер увидел Зайделя, окруженного телекорреспондентами. Увидев Питера, министр прямиком направился к нему. Поприветствовал, энергично пожал руку.

— Вы приехали на похороны? — осторожно удивился Питер.

— Да. Это новость мирового уровня. Его звали Зведрис?

— Звиедрис. Ивар Звиедрис.

— Прекрасно. Давайте мы скажем о нем мировой общественности. — Зайдель посмотрел на Линду. — Извините, но я попросил бы вас отойти. — Он опять повернулся к телекорреспондентам. — Гроб на нашем фоне виден?

— Виден, — раздалось в ответ.

Линда отошла в сторону, а корреспоненты и операторы выстроились тесной кучкой. Съемка началась. Зайдель чрезвычайно бойко затараторил:

— Возвращенный к жизни герой восстанавливает справедливость. Стараниями Питера Мореффа, о котором вы уже знаете, выяснена судьба и найдено тело еще одного героя, погибшего полвека назад. Его имя — Ивар Звиедрис. Он погиб от рук преступников. Это произошло в Риге. Сегодня в этом крупном городе самоуправляемой территории Балтия проходят похороны Ивара Звиедриса. Земляне чтут память тех, кто отдал свою жизнь, защищая безопасность и покой граждан. Вы видите гроб с телом героя, а рядом — безутешную вдову. Я прошу сказать о коллеге Питера Мореффа.

Питер почему-то смутился, заговорил, с трудом подбирая слова:

— С Иваром Звиедрисом мы работали вместе перед тем, как он погиб, а меня тоже едва не убили. Это сделали члены преступной международной группы. Ивар был хорошим человеком. Он отдал свою жизнь, защищая правопорядок и граждан.

Питер хотел продолжить, но Зайдель опередил его:

— Спасибо, господин Морефф. — И уже в сторону камер. — Мы покажем вам всю церемонию похорон героя. До новых включений.

Секунда, и Зайдель упорхнул, утащив за собой телекорреспондентов.

Накануне двенадцати в зал вошла группа людей в официальной одежде. Питер не удивился, увидев среди них Калныныпа Зайдель тоже был там. Немного постояв у гроба, эти важные люди направились к выходу, и тотчас четыре солдата в незнакомой Питеру форме подняли гроб, понесли его вслед за ушедшими. Вдова, сын и еще несколько мужчин и женщин шли следом.

Черный старомодный катафалк принял гроб в свое стеклянное нутро. Родственники, важные люди, прочие граждане расселись по машинам. Похоронная процессия отправилась по улицам Риги к Центральному кладбищу.

Питер и Линда ехали на машине управления.

— Что это за солдаты? — спросил Питер.

— Они служат в войсках по поддержанию правопорядка, — принялась объяснять Линда. — Это аналог внутренних войск, какие были в начале века. Еще есть войска защиты Земли, которые занимаются внешними угрозами, ничаная от метеоритной и кометной опасности и заканчивая потенциальной опасностью нападения инопланетян.

Питер оживился.

— Их уже удалось отыскать? Инопланетян.

— Есть некоторые проявления их деятельности. Но в контакт с ними пока что вступить не удалось.

— Они угрожают Земле?

— Мы не располагаем такими фактами.

У входа на кладбище гроб покинул катафалк — его опять взяли на плечи солдаты. Другие, которые выстроились впереди, несли венки. Родственники шли за гробом, вслед за ними — важные люди, за которыми тянулись обычные граждане. Питер и Линда находились в последней части шествия.

У горки свежевырытой земли солдаты поставили гроб на постамент. Процессия сгрудилась вокруг него. Настало время слов. Первым выступил директор ВБР Джон Берджес, высокий, с небольшим, хмурым лицом. Он говорил о прекрасных традициях, которые закладывались еще в Интерполе стараниями и делами таких людей, как Ивар Звиедрис. «Долг превыше всего. Господин Звиедрис доказал это своей жизнью, дав пример для нынешних сотрудников ВБР,» — закончил Берджес. Вторым взял слово министр информации Курт Зайдель. Ему казалось важным восстановление справедливости: выяснена судьба и найдено тело героя, защищавшего покой граждан и погибшего полвека назад от рук преступников. Третьим обратился к присутствующим Нгаба, сообщивший о чувстве благодарности жителей Риги к Ивару Звиедрису, что проявилось и в итогах голосования по вопросу о присвоении герою звания почетного гражданина города. Потом как давний коллега покойного выступил Калныньш. Было видно, что он волнуется, говоря о Звиедрисе.

После этого дубовый гроб плавно опустился вниз. Родственники и большие люди совками начали брать землю из горки, бросать в могилу. Было слышно, как она падает на крышку гроба. Вслед за тем все желающие проделали это. Питер и Линда присоединились к ним. Потом за дело взялись кладбищенские служащие. Могила приняла обычный вид. И тогда линейка солдат с автоматами произвела три залпа.

Участники церемонии потянулись к выходу, оставляя у могилы родственников. И тут к Питеру подошел Калныньш, протянул руку.

— Спасибо, что вы помогли найти Ивара, прояснили его судьбу. Все прошедшие годы я надеялся на это. И дождался. Благодаря вам. Спасибо… — Его лицо приняло озабоченный вид. — Да, Питер, у меня для вас кое-что есть.

Он достал из кармана и протянул свернутый листок бумаги. Питер открыл — там был записан московский адрес.

— Что это? — растерянно спросил Питер.

— Адрес вашей дочери.

Питер опешил — вот так, совершенно неожиданно, получить то, что он уже отчаялся получить.

— Спасибо… — Он посмотрел на Калныньша взволнованным взглядом. — Скажите, Линард… она проходит по вашему департаменту?

— Нет. Но она среди тех, кто составляет группу риска. Мы работаем с ними… в плане профилактики. — Калныньш помолчал. — Это должно остаться между нами. — Тут он значительно посмотрел на Линду, как бы говоря: Вас, милая дама, это тоже касается.

— А в первый раз, когда мы говорили о Виктории, вы о ней… ничего не знали? — с некоторым смущением спросил Питер.

— Нет… Простите, мне пора. Там, у входа, Берджеса и меня ожидает вертолет. Слишком много дел в Париже. До свидания.

Он пожал руку Питеру, учтиво кивнул Линде и направился бодрым шагом туда, где аллея упиралась в сводчатые кирпичные ворота.

Питер посмотрел на Линду с виноватой улыбкой:

— Ты не против, если мы не будем отдыхать два дня, а сегодня же отправимся в Москву?

— Не против, — спокойно проговорила она. — В данной ситуации другого варианта нет.

Глава 9

В Москве их ждали. Дежурный отделения ВБР по самоуправляемой территории Россия помог им поселиться в служебной гостинице, которая располагалась на верхних этажа весьма высокого здания. Им выделили два номера.

Бросив на диван вещи, Питер тотчас подошел к окну. Ему открылся прекрасный вид: громады жилых комплексов, а между ними — построенные в прежние времена здания, вдалеке виднелось острие телевизионной башни, которую Питер видел еще в прошлый приезд. Солнце, висевшее у горизонта, придавало небу легкомысленный вид.

Он повернулся к роботу-горнич-ной, стоявшему в ожидании распоряжений.

— Как называется улица, на которой находится это здание?

— Люсиновская.

— До Кремля отсюда идти долго?

— Не понимаю вопроса. Если долго идти, следует воспользоваться служебным или общественным транспортом.

Питер усмехнулся.

— Далеко отсюда до Кремля?

— Два километра четыреста шестьдесят метров. Посмотрите карту.

На экране вместо непременного сериала, идущего без звука, появилась карта города. Пунктиром высветился наиболее близкий путь до Кремля: по Люсиновской, через площадь, потом по Пятницкой, через мост, потом левее и на большой мост. Запомнить было несложно.

— А где Подольская улица? — осторожно произнес Питер.

— На окраине Москвы. Но это нежелательный для посещения район. Там живут асоциальные элементы.

Карта сменилась, как и ее масштаб. Высветилось нынешнее местонахождение Питера и точка на самом юге, потом отмеченное место увеличилось, проявилось переплетение улиц, одна из которых, идущая параллельно, обозначилась мигающей границей. «Подольская», — сообщила надпись.

— Как сохранить эту часть карты? — спросил Питер.

— Все это должно быть в вашем видеомобильном. Дайте указание, и он вам покажет. Вам что-то еще нужно?

— Нет.

— Я могу удалиться?

— Да.

— Если что-нибудь понадобится, позовите меня.

Питер оставался у окна. Перед ним раскинулся город, столь важный для человека, имеющего русскую кровь. Москва. Долгие годы — столица русского государства. Теперь — самоуправляемой территории Россия. Далеко не единственной в нынешнем мире самоуправляемой территории, где первым языком был русский. Но самой русской по истории и культуре. Здесь теперь жила его дочь. Хотя и в каком-то странном месте.

Раздался приятный перелив звонка, Питер подошел к двери, открыл. Перед ним стояла Линда. Он шагнул в сторону, пропуская ее.

— Что ты намерен делать? — спросила она.

— Думаю, не стоит ехать к ней на ночь глядя. — Он помолчал. — Ты не против того, чтобы прогуляться?

— Не против.

Когда остановились у двери лифта, Питер негромко произнес:

— Может, скажем, что нам хватит одного номера?

— Не спеши, — так же тихо ответила она.

Бойкий лифт унес их туда, где можно было покинуть здание. Выйдя на улицу, Питер повернул направо.

— Куда мы идем? — поинтересовалась Линда.

— К Кремлю.

— Ты знаешь дорогу?

Питер глянул на нее загадочно.

— Знаю… — Тут он лучезарно улыбнулся. — Посмотрел карту. Идти не много, но и не мало. Скажи, когда устанешь. Тогда мы возьмем такси.

Они двинулись вдоль улицы. На ней было много зелени — большие деревья, а меж ними кустарник и густая подстриженная трава на газонах. Питер подумал, что здесь удивительно свежий воздух.

— Скажи, важна ли нынешним людям их национальность? — спросил он.

— В гораздо меньшей степени, чем раньше. Но есть и такие, кому важна.

— За что должен держаться тот, кому ему важна его национальность?

Она задумалась на секунду.

— За язык, за традиции, за свою историю. Но двадцать первый век все более перемешивает традиции, уравнивает историю. Остается язык. Однако современный человек сносно говорит на четырех-пяти языках. Вывод делай сам.

Питер помолчал, потом глянул на Линду.

— А тебе важно твое скандинавское происхождение?

— Я знаю нашу историю, говорю на шведском, норвежском, датском языках. Но замуж вышла за русского… — Она вздохнула. — И, кажется, опять.

— Я наполовину англичанин, — возразил Питер.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Ты русский, выросший в Англии.

Он не стал спорить.

У Линды хватило сил дойти до Кремля. Они прогулялись по Красной площади. На этот раз Питер не увидел на прежнем месте мавзолея, что порадовало его. Потом через Спасскую башню они прошли внутрь пространства, огражденного высокой кирпичной стеной.

Кремль находился в прекрасном состоянии. Более того, Питеру понравилось, что теперь здесь музей — когда он приезжал в Москву прежде, Кремль был закрытой зоной, территорией, на которой располагалась федеральная власть, и граждан пускали туда не всюду и не всегда. Поздним вечером их точно не пустили бы.

Когда они вернулись на такси в гостиницу, совсем стемнело. Робот-горничная встретил их в коридоре.

— Добрый вечер, — проговорил он. — Если вам что-нибудь надо, я к вашим услугам.

— Спасибо, ничего не надо. — поспешил заверить его Питер.

Дождавшись, когда робот скроется за дверью своего помещения, они юркнули в номер Питера.

Утром, когда они лежали рядом, собираясь вскоре подняться, он спросил:

— Ты поедешь со мной?

— Думаю, в этом нет необходимости, — доброжелательно сказала она. — Лишние тут ни к чему. Езжай один. А я займусь нашими делами. Когда сможешь, присоединишься ко мне.

Он подумал, что так и стоит поступить.

— Пора. — Питер резким движением сел, опустил ноги на пол, поднялся. Надо было сделать зарядку, принять душ и побриться.

Завтракали они в номере. Робот привез им все, что они попросили: овсяной каши и тостов для Питера, яичницу для Линды, а еще приличного кофе со свежими булочками.

Расстались в лифте — Линда вышла на одном из служебных этажей, а Питер поехал ниже. В холле он тотчас направился на улицу. Поймав такси, назвал адрес.

— Господин знает, что это зона высокого риска, где живут асоциальные элементы? — спросил компьютер-водитель.

— Господин знает.

Дверь закрылась, такси тронулось.

Питер хотел взять с собой пистолет. На всякий случай. Ему казалось, что Виктории может потребоваться защита. Но потом он передумал — ехать к дочери с пистолетом по меньшей мере странно. Пусть даже и в такой особый район Москвы.

Поначалу он видел привычный городской пейзаж за пределами исторического центра: уходящие к небу жилые комплексы, а между ними — самое достойное из того, что было построено прежде, и обилие зелени. Потом начался район исключительно старых построек, среди них было много запущенных зданий. Повернув несколько раз, автомобиль остановился посреди вполне приличных зданий, построенных из желтого кирпича. Дверь открылась. Питер вышел на улицу.

Пока он высматривал нужный ему дом, автомобиль уехал. Питер направился к тому зданию, которое было ближе. И тут он увидел тройку мужчин, идущую быстрым шагом наперерез ему. Неприятное ощущение возникло в нем.

Это были молодые парни с решительными лицами, хмурыми, но не развязными, не наглыми.

— Кто ты и что тебе здесь надо? — прозвучало, как только Питер и тройка сошлись.

— Я ищу свою дочь. — Он старался говорить как можно спокойнее.

— А что с ней случилось? Она сбежала?

— Нет. Она живет в этом доме.

Они смотрели на него с явным подозрением. Говорил один из них, самый бойкий.

— А ты из этих, чипованных?

— Да, у меня есть чип.

— Примерный гражданин?

— Думаю, это определяется не чипом.

— Чем же тогда?

Питер подумал, что их дискуссия по меньше мере странная — он приехал сюда вовсе не для этого.

— Ребята, я приехал к дочери. Что вы от меня хотите?

— Мы из отряда самообороны. Мы охраняем здесь порядок.

— Чем я могу его нарушить?

Этот вопрос потребовал от лидера тройки некоторых размышлений.

— А может она не хочет видеть тебя. А ты ее преследуешь.

Питер невесело усмехнулся.

— Пятьдесят лет назад меня чуть не убили. Ей тогда было семь. Все эти годы я находился в коме. Лишь недавно пришел в себя… Она не знает, что я жив. Я хочу видеть ее.

Рассказ подействовал.

— Как ее зовут?

— Виктория. Нынешнюю фамилию не знаю. А раньше у нее была моя — Морева. Она живет в этом доме, в двадцать первой квартире.

— Мы ее знаем. Она — секретарь Совета самоуправления. У нас ее зовут Вика Англичанка. Или просто Англичанка. — Некоторое смущение было в его взгляде. — Вы выглядите как примерный гражданин. Здесь такие редко появляются. Вот мы и подошли.

А другой парень добавил:

— Мы не бандиты. Мы сами здесь поддерживаем порядок.

Питер слабо кивнул в ответ.

Автоматический открыватель на двери отсутствовал. В подъезде было чисто, но лифт не работал. Питер нашел лестницу, поднялся по ней на третий этаж. У него колотилось сердце. Вот нужная ему дверь. Он не сразу нажал на допотопный звонок. Зачем-то немного выждал.

У нее было немолодое, но и не старое лицо, похожее на лицо Марии, и не похожее. Женщина смотрела на него с легким удивлением.

— Вам кого?

— Здравствуй, Виктория, — с трудом выговорил он.

Взгляд стал еще более удивленным.

— Простите, вы кто?

— Я — твой отец.

Он видел, что она в это не могла поверить. Взгляд стал жестким.

— Мой отец умер много лет назад.

Она собралась закрыть дверь, и потому он быстро проговорил:

— Я не умер, я был в коме. Недавно меня вывели из нее. Вернули к жизни. Об этом сообщали… по телевизору.

Она смотрела на него в задумчивости, как бы решая, верить или нет? Потом кинулась к нему, обняла.

— Папа, — шептали ее губы. — Папа.

Так они стояли, пока дочь не отпустила его.

— Идем. — Она улыбалась, но слезы наполняли ее глаза.

Он вошел в то жилище, в котором обитала его дочь. Убранство квартиры было старомодным, похожим на то, что Питер видел в начале века, да и сама квартира была недостаточно просторной. В гостиной, куда они вошли, стоял на тумбе старый телевизор, но и он оказался выключенным.

Она усадила Питера на диван, села рядом, неотступно глядя на него.

— Расскажи мне все про себя, — попросила она. — Я хочу знать все.

Питер начал с того, что произошло в Риге полвека назад, потом перешел к своему воскрешению и последующим событиям: поведал о том, как он возвращался к жизни, потом о получении квартиры в Париже и должности в ВБР, о поездке в Ригу и всем, что произошло там, о вчерашнем приезде в Москву.

Рассказывая, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что перед ним его дочь — слишком прудно было поверить в превращение девочки, которую он помнил, в немолодую женщину, сидевшую рядом с ним.

Разумеется, он не стал упоминать о своих особых отношениях с Линдой и о просьбе Фацио разыскать следы Андрея Володина, однако не скрыл, что адрес Виктории ему предоставил Калныньш. Услышав об этом, Виктория усмехнулась:

— Мы знаем, что ВБР следит за нами.

— ВБР обязана обеспечивать правопорядок, — заметил Питер.

— Да. Но разве можно считать асоциальным элементом каждого, кто не захотел вживлять себе чип? Разве можно превращать нас в людей второго сорта, к которым нет доверия?

Питер не готов был говорить на эту тему. Ему хотелось поскорее узнать, как сложилась жизнь дочери.

— Рассказывай, как ты жила эти пятьдесят лет.

— По-разному, — уклончиво проговорила она.

— Давай-давай, в подробностях. Для меня все важно.

Она помолчала, ее лицо стало сосредоточенным.

— После того, как тебя… чуть не убили, мы с мамой вернулись в Лондон. Жили у бабушки. Я пошла в школу, когда закончила, поступила в Оксфордский университет, в колледж церкви Христа.

— Подожди, — прервал ее Питер. — Мне говорили, что ты училась в Сорбонне.

Изобразив недоумение, она покачала головой из стороны в сторону.

— Не было такого. Я училась в Оксфорде, в колледже Христа… Специализировалась на русском, английском и французском языках. Мечтала стать известным литературным переводчиком. Там, в колледже, я встретила Томаса, моего первого мужа. Он учился на менеджера, был рослым, красивым, увлекался греблей. Мы поженились на последнем курсе. После окончания университета поехали в Манчестер, где Томасу предложили работу. А я не была привязана к месту. Я брала задания в издательствах и могла переводить, где хотела. Меня поджимали только сроки. По выходным ездили с Томасом по острову или приезжали в Лондон. Мы были довольны. Так продолжалось два года. Потом разболелась мама. У нее обнаружили рак. Я вынуждена была перебраться в Лондон. Теперь мы с Томасом виделись только на выходные, и не каждую неделю. Маме было все хуже. Бабушка не справлялась одна. Я не зарабатывала тогда столько, чтобы нанять сиделку. А пенсия от Интерпола уходила на лечение. Маме сделали две операции. Но остановить болезнь не удалось. Вскоре она умерла. После похорон я вернулась в Манчестер. Но оказалось, что мой муж за год раздельной жизни успел найти себе другую любовь. А я так была измотана болезнью мамы, что даже не восприняла это как трагедию. Мы развелись, и я вернулась в Лондон.

К тому времени я успела неплохо зарекомендовать себя в издательствах, получала хорошие заказы, да и времени для работы у меня стало больше. Так что я по уши погрузилась в тексты и провела за этим делом почти полтора года. Я старалась отвлечься от событий, связанных со смертью мамы, от развода. В какой-то момент почувствовала: перетрудилась, вымоталась. Надо отдохнуть. И поехала в Испанию, в Коста Дель Соль, к теплому морю. Там я встретила Пабло, который стал моим вторым мужем. — Она усмехнулась, невесело, но и не слишком печально. — Наш брак был недолгим, но бурным. Я родила моего первого ребенка. Эмилию. Она уже давно выросла, сейчас живет в Копенгагене, работает художником-офор-мителем. Третий раз я вышла замуж пять лет спустя. Мой третий муж — Андрей Пименов, писатель из России. Я с ним познакомилась, потому что перевела его роман. И поскольку эта книга получила престижную премию, ему захотелось встретиться со мной. Когда он приехал в Англию, разыскал меня. Тогда мы только познакомились, начали поддерживать постоянный контакт. Я перевела еще несколько его книг. Мы не раз увиделись на международных мероприятиях. Потом он приехал и предложил выйти за него замуж. Этот роман развивался медленнее всего, но был самым долгим. Я родила ему двух сыновей…

Она замолчала.

— Вы все-таки развелись? — поинтересовался Питер.

Она медленно покачала головой.

— Андрей умер. Он был старше меня на восемнадцать лет. Но дело ни в этом. Он отказался от операции.

— У вас не было денег?

— Деньги были. Но он не захотел ее делать. Он считал, что все должно идти так, как предопределено для каждого человека изначально.

— А где же твои сыновья?

— На работе. Они здесь работают. Старший, Петр — учителем, а младший, Владимир — в самообороне.

— Оба живут с тобой? — осторожно спросил Питер.

— Нет. У старшего своя семья. Он живет неподалеку отсюда. У них ребенок. Мой внук. Я — бабушка. А ты — продедушка.

Ласковая улыбка поместилась на лице Питера. Он подумал, что неплохо бы увидеть внуков и правнука. Тут он посмотрел на Викторию.

— А ты чем занята?

— Я — один из руководителей Совета самоуправления этой особой территории. Здесь живут люди, отвергающие имплантацию чипов. Люди, не желающие быть все время под контролем, когда про любого в любой момент известно, где он, с кем, как себя чувствует, что говорит, просто лежит или занимается любовью. Здесь пространство, свободное от чипов. Мы живем так, как хотим. Это приятно. Вместе с тем, это создает многие проблемы. Покупать в обычных магазинах мы не можем — там для того, чтобы снять с личного счета деньги за покупку, сначала определяют личность покупателя. Нас невозможно определить, робот не пустит нас в магазин. Мы не можем воспользоваться такси, скорой помощью. Поэтому здесь мы наладили иную, чем на всей территории Землю, жизнь. Здесь все рассчитано на отсутствие чипа. Здесь мы можем жить комфортно. Вот и все. А они утверждают, что здесь — асоциальная территория, зона повышенной опасности.

— А сколько здесь живет народу?

— Около двух миллионов человек.

— Около двух миллионов?..

Питер помолчал, пребывая в некотором недоумении. Потом проговорил с достаточной долей тактичности:

— Но преступникам действительно проще прятаться здесь, чем где бы то ни было.

— Мы делаем все, чтобы не дать им такой возможности, — жестко отрезала Виктория.

Питер подумал, что необходимо как можно скорее сменить тему. Оглядевшись, он сказал:

— У тебя нет робота-домохозяйки? Почему?

— Обхожусь и так.

— Он серьезно упрощает жизнь.

Она смутилась.

— Робот дорого стоит. У меня нет таких денег. А в рассрочку нам товары не дают. — Сообщив это без всякого сожаления, она глянула на часы, всплеснула руками. — Уже три. Ты, наверно, кушать хочешь. Давай я тебя покормлю.

— С удовольствием пообедаю с тобой.

Она поднялась, и тут прозвучал звонок видеомобильного. Вытащив трубку, Питер увидел на экране лицо Линды.

— У тебя все в порядке? — спросила она.

— Да.

— Ты нашел Викторию?

— Нашел.

— Я рада.

— Линда, надеюсь, ты понимаешь, что быстро я не освобожусь?

— Понимаю.

— Поработай сегодня одна.

— Уже работаю.

— Что-нибудь есть?

— Пока что нет.

— До свидания.

Он спрятал видеомобильный.

— Кто это?

— Моя напарница. Мы вместе расследуем одно дело.

Она усмехнулась.

— Может, тебе надо было выйти на пенсию?

— Ни в коем случае. Для меня этих пятидесяти лет не было. Эффект быстрого старения современные препараты устраняют. Мне по-прежнему чуть больше тридцати. У меня уйма энергии. Я хочу работать.

Он произнес эти слова с невероятным воодушевлением, а потом подумал — нехорошо получилось. Своей страстной речью он подчеркнул то, что Виктория фактически старше его.

— Господи, поверить не могу. Неужели это ты? — Она смотрела на него с тихой улыбкой, делавшей ее так похожей на Марию. — Идем в кухню. Конечно, если ты хочешь, я накрою в гостиной. За неимением столовой. Но ты в России. А русские любят есть в кухне.

Питер беззаботно рассмеялся.

— Ради Бога. Никаких проблем.

Чуть позже он сидел у окна за столом, смотрел, как дочь разогревает еду, накрывает на стол. Кухня была не слишком просторная, но и не тесная. Важная часть пространства ее обитания.

— Ты привыкла жить в России?

— Еще бы. Я живу здесь тридцать лет. Я стала частью этого мира. — Она поставила очередную тарелку. — Вина выпьем?

— Выпьем. — Он выразительно кивнул в знак согласия.

Появилась бутылка вина. Питер взял ее в руки.

— Чилийское?

— Да. Сейчас практически все вино производится в Чили и Аргентине. А в Европе виноградников почти не осталось. Во Франции производят лишь эксклюзив. Мизерными партиями. Это очень дорого стоит.

Шум открывающейся двери донесся из прихожей. Питер напрягся — кого он сейчас ридит? Несколько секунд спустя в кухне появился парень, худой, быстрый, черноволосый, похожий чертами лица на Викторию. Увидев Питера, удивленно остановился.

— Мам, пообедать найдется, — проговорил он в некоторой озадаченности.

— Найдется. Володя, познакомься, это мой папа, твой дед. Зовут его Петр.

Парень совсем опешил.

— Ты говорила… он погиб.

— Я так думала. И, как выяснилось, ошибалась. Папа все эти годы лежал в коме. И только недавно врачи нашли способ вернуть его к жизни.

Лицо парня отражало недоверие. Он весьма нерешительно подошел к Питеру, протянул руку. Питер поднялся, не сводя с внука глаз.

— Владимир. — Пожатие было осторожным.

— Питер. — Мягкая улыбка устроилась на его лице. — А можно — Пётр… Ты не удивляйся, что я на тебя так смотрю. Я еще не привык к тому, что у меня такой большой внук. Я и маму твою с трудом воспринимаю такой взрослой. Я помню ее семилетней.

Парень изобразил некоторое понимание.

— Ну что вы стоите? Садитесь, — добродушно проговорила Виктория.

Едва устроились за столом, Питер налил вина в бокалы.

— Давайте выпьем за нашу встречу, — предложил он.

Вино было неплохим. Еда — вкусной. Виктория умела готовить.

Питеру захотелось разговорить внука.

— Так у вас живет около двух миллионов? — Он смотрел на Владимира. — Это русские?

— Не только. К нам приехали со всего мира те, кому дороги наши идеалы. Мы — интеллектуальная оппозиция. Мы бросили вызов диктатуре большинства. — С каким воодушевлением он говорил. — Самая демократичная диктатура — диктатура большинства. Все, что не нужно большинству, не существует, не имеет права на жизнь. Это касается всего — быта, искусства, науки. Всего, что обеспечивает существование людей.

— Это хорошо, что вы привержены определенным идеалам, — рассудительно заметил Питер. — Но так вы противопоставляете себя остальному населению Земли. Причем, большей его части.

— Когда-нибудь они поймут, что были неправы.

Питеру нравилась бурная реакция внука. Поэтому он продолжил:

— А достижения цивилизации? Вы лишены их.

— Свобода стоит дороже.

— Свобода хороша для молодых, для полных сил. Но как обеспечить достойные условия жизни детям, старикам?

— А вы думаете, мы не стараемся? Мы даже производство развиваем.

— Какое? — удивился Питер.

— Стараемся производить то, что нужно нам.

— Но все вы не сможете произвести.

— Для этого мы производим то, что нужно им.

— А что вы можете им предложить? — в запале спросил Питер.

Наступила тишина, потом прозвучал голос Виктории.

— Здесь расположены вредные производства.

«Вот почему всемирное правительство допускает существование этой зоны. Особой территории, — подумал Питер. — Скорее всего, не одной».

— Еще подобные особые территории есть? — Он внимательно смотрел на Викторию.

— Есть. В США, в Калифорнии. А еще — на месте бывшей Венесуэлы.

Питер не стал ничего комментировать. Ему не хотелось расстраивать внука, а Виктория, похоже, сама все понимала.

Пауза несколько затянулась. Тут Виктория подняла бокал.

— Я хочу выпить за тебя, папа.

Три бокала соприкоснулись над столом.

Когда обед закончился, Виктория сообщила:

— Папа, я отправляюсь на работу, а Владимир покажет тебе нашу территорию. Вечером приедет Петр с женой, поужинаем в семейном кругу. Ночуешь ты у нас. Мы тебя в гостиной положим. А утром поедешь по своим делам. Хорошо?

Питер спокойно кивнул в знак согласия.

Передвигались по особой территории на старых автомобилях, какие Питер видел в далеком прошлом. Хотя они ездили не на бензине, а на водороде. И потому двигатели не чадили. Никаких роботов — машиной управлял тот, кто сидел за рулем. На больших улицах движение было весьма оживленное. Питер не без удивления отметил, что водители соблюдают правила движения.

«Надо же. Пятьдесят лет назад Россия славилась беспардонным поведением автомобилистов на дорогах», — размышлял Питер.

— Мы живем на Севере нашей особой территории. — Владимир посматривал на него, управляя машиной. — Наш Совет самоуправления и правительство тоже располагаются на севере. Так сложилось. Потому что часть районов присоединилась к нам позже, и это были южные районы.

— А силы самообороны следят за порядком на вашей территории? — спросил Питер, поглядывая по сторонам.

— Вовсе нет. — Владимир оживился. — Даже из названия ясно, что мы, в случае необходимости, будем защищать нашу независимость.

— У вас есть для этого все необходимое?

— Разумеется, есть.

Питер не стал с ним спорить, лишь едва заметно усмехнулся. Он-то понимал — пока здесь располагаются вредные производства, независимости этой территории ничего не угрожает.

Они вернулись туда, где жили Виктория и Владимир, вечером. Вскоре появились Петр и его жена Елена. Последней приехала Виктория. Общими усилиями накрыли на стол. Семейная пирушка началась.

Питеру было приятно среди этих людей. Он с радостью сознавал, что его дочь и внуки — неглупые, приличные люди.

— Папа с мамой испугались, — рассказывал Петр. — Ищут меня, бегают, а я сижу в шкафу…

Уже была полночь, когда они проводили Петра с Еленой и легли спать.

Глава 10

Чтобы утром вернуться в Москву, Питеру пришлось воспользоваться помощью Линды, которая направила такси на Подольскую улицу. Вскоре он сидел в одной из комнат отделения ВБР и слушал рассказ Линды о том, что ей удалось выяснить.

— Короче, никаких следов, — подвела она итог. — Возможно, Володин сделал пластическую операцию. Но это вовсе не значит, что его теперь не найти. Дело в том, что пластический хирург может сделать пациенту не любое лицо. Существует ограниченный набор вариантов. Он определен параметрами лица: расстоянием между глазами, высотой лба и так далее. Сейчас никто не делает пластических операций с целью скрыться от следствия. Сейчас стараются заменить чип. А раньше делали. И Володин, вероятно, сделал. К счастью, в местном отделении ВБР нашлась старая программа. Она определяет варианты лица, которые мог получить преступник, и старит эти лица с учетом прошедших лет. Я применила эту программу к фотографии Володина. Вот что получилось.

На серебристую поверхность стола легли семь фотографий. Лица на них были разные, но чем-то похожие. Питер всматривался в них, пытаясь вспомнить, видел ли он кого-нибудь этих людей?.. Нет, не видел.

— Что теперь с этим делать? — озадаченно проговорил он.

— Запустим в базу. Каждому чипу соответствует изображение владельца.

База даст все совпадения. Идем туда, где есть специальный терминал для фотографий.

Покинув комнату, они поднялись на следующий этаж, вошли в достаточно большое помещение, где были встречены молодым крепышом, смотревшим на ним пристальным взором. Вдоль стен и посредине стояли различные устройства, о предназначении которых Питер не имел представления.

— Здравствуйте. — Линда протянула фотографии. — Нам необходимо проверить их по базе.

Парень взял фотографии, бегло просмотрел, вновь глянул на Линду.

— Вы — новые сотрудники? Я не видел вас прежде.

— Мы — командированные из Парижа.

Парень изобразил на своем скуластом лице некую смесь удивления и уважения, повернулся, подошел к одному из устройств, поочередно засунул фотографии в щель. Питер понял, что перед ним нечто вроде сканера, каким он пользовался в начале века. Фотографии легли стопкой в лоток. Последовала не слишком долгая пауза, после которой хозяин помещения сообщил:

— Полных совпадений нет. Ни по одной фотографии. Высокая степень совпадения — по трем. Окончательный вывод на вами. Прошу.

Он указал рукой на просторный экран телевизора, и в тот же миг вместо беззвучно идущего фильма появилось лицо человека, а рядом — информация о нем.

«Родился в Мехико, — читал Питер, — учился в Беркли, историк, работает преподавателем…»

— Нет, — сказал он.

Линда согласно кивнула. Изображение сменилось.

«Родился в Марселе, окончил военное училище, служил в миротворческих силах, затем в войсках по поддержанию правопорядка. Вышел в отставку в звании майора».

— Нет.

Очередной кивок. Вновь сменилось изображение.

«Родился в Кракове, работал механиком в автосервисе, сейчас — владелец автомастерской».

— Нет.

Линда не возражала. Телевизор вернул на экран фильм — какой-то боевик.

Питер и Линда направились к выходу. Фотографии были у нее в руке.

Ярко освещенный коридор принял их, позволил вернуться в комнату, выделенную для гостей.

— Какие соображения? — спросила она, устроившись за столом.

Питер смотрел на нее затуманенным взором. Негромко прозвучало:

— Он может быть там, в зоне, свободной от чипов.

Линда пожала плечами.

— Как проверить? Юрисдикция ВБР не распространяется на так называемые асоциальные зоны. Там царит беззаконие.

Питер невесело усмехнулся.

— Ты там хоть раз бывала?

— Нет.

— По крайней мере, в той зоне, которая под Москвой, живущие там обеспечивают правопорядок. Я видел это своими глазами.

Сомнение стояло в ее глазах.

— Может быть, ты увидел то, что тебе хотелось увидеть?

— Я увидел то, что есть на самом деле. Да и глупо рассчитывать на иное. Живущие там не меньше нас нуждаются в нормальных условиях. И делают все, чтобы обеспечить их себе.

— Питер помолчал с недовольным выражением на лице. — Я тебе не сказал, но мой младший внук служит в силах самообороны, которые отвечают и за поддержание правопорядка. Я обращусь к нему вполне официально. Попрошу оказать содействие. Думаю, они не откажутся. В конце концов, зачем иметь на своей территории человека, способного совершить серьезные преступления, и может быть даже повинного в них.

Линда размышляла над его словами.

— Если ты считаешь возможным, — проговорила она, — попроси оказать содействие. Наверно, это наш последний шанс отыскать Володина.

Питер достал видеомобильный, позвонил дочери. Через мгновение Виктория ответила. Изображения не было — из асоциальной зоны приходил только звук.

— Виктория, мне надо срочно переговорить с Владимиром. Не по телефону. Как это устроить?

— Папа, ты где сейчас? — раздалось в ответ.

— Я в Москве.

— Приезжай к нам домой.

— Еду. — Питер задумчиво посмотрел на Линду. — Лучше я отправлюсь туда один. Ты не против?

— Не против. — Она протянула ему фотографии. — Надеюсь, толк будет.

Покинув комнату, Питер пошел к лифту. Несколько минут, и он оказался на улице под небом, накрытым высокой облачностью. Как только он поймал такси и назвал адрес, прозвучало:

— Господин знает, что это зона высокого риска, где живут асоциальные элементы?

— Господин знает.

Дверь закрылась, такси тронулось, резво набирая скорость.

Питер смотрел в окно и думал о том, как отнесется Владимир к его просьбе? Еще решит, что он разыскал свою дочь и внуков только для того, чтобы решить служебные проблемы. Как построить разговор?

Машина остановилась на том же месте, что и вчера. Питер уверенным шагом направился к знакомому подъезду. Краем глаза он видел несколько человек, двинувшихся ему наперерез. Преследователи настигли его у самой двери. Среди троих не было ни одного из тех, кто останавливал его вчера.

— Гражданин, куда вы направляетесь? — услышал Питер.

— Я иду к моей дочери. — Он демонстрировал спокойствие и уверенность. — Ее зовут Виктория Англичанка. Она живет в этом подъезде.

Недоверчивые глаза смотрели на него.

— Идите, — прозвучало наконец.

Питер вошел внутрь, поднялся на третий этаж, позвонил в ту дверь, за которой его ждали.

— Что-то случилось? — взгляд у дочери был встревоженный.

Что ей ответить? Питер улыбнулся.

— Дай мне чаю.

— Идем.

Он прошел за Викторией в кухню, привычно уселся на стул у окна. Дочь наполняла водой старинный электрический чайник.

— А где Владимир? — спросил Питер.

— Скоро будет. Что, все-таки, произошло?

Он выдержал паузу.

— Есть серьезные основания предполагать, что человек, организовавший на меня покушение, проживает на вашей особой территории.

Виктория была озадачена. Замерла с чайником в руке.

— Ты уверен?

— Я сказал: есть серьезные основания предполагать.

Она смотрела с подозрением.

— Это выяснилось только что?

— Да.

— За те несколько часов, пока тебя здесь не было?

— Именно так.

Виктория поставила чайник на специальное основание, включила его. Достала из белого шкафа печенье, конфеты. Глянула на Питера.

— Может быть, ты хочешь есть?

— Позже. Сейчас — чаю.

Из прихожей пробрался звук открываемой двери. Потом появился Владимир. Сел напротив Питера, положил руки на стол.

— Что случилось? Я слушаю.

Питер начал издалека — так он решил в такси. Поведал про фирму «Балтийский путь», занимавшуюся транспортными перевозками, хозяин которой был подставным лицом, а командовал всем его заместитель — Андрей Володин, весьма примечательная личность. Про частые звонки в Москву, партнерам из компании «Международные перевозки», разговоры на тему поставок, заканчивавшиеся ничем, когда машины из Москвы в указанные сроки не приходили. Получалось, что в этих случаях под видом перевозок сообщали другую информацию. Про банк «Фи-нанс-Гарантия» и охранную фирму «Стражник», работавшие в теснейшем контакте с фирмой «Балтийский путь». Про то, что за всем стоял хозяин банка «Финанс-Гарантия» Леонид Коган, весьма значимая фигура в масштабах Латвии. Про вывод, что Коган был несамостоятелен в той части своей деятельности, которую он тщательно скрывал — наркотики, торговлю оружием. Про то, что нити шли в Москву, на очень высокий уровень.

— Я написал доклад, главным итогом которого было предложение подключить к работе российское бюро Интерпола, — заключил Питер. — Я понимал, что это вряд ли поможет, если преступники сидят высоко. В тогдашней России коррупция на высоком уровне была недоступна для закона. И все-таки я считал: что-то надо делать. Потом в меня стреляли. И я надолго выбыл… — Он мягко улыбнулся, помолчал. — Когда я выздоровел после комы, я вновь вернулся к работе. Мне удалось вспомнить важные детали, которые помогли найти одного из участников покушения. От него стало известно, что покушение организовал Андрей Володин. Его искали еще тогда, сразу после покушения на меня. Но он исчез. По некоторым сведениям, скрылся в России. Разумеется, я приехал в Москву. С большим желанием разыскать Викторию. И намерением найти Володина.

Владимир смотрел на него внимательными глазами. Питер хлебнул чая, потом продолжил:

— Скорее всего, Володин сделал пластическую операцию. Этим часто пользовались преступники в начале века. В здешнем отделении ВБР нашлась старая программа, дающая возможные варианты лица после подобной операции. Таких вариантов оказалось семь. Их состарили, с учетом нынешнего возраста Володина. Получилось вот что.

Питер достал и положил перед Владимиром фотографии. Тот взял их, принялся рассматривать. Выждав некоторое время, Питер продолжил:

— Мы проверили эти фотографии по нашей базе, которая охватывает почти все население Земли. Таких людей не оказалось. Я занимался этим, уехав от вас… Так у меня появилось вполне обоснованное, на мой взгляд, предположение, что, если Володин жив, скорее всего он скрывается на вашей территории.

Питер следил за реакцией внука. Тот продолжал рассматривать фотографии, словно пытался увидеть нечто большее, чем позволял беглый взгляд. Потом он задумался, уставив затуманенный взор на стену. Питер пустил в ход последний довод:

— У вас тоже есть резон разыскать его. Зачем иметь на своей территории человека, способного совершить серьезные преступления? А может быть повинного в них.

Владимир как бы не услышал его. Зато прозвучал голос Виктории:

— Мы живем достаточно обособленно. Я не знаю, как воспримут члены Совета подобную просьбу.

Владимир глянул на нее с важным видом.

— Членов Совета можно не ставить в известность. Мы имеем право на следственные действия при наличии соответствующей информации. Какая разница, как она к нам попала? А вот если что-нибудь раскопаем… — Он перевел озабоченный взгляд на Питера. — У нас нет базы на всех жителей. Конечно, в каждом доме или квартале коттеджей знают, кто там живет. Но единой базы нет. Единственное, что можно использовать — базу водительских прав. Там кроме нужной информации содержится фотография водителя. Это я могу сделать. И сделаю.

Он поднялся. Питер — вслед за ним.

— Володя, может быть мне поехать с тобой?

— Не стоит. Будут лишние вопросы, подозрения. Подождите меня здесь.

— Хорошо.

Питер проводил его взглядом, вновь опустился на стул, взял свою чашку. Чай успел остыть.

Виктория села рядом. Лицо у нее было хмурое.

— Скажи, ты появился у нас только из-за него… Из-за Володина?

Питер опешил — менее всего он ожидал услышать это.

— Как ты могла подумать такое? Просто совпало, что я приехал в Москву по работе. Но вчера я пренебрег делами. В первый день моего пребывания в Москве я поехал к тебе. Моя коллега работала, а я был здесь. Эти фотографии появились благодаря ей. Я их увидел сегодня… — Он не знал, какие доводы еще привести. Потому проворчал, поставив чашку. — Налей мне горячего чая. Этот совсем остыл.

Виктория поднялась, включила чайник, дождалась, когда он вскипит через несколько секунд. Потом опорожнила чашку, налила свежего чая, поставила перед Питером. Все это она проделала с отрешенным лицом.

— Ты помнишь маму? — спросила она вдруг.

— Маму?! — Удивился Питер. — Конечно, помню.

— А я почти забыла ее. Помню какие-то обрывки сведений, фактов. Например, то, что она любила зеленый чай.

Он сразу понял, в чем дело.

— Бог с тобой, Виктория. Она терпеть не могла зеленый чай. А черный пила. Но особенно любила кофе.

Питер смотрел на нее с укоризной.

— Виктория, можешь не сомневаться: я это я. И нечего меня проверять… Помнишь, как я учил тебя кататься на двухколесном велосипеде? Это было в Гайд-парке… Ты давно была в Лондоне?

— Давно.

— Я — тоже. Хотел бы оказаться там, зайти в наш дом, погулять по улицам… Давай съездим вместе?

— Меня туда не пустят. У меня чипа нет.

— Что-нибудь придумаем. Я попрошу, чтобы тебя пустили. Буду платить через мой чип за двоих. Уверен, что это можно сделать.

Ее мечтательная улыбка напомнила о той маленькой девочке, какой она была много лет назад и какую он помнил.

Видеомобильный издал звук. Питер извлек его из кармана. Звонила Линда.

— У тебя все в порядке? — Голос был встревоженный.

— Все в порядке. Не беспокойся.

— Когда ты вернешься?

— Пока что не знаю.

— Ты позвони, когда что-нибудь выяснится.

— Хорошо.

Видеомобильный вернулся на прежнее место. Питер заметил ироничный взгляд Виктории.

— Проверяет? — насмешливо спросила она.

— Нет, беспокоится, — ровным голосом произнес Питер. — Люди, живущие там, не слишком понимают, что происходит у вас. Им кажется, что здесь хаос и беззаконие. Приехав отсюда, я уверял ее, что здесь нормальная жизнь и нормальные люди.

Последовавшую паузу вновь нарушил голос дочери.

— Между вами… что-то есть?

Ему не хотелось говорить «да», но и обманывать дочь он не собирался.

— Линда — психотерапевт. Она помогла мне адаптироваться к нынешней действительности. Разумеется, между нами установился контакт. Она — хороший человек. Ее муж был русским. Он погиб несколько лет назад.

Некоторое время она размышляла над его словами, потом глянула на него с легкой улыбкой.

— Ты готов жениться еще раз?

— С этим, признаться, у меня проблема. — Питер состроил хитрое лицо. — Я никак не разберусь с тем, сколько мне лет. Если считать со дня рождения, мне больше восьмидесяти, я — древний старик. Куда мне жениться? Но если учесть, что полвека я… отсутствовал, был как бы отключен от жизни, если это учесть, то мне… гораздо меньше лет. И я вполне могу жениться.

— Ты выглядишь молодым, — добродушно проговорила она. — И должен жить как молодой… — Ее взгляд затуманился. — Я совсем забыла, как ты учил меня ездить на велосипеде.

— Ты ужасно боялась и начинала кричать, когда я отпускал тебя. Мне приходилось бежать рядом. Получалось весьма шумно. И хлопотно.

— Долго это продолжалось?

— Долго. Недели три.

Она замолчала, думая о своем. Питер смотрел на дочь, и его вновь наполняло ощущение чего-то нереального — неужели эта немолодая, но красивая женщина его дочь?

Владимир вернулся, когда уже стемнело. Вид у него был измученный. Он устало опустился на стул, посидел, потом посмотрел на Питера.

— Я нашел Володина. — Внук достал одну фотографию, размашисто положил на стол. — Это он. Сейчас его зовут Сергеем Алмазовым. Он — богатый человек. Живет в коттедже за высоким забором. Собственная охрана. Чтобы его арестовать, необходимо соответствующее решение Совета.

Виктория придвинула фотографию к себе, рассмотрела ее.

— Он — владелец двух наиболее крупных у нас предприятий, — глухо прозвучал ее голос. — В обмен на его продукцию мы получаем треть нужных нам продуктов и товаров. Если мы его арестуем, да еще по информации, полученной снаружи… будет скандал.

— Но если он преступник? — в запале спросил Питер.

— Это необходимо доказать, — спокойно возразила она. — Пока что мы имеем лишь фотографию, полученную компьютером из неких предположений. И более ничего.

Она была права. Питер ничего не мог возразить. Единственная мысль, которая пришла ему в голову, обернулась вопросом:

— Понаблюдать за ним можно?

— Официально — нет. — Владимир усмехнулся. — Для этого надо возбудить дело. А неофициально — можно. Выяснить его контакты, ознакомиться с финансовой отчетностью.

— Он посмотрел на Викторию. — Дай мне поесть. Я дико голоден.

Виктория поднялась, подошла к холодильнику.

— Ты можешь все сделать так, чтобы никто не заметил? — поинтересовался Питер.

Владимир задумался.

— Могу, — наконец произнес он.

— Правда, мне придется прибегнуть к помощи одного человека. Это мой друг. Валентин Буковский. Мы работаем вместе.

Питер смотрел на него с некоторой неловкостью.

— Володя, я тебя прошу: будь предельно осторожен.

— Хорошо.

Две тарелки с овощами опустились на середину стола. Следом — тарелка с бужениной и карбонатом.

— Ты будешь ужинать? — Виктория смотрела на него вопрошающими глазами.

— Буду, — ответил Питер. Он решил, что останется здесь до утра. — И давайте чего-нибудь выпьем.

На следующий день он позвонил Линде только после завтрака.

— Я еду в отделение. Направь сюда, пожалуйста, машину.

Такси появилось через пятнадцать минут. Питер подошел к открывшейся двери, повернулся, помахал Виктории, смотревшей на него из окна, потом забрался внутрь. Дверь закрылась. Такси тронулось, поехало туда, где нельзя было жить без чипа.

Москва равнодушно приняла его возвращение. Улицы, здания жили своей обычной жизнью. Вскоре высокое здание отделения ВБР поглотило Питера, просторный холл пропустил через себя, лифт поднял на нужный, коридор привел к нужной двери. Открыв ее, Питер увидел… Фацио.

— Рад видеть вас, мой друг, — елейно улыбаясь, произнес заместитель директора ВБР. — Проходите, садитесь.

Фацио стоял у окна, Линда сидела за столом, взгляд у нее был смущенный, насупленный. Питер закрыл за собой дверь, опустился на стул. Присутствие в комнате Фацио весьма озадачило его. Похоже, удивление чересчур явно проявилось на его лице, потому что Фацио быстро проговорил:

— Мне важно услышать то, что вам удалось выяснить. Рассказывайте, друг мой, не тяните.

Несмотря на его просьбу Питер выдержал паузу, собираясь с мыслями. Посмотрел на Линду, опять на Фацио.

— Моему внуку удалось найти Володина. Теперь его зовут Сергей Алмазов. — Питер вытащил из кармана и положил на ровную серебристую поверхность фотографию. — И у него теперь такое лицо.

Фацио впился взглядом в изображение, словно хотел увидеть нечто большее, чем позволяла фотография.

— Он — владелец двух наиболее крупных предприятий, — продолжил Питер. — В обмен на его продукцию жители зоны получают треть нужных им продуктов и товаров.

Питер следил за реакцией Фацио, но тот продолжал смотреть на фотографию, потом проговорил в полной задумчивости:

— Я оказался прав — он там. Теперь важно выяснить, с кем он держит связь во всемирном правительстве. Среди министров и важных чиновников есть несколько русских, и все они занимали высокое положение в российской власти в прежние времена.

Питер не мог понять, что на самом деле движет этим человеком. Не удержался от вопроса:

— Зачем вам это?

Невозмутимый взгляд карих глаз уперся в Питера.

— Как, зачем? Чтобы добиться справедливости.

— Вы же не станете разрушать производство, которое возможно только там и необходимо для основной части населения тут?

Фацио на секунду задумался.

— Ну… это было бы нежелательно. Я и не ставлю такой задачи. Важно получить информацию…

— Так вам нужен был человек, который без проблем проникнет в зону?

— Мой друг, вы сделали очень важное дело. — Он легонько похлопал Питера по руке. — Очень важное. Как только выясните что-то новое, сообщите немедленно. Всего доброго. Линда, всего доброго.

Он готов был повернуться, направиться к двери.

— Подождите. — Остановил его Питер. — Я хочу отвезти мою дочь и младшего внука в Лондон. Хочу, чтобы они побывали там, где мы с дочерью жили полвека назад. Но как это сделать?

Ответ прозвучал мгновенно.

— Все нормально. Я обеспечу их временными чипами.

Повернувшись, Фацио стремительно скрылся за дверью.

Тишина устроилась в комнате. Питер размышлял над тем, что произошло. Значит, его использовали? Он глянул на Линду.

— К чему нужен был этот спектакль?

— Он хотел, чтобы ты сам пришел к заключению, что Володин живет сейчас в зоне. И повел себя соответствующим образом.

— А Лебедев? Мы вышли на него только потому, что я вспомнил. И это случилось несколько дней назад.

— Лебедев лишь подтвердил старую догадку, что в Риге за всем стоял Володин. А то, что он скрылся в России, было известно.

— А Калныньш?

— Фацио действительно подозревал его.

Питер посмотрел на нее долгим взглядом.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Не имела права.

Он криво усмехнулся.

— Ты спала со мной тоже по его заданию?

Ее лицо помрачнело.

— Я не сплю с мужчинами по заданию.

— Откуда мне знать?

— Ты хочешь поссориться со мной?

Питер понимал — она говорит правду. А он сделал подлость. Совершил недопустимое. Он выдавил:

— Прости. Я сказал глупость… Прости.

Линда молчала.

Он бросил взгляд на стол — фотография лежала перед ним. Изображение человека, организовавшего покушение на него. И невольно ставшего причиной того, что он получил будущее в подарок. Питер не испытывал ненависти к тому, кто ранее носил фамилию Володин, а теперь стал Алмазовым.

«Я должен ему отомстить? — думал Питер. — А я не хочу никому мстить. Честно говоря, мне наплевать на него, на то, чем он занимается и с кем поддерживает связь. Меня гораздо больше волнует все происходящее там, где живет Виктория. Если я чего и хочу, это того, чтобы там все было хорошо».

— Я возвращаюсь. — Он смотрел ей в глаза. — Если хочешь, поедем вместе. Можешь быть уверена — там тебе ничего не угрожает.

Он был готов к любому ответу. Он ждал.

— Я согласна, — тихо проговорила она.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

ОБ АВТОРЕ:

Игорь Александрович Харичев родился в 1947 году в г. Самаре.

По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание-сила».

Рассказы, повести, включая фантастические, неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Наука и жизнь», «Кольцо А», газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты».

Автор трех художественных книг (1994, 2000,2006 г. г) и одной публицистической книги (1995 г.).

Автор более 170 публицистических и проблемных статей в центральных газетах России («Известия», «Независимая газета», «Труд», «Литературная газета» и другие), а также научно-популярных статей в журнале «Знание-сила».

Член Союза писателей Москвы, Союза журналистов России, Союза литераторов России.

⠀⠀ ⠀⠀

Ксения ГусеваНесравненное право

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь…

Н. Гумилев

I

Тени кривлялись на потолке. Горный пейзаж за окном тонул в стремительных сумерках, как в густом тумане.

Пора закругляться. Подумав так, Филипп Даникан, управляющий трудовой колонией на Крошке Эльзе, потер глаза и посмотрел на дисплей.

— Отбой, — сказал он.

— Без сказочки на ночь? — изумилась машина.

— Давай свою сказочку, — согласился он, ожидая ветхозаветное «Получите и распишитесь!», которым система после переустановки сопровождала результаты поиска информации.

— Кредитка недействительна, гони наличку! — рявкнул терминал.

Даникан мысленно послал восьмиэтажную благодарность программисту колонии. Опять, стервец, опросные листы не туда загнал…

— Добрый вечер, шеф!

На экране расплылся в улыбке Толик Шумилов, его суматошный, но толковый заместитель. Сказочник. Управляющий подумывал, что неплохо бы передать ему всю текучку, а самому осесть на какой-нибудь тихой планете, где нет навевающих меланхолию гор и черных провалов шахт.

— Притормози и глянь в окно. Ночь на дворе. Что там стряслось?

— Днем «Сокол» доставил четырех новичков. Если желаешь полистать их досье, то…

— …можешь посидеть до утра. Чудненько. Почему «Сокол» принесло днем? Он ранняя пташка.

— Как правило, шеф. Но на Земле транспорт забарахлил, пока то да се… вот днем и добрался.

— А добираться по пересеченной местности, господа присяжные, то еще удовольствие, доложу я вам. За каждым углом их ждала засада, двигатели глохли от перегрузок… — заурчал терминал.

Да, теперь другие времена. Везде что-нибудь идет вразнос, подумал Даникан, пристраивая к благодарности системщику еще один этаж изысканной словесной архитектуры.

— А ты почему к вечеру снёсся? Тебе ведь не добираться… по пересеченной местности…

— Где за каждым углом ждет засада, и двигатели глохнут от перегрузок, — передразнил терминал Шумилов. — Так у нас транспортер полетел. Пока нашли техника, пока заменили трак…

На лице Сказочника ни тени раскаяния. Филипп поморщился. Уж если Земля нарушает график доставки заключенных, почему бы не загнуться древнему транспортеру на старой колонии?

— Во зараза! — с чувством сказал Шумилов, глядя куда-то в сторону. — Омлет в кофеварке делает! Ну, проспится завтра Мастер Золотые Ручки, уж я ему вставлю… Тебя еще с креслом до потолка не поднимало?

— Это пятый уровень, — отшутился Даникан. — А я до сих пор третий не прошел. Мне только вместо калькулятора таблицу солнечной активности выводит…

Филипп потер виски. Смотреть досье не хотелось. Неожиданно навалилась усталость, спеленав тело и волю… и именно в этот момент он понял, насколько хочет послать все к чертям.

— Четверо, говоришь… Какой срок?

— А долг вернуть придется в нужный срок, — вмешался неугомонный терминал. — Из паутины предначертанных дорог ты выберешь единственную, ту, которая родит в темноту…

— Трое — категория «С», тяжкие преступления, — Шумилов игнорировал загробное пение терминала. — Угон грузовика…

— С людьми? — Даникан на миг забыл об усталости.

— С урановой смолкой. Триера «Изумрудная ящерица», помнишь эту историю? Их взяли неделю назад. Ребята тихие, но себе на уме. Вообще-то им повезло. Отработают сорок лет и выйдут… А четвертый — ну, просто диагноз…

Даникан кивнул. «Диагнозом» на жаргоне колонии называли осужденных по категории «D». Убийство гражданина Галактики. После того как убийцы вкалывали положенный срок на серебряных рудниках Крошки Эльзы, их переводили в воспитательную колонию, где корректировали память. Часто таким галактам давали новое имя и новое место работы. Содружество Земных колоний гуманно. За сто пятнадцать лет действия реабилитационной системы количество правонарушений сократилось на шестьдесят три процента, а девяносто два процента впервые арестованных галактов уже не привлекались к суду повторно.

— Кто жертва? — без интереса спросил Даникан.

— Наместник Этера.

— Скверно, — отреагировал Филипп машинально, но тут что-то угрожающее померещилось ему в темном углу за дисплеем, и он поспешно добавил. — Я просмотрю материал. Утро будет встречено во всеоружии. Всё, отбой!

— Кому отбой, а кому еще кофеварку мыть… — отозвался Шумилов.

Даникан зевнул, покосился на терминал. В банке памяти колонии появились четыре новых досье. Стоит ли просматривать их, чтобы информация забродила в голове, и он вновь во сне считал заключенных?

— Лучше недоработать, чем переработать. Золотое правило. Верно? — спросил Даникан у терминала.

— Цена Тройской унции снова поднялась на три пункта, — заговорщицки сообщил комп.

— Колоссально! — снова зевнул Филипп, и, уже выбираясь из кресла, понял, что разбудило в нем тревогу.

Этер. Дикий Этер. Первая колония Земли. Он так давно топтал его сапогами, что не только воспоминания о нем, но и само название подернулось паутиной времени. Осталась лишь болезненная неприязнь, вызываемая горами и соснами…

Какой-то негодяй убил (а убийство — тягчайшее из преступлений) наместника Этера.

Память перестала кокетничать и выложила козырным тузом имя наместника.

Бойд. Костас Бойд.

Даникан понял, холодея от этого понимания, что вся его долгая жизнь, вся карьера от мальчишки-курсанта до управляющего колонией предназначались для того, чтобы сейчас он стоял со вспотевшими ладонями перед консолью управления и боялся… боялся сделать запрос.

Филипп тяжело опустился в кресло. Закололо сердце, чего давно не случалось.

— Новые досье, — хрипло сказал он.

— Кредитка недействительна, гони наличку! — отозвался терминал.

⠀⠀ ⠀⠀

II

⠀⠀ ⠀⠀

Проплыли три первых досье. Даникан тупо глядел в середину голографического экрана, наметив себе точку восприятия, и весь кабинет, весь мир за ее пределами провалился в тартарары. Текли фотографии, цифры, даты, куски текста, журчали комментарии — он был неподвижен. Только бешено колотилось сердце, заглушая остальные звуки.

⠀⠀ ⠀⠀

«ФЕРЕНЦ НИКОЛАЙ. ЛЕЙТЕНАНТ 32-ГО КОСМИЧЕСКОЕО ДИВИЗИОНА СОДРУЖЕСТВА ЗЕМНЫХ КОЛОНИЙ.

МЕСТО РОЖДЕНИЯ — ЛОНДОН (ЗЕМЛЯ). 21.09.2523.

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ РОДИТЕЛИ…»

«ФЕРЕНЦ АЛЕКСАНДР…»

⠀⠀ ⠀⠀

Брат? Возможно.

⠀⠀ ⠀⠀

«ЛИТАВ ЮРИЙ…»

⠀⠀ ⠀⠀

Этот молодчик на сотню лет старше братцев-акробатцев. Дальше, дальше, дальше…

Сердце рванулось из последних сил и вдруг вернулось к прежнему ритму. Перед управляющим развернулось последнее досье. Сейчас он его просмотрит — и спать, спать, спать!

⠀⠀ ⠀⠀

«КУОРРИ НИКОЛАС. МЕХАНИК-СБОРЩИК 2-Й КАТЕЕОРИИ. КОСМО-МЕТАЛЛУРЕ.

МЕСТО РОЖДЕНИЯ — БРИСТОЛЬ (АДЕЛАИДА). 20.04.2548…»

⠀⠀ ⠀⠀

Боже, какой зеленый… и девятнадцати нет… Хм, где-то это лицо я уже видел. Очень знакомое.

⠀⠀ ⠀⠀

«ГЕНЕТИЧЕСКИЕ РОДИТЕЛИ. МАТЕРИНСКАЯ ЛИНИЯ:

— КУОРРИ АЛЛА (19.02.2466 —?). МЕДЭКСПЕРТ КОСМОПОЛИЦИИ ЗАЛИВА ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ПОЕИБЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА НА 3-М УРОВНЕ КОСМОПОРТА ЗАЛИВАВ 2550 РОДУ. ТЕЛО ОБНАРУЖЕНО НЕ БЫЛО.

— ТОДЗИО ЛИ (03.04.2560). АСТРОБИ-ОЛОЕ ИНСТИТУТА КОСМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ СОДРУЖЕСТВА

ОТЦОВСКАЯ ЛИНИЯ:

— ШАПОШИН ОЛЕГ (25.12.2384). НАВИГАТОР 6-Й НАЗЕМНОЙ ДИВИЗИИ АЛОНСО.

ПЕРСОНАЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ:

2548 г. — ВМЕСТЕ С ОТЦОМ ПОЛУЧАЕТ ВИД НА ЖИТЕЛЬСТВО НА АЛОНСО…»

⠀⠀ ⠀⠀

Эго все не то, не то… При чем тут Алонсо? Ох, где же он видел это лицо — широкое, скуластое, тонкие губы вот-вот разойдутся в усмешке. Рука вот-вот проведет по щеке — от левого уха до носа… Откуда он помнит этот жест? Бред. Прогрессирующий. Нику скоро девятнадцать, а сам Филипп сто пятьдесят два года безвылазно глазеет на транспортеры Крошки Эльзы. За эти годы он перевидал столько лиц, столько ухмылочек и изгибов бровей, что им впору преследовать его ночами.

Довод-то убедительный, но лицо Куорри Николаса, 2548 года рождения не желало убираться из памяти. Даникан еще раз взглянул на фотографию. Нет сомнений, он видел парня.

Парень, да у тебя паранойя, подумал Филипп с неожиданным спокойствием. Эффект внушенного присутствия. То ли еще будет! Тебе бы опрокинуть стопочку, проветрить комнату и спать, спать… Никаких досье! Дались тебе этот Бойд и этот Этер!

Даникан подпер рукой пылающий лоб и стал читать дальше.

⠀⠀ ⠀⠀

«2561 г. — ЗАЧИСЛЕН СТУДЕНТОМ НА 1-Й КУРС МЕЖПЛАНЕТНОГО УНИВЕРСИТЕТА КОСМОМЕТАЛЛУРГИИ (ЗЕМЛЯ).

2562 г. — ПЕРЕВЕДЁН НА 2-Й КУРС.

2563 г. — ПРИВЛЕЧЕН К АДМИНИСТРАТИВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА УЧАСТИЕ В СТУДЕНЧЕСКИХ ЗАБАСТОВКАХ (ДЕЛО XXXII, Y-ЗЕМЛЯ, № 3.445.927).

2563 г.» — ОКОНЧИЛ УНИВЕРСИТЕТ С ОТЛИЧИЕМ.

2564 г. — ПРИНЯТ НА РАБОТУ НА ОЕ-НЕВИЦКИЙ ЗАВОД БЫСТРОЙ МЕ-ТАЛЛОСБОРКИ (ЭТЕР) В ДОЛЖНОСТИ МЕХАНИКА-СБОРЩИКА 2-Й КАТЕЕО-РИИ.

2565 г. — ВО ВРЕМЯ ПРАЗДНОВАНИЯ 300-ЛЕТИЯ КОЛОНИИ ЭТЕР ЗАСТРЕЛИЛ НАМЕСТНИКА СОДРУЖЕСТВА НА ЭТЕРЕ КОСТАСА БОЙДА. ВЗЯТ С ПОЛИЧНЫМ. АПЕЛЛЯЦИЮ ПОДАВАТЬ ОТКАЗАЛСЯ. ПОСТУПОК НЕ МОТИВИРОВАЛ. ПРИЗНАН ПСИХИЧЕСКИ ВМЕНЯЕМЫМ.

2565 г. — РЕШЕНИЕМ ВЕРХОВНОГО СУДА ЭТЕРА ОСУЖДЕН НА 10 ЛЕТ РУДНИКОВ КРОШКИ ЭЛЬЗЫ С ПОСЛЕДУЮЩЕЙ ПЕРЕДАЧЕЙ ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ…»

⠀⠀ ⠀⠀

Даникан прикрыл глаза.

— Орлята учатся летать… — прошептал он.

Кресло дрогнуло и поползло вверх.

— Цыц! — рявкнул он. — А ну, на место! Плачу наличкой!

— А не прокатит! Договор-то кровью подписан! — злорадно отозвался терминал, подгоняя, однако, кресло к столу.

— Запомнить! — язвительно сказал Филипп. — Завтра подписать приказ о повышении Альбера Младшего, просторечно именуемого Мастер Золотые Ручки. Да будет он переведен со второго на девятый этаж в Отдел лифтеров.

— Решение окончательное и обжалованию не подлежит! — провозгласил терминал.

Не замечая заигрывания системы, Даникан перечитал досье.

Зачем восемнадцатилетнему пареньку с Красным Дипломом менять престижную работу на шахты Эльзы? Для расширения кругозора? Через несколько лет он стал бы начальником цеха, а там его карьера неуклонно поползла бы вверх. Чем ему не угодил Бойд, единственный недостаток которого — чрезмерная снисходительность, искупающая прошлые грехи?

Было иное время — мир менялся — и Бойд был другим. Много десятилетий назад Бойд и Даникан носили униформу «эринний» — карательного подразделения космополиции. Жаркими выдались эти 20-е годы прошлого века! Попотели «эриннии», наводя порядок на восставшем Этере…

«Какие мысли! — пожурил себя Филипп. — Что с того, что Костас был твоим подчиненным? С каких это пор ты ищешь причины преступлений уже осужденных преступников?»

— Спать! — рявкнул Даникан компу и, не дожидаясь колыбельной, которой теперь сопровождалось сохранение параметров, отправился к выходу. На ходу подумал: неплохо бы узнать, что представляет собой этот Куорри… Но это все завтра, завтра, завтра…

Часы показывали без четверти два.

⠀⠀ ⠀⠀

III

⠀⠀Ночью подкрался сон, вероломный спутник разгоряченного рассудка, заставляющий человека снова и снова переживать давние ошибки.

Под прикрытием сна в спальню проник кошмар, не посещавший Филиппа пятьдесят лет.

Даникан вновь стал сорокалетним юнцом, имеющим в запасе целых десять лет до второго омоложения. Снова он составлял единое целое с защитной формой, кобурой на бедре и парашютом за спиной. Его взвод, двадцать две «эриннии», поглотила ночь Этера. Люди бросились в ее жаркие объятия с низко летящего корабля, приземлились в нужном квадрате в указанное время и быстро сгруппировались…

…В те времена возникли предпосылки мятежа колоний, что вспыхнет со всей силой гораздо позже, через пару тысячелетий, на Кикладах, но никто из «эринний» Даникана не доживет до этого.

Середина третьего тысячелетия изменила историю земной космонавтики. Этер, первая колония Земли, обладал поистине неограниченными залежами ранее неизвестных бланколиновых руд. Получаемый из них белоснежный металл был идеальным материалом для нужд космической промышленности — необычайно прочным и легким, тугоплавким, криогенно — и коррозиеустойчивым.

Однако концерн «Фобос», монополист добычи бланколина на Этере, вскоре выяснил, что неглубоко залегающие руды содержат ухудшающие их качество примеси. Руководство концерна не предало огласке результаты испытаний, снизив цены на экспортируемую руду.

Скандал разразился, когда обнаружилась нестабильность бланколина после многократных гиперпереходов. Началось следствие. На Этер пришел страх. Скамью Верховного Суда Соединенных Провинций Земли заполнило свободное от предрассудков, вроде всякой там чести, этерское братство. Инстинкт самосохранения — единственный двигатель истории. И обвиняемые оболгали много народа. Метрополия требовала сатисфакции. На концерн, торговавший некачественным сырьем, налагались астрономические штрафы. Во избежание трагедий Земля решила временно закрыть прииски «Фобоса». Это стало последней каплей. Банкиры и промышленники Этера поклялись блюсти лишь одни интересы — свои собственные.

Началось противостояние. Отношения с Землей были порваны. На Этере запахло гарью. Метрополия, не желая терять ценную планету, объявила войну мятежникам…

Цель отряду «эринний» под командованием Даникана — тогда еще старшего лейтенанта — была поставлена ясная: уничтожить базу «автономистов»…

…Ночь подыгрывала карателям. Ступая след в след, они прошли сквозь Дикие Топи. Скалы были тихи и мрачны, а за хребтом линеили небо прожекторы — повстанцы патрулировали отвоеванные земли. Даникан чувствовал тяжесть нагретого металла в ладони, тупую боль в вывихнутой ноге и злость на командование, одолевающую тем сильнее, чем тревожнее билось сердце.

Тропинка вывела к селению среди угрюмых скал раньше, чем они ожидали. Даникан был ререн в правильности маршрута, но этого скопления построек на электронной карте не было, из чего следовало, что где-то допущена оплошность: либо заблудились «эриннии», либо разведчики дали маху. Старший лейтенант выбрал первое. «Эриннии», расставив часовых, вошли в крайний, тускло освещенный дом.

Эти рабочие, не успевшие заблаговременно покинуть планету, похоже, смирились с участью заложников в войне между Землей и Этером. Как крысы, забившиеся в самый укромный угол, они настороженно встречали чужаков. Даникан, не снимая пальца с курка, рассказал о разбившейся машине, и заблудившихся спасателях. Последнее было почти правдой.

Колонисты, поохав, согласились помочь. Через минуту ожидания дверной проем отпочковал невысокую фигуру в заляпанном мазутом комбинезоне и выдраенных до блеска ботинках. Парень сказал, что будет проводником. Щурясь от света мощных фонарей, он вышел из дома.

«Эриннии» двинулись за ним. Чернильная мгла скрывала спину впереди идущего. Шарящие лучи плодили обманные рытвины. Опасно сплетались тени. Проводник оскорбительно легко ориентировался в лабиринте построек, деревьев и обломков скал. Мягкая дробь его шагов слышалась все дальше и дальше. Тишина была настолько полной, что Даникану чудились тревожные аккорды какой-то дикой мелодии — то россыпь кастаньет, то гитарные переборы и взвизгивания скрипки, а то просто чье-то злорадное хихиканье.

Сначала близость бланколинового рудника свела с ума аппаратуру. Карты и рации отказали.

А потом «эриннии» осознали, что проводник исчез.

— Где эта сука задушевная? — сатанея, захрипел Даникан.

На миг все затаили дыхание. Бойд, самый чуткий, выстрелил в темноту. Раздался стон.

Беготня, гвалт, неразбериха. Потом Даникан тряс за грудки раненого проводника и орал ему в лицо… лицо Ника Куорри:

— Где мы? Ты куда привел нас? Куда нас завел?

Колонист, жмурясь от направленных на него фонарей, окунул палец в кровь, бьющую из раны на бедре, и провел полосу на своей щеке — от левого уха до носа.

— Вам не выбраться отсюда… — Он нашел силы улыбнуться. — Каждый из вашего отряда — мертвец. Ну, убьете вы меня… А толку? Вам не выбраться отсюда, а я… я и так умираю…

— Ты будешь умирать медленно, — пообещал Даникан, вынимая нож.

Первый удар пришелся в левое плечо колониста. Разошедшаяся ткань обнажила треугольную татуировку с эмблемой «Фобоса»…

Филипп проснулся, захлебываясь криком, словно холодное лезвие вонзилось в его тело. Он долго лежал, хватая ртом воздух, потом зашептал:

— Это сон, сон… всего лишь сон…

А потом взглянул на часы. Было двадцать три минуты шестого.

Больше Даникан не уснул.

IV

Твой корабль улетел, милый, и остался ты на пустом космодроме в луже вонючего топлива, сжимая в кулаке бесполезный билет. Время вышло. Ты опоздал.

Сон воскресил давнюю правду. «Эриннии» убили повстанца с лицом Куорри, и никакая хирургия не могла собрать его заново.

Филипп часто вновь и вновь переживал во сне неудавшийся рейд… каждый раз просыпаясь не от страха, а от досады. Чертов колонист сдержал клятву — только двое из двадцати двух «эринний» выбрались под ураганным огнем из ущелья.

Двое. Бойд и Даникан.

Теперь Костас стал горстью пепла.

Окажись проводник дьявольски живучим, ему было бы сейчас за сто лет, и досье отметило бы четыре курса омоложения. Куорри нет девятнадцати. Он родился через восемьдесят лет после подавления мятежа, на Аделаиде, в биллионах световых лет от Этера и Бойда. В биллионах световых лет, которые преодолеваются за несколько минут. Из какого гнезда выпал этот желторотик?

Узнав, где Куорри, Даникан подключился к видеокамерам шахты. Было начало десятого. Осужденные в соответствии с графиком занимали рабочие места, надевали шлемы, брались за кирки и отбойные молотки. На Крошке Эльзе намеренно использовали допотопные методы добычи руды — бытует мнение, что физический труд облагораживает. Ну, об этом после…

Куорри, Куорри… Ага, вот он!

Даникан сразу узнал Ника. Если сходство расплывшегося в памяти лица повстанца с фотографией молодого преступника еще подвергалось сомнению, то теперь колебания отпали. Он!

Филипп, не мигая, глядел на парня — несущего на плече отбойник и вертящего на левом кулаке шлем. Вот он остановился, прислонил орудие к стене, огляделся — на губах блуждала такая знакомая улыбка, что Филиппу на миг показалось — время повернуло вспять, и он снова заносит нож над бездыханным телом проводника… Куорри стал застегивать шлем, и Даникан остановил изображение. Он так долго всматривался в него, что начало казаться, будто осужденный смеется над ним…

Ах, эти глаза, эта полуулыбка…

— Кто же ты, а? — прошептал он, подавив дрожь. — Почему меня настигает выстрел, сделанный десятилетия назад? Эгер до сих пор не хочет сдаваться… События давние, дела славные…

— Более древние события невозможно достоверно исследовать по давности времени, но по долгом размышлении над теми памятниками, которым можно довериться, я полагаю, что не было совершено никаких великих дел, ни военных, ни каких-либо других… — информировал терминал.

— Заткнись! — машинально отреагировал Филипп. — Фукидид хренов… Обесточу!

«Он застрелил Бойда. — Его собственное отражение на зеркальной двери словно бы плотоядно облизнулось.

— Теперь он пришел за тобой!»

— Черта лысого! Он же совсем дитя! А тот повстанец давно сгнил в горах Этера!

«Ты провожал его в последний путь? — злорадно мурлыкало отражение. — Нет, ты лишь указал направление. Уговаривай себя. Возможно, самовнушение позволит одну ночь поспать спокойно. Убеждай себя, что эта встреча — случайность, совпадение, нелепость… береги нервы. Ты даже не успеешь удивиться, когда точно такой же десантный нож…»

— Но мальчишка родился спустя две трети века после того, как «Фобос» сравняли с землей! — завопил Даникан.

— Какое ему дело до подыхавших на чужой планете? Ему же нет девятнадцати! Да он в правнуки годится…

Филипп икнул от неожиданной мысли, подумал и связался с Верховным Судом Этера. Разница во времени оказалась на руку — на Этере был разгар рабочего дня.

Копну смоляных волос появившейся на экране женщины сдерживал обруч Верховного Судьи.

— Тамила Чан говорит. Здравствуйте. Чем могу помочь?

— Госпожа, вы подписали приговор Николасу Куорри?

— Да, — волнистая прядь упала ей на лоб. — Почему вы интересуетесь им? Кто вы, господин?

— О, простите, не представился… Филипп Даникан, начальник трудовой колонии Крошки Эльзы. Николас Куорри вчера поступил в мое ведение.

— Что вас интересует, господин?

— Видите ли… — Даникан замялся, толком не зная, о чем спрашивать. — Я… Мне… В досье отмечено, что Куорри не мотивировал преступление. Костас был моим другом… понимаете?

— Соболезную, господин Даникан. Все мы уважали господина Бойда, несмотря на слухи о его прошлом. За годы кураторства он много сделал для Этера и, если за ним и числились какие-то проступки, он искупил их. Николас сказал, что у него с наместником свои счеты, и Бойд получил обещанное. Больше он не проронил ни слова.

— Обещанное? — Даникан побледнел.

— Он держался твердо, — продолжала госпожа Чан. — Им можно было восхищаться, если убийца достоин восхищения. Сказал, что знает, что его ждет, но не раскаивается…

Филипп ошалело вперился в экран. Обещанное?

— Для его отца эта история стала испытанием — ведь он под началом Бойда восстанавливал Этер.

— Шапошин поддерживал связь с какой-нибудь из его матерей?

— Нет. Ни одна из матерей Ника не имеет отношения к Этеру.

— М-м-м… Госпожа Чан, мог ли кто-нибудь из прежних колонистов Этера или их потомков подтолкнуть Ника к убийству?

— Нет. Суд проверил эту версию в первую очередь.

— Ник не попадал в клинику с травмой головы? Ему не проводили операций на мозге?

— Нет, господин.

— Хорошо… — сжавший сердце спазм не хотел отпускать. — Госпожа Чан, не заметил ли кто перемен в поведении Николаса?

— Перемен? Да нет… Он просто… был смертельно испуган. Порой казалось, будто он не понимает толком, что натворил.

— Внушение?

— Нет, медики не обнаружили следов псионического воздействия.

Филипп сосредоточенно разглядывал свои ногти.

— Господин Даникан… Это все, что вы хотели узнать? Если нужна видеозапись слушания…

— Нет. Я очень вам благодарен, госпожа. Больше ничего не нужно. До свидания.

— Господи, как я устал… — прошептал он.

— Все суета сует! — не преминул посочувствовать комп. — Промчится год за годом, и канет без следа… Займется новая заря, и снова догорит, и род пройдет за родом…

Не обращая внимания на вдохновенную декламацию, Даникан вызвал Сказочника.

— Доставь ко мне Куорри.

— Но шеф… А как же другие заключенные?

— Какие другие? — в первый момент Филипп опешил.

— Угонщики, — напомнил Шумилов. — Вы разве не желаете с ними побеседовать?

— Они что, объявили голодовку?

— Нет… пока.

— Они уродуют инвентарь? Подбивают заключенных к бунту? Раскурочили охрану? — в голосе Даникана проскользнули истерические нотки.

— Да нет же!

— Тогда доставь Куорри.

— Он что, напал на вас? — ехидно осведомился Шумилов.

Даникан помолчал, раздумывая, потом решительно сказал:

— Я сам спущусь в тоннель.

Часы показывали одиннадцать ноль-ноль.

V

Лампы ровно освещают тоннель. Ник уже перестал озираться на свою размноженную тень. Работа плевая — греми себе отбойником и относи породу на транспортер. Воспоминание о первом дне, проведенном в подземном царстве, снова вызвало улыбку.

Ник вкалывал с остервенением, с той неуемной старательностью, которой компенсируют причиненное зло. Когда разнесся гулкий сигнал, он не бросил работу. К нему подошел сам Сказочник, второе по важности лицо на Эльзе и заорал что-то, силясь перекрыть грохот отбойника.

Сильнее впившись пальцами в рукоять, словно она была панацеей от всех вселенских бед, Ник выключил аппарат и тихо сказал:

— Извините, я не расслышал.

Шумилов положил ладонь ему на плечо.

— Кончай гробиться. Пойдем.

Ник вздрогнул — впервые после оглашения приговора. В общей камере предварилки, среди разношерстной компании выделялся молодчик, подкованный по части законодательства — он дни и ночи напролет живописал свое бурное прошлое.

Куорри впечатлила одна небрежно оброненная фраза.

Рассказчик задушевно поведал, что часто смертный приговор не сообщается осужденному. Тот получает срок, не подозревая, что приговорен. И вот, он вкалывает на руднике… а в один паршивый миг его хлопнет по плечу кто-нибудь из администрации: «Хватит работать, сынок! Идем». И он идет за боссом, не ведая, что спешит навстречу своей смерти…

Наверное, у Ника был очень жалкий вид, потому что Шумилов рассмеялся:

— Вывести из строя транспортер ты всегда успеешь. А сейчас время отдыхать.

Заместитель улыбался так тепло и так открыто, что Ник смутился.

— Ужасов нарассказывали, да? — продолжал Шумилов. — Не бойся. Смертные приговоры уже сотню лет как отменены, парень.

Шумилов, достаточно изучивший психологию осужденных, понял, что попал в цель. Ник словно засветился изнутри.

Слухи опередили прибытие Куорри на Крошку Эльзу, и теперь не один заключенный ломал голову, почему мальчишка совершил убийство.

— Эй, что с Бойдом не поделил? — не выдержал его напарник, Серж, осужденный за военную измену.

— Не знаю, — машинально ответил Ник и содрогнулся.

Об этом он старался не думать. Чтобы не сойти с ума. Он не знал, почему перечеркнул все прожитые годы. В чем разошлись их взгляды на мир в тот миг, когда Ник увидел куратора на празднике?

Что-то оглушило, вспыхнуло в памяти, и вдруг, будто простреленное, нестерпимо заныло бедро. Ник понял, что должен убить этого человека. Немедленно. Он даже удивился, как такая мысль не осенила его раньше — попасть на прием к Бойду было легко…

Он так и не вспомнил, откуда в его руке появилась ракетница. В руке, не дрогнувшей, пославшей золотой швермер в висок Бойда, но безвольно повисшей после выстрела. Когда люди расступились, и полицейские заломили ему руки, он едва не потерял сознание. Рубашка намокла от пота и прилипла к спине. Он убил человека… Вот он — только что радовался вместе со всеми, любовался фейерверком — и уже лежит изреченный, бездыханный, под изумленно искрящимся небом…

Поймав взгляд Сержа, Куорри вымученно улыбнулся и пожал плечами — повтори, мол, не расслышал. Напарник хмыкнул и отвернулся — он не любил лезть в чужую душу.

Куорри с удвоенной энергией налег на отбойник, но диалог и хлынршие следом воспоминания оставили мутный осадок. Что-то просилось на свободу из темницы памяти, что-то… забитое грохотом молотка и страхом.

Что?

VI

Когда груда добытой породы достигла пояса, а пыль забоя проникла даже под шлем, по тоннелю проплыл звон. Старожилы вздохнули с облегчением. Серж осклабился:

— Айда отдыхать, парень!

Время от времени он еще косился на Ника, словно пытаясь прочесть его мысли. Нельзя сказать, что это занятие дало потрясающие результаты. Вместе с Ником бывший солдат перетаскал в пять раз больше руды, чем предполагал в самых смелых надеждах, и теперь валился с ног от изнеможения. Куорри, мокрый от пота, только тяжело дышал.

«Пацан не хочет показать, что слабее меня!» — Эта мысль прибавила Сержу сил.

Он не знал, что кровь пульсирует в висках Ника, гремит неистовым тамтамом, пытаясь донести до него какое-то послание. Какое? Ник не мог понять — удары сливались в сплошной гул.

Второй час Даникан наблюдал за Куорри. Второй час не верил глазам. Кто же перед ним?

Когда на ближайшем из рекламных щитов появилось приглашение на турнир местных сноубордистов, Серж подтолкнул Куорри локтем:

— Эй, глянь, шеф речь толкает!

Мальчишка оглянулся, скользнул глазами по начальнику колонии в спортивной экипировке… и замер. Отбойник выскользнул из его пальцев. Ник рванул застежку шлема, словно тот душил его, потом схватился за левое плечо. Затем отнял руку и боязливо взглянул на ладонь, опасаясь того, что мог там увидеть. Кровь… Он был уверен, что кровь бьет из перерезанной артерии…

Отключив связь, Даникан опустил взгляд на свои дрожащие руки. Старина Ник узнал его. Узнал…

Открыв ящик стола, мужчина достал пистолет. Проверив заряд, заткнул оружие за пояс и решительно вышел из кабинета.

— Винопитием усладись, герой! — донеслось вслед.

— Эй, да что с тобой?

Куорри не слышал оклика. Стоило инструменту вонзиться в выхваченный лучом фонаря уступ, как юноша ощутил дыхание недр, ритм их жизни. Не зря он окончил с отличием Университет Космометаллургии! Сейчас Николас знал, почему трещины скалы разбегаются так, а не иначе, почему порода крошится под ногами, но тяжело набухла над головой. Успеть бы…. Грандиозная идея, миг назад родившаяся в его истерзанном мозгу, не давала расслабиться. Успеть, успеть…

Повторный крик заставил его очнуться.

— Ты что, ошалел?

Опустив молоток, Ник провел рукой по шлему, словно вытирая пот со лба. Зачем его отвлекли? Секунду назад у него была цель, оправдывающая любые средства: он вздрогнул от жгучей боли в плече, животе, груди — что-то терзало и рвало его на части. А сейчас — пустота…

— Что произошло? — прохрипел он.

— Не знаю… — Серж смутился от тяжести его взгляда. — Ты увидел Даникана и схватился за дробилку, как помешанный.

Ник пожал плечами и вернулся к работе. Для него не существовало человека по имени Даникан. Важно другое — кто таился внутри Даникана, верно? Больше всего на свете он хотел встретиться с этим таинственным незнакомцем. Более того, — он знал, как они отметят свою встречу.

VII

Рабочие их смены ушли один за другим, только Серж задержался, чтобы увериться, что Ник игнорирует перерыв. Грохот отбойника гулко разносился в опустевшем тоннеле.

— Нет ничего плохого в том, что ты хочешь расположить к себе начальство, — наконец заметил он. — Но есть более верные способы. Например, записаться в команду сноуборда или подводного плавания. Даникан покровительствует любителям активного отдыха… Собирайся, парень!

Ник ухмыльнулся. Даникан должен прийти к нему. А раз так, следует поторопиться… задуманное необходимо закончить… закончить немедленно.

— Я не успокоюсь, если буду знать, что работа не завершена… — Ник улыбнулся от чистого сердца. — Ты иди… Мне осталось — всего ничего!

Серж пожал плечами и положил свой молоток недалеко от транспортера.

Когда стих шелест дороги, Куорри бросился на скалу с остервенением идущего в атаку штрафника. Ему нечего было терять. Неожиданно замигал один из прожекторов под сводом шахты. Юноша налег на отбойник, вонзая вращающееся жало в плоть земли. Отшвырнув шлем, он подставил лицо осколкам. На щеках заалели первые порезы. Неотступная мысль жила в каждой жилке, в каждой вздувшейся вене — успеть! Успеть до того, как анализирующий деятельность заключенных сканер поднимет тревогу. Успеть…

Корпус отдыха заключенных располагался недалеко от входа в главную шахту. Даникан остановился возле турникета, гадая, куда направиться. Рассуждая здраво, во время обеда Куорри должен находиться в столовой. Однако за последние два дня вера Филиппа в возможности разумного подхода к некоторым проблемам заметно поблекла.

Рокот поднимающегося с нижнего уровня трака достиг его слуха. Выработка первой смены продолжала поступать на поверхность.

Даникан взглянул на застекленный фасад столовой — осужденные отдыхали, игнорируя проблемы и заботы большого мира. Кто же из этих орлов решил в одиночку перевыполнить дневную норму всей колонии?

Напрашивался вполне определенный ответ. Филипп рванулся к лифту. Два робота охраны, активируя парализаторы, поспешили следом. Кабина опускалась раздражающе медленно.

Потом Даникан петлял коридорами, игнорируя самоходку. С нарастанием звуковой лавины крепла уверенность, что он успеет как раз вовремя, чтобы стать главным действующим лицом надвигающейся трагедии. Но что мог задумать Куорри?

Бывший старлей ожидал всего — засады, огнемета в руках Ника, баррикады из камней, скандирующей толпы — чего угодно… только не того, что, наконец, предстало его взгляду.

Посреди забоя высилась груда руды. Куорри сменил отбойник на кирку.

Боясь сделать резкое движение, Даникан повернулся к сопровождению:

— Что здесь происходит?

Роботы, управляемые системой, над которой колдовал Мастер Золотые Ручки, сейчас тоже были далеки от идеала. Они долго смотрели на потолок забоя, потом переглянулись — Филиппа передернуло от этого чисто человеческого, заговорщицкого жеста.

— И снесла курочка яичко, — душевно сказал первый охранник. — Да не простое, а золотое…

Собственно, информация не требовала перевода. Куорри напал на богатую жилу. Вроде бы все в порядке, но… Безмятежность ситуации, словно ширма, скрывала что-то страшное. Даникан, как ни старался, не мог представить, откуда нагрянет беда.

Паникуя, он закричал:

— Эй, прекрати!

Николас спиной чувствовал его присутствие, знакомый голос ранил память. Куорри не останавливался; удары его кирки разнились по силе. По краям очерченного взглядом круга он бил сильнее, насилуя каждую мышцу своего тела; в середине же слегка касался скалы, будто ласкал…

— Ник! Хватит! Остановись! — Даникан сорвался на безумный вопль — ледяные щупальца ужаса обвили его горло.

Застонав, Ник быстрее замахал киркой. Ему чудилось, что рана на левом плече разверзлась, и кровь струится по телу.

Под потолком шахты раздалось шипение. Рассыпав сноп искр, потух мигавший прожектор.

Даникан задрал голову. Поначалу он принял серые переливы под крепью за отблески серебра, но когда узкая блестящая полоса стремительно достигла земли и потянулась к нему, он оцепенел. Филипп не сводил глаз с наконечника кирки, расточавшего брызги металла и влаги… мыслями переносясь в горы Этера, пронзаемые холодным ветром.

Ощутив беспомощный взгляд, Николас обернулся, впервые прямо посмотрев в глаза своего врага. Мстительная улыбка наползла на его губы.

— Вспомнил? — спросил он.

— Не м-может быть! — прохрипел Даникан. — Не может этого быть!

Куорри закрыл глаза. Боль ножевых ударов лишала его разума, силы таяли с каждой секундой… Еще немного и он упадет бездыханным, распадется на сотни частиц, на биллионы атомов, навеки запечатлев в памяти образ своего убийцы.

Задыхаясь, Ник занес кирку.

— Нет… — прошептал Даникан. — НЕТ!!!

Набрав в грудь воздуха, Куорри завопил и что есть мочи метнул инструмент в стену.

Запоздало взвыли сканеры роботов. Багряный сполох тревоги прокатился по шахте.

Кирка, звеня, отскочила на груду камня. По своду галереи побежали тонкие трещины, с ними пришел ни с чем не сравнимый шум. Животный инстинкт призывал Даникана сорваться с места, но он стоял, зачарованно глядя перед собой.

Сквозь забой, круша крепь, хлынула изменившая русло река. Опрокинув онемевшие рекламные щиты, подхватив Даникана и Куорри, подмяв под себя роботов, поток бесновался в узких тоннелях, взбирался по шахтам лифтов, волоча за собой инструменты, кабель и аппаратуру.

Крик Даникана потонул в скрежете ломаемых опор и звоне турникетного стекла. Освобожденная стихия сбила с ног слонявшихся возле шахты служащих.

Превратив вход в рудник в пульсирующий ключ, река, искорежив свежепочиненный трак, сбросилась с уступа небольшим водопадом и, поплутав по ложбинам, через два километра воссоединилась со своим руслом.

VIII

…С рудником покончено. С Даниканом, наверное, тоже…

Эти две мысли возникли в опустевшей голове Куорри внезапно и ярко, затем притушили краски и закружились в разной последовательности. Больше мыслей не возникало.

Солнце жгло голову и выпаривало влагу из одежды. Мелкие камни врезались в тело, но причиняемая ими боль была тупой и даже приятной.

Скрип песка выдал чье-то приближение. Ник попытался подняться, но охнул и повалился лицом в землю. Тело ныло, словно от непосильной работы. Левую ногу пронзала дергающая боль.

Измятый робот корпуса охраны изучал его, склонив голову набок.

— Не посчастливилось злобной несыти мной поживиться, плотью лакомой, пищей пиршественной в глубоководье, зато наутро, в прибрежных водах всплыли распухшие туши животных, клинком усыпленных, — изрек он.

Юноша вздрогнул, перевернулся на живот и оперся руками о камни. Теперь он видел реку, вытекающую из жерла бывшей шахты и тело Даникана, застрявшее в рельсах транспортера. Поодаль, в тени мастерской, как курортники на взморье, небрежно развалились несколько человек. Краешком сознания Ник понял, что эти шахтеры мертвы, и причина их смерти — он.

Раскаяние обожгло его. Так не должно было случиться. Они не могли умереть — после того, как Верховные Суды земных колоний сохранили им жизнь. Почему они должны расплачиваться за то, что восемнадцатилетнего паренька преследуют кошмары?

Куорри беззвучно заплакал, давясь слезами, и еще раз попытался встать. От боли в сломанной ноге он прокусил губу, сделал неверный шаг… и упал навзничь, проваливаясь в темноту…

… или это был не он, а кто-то другой?

Вокруг столпились бурые скалы, о чем-то шептавшиеся с ветром, земля поросла мхом и бледными, склизкими грибами, сосны сыпали хвоей… А он обнимал эту землю, и кровь капля за каплей покидала его тело. Одежда почему-то прилипла к коже, и Ник не сразу сообразил, что исполосован десантным ножом, и не чувствует боль лишь потому, что чувства и эмоции только мешают тем, кто вот-вот нырнет в дивный колодец света. Сердце согревала только сладость мести, уверенность, что ни один каратель не выйдет из ущелья — уж он-то с друзьями проследит за этим! Но отголоски клятвы становились слабее и слабее… и, наконец, исчезли совсем.

Потом появились люди в униформе «Фобоса». Потревожив его покой, они засуетились, забегали. Нику хотелось закричать так, чтобы горы ответили обвалом: «Я мертв! Мертв! Оставьте меня!» Но его переместили под прозрачный колпак реаниматора и долго везли куда-то, изредка впрыскивая под мертвую кожу зеленоватый раствор.

Затем был блеск аппаратуры, колючие электрические разряды и шкала, пляшущая на голубом экране. Был озабоченный голос: «Помощь опоздала. Клетки мозга отмирают. Но генетический материал можно спасти… грех пропадать такому добру!» И были скользящие прикосновения скальпелей, ненавязчивое насвистывание врача, бульканье теплой жидкости… И он растворился в протоплазме, распался на цепочки генов, в тишине и покое пережидая подавление мятежа и, наконец, унесся среди сотен подобных безымянных трофеев метрополии прочь от залитого кровью Этера, чтобы спустя годы, поколения и комбинации генов вновь появиться на свет сотнями орущих младенцев и сотни раз видеть сквозь стеклопластик инкубатора улыбки операторов, ведущих учет новорожденных…

— Чертова медицина! — прошептал Ник. — Проклятое право на жизнь! Почему меня просто не похоронить? Зачем клонировать клетки? Зачем?

Нику казалось, что он помнит годы, проведенные в пробирке в ожидании повторного появления на свет. Инкубаторы Земли работали день и ночь, восполняя военные потери. Тот, кто теперь был Николасом Куорри, шел через перерождения, ожидая своего часа — замороженная личность, уснувшая память, наконец, разбуженная возвращением на Этер…

Используя первоклассный генетический материал — как думали врачи — они своими руками подготовили пришествие убийцы. Убийцы, который будет жить спустя полтора века. Который никогда не отступится от своей жертвы… И никогда не объяснит, что толкнуло его на преступление.

Но ведь он вспомнил прошлое безымянного колониста. Свое собственное прошлое?

У Ника закружилась голова.

— Наверное, я был предан «Фобосу»… А ты, — он улыбнулся Даникану, словно тот внимал ему, — ты был хорошим солдатом и, может, неплохим человеком. Жаль, я уже не узнаю этого наверняка. Военные преступления не должны измеряться законами мирного времени…

С минуты на минуту подоспеют роботы и начнут восстанавливать технику. Позаботятся они и о телах. Погибших попытаются вернуть к жизни. Куорри знал, что если останется здесь, ему окажут квалифицированную помощь. Но он бы не хотел, чтобы через год, два или десять что-то вновь взорвалось в его памяти, и палец лег на спуск. Он не желал мучиться кошмарами. Он не виноват в том, что, умирая, все свои желания и стремления сосредоточил на мщении. Сколько бы «эринний» не выжило, они заслужили спокойную жизнь.

Нет, убийств больше не будет.

— Понял? — Ник в упор посмотрел на неподвижного, но, будь он проклят, внимательно наблюдающего за ним робота. — Накося, выкуси…

Робот повернул гладкую, как яйцо, голову, в сторону транспортера. Исковерканный трак, скрежеща, сдвинулся с места и загрохотал к дробильному цеху. Куорри подумал, что у попавшего туда человеческого тела были все шансы стать воспоминанием.

— Да, то, что надо, — сказал Ник, последним усилием подползая к конвейеру. — Никаких более вспышек памяти!

Робот приблизился, навис над ним и… бережно перенес непослушное тело на транспортер.

Ник зажмурился, на миг усомнившись, что не умер. Не мог в реальной жизни охранник трудовой колонии организовывать побег заключенному, даже если это побег из жизни.

Он открыл глаза, но…

— Молчи, — раздалось в ответ на незаданный вопрос. — Несравненное право — самому выбирать свою смерть.

Из динамиков донесся баюкающий мотив космического вальса.

Безмятежно улыбаясь, Ник затрясся на неровной ленте навстречу многотонному прессу, чтобы навсегда освободиться от своей клятвы.

Часы на запястье Даникана равнодушно отсчитывали время.

Было без четверти два.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Молодая крымская писательница-фантаст Ксения Михайловна Гусева родилась 5 мая 1976 года в г. Краснотурьинске Свердловской области, а спустя два года семья переехала в Крым в г. Феодосию. В 2000 году окончила исторический факультет Таврического Национального университета по специализации «Древний мир и средние века». Работала в Феодосийском краеведческом музее; с 2003 года — сотрудник Феодосийского музея денег. С тех пор опубликовала в периодической печати около 10 рассказов.

Участница двух Международных фестивалей «Крымская Альгамбра» 2000–2001 гг. и Крымского Республиканского литературного семинара фантастики «Фанданго» 2003–2004 гг.

Дмитрий ТарабановИстория мировых войн

Соломенные волосы, торчащие из-под медного шлема. Завораживающий взгляд немигающих, похожих на старинные хрустальные протезы, глаз. Руки, усиленные мускулами из мешочков с песком; ноги, толщиной с хорошую дренажную трубу; заметный, но определенно функциональный в бою живот; огромные ступни, защищенные многокилограммовым слоем металла. Медные и бронзовые кольца, свинцовые пластины, вделанные в кольчугу в уязвимых местах, неровные квадратики железа…

— Это кто? — вжав голову в плечи, спросил Гоша.

— Сармат, — с гордостью ответил плешивый и щуплый Олег Степанович. Он здесь, на кафедре истории, как Гоша понимал, был за самого главного. Может, лаборант, а может и профессор. Как ни зайдешь — или пыль с антресолей стирает, или стучит узловатыми пальцами по клавиатуре цвета слежавшегося снега.

— Сармат, значит… — повторил аспирант, и, если б мог, то потер бы в задумчивости подбородок.

Сармат Гоше не понравился. Сразу. С первого взгляда. У Гоши внутри все похолодело, к щекам прилила кровь, захотелось бросить коробку и вмазать сармату по единственной незащищенной части тела. Но Гоша не мог этого сделать по той же самой причине, по которой не мог потереть подбородок.

— Осторожно, тут линолеум отклеился… Не запнитесь… Так, поверните… — физически не помогающий, а лишь командно-административно мешающий Олег Степанович на секунду задумался. Он встал посреди захламленного кабинета, подобно Ленину в революционном Петрограде, и стал соображать, как дальше выполнять свою большевистскую программу «максимум». — Прямо перед вами стол. Чтобы не перепрокинуться, поверните ровно на два часа!

Гоша повернул с припуском. На целых два с половиной, почти на три. Так чтобы наверняка обогнуть препятствие. Нежно прижимаясь к коробке левой щекой, он ничего, кроме сармата и нарисованной на картоне рюмочки с пояснительной надписью «Осторожно, стекло!», не видел. Покорно, под весом ноши, засеменил вперед, обиженно взвыл, задев бедром угол древесностружечного лакированного рифа и остановился, чувствуя, как немеет нога.

— Долго еще?

— Вы почти на месте! — радостно ответил Олег Степанович. — На одиннадцать часов сделайте два шага и медленно опускайте. Нет, нет, еще мааленький такой шажочек. Микро. Вам, наверное, так понятнее, вы же физик…

Гоша только вздохнул и, наконец, опустил запакованное устройство на одну из двух таких же коробок. Внутри ящика что-то звякнуло.

— А работать будет? — поинтересовался Олег Степанович.

— Если собрать, то должно… — ответил Гоша.

— Так давайте собирать! Чем быстрее закончим, тем раньше будем дома.

Нет чтобы принести из буфета булочку или угостить подогретым на электроплитке борщом из банки… Хотя, если судить по сгущающимся сумеркам за окнами кабинета, из буфета уже выметено все до крошки, а содержимое пол-литровой банки с борщом стало историей.

Смирившись с судьбой, Гоша подстелил под колени какую-то распечатку и начал вытаскивать из коробок детали Хроновоза. Той самой машины времени, о которой уже два месяца шептались студенты в заполненных табачным дымом туалетах. Все знали, что в шестнадцатой лаборатории физфака имеется временной агрегат в полной готовности. У какого-то заочника даже хватило наглости использовать Хроновоз для трех подходов к столу с экзаменационными билетами. Подумать только: ради «уда» в зачетке трижды гонять сложнейшую высокоточную технику, на которую всего две недели назад оформили техническую документацию, а патентовать собираются лишь послезавтра… Чтобы машина в сохранности дождалась патента, пришлось ее под покровом позднего вечера тащить на кафедру истории.

Угадайте, кому была поручена эта секретная операция?..

Гоша вздохнул, примеряясь отверткой к шурупчику. Шуруп выскальзывал из рук, словно был червячком, по ошибке заползшим в хромирующую камеру. После нескольких неудачных попыток ввернуть мастера мимикрии, Гоша выронил его из рук. Червячок спрыгнул на пол и замер, прикидываясь мертвым. Намагнитить отвертку, чтобы сама шурупы держала? Нет, нельзя. Строго запрещено. Электроника Хроновоза чертовски чувствительна к магнитным полям. Как верблюд. Говорят, что верблюды свои маршруты в пустынях прокладывают именно там, где минимальна напряженность магнитного поля.

Гоша опять вздохнул — и вдруг поймал себя на мысли, что зачастил со вздохами. Такая же мысль посетила и чуткого Олега Степановича, который начал успокаивать Гошу.

— Не переживайте, — сказал он. — Машина здесь будет в полном порядке. Никто не додумается искать ее на кафедре истории. Вы же знаете, как наши студенты любят историю!

И не только студенты, подумал Го-ша. А вслух, желая угодить Олегу Степановичу, сказал:

— Это не потому, что историю не любят. Она, правда, очень интересная. Просто все боятся… — он кивнул в сторону металлопластикового манекена в дальнем углу. — Сармата.

Сармат, как показалось Гоше, угрожающе блеснул в его сторону хрустальным глазом.

— О да! Его кто хочешь испугается, ха-ха… — Угодил, называется. — А как сарматов боялся заезжий, всяк от элийца до нормана! Между прочим, поселение сарматов нашли, когда закладывали фундамент этого университета, — Олег Степанович отвлекся, наблюдая, как Гоша извлекает из коробки серебристую пружину и ловко прилаживает ее к разрастающейся конструкции. — А знаете, почему их зовут сарматами?

Даже если Гоша сейчас промолчит, ему все равно впарят историю происхождения противного имени…

— Почему?

— В работах римских историков имеется несколько упоминаний об этих воинственных кочевниках. Эти племена, как и скифы, пришли в причерноморские земли из Ирана. Но, в отличие от скифов, у которых кишка оказалась тонка противостоять кельтскому и готскому нашествию во втором веке, сарматы быстренько навели в степях порядок. Пусть не такие уж они были культурные, но… — Олег Степанович закатил глаза. — В латах, с ног до головы увешанные оружием, зашитые в кольчуги и звенящие как… Как ведро с гвоздями! Слово «сармат», как и «арматура», происходит от латинского слова «арматоре», «вооруженный». Чувствуете сходство? До зубов вооруженные полчища сарматов две тысячи лет назад показали кузькину мать заезжим варварам, пусть и была эта мать у них общей со скифами. Читай, митохондриальной! Хотя, если верить теории Тредьяковского, слово «сармат» пришло к нам из Заволжских земель, что наводит на мысль о перемещении… перемещении…

Олег Степанович на глазах съеживался, превращаясь в детекторный радиоприемник с телефонным динамиком, вещающий негромко и неназойливо. Приемник лопотал голосами министров, никому не известных деятелей культуры, синоптиков с устаревшей техникой предсказания погоды, олимпийских чемпионов 72-го года и их заслуженных тренеров. Когда пошли статические помехи, Гоша понял, что средоточие историографии прикорнуло на стульчике и мирно сопит. А через десять минут Хроновоз уже был собран и приветливо подмигивал лампочками, сообщая, что все разъемы вставлены правильно, и Гоше пора отправляться домой.

Вот только отряхнуть с курточки пыль, забрать заветный конверт и занести ключи сторожу…

— А прибор разве не проверите? — прозвучал в спину крадущемуся к двери аспиранту голос из нащупавшего эфир радиоприемника.

— Олег Степанович! — взмолился Гоша, чуть не плача.

— Ну, вы быстренько покажите, как что… и можете восвояси, — подзадорил его проворный старикашка. — Все-таки не ведро с гвоздями, а машина времени…

По пути к Хроновозу, кабинке из оргстекла и алюминия, Гоша незаметно лягнул коварный стол-риф. От сатисфакции аспиранту немедленно полегчало. Гоша зашел в кабинку, постучал по клавишам и обрадовал Олега Степановича:

— На Октябрьскую революцию, к сожалению, посмотреть не сможем. Так далеко наш Хроновоз не возит.

— Ах, как жаль… — по глазам было видно: на рандеву историк и надеялся. — А на что сможем?

— Ну, на вчерашний день, на позавчерашний… Ой, нет… Я не назначал в эти дни ни одной точки сохранения! В общем, единственное место, куда мы можем прокатиться на Хроновозе, это — будущее.

— Будущее? — переспросил Олег Степанович. — Замечательно!

— Будьте готовы к тому, что я на некоторое время исчезну. Так надо. Точнее, без этого никак. Или даже — именно так и выглядит путешествие в будущее.

Олег Степанович всплеснул руками и затаил дыхание. А Гоша нажал кнопку с такой небрежностью, словно включал не самое претенциозное изобретение, а электрочайник вьетнамского производства. Потом развернулся, и вышел из кабинки.

— Надеюсь, вам понравилось! Желаю самого наилучшего!

И быстрым шагом устремился к выходу.

— Все? — пришибленно вопросил Олег Степанович. — Но вы не исчезали! Вы, наверное, вообще машину не запускали!

— Вы не правы! — крикнул аспирант через плечо, даже не утруждаясь повернуться. — Я перенесся в будущее ровно на одну тысячную секунды. Это очень маленький прыжок. Человеческий глаз не способен уловить столь кратковременное изменение…

Шагая по темному коридору университета, Гоша думал, на что потратит содержимое бумажного конверта. Спускаясь по лестнице, он уже составил план расходов, точный до последней копеечки.

⠀⠀ ⠀⠀

Ботинки вязли в ноздреватом и слоеном, как пирожное, снегу по самую меховую опушку. И чавкали. Да так аппетитно! Гоша прошагал мимо булочной и приютившегося около нее хлебного киоска с видом человека, который может позволить купить себе всю имеющуюся в наличии сдобу, включая нашпигованные чесноком пампушки, острые и пряные хлебцы, французские булочки и болгарские батоны и съесть все за один присест. Гоша непременно б так и поступил, если бы не строгий режим экономии и не позднее время — после семи часов вечера обнаружить что-нибудь, кроме сушек, на полках этих диплоидных магазинов было невозможно.

Перебежав дорогу, Гоша свернул в подворотню. Он не сразу заметил стоявшую под дверью своего подъезда группу. Только когда подошел ближе, увидел абрисы темных фигур в облачках пара. Подогретые уже… Гоша замедлил шаг, сунул руки поглубже в карманы, и, не глядя в сторону незнакомцев, потопал к двери подъезда.

— Не будет закурить? — спросил нахохлившийся капюшон.

Гоша, обернулся с самым доброжелательным видом, сказал:

— Не курю…

— Чо, совсем? Даже не пробовал?

Тут Гоша впервые взглянул в лицо говорящего и понял: попал. Узкий лоб, сломанный нос, черная шапочка, тупые глаза и прыщавый подбородок. Типичный гопник. Самое страшное существо, которое можно встретить на ночных улицах. А когда их много… Да, Гоша действительно попал.

— Да почему же… — реплика «на автомате». — Пробовал, не понравилось…

Гоша затравленно оглянулся, но, как назло, никого из нормальных людей поблизости не оказалось.

— Купи нам сигарет, слышишь, — из темноты выступил еще один, с черными щелями между кривых зубов, в каждую из которых можно было вставить спичку. — Вот таких…

Он сунул Гоше под нос помятую пачку в целлофановой обертке.

— Дорогие? — зачем-то спросил Гоша.

— Обычные, — пожал плечами тот, что со спичками между зубов. — Ну чо, покупаешь?

— А мы тебя домой пропустим… — сказал кто-то третий.

Сколько же их, ужаснулся аспирант. Четверо? Пятеро?

Гоша полез в карман и тут же одернул себя: что он делает? Дает им понять, что у него в правом кармане… Ничего там нет! Ровным счетом ничего! Особенно — конверта…

На улице было градуса три, но Гоша вспотел.

— Ну? — поторопил индивид со спичками.

— Ты чо, непонятливый? Деньги гони! — тьма разошлась в стороны, и на сцену вышел четвертый.

— Ты вообще откуда будешь? Ты чей вообще?

— Я здесь живу… Нет, — Гошу замутило. — Я сюда пришел, у меня здесь дядя…

— Ты чо, школьник, да?

— Аспирант… — Гоша тут же понял: зря он представился аспирантом. И окончательно потерял надежду.

— Что за хрень вообще? Ас… Апи…

— Я в университете работаю…

— Тогда гони зарплату.

— Зарплату? — Мир пошатнулся. — Да это…

— Ты руки из карманов вытащи, да? Мы тебя ща вообще ногами запинаем, вот тут прямо…

— Зарплату гони! Те чо, тыкву накрасить, да? Спиртант, да?

— Не надо!

— Тогда бабки гони! И руки вытащи…

Перед носом снова мелькнула помятая пачка.

— Ты здесь живешь, да? Ты чо тупой вообще?

— Руки вытащи, я сказал!

— Ребята, ну что вы…

Руки Гоши безвольно выпали из карманов. Потом одна из них распрощалась с бумажным конвертом, а сам конверт секунду спустя уже открывал один из гопников, самый высокий. Его поросячьи глазки бегали из стороны в сторону.

— Ну, ты, мужик… Ну, ты вообще… Спасибо, да! Ну, ты прямо… супер!

Кто-то из гопников сунул Гоше пачку сигарет, и через пятнадцать секунд ни грабителей, ни денег в подворотне не было. Там был только Гоша, который запоздало осознал… Нет, еще не осознал. Он вздохнул с облегчением: «Жив!» — поднялся на третий этаж, открыл дверь, вытер ноги, глянул в зеркало, тупо улыбнулся, выбросил пачку, словно она была до отказа набита пожеванными зубочистками… И лишь тогда запоздало осознал: только что он отдал всю свою месячную зарплату.

Без боя. Без сопротивления. Сам! Собственными руками отдал…

⠀⠀ ⠀⠀

Стоило Гоше закрыть за собой дверь и сделать несколько шагов, как он нос к носу столкнулся с сарматом. Древний воин прищурился, проникая гипнотическим взглядом в сознание аспиранта, прочел лежащие на поверхности мысли и медленно покачал головой. В его хрустальных глазах зажглась первобытная ненависть. Бежать с поля битвы — немыслимо! Умри в бою, как настоящий мужчина! Рука манекена, вся в буграх от бутафорских мешочков, потянулась к булатному мечу…

— Полегче! — остановил его Гоша. — Ты тут вообще на правах анахронизма.

Сармат неохотно вернулся в исходное положение. Хрустальные глаза агрессивно поблескивали.

— Кто здесь? — Олег Степанович с тряпкой в руке выглянул из-за книжного шкафа. — А, это вы… Рановато вы сегодня… Чем обязан?

«У меня украли деньги. Всю месячную зарплату. И, чтобы ее вернуть, я хочу воспользоваться Хроновозом!»

Вслух Гоша, как обычно, сказал другое:

— Вы извините, что я вчера так бесцеремонно сбежал. Просто… Ну, просто…

— Раскаиваетесь? Это хорошо… — одобрил Олег Степанович. — Так что — в Петроград?

Гоша вздрогнул. Так далеко Хроновоз не забрасывал. Да и вряд ли кого-то могла прельстить идея оказаться в незнакомом времени без надежды на возвращение. Ведь точки сохранения там не назначены. А без них — не вернешься…

— В декабрь… — секундная заминка, — тысяча девятьсот… — вещал Гоша, как ему казалось, вполне невозмутимо, — четырнадцатого!

— Како-ого? — возмущенно переспросил Олег Степанович, который, как любой канонический историк, терпеть не мог искажения общеизвестных дат. — Тысяча девятьсот семнадцатого! В четырнадцатом Ильич даже шалаш не успел построить…

— Ну, я с запасом, — Гоша улыбнулся и бочком прополз к машине. — Чтоб уж наверняка… Билеты на поезд… то есть, паровоз — купить… До Петербурга вас никто даром не провезет. Кстати, вы запаслись деньгами? Ну, ходовой валютой того времени?

Гоша почему-то не сомневался, что историк сейчас начнет рыться в ящиках стола и вместо обычных, без проблем умещающихся в конверт и чужой карман (у-ухх!) купюр, достанет потертые облигации, больше напоминающие ваучеры «МММ». И, действительно, плешивая голова Олега Степановича скрылась в недрах одного из секретеров, наверняка таящего множество секретов.

Пока профессор копался в своих богатствах, аспирант с дипломом физика настроил электронику Хроновоза на вчерашний день и незаметно… Ой, курточку надо снять, а то — что это получится? Парадокс!

В общем, снял Гоша курточку и совершил скачок.

Олег Степанович, в лучших традициях японских фильмов ужасов, рывком переместился к кабинке Хроновоза, а в помещении заметно посветлело. Почему так светло, Гоша сначала не понял. А потом посмотрел на желтые потолочные плафоны и плюшевые шторы, не дающие зловещей темноте зимнего вечера проникнуть в помещение, и ему все стало ясно.

— Ну и как там — в будущем? — злорадно, как показалось Гоше, спросил Олег Степанович.

— Бывает и лучше, — ответствовал Гоша. Потом добавил оптимистично: — Будет лучше!

И зашагал в сторону выхода.

— Погодите! — попытался остановить его Олег Степанович. — Вы же…

— Я все продемонстрировал! — огрызнулся Гоша. — Хотели, чтобы я прокатился в будущее, так вот — я прокатился…

— Нет, я не поэтому, — профессор чем-то зашуршал. — Вы конверт какой-то оставили… И курточка на вешалке висит. Или вы еще не уходите?

Гошу на секунду посетила мысль: что если оставить деньги на сохранение Олегу Степановичу? Он подумал о потрепанных облигациях, возможно, спрятанных в секретере и лежащих там целое столетие. Ведь их туда кто-то положил, надеясь позже забрать, но так и не забрал… Гоша мотнул головой:

— Ухожу.

— Но ваше исчезновение…

— Так. Я перенесся на одну… миллионную секунды. Заметить это глаз не способен.

— Какой глаз? — не понял Олег Степанович.

Гоша покосился на немигающего сармата.

— Человеческий.

Он забрал деньги, накинул курточку, сбежал вниз по лестнице, занес сторожу ключи и вышел на улицу.

Ботинки снова зачавкали по мокрому снегу. Но чавкали уже не аппетитно, а пресыщенно — Гоша совсем недавно завтракал. На часах было пол седьмого, но не утра. Вечера. То есть, осталось двенадцать часов до его отправления в прошлое. И полчаса до происшествия.

По пути домой Гоша забежал в оружейный магазин. К счастью, тот работал до девяти — на сумерки полагался и предприниматель, расписывая свой график.

На стеклянных полках лежали стволы. Гоше никогда в жизни не приходилось лицезреть столько разнообразного оружия. Конечно, он видел его в руках героев и злодеев американских боевиков, но чтобы так — в одном месте… Несмотря на то, что многие из этих поблескивающих холодной сталью монстров принадлежали к классу газовых и газово-дробовых, выглядели они внушительно. Стоили — тоже.

Вздохнув, Гоша грустно посмотрел на продавца с ежиком седых волос.

— Дайте газовый баллончик.

— Какой? «Черемуху»? «Терен»?

— «Терен»! — выбрал Гоша. Он всегда покупал моющие средства с ароматизаторами: лимон, яблоко. Первое дикорастущее растение, предложенное продавцом, доверия не внушало. А вот «терен»… Даже название было колючим.

— Знаете, как пользоваться?

— Там кнопка должна быть…

Продавец улыбнулся:

— Против ветра не распыляйте. Держите на вытянутой руке. Перед применением взболтните, — Гоша кивнул. А продавец уточнил на всякий случай: — За вами гонятся?

— Подкарауливают… Спасибо. — Гоша расплатился и вышел на улицу.

Это еще кто кого подкарауливает, подумал он. И вдруг ощутил странную уверенность. Она, вместе с холодом сжатого газа, исходила от тяжелого цилиндра в кармане. Разливалась по пальцам, наполняла его силой, делала походку упругой, а взгляд осмысленным и гордым. Вот, наверное, что чувствовал доисторический варвар, сжимая в руке верный меч.

Гоша больше не боялся. Он представил, как поганые хулиганы корчатся во взвеси слезоточивого газа, хватаются за обожженные глаза и ревут во все свои тридцать щелей между зубами…

В приподнятом настроении Гоша дочавкал до диплоидных хлебных магазинов. Сбавил шаг. Перешел дорогу и заглянул в подворотню.

Там никого не было. Никаких черных абрисов. Путь к подъезду был чист.

Радуясь, что не придется никого обезвреживать, Гоша побежал к стальной двери. Притормозил, завозился с ключами…

И услышал голос за спиной:

— Не будет закурить?

Вот и все.

Гоша медленно повернулся. Откуда они взялись? Как и вчера, гопники появлялись из темноты. Короткие ноги в спортивных штанах, натянутые на глаза шапочки, недобрые ухмылки…

— Не курю, берегу здоровье.

— Ты чо — умник, да? — сценарий изменился, и хулиганы перешли в наступление.

— Пожалуй, — Гоша еще держался, но смелость его выдыхалась.

— Бабки гони…

— И сигареты купи, вот такие… — перед носом мелькнула знакомая пачка.

Гоша спрятал руки в карманы. Сжал заветный баллончик. Большой палец удобно лег в ложбинку на «курке».

— Не буду покупать, — сказал Го-ша.

— Умный, да? Ты вообще откуда? Ты кто вообще?

— Руки вытащи, я сказал!

— И бабки гони…

Вот чем они берут: количеством. Рубленными и понятными фразами. И давлением. А так они совсем нестрашные — гопники, как гопники. Ничего они тебе не сделают, если ты вовремя примешь меры.

— Ладно, — Гоша пожал плечами. Выдернул руку из кармана и нажал кнопку.

Баллончик зашипел, источая слезоточивую аэрозоль. Гопники, попавшие в область распыления пронзительно закричали и схватились за обожженные глаза. А потом…

Гоша так и не понял, как его средство самообороны оказалось в руке противника, и в какой момент оно превратилось в оружие нападения. Зажгло в глазах, во рту, в горле, в носу… В бронхах застряла сухая верблюжья колючка, мешающая легким сделать выдох… Через несколько секунд Гоша понял, что его повалили на землю и бьют. Бьют с усердием. Ногами.

Видимо, в какой-то момент из кармана курточки вывалился конверт с деньгами. Удары прекратились. Провалявшись минут двадцать в полной беспомощности, Гоша протер снегом онемевшее и одновременно зудящее лицо. Разглядев в снежных комках собственную кровь, с утробным хрипом вздохнул. Да и как тут не вздохнуть? Его чуть не убили перед подъездом собственного дома. Дважды.

Первым делом, подумал он, нужно постирать курточку. Она, наверное, вся в грязи. Завтра утром опять идти в университет к Олегу Степановичу…

Зря он вчера отдал сторожу ключи… Гошин непрезентабельный вид вызывал недоверие: хорошо хоть в университет пропустили… Ладно, у него имелся план, как добыть ключи от склада.

Сармат стоял на привычном месте. Увидев лицо Гоши, покрытое ссадинами и кровоподтеками, потянулся к мечу. Гоша пресек его намерение, изо всех сил пнув воина в подъем ноги. В то место, которое не было защищено латами. Немигающие хрустальные глаза варвара округлились, из-под шлема посыпалась солома, сармат зашатался, пытаясь сохранить равновесие. Гоша добавил воину кулаком между нахальных глаз.

— Кто здесь? — Олег Степанович оторвался от клавиатуры. Заметив Гошу, коротко вскрикнул. Потом справился с эмоциями и спросил: — Это вы?.. Кто же вас так?.. Я имею в виду, что с вашим лицом?

— Перепрокинулся, — сопя, сказал Гоша. И осторожно шагнул через язык отклеившегося линолеума.

— Через что?..

— Через ведро с гвоздями, — Любезничать, как вчера, у Гоши не было ни малейшего желания. Он сразу направился к машине.

— Что вы собираетесь делать? — в голосе Олега Степановича звучало подозрение.

— Отправлюсь в прошлое.

— Зачем?

— Изменю его немного.

— Но ведь нельзя! Парадоксы…

— Да мне только ключи забрать…

Гоша быстро настроил аппаратуру и отправился во вчерашнюю точку сохранения.

Олег Степанович, тот, что жаждал попасть в Петроград, закричал. Его можно было понять. Еще секунду… нет, тысячную долю секунды назад профессор видел обычное, чисто выбритое лицо Гоши, и вдруг это нормальное человеческое лицо превратилось в итальянскую пиццу с разноцветными ингредиентами.

— Нет! — Олег Степанович попятился назад. — Вы плохо выглядите! Идите домой! Я вас отпускаю. Забирайте свой конверт и идите домой! Выспитесь… Какой кошмар. Вы видели себя в зеркале?..

Гоша, не обращая внимания на его крики, подошел к бюро и взял ключи. Конверт с деньгами не тронул. Вдруг, действительно начнутся парадоксы?

Хлопнула дверь. Гоша оглянулся: в кабинете он остался один. Может быть, у профессора сдали нервы, и он решил двинуть домой, от греха подальше? Или, как честный человек, решивший, что из-за его прихоти и плохо настроенной аппаратуры травмирован аспирант, Олег Степанович ринулся звонить в милицию, скорую, будить охранника и обеспечивать Гоше охрану для безопасности?

Гоше не нужна была безопасность. Он планировал месть.

В этом варианте «вчера» ему уже нечего было ловить.

Аспирант шагнул в Хроновоз и перенесся в будущее, в утреннюю точку.

— Забрали? — поинтересовался «утренний», спокойный Олег Степанович.

Гоша позвенел ключами в высоко поднятой руке.

— Позвольте поинтересоваться…

— Я их потерял, — соврал Гоша. — Ну, когда перепрокинулся.

— И вы решили отправиться назад, чтобы… — Олег Степанович, истинный историк, вошел в раж и пытался реконструировать последовательность запутанных событий.

— Вы абсолютно правы! — радостно провозгласил Гоша и похромал к двери, возле которой стоял, перекосившись, недовольный варвар.

В коридорах университета появились люди, и Гоше пришлось поторопиться. В его состоянии это было сложно: все тело ныло и требовало немедленной медицинской помощи… Превозмогая боль, Гоша таки добрался до противоположного крыла корпуса и открыл тяжелую дверь склада шестнадцатой лаборатории. Да, это о ней шептались в задымленных туалетах: «Вы знаете, в шестнадцатой хранятся все перспективные разработки университета!..»

Запершись изнутри, Гоша включил свет. Так-так… Вчера (или не вчера?) он видел здесь магнитный молот. Чертовски полезная штука, если ее правильно применять!

Молот, громоздкая конструкция из стальных скоб, напоминающая оружие будущего из научно-фантастических фильмов, лежал на одном из дальних столов, посреди полуразобранных опытных образцов и экспериментальных аккумуляторов. Гоша осторожно поднял устройство, взявшись одной рукой за приклад, а второй — за массивный ствол. Вес молота сразу придал ему уверенности. Что там — газовый баллончик! Что — пистолет! Вот оно — оружие! И пусть его создавали лишь для обыкновенных монтажных работ…

Выходя, Гоша прихватил подвернувшуюся под руку металлическую банку. Думал, шутки ради, использовать ее под гвозди вместо излюбленного метафорического ведра Олега Степановича, но на подобные шалости уже не оставалось времени.

В коридоре он поставил банку на табурет и отошел на пару десятков метров, посчитав это расстояние достаточно безопасным. Чтобы подстраховаться, сделал еще три шага. Включил тумблер. Пушка зарокотала, ее ствол несколько раз дернулся, словно нос щенка, по ошибке заползшего в… в… какую там камеру?

Взяв цель на мушку, надавил курок.

Банка беззвучно исчезла. Через секунду, расплющенная, она звенела и дребезжала на противоположном конце коридора, рикошетя от стен и танцуя на полу. Заспанный студент, неосторожно выглянувший из-за угла, в ужасе спрятался обратно.

Работает, заключил Гоша.

И хорошо работает! Хватило же ему осторожности не вытащить ведро… Магнитное поле молота устроило бы такую гвоздевую турбулентность, что ни в чем не повинного студента еще долго бы отковыривали от стенки. И аспиранта, наверное, тоже…

Гоша посмотрел на часы. Если его застанут с устройством в руках — не отвертеться. Полетит из университета, как… как эта банка по коридору! С молотом под мышкой Гоша заторопился на кафедру к Олегу Степановичу.

От удара прикладом в живот сармат сложился вдвое.

— Что вы делаете? — возмутился историк, бросаясь на помощь воину. — Это же ценнейший экспонат!

Тут он заметил Гошину ношу.

— А это что такое?

— Как вам сказать… — промычал аспирант, пробираясь через баррикады фурнитуры к Хроновозу.

— Это оружие?

— Да какое оружие… — отмахнулся Гоша свободной рукой.

— Оружие! — настаивал Олег Степанович. — Вы хотите отомстить! Вас избили на подступах к собственному дому, и вы мечтаете отомстить обидчикам! Но не просто отомстить, а — во времени! Стойте, где стоите, молодой человек: вы совершаете преступление против истории! История такого отношения к себе не простит!

Гоша уже протиснулся в кабинку Хроновоза и готовился совершить временной скачок. Пусть Олег Степанович бежит в милицию, скорую, к охраннику, извлекает из недр секретера наган или «ТТ» ему все равно не успеть за Хроновозом. Ха-ха!

А Гоша успеет сделать все, что надо. Магнитный молот дрожал в руках аспиранта. Гоша представлял, как невидимая сила далеко уносит гопника с ножом в руке, вот летит в сторону второй, с украденной серебряной зажигалкой в кармане… Молот дрожал в его руках. Магнитный молот.

Магнитный!

Гоша с опозданием понял, что кнопка, приводящая в действие Хроновоз, уже нажата. По панели и деталям машины времени огненной вереницей забегали искры. Как он мог забыть? Ведь электроника аппарата реагирует на воздействие мощных магнитных полей! Аспирант попытался выбраться из Хроновоза, но ему мешал застрявший в тесной кабинке молот.

А искры тем временем бегали все быстрее.

⠀⠀ ⠀⠀

Гоша щурился от яркого света. Теряя равновесие, он отступил на шаг, коснувшись спиной чего-то мягкого и упругого. Вытянул назад руку. Солома. Много соломы. Целый сноп.

Когда глаза адаптировались, Гоша понял, что стоит посреди открытого поля под жгучим белым небом, а вокруг — ничего, лишь кое-где валяются снопы.

— Жарко… — вздохнул Гоша и снял куртку.

Он попытался обдумать ситуацию. Жара и стога свежесрезанной соломы недвусмысленно намекали на то, что сейчас — лето. А лето — это антипод зимы, из которой только что стартовал Гоша. Горячо стартовал, ничего не скажешь…

Боясь расплавиться, Гоша стянул и свитер, оставшись в прозрачной сетчатой маечке.

Так. Антипод зимы — это, как минимум, пять-шесть месяцев назад. Пять месяцев! Его забросило так далеко!..

Уже через минуту Гоша понял, что пять месяцев — это при самом оптимистическом подсчёте. Хотелось бы, чтобы это были только пять месяцев, потому что Хроновоз, блуждая по Каракумам времени, мог переместить его и на два года и пять месяцев, и на десять лет и пять месяцев, и на (только не это!) сто лет и пять месяцев назад!

Ужаснее всего было то, что Гоша знал — Хроновоз не перевозит в пространстве! Не зря он намекал Олегу Степановичу, чтобы профессор запасся валютой, имеющей хождение в соответствующем времени, для покупки железнодорожных билетов. Если отправляешься в путешествие из университета — то в университет и прибудешь. Сейчас аспирант не видел ни универа, ни примыкающих построек — ничего, кроме поля и снопов на его гладко выбритой поверхности. А ведь Гошиной «альма-матер» было уже более сотни лет.

Гоша еще только начинал серьезно паниковать, когда услышал голоса за стогом. Он осторожно обошел препятствие и выглянул из-за кучи пахучей соломы.

Картина была странная, но знакомая.

На поле неподвижными группами стояли люди. В каждой группе — один светлокожий человек, его обступают трое-четверо смуглых. Присмотревшись, Гоша заметил, что белые одеты в длинные льняные кафтаны, лица их симпатичны и покрыты золотистым загаром, а тщательно причесанные волосы собраны в замысловатые прически. Скифы… Вроде, и не варвары, и точно не иранцы… Смуглые же (Гоша не сомневался, что это сарматы) были полной противоположностью скифам: коротконогие, небольшого роста, в грязных кожаных куртках с заклепками и натянутых на глаза кожаных же шапочках.

Скифы и сарматы о чем-то переговаривались. До аспиранта доносилось понятное и без перевода:

— Эй, ты! Да, я тебе говорю! У тебя соломки не найдется?

— Э-э-э… Какой соломки?

— Обычной! В зубах поковырять. Ты чо, тупой да? Обычной соломки! — наседал на скифа сармат. — Ты чьих будешь? Да ты откуда вообще, а?

— Я здесь… Живу…

— Да? Я тут тоже живу. Тогда почему я тебя не знаю?

— Ты чо, тупой вообще?

— Гони нам весь свой урожай! Нет, золото! А мы тебе домик не сожжем!..

Гоше потребовалось немного времени, чтобы сообразить, как далеко его забросил Хроновоз. На добрые пару тысяч лет назад! Прямиком к «чахленьким» скифам и воинственным сарматам, зашитым в доспехи и «наводящим порядок в степях»…

Аспирант расхохотался, спрятав лицо в солому — чтобы на смех не сбежались… Сарматы? Ему стало еще смешнее. Сарматы не были хорошо вооруженными опытными воинами, как их изображали в исторических хрониках — они были обычными гопниками. Предками жалких хулиганов, подкарауливающих мирных граждан в темных подворотнях. А все разгромные набеги сарматов — это мелкое разводилово, страшное для тех, кого разводят, и не интересующее стороннего наблюдателя. Не интересующее, пока наблюдатель лично не заглянет в зубные щели доисторического ужаса…

«Арматоре»… Гошу осенило: историю мировых войн всегда делали хулиганы! Сидящих в Академ-роще греческих мыслителей обступают ранние римляне и начинают разводить «на бабки», а уже через пару столетий самих римлян, зазнавшихся и подружившихся с «умными» свитками, топчут ногами грязные и дурно пахнущие готские варвары. И так далее…

Всегда и везде.

И этому нельзя помешать?

Гоша вскинул магнитный молот и взял противников на мушку. Конечно, можно. Ведь история ничего не имеет против? А если возмутятся историки…

Тогда мы отзовем историков в сторонку и хорошенько с ними ти-па-па-гха-ва-рим-да?

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Дмитрий Тарабанов родился в 1984-м году в городе Николаеве. Учится в Национальном Университете Кораблестроения на кафедре прикладной лингвистики, в свободное время занимается написанием прозы, публицистики и музыки. В 2005-м году выпустил дебютный музыкальный альбом в жанре нью-эйдж «A.C.D.B.C.A.B.G.».

В фантастике Тарабанов дебютировал в 2000-м году в местном журнале «Николаев» с рассказом «Операция «Рыбка-каскадер». С тех пор у автора вышло около 40 текстов в разных журналах, среди которых «Реальность фантастики», «Мир фантастики», журнал Бориса Стругацкого «Полдень, XXI век», «Игромания», «Порог», «Николаев», «Магия ПК», «Шалтай-Болтай», «Имена», и тематических сборниках «Путь в тысячу снов», «Право на пиво», «Николаевское небо». Дмитрий пишет в жанре социальной «твердой» фантастики.

Участник мастер-классов Н. Перумова, А. Громова, М. и С. Дяченко.

В 2005-м году на конвенте «Портал» рассказ «История мировых войн», который мы публикуем, стал дипломантом мастер-класса Г. Прашкевича.

Андрей Николаев, Григорий ЧекмаревРеликт

_{Посвящается памяти Андрея Николаева}

Полосатый зверь подыхал. Брюхо его было распорото от грудины почти до хвоста. Исходящие паром внутренности неопрятной кучей волочились следом, когда зверь перекатывался по влажной траве, пытаясь ухватить их зубами. Неподалеку стая таких же остромордых и полосатых рвала на куски гигантскую птицу. Та еще пыталась отбиваться, достать хищников огромным изогнутым клювом, но это была агония.

— По-моему, этот подойдет.

— Мелковат.

— Он и должен выглядеть игрушкой, ему умиление вызывать надо, а не инфаркт. Но какие повадки, а? Охрана — это та же охота, только со знаком плюс. Все должно быть на уровне инстинкта, подсознательно. Через миллионы лет ему равных не будет. В некотором смысле эволюция — это вырождение, и какой-нибудь мастино или ротвейлер для него просто боксерская груша! Заменим…

— Эволюция не может быть вырождением по определению.

— …заменим когти, зубы, поставим на крайний случай плазменный заряд.

— Да он ноги таскать не сможет!

— А мы усилим скелет, мышцы, потренируется полгода, побегает. Нет, я думаю это то, что надо.

— Какой-то он неуклюжий. Так вот подставиться…

— Неуклюжий? Да он лидер! Он же первым бросился на эту жирафу в перьях.

— Ну, как знаешь. А если не согласится?

— Выбора у него нет. Иначе свои сожрут. Как только доедят птицу. Все, начинаем, а то поздно будет.

Возле бьющегося тела в полупрозрачном столбе света возникли два человека.

Несколько зверюг, опоздавших к пиршеству, направились к своему неудачливому собрату, но, ткнувшись острыми мордами в невидимую преграду, остановились в недоумении.

Глаза зверя, подернувшиеся предсмертной пеленой, прояснились. Он увидел свое распоротое брюхо. Потом взглянул на рвущихся к нему сородичей и попытался завыть. Но сил уже не было.

— Фу, какая вонь.

— Да, ему досталось… Кишки наружу, но это не проблема. Ты с его мозгом поработал? Так отойди в сторону, теоретик.

Один из людей, наморщив нос, отошел в сторону, а второй присел на корточки, приподнял мокрую от слюны и пены морду зверя и посмотрел в тоскливые, слезящиеся глаза.

— Ну, здравствуй, приятель, здравствуй. Вот, этот теоретик считает, что ты неуклюжий неудачник, а я совсем иного мнения…

⠀⠀ ⠀⠀

Сегодня меня опять ловили. Сижу, себе в песочнице, ребятню развлекаю. Сереньке, как раз, последний кружочек на пирамиду помогаю одевать. Серенька веселый, а чего ему? Подгузник еще сухой, хотя и потяжелел изрядно. И песок можно есть прямо лопаткой — пока мамка отвлеклась, по мобильнику с кем-то треплется.

Слышу — едут. Я эту машину противную уже давно выучил. Точно! Заруливают. Ну-ну… Сегодня я решил не прятаться. Ну, сколько можно, а? С начала весны тут ошиваюсь, а эти все норовят подцепить. Я слышал, как мордатый с петлей все ходил, приговаривал:

— Ничего… в следующий раз мы тебя, буль проклятый, точно возьмем! Зуб даю.

Это он меня зовет так. Я и вправду на бультерьера похож. Морда клином, только побольше да помохнатей, серый в темную полосу.

Мамаши детей похватали, кто на руки, кто в коляски, и подались подальше. Я тоже из песочницы ушел — там города всякие построены, пирамиды, зачем разрушать? Отошел в сторонку, сел на хвост, жду. Хвост у меня толстый, удобный.

Идет этот мордатый, куском колбасы помахивает:

— Жрать хочешь, небось, а? На, ешь…

Бросил колбасу мне, палку с петлей навострил, примеривается. Понюхал я; колбаса как колбаса, ничего лишнего: мясо, крахмал, хвосты крысиные. Не стал мордатого разочаровывать, подошел и съел. А пока ел, он петлю мне на шею накинул, к машине обернулся и кричит:

— Утюг, Утюг, я его взял!

Пока кричал, я веревку перекусил, по петле когтем чиркнул, отошел и опять на хвост сел.

Из кабины вылез Утюг, такой же мордатый, небритый, только ноги короткие. Топает к нам:

— Ну, и где твой буль?

— A-а, гад, петлю скусил!

— Что ты мне втираешь?! Инвентарь проверять надо! Где ты видел собак, которые петлю перекусят?

— Да ты чего, Утюг, не веришь? Сам посмотри…

Тот отмахнулся:

— Ладно, сейчас мы его сеткой возьмем.

Долго они за мной по двору бегали. Сначала с лаской, с уговорами. Потом, когда сетка запуталась окончательно, стали слова всякие говорить. Бабки у подъезда, на что привычные, и те покраснели.

— Эх, — вздохнул, наконец, Утюг, упарившись. — Вот ведь оно как бывает.

И уехали. Жучку, правда, приблудную прихватили, не успел я помешать. Хорошо дети не видели, уж очень ласковая была Жучка. Она не за колбасой к мордатым пошла. За лаской. Ее кто погладил, тот и друг. Ведь и у людей тоже так бывает.

Тут и Наташка моя из подъезда выскочила, я — к ней, понятно дело. Бабка Катя — сегодня при параде, в цигейке и подшитых валенках, — кричит ей:

— Слышь-ка, опять сегодня Амура твоего поймать хотели.

Наташка в слезы.

— И-ичто-о…?

— А он им веревку отъел.

— Так баб Кать, вы б сказали, что собака не бродячая, моя собака.

А сама присела, гладит меня. У меня шерсть толстая такая, плотная, как на ковре.

— Эх, девонька, кто ж старуху послушает. У них план, а собака без ошейника. Но я, правда, им кой чего сказала.

— Я представляю, — смеется Наташка. — Амур, пойдешь со мной в магазин?

Конечно, пойду. Куда ты, туда и я. Один раз две остановки бежал. Ей в книжный надо было, через три квартала, вот и бежал. Кто меня в автобус пустит?

— Наташ, а ты мать уговорила бы, — это бабка Катя опять, — возьмите собачку-то. Небольшая, но смотри, какая серьезная. Как он того кобеля погнал! Боец!

С неделю назад забежал во двор одичавший доберман. Кидаться на всех начал, ну я его и придавил малость. Мигом опамятовал.

— Да все никак, — пригорюнилась Наташка, — ты, говорит, поиграешься и все, а мне за ним ходить. А он ведь меня и в школу провожает, и из школы ждет.

Ничего, думаю, мы маму Таню как-нибудь сообща уломаем.

У магазина я присел в сторонке, чтоб собаки не косились. Они хоть и чувствуют, что родня, но уж больно дальняя. Это точно. Там, откуда меня взяли, собак не было. Ну, в любом случае, другие зверюги еще меньше подходили. Волкодава какого-нибудь двухметрового мама Таня в дом ни за что не пустит. А человека к девчонке-школьнице не приставишь — заметно слишком.

Наташка вышла, сумку тащит. Я подошел, зубами за ручки хвать — давай, мол.

— Куда тебе, Амурчик, она ж больше тебя.

А ты дай и все!

— Ну на, держи.

Я в холке и вправду невысок, не выше бульдога. Но сумку просто взял за ручки, на спину забросил и потрусил домой. Самое главное: ручки не перекусить от усердия. Наташка чуть не завизжала от восторга.

К подъезду подходим, а там как раз мама Таня с работы идет. Присела с бабкой Катей мнениями обменяться. Удачно! Сейчас поведем атаку, по всем правилам.

Бабка Катя тоже на нашей стороне:

— Ну, ты смотри, Танюш, золотая зверюга! Сумки на спине носит! Скоро у меня папироски стрелять будет. Взяла бы его к себе. Не место ему на улице, ученый пес.

Я сумку поставил, а сам головой в руку мамы Тани тычусь: ну посмотри, какой я!

— У-у, зверище, — и по холке меня треплет. — А кормить-то тебя чем, а? Вон, какой толстый.

Это я толстый!? Просто конституция такая. Да и ем все, чего не дай. Не хватит — крысы на помойке пока не перевелись. Не впервой.

— Ну, мам, ну давай возьмем, — Наташка чуть не плачет. — Пожалуйста. Я все делать буду: и убирать, и гулять, и мыть, и прививки.

А я все носом в руки тычусь. Кто тут устоит?

— Ладно, бери своего Амурчика, но смотри у меня!

Что тут началось! Визг, писк, чмоканье. Суровая бабка Катя и та разулыбалась. А мы домой пошли. Пятый этаж без лифта, хрущоба двухкомнатная, но это ж не под лавкой во дворе!

И стали меня мыть в четыре руки детским шампунем, сушить полотенцем и феном, кормить гречневой кашей и играть со мной в мяч стали! А спать я лег в прихожей. Хотели у двери положить, но тут уж я не уступил: коврик перенес, куда хотел. Отсюда у меня и дверь, и балкон под контролем.

⠀⠀ ⠀⠀

На выходных мы поехали покупать ошейник, поводок и намордник. Наташка просила самый красивый, но на мою морду не всякий налезет. Что подошло — то и купили. А на ошейник тут же сделали бляху с гравировкой: «АМУР».

Потом засобирались гулять, в парк. День выдался солнечный, теплый. Меня, конечно, хотели оставить дома, но я показал, что до их приезда ни малую, ни большую нужду терпеть не стану. Поем всю обувь, прогрызу диван, а может и холодильник, и меня взяли. Доехали не без приключений. И пускать меня не хотели, и хвост прищемило, и лапы оттоптали, но работа — есть работа! Да и не работа это уже, а удовольствие. Да, да! Кого не любили, тот не поймет. Для меня охранять эту девчонку — удовольствие!

А через пару дней случился у Наташки праздник. День рождения. Куча народу заявилась, а меня закрыли на кухне. И проверить никого нельзя. Я было попытался в щель выскользнуть, но мама Таня строго сказала:

— Сиди пока тут, Амурчик. Перепугаешь еще людей.

И как быть прикажете? Сижу на кухне, а там кому попало дверь открывают, в квартиру пускают без проверки.

Хорошо Наташка не утерпела — похвастаться захотелось. Прибегает, кричит прямо с порога:

— Амур, пойдем знакомиться. Я тебя девчонкам покажу.

Ну, и поехало. Маша, Ирка, Дашута, Ксюха… Вырядились все. Расфуфыренные, причесанные, наряженные.

— Ой, какой!

— А погладить можно?

— Не кусается?

Не-е, не кусаюсь. Только гладь поаккуратнее.

В итоге всех гостей я обнюхал, всех проверил, погладить дал, в руку потыкался… Все довольны. И стоило мне расслабиться — этот заявился, как его… Одноклассник Наташкин. На Гарри Поттера похож, у Наташки на тумбочке книжка лежит, вот там на обложке — вылитый он.

Не люблю таких. Вечно все лучше всех знают.

Понятно, меня и с ним познакомили.

— Это Амур.

Гарри очками на меня сверкнул, смерил от ушей до хвоста, потом повернулся и говорит:

— А порода какая?

Тут бы Наташке и промолчать: не знаю, мол, не помню, у мамы спроси… Нет, ляпнула гордо еще так:

— Бультерьер!

Девчонки смеются, а Гарри в позу надменную встал и сказал, как отрезал:

— Никакой это не бультерьер. Это томарктус! На зубы его посмотрите!

Тут уж я пасть захлопнул. Как же, счаз! Так я тебе и показал свои зубки. И когти свои пустотелые не покажу, а на руки я даже Наташке не даюсь — не может собака моего размера столько весить.

— Кто?!

— Томарктус, — теперь Гарри уже объяснял, как учитель нерадивому школьнику. Снизошел. — Реликтовое млекопитающее. Один из прямых предков современных киноидных!

— Алик, не грузи! Причем здесь кино?

А, вот как его зовут — Алик. Очень подходит.

Девчонки смеются. Действительно: я и кино — две совершенно несовместимые вещи!

Но Алика так просто с толку не собьешь:

— Киноидные — это собакообразные. Кинос — собака по-древнегречески, если вы не знаете. Мне про томарктусов дядя рассказывал, он палеонтолог.

И понес, и понес…

— Ты, Наташка, даже и не представляешь, когда они жили? Это же современники мамонтов! Да что там мамонты, возможно и раньше, — продолжая вещать, он рассматривал меня каким-то странно холодным, изучающим взором, так что пришлось прятаться то за Наташку, то за кресло. Я даже стал жалобно поскуливать, чтобы показать, насколько я испуган.

— …вели в основном ночной образ жизни, предпочитая одиночество, но объединялись в стаи при охоте на крупную добычу. Даже фороракос…

Заскучавшие было девчонки встрепенулись, хихикнули на незнакомое слово. Алику пришлось разъяснять:

— …э-э, это такая птица, хищная, побольше страуса…

Ха-ха. Какое там «побольше»! Да страус рядом с ней — воробей недокормленный.

— …хотя для томарктуса этот пес, пожалуй, великоват. У того было удлиненное тело и довольно короткие лапы.

Ага, знаем мы, как твой дядя с компанией скелеты собирают. Нашли кучу костей, сложили, что подошло друг к другу и — будьте любезны! — образец древней жизни.

Я уж думал, эта пытка никогда не кончится. Алик вещал, девчонки клевали носами, а Наташка — или мне только показалось? — начала особенно пристально на меня посматривать.

Положение спасла мама Таня.

— Эй, молодежь! К столу! Все готово!

Алик-Гарри поперхнулся на полслове, девчонки с визгом побежали в большую комнату. Наташка махнула рукой:

— Ладно, Алик, хватит. Ну, какой он реликт? Томат… томар…

— Томарткус.

— Вот-вот. Собака, как собака. Только хорошая, правда, Амурчик?

А как же. Хочешь, хвостом повиляю?

— Откуда он у тебя?

Вот неугомонный! Пришлось Наташке соврать, хоть она это дело и не любит:

— Мы его купили! На Птичке. Там таких много.

— А родителей его ты видела?

Ситуация накалялась. Наташка покраснела, но тут опять вмешалась мама Таня:

— Наташа! Олег! Ну, где вы?

⠀⠀ ⠀⠀

Вечером, когда все разошлись, Наташка рассказала маме аликовы теории. Я же, старательно изображая вечно голодных собак, сидел у стола и провожал жалобным взглядом каждый кусок вкусной еды, проходящий мимо меня. Вдруг мама Таня сказала:

— А он действительно необычный, а, Наташ? Ты посмотри, ему ведь не хочется есть. Он как будто изображает голод.

Упс! Я привстал и заскулил. Наташка засмеялась.

— Он просто кушать хочет. На, Амурчик!

Я осторожно слизнул с ладони кусок котлеты и, жадно чавкая, проглотил.

— Хорошая собака, хорошая. Реликт ты наш полосатый.

Фу-у, вроде пронесло.

⠀⠀ ⠀⠀

Наступило лето. На каникулы Наташка никуда не поехала. Просто некуда было, а в лагерь она не хотела. Из-за меня, конечно. Мама Таня повздыхала, попеняла мне, но потом решила, что вот, в августе будет отпуск, и мы все вместе поедем к ее подруге под Истру. На дачу. А пока мы ездили купаться на водохранилище — всего-то десяток остановок на двух трамваях, ходили в парк на собачью площадку. В общем, как говорила бабка Катя, гулеванили.

На этой самой площадке я опять прокололся. То есть вначале все было, как и задумано: бревно очень узкое и скользкое, лестница слишком крутая, а в трубу я вообще не полезу — там темно и страшно. Но постепенно, к великой Наташкиной гордости, упорные тренировки пошли мне на пользу.

На площадку пузатый дядька в джинсах с подтяжками приводил бельгийскую овчарку. Для себя дядька нес упаковку баночного пива, а для псины — мешок костей из магазина «Собачий пир». Красивый пес, черный, как смоль, звеня медалями, устраивал показательные выступления. И тут уж мешать не моги! Наташка, обычно, отводила меня в сторонку, приговаривала:

— Вот, смотри и учись.

Я сидел и смотрел, хотя мне было глубоко по барабану, с какой элегантностью Экселенц (какое скромное, со вкусом подобранное имя) берет барьеры и бегает по бревну. Бревно я давно освоил, а забор Наташке по макушку, и если я его вдруг перепрыгну, народ сильно заинтересуется скромной полосатой дворняжкой.

В тот раз я не спеша шел по бревну, как вдруг сзади требовательно гавкнули. Черный Экселенц картинно взбегал на бревно и требовал уступить дорогу. Еще бы! За исполнение показательной программы ему полагалась куча разноцветных костей.

Наташка подбежала к пузатому хозяину.

— Ой, отзовите, пожалуйста, вашу собачку. Сейчас мы быстренько пройдем и не будем мешать.

— Ты лучше своего кабыздоха убери, а то как бы чего не вышло, — сказал дядька, прихлебывая «Хейнекен», — Экс, вперед.

— Ну, что же вы делаете! — В отчаянии закричала Наташка и бросилась обратно к бревну, — Амур, ко мне!

Экс догнал меня в три прыжка и злобно гавкнул. Нет, брат, шалишь, теперь уж я не уйду. Развернувшись, я негромко зарычал. У бельгийца от неожиданности разъехались лапы, он шмякнулся грудью о бревно — только зубы клацнули, — и позорно свалился на землю. Все замерли. И Наташка, и пузатый дядька, и прочие собаководы, с почтением наблюдавшие за тренировкой Экселенца.

— Ну, сейчас что-то будет, — сказала рыжая тетка, беря на поводок эрделя.

Экс бросился на меня прямо с земли, я шагнул в сторону, и он, не удержавшись, пролетел вперед несколько метров.

— Взять его, Экс! Фас!

— Ой, не надо, дяденька…

Бельгиец уже разворачивался для атаки. Я знал, что будет дальше. Эх, потомки, у вас здесь кто больше, тот и молодец. Эволюция.

Экс летел на меня. Большой, черный, взбесившийся от злости.

Тоненько вскрикнула Наташка.

Было инстинктивное желание уступить дорогу и сбоку рвануть клыками шею. Я подавил. Но с трудом.

Я прыгнул с места, когда Экс был в паре метров. Мы сшиблись в воздухе, я ударил плечом и грудью. Под звон медалей, бельгиец закувыркался по траве. Не давая опомниться, я ударил еще раз, потом еще. Я катил его, как мяч в сторону пузатого хозяина. Дядька выронил пиво, мешок с костями, взмахнул цепью и бросился спасать своего чемпиона. Я оставил Экса и, припав к земле, пошел на хозяина. Собаки так не нападают. Видно я здорово разозлился, если подсознание взяло верх. Цепь, свистнув, пролетела над головой. Я метнулся вперед и перекусил ее прямо возле пальцев пузана. Дядька от неожиданности попятился, споткнулся и рухнул прямо на упаковку с пивом.

— Амур, нельзя! Фу!

Я остановился, но адреналин кипел в крови. Наташка смотрела на меня круглыми глазами. Пузатый дядька, отряхиваясь и бормоча, что меня надо держать в клетке, побежал искать своего чемпиона, а собаководы как стояли, так и продолжали стоять, разинув рты.

Я поджал хвост и на полусогнутых пошел к Наташке.

— Ты что, Амур… ты что это, а? Как это?

Я не буду больше, Наташ, не ругай меня.

— Пойдем-ка домой, реликт.

Дворняжка я! Никакой не реликт! Ну, посмотри же…

— Пойдем, пойдем.

Она взяла меня на поводок и потащила с площадки. Пока мне выговаривали, красивые кости из «Собачьего пира» уже подъели. Проходя, я понюхал пустой мешок. Пахло вкусно…

— Мам, я сама видела! Вот такую цепь перекусил! — Наташка показала на пальцах, какой толщины была цепь.

Не слушай ее, мама Таня! Такой цепью слона удавить можно, а эта цепочка была тоненькая и ржавая!

— Ты не придумываешь?

— Да нет, точно. Там все так и обалдели!

Мама Таня покачала головой.

— Да-а… Может, все-таки Алик прав, а?

Они сидели на кухне за столом. Наташка нахмурясь разглядывала меня, будто в первый раз видела. Я распластался на полу, положив голову на лапы, и пытался выглядеть несчастным и обиженным.

— Ну-ка, Амур, чем ты там цепь перекусил, — мама Таня присела рядом со мной и пальцами приподняла мне губу. — Зубы, как зубы. Белые, красивые. Вполне собачьи зубы.

Правильно, ничего необычного.

— Ладно, Наташ. Зато защитник какой у тебя! Только держи его на поводке, раз он такой буйный.

⠀⠀ ⠀⠀

Ночью была гроза. Не люблю грозу. Видимо где-то в подсознании остался островок первобытного страха. То есть я ее уже не боюсь, но опасаюсь.

Все уже спали, не обращая внимания на блеск молний, гром и шум дождя. Я побродил по комнатам, попил водички, выглянул на балкон. Дождь полупрозрачной завесой отгородил нашу квартирку от всего мира. А ведь сейчас кто-то прячется от дождя под лавками во дворе, под деревьями. Брр. И я когда-то, в другой жизни, тоже прятался и скулил от страха. Правда, тогда грозы были пострашней. Это я хорошо помню.

Неприятный зуд возник где-то на затылке между ушами. Я насторожился. Зуд перешел в прерывистый гул, будто удары далекого колокола слились в один бесконечно долгий звук.

Пришло мое время. Наташку, конечно, будить не стоит — еще чего доброго со мной пойдет. Мама Таня спала, свесив руку из-под одеяла. Я лизнул пальцы. Безрезультатно. Мммм… Ухватил осторожно одеяло и потянул. Она заворочалась, когда холодный сырой воздух забрался под рубашку.

— Наташ, ты… Амур, ты что?

Я совсем стянул одеяло и оттащил его на середину комнаты.

— Ты что, сдурел, что ли? Ну-ка, пошел отсюда.

Я жалобно заскулил и оглянулся на дверь.

— Ну, что еще! Газ, что ли не выключили?

Мама Таня прошлепала босыми ногами на кухню, проверила плиту, потом заглянула в ванную.

— Чего тебе надо?

Я подбежал к входной двери и стал в нее царапаться.

— Да? А еще чего изволите? Время три часа ночи, а ему приспичило. Ты видел, что на улице делается? Потерпишь!

Я заскулил еще жалобней.

— Тихо ты, Наташку разбудишь. Вот, смотри, открываю дверь. Сделаешь свои дела, придешь. Дверь будет открыта. Понял? И чтобы это было в первый и последний раз!

Кодовая дверь подъезда была приоткрыта, и я шмыгнул на улицу. Под козырьком сидела на старом венском стуле бабка Катя и смолила папироску.

— Ну что, Амур, не спится? И я в грозу спать не могу. Все войну вспоминаю. Вот такая же погодка была, когда мы в сорок четвертом…

Да знаю я, баб Кать, ты мне уж столько раз рассказывала. Извини, дела.

— Ну беги, погуляй. Тебе то что, вон какой ковер на спине.

Гроза стихала: молний уже не было, ворчал, уходя, гром, и только дождь хлестал с прежней силой. Фонари вдоль дома не горели, а так — едва тлели тусклыми огоньками в кронах мокрых деревьев.

Меня ждали на углу дома, там, где не было даже рассеянного света. Я почуял врага раньше, чем увидел и был разочарован. Это была собака. Большой, породистый ротвейлер. Он стоял, широко расставив мощные лапы, ожидая, кто придет остановить его. Он не был расположен к переговорам, но все-таки я решил его урезонить.

— Ты не получишь то, зачем пришел. Ты не понимаешь, что делаешь. Уходи.

— Меня выбрали, и это хороший выбор. Я знаю, ты не уйдешь с дороги, но это и не нужно. Ты умрешь первым.

Ротвейлер слегка присел, готовясь к нападению.

Интересно, как выглядел наш диалог со стороны. Стоят две собаки, смотрят друг на друга. Ни лая, ни рычания. Игра в гляделки, да и только. Я понимал, что он говорит, но мысли его были тяжелые и ворочались с трудом, как камни в русле горной речки. Видимо те, кто выбрал его, не стали кропотливо готовить посланца, тренировать, натаскивать. Просто взяли наиболее подходящее для убийства существо и наделили минимальным сознанием. Ну, а чем его оснастили, сейчас увидим. Я не чувствовал злобы или неуверенности. Я долго готовился к этой схватке. Там, где я жил, были звери куда серьезнее, да и не животное ожидал я увидеть.

Заскрежетал металл по асфальту — он выпустил лезвия из когтей, готовясь к броску. Это напрасно. Рано. Прыгать неудобно. Ротвейлер совсем не знал, кто будет против него. Он тяжело поднял в прыжке свое тело. Вечный недостаток домашних собак — лишний вес.

Я прыгнул навстречу, чуть вбок, переворачиваясь в воздухе на спину и выпуская когти. Отбил его левую лапу, посыпались искры. Что за железо ему поставили, если крошки летят? Его лапа пошла вниз, голову он повернуть не успел и я рванул снизу стальными когтями беззащитную глотку. Ротвейлер замер на растопыренных лапах, затем, неловко переступив, завалился на меня. Я лежал на спине, даже не потрудившись перекатиться в сторону. Горячая кровь, уходя из сильного тела, хлынула на морду. Он пытался что-то сказать, но мысли, и прежде тяжелые, теперь совсем не слушались. Чужое сознание оставило его. Я уловил отчаяние, непонимание происходящего, ужас и страх перед надвигающимся и неизбежным. Желание оказаться рядом с другом, с которым можно играть в мяч, упиваясь собственной силой, таскать в зубах колесо от «Жигулей», спать на ковре у двери, радоваться похвалам и огорчаться недовольству хозяина, охранять детскую коляску с пищащим человечьим детенышем…

Все кончилось. Его большое тело в последний раз сотрясла крупная дрожь, хрипенье и бульканье затихли.

Я лежал в луже чужой крови, и не было сил подняться. Видит бог, я не хотел этого. Но он пришел убить Наташку. Не по своей воле, но пришел. Я припомню этого бедолагу, если встречусь с приславшими его. Кое-как я добрел до водосточной трубы на углу дома. Я лег в промоину и стал жадно пить отдающую ржавчиной воду, поворачиваясь то одним, то другим боком, чтобы смыть кровь.

— Ты молодец, приятель. Сделал все, как надо. Теперь пойдем с нами.

Это были те двое, которые дали когда-то мне новую жизнь и отправили сюда за тысячи километров и миллионы лет от моего мира защищать ребенка. Они и в прошлый раз появились неожиданно, но тогда я валялся с распоротым брюхом, а сейчас должен был почувствовать их приближение раньше. Избаловался… Привык сладко есть и мягко спать…

— А как же Наташка? Ведь вы говорили, что на одной попытке они не остановятся?

— Это уже не важно, — сказал один, — ребенок должен был погибнуть еще полгода назад. Мы не дали этому случиться, и теперь это отразилось на нашем времени. Наш мир меняется. И меняется катастрофически. Мы хотели поставить эксперимент и ошиблись. Да-да, мы тоже ошибаемся, как и современные люди, хотя и отличаемся от них, как ты от собак. Исчезновение одного человека этот, — он выделил голосом, — мир не изменит. Несопоставимые величины. Социум просто не заметит потери, но если в ближайшее время девочка не исчезнет, последствия для будущего лично я не берусь предсказать.

— Ах, социум не заметит… А ее мать заметит? А старуха-соседка? А те, кто ее любит и знает? А я? Кстати, ведь меня должны были сожрать еще в миоцене, но я жив, и мир в порядке.

Второй присел на корточки рядом со мной и склонил голову, будто с интересом разглядывал что-то неведомое.

— Ну, прямо доисторическая преданность. Ты и в самом деле реликт. Пойдем с нами, приятель, пойдем. У нас даже собаки живут долго, почти вечно. Оставь все, как есть и…

Он поперхнулся словами, поскольку я встал и так энергично встряхнулся, что брызги дождевой воды веером прошлись по его лицу. Вытерев лицо ладонью, он поднялся.

— Ты здорово изменился, приятель. Ты не забыл, кто ты, зачем ты и кому обязан практически всем, что имеешь? Ты можешь вернуться в свое время или можешь пойти с нами, — сказал он сухо. — Здесь ты не останешься. Или останешься лежать рядом вот с той собакой.

— А Наташка?

— Нам приказано убрать тебя отсюда. Скажу больше: мы не можем забрать тебя силой, но в твоих интересах согласиться. Теперь ребенок — не наша забота. И не твоя.

— Я остаюсь, — я слегка присел, стараясь держать обоих в поле зрения, — кто из вас рискнет своей вечной жизнью? Ну? Ничего страшного — ведь социум не заметит.

Они переглянулись. Затем тот, кто говорил со мной взял второго за ворот и притянул к себе.

— Ну что, теоретик? Что теперь?

Тот слабо пытался вырваться:

— Откуда я знаю. И вообще, ты привлек это существо, ты и…

— Я? Правильно, я. Ты только идеи подкидываешь. Я исполнитель, а ты, как всегда, в стороне! — Он недобро глянул на меня. Я ждал. — Ладно, приятель, поступай, как знаешь. Тебе все равно ее не спасти.

«Теоретик» наклонился ко мне и почти прошипел:

— А от нас тебе будет сюрприз. Помнишь свою последнюю охоту? А-а, помнишь! Вот на ней и подохнешь! Я тебе обещаю!

Они растворились в струях дождя.

Бабка Катя все еще сидела у подъезда. Я подошел и уселся рядом — надо было хоть немного обсохнуть.

— Амур, ты что, купался? Ишь, как вымок. А там рычал кто-то, ох как страшно рычал. Я подумала: не ты ли с кем сцепился.

Нет, баб Кать, не я. Я смирный и послушный.

— Ну, давай посидим, поговорим. Ты хоть знаешь, почему тебя Наташка Амуром назвала? Нет? Так это я подсказала. Да! Смотри, говорю, какой зверь полосатый. Ну, прямо тигр амурский, да и только! Вот так-то.

Спасибо, баб Кать, мне нравится.

Два дня во дворе только и говорили об убитой собаке. Сошлись на том, что какие-то отморозки зарезали ни в чем не повинное беспомощное существо. Жаль когти его никто не рассмотрел внимательно. А то бы постеснялись насчет беспомощности…

Только бабка Катя имела свое мнение, даже не мнение, а так, подозрение, но высказала его только мне.

— Ты ведь, Амур, гулял в ту ночь. А? Чего молчишь? Неужто не видел ничего?

Нет, баб Кать, ничего не видел.

— Ох, не простой ты пес, не простой. Ладно, не скажу никому, но ты уж за Наташкой пригляди, а то смотри, что делается.

Какой разговор, конечно пригляжу. Недолго осталось. Те двое говорили, что в ближайшее время Наташку должны, ну… это. А если нет, то все обойдется. Уж я постараюсь, чтобы… м-м… обошлось.

⠀⠀ ⠀⠀

— Чего это, на ночь глядя? До завтра не подождет? — мама Таня, прикрыв телефонную трубку ладонью, недовольно посмотрела на Наташку.

— Ну мам, Ксюха говорит — завтра уже отдавать. Да я быстро!

— Одна нога здесь, другая там! Ясно? — мама Таня махнула рукой. — Алло, Свет… Нет, я не пропала, у Наташки подружке какую-то тряпку от Диора притащили, вот просится посмотреть. Пусть сбегает, это рядом, — она опять прикрыла трубку. — Наташка, денег все равно нет!

Только я прилечь собрался. Эх, жизнь собачья! Ну ладно, пошли что ли. Наташ, не беги ты так, я же только что каши наелся. У-у, коза длинноногая.

На втором этаже мы обогнали бабку Катю. Она, держась за перила, потихоньку спускалась по лестнице, держа в руке металлический ящичек с красным крестом на крышке.

— Что случилось, баб Кать?

— A-а, как всегда. Петровна звонила, плачет, у Васьки ее опять сердце прихватило. А ведь моложе меня! Не берегут себя нынче, все быстрей, давай-давай…

Мы выскочили на улицу и, не сбавляя темпа, понеслись в пятый подъезд к Наташкиной однокласснице.

— Амур, сиди тут. За кошками не гоняйся, крыс не ешь — только сейчас кашу трескал. Все, я быстро.

Да, быстро. Знаю, знаю. Я присел и огляделся. Уже стемнело, с запада опять шла гроза. Там вовсю гремело и полыхало, скоро и нас накроет, а Наташка без зонтика.

В помойке у гаражей кто-то зашуршал. Я принюхался. Каша — кашей, но без мяса…

Знакомый зуд возник за ушами, и удары колокола опять догоняли друг друга.

Он возник прямо из ничего в тени старого ясеня там, где полутьма переходила в ночь. В этот раз он был похож на человека, хотя судить было трудно — нелепая одежда скрывала его. На нем была какая-то темная хламида с капюшоном, ниспадающая до земли. Он не стал ничего говорить, он приподнял руки, повернул их ладонями вперед и шагнул ко мне. Загустевший вдруг воздух упруго толкнул меня в морду, и я понял, что медлить нельзя. Я сорвался с места, будто меня под хвост куснула сороконожка, толкнулся всеми лапами и прыгнул на него, выпуская когти… и словно ударился в раскаленную стену. Меня отбросило назад и, перекувырнувшись через голову, я распластался на асфальте. Лапы и морда горели. Разлепив опаленные веки, сквозь радужные круги перед глазами я увидел, что мои когти оплавились на концах в стальные шарики. Вот паразит, как же я теперь буду их втягивать?

Он сделал еще шаг, снова приподнимая руки. Я подобрался и, проскрежетав бесполезными железками на лапах, опять прыгнул на него…

На этот раз я даже удара не почувствовал, очнулся — лежу в собственной рвоте. Это было так унизительно, что я чуть не завыл от стыда. Он шагнул еще и встал прямо надо мной. Я не смог разглядеть лицо под капюшоном, но если оно было, уверен, он улыбался. Не торжествующе, нет, — снисходительно. Так улыбаются нахальному мальчишке, показав свое превосходство.

Я подтянул передние лапы и кое-как выпрямил их, приподнялся. Оперся на толстый удобный хвост и посмотрел ему прямо в черный провал капюшона. Ты рано улыбаешься, и ты напрасно подошел так близко. Я, конечно, хочу еще пожить, но для чего-то определенного, а не разжиревшей шавкой на поводке. А ваше время кончается… считай, что кончилось! Я открыл пасть, будто и впрямь собрался завыть. По пищеводу поднималось что-то раскаленное, колючее. Словно я проглотил солнце, и теперь оно нашло выход. Солнце заполнило всю глотку, и дышать стало нечем.

В последнее мгновение он, видно, что-то понял и отшатнулся. Но поздно… Раздирая мне пасть и плавя зубы, солнце рвалось на свободу.

⠀⠀ ⠀⠀

— Годовщина Курской дуги сегодня все-таки. Он ведь совсем мальчишкой там в танке горел, — Петровна смахнула слезу, — вот друзей вспоминал. Да и прихватило.

— Ладно, — Екатерина Ивановна убрала шприц и поднялась с табуретки, — пусть лежит, не встает. А утром в районную позвони…

На улице она пошарила по карманам в поисках папирос. Забыла… Придется домой подниматься, пять пролетов вверх! Потом уж вниз ни за какие коврижки! А хотелось посидеть тут немножко перед сном.

А вот я Наташку дождусь, и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, что ж — июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Наташку под козырьком подъезда. Шаркая валенками, она поднялась по ступенькам, но тут какое-то движение в углу двора привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, Екатерина Ивановна пригляделась: у дальнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще — не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собирался завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Потянуло грозовой свежестью.

Что же это делается, а?

— Амур! Амурчик!

Еще издали Екатерина Ивановна поняла, что у подъезда уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, будто закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.

Наташка ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подбежала к Екатерине Ивановне.

— А где Амур, баб Кать?

— Ой, не знаю, Наташ, — запинаясь, пробормотала та, — Как молния-то полыхнула, да еще гром вдарил, он гавкнул и кинулся куда-то. Видать, испугался.

— Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.

— Так грохнуло-то как! У меня самой аж сердце зашлось.

— Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! — Наташка закусила губу, с надеждой оглядывая двор. — Амур! Амур!!

— Ты беги, матери скажи, вместе и поищем.

Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Наташка кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.

«АМУР»…

— Поискать мы, конечно, поищем, — прошептала она, — все тебе легче будет, дочка.

Полосатый зверь умирал. Он лежал на боку и старался не смотреть на тушу огромной птицы, что поедали сейчас его сородичи. Он помнил, как первый бросился на фороракоса, как получил когтем в брюхо. Зверь знал, что будет дальше, но ни о чем не жалел, был спокоен и почти доволен.

Послышалось негромкое рычание и повизгивание. Зверь повернул морду. Несколько таких же, как он, остромордых и полосатых, опоздав к пиршеству, подбирались теперь к нему, поблескивая в клочьях утреннего тумана маленькими черными глазками. Ну, вот и все. Зверь приподнялся на передних лапах, оскалил зубы и пополз навстречу.

И все же он был доволен. Он знал, что за миллионы лет отсюда все обошлось, и был спокоен и доволен.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРАХ:

Андрей Евгеньевич Николаев родился в 1958 году в Москве.

С детства мечтал попробовать себя в литературе, однако жизнь распорядилась по-своему. Работал на заводе, в компьютерной индустрии, торговле. Первый успех на писательском поприще пришел к Андрею лишь в 2004 году, когда он стал дипломантом конференции Роскон. Автор романов «Русский экзорцист», «Руша оборотня» (совместно с А. Прозоровым), «Черное таро», «Золотые врата», «Врата Атлантиды» (все три в соавторстве с О. Маркеевым), «Охота на охотника», «Счастливчик Сандерс», «Правило русского спецназа» (все три в соавторстве с Р. Злотниковым, цикл «Вечный»), «Точка отсчета». Рассказы Николаева неоднократно публиковались в жанровой периодике и входили в состав тематических сборников.

22 февраля 2006 года Андрея Николаева не стало.

Сергей Владимирович Чекмаев родился в 1973 году в Москве.

Образование высшее техническое. Литературной деятельностью серьезно решил заняться в конце 2001 года. На сегодняшний день в творческом активе автора фантастические романы «Везуха», «Анафема», «Носители Совести» и «Бремя стагнатора», сборник романтической прозы «Лебедь на обложке», а также более 90 публикаций в российской, американской, германской, французской, греческой и украинской периодике. Постоянный автор журналов «Наука и жизнь», «Смена», «Мир фантастики», «Чайка». Рассказы включены в десять тематических сборников и антологий фантастики. Дважды — в 2003 и 2004 годах — становился дипломантом конференции Роскон. Лауреат премии «Бесобой» (2006) за литературную мистику и специальной премии от Союза православных граждан России (2006). С 2005 года состоит в Союзе журналистов России и Международной журналистской ассоциации.

^{Андрей Лазарчук}Мы, урус-хаи

А мы такие зимы знали,

Вжились в такие холода…

И. Эренбург

1

Вот и настал день, когда впервые за без малого три тяжких года просияло светлое Pa-солнце. Дважды: посредь хмурного дня — на несколько сердечных туков глянуло в прогалину оболока, никто с перепугу ни «ура», ни «хай» крикнуть не успел, стояли, головы запрокинув, как мраморные грецкие бабы, — а много после — подлегло под край того оболока и в жёлто-алом сумраке опустилось-легло медленно-медленно за синие Окоёмные горы. Тут уж накричались вдосталь…

И радостно кричали, и горестно.

Всеблагое ты наше…

На кого ж нас покинуло…

Тем вот и хуже гельв нечистого, что нечистый месяц скрадёт, почухает-почухает, да и бросит, — а гельв подлый солнце-pa унёс — и как бы не навсегда.

Для многих-то так и вышло — что навсегда. Сколько уж легло во глубокие рвы, не дождавшись возврата пресветлого — и русов, и урусов, и многих тарских да востоцких племён людей-коневодов, что жили в кошмовых домах по ту сторону Ородной Руины, Общей Горы, где дарованы были в незапамятные тёмные годы тёмным же да розным племенам законы родства. И сказано: сколь будет стоять гора, столь пребудет и родство.

И вот нет вам ни Руины, ни законов…

Густится, клубится тьма. В душах людских тьма, не в небесах. В небесах днями висит мерзкая хмарь, бросает снежок, а когда скопляется ночь, то пускают гельвы огненных змей, и виднее всё округ становится, чем в хмарый полдень.

Десятский Мураш стоял второй за сегодня срок в башенке над вратами — и пьян-счастлив был, что оба загляда пресветлого Ра на бдения пришлись его, а не на сон. Досадовал, ох и досадовал бы, обернись иначе. Ничего, что ветер поднялся, к ветру и спиной можно повернуться, бараний кожух проймёт не враз. Холодный ветер, льдистый. Позёмку несёт, чьи-то следы по лесам заметает… Лето началось, да. Но вот уж и темь наползла небесная, и змеи трёхглавые огненные, мертвенного блеска, под облаками полетели, и холод пробрал ноги и спину, заставив дрожать и зубами лязгать, а друг-заменщик не шёл и не шёл.

Уже пять десятков раз думкнула обтянутая кожей бочка в Царской башне. К шестому счёт шёл. Тогда только увидел Мураш, как слева, от Ясных врат, по скорбной тропе движутся кучкой несколько теней. Змеи мертвосветные их высветили… Никого не несли на руках, а значит — или занемогли сыпью горячей, или — пришлые. Мураш вёл их взглядом. Скрылись за поречью…

Вот и шесть десятков минуло. Кто же там при бочке? Старый пешка Бобан-безгласый? Ленится Бобан, не ходит вкруг башни, а по-у бочки стоит да сердечные туки считает — благо, грамотный, умом умелый. Две сотни насчитал — думкнул по бочке. Ещё две сотни — снова думкнул.

Царь про то знает, но не сердится на Бобана. Дурная голова, мол, ногам покою не даёт, а умная, противу того, ногам помогает… Царь умных привечает-любит, на то и имя ему — Уман.

Пришёл наконец сотенник Рудак, сумрачный, как туча дневная. С ним пешка незнакомый. Сказал сотенник опасное слово, ответ услышал — кивнул.

— Пойдём, Мураш, — сказал.

— Чего так долго-то? — стараясь зубом не клацнуть, выдавил Мураш. Снял кожух, отдал пешке.

— Плохо всё, — голову в плечи втянул Рудак, будто это он лишних полсорока́ на морозе отстоял. — Городец Брянь — слышал такой?

— Ну?

— Так нет того городца…

Мал был городец, да дорог: с полуденных перевалов тропы стерёг, прям под ним они сходились — три. Оттуда к Бархат-Туру дорога мостовая шла… Не беспокоили городец всё время долгой гельвьей зимы, так и казалось, что минует его казнь. Перевалы снегом забиты таким, что верхового с конём и апостолой скроет. Но дождались вот налёта татского, воровского…

С сотню воинов там было всего, да баб три сотни, да детишек четыре.

Воины все легли — на стенах и после в поле, отбивая гельвов и закатных людей от обуза. Но не отбили, не смогли. До Бархат-Тура дошли шесть баб, две девки и два десятка ребятишек. Девок и здоровых ребятишек взяли за стены, а баб и трёх с ними помороженных да побитых недолеток послали в ров. Нет хлеба на всех, и на тех, что уже за стенами, нет хлеба…

Скорая смерть от железа чище, чем долгая от мук.

А городец спылал весь, то-то с Ясных врат и дым был виден довчера, и зарево в ночь.

Ждать теперь гельвов да рохатых, да гонорных людей и к стенам Бархат-Тура. Набредали позорные наши на следы гельвские в лесах неподалёку. Кружат те и ждут, ждут и кружат, как тяжелые от непомерной сытости волки. Поймут, что сголодались мы, сошли на кость — и кинутся. Вон, половина уж воинов ни меча, ни сеча не подымет… а уж лук натянуть…

Мураш кивал. Прав был Рудак, мрачен, но прав.

В караульной темнухе горел очак, и только. Седоусый Лядно, скача на деревянной ноге, поставил перед Мурашом глиняный кружак с хлебнёй и нежно, как детку, положил у кружака тонкую лепёху.

Без соли была хлебня… да и почти что без ничего, две блёстки с трудом рассмотрел Мураш да какие-то опилки на дне. А уж по каким углам мучку для лепёх подметал да на чём тесто замешивал Лядно, Мураш спросить побоялся: как-то не по-едоцки хрустело на зубах. Одно, что хоть горячее было всё, да и со спины тихо входило в нутро чистое тепло.

Доброе дело — очак. Добрым огненным оком глядит. Со времён древнего великого царя Урона на всех апостолах да знамёнах — очак и пламень.

Боялись его враги. В страшных снах он им представал…

Неужто загаснет?

⠀⠀ ⠀⠀

Хотел уснуть, да не дали: прибежал малыш Шелепка, велел идти к царю. Кряхтя собрался Мураш, хотел новый ков надеть, да вспомнил, что идти за ковом домой надо, а спать-то он так и приладился в темнухе. Потому нашарил под лёжкой подменные сапоги — не тарские кошмовые, в которых холодные сорока стоял, а старые свои расшитые, рыжие, из конской кожи. И пошёл вслед за Шелепкой, зачерпнув по дороге через площадь горсть снега да протерши лицо.

У колодца стояли тихие бабы с ушатками. Тихо и страшно медленно стучала бадья в колодце…

Мураш ничего не спрашивал у малыша — раз тот сам не сказал, значит, и не положено было пока знать. Другие малыши у царя сменялись, а Шелепка, сколько Мураш помнил, оставался. Стало быть, отменно служит. Вон как шагает, бубенец придерживая. Ноги длинные, как у птицы журавели.

И вдруг остановился. Мураш едва не ткнулся в кривую спину.

Поперёк проулка лежало мёртвое тело.

Шелепка проворно раздул фитиль, который прятал до того в рукаве, затеплил маслечник. Подержи, — велел. Мураш взял светильник, встал так, чтобы лучше видеть. А малыш быстро, внимательно осмотрел тело, не сразу тронув руками, потом тронул, перевернул.

Чумазое, страшное, костистое лицо, не понять, муж или баба. Или девка?..

— Нет, — сказал Шелепка. — Сама померла.

— Вот как? — Мураш выпрямился, вернул маслечник. — А бывает, что не сами?

Шелепка посмотрел на него, не ответил, загремел в бубенец. Скоро прибежали, волоча ноги, сторожи. Их то было дело.

— Идём, — сказал малыш.

2

Царь Уман сидел за столом, с ним тысяцкий-городовой Босарь, тысяцкие-полевые Уско и Мамук, ключник Сирый и ещё человек пять, которых Мураш не знал.

— Чего так долго? — хмуро спросил царь. — В другой раз за смертью тебя пошлю…

— На мертвечиху наткнулись, — сказал малыш. — Я и подумал: а не упыри ли снова, часом? Пока осмотрел, то, сё…

— То, сё… — передразнил царь. — И что оказалось?

— Не упыри. Сама. С гладу-холоду…

— Ясно. И упыри не потребовались… Ладно, Шелепка, иди пока. Спи. Нужен будешь, разбудят. А ты садись, десятский, пей-веселись, угощайся…

Угощение стояло самое царское: в серебряной плетенице разварная репа, в хрусталях — седьмая водица на медке. Мураш подцепил краюшку репы, стал жевать. Царь ждал. Мураш сглотил, ложку отложил, рот шитым утиральником утёр — показал, что сыт безмерно.

— Мураш, значит… — сказал царь. — Тот ли ты Мураш-десятский, который посольство наше перед войной в роханскую землю сопровождал?

— Да, царь. Тот самый.

— Земли роханские помнишь?

— Помню, царь.

Хотя — чего там особо помнить? Степь, она как стол скатертный…

— Тогда слушай, тот самый Мураш.

И Мураш услышал.

Не даром дался Брянь-городец. Нагло полезли гельвы да рохатые людишки в первый приступ — тут рога-то им и пооббили. Кто за стену перебрался — ни один не ушёл, а троих вообще на языки взяли. Один рохатый на смертный испуг слаб оказался, всё сказал, что ни спросили. И после, когда обузом из горящего городца уходили, девкам дали слова его запомнить…

Стало быть, гельвы — они и рохатым уже поперёк глотки вошли. Царям дерзят. Бытуют наособицу. Рохатые, пусть и враги, а обычай добрый степной имеют: нажитым делиться, за щеку не прятать. Гельвы ж не будь дурни: брать-то братское с охотой берут, а своё жилят крепко, за высокими стенами да под охраной.

В Моргульской долине сейчас болото стоит непролазное, а со дня на день вообще паводка ждут. Потому для военного огородца, что по эту сторону долины, запасы возили два месяца. И по гельвьему доброжмотству большая часть запасов держится укромно, в лесу за засеками да на деревьях. И место этого укрома пленник знал — и назвал…

Разное там. Много. А главное — возов двадцать гельвских хлебов, которые русы прозвали «вечными». Один человек на плечах в походе стодневный запас нести может, не утомляя ни спины, ни ног. А там — двадцать возов.

— Ты понял, Мураш?

Мураш ещё не понял. Он считал, загибая в уме пальцы. Возы наверняка гонорские, бычьи запряжки, других возов в закатных обузах не видел он ни разу. Этих стодневных запасов на каждом будет по пять сотен, а то и по шесть. И если двадцать возов, то это получается… получается…

А ведь стоднев — он на здоровенного воина рассчитан, да так, чтобы сил у него не убывало, а прирастало. Бабам же и ребятишкам — считай, вчетверо с хвостиком получится.

Там, глядишь, и солнышко-pa вернётся. Урожай уродится. Хоть бы репа та же, ей много ли надо? — не вёдро, а воды вёдра…

— Так, — сказал Мураш. — Я понял, царь. Сколько людей дашь?

— Ничего ты не понял, торопун, — покачал головой Уман. — За хлебами другие пойдут. Твоё же дело будет — огородец на долине взбаламутить и за собой увести. Зря я тебя про роханские земли пытал?

— До роханских земель не дойти, — сказал Мураш. — До Итиля — и то вряд ли.

— А я тебя не заставляю туда идти, — сказал царь. — Я тебе туда идти разрешаю. Если припрёт. Есть такой пограничный рохатый князец Улбон — он вас и примет, и не выдаст. Ясно теперь?

Мураш помолчал.

— А что, царь, — сказал он наконец. — Пожалуй, что и ясно. Так сколько людей дашь?

— Много не дам, и не надейся. Зато дам лучших…

3

И получилось так: стал Мураш верховым сотским. Под апостолу его подведены были тридцать два воина, искусные и в конном, и в пешем деле. Многих новосотский знал раньше — Савс-рябец, например взять, многих он стоил, когда отступали от Монас-тырита, шесть обломанных стрел потом вынули из боков и плеч, и огонь раневой он перемог, и гельвский яд. Долго товарищи знали: вот-вот помрёт. Так ведь не помер, стоит крепко, широк в кости, череп лысый бугристый в рубцах и зубы через раз, зато глазами чёрными весело смотрит. Или Манилка, тарский род: хитрый, наглый, ловкий, как камышовая кошка, больше десятка гельвов скрал, а ты гельва поди-ка, скради. Уже после того, как взорвали гельвы Ородную гору и превратили день в сумрак, а лето в зиму, сколотил Манилка бучу из русов и тар — и такой копоти врагу задал, что гельвы (а может, и не гельвы вовсе, а гонорные или рохатые; кто после разберёт?) в конце концов мирное кочевье пленили, а там одних детишек с полсотни было, и гонца заслали: не выдадите Манилку — всех под лёд. Что сказать? — отбили кочевье, в жалы да ножи катюков закатных взяли, только сами почти все мёртвыми легли, и у Манилки — вынесли его на руках, — как поправился, левая нога на вершок короче стала, и прихлёб появился, когда дышит. В поиск теперь не пойдёшь… Или вон взять Ба-рока сероглазого — родом он из гонорных, давно ушёл на службу в Черноземье, много до войны. Женился на горынычне из-за Горгорота, детишек завели… Когда война только-только началась, татский набег случился на горный край; по слухам, совершили его двари — больше из мести за то, что горынычи варят лучшее, чем дварское, железо; кто знает? Живых-то не осталось… За руки приходилось уводить Барока из схваток; а ежели видел он дварей на той стороне, то и не увести было.

Другие тоже были хороши, а вдруг кто и не был, так станет. Верное дело — бой…

Что сомнения вызвало, так это две девки, Рысь и Беляна, русинка и уруска. Не хотел брать их Мураш, да прогнать не мог: Рысь-то племянницей тысяцкому Мамуку приходилась, а Беляна из тех двух брянских девок была, что дошли и ребятишек довели. Не хотел же он брать потому, что знал: на недоброе дело ведёт он сотню свою, и не стоит девкам того видеть, что будет… однако ж вот: взял. Рысь гельвский знала; у Беляны в глазах стыла смерть.

Дал Мамук соимёнников своих, мамуков — сохранил где-то в лесах. Отощали мамуки, и рыжая шерсть свалялась, и горбы в стороны попадали пустыми котомками. Четырёх дал, сказал, что больше не может, надо же будет хлеб вывозить, самых сильных дал… а глазки бегали. Мураш спорить не стал, всё одно придётся конями разживаться. Эх, водил когда-то Мамук мамуков лавой, и разбегались закатные люди, страху терпели, и называли между собой мамуков Олифантами, небывалыми зверьми в десять, в двадцать ростов человеческих и с торчащими изо ртов пиками. Ну, не изо ртов, положим, у мамуков пики торчали, сброя такая была излажена… да оно и ладно. Пусть себе ужасы воображают, нам же лучше.

Вот — исхудали мамуки и в росточке сильно опали, и не сброя на них теперь, а санная упряжь. Розвальные сани; хорошо. Погрузились; хоп-хоп-хоп! — и похлюпали по липкой серой снежной каше. Не хлопья, лепёхи валились с неба. Два десятка вёрст, два часа по Закатному тракту — а потом вдруг, не доезжая земляного вала, спешно насыпанного встречь приближающемуся неприятелю (ох, не надеялся молодой царь Урон, доброй ему охоты, удержать врага на Окоёмных горах да Чёрных воротах), Мураш руку поднял, сотню свою остановил, с Манилкой пошептался — и повёл мамуков налево, в другую сторону от Дархана, горного замка, построенного в старину гонорскими людьми, дабы подчинить себе слабое тогда Черноземье, — повёл сначала сквозь мёртвый яблоневый сад, а потом вверх по ручейной промоине — туда, где синевато белели складчато-натянутые склоны Нечаев, ближних отрогов Окоёмных гор. Четыре дня пути предстояло по лощинам и падям — это ежели повезёт и всё состроится так, как хотелось.

4

Дошли до края.

Снова солнышко-pa блеснуло им на закате, дало полюбоваться собой и тихо стаяло за острыми пиками итильских гор Аминарнен, что по-итильски значит Королевские Горы, за которыми расстилался уже и сам великий Он-Двин, Срединная Река, делящая мир на Восход и Закат.

Засветло распрягли и отпустили мамуков, сами найдут и дорогу обратную, и еду свою — кусты под снегом. Спуститься с гор можно было только пешмя, распираясь палками, а то и на верёвках — и спуститься надо было сейчас, сразу, до глухой тьмы.

Разобрали поклажу. Манилка вёл, пробивая собой глубокую колею, Мураш и четверо с ним, самые сильные, замыкали. Спускаясь, потели; шатались, осклизывались, падали — мокрые и горячие. Кто-то к середине спуска уж и вставать не хотел — тех били. Долго провозились с верёвочным спуском, но там и сам Манилка другим манером не прошёл бы — высок был обрыв. И спустились почти до конца, и даже ночь не помешала б делу, да только вот в самом конце молодой пешка-урус Котейка сплоховал: то ли палка такая непрочная попалась, то ли что — а сорвался он вдруг и молча, никто и не понял ничего, головой вперёд по проторе шагов десять пронёсся, зацепил троих — и прямо в комель кривой сосны пришёл. Ну, собрались. Котейка не дышал, голова сбилась набок, глаза изумлённо видели что-то совсем иное. А с зацепленным им десятским Лепом худо оказалось: правая нога повыше щиколоток хрустела и быстро надувалась, и что тут скажешь: отходил своё Леп надолго, как бы и не навсегда.

Мураш — и прочие рядом — посмотрел вверх. Склон нависал, как стена, пропадая в чёрном небе. Только что спустились оттуда, а уже не верилось.

Умные мамуки на полпути к дому…

Вдвоём нести по ровному — не дотащить живого: долго, замёрзнет. Значит, четверых отряжать. А наверх втащить — и шестерых мало.

Четверть сотни уйдёт, врага не повидав…

— Жалей меня, Мураш, — ясно сказал Леп. — Или давай, я себя сам пожалею…

Мураш молча сел рядом с ним, взял за руку. Твёрдая была рука…

— Да, — сказал он. — Прости, Леп.

— И ты меня прости… Моё жало только возьми. Потом себе оставь. Получится — жёнке вернёшь. Не получится — и то ладно.

— У тебя жива ещё?

— Жива… Крепкая жи́ла, из горынычей.

— Помню её. Амой все…

— Знаю, Мураш. Передать им что?

— Скажешь, скоро свидимся. Пусть не скучают.

— Ладно…

Мураш принял жало Лепа, поворочал в ладони, привыкая. Рукоять была костяная, шершавая, ухватистая, клинок — трёхвершковый, трёхгранный, чуть изогнутый, с детский палец толщиной, на конце сплюснутый и отточенный, у основания загрублённый, чуть зернистый; древняя вещь.

— Ещё от прадедов, — подтвердил Леп. Он лёг поудобнее, повернул голову в сторону. — Да, чуть не забыл, — приподнялся. — Брательника моего встретишь, Миху, так передай: проклял его отец наш по-чёрному, пусть знает. Но сам не убивай.

— Постараюсь, — сказал Мураш.

Он приложил остриё жала к шее Лепа между напрягшимся щетинистым кадыком и углом челюсти — и мгновенным движением снизу вверх воткнул клинок на все три вершка, не зацепив ни косточки. Леп даже не вздрогнул, только потянулся смертно и тут же обмяк. Одна капелька крови выглянула из звёздчатой ранки…

— Доброй охоты, Леп, — сказал Мураш. Встал. Оглядел своих. — Радёк, Креп, Барма — прикопайте ребят и догоняйте нас. Лёжка будет под склоном.

Костры пусть не костры, а собойные очаки распалили, грелись. Густой ельник скрывал всё.

Выбиваешь под ёлкой яму, ежели надо — сверху ещё следаками да лапами прикрываешь. Уже тепло. Свечечку поставить — совсем тепло. А собойный очак — это котёлка такая с трубой насквозь, ещё и перегородкой пополам делённая, в трубе шишечки-палочки горячо горят, в котёлке юшка да каша булькают, — с ним вообще хоть помовню устраивай. А и устраивали иной раз, бывало — но не сего-ночь. Половина сотни вон спит уже, силы все кончились, половина с голодухи уснуть не может, кашку ременную ждут. По три ремня вяленой конины выдал Сирый на брата, а что там тот ремень? — уж давно плесень одна. С крупой не лучше. Ну да оно ладно, разживёмся…

Закончил обет лёжки Мураш, в свою нору забрался. Манилка спал и посапывал, Барок сеч-ватаган оселком доводил, хотел, наверное, чтоб волос на лету вдоль сёк, а девки обе очак облегли с двух сторон да варево заговаривали. И то правда: пахло как-то иначе.

Знал давно Мураш, выучил назубок, как правёж: не хлебать с голодухи да с усталости враз, а — малыми глоточками, с расстановкой. Знал-то знал, а тут не смог перестоять: в два проглота свою долю смёл, пот вытер — и как потонул.

Не слышал ничего.

5

— А как же ты гельвский-то выучить сумела?

— Да так. Слово за слово. Он простой, гельвский. Это они с нашими речами мучаются. Даже средиземный — уж чего проще, правда? — и то знают еле-еле. Хотя опять же — зачем он им? Кому надо — те гельвский пусть учат…

— Я про другое, не про то. Тебе не… не противно было?

— Нет. Язык-то при чём? Мне и сейчас не противно было бы. А сами гельвы… они мне тогда нравились даже. Такие… необычные. Потом уже поняла, что сквозь людей смотрят. А поначалу думала — красиво, тонко, рьяно. Дура была. А потом вообще война началась. Мы ж еле выбрались тогда…

— А почему они нас за людей не считают?

— Наверное, им так проще. Ещё и войны не было, а уже пошло: уруки — чудовища, мясо сырое жрут, не моются, в шкурах ходят… ну и ещё чего хуже… На нас с сестрой специально глазеть приходили: когда же мы звериное нутро покажем?

— А почему «уруки»?

— А они почему-то всё время «с» и «к» путают. Я понимаю, когда «б» и «в», «и» и «ф» — можно не расслышать, неправильно записать, потом по записанному выучить… А почему вместо «с» вдруг «к» получается, они и сами сказать не могут. И вместо «урус» у них — то «уруц», то «урук», а то и вообще «орок»… И видят вокруг они чудно́. У гельва глаз ночной, пытошный — синего от голубого не отличает…

— Девки, — сказал, не разжимая рта, Барок. — Ну-ка спать бегом… не наболтались…

6

Вот он, огородец военный. Ров, за ним частокол. Вышки наблюдательные. За частоколом верхушки шатров рядами — не сосчитать. Да и не за тем пришли, чтобы считать. Хаживали уже к огородцу лазутчики, и выходило, что тысяч пятнадцать регулярного войска сидит тут, из них гельвов до тысячи, прочие — гонорные и рохатые люди.

Мураш сполз с камня, махнул рукой: туда. Манилка уже стоял меж сосен, ждал, оглянувшись. Дождавшись отмашки, повёл, ступая легко: из лоз плетёные следаки не проваливались, держали, и хоть смешно человек бежит, словно придуряется, а бежит по верху, не буровит снег. Добрая вещь следаки, и на снегу в них легко, и на болоте не страшно…

Ушли от огородца в сторону, обогнули дневной дугой — и снова в лёжку. А искать место пришлось, волглый снег, непригодный. Но — нашли. Спали до преду́тра.

А на рассвете остановились. Нет, не показалось солнышко, за спиной оно вставало, за горами да за колдовскими оболоками, но небо впереди просияло и белые зубцы итильских гор. Другое: стояли они на возвышенном берегу речушки Пустыка, граничной когда-то меж Черноземьем и Итилем — а впереди был низкий её берег, и берег был полон травой…

7

С переправой и навозились долго, и промокли зря: добрая синегарьская верёвка, которой сплотили брёвна, то ли погнила, то ли при спусках с гор перетёрлась, то ли мыши её подгрызли — в общем, распался тот плот. Добро, место мелкое уж было, всего-то по грудь — до берега добрели и ничего ценного не потопили.

Бе́гом грелись. Далеко ушли. Чуть на итильский Южный тракт не выскочили…

Без шуток. Вдруг первоходец Манилка рукой замахал и бросился за куст, и все, кто шел позади, тут же рассыпались по кустам да за кочки, а через малое время зацокали впереди копыта, и медленной рысью прошёл впереди роханский разъезд: двенадцать конных воинов в кожаных стёгнях, в железных шишаках с кованной стрелкой-переносьем и короткими загнутыми рогами — чтобы меч чужой, по шишаку скользнув, не на плечо падал, а застревал; в руках тонкие длинные пики и гнутые луки за плечами; все кони гнедой масти — стало быть, лёгкая разведка. У рохатых завод такой: для боя вороная масть и белая, а для похода и разведки — гнедая и мышастая.

Отползли, отошли, снова в ельник забились. Хоть и дорог каждый час, а без отдыха в бой — дурь одна, перебьют. И прощения надобно испросить и друг у друга, и у себя самого…

И отречение совершить. Без отречения никак.

Потому велел Мураш сегодня лёжкой лечь — и никаких.

Запас едоцкий решили извести почитай весь, по одному ремню мяса на троих оставили на заутрый день. Мураш роздал сороки́, себе оставил собачий час, лёг спать.

Приснилось, чего не было: будто он, Мураш, схватился на бичах с огромным тарским батыром: кто кого перебичует, тот и будет головой. То есть в ясном смысле головой, потому что все люди тут так и ходили, нося друга́ на закорках. И Мураш почему-то никак не мог бичом взмахнуть, а удары тарина ложились все ровненько вдоль хребта… Мураш с хульной руганью проснулся, выволок из-под спины неладно лёгшую толстую еловую лапу, стал спать дальше.

Приснилось то, что было: он, Мураш, двенадцати лет, в учениках кузнеца Добаха, старого учёного горыныча. Сам Добах маленький, жилистый, одноглазый, а молотобоец его, Жимля, из горного камня тёсан-вырублен, только зубы белые, когда хохочет. Силы был страшной… Ковал Добах прямые мечи, ножи да жала. Мечей с десяток поковок скуёт, ножей с полста — начинается кузнецкое колдование. В глину белую вонючую сыпется роговая стружка да костяная мука — как раз дело для Мураша, на маленьком жернове ту муку молоть, — да после ещё конский навоз. Поковки этой глиной обмазываются ровненько, сохнут в тени, чтоб не потрескалась глина, после в яму кладутся на большую груду углей, угли вздуваются с четырёх сторон — и Жимля сверху на яму каменную плиту кладёт. Теперь дело Мураша да Жимли — медленно качать мех, от которого труба под яму подстроена. До трёх дней, бывало, качали… Потом давали остыть медленно — ещё два дня. После этого доставали поковки. Делались они в подземном огне серые и страховидные. Дальше точильный камень в дело шёл и шлифовальный, мечи Мураш точить не мог, а вот ножей через его руки немало прошло. И наконец наставал день закалки. Жимля вздувал горн, Добах брал железным прихватом меч за пяту или за шип — и…

У всех кузнецов свои колдования на закалку были. Кто-то по-простому в воде калил, кто-то в масле, кто-то — и на воздухе: или кузнечиха, или дочка Кузнецова скакали во весь опор на коне, держа на отлёте раскалённый меч. Про рохатых кузнецов недоброе сказывали, не говоря уж про дварей…

Добах был мудр. Он калил в сале. Делал эти пласты Мураш, скалывая, когда надо, острыми щепочками: свиное сало, каменная соль, мясо нежное; снова сало, снова соль, снова мясо, потолще; и так слоёв шесть-семь, и в общем где-то с пуд всего. Чистая холстина расстилалась рядом со столом… Добах брал прихватом меч за пяту или за шип — и с нажимом и потягом отрезал пласт; сало как раз переставало шкворчать, когда он доводил клинок до последнего, нижнего слоя. Второй раз погружал он клинок в пламя, грел недолго, зато студил медленно, покачивая и кружа им в воздухе. Мураш в это время запускал в горн следующий клинок — и шёл сгребать обрезки сала в корзину. Запах стоял…

Когда всё кончалось, Добах и Жимля оставались точить и полировать готовьё, а Мураш волок тяжёлую корзину в коптильню к батяне Ершу, тестю Жимли. И долго потом подкреплялись они на работе этими копчушками.

Вот и сейчас: волок-волок Мураш корзину к Ершу, а навстречу ему Игашка, младшая дочка батяни, а в руках у неё короб берестяной, тряпицей прикрытый…

— Проснись, командир, — появился откуда-то из-за угла Барок. — Решать надо…

8

Обуз был не воинский и не купеческий, а поселянский: три дюжины крытых дороб с колёсами выше человека, в доробы запряжены волы, а лошади бредут на привязях; на некоторых едут парнишки с луками в руках, и ещё человек двадцать верховых разбросаны вдоль обуза: кто впереди, кто в серёдке, кто замыкает. От ватаги защита, да; а от боевой силы… смех. Разве что сослепу кого поранят.

Мураш пересчитал лошадей. Сорок семь. Это половина отряда с подменными окажутся… ну и дело большое, громкое… и хлебный припас…

Заманчиво.

Но и уходить придётся сейчас же, новую лёжку бить, это опять день-ночь без отдыха. А главное — отречения не совершивши, на такое дело идти…

— Пропускаем, — сказал Мураш.

— Что ж ты, командир… — выдохнул Барок. И Манилка посмотрел косо, не одобрив.

— Я сказал, — отрезал Мураш.

И пополз с пригорка. От свежей травы — дурел просто.

9

Отречение, дело нечистое, тёмное, на собачий час пришлось. Огонь растравили в яме, Мураш кинул туда по листку белены, вороньего глаза, молочая. Все сидели, смотрели, дышать забыв. Мураш снял с шеи малый кружель, пресветлого солнышка-Ра образ нательный, задержал в руке, греясь в последний раз…

Потом плюнул на него. Сказал:

— Отрекаюсь и проклинаю тебя, Ра…

Горло перехватило, не досказал похабную фразу. Просто бросил кружель в огонь. Кожа и берёста вспыхнули жарко.

За ним и другие снимали образы, кто на шее носил, или из кишеней поясных доставали, а Манилка — и вовсе из заплечного мешка. Раскладная кинига тихо плакала в руках у Манилки, он в неё смотрел, шевеля губами, потом выронил из рук в огонь — и долго был как мёртвый… Рысь свою Рось ясную бесценную в руках измяла, изорвала; бросила, проклиная. Не сдержалась, ушла от огня. Беляна следом — утешать. Кто бы её утешил… У Барока, веру сохранившего прежнюю, образок Единого; долго смотрел Барок, что-то думал; последним плюнул, швырнул в огонь с силой.

Теперь они все были почти и не людьми, а так — беззаконными сиротами. И за злодейства за все свои отвечали сами и только перед собой, не срамя своих богов.

10

Обуз с юга они пропустили — похоже, то были солевозы со своими приземистыми телегами, накрытыми от дождя камышом. Всего три лошади на весь обуз, а больше и взять нечего.

И тут же появился обуз с севера, такой же, как вчера — поселенческий. Немного поменьше, доробы и лёгкие дроги, тех и других по два десятка, но в общем коней сорок набиралось. Охрана была так себе.

— Берём? — спросил Мураш — и, не дожидаясь ответа, повторил: — Берём.

…Они-то, небось, думали, что это простой ватажный щипок — отщипнут чуток и пропустят. Потому и верховые топтались на месте, не разгоняясь. Ждали, надо думать, когда из середины подъедет старшой. Не впервой, наверное, было — встречаться с ватагой; знали: биться — себе дороже.

А когда поняли, что всё не так, было поздно.

Мураш, ни на кого внимания не обращая, подошёл к передней доробе и зарубил обоих быков. Всё: дорога была перегорожена, проехать не мог никто. И уж развернуться — тем боле.

На него бросились верховые, толкаясь и мешая друг другу — их тут же поснимали стрелами, а двоих, кто до него доскочил, Мураш снизу вверх проколол сам, драться они не умели и думали, что ежели ты на коне, так и король.

В минуту, не больше, верховых не осталось, кони скакали куда попало, все обезваженные, пустосёдлые. Из дороб и дрог лезли мужики и парни, кто с мечом, кто с дубьём…

Их убивали враз.

Только вот потом самое тяжкое настало — из-за чего и от богов отреклись…

Но кто сумел спрятаться — тех не искали. Кто убегал — давали убежать.

Уходили уже верхами, прихватив и шесть коников подменных. Взяли еды и питья. Остальное — пустили под огонь.

Долго слышно было, как ревут недорубленные быки.

11

Восемь дней прошло, ой, погуляли. Огнём, полымем да углями дымными отмечен был путь; да кровью. Три Новосельских деревни дотла спалили, земледелов гонорных всех перерезали, тою землёю им рты набив; и хуторов малых числом пять; хуторян же на дубах развешали. Два обуза огромных, невиданных, начисто разорили, а мелким и счёт разошёлся: кто говорил семь, кто — и все десять. На рохатский лёгкий разъезд засаду сделали, трое задних только и ушли…

Своих потеряли немало: из тех, кто ещё в Бархат-Туре под руку Мураша встал, девятнадцать в сёдлах сидели; а всё одно сотня сильно прибыла: шестой десяток Мураш строил, думая, под кого б его подвести; и выходило, что под Рысь.

Прибывала сотня за счёт батраков да рабов черноземских, которых в деревнях-хуторах немалым числом было, да в каменоломнях-каторгах расковали и вывели пленных воев своих, и кто хотел и мог под копьё встать — тех взяли. Прочим, итильским да гондорским, да иных племён ватажникам и татям просто ключи бросили — живите, как вывезет.

И ещё на каменоломнях тех взяли полвозка дробнОго зелья. Хорошо, Барок, среди горынычей поживший, знал, что это такое, а иначе так бы и бросили… а то и подпалили…

Страх теперь поперёд сотни далеко бежал. Уже тысяча страшилищ с костяками вместо лиц на блед-конях огнедышащих сметала всё на своём пути, оставляя позади мёртвые трупы и пепелища-пожарища, а на перекрёстках дорог мощёных — горы отрезанных голов. Кровь высоко стояла в мельничных прудах заместо воды… По кличу боевому «Хай!» стали звать их урук-хаями (то гонорные, во всём подделывающие себя под гельвов) или урус-хаями. И видели их уже в каждом кусте тёмном…

Наконец мольбы натерпевшихся страхов и ужасов Новосельцев дошли до ушей военных начальников.

12

На конях не скроешься и не стишишь след. Затеряться, схорониться что в лесу, что в степи — можно только пешему. Но и погонщик, пока он верхами, след твой видит плохо: ему, разобраться чтоб, надо спешиться, а то и нос к дерьму поднести да на коленках поползать… Так на так оно и выходит.

Наседали гонорные. Поначалу хотели малой силой взять, просто вися за спиной. Не вышло: у Мураша уже каждый вой по подменному конику имел, так что висеть подолгу даже у гонорных крылатых гассаров, мнивших себя лучшей конницей Средиземья, не получалось. Два раза Мураш бил их — бесчестно, в спину, сперва на гатях болотных, а после на переправе — отправляя перед тем вперёд десяток погонщиков со всеми подменными кониками в поводу, а сам с воями затаиваясь в месте укромном и быстрых да гордых крылатых вперёд себя пропуская — в узость и неудобь…

Но быстро сила вражья росла. Дороги, высотки, мосты, броды — скоро все места, которые миновать трудно, оказались заняты постами, в деревнях обнаружились гарнизоны, у лесных троп появились засидки лучников-невидимок. Никто не выжил из тех, в кого попали тонкие стрелы с голубым оперением.

Пора была уходить от Итильского тракта, а Мураш всё ещё не знал и не был уверен — а сделал ли он своё дело, надёжно ли выманил из огорода вражью силу? Пленные говорили ро́зно; а некоторых пешек и вообще с переправ сюда перебросили, и о делах тутошних они знали меньше самих урус-хаев…

Следовало так обидеть врага, чтоб взъярился, чтоб багрец ему взор и разум застил.

На четырнадцатый день Мураш всё рассчитал — и решился.

13

Вниз по течению Пустыки — верст двадцать от полуночного уреза Моргульской долины — начинается Глинопесь, неудобьсельная чересполосица длинных узких озёр, болот, песчаных кос и глиняных отрогов. В давние времена, когда Итиль был в силе и Черноземье ему дань платило, когда серебром, а когда и кровью, — затеялись итильские каганы соорудить через Глинопесь дамбу, а над Пустыкой навесить мост. Зачем оно им сдалось, непонятно — на том берегу Пустыки до самых Окоёмных гор густые леса; брёвна, может, хотели возить? — так в самом Итиле леса не хуже. В общем, осталась дорога в никуда, но прохожая вполне себе и даже проезжая. И мост цепной на совесть скован, держится. Зовётся почему-то: Каинов мост.

Дорога от Моргульской долины к дамбе есть короткая — не через тракт и потом старую торцовку, а почти напрямик, по пересохшей тальниковой старице, под невысоким глиняным обрывом. Ну, каким там невысоким — в пять ростов, местами и в десять…

И, сбив вечером заставу у мосточка по закатную сторону от тракта и захватив большой богатый хутор (к старым хозяевам-итильцам пристраивались гонорские родственнички, рядком их так и повесили — почти всех), Мураш и Барок разыграли перед дедом и внуком, которых как будто бы не нашли в курячьем загоне, ссору — куда, дескать, идти дальше. И Мураш победил, доказав, что идти надо на Глинопесь, на Каинов мост.

Тщательно все шумели, чтоб не слышно было, как дед-шархун с внуком кур куролесят да потом через забор на конюшню лезут…

А когда ускакали те, Мураш оставил Рысь с остатками её десятка — всего четверых — чтобы под утро хутор запалить, а самим отползти в сторонку и затаиться, — и повёл остальных к той дороге по пересохшей старице. Все лопаты и заступы, что на хуторе были, разобрали, мешки пустые, сколько нашли, да ещё горбылей от забора поотрывали — чтоб у каждого было по горбылю, а кто сильный — то и по два.

14

Делали так: в ночи, почти на-ощупь, копали в обрыве длинную нишу — два локтя в высоту и четыре — в глубину. Глина слежавшаяся да сырая подавалась плохо, но — копали, аж пар валил. Десять человек Мураш отрядил за тальники собирать окатыши да гальку в мешки. Уже по сумеркам — разложили в глубине ниши просмолённые колбаски дробнОго зелья, проковыряв их там, где Барок велел, горбылём оградили, по эту сторону горбыля в мешках хуторских положили окатыши да гальку. Глиной забросали — замазали — ничего не видно.

Немаленькая работа сделана — почти двести шагов длиной ниша получилась. С галькой немного промахнулись, и под конец уже бегали-таскали просто так, без мешков, в подолах…

Зажигать должен был Барок сверху, с обрыва. Прокопал от ниши колодец узкий с воронкой наверху, под колодцем зелье распушил. Туда, в колодец, должен он будет бросить смоляной шарик горящий — заранее заготовил.

Ну, а там — как повезёт.

15

Повезло.

Только разложил Мураш сотню свою за тальники да сверху проверил, не видно ли — показался дозор пеший. Мураш распластался и чуть попятился даже, ну его, этот дозор, пусть бежит. Лежал и слушал.

Мягко пробежали, быстро, без одышки.

Гельвы.

Стал ждать.

Вот и колонна…

Эх, вот же ж не додумали! Надо было собойный очак растеплить, и после от него огонёк делить. А Барок масляную лампадку ладонью огораживал, и в последний миг возьми да и опрокинь. Ну, не совсем в последний, однако ж…

Заторопился Барок, чиркнул огнивом. Ещё и ещё. Тихо выразился.

От пота рабочего отсырел трут.

Бежит колонна. Гельвы не любят ездить верхом — а вернее, коники не любят гельвов, бесятся под ними. Зато гельвы бегают подстать верховым. Мураш знал: на средних статей лошадёнке он гельва накоротке обгонит, конечно. Но за дневной переход так на так может выйти. А ежели гнать без передыху, то гельв верхового загонит. Сам никакой после этого будет, бери его голыми руками, но — загонит.

Свой трут перебросил он Бароку. Тот торопится, не попадает искрой. Огниво же — оно любит, когда его спокойно пользуют…

Попал. Вскурился дымок.

Щепицу смоляную, а теперь…

Выскользнул шарик из пальцев и канул.

Кисет тряхнул — высыпались другие. И — мимо руки.

Всё. Пробежит сейчас колонна…

И тогда за тальниками встали Саве, Тягай, Дрот, еще двое новиков, Мураш в затемнении имён вспомнить не мог, натянули луки, пустили стрелы…

Это с гельвами-то тягаться в лучном бою!

По короткому крику колонна стала, как один человек (а не слышно, в мягких сапогах бесшумно бегут, и если б не проглядывал Мураш сквозь густую траву, ничего бы не понял; разве что смысл криков Мураш различил бы ухом), налево развернулись, в две шеренги встали, одна шеренга на колено, другая стоя, луки вздеты, стрелы легли — и тетивы хлопнули, как волна на берег ложится: от хвоста колонны к голове громкое «шшших!» прокатилось. И тут же поднялся Барок. Лук напряг, а на луке огненная стрела дымком да искрами плюётся.

С гельвами тягаться в лучном бою…

Сразу несколько стрел пришли в Барока — снизу вверх, под стёгань. Но и Барок свою стрелу выпустил…

Сначала белый дым да синий огонь вылетели столбом — как раз перед Бароком, и он медленно-медленно в этот дым клониться стал. А потом глухо ухнуло — и взревело вдруг страшным рёвом, коротко, но так мощно, что земля вылетела из-под ног, и там, внизу, где была дорога и гельвы на ней, сделались дым и мрак.

И Мураш, не помня себя, слетел по обрыву, держа меч на отлёте…

16

Ну, надо было повременить. Уже неслись, как поток по камням, ныряя в тальники и выпрыгивая высоко, его вой — с присвистом, с гиком, с «Хай-хай-хай!» — но ещё шагов сто до них было…

Никогда Мураш такого под ногами не видел, но и гельвы выжившие тоже — снуло шевелились, тыкались мимо. Трёх рубанул Мураш, пока не встали перед ним другие трое — наверное, чуть одыбавшие. Перешагивая через мёртвых, которые ещё ворохались под ногами, и оскальзываясь на крови и дерьме — закружились медленно, опасливо, но и опасно — ох, знал Мураш умения гельвов биться, меч у них лёгкий, гибкий, клинком защищаться надо умеючи, а то обтечёт твой клинок гельвская сталь, и нет руки. Один на один с ними выходить, и то тяжко, думать надо, а тут — против троих.

Но были гельвы всё ж битые и ошеломлённые, а Мураш… что-то подхватило Мураша и понесло.

Таким оно и бывает, упоение боем — хватает и несёт, и ничего тебе не страшно, и сил только прибывает, и удары проходят все. Он положил изумлённых двоих — и положил бы и третьего, но остриё жёстко легло на остриё, и сломались оба меча.

Схватились вручную. Здоровенный был гельв, чуть не на голову Мураша выше и в плечах шире, хотел было Мураш его на калган взять, не достал или достал плохо, покатились оба в канаву. Обрубок своего меча гельв не выронил, там какой-то шип продолжал торчать, Мураш руку его поймал, но гельв наверх перекатился и стал тушей давить. Мураш дал ему повозиться, поймал момент, когда тот чуток приподымется, и двинул коленом между ног. Гельв попытался сложиться пополам, Мураш, не теряя времени, выбил вбок его обломок, дотянулся до своего ножа — и содрал с морды гельва эту их серебристую сетку, кольчужку мелкую-мелкую, которая и от ножа защищает, и от стрелы на излёте…

Содрал и обомлел: гельв был чёрный. То есть угольно-чёрный, с вывернутыми пепельными губами и синими белками глаз. Ну, в общем-то Мураш знал, что такие бывают, но одно дело знать — и совсем другое увидеть, да не где-то, а верхом на себе.

Миг изумления чуть не стоил ему дорого, но нет, успел он ткнуть эту невидаль ножом под ухо — и, уже перекатив чёрного под себя, уже вставая, чтобы не измызгаться кровью, которая сейчас струями ударит, заорал страшным шёпотом:

— Я тебя звал сюда? Я тебя звал? Я тебя звал? Хоть кто-то — тебя звал?..

Гельв зажимал ещё рану ладонью, но глаза у него мутились, а рот дёргался — может, тоже что-то сказать хотел.

17

Всех, кто от каменного удара уберёгся, срубили — всего сто восемьдесят шесть мертвецов насчитали посланные Беляна и Кречет. Быстро велел Мураш с мёртвых гельвов шейные чепи поснимать да наугад три десятка заплечных мешков прихватить.

Своих мёртвых Мураш велел не бросать здесь (а раньше — бросали), грузить на подменных и вывозить. После схороним. Пусть думают, что мы здесь своей крови не отдали…

На самом деле — отдали, и немало. Дорого стоила оплоха Барока-покойника… Сам погиб, Саве погиб, Дрот погиб, Тягай погиб, Мумча и Талыза, только что пришедшие в сотню братья-погодки — погибли. Старый Хитро, лесознатец, на него у Мураша большой расчёт был — тоже погиб. Ещё четверо ранены были стрелами и шестеро — мечами, и тех четверых можно было тоже причислить к мёртвым… а если для шестерых этих не найти крова и покоя — то и троих из них тоже.

Четверть сотни ушло. Ну, чуть поменьше четверти…

Ладно, сказал себе Мураш. Уж после такой-то резни — взбеленятся. Это не земледелов грязных да вонючих покрошили, это цвет закатного воинства. Такое не прощают.

Надеяться будем изо всех сил — что не прощают…

18

Не простили. Хлынуло наконец войск на тракт и в окрест тракта — как воды из прорвы. Точно, весь огородец в долине теперь пустой окажется…

Давай, царь Уман, не подведи, не промахнись. Зря ли тебя так зовут? Зря ли тебя князцы наши заедино в главные начальники избрали, хоть ты не черноземец, а синегарин? Не подведи, царь!..

Мураш в голове имел, что только в одном случае узнает, получилось ли у царя Умана, — если вернётся сам в Бархат-Тур. А в том, что не вернётся, он не сомневался. Слишком овражиста теперь дорога туда…

И всё же металась сотня Мураша между трактом Итильским и Пусты-кой ещё полных четверо суток. Спали в сёдлах. Кони начинали бредить, падали, пена белая шла.

Люди… а что люди? Как могли.

Хоть ночь надо было дать роздыху.

Уронили себя в крапива́х у хутора, ими же и спалённого, один амбар остался. Гарью несло мокрой, пёсьей, — и труповщиной. Поставил Мураш сороковых, наказав — только ходить, не останавливаться, не присаживаться. Слушали его, кивали. А глаза плавали…

Как ты там, царь? Знать бы…

Отрядил двоих к колодцу — воду проверить и принести, ежели годная. У кого собойные очашки уцелели, те их вздували, думая и кулеша сватажить… А у кого не уцелели или не было в заводе, просто сала с сухарём приняли в утробу — и под попонку.

Сторожно прошёлся Мураш взад и вперёд; а что он сейчас мог? — ничего он не мог. Луна сияла посередь неба, как поднос серебровый начищенный; звёзд не было. Хорошо хоть, не лес здесь, а то в лесу гельвам раздолье… Что-то тревожило, тревожило сильно, он не мог понять.

Но он всегда при такой луне был тревожен и тосковал.

Беляна, сороковая, перешла ему путь, держа на сгибе руки лёгкий гельвский меч. Свой она третьего дня утопила по-глупому. Хотел ей что-то сказать, подбодрить, не нашёлся.

Себе самому Мураш на собачий час со́рок назначил. Велел разбудить.

Уже во сне понял: ни одной вороны, ни одного ворона мертвоклюющего он здесь не услышал…

19

Очнулся в путах, да и не очнулся вовсе, а вроде как помер — такая мука была. То ли с угару, то ли с перегару — лопалась голова, очи лопались, и всё жарко и мутно неслось по кругу.

Но выдержав, не понимая, что вокруг, что внутри — заорал.

От крика, от натуги, что ли — всплеснуло белым огнём в глазах, и стало сплошное ничто.

20

Потом понял, что развязывают ему руки. Тело было ватное, мятое, глупое. Голова ещё глупее. Болело всё огнём. Шевельнуться попробовал, не смог.

— Ш-ш-ш… — сказал кто-то, за темнотой кромешной невидимый.

— Что… — начал Мураш, но почувствовал пальцы на губах. Потом ухо уловило тепло:

— Молчи. Это я, Рысь. А ты молчи. Ты себя не видишь…

Мураш согласно кивнул. Зря он кивнул, в голове что-то болталось тяжёлое, острое — и за всё цеплялось.

— В плену мы, — одними губами шептала Рысь, прильнув. — Ты да я. Остальных, говорят, побили всех. Как — не спрашивай, не знаю. Нас зачем-то держат. Я тебя и узнала-то с трудом, обожжено всё…

— Пить, — все-таки шепнул Мураш.

— Сейчас…

Рысь поила его так: набирала в рот воду где-то далеко, возвращалась — и приникала к его разбитым и сожжённым губам. Раз за разом.

Потом рассказывала.

Самою Рысь и людей её выследили и нехотя сдали рохатым здешние поселенцы исконные, итильцы. Живыми не всех взяли, троих только, и стали конями на части рвать, одного порвали, Митошку, а тут нате — разъезд роханский. Препираться стали: дескать, велено было живыми, живые нужны. Поделили в конце концов: Рысь поперёк седла бросили и увезли, а Лутик-Двупалый остался — и за себя платить, и за неё.

Везли через переправу — долго.

Вот, сидит теперь здесь, в темнице крепости Рамаз, и не знает ничего — ни сколько дней прошло на свете, ни пало ли Черноземье, — ничего. Вчера приволокли ей и бросили связанного и обожжённого человека — выхаживай, мол, — и Мураша она распознала не сразу, а единственно по бреду. И раньше, в ночёвках, и сейчас — звал он Вишенку…

У Мураша застыло сердце, о другом и думать забыл. Вишенка, младшая доченька, пропала этой зимой, и не видел он её мёртвой, как всех остальных своих чад и домочадцев. Значит, жила она в нём, раз он с нею разговаривал.

Не сразу, но начал Мураш шевелиться, потом вставать. Стыд его подгонял.

Глаза не разлеплялись, и промыть не получалось никак. Так и тыкался в темноте. Но руки и ноги были уже почти свои — разве что дрожали. Холод бил его.

Рысь помогала, обмывала горелые места водицею. Много было горелых мест. Он не стонал, она стонала.

Есть давали сырой кислый хлеб и непонятную хлебню. А сколько раз в день давали, понять не получалось, то же и Рысь говорила — ни малейшего окошечка нигде, весь свет от малого медного маслечника на столе. Но и этого света Мураш не видел, только чувствовал правым виском.

21

Как-то лязгнули замки, и Мураша скрутили, навалившись скопом, — будто был он не лядащий да слепой недобиток, которого воробей крылом свалит да мышака в подпол утащит, а тарский батыр, семью мясами откормленный; свалили, помяли и взяли в железа. Рядом, Мураш ухом слышал, так же мяли Рысь…

Так же, да не так: билась Рысь крепко, и кто-то кряхтел и икал от боли. Потому и месили потом Рысь ногами, жутко дыша, пока кто не заорал по-гонорски: «Хватит!» Тогда перестали, отошли. А то бы убили.

Гнали их куда-то вначале по затхлому, после — по свежему воздуху. Дождь падал, пах травой. Завели в помещение, жаркое, мокрое, склизкое. Железа не сняли, одяг ножами порезали, велели мыться. Мылись под гогот.

Дали накинуть какое-то хламьё. Погнали дальше.

Когда запахло пережжённым зерном, Мураша усадили на низкую скамью, и чьи-то твёрдые тонкие пальцы, похожие на жучьи лапки, стали ощупывать его лицо. Что-то сказали по-гельвски, Мураш не понял, пожал плечами.

— Она сказала: «запрокинь голову», — голос Рыси он узнал, хотя мог и не узнать, сквозь такую боль голос тот протискивался.

Мураш запрокинул голову, снова с трудом вытерпел прикосновение жучьих лапок. Потом правый глаз словно вспыхнул — боль была синяя, холодная, острая. Он зарычал и попробовал зажмуриться, но твёрдые пальцы-коготки разодрали его веки. Свет хлынул туда, где давно уже не был.

Что-то яркое и мутное виделось ему, и плыли свекольные пятна.

— Она говорит, всё почти хорошо, — издали донёсся голос Рыси. — А другого глаза у тебя просто нет, вытек он, — добавила Рысь спустя.

В глазу темнело не скоро, пятна собирались в лики, но так и не успели собраться: погнали Мураша с Рысью дальше. Лекарка гельвская дала Мурашу тряпочку, пахнущую смолой, её он и прикладывал время от времени к глазу, который и слезился, и гноем сукровичным тёк.

Рысь неузнаваема стала, лицо разбито всё и искровавлено, и нос порван. И тоже одноглазая, второй затёк чёрной гулей, даже щелки не видать. Но целым глазом синим — усмехается.

Посадили в закрытый возок, повезли. По звуку колёс судя, по каменному тракту везли, а значит — в Монастырит. Ехали молча, о чём поговорить можно, когда с каждой стороны по стражу — сидят, подпирают?

Скучен был путь.

Однако ж доехали.

22

Когда сказали, что привезли их на суд, Мураш аж засмеялся-закашлялся. Суд! Выдумать такое…

Но вот — поди ж ты. В каморе заперли, но в тёплой, с окошком зарешёченным, и еды дали забытой: каши трёхкрупенной с маслом и взвара горячего. В отхожее место водили. Ещё раз вымыться заставили, теперь уже порознь, и не торопили никуда, и щёлоку дали не едкого, — но вот одяг оставили лохмотный, хотя и чистый.

В окошко видна была стена Монастырита и башен несколько. Солнце, привычное уже, могло и заглянуть на закате дня.

Так и оказалось.

Но вот как раз когда «Ура!» шепнули Рысь с Мурашом, пришёл гельв.

Говорил он по-черноземски верно, хоть и медленно, и слова ставил не так, как обычно их ставят люди. Но понять его можно было легко.

Сказал гельв, что заключены они в крепостце, нарочно выделанной для воев, воинскую правду преступивших. И каждый ждёт суда по делам его, и многие ждут уже и по два года, и по три — это из тех, кто под стены Монастырита ходил с Уроном покойным. Хотел Мураш спросить, их-то за что держат, но не стал — плохо мысли ворочались, блевотно становилось от малого напряга.

Но их вот, Мураша и Рысь, судить будут скоро, потому что вина их проста и непременна. И всё равно по законам гельвским даже таким татям положен судный защитник, вот ему и выпало быть.

Зовут его Хельмдарн.

— Забавно, — сказала Рысь раздутым языком сквозь щерблёные зубы и губы, которые шевелиться не хотели. — Надо же было для такой глупости нас сюда волочить да ещё подкармливать…

Гельв Хельмдарн принялся объяснять, что нет ничего выше закона, и Мураш по дыханию уловил, что Рысь объяснений не слушала, а готовилась сказать что-то вклин. Набрала воздуху.

— Тебе защищать нас велели — в наказание или в честь? А, Хель?

И гельв оборвал свою речь. Горлом свистнул.

— Так это ты? — прошептал он.

— Я. Что, не пригожа?

Гельв вскочил, подбежал, наклонился.

— Не может быть… Ты.

И снова сел, весь белый, дрожа губой. Глаза обиженные, огромные, со слезой внутри.

23

Ничего Рысь после не рассказывала, да Мурашу рассказов и не надо было, как-то оно всё само собой узналось: любовь у неё была с этим парнем, да такая, что человека живьём в тонкий пепел сжигает. И когда порушилось всё, когда их, как сцепившихся котят, друг от дружки оторвали, внутри гореть продолжало…

У гельва у этого — тоже.

Никак не мог сейчас Хельмдарн поверить, что та давняя его печаль — и есть вот эта страшная заскорузлая череполикая урукхайка с топором в правой руке и с сечом в левой, и по колено в крови. Потрясло его.

Но взял гельв себя в руки, не сразу, но взял. Для суда нужно было найти оправдание действиям подсудимых…

Не гоже нам оправдываться, сказал Мураш, да и перед кем? Мы от богов своих отреклись, так чем ваш суд нас может пронять? Да и нет у вас над нами суда, как нет у детей права судить стариков — огней и мук очистительных вы не прошли. Но если хочешь послушать, так слушай…

И голосом скрипуче-ровным, как санный путь, стал рассказывать про день, когда взорвалась Ородная Руина, и как потом перебирали руками распавшиеся дома в восходных, особо пострадавших городцах и слободах Бархат-Тура, доставая мёртвых и обожжённых, и редко когда целых; как видел сам, своими глазами, запечатлённые на кирпичной стене тени сгоревших в той чудодейной вспышке; как ушло лето, и не стало урожая на чернозёмных полях, когда-то кормивших всё левобережье; как пал скот, пали кони и стали падать люди; как ходят чёрные бабы по развалинам и роются, а что ищут, не говорят; как ездил он разбирать вину между Тарскими племенами и востоцкими, потому что кто-то вырезал стойбища сначала одних, а потом других, везде оставляя слишком много слишком явных следов…

— Хватит, Мураш, — сказала наконец Рысь, еле шевеля губами. — Видишь, Хель заскучал…

Тот посмотрел на неё. Что-то сдвинулось в глазах, как бы моргнуло, хотя веки не шевельнулись.

— Да, — сказал он наконец. — Месть. Наверное, я понимаю…

— Это не месть, — сказала Рысь. — И ты ничего не понимаешь.

24

На следующий день он пришёл рано, принёс корзину из белой лозы. Мурашу казалось, что внутри тоненького гельва что-то гудит-звенит, как пчелиный рой.

В корзине были сладости в основном — наверное, вспомнил, как угощал любу в монастырицких розовых чайных. Рысь засмеялась; точнее, можно было догадаться, что это она так смеётся.

Но пирожное съела. Наверное, чтобы не обижать.

— Что тебе будет за нас? — спросила.

— Не знаю, — сказал Хельмдарн по-черноземски. — Будет зависеть от суда. Как пойдёт суд. Что он решит. Рассказывайте мне… хоть что-нибудь.

Но вместо этого говорил сам. Что сотню Мураша опоили сонным зельем, заправив им колодец. Много колодцев в округе было им заправлено. Бесчуственных, покидали всех в амбар и амбар запалили с четырёх углов. Правда, вытащили из полымя нескольких — Мураша вот и ещё кого-то, — потому что подоспел малыш от йеллоэля — если не ошибался Мураш, то так назывался по-гельвски военный наместник всего края (а имени его он не и разобрал).

Но кого ещё выволокли тогда и где они сейчас, Хельмдарн или не знал, или не мог сказать.

Остальные в огне проснулись…

Про военный городец на Морготской равнине и про укромы потаённые Мураш не спросил. Мог гельв соврать.

25

Три дня так прошло; словно чего-то ждали. На четвёртый — повели судить.

Перевязали чистым. Одяг поновее дали и плащи серые.

Вели долго: по лестницам, по переходам, потом через площадь. На площади ставили помост огороженный. Головы рубить, что ли?

Сыпал дождик, Рысь приостановилась даже, голову задрав, лицо под капли подставив. Ей даже позволили так постоять, потом подтолкнули, но не грубо, а почти по-свойски.

Завели в высокий зал, светлый, прохладный, по углам деревья в кадках, колонны вьюнами обвиты. Стол на возвышении поперёк, два стола вдоль.

Посадили за стол на крепкую скамью со спинкой, железа ручные и ножные прихватили замками к тяжёлым кольцам в полу и к шкворням под крышкой стола. Со стороны: сидит себе человек и сидит. Встать может. Что ещё нужно в суде?

Два гельва в парадных, чёрных с серебром, узких кафтанцах и с обнажёнными сияющими мечами встали за скамьёй.

Рысь наклонилась к Мурашу, сказала тихо:

— Я тут послушала, что говорят. Не всё поняла, но что-то у них сорвалось из затеянного. Сказали, готовились к пиру, а приходится просто ужинать.

— Так и сказали?

— Ага.

— А ужин-то ещё и подгорел…

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. И потом ещё несколько раз, переглянувшись, фыркали и потом утирали проступающую на губах кровь и сукровицу.

Пришёл Хельмдарн, сел рядом с Рысью. Ободряюще похлопал её по руке. Страж предостерегающе каркнул.

По правую руку от Мураша, но поодаль и подчёркнуто отдельно, села гельвская барышня, не в военном, но в чём-то очень похожем, положила перед собой несколько книг. У барышни были белые бровки и белые нежные детские волосики завитком. И острое ушко с серьгой: звёздочка и полумесяц. Серьга вздрагивала.

Несколько гельвов — в военной парадной одежде и в простой — вошли и сели за стол напротив. Потом на середину вплыла, иначе не скажешь, гельвинка в серебряном плаще, воздела руки, что-то спела.

Все поднялись.

Мураш остался сидеть, и Рысь, шевельнувшаяся было, просто села прямее.

Их толкали в спины, коротко и точно били в больные места, но они продолжали сидеть.

Трое гельвов, вальяжные, как тарские хабибы, вышли откуда-то сбоку и сели за третий стол, что на возвышении.

Тот, что посередине, сделал знак, и настала предельная тишина. Он обратился к соседу слева, и тот громко задал вопрос. Барышня с серьгой тут же заговорила — тихо и очень быстро:

— Каллариэль спрашивает, почему вы не встаёте в суде?

— Потому что мы не подсудны ему, — сказал Мураш. — Мы пленные, захваченные на поле боя. Переведи.

Барышня встала и перевела. Села.

Заговорил уже средний, сам. Барышня встала, слушая.

Села.

— Каллариэль говорит, что вы обвиняетесь в многочисленных преступлениях против мирного населения, и задача этого суда — подтвердить или опровергнуть обвинения.

— Скажи ему: мы уже были судимы за эти преступления и осуждены на самую жестокую кару. Вам следовало сразу прикончить нас, как бешеных псов, а не тащить в суд. Потому что не может быть два суда за одно преступление, и уж тем более не может низший суд пересматривать приговор высшего. Переведи.

Барышня моргала глазами, не уверенная, что поняла всё как надо. И тогда заговорила Рысь.

Когда она закончила, настало молчание. Судьи за столом переглянулись между собой, перебросились неслышными словами, и каллариэль встал.

Опять же все поднялись, кроме Мураша и Рыси, но в спину их уже не толкали.

— Судебным следствием установлено наличие приговора по делу, — бормотала барышня, — и, согласно приговору, вы будете прикончены как бешеные собаки. Срок исполнения — до полуночи. А сейчас я хочу, чтобы мне была предоставлена возможность поговорить с осуждёнными с глазу на глаз…

Гельвинка в серебряном опять что-то спела.

Все вышли, включая стражей. Хельмдарн хотел что-то сказать, но его довольно грубо оттеснили.

26

Вблизи каллариэль оказался почти стариком — но сказать это можно было, только в упор всмотревшись, напружинив веки. Чуть он отошёл — и снова без возраста, юноша вечный…

Он обратился к Мурашу, и Рысь перевела:

— Спрашивает, не говоришь ли ты на ихнем.

— А то у них этого всего в бумагах нет… — проворчал Мураш.

Рысь что-то прокурлыкала коротко.

Каллариэль заговорил кусками, давая Рыси возможность пересказать.

— Он говорит, что хочет испортить нам торжество… настроение. В общем, погрузить нас в печаль. Как дополнительное наказание… Мы все попались в ловушку. Правда, он говорит, что главной целью было — захватить царя Умана, это у них не получилось, но зато получилось остальное… Всё было подстроено… Чтобы мы пролили много невинной крови и чтобы об этом стало известно во всех землях. И отныне нас будут проклинать и проклинать… Рохатые уже давно требовали снять облог с Черноземья и убрать колдовскую зиму, теперь из-за нас перестали требовать. Мы все умрём, и память о черноземцах будет самой чёрной. Они уже всё заготовили для этого… предлагает пойти посмотреть.

— Ну, пойдём, — легко согласился Мураш.

27

На помосте посреди площади громоздилась железная клетка, вокруг толпился народ. Рядом с помостом на тяжёлых козлах стояла рама с натянутым холстом. Ветер вздувал парусом холст — и хлопал им, и хлопал, как заводной.

Рысь и Мураша, одетых в серые плащи с башлыками, вели четверо; каллариэль шёл впереди и сбоку, как бы сам по себе.

Они обогнули помост, обошли холст и сразу увидели всё.

На холсте нарисована была страшная волосатая рожа с приплюснутым носом и узкими тарскими глазками, налитыми кровью. Окровавленная пасть с кривыми грязными зубами раздирала себя в крике. На гонорском и рохатском — надпись: «УРУКХАИ» — и ниже: «Не дразнить, не кормить».

В клетке, одетые в шкурьё, сидели мужчина и женщина. Вернее, мужчина стоял, вцепившись в прутья…

— Беляна, — сказала изумлённо Рысь. И ударила воплем: — Беляна!!!

Все посмотрели на них. Все, кроме той, что сидела за прутьями.

Каллариэль что-то сказал стражам, и Рысь подвели к самой клетке. Мураш пошёл следом, его не удерживали.

Да, Беляна. Волосы сгорели и брови. И в глазах уже не смерть плавает, а тупость, безумие и злоба. Как у дикой свиньи…

Мураш сделал несколько шагов, чтобы увидеть лицо второго. Споткнулся от узнавания.

Это был Мамук. Тысяцкий Мамук. То же безумие в красных глазах, голова перетянута ремнём…

Значит, ходили за припасами. Значит, не зря мы!..

— Пойдём, — сказал Мураш Рыси. Та кивнула.

Они пошли на толпу, и толпа послушно раздалась.

Рысь остановилась на миг, присела. Подобрала с камней полураздавленную мягкую булочку, повернулась — и бросила в клетку, как раз на колени сидящей Беляне. Та подхватила хлеб, вцепилась зубами.

— Вот теперь пойдём, — сказала Мурашу. И усмехнулась.

Они отошли шагов на тридцать, когда сзади закричали.

28

— Это было бессмысленно, — сказал каллариэль, — не эта женщина, так другая… Таких клеток будет много. В каждом большом городе. А потом их повезут по небольшим…

Рысь уже привычно перевела, и Мураш кивнул:

— Не сомневаюсь.

— Я не понимаю вас, — в голосе каллариэля вдруг прозвучали какие-то человеческие нотки. — вы не просто побеждены, вы уничтожены. Обесчещены навсегда. Но ведёте себя так, словно ничего этого нет…

— Объясни ему, — сказал Мураш — и откинулся к стене. Каллариэль пришёл вместе с ними в их камеру, дверь осталась открыта, за дверью держалась стража.

Он, собственно, не знал, что говорит Рысь. Может, вплетает ему какую-нибудь древнюю легенду. Попробуй им объяснить, что в итоге, победив, они проиграли? Они проиграли сейчас и будут проигрывать впредь. Даже если они завоюют весь свет. Весь свет — всё то, что есть за окоёмом.

Дальше-то что?

Чтобы разбить нас, они громоздили ложь на ложь, нарушали договоры и запреты, били в спину. Они изуродовали мир и наплодили в нём чудовищ… не задумавшись даже, что заменяют его, этот мир — древний, сложный, непонятный и довольно страшный, который им мешал, их не устраивал, — новым, они его на ходу лепили, стараясь подрезать всё под себя, но это то же самое, что строить дом, живя в нём, или кроить и шить кафтанец прямо на себе… мир с иной магией и с иными законами, которых они сами толком не знают и по высокомерию своему узнают не скоро. Сто лет они будут урукхаями пугать непослушных детишек, а потом эти детишки начнут играть в урукхаев, а потом урукхаи соберутся где-то в тайном месте и растворятся в ночи — поначалу только для того, чтобы нападать сзади и разрывать когтями горла…

Ты старый, каллариэль, и знаешь, наверное, в сто раз больше меня, и видел всего раз в двести больше — но самых простых и понятных вещей ты не понимаешь. Ну, извини.

29

— Что будет с этим… твоим? — спросил Мураш.

— Не знаю, — вздохнула Рысь. — Не убьют. А там… Мать выручит. Мать у него почти что при дворе.

Она помолчала.

— Я этот яд вообще-то выкинуть хотела, чтоб Хеля не подводить. На него одного подумали бы — в любом случае. А тут… всё вдруг как-то само собой получилось. Я даже и подумать ничего не успела…

— Как в бою, — сказал Мураш.

— Ага…

Слобода кончилась, дальше расстилалась каменистая пустошь с какими-то старыми развалинами, заросшими плющом.

— Я вот тут… — Мураш прокашлялся. — Не обвенчаться ли нам? Чтобы там… ну… не порознь? А?

— Только чтоб не порознь? — тихо спросила Рысь.

Мураш опять прокашлялся.

— Не только. Давно уже… мила ты мне и люба. Вот… я это сказал. Будешь моею?

— Буду, Мураш. Мил ты мне и люб. И перед лицом…

Она вспомнила, что от богов они отреклись, и замолчала. Тогда Мураш взял её за руку, переплёл пальцы, и дальше они пошли, как муж и жена.

30

Их убили на пустоши, как бешеных псов: растянули железными крючьями и медленно удавили, накинув на шеи проволочные петли.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Один из самых ярких представителей т. н. Четвертой волны отечественной фантастики, поколения Малеевских семинаров (1980-е гг.). Прозаик и переводчик Андрей Геннадьевич Лазарчук родился 6 февраля 1958 года в Красноярске. Окончил Красноярский медицинский институт и Московский литинститут.

В течение нескольких лет работал в различных медицинских учреждениях.

С 1989 года живет исключительно литературным трудом.

Дебютировал в печати в 1978 году с подборкой стихотворных пародий, а в 1983 году состоялся и печатный дебют в жанре прозы — фантастический рассказ «Единственная дорога». Кстати, первая журнальная публикация — рассказ «Монетка» — состоялась на страницах журнала «Знание-сила». Автор более полусотни книг в различных направлениях фантастики — «Опоздавшие к лету», «Жестяной Бор», «Транквилиум», «Священный месяц Ринь», «Солдаты Вавилона», «Все способные держать оружие», «Посмотри в глаза чудовищ» (В соавт. с Михаилом Успенским), «Гиперборейская чума» (в соавт. с Михаилом Успенским), «Штурмфогель» и др., а так же многотомного цикла «Космополиты», созданного в соавторстве с женой Ириной Андронати. Кроме того, переводил на русский язык произведения американских фантастов Роберта Хайнлайна, Филипа Дика, Люциуса Шепарда.

Андрей Лазарчук лауреат многих жанровых премий, член Союза российских писателей и Русского ПЕН-клуба.

С 1999 года живет в Санкт-Петербурге.

Александр КолпаковОдин

Руссов посмотрел на созвездия, машинально отметив близость рассвета, и приподнялся, протирая глаза. Вслед за тем он покинул гамак, в котором ему так и не удалось заснуть, хотя листья пальм убаюкивающе шуршали всю ночь, сел в одноместный каплевидный гравиплан, одиноко стоявший на лужайке перед Дворцом Отдыха, и плавно поднялся к вершине зеленой горы, смутно рисовавшейся на фоне неба. Деревья и здесь неумолчно шептались, и в их шепоте ему чудились голоса друзей, оставшихся по ту сторону времен. Он приблизился к краю обрыва, лег прямо на землю и глубоко задумался. Да, жить в будущем оказалось не так просто, как он представлял себе это раньше в мечтах, казавшихся несбыточными.

Далеко внизу, в широкой долине лежал Город Вечности, самое необычное явление нового мира. Город релятивистов, скитальцев Космоса, протянувших живую эстафету к настоящему из безмерных глубин прошлого.

Город Вечности образовался постепенно. В начале XXI века на его месте функционировал Гималайский Космоцентр, одна из трех баз, откуда человечество устремлялось к звездам. Хотя к концу XXI века звездолеты подняли потолок своих скоростей до 0,9 скорости света, этого еще было недостаточно для того, чтобы вызвать значительное релятивистское замедление времен. С конца XX века и до начала XXII века из Космоса вернулось на Землю пять межзвездных экспедиций. При скорости в «одну девятку после нуля» участники этих экспедиций не намного «отставали» от земного времени — не более чем на несколько десятков лет, — и еще не возникало «проблемы релявитистов». Однако положение резко изменилось во втором десятилетии XXII века, когда были созданы аннигиляционные ракеты, развивавшие скорость до 299 тысяч километров в секунду. Время в них замедлялось уже в сорок раз по сравнению с земным. Первые же аннигиляционные ракеты, отправившиеся в 2120–2145 годах исследовать дальние окрестности Солнца, возвратились на Землю спустя 240–300 лет, причем челны их экипажей «постарели» едва ли на двадцать-тридцать лет. И тогда-то, в пятидесятых годах XXV века, впервые было произнесено слово «релятивист», как синоним слова «выходец из прошлых времен».

По предложению Совета Тружеников Земли первые релятивисты обосновались в Гималайском Космоцентре, составив ядро армии наиболее опытных исследователей Космоса. Многие из релятивистов после длительного отдыха снова отправлялись во Вселенную, чтобы через несколько сот лет опять возвратиться на Землю. А экипаж квантовой аннигиляционной ракеты 2160 года даже четыре раза таким образом покидал Космоцентр, возвратившись последний раз уже в восьмое тысячелетие. Другие (а таких было большинство) навсегда оседали в Гималайском Космоцентре, посвятив остаток своей жизни обработке научных результатов своих экспедиций и переводу их на язык понятий данной эпохи, или работали в многочисленных службах Космоцентра, исполняя несложные обязанности диспетчеров, операторов, радистов, ассистентов ученых и инженеров, для чего достаточно было пройти пятнадцатилетний курс обучения в специальном Институте релятивистов, который был создан Высшим Советом по освоению Космоса спустя несколько лет после возвращения первых аннигиляционных ракет.

Программа освоения Космоса, намеченная коммунистическим человечеством, была столь обширна, что приходилось каждые десять лет отправлять в Космос очередную межзвездную экспедицию, результаты которой узнавали лишь последующие поколения. Поэтому, начиная с XXVII века, население Гималайского Космоцентра непрерывно росло за счет новых релятивистов, прибывавших на звездолетах, посланных предыдущими поколениями, так и вследствие естественного прироста семей старых релятивистов. В начале четвертого тысячелетия Космоцентр насчитывал уже десятки тысяч жителей и по решению Совета Тружеников Земли был торжественно переименован в Город Вечности. Это название отражало бессмертие деяний его жителей, как бы «бессмертие» самих релятивистов, непреходящее значение величественного дела освоения Вселенной. Теперь, в конце восьмого тысячелетия, это был огромный город с миллионным населением, город, ставший своеобразной сокровищницей знаний всех прошлых эпох истории, начиная с XXI века.

Руссов поднял голову и всмотрелся: призрачная пелена облаков, точно большая река, колыхалась над городом. На миг ему показалось, что это и есть таинственная Река Времени, по которой непрерывно приплывают сюда релятивисты, внизу еще лежало покрывало сизого мрака, в котором скрывались какие-то громады, подобные волнам окаменелого серебристого океана. Но вот из-за гор появилась полоса света и постепенно начали вырисовываться поляроидные крыши шестиугольных Дворцов Отдыха, многокилометровые эскалаторы, всползающие на холмы, мраморные лестницы и террасы, чаши радиотелескопов; вокруг колоссального памятника Скитальцу Космоса дрожал пояс белой пены, а искусственное озеро изумрудного цвета будто застыло в утренней прохладе. По мере того как ширилось розовое небо, стали выдвигаться ажурные здания на склонах, точно стада неведомых зверей, спускающихся с гор. Прямые проспекты, пустыне в этот ранний час, уходили вдаль, и пальмы вдоль них стояли недвижно, как часовые в заколдованном сне.

Явственно выступила из мрака циклопическая эстакада, выгнутой параболой перекинувшаяся через южную часть небосвода; точно стоногий великан, она шагала своими километровыми опорами по долинам и перевалам, все выше и выше поднимаясь к звездам, пока ее выходная арка не достигала вершины Джомолунгмы.

Потом солнце щедро пролило на город золотой дождь своих лучей. Засверкали мачты радиотелеуправления, купол обсерватории Совета казался охваченным пламенем, засветились конструкции эстакады. Бесконечные ленты эскалаторов пришли в движение, на них появились фигурки людей. По мраморным плитам проспектов катились бесшумные вечемобили, казавшиеся отсюда игрушечными. С юга появилась стая грузовых гравипланов, вскоре они скрылись за высокой стеной эвкалиптов, окружавшей аэропорт. Гостеприимно распахивали свои двери Центры Общественного Распределения, Дворцы Гигиены и Павильоны Пищи. В Космоцентре мелодично загудела сирена. Глухо заурчали моторы, приводя в движение гигантские чаши радиотелескопов сопровождения.

…Двадцать лет жизни «в собственном времени» и пять тысячелетий земной истории! И он был первым среди первых Одиссеев. Когда «Циолковский» выплыл из Реки Времени на берег восьмого тысячелетия, с неоценимыми данными о цивилизации Элоры, их было только двое: он и старый Чандрагупта… Остальных циолковцев поглотил Космос. Пьяные от земного душистого воздуха, они неверными шагами вышли из корабля, буквально ослепленные красотой блистающего мира, оглушенные его кипучей, радостной жизнью. Жизнерадостные, веселые, приветливые люди восьмого тысячелетия, их потомки в сотом поколении, встречали Руссова и Чандрагупту гостеприимно и приветливо. Цветы, музыка, речи… Грандиозное празднество-карнавал, устроенное в честь скитальцев Космоса, длилось много дней подряд. А сразу после встречи к ним подошел совершенно седой человек, вероятно, очень старый, чего нельзя было сказать, глядя на его крепкую фигуру и совсем еще молодое лицо с удивительно живыми, умными глазами.

— Ваш дом — вся планета, — сказал он с сильным акцентом — ему было нелегко изъясняться на древнем геовосточном языке, и сделал жест, как бы предлагая им в дар всю Землю, обитель труда и счастья людей.

Этот человек был одним из председателей Совета Тружеников Земли…

…Руссов еще долго смотрел в пространство невидящим взглядом, потом быстро поднялся с земли и пошел к гравиплану, предавшись воспоминаниям, он чуть было не забыл, что сегодня, в День Памяти Погибших Астронавтов, состоится традиционная ежегодная встреча релятивистов с членами Высшего Совета по освоению Космоса.

…Необъятный вестибюль Совета встретил его сдержанным гулом тысяч голосов. Релятивисты группировались по отдельным секторам, куда подбирались люди более или менее близких эпох. Руссов отыскал глазами сектор с четкой — золотом — надписью «Третье тысячелетие», сделанной на условном синтетическом языке, своего рода эсперанто Скитальцев Космоса, поднялся на третий ярус и, облокотясь на барьер, стал прислушиваться к разговорам окружающих.

— Пользуясь выражением Старика, сегодня будут искать матроса для плавания по Mare Tenebraum, — сказал ему молодой программист с квантовой ракеты 2160-го года, оглядываясь на громадную карту Галактики, занимавшую всю стену позади трибун для членов Совета.

Руссов ничего не ответил, но машинально посмотрел в сторону шестой ложи, где сидел Старик, релятивист четвертого тысячелетия, один из уцелевших участников полета к Крабовидной туманности. Ему недавно исполнилось 206 лет. Старик беседовал с группой юношей, родившихся в Городе Вечности: их глаза горели восторгом, тогда как лица выражали неподдельную скорбь по поводу того факта, что они родились, по их мнению, слишком поздно. Рядом физик шестого тысячелетия, лучше, чем кто-нибудь другой, разбиравшийся в изменчивой сущности превращений праматерии, и в двух-трех словах умевший выразить основную проблему антигравитации или нарисовать квантовую картину мира, разговаривал с поэтом, воспевавшим в своих поэмах Скитальцев Космоса. Оба, стараясь не перебивать друг друга, говорили каждый о своем, то и дело обращаясь к помощи лингвистического автомата. Чуть поодаль знаменитый химик, до конца разгадавший структуру нуклеиновой кислоты — основу жизни, — утешал юношу в синем костюме, по всей вероятности наладчика электронных машин, посвящавшего свой досуг биологии. Из отрывочных фраз, долетавших до него, Руссов понял, что вместо живого белка… что-то вроде канцелярского клея, которым пользовались его предки на заре времен.

Здесь были, наконец, два-три математика, одержимых вечно юной мечтой ученых — сформулировать на языке цифр и уравнений физико-биологические законы перехода индивидуума в другие измерения Вселенной, в реальности которых они были убеждены так же непоколебимо. Как в том, что скорость света есть корень квадратный из отношения энергии вещества к его массе. Разноязыкий говор мерно перекатывался по вестибюлю, подобный шуму гальки на отмели, поднимаемой прибоем.

Вскоре появился невысокий крепкий человек просто и скромно одетый. Улыбаясь, шел он, раскланиваясь и обмениваясь рукопожатиями с релятивистами. Его сопровождала целая группа лиц: то были председатель и члены Высшего Совета по освоению Космоса. В этот традиционный день они должны были завершить подбор пилотов для очередного звездолета. Заполучить в качестве одного из пилотов релятивиста из Города Вечности — были мечтой любого экипажа, отправлявшегося ежегодно к другим солнцам. Ничто — ни высочайшая техника нового мира, ни самые совершенные электронные автоматы, ни астронавигация, обобщившая опыт межзвездных путешествий за истекшие шесть тысячелетий, — ничто, повторяем, не могло заменить драгоценного живого опыта релятивиста, опыта доставшегося ему столь дорогой ценой.

Члены Совета отворили колоссальные резные двери Зала Заседаний, украшенные тончайшей художественной резьбой, и все собравшиеся двинулись туда без церемоний, чтобы занять места за длиннейшим столом.

…На трибуне появился Председатель Совета и поднял руки, призывая к молчанию. Когда установилась тишина, он сделал знак, и одновременно с легким гудением универсальной лингвистической машины, переводившей его слова сразу на все языки, известные релятивистам, на восточной стене зала мягко замерцал синеватым светом вогнутый экран телевизора Всепланетной Сети.

— Друзья и братья! — воскликнул он звучным чистым голосом. — В начале августа мы отправляем во Вселенную «Палладу», новейший звездолет класса «КЗ-7-9-ПН». Цель полета — исследовать звездную систему Альфы Эридана. Как ни странно, но ни один астролет предыдущих тысячелетий не посетил еще этот мир… Совет Тружеников Земли решил восполнить этот пробел. Косвенные данные астрономии говорят о наличии там богатой зоны жизни. Не ради того, чтобы поставить на карте Галактики новый флажок «Звезда исследована», и тем более не для удовлетворения желаний любителей подвигов и острых ощущений уходит в Космос «Паллада». Вы знаете это лучше меня, ибо самые крепкие, самые дорогие камни в гигантскую пирамиду современного человеческого знания заложены Скитальцами Космоса. Ценой вашего ухода из жизни своего поколения, ценой жизни тысяч Погибших Астронавтов, избороздивших весь необозримый океан солнц в плоскости третьей спирали Галактики, получило человечество неоценимые знания о свойствах материи, о превращениях единого поля, о балансе и способах генерации энергии. Научный результат каждой межзвездной экспедиции, привезшей на Землю информацию о других путях развития Познания в иных обществах разумных существ, стоит тысячелетий земных научных поисков!

… Итак, люди восьмого тысячелетия просят Скитальцев Космоса заполнить одну вакансию. Кто хочет быть вторым пилотом «Паллады»?..

Воцарилось молчание. Релятивисты не спешили изъявить свое желание.

— Пуститься вновь по Реке Времени, чтобы причалить к берегу еще более далекой эпохи будущего? Потерять только что приобретенных друзей?.. Я уже не смог бы… Буду доживать свои дни в Городе Вечности, — поймав взгляд Руссова, сказал Ибаньес, штурман звездолета 2160 года. — Вы согласны со мной?..

Руссов посмотрел на него отсутствующими глазами и встал. Председателя Совета наперебой осаждали юноши, благоговейно внимавшие до того речам Старика. Бегло взглянув на них, Председатель отрицательно покачал головой: ни один из молодых энтузиастов не мог претендовать на вакансию, так как кроме молодости да Школы Элементарной Астронавигации за душой у них ничего не было. Старые релятивисты продолжали тихо переговариваться, а люди восьмого тысячелетия смотрели на них с понимающей, доброй улыбкой. Собственно говоря, Совет никогда и не настаивал на их участии в очередных экспедициях, считая, что релятивисты с лихвой выполнили свой долг перед человечеством. В конце концов, у Совета не было недостатка в энтузиастах, обивавших пороги Сектора Межзвездных Проблем.

Обращение Председателя Совета продолжало висеть в воздухе, невольно будоража сердца старых звездолетчиков. Протиснувшись сквозь рой огорченных юнцов, Руссов подошел к Председателю.

— Я готов занять свободное место в «Палладе», — глухо проговорил он. Впоследствии он и сам не мог понять, как все это случилось. Он помнил лишь, что призыв Председателя Совета наполнил все его существо страстной жаждой полета. Оставайся с нами, Иван Руссов… человечество помнит твои скитания… Ведь это «Циолковский»? Геовосточный Трудовой Союз?..

Руссов подтвердил кивком головы и снова настойчиво повторил:

— Я готов лететь на «Палладе»…

— Хорошо, — ответил после некоторого молчания Председатель, обменявшись несколькими фразами с членами Совета. — Завтра ты познакомишься с экипажем «Паллады». Астронавты сейчас проходят предстартовую подготовку на суточном спутнике, и ты присоединишься к ним.

…Не оставляя за собой ослепительного шлейфа света, характерного для фотонных ракет прошлого, «Паллада» стремительно ускоряла свой полет, каждую минуту «проглатывая» кусочек бесконечности длиной в 18 миллионов километров. Это был первый корабль, который двигался за счет реактивной тяги, возникающей при отбрасывании невидимых радиоквантов высокой частоты. Правда, квантовый звездолет разгонялся в несколько раз медленнее фотонно-мезонных ракет, так как грозили испепелить отражательный параболоид. До сих пор самой сложной проблемой в фотонных ракетах оставалось усмирение чудовищно раскаленного светового луча, падающего на поверхность параболоида. Непроизводительно расходуемые для питания охлаждающих систем десятки миллионов киловатт, сверхмощные магнитные экраны, а значит новые миллионы киловатт энергии, сдерживающие убийственную мощь излучений, нейтронные завесы, точнейшие по своей синхронности операции обновления атомной структуры параболоидов, — все это было теперь преодолено.

…Он снова плыл по безбрежному океану пространства-времени и чувствовал себя в родной стихии. Голубоватые огоньки уходящих назад звезд приятельски подмигивали с боковых экранов, и успокоительная мелодия, лившаяся из приборов охраны электронных связей, казалось говорила: «Мы на страже, сын Разума… бесконечность склоняется у твоих ног». Еле уловимый бас квантовых генераторов напоминал о десяти миллиардах киловаттэнергии внутринуклонного распада, ежеминутно преобразуемых в бешено рвущийся реактивный луч радиоквантов. Релятивистские часы, соединенные со счетчиком звездных скоростей, каждый час издавали тонкий звук, словно удивляясь тому, что на Земле за эти шестьдесят минут истекало 420 суток!

…Звездолет заканчивал этап торможения, оставив позади себя почти двадцать два парсека. Пространство вокруг «Паллады» как бы «прогибалось», изнемогая под действием чудовищной эквивалентной массы, порождающей мгновенное поле тяготения, в сотни раз более напряженное, чем сила тяжести у поверхности Земли. Жизнь экипажа текла с размеренностью хорошо отрегулированного механизма. Совершенная система электронных автоматов с безупречной точностью вела корабль по курсу, и спутники Руссова спокойно и весело, точно они и не покидали Земли, делили свое время между трудом, отдыхом и сном. Ровно в шесть часов «утра» мелодично звучал гонг — жизнерадостные, напевающие мужчины и женщины собирались в Павильоне гигиены. Утонченная гимнастика, сопровождаемая чарующими звуками музыки, освежающие ванны и излучения, простая сытная пища — так начинался трудовой день. Штурманы и механики, инженеры и пилоты наносили визиты подопечным приборам и механизмам. Астроном терпеливо проверял координаты Альфы Эридана, зеленый диск которой все ярче разгорался на экранах. Математик и два его помощника-программиста в сотый, наверное, раз уточняли программу маршрута и команды аварийным роботам на случай непредвиденных осложнений. Главный пилот Варен, белокурый бронзовый атлет в легкой тунике, мурлыкая песенку, сосредоточенно изучал кривые вероятностных погрешностей, чтобы внести поправки в дневниковые записи автомата. Ученые малопонятных Руссову новых отраслей знания работали в салоне-информарии, готовясь к исследованию другого мира. Руссов тоже упорно и самозабвенно изучал сложную астронавигационную технику восьмого тысячелетия. Причудливый узор не всегда понятных кривых на шкалах зачастую ставил его в тупик, а гигантский пульт подавлял обилием основных и дублирующих приборов, указателей, экранов и экранчиков, лампочек и индикаторов.

«Вечерами», после обеда и отдыха, астронавты собирались в большом круглом зале, где было все, что наполняет сердце радостью бытия: мраморный бассейн с голубоватой, чистой, как слеза, водой, пахнущей свежестью морских просторов; небольшой сад, напоминающий кусочек земных субтропиков; спортивная площадка, музыкальные инструменты, настольные игры. Почти ежедневно космонавты устраивали концерты самодеятельности, в которых все показывали свое искусство: декламировали из древних и современных поэтов, читали отрывки любимых произведений, музицировали, разыгрывали веселые сценки и скетчи. Шумным успехом пользовались выступления электронного механика Жонта и телефотографа Светланы Сергеевой. Особенно запомнилось Руссову их первое выступление. Когда Жонт взял первые аккорды, раздалась музыка, звучная и сильная, как гармония небесных сфер. Необычайно сильный, глубокий грудной голос Светланы влился в музыку аккомпанемента так незаметно, что Руссов не мог определить, в какой момент это произошло. Мелодия то стихала, то усиливалась, как шум крыльев раненой птицы. Импровизация закончилась ярким, сверкающим, как звон мечей, каскадом музыкальных звуков. Вслед за тем девушка и механик, без всякого перерыва, взялись за руки и в стремительном ритме исполнили сложный танец. Дружный всплеск аплодисментов вызвал на их раскрасневшихся лицах радостные улыбки. С неожиданным изумлением Руссов понял, что люди восьмого тысячелетия, несмотря на духовную сложность натур, просты и незатейливы, как ветерок в степях его родины.

На другой день он стал внимательно присматриваться к Светлане, отдаваясь потоку всплывших чувств и впечатлений. Это была жизнерадостная, веселая девушка. Напевая песенки, она быстро и ловко настраивала свой телефотоаппарат, похожий на древнюю пушку; ее сильные пальцы безошибочно касались нужных рычагов и кнопок. Все так и кипело в этих ловких, изящных руках. Она была высока, стройна и белокура. Изредка он встречал веселый взгляд ее живых серых глаз… Несколько дней он порывался подойти к ней, но каждый раз останавливался в нерешительности. Он никак не мог освоиться с тем, что она «старше и умнее» его на целых шесть тысячелетий. Но все же он решился и подошел к Сергеевой. Открытый дружеский взгляд и внимательная улыбка девушки ободрили его.

— Вы первый раз в межзвездной? — с усилием сказал он, чтобы сказать что-нибудь. «Да, в первый раз», улыбнулась Светлана. «Зовите меня на ты, в нашем мире это не является нарушением правил вежливости». «И вас… простите, тебя… не волнует перспектива возвращения на Землю… в другую эпоху, потеря родных и близких?.. Мы же вернемся не раньше, чем пройдет полтора века в истории Земли». Светлана на миг задумалась: «Я еще застану в живых младшую сестру, в момент старта ей было всего шесть лет». «Вы не боитесь одиночества в этом будущем?». «Нет, у меня не будет одиночества… я не страшусь будущей эпохи». «Это потому, что за полтора столетия люди почти не изменят свой язык, нравы и строй представлений». «Отчасти поэтому. Ведь это не пять тысячелетий, как в твоем случае…». «Интересно, сколько лет вам?». «Двадцать девять». «Поразительно! А на вид не дашь и восемнадцати». «Гармоничная, разумно построенная жизнь… Общественный Контроль Здоровья… вот и все», засмеялась она. «Почему ты был мрачен в начале пути? Жаль было расставаться с Землей?». «Нет, я грустил о третьем тысячелетии…».

Девушка нового мира смотрела на него внимательно, чуть удивленно, спокойно, дружелюбно, без тени смущения или жеманства. Варен, проходивший мимо, радостно заулыбался, увидев оживленное лицо Руссова, человека прошлого, которого он успел полюбить, как любим мы все то хорошее в прошлом, что доносит в грядущее память человечества.

Руссов, продолжая улыбаться, прислушивался к чеканным певучим словам еще малопонятного ему языка, с трудом улавливая смысл отдельных фраз.

…Если бы Руссов сумел заглянуть в душевный мир Светланы, он узнал бы, что девушка также неотступно думает о нем. Сумрачный Астронавт представлялся ей совершенно непохожим на ее современников, он казался ей более героичным, самостоятельным, не избалованным помощью высочайшей техники восьмого тысячелетия, более стойким, неприхотливым, терпеливым. Ведь он пришел из той героической бурной эпохи, когда в борьбе противоположных тенденций воздвигалось Светлое Царство Коммунизма, закладывалось гранитное основание Всемирного Трудового Братства. Он сам казался ей высеченным из цельного куска гранита, привлекательным даже в своих слабостях…

Плодом этих раздумий Светланы явился поступок, может быть, непривычный с точки зрения женщин прошлых времен. В один из последних «дней» торможения «Паллады» она неожиданно подошла к Руссову и, глядя на него своими ясными серыми глазами, сказала:

— Хочешь быть моим другом, Сумрачный Астронавт?.. Там… на Земле, когда мы вернемся в Город Вечности?.. — и запнулась, невольно краснея: Руссов не сводил с нее глаз, в которых отражались неудержимая радость, удивление, любовь, благодарность за доверие, сомнение в возможности столь быстрого исполнения его страстной мечты.

Вместо ответа он молча прижался губами к пальцам ее дружески протянутой руки…

… Веселый, зеленый свет струился отовсюду. С главного экрана Руссову улыбался изумрудный диск Альфы Эридана, разбрасывающей в пространство дрожащие, переливающиеся голубоватыми тонами зеленые стрелы. Синеватый ореол короны нового солнца казался ему ожерельем из драгоценных камней, а зеленые искры, вспыхивающие на шкалах приборов, заставляли жмурить глаза. Он стоял у пульта рядом с Вареном, изредка касаясь его ласковой сильной руки, и уверенно вел «Палладу» к средней планете системы — планете, окутанной зелено-голубым одеялом атмосферы. Мощно пели ядерные тормозные двигатели. Корабль, повинуясь обретшей былую точность и силу движений руке Скитальца Космоса, плавно вошел в верхнюю атмосферу неведомой планеты… Когда утихло дрожание корпуса «приземлившейся» «Паллады», Варен одобрительно сказал Руссову:

— Мастерская посадка! Ты неплохо освоил управление новым даже для нас кораблем.

— Смотрите, как красиво! — воскликнула Светлана, указывая на боковой экран, в котором была видна вся в лучах зеленого солнца неведомая страна.

— Приготовиться к высадке на планету! — прокатилась по астролету команда, повторенная автоматами во всех отсеках.

Люди привычно исполнили процедуры, требуемые техникой космической безопасности, облачились в скафандры биологической защиты и, сгибаясь в ураганном потоке рвущегося из выходного тамбура «Паллады» воздуха, ступили на почву планеты. Было раннее утро чуждого мира. Длинные росистые тени пестрили широкую, заросшую пышной травой равнину; с трех сторон стоял гигантский лес, поражая взгляд удивительно яркой желто-оранжевой листвой; деревья, напоминающие первобытные хвощи и папоротники прошлых геологических эпох Земли, дымились в легкой утренней дремоте; первозданная тишина этого мира была так отчетлива, что невольно навевала страх. Непривычное иссиня-фиолетовое небо, по которому катились волны нежнейшего желтого света, казалось, опрокидывалось в изумрудно-фиолетовый океан, расстилавшийся далеко у горизонта.

Звучный голос Варена, раздавшийся в шлемофонах астронавтов, вывел их из созерцательного оцепенения.

— Этот мир дождался своих Колумбов, — промолвил он. — Не будем медлить. Готовьтесь в первую разведывательную экспедицию…

Когда улеглось волнение дорожных приготовлений, а Жонт уже включил двигатель гусеничного атомохода, Варен обратился к астронавтам:

— Друзья! А кто же останется охранять корабль?..

Воцарилось напряженное молчание, так как никому, вероятно, не улыбалось сидеть в порядком надоевших за пятьдесят суток полета стенах «Паллады», в то время как волшебная страна манила своими неразгаданными тайнами.

Варен некоторое время понимающе смотрел на товарищей.

— Придется бросать жребий?

Все с радостью согласились, ибо каждый надеялся, что это будет не он. Жребий скучать в корабле выпал Светлане. Ее задорно-выжидающее за минуту до того лицо покрылось такой печалью, что Руссов безотчетно поднял руку и прогудел в микрофон:

— Друзья, мне что-то нездоровится. Я остаюсь в корабле.

Наградой ему был благодарный взгляд серых глаз. Варен понимающее улыбнулся и пожал плечами.

Заняв места в атомоходе, астронавты нетерпеливо поглядывали на Варена, который говорил Руссову:

— Закройся в астролете и не выходи наружу, пока мы не вернемся. Здесь могут быть всякие неожиданности. Мы вероятно, скоро возвратимся. Следи за нашей экспедицией в телевизор АРАТ'а — антигравитационного радиоуправляемого автомата-теле-передатчика…

…Гудя, точно рассерженный шмель, атомоход медленно двинулся в путь. Руссов провожал его глазами до тех пор, пока он не скрылся в высокой траве. Последнее, что он видел, была рука Светланы, прощально машущая ему. В биологическом скафандре рука выглядела забавно-толстой и неуклюжей. Потом он возвратился в астролет, чтобы включить механизм, приводящий в действие телепередатчик. Сторонний наблюдатель увидел бы, как в корпусе «Паллады» у основания гребня приемника равновесия с мягким шорохом откинулась часть обшивки, из потайного люка выпорхнула серебристая, почти игрушечная ракета. Еле слышно жужжа, она описала над «Палладой» два круга и, подчиняясь радиокомандам из корабля, поплыла на юго-восток, догоняя ушедшую экспедицию. Через несколько секунд путешественники уже углубившиеся в первобытный желтооранжевый лес, заметил у себя над головой послушно следующую за ними ракету-телепередатчик.

Руссов смотрел на экран телевизора, с глубоким интересом наблюдая за продвижением атомохода. Машина яростно пробивалась сквозь дремучие заросли диковинных растений, отдаленно напоминающих земные рододендроны. Словно древний танк, атомоход с треском валил деревья. Неожиданно лес кончился, и открылся такой широкий морской простор, что исследователи невольно издали слитный крик восторга. Изумрудный солнечный шар неистово плавился над первобытным океаном, рассыпая по гребням невысоких длинных волн легкие, искрящиеся блестки. Далекий горизонт тонул в изумрудно-золотом сиянии. Прибрежная галька, отполированная прибоем, переливалась всеми оттенками жемчужного цвета. Фиолетовые тени, отбрасываемые странными кактусоподобными растениями, подчеркивали необычность и тонкость утренних красок другого мира. В кудрявых ослепительных просветах прибрежного леса блестела лучистая паутина.

Он увидел далее, как товарищи разбрелись по берегу. Каждый нашел, чем утолить свою страсть. Светлана воинственно нацеливалась портативным телефотоаппаратом то на изумрудно-фиолетовую даль моря, то на сплошную стену прибрежного леса, то на странных рыб, высовывавших из воды свои изумленные головы с выпученными глазами. Неуклюже подпрыгивая, биолог тщетно пытался настичь небольшое ящероподобное создание, быстро убегавшее от него вдоль кромки берега. Два геолога деловито орудовали инструментами у желтоватых скал, венчавших мыс в двухстах метрах от атомохода. Химик брал пробы воды и грунта, а ботаник казалось готов был завалить кузов машины охапками растений и цветов. Варен вместе с физиком и астрономом занялся проверкой аппаратуры для определения состава излучения зеленого солнца.

— Посмотрите на это чудо-юдо! — воскликнул вдруг химик, указывая на море.

С громким всплеском расступились волны, и море явило потрясенным землянам нечто громадное, чудовищное, поражающее воображение. Сначала показалась титаническая змееподобная голова, усеянная странными кроваво-красными наростами, затем появилось неимоверно толстое, гибкое, скользкое, извивающееся тело, поминутно меняющее свою окраску от слабо голубой до ослепительной синей. Светлана подбежала к самой воде, спеша запечатлеть на пленку чудовищного Протея местных вод. Но морское чудище, злобно сверкнув на нее своим единственным глазом, равнодушно повернулось боком и замерло, нежась на солнце.

— Какая жалость! — сокрушалась Светлана, вертя в руках аппарат. — Мне не удалось сфотографировать его в анфас. Неужели не повернется?..

Исследователи, побросав свои занятия, сбегались к берегу, чтобы получше рассмотреть неземного рыбоящера.

— Сейчас мы заставим его обратить на зрителей внимание!.. — проворчал физик и, прежде чем Варен успел сделать ему предостерегающий жест, выстрелил в зверя. Ослепительный тонкий шнур, исторгнутый из раструба атомного излучателя, вонзился в тело чудовища. Все последующие события произошли, как показалось Руссову, в течение едва ли тысячной доли секунды. Рыбоящер страшно взревел, мгновенно сбросил яркосинюю окраску, став почти прозрачным, судорожно сократился, — и вдруг на берег пала иссиня-голубая молния, вернее, пульсирующее, переливающееся цветами моря длинное облако. По скафандрам астронавтов зазмеились искрящиеся звездочки.

— Ах… — услышал Руссов сдавленный крик Светланы, упавшей на оранжевый песок. Стоявшие поблизости от нее астронавты тоже упали, как подкошенные. Варен, два геолога, математик и программисты, находившиеся дальше всех от берега, пострадали, вероятно, меньше других, так как судорожными рывками поползли к атомоходу. Еще и еще раз вдогонку им, на лежащих, на атомоход падало иссиня-голубое облако. Варен, успевший добраться до машины, так и застыл, перебросив половину туловища через борт…

Руссов вскочил на ноги и, держась рукой за сердце, бессмысленно наблюдал за рыбоящером, который лениво резвился в воде, как ни в чем не бывало. Потом он скрылся в волнах и больше не показывался. Коротко, невнятно вскрикнув, Руссов бросился одевать скафандр. Спустя две минуту, он уже бежал по тропе, впервые от начала времен проложенной атомоходом на этой земле. Это было хуже, чем в дурном сне: казалось, дороге не будет конца.

…Двенадцать километров, отделяющие место катастрофы от «Паллады», он с трудом преодолел к исходу второго часа пути, задыхаясь и падая от усталости. Астронавты лежали в самых разнообразных позах, вытянувшись двумя цепочками по направлению к атомоходу, достичь которого им так и не удалось. Ближе всех к воде лежала Сергеева. Ее руки судорожно сжимали футляр кинофотоаппарата. Сквозь стекла шлема он увидел ее прекрасное лицо, тронутое гримасой мгновенного страдания, плотно сжатый рот, длинные стрелы ресниц. Острая боль пронизала сердце Руссова, приглушенный вопль сорвался с его губ. Тихий звук над головой заставил его испуганно вздрогнуть и посмотреть вверх: антигравитационный телепередатчик продолжал безучастно кружить над местом трагедии, с бесстрастной точностью автомата посылая на экран «Паллады» цветные изображения. Он вспомнил, что забыл возвратить передатчик на корабль. Этот звук напоминал ему теперь похоронный звон. «Что же это?., как же это?..», беззвучно шептал Руссов, опускаясь на землю. «Один… совсем один… и до Земли двадцать три парсека». Вслед за тем он встал и рванулся к физику, лежавшему подле Светланы. «Каков вид излучений мог убить их?.. Может быть, это несмертельно?.. Обыкновенный паралич?.. Он впился взглядом в шкалы приборов, укрепленных на груди физика. Цветной шарик индикатора тихо покачивался над синей буквой «е». «Электроны!..», с облегчением подумал Руссов, «Поток электронов! Чудовище выбрасывает электрические разряды». Он снова посмотрел на стрелки приборов. Сумматор показывал цифру «1825 киловатт». Это была мощность убившего товарищей разряда! Только высокотемпературное зеленое светило могло породить на этой планете формы жизни, способные аккумулировать и излучать электрическую энергию столь мощными порциями. Потом он прикинул защитную мощность скафандров, и искра надежды забрезжила в его помутившемся сознании. «Возможно, просто тяжелый электрический шок?» Перед его глазами встало сферическое здание Института космических травм, расположенное на северо-восточной окраине Еорода Вечности. «Там излечивали и не такие травмы…» Да, но ведь он совершенно один!.. И до Города Вечности семьдесят световых лет. «Анабиоз! Гипотермия! Вот что спасет тела товарищей от необратимых изменений на долгом пути к солнечной системе». Его лицо стало сосредоточенным, даже жестким. Он знал теперь, что должен делать. Прежде всего, защитить товарищей от действия могучего зеленого солнца, от его неистовых пламенных лучей. Наручный термометр показывал 70 градусов жары! Поминутно оступаясь на шуршащей гальке, он торопливо перебегал от одного скафандра к другому, выводя регуляторы охлаждения на каждом костюме влево до упора. Это должно было обеспечить нулевую температуру во внутреннем объеме скафандров. Затем он стал переносить товарищей к атомоходу.

Альфа Эридана прошла зенит и стала медленно клониться к западу, когда он, еле передвигая ноги от усталости, наконец, сел за руль и нажал кнопку самопуска двигателя; но вместо знакомого пения атомного реактора ощутил пугающую, звонкую тишину. Он нажал снова — и снова тишина! Его внимание привлек светящийся диск счетчика излучений. «Ионизация нарастает!» — кричал его красный зрачок. — «Уходи!». Многочисленные короткие замыкания, о которых свидетельствовали оплавленные, сгоревшие концы проводов, контакты и сердечники реле, вероятно, вывели из строя самопуск, нарушили точнейшее взаимодействие всех частей автоматической схемы, вывели из строя защитные экраны и каскады реактора, и теперь его излучение просачивалось наружу, с каждой минутой усиливаясь. Он еще раз взглянул на счетчик: «Пять тысяч рентген в час… Это предел, выше которого скафандры уже не защищают!..» Нельзя было оставаться в атомоходе ни минуты больше. Он бросился выносить тела товарищей из опасной зоны.

Мерно рокотал фиолетовый прибой, ему вторил глухой шум деревьев на опушке леса, а Руссов, задыхаясь и тяжело переставляя непослушные свинцовые ноги, все отмеривал мучительно-длинные метры: восемьдесят шагов с тяжелой ношей до опушки леса, восемьдесят шагов обратно. И так ровно одиннадцать раз. Когда он бережно опустил на землю последнего астронавта, ему сделалось плохо. Он на минуту потерял сознание, и какое-то время отдыхал в странном полусне. Потом его сознание прояснилось, он с трудом поднял голову. Ярко-желтое светило скрывалось за красноватым горбом лесистого мыса, выступающего в море справа от него. Свинцовая усталость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули его в состояние угрюмой напряженности. «Что же делать?.. Атомоход не исправлен… там радиация. До «Паллады» двенадцать километров… Почему в корабле нет запасного атомохода! Постой, постой!.. А гравиплан! Ура! Гравиплан!..». Он закричал от радости. Ведь в «Палладе» есть гравиплан, большая вместительная машина. Ему надо лишь собрать последние силы, добраться до корабля… Вдруг он замер, широко раскрыв глаза, пронзенный мыслью: «Да, но гравиплан-то разобран!..» Он вспомнил еще, как механик и электронный инженер перед посадкой обсуждали схему сборки машины, которая существовала лишь в виде более или менее крупных узлов и деталей, укрытых в грузовом отсеке. Руссов бессильно опустился на землю. После минутного раздумья он понял, что ему не собрать гравиплана — по крайней мере, до тех пор, пока он не будет знать его устройство и взаимодействие частей так же хорошо, как знали гравиплан Жонт и электрогравик Федоров. «Как же быть?» Идти налегке в звездолет, бросив здесь товарищей, и приниматься за изучение схемы гравиплана, на что уйдет, наверное, несколько месяцев? Да, но товарищи не могут здесь находиться больше двух-трех дней. Они должны быть как можно быстрее погружены в спасительный холод гипотермии… Как же доставить их в корабль?.. Он в отчаянии повел головой и с трудом встал на ноги. На фиолетовом небосводе зловеще догорала оранжевожелтая заря.

Сжав зубы, Руссов все-таки пошел опять к атомоходу, мучительно размышляя о том, как найти выход из этого отчаянного положения. Носить по одному человеку к звездолету? Одиннадцать раз туда, одиннадцать раз обратно… двенадцать километров и еще двенадцать километров… почти триста тысяч шагов, причем половину пути с тяжелым грузом? Он понял, что это ему не под силу…

Так же как и в земных тропиках, ночь здесь наступила внезапно. Он ощупью нашел защелки и в раздумье откинул пластмассовые борта атомохода. «Тупица! Вот платформа для перевозки! Борт!». Догадка окрылила Руссова. Он бросился в кабину управления, быстро нашел необходимые инструменты и, включив нашлемный прожектор, снял боковые борта атомохода. Яростно орудуя инструментами, он пробил на передней кромке каждого из бортов по два отверстия, продел в них гибкий канат, благодаря судьбу за то, что последний оказался в ящике запасных деталей, и, впрягшись в лямки, почти бегом потащил обе «платформы» к чернеющим вдали телам товарищей. «Теперь скорей к астролету, в спасительный холод ана-биозных ванн…».

Руссов бережно разместил тела товарищей на обоих бортах и со вздохом подумал о том, что, пожалуй, оба «поезда» сразу ему не свезти. На каждом листе — шесть человек, на каждом — полтонны драгоценного груза. Он напрягся и потянул одну из платформ. Скрипнув, она тяжело сдвинулась с места. «Это нелегко… но нужно довезти… надо везти». Он решительно впрягся в первый «поезд». Стало совсем темно. Нашлемный фонарь бросал вперед дрожащий, неверный луч света. Первобытный лес встретил его мраком, зловещим, настороженным молчанием, изредка нарушаемым сонным хлопаньем крыльев уснувшей птицы да какими-то неясными шорохами. Он подумал о хищных зверях и внутренне содрогнулся, но вскоре успокоился, вспомнив, что у него есть мощный атомный излучатель, найденный в атомоходе. Он остановился, взял излучатель и передвинул рычажок генерации излучений на красное деление.

…Руссов останавливался через каждую сотню метров. Его сердце отчаянно колотилось, не хватало дыхания, каждый новый шаг вперед был мучительной пыткой. Нечеловеческие усилия, которые он прилагал, чтобы тянуть вперед неимоверно тяжелый «поезд» с астронавтами, вскоре окончательно истощили его. Мускулы ног и рук отказывались повиноваться. Он впервые пожалел, что в последние месяцы перед отлетом нерегулярно посещал Дворец Здоровья и Силы, поддавшись меланхолии. Лямка невыносимо резала плечи, плотно вдавившись в упругую ткань скафандра. Но он шел, тяжело переставляя ноги, делая в час не более километра, так что его могла бы легко обогнать черепаха. Лесу, казалось, не будет конца. Он потерял представление о времени и месте, но все шел и шел, спотыкаясь, падая, вставая, чтобы сделать два-три судорожных рывка вперед, и снова падая. Наконец, он упал, попробовал подняться и не смог. Тяжелый сон сковал его усталое тело.

…Вдали у горизонта уже был виден корпус «Паллады». Когда он достиг зведолета, он снова упал и приходил в себя, по крайней мере, целый час. Процедуру переноски товарищей внутрь зведолета он вспоминал впоследствии с ужасом.

Так как его страшно мучила жажда, он поспешил снять шлем и жадно выпил целый термос «звездного нектара». Потом бросился освобождать товарищей из скафандров. Перенося в анабиозную ванну Сергееву, он с болью в душе чувствовал, как холодны ее руки, и прежде чем закрыть прозрачную крышку гипотермического резервуара, поцеловал девушку в ледяной лоб.

… Потом он отправился за вторым «поездом». «Надо успеть до ночи вернуться в астролет», думал он, подгоняя себя; но войдя через два часа в лес, понял, что ему не успеть: день здесь был гораздо короче, чем на той же широте Земли. Однако его чувства настолько притупились, что он не испытал никакого страха перед перспективой вторичного ночного путешествия через лес. Он посмотрел вверх, на глухо шумящие кроны деревьев. В просветах листьев не было видно звезд, как в прошлую ночь. Вероятно, небо заволокло тучами. Было темно, как в угольном мешке. Внезапно хлынул такой ливень, какого он не видел даже в тропиках Элоры пять тысячелетий назад. С неба падала сплошная водяная стена, переливаясь ручьями и водопадами в кронах «хвощей» и «папоротников». Это был настоящий вселенский потом. Почва мгновенно размокла, его ноги скользили и вязли в красноватой грязи. К счастью, ливень кончился так же внезапно, как и начался. Идти стало несравненно трудней. Последние сотни метров, отделявшие его от прибрежной опушки леса, он падал почти на каждом шагу: упругая ткань скафандра несколько смягчала убийственные удары о камни и коряги.

К побережью он вышел в три часа ночи по своим часам. Так ли это было на самом деле, он не знал, понятия не имея о времени на этой планете. Во всяком случае, была глухая полночь. Его встретил невероятный гул разгулявшегося первобытного океана. Побережье стонало под чудовищными ударами ветра и прибоя.

Цепляясь руками за все, что попадется на пути, Руссов с величайшим трудом тянул «поезд» по пологому склону, по которому журчали сотни ручейков, бегущих из леса к морю. Их породил этот короткий ливень, обрушивший на лес целый океан воды. «Поезд» скользил по раскисшей почве намного легче, чем вчера по сухой, но зато Руссов не мог прочно поставить ногу для упора и неизменно скользил и падал. В результате этого за два часа он прошел едва ли больше километра. Луч нашлемного прожектора, в такт движению зигзагами метался по стволам деревьев, выхватывая из мрака то пышный куст, усыпанный, точно бриллиантами, крупными каплями воды, то морщинистый или гладкий ствол гиганта растительного мира, то нагромождение бурелома. Ему казалось, что он идет уже тысячу лет, а джунгли все еще не кончались. Вдруг впереди себя он услышал могучее дыхание и, выключив фонарь, в страхе остановился. Всеми клетками своего тела он ощущал, что там, в непроницаемой темноте притаилось что-то огромное и страшное, наверное, какой-нибудь первобытный хищник. Дыхание зверя было так могуче, что Руссов отчетливо слышал тихий шелест листьев, трепавших в струе воздуха, извергавшегося из невидимых ноздрей или пасти. Что было делать? Он боялся пустить в ход атомный излучатель, так как не был уверен, что сразу поразит хищника. Не собирался уходить и зверь. Надо было на что-то решаться и, нащупав в темноте излучатель, Руссов послал в чашу пронзительно-белый луч излучения. Впереди что-то подпрыгнуло. Затрещали кусты, раздался такой злобный рев, что Руссов облился холодным потом. Вслед за тем он почувствовал, как над ним пролетело в воздухе что-то невероятно огромное, гибкое и тяжело обрушилось в десяти шагах позади него. Страшно хрипя, это «что-то» поползло к нему, сотрясая почву. Тогда Руссов, не помня себя от страха, до тех пор хлестал излучениями по приближавшемуся чудовищу, пока оно не затихло. Несмотря на бесконечную усталость, он пошел взглянуть на это «что-то». Незаметно посветлело, так как начинался рассвет; он смутно различил оскаленную морду какого-то апокалипсического зверя, длинные мощные лапы-крючки и гигантское туловище, исполосованное причудливыми узорами неопределенного цвета.

Потом он опять двигался на четвереньках, всхлипывая от напряжения, поминутно засыпая и просыпаясь. Позднее утро застало его на равнине. Сильный ровный ветер, дувший из-под восходившей Альфы, быстро сушил мокрую почву. В воздухе дрожали дымные испарения. К астролету он подошел уже к вечеру не на «втором», а, наверное, на «четвертом дыхании» и упал в последний раз. Засыпая тут же, у входного люка, он слабо улыбнулся, радуясь, что кончился этот невероятный поход.

Двое суток он отсыпался в салоне, не вставая даже для того, чтобы поесть. Теперь ему были не страшны все стихии этой планеты. Несокрушимые стены «Паллады» защищали его. Товарищи покоились в анабиозе. Они могли теперь лежать там тысячи лет, огражденные от каких бы то ни было изменений в состоянии своих организмов. На третьи сутки Руссов проснулся, чувствуя себя вполне отдохнувшим, если не считать тупой, ноющей боли во всем теле. Два сеанса в кабине освежающих излучений, высокотонизированная пища и «звездный нектар» окончательно вернули ему силы и бодрость. Пора было думать об отлете к Земле.

Он вошел в Централь Управления и с некоторым смущением обвел глазами сложное нагромождение приборов, кнопок, циферблатов, ряды роботов. «Не бойся», казалось говорили они, «ты ведь с нами знаком». Он вздохнул, потому что не мог вот так сразу включить двигатели и устремиться к родной Земле. «Программа… сумею ли я составить ее без помощи математика, астронома, программистов?..». Где-то в невообразимой дали пространства, за квадриллионы километров отсюда плывет в Космосе родное Солнце, увлекая за собой планеты и Землю, пробегая каждую секунду 270 километров; с неменьшей скоростью мчится в пространстве и Альфа Эридана со своими планетами; трудно, очень трудно попасть кораблю «в цель»: на протяжении двух десятков парсеков пути его подстерегают гравитационные возмущения, искривляющие курс, межзвездные магнитные поля, искажающие показания приборов, сотни неучтенных случайностей… А ведь траекторию полета нужно проложить строго по прямой, ибо только по прямой может двигаться субсветовой звездолет.

В сейфе Варена он быстро разыскал черновую схему программы, заготовленную еще на Земле, и, не колеблясь, прошел в информарий-библиотеку. Он должен теперь напрячь все свои способности, мобилизовать всю волю, чтобы в ходе анализа и расчетов заполнить вот эти пустующие клетки перфолент двоичными числами, этими до смешного простыми сочетаниями отверстий на ленте, за которыми, однако, скрываются целые Гималаи знаний, труда и расчетов.

Вскоре Руссов напоминал студента древних веков, который начал готовиться к экзамену в то время, когда до его сдачи остается немногим меньше суток. Он работал яростно, вдохновенно, самозабвенно, потеряв счет часам и дням, делая лишь короткие перерывы для сна и приема пищи; зато электронные счетные машины — его верные помощники — работали без устали. Волны Времени беззвучно проносились над ним, а он, ничего не видя и не слыша, плыл в его потоке. Дни нанизывались на дни, складываясь в недели и месяцы. Его мозг изнемогал в дебрях тензорного и вариационного исчислений, как изнемогало недавно тело в чаще первобытного леса…

Чуть слышно шурша, перфолента уползла в окошечко входного устройства Электронного Мозга. Теперь уже от воли Руссова не зависела работа сложнейших электронных систем «Паллады». На его долю оставались функции наблюдения, контроля и аварийного вмешательства. Он еще раз мысленно проанализировал исходные предпосылки своих расчетов. Как будто все правильно. Но где-то в глубине подсознания таилось какое-то неясное чувство сомнения и неуверенности. Все ли он учел при составлении программы? А вдруг в каком-то пункте расчетов он допустил незаметную для себя ошибку, просчет, неточность?.. Усилием воли он отбросил эту мысль, объясняя ее переутомлением, и решил хорошенько отдохнуть и выспаться перед ответственным этапом взлета с планеты и вывода «Паллады» на прямолинейный участок маршрута.

И вот настал час отлета. С бьющимся сердцем Руссов включил астротелевизор, прощальным взглядом окинул желто-оранжевые леса, пышные равнины, заросшие высокой, в рост человека, травой, изумрудно-фиолетовое небо. «Вперед!», сказал он, подбадривая себя, так как его угнетали тишина и безмолвие, царившие в корабле, в котором он был единственным членом экипажа, и решительно нажал кнопку Предстартовых Операций. Тонко запели роботы, управляющие шасси. Он не видел, как сложная система умных механизмов плавно втянула в корпус звездолета гигантские посадочные клешни, но услышал глухой рев двигателей вертикальной подвески корабля, медленно поднимающих астролет носом в зенит. В тот момент, когда «Паллада» встала во весь свой тысячеметровый рост, автоматически включилось ожерелье ядерно-водородных стартовых двигателей. Корпус звездолета отозвался на это крупной вибрацией. Точно штанги титанического домкрата, огненные столбы раскаленных газов сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее поднимали ракету над сожженной почвой. Толстые стебли трав, шипя и лопаясь, свертывались в жгуты, протягивая к небу опаленные скрюченные отростки, как будто грозя уходящему в Космос пришельцу.

Руссов включил вихревую защиту жилых помещений корабля. Он мысленно представил себе, как в сверхпроводящем кольцевом пространстве, охватывающем салон, анабиозные ванны и Централь Управления, заструились сверхмощные вихревые токи, создавая поле антигравитации, нейтрализующее любые перегрузки. На бесчисленных шкалах прыгали огоньки, мерно отстукивал секунды автомат-метроном. Через шесть минут корабль вышел на стационарную орбиту и, подчиняясь командам роботов, проделал ряд эволюций.

…В то «утро» он проснулся совершенно разбитый, с какой-то необъяснимой тяжестью на сердце. Все у него валилось из рук. «Наверное, от бессонницы», подумал он. Пытался заняться чтением — и не смог; попробовал есть — пища показалась ему пресной и безвкусной. Некоторое время он машинально слушал, как Счетчик Расстояний каждые две минуты звонко отсчитывает микропарсеки, остающиеся за кормой «Паллады»; бесцельно потрогал рукоятки аварийного управления, посмотрел на главный экран, где переливались фиолетовые точки звезд. «Паллада» беззвучно неслась в пространство со скоростью в «шесть девяток после нуля». «Пройдена почти половина пути», подумал Руссов, решительно не зная, чем заняться. «Хорошо бы лечь в анабиоз и сразу провалиться в блаженное небытие…». Это была чрезвычайно заманчивая мысль, но он старался ее отогнать, потому что не доверял приборам и роботам — почему, и сам не мог объяснить, — вероятно, оттого, что это была точная и сложная техника восьмого тысячелетия. Он долго колебался, борясь с соблазном, и, наконец, страшась одиночества, решился. Однако не успел он еще закрыть за собой дверь анабиозной каюты, как остановился, точно вкопанный. В убаюкивающую песнь гравиметра вдруг вошла какая-то новая, чуждая слуху мелодия. «Неисправность!», молнией пронеслось у него в голове, но гравиметр опять запел густо и ровно, и он успокоился. В следующее мгновение «голос» прибора резко изменил свою тональность, звук стал нарастать и повышаться. Он бросился к пульту и положил руки на рукоятки аварийных рычагов, не сводя глаз с указателя. Стрелка гравиметра медленно, но неумолимо ползла к красной черте, отмечавшей предельно допустимый при данной скорости звездолета потенциал тяготения. Вместе с движением стрелки все тревожнее кричал звуковой анализатор: «Опасность!». Руссов вздрогнул от резкого воя сирены, который прозвучал в тот момент, когда стрелка достигла красной черты. Его ослепила красная вспышка индикатора на груди сторожевого робота — сигнал отключения главного двигателя. Руссов на миг растерялся. «Впереди — тяготеющая масса!..», ужаснулся он. Вслед за тем загрохотали тормозные двигатели. В следующую секунду их прерывистый грохот перешел в сплошной громоподобный гул. Подвижная шкала акцелерографа стремительно побежала влево, показывая чудовищное замедление: «сто жи… восемьсот… десять тысяч». Замедление было так велико, что на мгновение перегрузка превысила потенциал антитяготения. Его швырнуло в кресло пилота, вдавливая в губчатую обивку. Раздался пронзительный звон — это автоматически включилась система, усиливающая поле антитяготения, — и перегрузка исчезла. Еравиметр уже не пел, а пронзительно выл жутким, хватающим за душу «голосом», несмотря на то, что скорость корабля стремительно уменьшалась. «Тяготеющая масса или край слабого поля гравитации», лихорадочно гадал он, жмурясь от тревожного мигания аварийных огней. «Тормозить или наращивать скорость?.. Судя по карте Вычислительного Центра, на этом пути не должно быть тяготеющих масс… неужели навигационная ошибка?.. Он был достаточно опытен, чтобы сразу понять, что впереди — невероятно сильное поле тяготения, и почти инстинктивно выключил тормозные двигатели. В наступившей тишине его руки лихорадочно шарили в сейфе Варена, перебирая записи, ленты и таблицы, в то время как глаза впивались в черный провал экрана астротелевизора. Если бы это была звезда, то он давно бы увидел ее?.. Может быть, инфракрасная звезда?.. Ее присутствие здесь, на изученном участке Вселенной, совершенно невероятно. Что же может быть?.. Он терялся в догадках.

Потенциал тяготения на шкале гравиметра уже превышал все известные ему величины: силу притяжения Солнца. Альфы Эридана, рядовых инфракрасных звезд, пылевых сгущений. Руссов продолжал перебирать записи Варена, хотя внимательно изучил их при составлении программы; подсознательное чувство заставляло его что-то искать. Внезапно — это было словно наитие — он вспомнил слова, которые Варен еще в пути к Альфе Эридана сказал в ответ на замечание или вопрос второго штурмана Марио: «Да, да… на одиннадцатом парсеке обратного маршрута… если сделать поворот на 32 градуса по направлению к южному галактическому полюсу… через три парсека встретится потухший белый карлик Цвикки…» Капли холодного пота выступили у него на лбу. «Что это еще за белый карлик Цвикки?..» Он никогда не слышал о такой звезде. На курсовой диаграмме ее не было. Тогда он включил памятную электронную машину и стал просматривать астрономические каталоги, но и здесь не нашел упоминания о загадочной звезде. Страх и неизвестность заставили его снова включить тормозные двигатели. Под их громовый гул он опять начал утомительные поиски, чувствуя, что если не найдет разгадки странного поведения «Паллады», — гибель неизбежна, потому что он не знал, что предпринять. Удар гонга пронизал его, точно электрический ток. Он нервно обернулся к пульту: это еще раз автоматически включился робот, повышающий напряжение антитяготения. На экране памятной машины плыли уже последние записи научных сообщений и заметок, сделанных Вареном перед самым стартом «Паллады», как об этом говорили значки на полях. Вот он наткнулся на информацию Высшего Совета по освоению Космоса. Сухие строчки записи сразу разрубили весь узел загадок и неясностей. «Звезда Цвикки», писал, Варен, «это закончивший свой жизненный путь сверхкарлик, невидимый в пространстве… сила тяготения немногим меньше, чем у звезд, останавливающих лучеиспускание. Сообщение о потухшем сверхкарлике получено из Совета за два часа до отлета… однако нас эта звезда не интересует, так как лежит в стороне в четырех парсеках по направлению к южному полюсу Галактики… Ее координаты».

Сверившись по звездной карте курсографа и отметив кружочком местоположение страшного потухшего светила, Руссов бессильно упал в кресло. Елаза его расширились от ужаса, страха, отчаяния… Он понял, что неточно проложил маршрут, нацелив корабль не на Солнце, а чуть в сторону. Он мучительно вспоминал, где, на каком этапе программирования мог допустить ошибку, но вскоре отказался от этой затеи, сознавая, что для обнаружения ошибки необходимо заново проверять все расчеты и вычисления, отнявшие у него больше года. Теперь собственное положение открылось ему во всей своей пугающей простоте: не к Солнцу мчится «Паллада», а прямо в инертный океан гравитации, выплыть из которого никому еще не удавалось прежде!..

Однако его отчаяние длилось не больше минуты, ибо надо было действовать. И он знал теперь, что делать. Бороться до последнего эрга энергии, до последнего грамма топлива в корабле! И странное дело: когда это ему стало ясно, он почувствовал облегчение. Не было ни страха, ни растерянности. Только холодное мужество борца, идущего на гибель. Твердой рукой он взялся за аварийные рычаги. Скорость «Паллады», между тем, упала настолько, что можно было сделать поворот на несколько румбов, не рискуя разрушить корабль. Он посмотрел на шкалы указателей расхода энергии и включил радиоквантовые генераторы на восемь десятых полного режима генерации. Одновременно с этим тангенциальные двигатели, работая на пределе, повернули корабль на тридцать градусов к востоку. Содрогаясь и вибрируя, «Паллада» начала титаническую борьбу с косной силой тяготения…

Двести сорок два часа, ни на секунду не утихая, двигатели извергали в пространство биллионы киловатт энергии, но скорость корабля продолжала бесконечно медленно падать. Это могло означать лишь одно: сверхкарлик Цвикки прочно держал жертву в своих объятьях; словно миллиарды чудовищных по силе рук медленно, но верно увлекали корабль в пучины безмолвия и мрака — туда, где материя, побежденная энтропией, обрекла себя на бездействие в течение длинного ряда галактических веков. Гравиметр давно умолк, потому что его шкала иссякла в тщетной попытке зарегистрировать силу тяготения, в десятки раз превосходившую все, что предусматривали конструкторы. Руссов не отходил от пульта; он оглох от воя приборов, ослеп от непрерывного мигания лампочек и индикаторов; он яростно метался у пульта, то и дело отключая работы и автоматы, по сигналам неведомых приборов приводящие в действие те или иные системы корабля. Сейчас требовалось только одно: ни на секунду не ослаблять энергетический вихрь, удерживающий «Палладу» на краю гравитационной бездны. Лишенный отдыха, Руссов почернел и осунулся, ему некогда было как следует поесть; он торопливо проглатывал то, что удавалось найти в ящичке пилота; он боялся заснуть более чем на два-три часа. К исходу двенадцатых суток он настолько ослабел, что почти равнодушно воспринял сообщение расходомера топлива о том, что в корабле осталось всего сорок процентов первоначального запаса энергии. «Когда стрелка покажет ноль процентов, я, наконец, отдохну…», вяло подумал Руссов. Его охватило тупое безразличие отчаяния, он страшно устал и почти с радостью прислушивался к коварному голосу энтропии, звавшему его в мрачные океаны вечного небытия. Он закрыл глаза и бессильно сидел в кресле пилота, опустив руки. В таком положении он оставался долгие минуты, пока корабль изнемогал в борьбе с притяжением сверхкарлика. Но вот где-то в глубине памяти возникли видения: «спящие» в анабиозе товарищи, ждущее от него помощи; яркие картины родной Земли, деятельной и счастливой жизни людей, тружеников и его братьев, продолжающих бесконечно совершенствовать царство свободы, скачок в которое начали совершать еще в дни его далекой юности, в дни, когда «Циолковский» уходил к Альфе Центавра. Он почти наяву увидел Светлану Сергееву, услышал ее бархатный голос… Любовался незабываемой панорамой города Вечности… Он снова склонялся над могилой Чандрагупты, утопающей в цветах, заботливо оберегаемых детьми нового мира, — там, в Городе Вечности… на Площади Погибших Астронавтов… Руссов с усилием поднял отяжелевшую голову. «Надо бороться до конца… до последнего эрга», прошептал он, включая главный двигатель на полную мощность и стараясь не смотреть на шкалы расходомеров топлива.

Счетчик Времени равнодушно отбил еще двадцать восемь часов собственного времени ракеты. Оставалось тридцать пять процентов энергии… двадцать шесть… «Паллада», содрогаясь, раскачивалась в черном молчащем пространстве. На экранах обзора бесстрастно полыхали какие-то причудливые сияния. Он понял, что это означает: пространство, смятое чудовищным тяготением сверхкарлика, почти замыкалось само в себе, неузнаваемо искажая ход лучей света от далеких светил, с холодным равнодушием взиравших на песчинку, барахтавшуюся в могучих объятиях Космоса. Одиннадцать процентов от исходного запаса топлива!.. Внезапно он заметил, что стрелка указателя скорости корабля стоит на одном месте! Это могло означать только одно: реактивная тяга «Паллады», в течение четырнадцати суток израсходовавшей три четверти своих гигантских энергетических запасов, уравновесила, наконец, невообразимое тяготение звезды Цвикки, которая так и не показала свой страшный лик на экранах обзора. Корабль мучительно вибрировал в гибельном равновесии. Его двигатели не могли ни на грамм увеличить силу своей тяги — они давно уже работали на опасном пределе, а сверхкарлик уже не мог ничего прибавить к силе порожденного им колосса гравитации. Руссов в отчаянии посмотрел на белый диск регулятора мощности радиоквантовой генерации, который был выведен до отказа. Сознание неотвратимости скорой гибели астролета заставило его исторгнуть крик ярости и бессилия. Он уже ни на что не надеялся, даже на чудо. И вдруг пришла робкая мысль: «Стартовые двигатели!.. Два миллиона тонн дополнительной тяги!». Руссов рванул диски включения стартовых двигателей, ясно сознавая, что, расходуя стартовое — а, следовательно, и посадочное — топливо, лишается возможности посадить впоследствии корабль на Землю или другую планету солнечной системы…

Короткий гром стартовых двигателей прозвучал, как песня побеждающего разума. Стрелка указателя скорости сразу ожила, затрепетала и лениво поползла вправо. Три часа гремела эта песня и умолкла… ибо кончилось ядерно-водородное топливо. Но по лицу Руссова текли слезы радости: он знал, что победа осталась за ним, — сверхкарлик разжал, наконец, свои объятия. Пронзительный вой проснувшегося гравиметра показался ему небесной музыкой. По мере того как «Паллада» все дальше уходила от сверхкарлика, этот вой постепенно сменялся басистым урчанием; потом звук стал повышаться, — и вот уже снова полилась убаюкивающая песня-сказка свободного пространства!..

Руссов выключил главные двигатели, переводя корабль на инерциальный полет. У него еще хватило сил подняться и дойти до дверей анабиозной каюты. Он хотел сказать «спящим» товарищам, что они спасены во второй раз, но упал на пороге, погрузившись в непробудный сон смертельно уставшего человека… Однако проснувшись много часов спустя, он все-таки вошел. Подобные гигантским вытянутым грушам, голубые корпуса ванн встретили его мягким сиянием прозрачных стен, торжественной тишиной сладкого забытья. Он долго всматривался в лица друзей и беззвучно плакал; в этих слезах было все: и радость спасения, и ожившая надежда еще видеть товарищей живыми.

Точные координаты: звезды Цвикки, которые он узнал столь дорогой ценой, помогли ему теперь с абсолютной точностью нацелить «Палладу» на солнечную систему. Это было теперь так просто: перо автомата вычертило на курсовой карте уже две стороны треугольника, в вершинах которого лежали Солнце, Альфа Эридана и звезда Цвикки. Ему осталось лишь соединить прямой линией точку на карте, обозначавшую местоположение сверхкарлика, с условным знаком Земли, — он замкнул, таким образом, геодезическую мировую линию движения «Паллады» в пространстве. Уточнение и исправление программы заняло не более пяти дней.

…Израсходовав ровно половину оставшегося одиннадцатипроцентного запаса внутринуклонной энергии, Руссов разогнал «Палладу» до скорости равной — увы! — лишь восьми тысячам километров в секунду: больше тратить топливо было нельзя, ибо нечем будет погасить достигнутую скорость при подходе к солнечной системе. Огромное неравное и физическое напряжение последних недель не прошло для него даром: он был близок к полной прострации и желал только одного — покоя. Покоя и отдыха, небытия и забвения! Поэтому Руссов почти равнодушно воспринял эти две цифры — «девять» и «восемь тысяч». Девять парсеков, которые нужно было пройти до Солнца, и 8 тысяч километров в секунду — скорость, с которой вынуждена теперь ползти «Паллада», не имея топлива для дальнейшего разгона… Не страшило его и то, что в результате столь малой скорости между кораблем и Солнцем пролегло теперь ШЕСТЬСОТ ЛЕТ пути! «Анабиоз… отдых…забвение», шептал он как в бреду, настраивая реле времени одной из пустующих анабиозных ванн. Но все же прежде чем погрузиться в анабиоз, он гигантским усилием воли заставил себя тщательно проверить показания всех приборов управления, прослушать стройную симфонию, которую они разыгрывали в честь победы над Космосом, и заложить в управляющее устройство сверхмощного радиопередатчика короткую программу, которая спустя шестьсот лет оживет в его сигналах: радиопередатчик будет монотонно слать в эфир позывные «Паллады» и слова, исполненные великой простоты: «Я — «Паллада»… Шестьсот лет иду на инерции… Могу затормозиться только до планетарной скорости… Для посадки нет топлива… на борту — мертвый экипаж».

…Лежа в ванне и включив подачу анабиозных стимуляторов, Руссов блажено улыбался, погружаясь в долгожданное забвение…

«Паллада» достигла Солнечной системы через 594 года после того, как Руссов лег в анабиоз. Он не слышал и не мог слышать, как мощно запели магнитные поля, направляя поток радиоквантов, как затем умолкли двигатели, израсходовав последний киловатт энергии, но, погасив скорость корабля до пятидесяти километров в секунду, «Паллада» вторглась в окрестности Плутона, посылая в пространства крик отчаяния: «Я — «Паллада»… Спасите нас, люди Земли!..». Руссов ошибся при настройке реле времени, которое должно было «разбудить» его при подлете к солнечной системе, ровно на пять лет. Поэтому он не мог также видеть картину собственного спасения. Радио-голос «Паллады» был услышан и расшифрован станцией межзвездных кораблей на Титане… Два гигантских спасательных звездолета настигли мертвую «Палладу» в тот момент, когда она, пройдя по инерции всю солнечную систему, готовилась опять — теперь уже навсегда — кануть в Космос, и, уравняв свои скорости с ее скоростью, заключили в могучие объятия соединительных ферм, а затем, точно ребенка в колыбели, бережно понесли на Титан.

…Когда Руссов очнулся, он долго не мог понять, где находится. Он лежал в комнате с прозрачными стенами, сквозь которые четко рисовался огромный диск Сатурна, висевший в густой синеве неба Титана, точно волшебное произведение искусства. Участливые лица склонившихся над ним людей вызвали на его лице слабую улыбку и слезы радости. Внезапно он приподнялся и с надеждой в голосе спросил:

— Они… уже живы?..

Врач в белоснежной одежде утвердительно наклонил голову:

— Они будут жить… Ты скоро увидишь своих товарищей. Не волнуйся, отдыхай… ты очень слаб.

Тогда Руссов облегченно вздохнул. На его бледном, изнуренном лице снова заиграла улыбка. И вдруг она опять погасла, закрытая облачком тревоги:

— А Город Вечности? Он… еще существует?

Тогда в свою очередь улыбнулся врач:

— Город Вечности? — повторил он вопрос релятивиста. — О!.. Город Великих Сынов человечества будет жить вечно!..

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Создатель красных космоопер

Александр Лаврентьевич Колпаков (родился в 1922 году), чей рассказ «Один» мы публикует в рубрике «Наследие», не из числа заметных фигур отечественной фантастики. Он даже не был фантастом второго ряда. Так — где-то на задворках, один из множества энтузиастов жанра. Литератор средней руки, написавший не так уж много произведений. Литературную судьбу этого человека вряд ли назовешь состоявшейся, как и наполненной яркими событиями.

Его путь в фантастику типичен для многих других авторов той поры. Офицер-артиллерист, прошедший всю войну, инженер-химик с несколькими запатентованными изобретениями в области химической технологии, научный сотрудник различных московских НИИ. В 1950—1960-х фантастику и писали-то в основном сотни таких же старших и младших научных сотрудников.

В литературу Александр Колпаков входил как журналист и литературный критик — начиная с 1955 года в различных журналах во множестве печатались его научно-популярные статьи, а чуть позже в журналах «Октябрь», «Детская литература» и «Наш современник» стали появляться и литературно-критические выступления Колпакова. Журналистика так и осталась его главной творческой ипостасью.

Писатель-фантаст Александр Колпаков «родился» в 1959 году с появлением в журнале «Знание-сила» рассказа «Один» (так же известного под названием «Альфа Эридана») и фрагментов самого известного произведения фантаста — романа «Гриада» (тогда еще под названием «Колумбы неведомых миров»).

Чаще всего о «Гриаде» упоминают с приставкой «скандально известная книга». С момента ее выхода в свет, установилась традиция оценивать роман исключительно в негативных тонах. Причем, жесткой критике роман Александра Колпакова подвергался не только со стороны официозной журналистики, которая обвиняла автора в попытке протащить в советскую литературу буржуазный жанр космической оперы; долбали «Гриаду» и люди уважаемые, чей авторитет не подлежит сомнению — И.А.Ефремов, братья Стругацкие, Ариадна Громова… Справедливости ради стоит сказать, что Колпакова есть за что поругать — и за легкомысленное обращение с фундаментальной наукой, и неряшливый язык. Наконец, давно не секрет, что в описании грианского общества некоторые сцены советский фантаст откровенно позаимствовал из романа-утопии Герберта Уэллса «Когда спящий проснется»… Впрочем, все это не помешало книге стремительно завоевать статус бестселлера. Культовой, как, например, произведения Стругацких, «Гриада» не стала, но однозначно это был один из самых коммерчески успешных проектов советской научной фантастики начала второй половины XX века. Наконец, «Гриада» — одно из самых первых в нашей литературе произведений, написанных в жанре боевой космической фантастики.

Отдельным изданием роман вышел в 1960 году, и у массового читателя «Гриада» имела просто феноменальный успех. В результате сложилась почти курьезная ситуация: дружно книгу ругали, но дружно же ее и читали в захлеб.

После «Гриады» Колпаков написал всего-то ничего — десяток-полтора рассказов, публиковавшихся в основном в альманахе «На суше и на море» (часто под псевдонимами В. Глухов, А. Мегалов и Лен Кошевой), да пара прошедших почти незамеченными авторских сборников — «Море Мечты» (1964) и «Нетленный луч» (1971). Похоже, фантаст учел печальный опыт с «Гриадой» (и за меньшее отлучали навсегда от печати) — все последующие рассказы А. Колпакова более идеологически выдержаны, хотя написаны не менее увлекательно и посвящены любимой теме Александра Колпакова — освоению человечеством космических глубин и Контакту с инопланетным разумом. И все-таки надо признать: в литературной истории имя этого фантаста 60-х сохранилось только благодаря шумной известности романа «Гриада».

Евгений Харитонов

№ 3

Дмитрий КазаковБез вариантов

Главная беда России — не дураки и не дороги, а продажные, коррумпированные бюрократы. Стране требуется новое чиновничество, гражданская гвардия, столь же неподкупная и верная государству, как преторианцы древнего Рима.

Президент РФ

Сергей Рысаков

речь после инаугурации

23.05.2036

Пролог

Земля под ногами встала дыбом. Виктор не успел даже изумиться, как его приподняло и швырнуло. Ударило по ушам, и сознание втянула равномерно гудящая тьма.

Очнувшись, он почувствовал боль. Она растеклась по всему телу, особенно вольготно устроившись ниже колен.

— Что со мной? — прохрипел он в усатое потное лицо склонившегося над ним санитара. То, на чем Виктор лежал, тряслось, а вибрирующий гул красноречиво извещал, что сержант 2-й особой десантной дивизии Виктор Смирнов находится в летящем вертолете.

— Ничего страшного, — проговорил санитар так, что ложь заметил бы и ребенок, — ты, главное, держись…

— Ноги хоть целы?

— Ну… — санитар отвел взгляд.

— Ясно, — Виктор закрыл глаза.

Все время, что его везли до госпиталя, он не издал ни звука. Только скрипел зубами, пересиливая накатывающую волнами боль — и телесную, и стократ более сильную душевную.

Больше всего Виктор жалел о том, что мина не убила его, а всего лишь сделала калекой.

1

— Витя? Ты?

Виктор нехотя поднял намертво прилипший к серому лоснящемуся асфальту взгляд, без интереса всмотрелся в окликнувшего его человека. Отливал металлом дорогой костюм, серебрилась запонка на галстуке, оранжевые контактные линзы отражали закат. Таких знакомых у бывшего десантника не водилось.

— Ну, я. И что?

— Старик, ты что, не узнаешь меня? — на округлом лице промелькнуло знакомое мальчишеское озорство.

— Сашка?

— Ага, узнал! — Александр Абрамов, некогда — сосед по комнате детского дома и приятель, а ныне — не совсем понятно кто, улыбнулся. — Как жизнь?

— Да так… — Виктор опустил глаза. — Не особенно…

Рассказывать не хотелось, да и не о чем было. Не о том же, как он год провел в госпиталях, как учился ходить на современных, напичканных электроникой, но все же протезах, как вернулся в Питер, получил от государства квартиру и два месяца пытался найти работу, пока не понял, что такие как он никому не нужны.

— Ты вроде в армии был… — Сашка смотрел недоуменно. — Вернулся? Или в отпуске?

— Вернулся… навсегда… — ощутив внезапный прилив злости, Виктор резким движением поддернул брюки. Свету явились драные носки — один сполз в ботинок — и неестественно розовые, блестящие и безволосые голени.

Живая кожа такой не бывает. Это зрелище, как правило, отбивало у знакомых желание общаться. Виктор пробовал несколько раз, всегда замечал на лице собеседника испуг, страх и отвращение, после чего разговор прекращался сам собой.

Но Абрамов отреагировал совершенно иначе.

— Во дела, — сказал он хмуро. — Да, крепко тебя приложило! Пойдем, расскажешь все!

— Куда пойдем? — мрачно спросил Виктор.

— Ну, посидим где-нибудь…

— Угощать себя не разрешу, а собственных денег на кабаки у меня нет! — отрезал Виктор. Ветеранская пенсия позволяла выжить, но никак не шиковать.

— Тогда возьмем пива и посидим где-нибудь на лавочке! — когда надо, Сашка тоже умел быть упрямым.

— Что, штраф хочешь платить?

— Не бойся, с ментами я договорюсь, — и Абрамов решительно развернулся в сторону ближайшего магазина.

Виктор хмыкнул и последовал за приятелем. Сам он конфликта с органами не боялся, за последний месяц успел побывать и в вытрезвителе и в отделении — за драку. Ему даже было интересно, как Сашка разберется со стражами порядка.

Бутылка темного пива, извлеченная из холодильника, приятно студила руку. Воблу и чипсы взял на свои Сашка. Виктор про себя выругался, но сделал вид, что ничего не заметил. Перешли дорогу по подземному переходу, нырнули в шуршащую тень парка, где по аккуратным дорожкам прогуливались пенсионеры с палками, молодые мамы с колясками и собачники с совочками и бумажными пакетиками.

Найти тихий безлюдный уголок не составило труда. Едва приятели заняли лавочку под цветущими кустами сирени, как рядом, точно сгустившись из воздуха, нарисовался милиционер. Блестели начищенные ботинки и холодные, мертвые глаза.

— Добрый день, — приложив руку к фуражке, проговорил страж порядка, — распивая спиртные напитки в общественном месте, вы нарушаете пункт…

— Добрый день, — не смутившись, прервал его Абрамов и извлек из кармана пластиковую карточку удостоверения.

Глянув на нее, милиционер вздрогнул, в глазах его возникло одно из немногих чувств, известных работникам правоохранительных органов — страх.

— Прощу прощения, — затараторил он, чуть ли не кланяясь, — что помешал вашему отдыху…

— Иди уж, — махнул рукой Сашка, и милиционер в один миг скрылся за кустами.

— Ничего себе, заешьте меня тараканы! — усмехнулся Виктор. — Это где же ты работаешь? ФСБ?

— Бери круче! — на лице Абрамова возникла озорная улыбка, линзы в глазах залихватски сверкнули. — Служба безопасности губернского правительства!

— Ого, чертов хрен! — Виктор знал, что за последние десять лет органы власти по примеру корпораций обзавелись службами безопасности, куда более эффективными, чем военизированная охрана или та же милиция.

— Это все ерунда! — Сашка ловким движением открутил крышку с бутылки. — Ну, за встречу!

— За встречу!

Бутылки со звоном соприкоснулись.

2

В новенькой, хрустящей на сгибах форме Виктор чувствовал себя неловко. Глянув в зеркало, понял, что в темно-синей куртке и брюках выглядит почти как пионер из исторического фильма. Кобура на поясе вызывала двойственные ощущения — вроде бы и оружие, а с другой стороны для того, кто семь лет таскал на себе полную выкладку десантника — смешная пукалка. До ломоты в зубах хотелось ощутить надежную тяжесть бронежилета, горячее тело автомата в руках.

— Все понятно? — ведший инструктаж старший смены глянул на Виктора подозрительно и тот кивнул, хотя слушал без всякого внимания.

Он до сих пор не мог поверить в реальность происходящего. Четыре дня назад, в субботу наткнулся на Сашку, а в понедельник его пригласили на собеседование. В красивое темно-зеленое здание на Исаакиевской площади.

— Тогда прошу на пост, — старший глянул на портафон. — До начала смены десять минут…

Виктор поднялся, поправил пояс. Болтающийся на груди бейджик с надписью «Виктор Смирнов, служба безопасности» выглядел солидно, но не отменял того факта, что бывшему десантнику предстояло служить обыкновенным вахтером.

Скучать в аквариуме из пуленепробиваемого стекла на одном из входов и ждать непредвиденных ситуаций. Рутина лежит на электронных плечах автоматической системы безопасности. Она заметит, если у кого из входящих в здание не будет пропуска, обнаружит спрятанное оружие или взрывчатку, подаст тревогу в случае пожара. Люди-охранники являлись для нее не более чем придатками.

Не успел Виктор занять пост, как перед его кабинкой объявился Абрамов. Сегодня линзы у него в глазах отливали зеленью.

— Ну как? — спросил он. — Доволен?

— Пока сам не понял, — ответил Виктор. — Все равно спасибо…

— А, ерунда, — Сашка махнул рукой, — через два часа улетаю в Москву. Там замыслили какое-то совещание. Как всегда, не вовремя.

— Удачно долететь.

— Уж долечу, не бойся, — Абрамов подмигнул приятелю. — А ты бди!

Сашка ушел, рабочий день начался. Без пяти девять через пост сплошным потоком потянулись люди. Один раз щелкнул турникет, преграждая дорогу щуплому субъекту с всклокоченными волосами и в мятом костюме. Выслушав уверения, что лохматый работает здесь и просто забыл удостоверение, Виктор поступил по инструкции — вызвал старшего.

В девять пятнадцать наплыв схлынул, и Виктор начал подумывать о том, чтобы включить радиоприемник. В этот момент входная дверь открылась, и при виде проскользнувшего внутрь широкоплечего типа с цепким взглядом, новоиспеченный охранник невольно подобрался.

Голову идущего за телохранителем высокого мужчины полностью скрывал шлем из серебристого пластика. Виктор знал, что через этот шлем прекрасно видно и слышно. В одну сторону.

Когда человек в шлеме проходил мимо, Виктор невольно скосил глаза на информационную панель сканера. «Министр промышленности Северо-западной губернии Российской Федерации» — сообщал тот. Второй телохранитель, прикрывающий подопечному спину, исчез на лестнице, а Виктор все смотрел вслед и вспоминал чувства, охватившие страну, когда первые люди в таких вот серебристых шлемах появились во власти — страх, ожидание, смешанное с робкой надеждой. Теперь, семь лет спустя, ожидание исчезло, зато все прочее — осталось. Данное президентом сразу после выборов обещание бороться с продажными чиновниками никто не воспринял всерьез. Как оказалось чуть позже — совершенно напрасно.

Отстроенный где-то в Вятской губернии НИИ Технологий Мозга, прозванный коротко и емко «Лагерь», выдал первую продукцию через семь месяцев после открытия. Попавших на его обнесенную забором территорию добровольцев лишали одной важной для выживания индивида, но гибельной для страны способности — воровать и обманывать. Прошедшие Лагерь полностью отдавали себя государству — отказывались от имени и лица, получая взамен шлем из серебристого металла, персональный номер и высокий пост.

Позже, лет пять назад, когда чиновники новой формации появились и в правительствах регионов, их непонятно почему обозвали «преторианцами». Когда стало ясно, что это не блеф, и что людей в шлемах невозможно купить, а благодаря анонимности — еще и шантажировать, народ испытал невероятный прилив энтузиазма. А привыкшие воровать бюрократы и обученные давать взятки бизнесмены завыли волками. Президент Рысаков пережил три покушения, его рейтинг вознесся на невероятную высоту.

— Ну, как работа? — около будки объявился старший смены.

— Пока ничего, — ответил Виктор.

Старший хмыкнул и отошел.

3

— В Москве началось ежегодное собрание глав субъектов Федерации и представителей региональных элит, — вставленный в ухо приемник негромко бубнил, не заглушая звуков вокруг — голосов, шарканья подошв и ежесекундного писка сканера. Тот трудился изо всех сил, обследуя уходящих со службы сотрудников губернского правительства.

Для них рабочий день закончился. Виктору до завершения смены оставалось три часа. Он подумал, что Сашка наверняка там, в Москве, на «собрании представителей региональных элит». Пьет коньяк и треплется с такими же, как он, лощеными мужиками в дорогих костюмах и с модными цветными линзами в глазах. Интересно, почему этот, министр промышленности туда не поехал?

— В районе Павлодара продолжается операция по уничтожению прорвавшейся через границу банды мародеров, — сквозь турникет, едва не теряя обувь, промчался взлохмаченный клерк. Хлопнула дверь, и в вестибюле стало тихо, — по информации из министерства обороны, уничтожено двенадцать боевиков, трое взяты в плен…

Виктор потянулся, протяжно зевнул. За день сидения на одном месте конечности слегка затекли. Не выключая приемник, он вышел из будки — размять ноги.

В ухе что-то квакнуло, чмокнуло и голос дикторши, ставший вдруг живым и очень испуганным, произнес:

— Экстренное сообщение. Только что нам передали, что мощный взрыв прогремел в здании Федерального Собрания. Множество погибших, среди них, вполне вероятно — президент Рысаков.

Виктор ощутил, как посреди теплого дня его продирает морозцем. Президент мертв? Поверить в это было труднее, чем в то, что по Невскому разгуливает живой динозавр… Человек, вернувший России хотя бы часть утраченного величия, не побоявшийся открыто признать факт непрекращающейся войны по всей южной границе, от Черного моря до озера Зайсан, посягнувший на десятилетиями складывавшуюся пирамиду коррумпированной бюрократии в одно мгновение из политического лидера стал воспоминанием?

Виктор осознал, что в голове у него крутится строчка из старой песни «Что же будет с Родиной и с нами?». Появилась мысль: «Как там Сашка?..» Радиоприемник пискнул, и приятный голос дикторши пропал, сменившись глухим треском. Виктор извлек хитрую штуковину размером с горошину из уха, понажимал сенсоры виртуального пульта. Но без толку — на всех диапазонах царили помехи, словно ведущие одновременно покончили самоубийством или кто-то сумел отключить трансляционный центр у Кантемировского моста.

Это предположение выглядело совершенно невероятным. Виктор решительно отбросил его и поднес портафон ко рту. Что бы ни случилось, охранник должен выполнять свою работу. И сейчас неплохо бы узнать, не вводится ли в связи с ситуацией какой-либо особый режим.

— Алло, шеф, — сказал Виктор. — Шеф?

Портафон молчал. Нажатие кнопки перезагрузки так же мало помогло ему, как мертвецу — клизма.

— Вот чертов хрен! Чего делать — то? — пробормотал Виктор. Уйти с поста, не известив старшего, охранник не мог, но нутром десантника, прошедшего множество боевых операций, он чуял опасность.

Из-за поворота, ведущего к лифтам и лестнице, донеслись торопливые шаги. К турникету, боязливо озираясь и семеня, выскочил громила в темном костюме и черных очках. Виктор не сразу узнал одного из телохранителей преторианца, виденных утром. За ним спешил второй. Телохранители растеряли весь лоск и выглядели жалко, точно мокрые курицы. Один промчался через турникет, не останавливаясь, другой глянул на Виктора с изумлением и жалостью, как на человека, пытающегося наловить рыбы в сливном отверстии унитаза.

— Вот чертов хрен, — пробормотал Виктор, — бегут, точно крысы с корабля… что происходит, заешьте меня тараканы?

Входная дверь распахнулась и в вестибюле появился человек в маскировочной военной форме без знаков отличия и черной шапочке — маске с прорезями для глаз, за ним еще один и еще. В руках вновь прибывшие держали автоматы АК-22, так что мирными их намерения обозвал бы только рехнувшийся пацифист.

Виктор испытал невероятное облегчение. Неопределенность исчезла, превратившись в понятную и привычную ситуацию. Вот ты, а вот враг, которого необходимо остановить.

— Стоять! — крикнул он, выхватывая пистолет. — Оружие на пол!

— Не будь дураком, — хриплым, каким-то лающим голосом проговорил идущий впереди, — это ФСБ, специальная операция…

— Служба безопасности губернского правительства вам не подчиняется! — Виктор поднял оружие. — Пока не получу приказ от начальства, не имею права вас впустить! Еще шаг, и я стреляю!

— Сдохни, тварь! — второй из незваных гостей, долговязый и тощий, оказался менее терпелив.

Он вскинул автомат, Виктор нажал спусковой крючок. Бывший десантник подозревал, что его противники в бронежилетах, поэтому стрелял в лицо. Пуля выбила из головы фонтан крови, долговязый рухнул на месте.

Не дожидаясь ответа, Виктор брякнулся на пол и перекатился в сторону. Затрещал автомат, над головой свистнуло несколько пуль, с шорохом посыпалась побелка с развороченной стены. Он выстрелил еще раз, между турникетами, и со свирепой радостью увидел, как предводитель нападавших с воплем осел, хватаясь за пораженное колено. Двое подхватили его под руки, поволокли в сторону, прочь из сектора обстрела.

И тут Виктор ощутил, как его охватывает безумная горячка боя. В голове помутилось, и он сделал то, на что в такой ситуации решился бы только полный псих — вскочил и бросился вперед. Один из укрывшихся за колонной поднял голову, пуля вошла ему под подбородок. Второй успел вскинуть оружие, но тут же упал рядом с остальными.

— Ты что, идиот? — спросил раненый предводитель, и в глазах его читалось ошеломление. — Ты не понимаешь, что с тобой теперь будет?

— А мне плевать!

Прогремел выстрел, тел на полу стало четыре. Виктор замер посреди вестибюля, ощущая, как бешено колотится сердце, а с глаз спадает багровая пелена. Он прекрасно осознавал, что ему просто повезло и что будь гости в масках готовы к сопротивлению, его бы в мгновение ока изрешетили пулями. В одиночку и с пистолетом против отряда автоматчиков выстоит разве что супергерой.

— Чертов хрен! — Виктору срочно захотелось выпить. Ноги в местах соединения с протезами болели, а пистолет не желал лезть в кобуру.

— Зачем ты это сделал? — скрежещущий, похожий на синтезированную речь голос прозвучал из-за спины, и Виктор резко повернулся, готовясь встретить новую угрозу.

В двух шагах за его спиной стоял высокий человек в глухом серебрящемся шлеме.

— Что именно? — спросил Виктор, ощущая непривычную робость. До сих пор он не видел преторианца так близко и тем более не разговаривал ни с кем из них.

— Стал сопротивляться.

Виктор почувствовал, что невольно ищет глаза собеседника, чтобы заглянуть в них, пытается уловить в нарочито искаженном голосе интонации. Разговаривать с лишенным мимики куском пластика оказалось непривычно и сложно.

— Ну… это моя работа…

— Им был нужен только я, — преторианец покачал головой, — а теперь они убьют и тебя.

— Кто «они»? — Виктор ощутил, что раздражение прорывается наружу. В этот момент он хотел знать, что именно случилось, и плевать ему было на то, что он разговаривает с министром.

— Те, кому мы — кость поперек горла, кому мы мешаем грабить страну. Те, кто убил президента и всех остальных в Москве… — искусственный голос на мгновение надломился. — Они долго готовились и теперь ни перед чем не остановятся.

— Так это не случайно?

— Конечно, — преторианец развел руками, — все было запланировано. После взрыва отказала правительственная и обычная связь, отключился ретрансляционный центр. Немногих коллег, не поехавших сегодня в Москву, сейчас, судя по всему, добивают специально подготовленные группы.

— А как же… — Виктор ощутил растерянность. Власть преторианцев, казавшаяся такой крепкой, рушилась, точно карточный домик, — как же те из вас, кто возглавляет ФСБ, МВД, армию?

— У каждого из них имелись честолюбивые заместители, не носящие шлема и метящие в кресло шефа, — собеседник Виктора издал короткий смешок. — Или просто желающие наживаться за счет высокого поста. Сегодня большинство из них организовало себе повышение.

— M-да, здорово… — Виктор на мгновение задумался. — Выходит, что типы, которым вы подпалили хвост, обязательно доведут дело до конца. Чего же мы тогда стоим? Надо бежать!

— Одного я не пойму, — в скрежещущем голосе прозвучало изумление. — Тебе-то чего со мной связываться? Ты что, не понимаешь, что можешь потерять все, вплоть до жизни!

— Мне терять нечего, — Виктор криво ухмыльнулся. Чувство, что от него чего-то зависит, забытое за последний год, заставляло сердце биться чаще. — А жизнь — разве это жизнь?

4

Стоянка выглядела пустынной, как Каракумы, даже охранник в будке отсутствовал, а ворота были сиротливо распахнуты. Черный сверкающий лимузин смотрелся будто обточенная ветром глыба камня на сером песке.

— Говоришь, десантник? — спросил преторианец, всовывая идентификационную карточку в едва заметную щель в передней дверце. Внутри «Волги» что-то негромко щелкнуло.

— Да, — ответил Виктор, берясь за ручку. — Вторая особая десантная дивизия…

Внутри салона оказалось прохладно, пахло кожей, а на приборной панели чуть заметно мерцал небольшой монитор.

— А звать как? — министр по привычке устроился сзади, а Виктор скользнул на водительское место. Постоянный его обитатель явно сбежал вместе с охраной.

— Виктор.

— А меня — Антон, — за спиной что-то щелкнуло, и через плечо Виктора протянулась узкая белая ладонь. — Будем знакомы…

— Будем, — Виктор пожал руку и обернулся. — Ой!

Шлем лежал на сидении, а рядом с ним сидел и улыбался носатый мужчина лет сорока. Лицо его украшала щетина, светлые волосы были спутаны и потемнели от пота, а голубые глаза смеялись.

— Что, непривычно? — спросил преторианец и голос его без искажения оказался тонким, чуть ли не писклявым.

— Ага, — кивнул Виктор. — Заешьте меня тараканы!

— А уж мне-то как! — Антон усмехнулся. — Ладно, Виктор, если хочешь помочь, заводи мотор и поехали.

— Куда?

— Для начала — в наш поселок, за Пулково. В памяти машины должен быть маршрут.

Несколько минут Виктор разбирался с управлением, потом машина вздрогнула и беззвучно сдвинулась с места. Без всякого участия человека вырулила со стоянки и выехала на удивительно пустынный проспект Майорова.

— Ну вот, — сказал Антон. — Доберемся домой, там я заберу деньги, старые документы и кое-какие вещи.

— Деньги? То есть наличные? — удивился Виктор. Сам он денег как таковых никогда не видел, только древние, еще советских времен монеты.

— Причем евро, — преторианец кивнул. — Я давно подозревал, что наше время в этой стране так или иначе кончится.

— Да… — Виктор включил радио и к собственному удивлению, наткнулся на работающую станцию.

— … подписал указ, — говорил суровый мужской голос. — Согласно ему, всякий, оказывающий помощь представителям обманывавшей народ клики, именуемой преторианцами, будет привлечен к уголовной ответственности. Помощью считается предоставление убежища…

Виктор отключил приемник.

— Вот видишь, — Антон устало вздохнул. — Эта акция долго и тщательно готовилась, причем не без участия головастых ребят из Вашингтона или Пекина. Уж им-то сильная Россия никак не нужна. Те, кто захватили власть, сделают все, чтобы ее удержать, так что единственный мой шанс выжить — заграница. И чем быстрее я там окажусь — тем лучше.

— Заграница так заграница, — согласился Виктор. — Что у нас там ближе всего? Финляндия?

— Эстония. Туда и отправимся.

Автомобиль свернул на Московский проспект и добавил скорости. Город вокруг смотрелся вымершим, машин было в два раза меньше, чем обычно, немногочисленные прохожие жались к стенам домов.

— Каково… каково быть таким, всегда носить этот шлем? — спросил Виктор, когда они выехали из центра, вокруг замелькали обшарпанные дома, выстроенные еще в прошлом веке.

Антон ответил не сразу.

— Поначалу очень тяжко, — сказал он, — но ты знаешь, на что идешь. Понимаешь, что семья твоя никогда не будет знать нужды, как и ты сам, осознаешь, что так надо и… с годами привыкаешь. Не обращаешь внимания на то, что на тебя пялятся, как на бородатую женщину, на всеобщий страх и презрение. Начинаешь чувствовать себя неловко без шлема, не узнаешь собственное лицо в зеркале…

— Зато можно не бриться, — Виктор провел рукой по подбородку. — Все равно никто не увидит.

— Это точно, — Антон негромко рассмеялся. — Побочный эффект, о котором авторы проекта думали меньше всего!

5

Бетонный забор выглядел так, словно с его помощью собирались отражать нашествие слонов или бегемотов. Поверху тянулась колючая проволока, а установленные через каждые несколько метров крошечные камеры посверкивали, как глаза бдительных циклопов.

— Надо же, и эти сбежали, — печально вздохнул Антон, глядя на пустую будку около ворот. — А уж тут вроде служили лучшие, самые верные…

Виктор хотел было сказать, что лучшие не отращивают задницы в охране, а с оружием в руках защищают родину, но сдержался. Просто вылез из машины, выстрелом разворотил замок будки. Нажал кнопку, и ворота с гулом открылись.

Лимузин медленно, чуть поскрипывая, протиснулся в них и створки тут же сошлись.

— Неплохо вы тут живете, — сказал Виктор, оглядывая привольно разбросанные среди цветущих деревьев дома, больше похожие на миниатюрные замки, — в смысле, жили…

— Вот именно, что жили, — вздохнул Антон. — Любой «золотой век» рано или поздно заканчивается, и наш тоже подошел к завершению…

Они ехали мимо роскошных особняков и, несмотря на высокие заборы, было видно, что всюду царит запустение. Словно по элитному поселку, где обитали исключительно преторианцы и их семьи, прошел жуткий мор.

— А где все? — поинтересовался Виктор, когда лимузин свернул к ажурным воротам, похожим на обрезок металлической паутины. Зажатые в кирпичной стене, они сверкали, точно обвешенные каплями росы.

— Кто? — Антон горько усмехнулся.

— Ну, люди, — Виктор удивленно глянул на преторианца. — Твоих… коллег сегодня много погибло, но семьи-то, домочадцы должны тут быть… Или сбежали?

— Сбежали, — Антон распахнул дверцу и вылез наружу, — давно.

Выбравшись из машины, Виктор понял, как тут тихо. Городской шум остался вдали, на севере. Ветер шелестел цветущими у забора кустами сирени. Ветки, увешанные тяжелыми соцветиями, слегка колебались, точно их ласкали невидимые пальцы. Сладкий аромат щекотал ноздри.

— Заходи, — позвал Антон с крыльца. — Подождешь в гостиной, пока я соберусь…

Снаружи дом был отделан «под кирпич», хотя Виктор прекрасно знал, что под красными прямоугольниками скрывается обычный строительный пластик. Башенки и балконы придавали ему праздничный вид. Впечатление портило разбитое окно на втором этаже, мутные, грязные стекла и заросший, заброшенный сад вокруг.

Виктор поднялся на крыльцо, миновал прихожую, в углу которой одиноко притулилась длинная, совершенно пустая вешалка и оказался в гостиной, размерами напоминающей спортзал. Одна из стен матово блестела, красноречиво сообщая, что ее занимает стереопроектор, а слой пыли на ковре был такой, что на нем оставались следы.

— Располагайся, — Антон со спортивной сумкой появился из угловой двери, — я сейчас…

Одну из стен занимали голографии в рамочках. Виктор подошел ближе. Почти на всех улыбалась высокая светловолосая женщина. Кое-где она была одна, на других вместе с Антоном или с детьми — девочкой и мальчиком. На последней голографии, у самого края, им было лет по двенадцать-тринадцать.

— Не гадай, — Виктор так увлекся разглядыванием, что не заметил, как хозяин дома подошел к нему со спины, — они живы… только находятся далеко.

— Но почему? Как можно бросить все это? Роскошный дом, обеспеченная жизнь, постоянная охрана, специальная школа для детей…

— Ответ прост и страшен, — Антон был серьезен и спокоен, — любая семья основана на лжи, на недомолвках и самообмане. А жить с человеком, который всегда говорит правду, невозможно. Моя жена забрала детей и сбежала туда, где никто не знает, что ее бывший муж… — преторианец. Точно так же поступили супруги всех моих коллег. Не выдержал никто.

— Вон как…

— Да, именно так, — Антон протянул Виктору плоскую вытянутую коробку, похожую на черный пенал. — Тут пистолет, который мне подарили к юбилею. Посмотри, может ли он стрелять.

— Хорошо, — внутри «пенала» оказался ПП. На гладком боку красовалась золотая монограмма «237-му от МВД Санкт-Петербурга к 40-летию».

Настоящих имен преторианцев не знал никто, кроме разве что президента и персонала Лагеря. Человека, которого нельзя подкупить, всегда можно запугать, если выяснить его слабые места. У чиновников новой формации, выведенных президентом Рысаковым, все, начиная от пристрастий и заканчивая составом семьи, являлось государственным секретом. Для всего мира преторианцы существовали под номерами.

Виктор проверил затвор, извлек обойму. Та оказалась полна. Система инфракрасного наведения работала, электронное тестирование узлов показало норму.

— Машинка к убийству готова, — сказал Виктор, протягивая ПП хозяину, вошедшему в гостиную с набитой сумкой через плечо.

— Возьми себе, — отмахнулся Антон, — я все равно стрелять не умею…

Кобуры к наградному оружию не полагалось, так что Виктор попросту сунул его за пояс.

— Ну что, как поедем? — спросил он.

— Прямо на машине, — сняв костюм и одевшись в джинсы и майку, Антон стал похож на университетского преподавателя, — аэропорт и вокзал наверняка перекрыты.

— А ты уверен, что твой лимузин не пеленгуют? — поинтересовался Виктор. — Или его описание может быть уже выдано ДПС. Во втором случае мы доедем только до ближайшего поста. В первом — до того места, где нас возжелают перехватить… Лучше бы сменить машину!

— Э… ну, — видно было, что Антон растерян, — другого автомобиля у меня нет…

— А деньги-то есть? Штук пять евро?

— Найдутся, — преторианец смотрел на Виктора недоуменно.

— Тогда поехали, — Виктор решительно двинулся к двери, — придется рискнуть. У Балтийского вокзала один мой дружок подержанными тачками приторговывает. Если доберемся до него живыми — все будет хорошо.

6

Здоровенный усатый дядька в желтой, хорошо видимой в полутьме униформе махнул светящимся жезлом. Виктор вздрогнул, ладонь невольно стиснула рукоятку пистолета. Идущий впереди «Форд» послушно мигнул фарами и сдал влево, к обочине. Усатый вразвалочку двинулся к нему.

— Уф, пронесло, — сказал Антон.

— Ага, — согласился Виктор без особой радости. До сих пор те, кто собрался извести преторианцев, действовали последовательно. Трудно было поверить, что они вдруг превратились в растяп.

И если ДПС не дано указание ловить беглецов, то все просто — задуман другой, более эффективный способ их перехвата.

— И все же я никак не могу понять, почему ты мне помогаешь, — сказал Антон, когда они миновали парк Авиаторов. — Денег ты не заработаешь, славы тоже… в лучшем случае окажешься со мной за границей.

— За кордон я с тобой не пойду, — хмуро отрезал Виктор, — делать мне там нечего. Провожу тебя и вернусь.

— Тебя же тут убьют!

— Это вряд ли, — Виктор хмыкнул, — кто я такой, чтобы на меня пулю тратить? Скорее посадят по какому надуманному поводу. И все одно в тюрьме будет веселее, чем тут…

— Как это?

— Я воевал семь лет, — сказал Виктор, — и прекрасно понимаю, что на гражданке вряд ли приживусь. Если бы не ноги, давно бы завербовался куда-нибудь в Африку. Там наемники всегда нужны.

— А что с ногами?

Ответить Виктор не успел. Лимузин поворачивал, когда из подворотни ему под колеса ударил сноп огня. Раздался хлопок, тяжелую машину подбросило, как модель из пластика, она встала на бок.

— Хрен чертов! — рявкнул Виктор. Одной рукой он крутил руль, другой пытался вытащить пистолет.

— Включена система безопасности, — пропел мелодичный женский голос, и со всех сторон с неприятным шипением полезли белые мешки, похожие на растущие ударными темпами грибы-дождевики.

— Ой! — тонко крикнул Антон, лимузин с грохотом во что-то врезался.

Виктора швырнуло вперед, если бы не мешок, он бы въехал лицом в приборную доску, а так лишь слегка помял нос и ощутил болезненный хруст в позвоночнике. Несмотря на неудобную позу, ухитрился достать оружие. Мешки в одно мгновение опали. Виктор толкнул дверцу и выкатился наружу, выставил пистолет в ту сторону, откуда стреляли, на набегающие из полумрака силуэты. ПП негромко пискнул, сообщая, что поймал цель.

— Получайте! — пистолет дернуло раз, второй.

Один из набегавших упал, сквозь рев пламени пробился полный боли вскрик. Второму пуля, судя по всему, угодила в защищенную бронежилетом часть тела. Его лишь отбросило назад. Очередь из автомата прошла много выше. Виктор выстрелил еще раз, но промахнулся. Уцелевший противник рванул прочь и скрылся за углом до того, как третья пуля нашла его. Зазвенело разбитое стекло.

— Вот хрен чертов, — морщась от боли в ушибленном локте, Виктор поднялся на ноги, поковылял к тому месту, где лежал один из нападавших.

Неподвижный до сего момента, он дернулся, вскинул руку с автоматом.

Пуля вошла в горло, превратив не успевший родиться крик в хриплое бульканье. Тело в серо-зеленом маскировочном костюме дернулось и затихло.

— Ты убил его? — голос Антона дрожал.

— Не хотел, но убил, — Виктор деловито осмотрел автомат. АК-22, такой же, как и у типов, что хотели проникнуть в здание губернского правительства. — Живого можно было бы допросить… Хотя что знает рядовой исполнитель?

Бывший министр выглядел бледным, точно мертвец. На лице его застыло недоуменное выражение, губы подрагивали, а из ссадины на лбу сочилась кровь. Виктор с сочувствием подумал, что преторианец первый раз в жизни так близко столкнулся с убийством.

— Забирай вещи и пойдем, — сказал он, помогая Антону подняться. — Скоро тут будет не продохнуть от ментов…

— Куда? Куда пойдем? — голос Антона сорвался на визг. — Они найдут нас везде!

— Не паникуй! — Виктор сильно и зло хлопнул преторианца по щеке. — Не найдут! У меня тут неподалеку друг живет. У него отсидимся…

Антон схватился за пострадавшую часть лица, но паника уходила из его глаз, сменяясь живым, осмысленным выражением.

— Да, да… — пробормотал он. — Сейчас…

Когда они быстро и бесшумно скользнули в ближайшую подворотню, издалека донесся вой милицейских сирен. Нужно было спешить.

7

Обширный двор, окруженный громадами старых, чуть ли не полвека назад возведенных зданий, выглядел декорацией к фильму ужасов. Даже вечерний мрак не скрывал царящей вокруг разрухи — потрескавшихся стен, выбитых окон, загаженного асфальта. А спрятать вонь гниющего мусора он и не мог.

— Куда ты меня привел? — поинтересовался Антон, боязливо оглядываясь. Пока они шли, перебираясь из переулка в переулок, из двора во двор, он совершенно запутался и потерял направление.

— К другу, — коротко ответил Виктор, на ощупь находя кнопку звонка рядом с обшарпанной дверью. — Этот дом собираются сносить, так что он один в подъезде и остался.

Домофон, вопреки всему, работал.

— Кто? — хриплый голос прозвучал из него неожиданно громко.

— Свои, — ответил Виктор, — Смирный это.

— Смирный? — вещающий через домофон тип не отличался, судя по всему, особой понятливостью. Слова он выговаривал со странной медлительностью, точно был не в силах шевелить челюстями. — Витька, ты?

— Кто же еще, хрен чертов?

Щелкнул замок, дверь с душераздирающим скрипом отъехала в сторону.

— Хозяин квартиры немного странный, — пояснил Виктор, заходя в подъезд, — но ты внимания не обращай. Мы с ним знакомы еще с детского дома, так что он не предаст…

— Ладно, — Антон кивнул.

В подъезде, судя по запаху, кто-то умер, причем не меньше чем месяц назад. Зажав нос и стараясь не дышать, Виктор заскочил в прямоугольное чрево лифта. Антон поспешил за ним.

Лифт, новенький, точно сосланный из современного здания, вздрогнул и сдвинулся с места. Пока ехали до двенадцатого этажа, Виктор разглядывал следы попыток какого-то хулигана написать на стенке нехорошее слово. Несмотря на то, что хулиган применял что-то вроде плазменного резака, прочнейший самоочищающийся пластик оказался на высоте.

— Интересно, откуда тут все такое новое? — спросил Антон. — Лифт, домофон работает…

— Среди приятелей тутошнего хозяина есть денежные люди, — пояснил Виктор, — для многих он что-то вроде гуру. Кстати, вот мы и приехали.

Одна из выходящих на лестничную площадку дверей была распахнута, а на косяк опирался длинноволосый носатый тип. Чахнущий под потолком осветительный блок освещал мутные глаза и ноздреватую, нездоровую кожу.

— Смирный… — протянул длинноволосый, — точно ты… а я сразу и не поверил!

— Я, именно я, — ответил Виктор, улыбаясь. — А ты как, Ярик?

— А что со мной будет? — лохматый хозяин квартиры расслабленно махнул рукой.

— Это Антон, он со мной, — Виктор показал на бывшего министра, — нам нужно пересидеть кое-какое время. Приютишь на пару дней?

— Ты все же вляпался в эту политику, — недовольно пробурчал Ярослав, — и приволок ко мне преторианца! Заходите, чего с вами поделаешь?

— Как он догадался? — шепотом спросил Антон, когда они оказались в прихожей, похожей на большой шкаф.

— Ярик курит, колет и глотает всю отраву, какую только придумали на планете Земля, — так же негромко ответил Виктор, — и крыша у него давно съехала, но иногда он бывает на диво проницателен…

— Заходите! — крикнул хозяин откуда-то из недр квартиры. — Сюда, на кухню!

Судя по всему, когда-то тут была огромная элитная квартира. Потом часть перегородок между комнатами снесли, а двери сняли. Ярослав, похоже, не признавал их в принципе. Получился коридор с отходящими от него отсеками. Из мебели в изобилии имелись матрасы, кое-где громоздились обломки непонятного происхождения. На полу валялись использованные инъекторы, под ногами хрустели куски таблеточных оберток.

— Да это самый настоящий притон! — воскликнул Антон, обнаружив, что на одном матрасе кто-то преспокойно дрыхнет. — Не думал, что такие еще сохранились!

— Это основное заблуждение власти, — изрек все слышавший, к ужасу Антона, Ярослав, — думать, что она знает все об управляемом объекте…

Кухня по сравнению с остальными помещениями выглядела куда более обжитой. Один из углов занимала газовая плита, рядом с ней громоздились баллоны, похожие на разжиревшие красные снаряды. Вокруг стола расположилась коллекция разнородных стульев. В ней было все, от пластиковой табуретки до обитого цветастой тканью творения мастера Гамбса. На стенах сушились подозрительного вида травы, в воздухе витал сладкий дурманящий аромат, а на холодильнике возлежали самые настоящие мухоморы, здоровенные и красные, с контрастными белыми пятнышками на шляпках.

— Первый урожай этого года, — похвастался Ярослав, указывая на них. — Если хотите, могу угостить.

— Как-нибудь в другой раз, Ярик, — отказался Виктор. — Лучше чаю. Самого обычного, который в магазине продают! Понял?

— Ладно-ладно, — на лице хозяина квартиры обозначилось разочарование — он явно собирался заварить для гостей какого-нибудь дурмана. — Сейчас…

Водрузив чайник на плиту, он уселся на место и с любопытством взглянул на Антона. За мутью, плещущейся в темных глазах, прятался живой и острый ум.

— Хватит человека смущать, — сказал Виктор, — глядишь на него, как на урода двухголового…

— Что двухголовый? — Ярослав шмыгнул носом. — Человек, не умеющий врать — куда большее диво. Никогда такого не видел, вот и любуюсь. А вообще, я точно знал, что вся эта затея с преторианцами обречена на провал.

— Это почему? — спросил Антон.

— Слишком многое в человеческой жизни основано на лжи, — хозяин квартиры извлек откуда-то из-под столешницы заварной чайничек, — религия, политика, искусство — все это разные формы обмана. Капля правды неминуемо растворится в море фальши.

— Тебя бы в правительство, — усмехнулся Виктор. — Мигом бы всю страну жизни научил!

— И запросто! — кивнул Ярослав, вытряхивая в мусорное ведро мерзкого вида траву, ничем не похожую на чай. — Только вот не возьмут…

И он улыбнулся, такой светлой и чистой улыбкой, какую Виктор никогда не видел ни у одного из политиков.

8

Проснувшись, Виктор обнаружил, что день давно наступил, что на соседнем матрасе по-прежнему равномерно сопит Антон, а с кухни доносятся приглушенные голоса. Смутно помнилось, что ночью кто-то звонил в дверь, приходил, топал по коридору, из соседней «комнаты» доносились сладострастные стоны, тек густой разноцветный дым.

— Ха-ха, и ты будешь учить меня недеянию? — прозвучавший чуть громче голос хозяина полнил сарказм. — Твое самадхи даже и самадхи назвать нельзя! Будда и отцы дзена удавились бы, узрев такого ученика, как ты!

— Доброе утро, — сказал Виктор, выходя в коридор. — Все о философии?

Ярослав, похоже, и не ложился. Глаза его были красны, а на помятой роже застыло скорбное выражение. Рядом с ним сидел тощий и бледный, как недокормленная пиявка, юноша. Большие глаза его взирали на мир с горестным недоумением.

— Философия! — хозяин квартиры фыркнул. — Тоже мне, нашел слово! Знакомься, это Болячка. Болячка, это Виктор.

Бледный юноша встал и протянул худую, похожую на щупальце руку. Виктор осторожно ее пожал.

— Садись, — Ярослав распахнул холодильник и влез в него чуть ли не по пояс. — Жрать будешь?

— Спрашиваешь!

Вспыхнул газ, зашипело плавящееся на сковородке масло, в его кипящее озеро одно за другим бухнулись три яйца.

— Вот я думаю, — Болячка, минут пять находившийся точно в трансе, ожил, — каково это — работать на человека, которого все считают предателем?

Виктор поглядел на него с интересом.

— Я на Антона не работаю, — сказал он, — а помогаю просто так.

— А по мне, так уж лучше быть приспешником честного предателя.

— Ярослав высыпал в яичницу натертый сыр, — чем служить лживому правительству… Кто лучше спал двадцать лет назад, во времена диктатуры, враги режима, которых сотнями бросали в тюрьмы, или те, кто их мучил?

— Ладно вам, — Виктор поморщился, — вы что, о простых вещах совсем не разговариваете? Только о высоком?

— Должен же кто-то мыслить о высоком в этом низменном мире? — глубокомысленно изрек хозяин квартиры, водружая на стол тарелку. — Ешь, а потом мы побеседуем о делах более приземленных…

К удивлению Виктора, яичница оказалась самой обычной, без амфетаминов или галлюциногенов.

— Неплохо, заешь меня тараканы, — сказал он, опустошив тарелку.

— Дурного не держим, — Ярослав выразительно мотнул головой. — Скажи теперь, как ты планируешь убираться из города?

— Я хотел купить у Кольки машину… — начал было Виктор.

— Колька два года как сидит, — прервал его Ярослав. — За эти самые машины…

— Тогда… тогда есть еще Олег, мой бывший сослуживец. Он на Витебском вокзале работает, в службе безопасности, — этот вариант пришел в голову Виктору только что. — Нам любой поезд сгодится — до Ивангоро-да доехать. Ну а там — как-нибудь…

— Смотри, пристрелят вас эстонские пограничники, — хозяин квартиры задумчиво поскреб подбородок, — у твоего приятеля на лбу не написано, что он политический беженец… Хотя другого пути я не вижу. Билет на поезд или самолет вам не купить — наверняка новые власти влезли во все базы данных на преторианцев, так что настоящее имя и лицо Антона известно. Машины, я думаю, досматривают… Можно еще через порт попробовать.

— Там у меня знакомых нет, — Виктор развел руками.

— А если на электричке?

— Какая разница? В любом случае без идентификационной карточки билет не купишь!

— Ладно… — протянул Ярослав. — Тогда звони твоему Олегу.

— Звонок могут перехватить. Я хотел попросить, чтобы ты до него дошел.

— Почему я? — Ярослав усмехнулся. — Вот Болячка сбегает. Заодно посмотрит, чего в городе творится. Сходишь?

— Почему нет? — бледный юнец вновь выпал из дремотного оцепенения.

— Отлично, — хозяин квартиры потер руки, — пиши адрес, где твой Олег живет, и место работы. И придумай что-нибудь, чтобы он не заподозрил, что это подстава…

Спустя пять минут негромко хлопнула входная дверь, и Ярослав вернулся на кухню, еще более задумчивый, чем раньше.

— А почему этого типа зовут Болячкой? — спросил Виктор. — Что, он настолько противный?

— Нет, — лицо хозяина квартиры расплылось в улыбке, — он так давно колется, что у него вены «ушли» вглубь, стали невидимы, так что болячку, расположенную над одной из них, он холит и лелеет года три! Расковыривает, натирает грязью, не дает зажить… Инъектор всаживает только в нее, чтобы не промахнуться!

— Занятная история, — Виктор ощутил легкую тошноту.

— Ничего занятного. Личная трагедия, — Ярослав воровато оглянулся через плечо, голос его стал тише. — И все же я так и не понял, на кой ты связался с этим типом? Зачем ради него рискуешь?

— Должен же я ради кого-то рисковать? — мрачно усмехнулся Виктор.

— Это для меня последний шанс сделать в жизни что-то стоящее. Если все получится, то сказка о том, что честные люди не всегда страдают за свою честность может стать былью.

— Ну-ну, — Ярослав помрачнел. — Дело твое. Помни только, что даже в случае с хеппи-ендом в сказках обычно гроздятся кучи трупов…

9

— Ну, что, как я выгляжу? — Виктор развел руки, и стало ясно, что широкая цветастая рубаха с плеча хозяина квартиры ему почти впору.

— Нормально, — кивнул Антон. — Хоть сейчас на Гавайи!

— На Гавайи пока рано, — хмыкнул Ярослав. — Так, а теперь штаны… Будешь хоть похож на человека, а не на пугало в униформе…

Штанами оказались старые, протершиеся джинсы с невероятным количеством цепочек, брелков и декоративных молний. При каждом шаге Виктор звенел, точно новогодняя елка.

— Красавец! — Ярослав отступил на шаг и поднял большой палец. — Никто не заподозрит в тебе бывшего вояку…

— И нормального человека тоже не заподозрит! — огромное, от пола до потолка зеркало, найденное где-то в глубинах квартиры, показывало Виктору его новый имидж целиком, ничего не скрывая.

— Какая разница? — хозяин жилища махнул рукой. — Сейчас найдем тебе новые ботинки…

— Не надо, — в глазах Виктора мелькнула боль, — они мне не подойдут…

— Почему? А, да-да… — Ярослав покраснел.

Спасая хозяина от неловкости, старым и разжиревшим соловьем пропел звонок домофона. Ярослав метнулся к двери, а через пять минут вернулся с Болячкой, который выглядел еще более отрешенным, чем утром.

— Ну что, как? — спросил Виктор.

— Нормально, — губы на бледном лице шевелились с явным трудом, — он будет вас ждать завтра в десять утра у грузового терминала.

— Ясно, — Антон, уже посвященный в новый план, вздохнул. — А что вообще в городе?

— Да вроде спокойно, — Болячка задумчиво почесал нос. — Милиции правда много, на перекрестках голографические проекторы стоят. Портреты беглых преступников демонстрируют, в том числе и твой, — последовал кивок в сторону преторианца, — правда, там ты помоложе…

Антон вздрогнул.

— Дожил, — сказал он горько, — преступником стал…

— А у больших людей всегда так, — с пафосом сообщил Ярослав, — либо ты герой, либо чудовище. Иначе никак. Ладно, надо чего-нибудь поесть сварганить.

И сопровождаемый верным оруженосцем — Болячкой, он удалился на кухню.

— Странно, — Антон зябко передернул плечами, — вот уж никогда не думал, что мне будут помогать наркоманы, да еще такие… такие…

— Неправильные, — Виктор кивнул. — Но не обольщайся, Ярик помогает в первую очередь мне. А кроме того, он отличается от обычных любителей дури так же, как великий художник от уличного мазилы, рисующего портреты на заказ. Что не помешает ему, — Виктор сделал паузу, — рано или поздно умереть от передозировки.

— Эй, где вы там? — судя по бодрому голосу, хозяин не собирался откидывать копыта. — Кокаин стынет!

— Ну, шутник! — усмехнулся Виктор. — Сейчас идем!

Огромная сковорода, водруженная на стол, оказалась полна вовсе не кокаина и даже не «жареной» конопли, а картошки с мясом. Запах от нее шел такой, что голод ощутил бы даже мертвый.

— Ешьте впрок! — велел Ярослав.

— Завтра с утра еще разок вас накормлю, а уж дальше не знаю, когда вы нормально поедите…

— Уж это точно! — Виктор с энтузиазмом ухватился за ложку.

Маленький стереовизор, до сего момента выглядевший мертвой частью интерьера, с негромким чмоканьем ожил. Развернулся виртуальный экран, и на нем из мельтешения разноцветных пятен выплыло изображение открывающей рот лохматой девицы. Из одежды на ней имелось несколько шнурков, а голос напоминал воробьиный писк.

— Очередной «Конвейер звезд»? — сморщился Болячка. — Переключи…

На соседнем канале передавали новости.

— … масштабы экологического бедствия в Южной губернии, — вещал мрачный голос на фоне картинки иссушенной зноем степи. — В этом году зафиксирован абсолютный температурный максимум. Прогнозы синоптиков остаются неутешительными — дождей в ближайшее время не ожидается.

Виктор прикрыл глаза. В памяти с неожиданной силой ожили воспоминания о еще более жаркой и сухой пустыне, где он прошел боевое крещение. Вспомнился секущий лицо горячий ветер, скрипящая на зубах пыль, автомат в руках и вонь гниющих на солнце трупов…

— Как-то это все мрачно, — пробурчал Ярослав с набитым ртом, — постараюсь найти что-нибудь повеселее…

Попытка успехом не увенчалась. На одном канале рассказывали о новой эпидемии в Африке, унесшей за два месяца несколько миллионов жизней, на другой шел репортаж из затерянной в лесах Сибири общины простецов — новой секты, объявившей возвращение к простой жизни предков единственным путем спасения для человечества. На «Первом» сообщали финансовые новости — перечисляли обанкротившиеся за последние сутки компании.

— Выключи лучше, — сказал Антон, — и так настроение поганое…

Его прервал пронзительный тонкий свист, донесшийся от двери.

— Вот жопа! — Ярослав вскочил, опрокидывая стул. — Дверь внизу ломают! Облава! Как не вовремя!

— Какая облава? — Антон подавился, заперхал, лицо его налилось густым багрянцем.

— Ментовская! — рявкнул хозяин квартиры, бросаясь к двери. — А вы чего сидите? Собирайтесь! Быстро!

— Куда? — Виктор хлопнул преторианца по спине, из глотки у того вылетел кусок мяса, шлепнулся на стол. Бывший министр тяжело, с присвистом задышал. — Или ты предлагаешь нам прыгать в окно?

— Они провозятся с нижней дверью минут пять, — голос Ярослава доносился откуда-то из комнат, где он с грохотом что-то ронял, — за это время вы спокойно уйдете через запасной выход… Болячка, ты их поведешь!

Виктор взгромоздил на плечо сумку и, практически волоча еще не отдышавшегося Антона, ринулся к двери. Около нее приплясывал в нетерпении Ярослав, на лестничной площадке белело спокойное, как морда удава, лицо Болячки.

— Спасибо за все, Ярик. Еще увидимся, — сказал Виктор, хлопнув старого приятеля по плечу.

— Надеюсь, — грустно вздохнул тот, — спешите, они уже в подъезде.

Снизу приближалось негромкое гудение, слышались далекие голоса. Болячка повел их вниз по лестнице, а на первой же площадке свернул к толстой и ободранной трубе, выходящей из потолка и уходящей в пол. Ее основание было усыпано художественно разбросанным мусором — картофельными очистками, обрывками пластика, деталями каких-то механизмов.

— Залезайте, — Болячка со скрежетом открыл прямоугольную крышку в боку трубы.

— Это что? — подозрительно спросил Антон, раздувая ноздри. Хлынувший из темного отверстия запах напоминал о помойке.

— Когда-то был мусоропровод, а потом мы его переделали. Там есть скобы, за них удобно хвататься.

— Нет, я не полезу! — возмутился Антон. — Как…

— Давай! — Виктор, не особенно церемонясь, впихнул приятеля в отверстие. — Лучше провонять, чем получить пулю в голову!

Виктор пролез в отверстие, обдирая бока, встал на скобу. Спускаться было неудобно, болтающаяся на плече сумка задевала за стены, металлические дуги, за которые приходилось хвататься, больно резали ладони. Когда спустился метра на два, сверху донесся негромкий скрежет, и стало темно. Болячка, последним забравшийся в «запасной выход», закрыл за собой люк.

— Чертов хрен, — просипел Виктор, осознав, на какой высоте они находятся. По всему выходило, что по вонючей и узкой трубе придется преодолеть не так мало.

Трудолюбие наркоманов, соорудивших такой отнорок, вызывало уважение.

К тому моменту, когда под ногами оказалась ровная поверхность, Виктор был мокрым от пота, а икры в тех местах, где они соединялись с протезами, сводило судорогами. Сердце колотилось в груди, точно пошедшая вразнос центрифуга.

— Куда… куда дальше? — просипел из темноты Антон.

— Сейчас проводник спустится, — ответил Виктор, садясь на корточки и массируя ноги.

— Вот и я, — Болячка выбрался из трубы, в темноте щелкнуло, и яркий свет фонаря ударил по глазам. — Минутку передохнем и двинемся…

— Почему бы просто не отсидеться тут? — спросил Антон. — Подождать, пока милиция не уедет?

— Они надолго, — вздохнул Болячка. — Как только в окрестностях что-то случится, тут же заявляются, ищут чего-то… Могут еще и засаду оставить. Так что лучше валить.

Под веками перестали плавать оранжевые и желтые пятна, и Виктор открыл глаза. В комнатушке, ограниченной бетонными стенами, было бы тесно уже пятерым. По одной из стен шли выходящие из круглого отверстия наверху скобы, в другой виднелась дверь. Вопреки опасениям, вокруг было чисто и сухо.

— Куда двинемся? — Виктор с некоторым усилием выпрямился.

— Путь один, — отозвался Болячка. — На свободу. Подвалами пройдем квартала два, а там есть выход наверх.

— А дальше? — вступил в беседу Антон.

— Есть у меня одна идея, где можно ночь переждать, — сообщил Болячка и первым шагнул к двери.

10

Тяжелый люк приподнялся с надсадным скрипом. Виктор надавил и отбросил его в сторону. Хлынувший в горло прохладный воздух после затхлой, пыльной атмосферы подземелий, которыми они пробирались несколько часов, показался сладким нектаром.

Виктор выбрался наружу и без сил распростерся на асфальте, глядя в далекое черное небо, испещренное светляками звезд. Год назад он бы не заметил такой нагрузки, а сейчас дышал, точно выброшенная на берег рыба, и в мускулах поселилась ватная слабость.

— Вот и все, — из люка вылез Болячка, протянул руку Антону. — Дальше пойдем как люди…

— Куда? — спросил преторианец, чуть отдышавшись.

— На юге, за Литовским каналом есть БОМЖ-зона, — с застенчивой улыбкой сообщил Болячка, — там вас никто не будет искать…

— Это уж точно, — согласился Виктор, поднимаясь на ноги. Осевшая на коже пыль вызывала зуд, и ему безумно хотелось вымыться. — А как мы туда проникнем?

— Есть подходы, — прозвучал несколько туманный ответ.

Зоны содержания лиц без определенного места жительства были созданы около двадцати лет назад, когда власти поняли, что выгоднее кормить и одевать бомжей, держа их под контролем, чем позволять им свободно перемещаться и портить жизнь честным гражданам. Европейские демократические институты взвыли о нарушении прав личности, прикормленные ими правозащитники дружно забились в истерике, но внимания на них никто не обратил. БОМЖ-зоны были созданы и более-менее успешно функционировали до сих пор.

Ночной город выглядел тихим и темным, на горизонте ворчала, подсвечивая зарницами, далекая гроза. Болячка вел их на юг, избегая людных улиц. Они миновали пустынные дворы, пересекли железную дорогу, топали через пустыри, заваленные остовами автомобилей времен нефтяного изобилия. А потом впереди оказалась бетонная стена. Высокая, как вокруг поселка преторианцев. Поверху шла колючая проволока, торчащие через каждые двадцать метров вышки щетинились видеокамерами.

За забором во мраке вырисовывались контуры полуразрушенных зданий.

— Когда-то тут был завод, — пояснил Болячка, сворачивая направо, — в начале века отстроили. Потом его забросили, а затем сделали БОМЖ-зону…

— Как мы попадем внутрь? — поинтересовался Виктор.

— Тем ребятам, что живут там, иногда хочется побывать снаружи. Так что они соорудили для себя ход.

Путь их закончился в кирпичном сооружении, похожем на раскормленный сарай. Болячка с некоторым усилием открыл тяжелую металлическую дверь и включил фонарь. Луч света упал на сваленные грудой ржавые железяки.

— Нам сюда, — сказал Болячка и полез куда-то к задней стене.

Под гнутой штуковиной, похожей на гигантскую крышку от консервной банки, обнаружилась уходящая вниз дыра. Она сошла бы за крысиный лаз, если бы крысы вырастали до размера откормленной свиньи.

— Опять ползком, — мрачно пробурчал Антон, глядя на исчезающий в дыре зад Болячки.

— Другой вариант — сдаться, — ответил Виктор. — Что, созрел для этого?

— Нет, — вздохнул Антон и опустился на четвереньки.

Виктор успел сбить колени, когда ход круто пошел вверх. Под руками обнаружилось что-то вроде оплывших ступеней, подниматься стало легче.

— Давай-давай, — подбодрили его спереди.

Выбравшись на ровное место, Виктор ощущал себя доисторической тварью, только что совершившей эволюционный рывок — выход на сушу. Поднял голову и обнаружил, что его и товарищей держат под прицелом несколько грязных и бородатых типов с древними, но безусловно действующими автоматами. На стволах виднелись глушители.

— Ну, и с чем пожаловали, мать вашу? — хмуро поинтересовался самый высокий из бородачей. — Сразу вас в расход пустить или покуражиться сперва?

Согнанным в свое время в БОМЖ-зоны бродягам под угрозой сурового наказания не позволялось покидать их, но внутрь власти не совались даже в случаях откровенной уголовщины.

— Мы к Модесту, — торопливо сказал Болячка, — он меня должен помнить, я — Болячка…

— К Модесту? Вон как, твою мать? — хмыкнул высокий. — Ну, погоди, сейчас узнаем, помнит он о тебе или нет… Садитесь пока вон туда, в угол.

Виктор опустился на холодный пол, прислонился к стене. Помещение, где они оказались, было огромным, потолок терялся во мраке, а по сторонам поблескивали какие-то массивные агрегаты.

— Кто этот Модест? — тихо спросил Антон.

— Он тут один из главных, — ответил Болячка. — Который все решает.

Загнанные в кольцо из стен бомжи, судя по всему, перестали быть аморфной массой стихийных анархистов, превратившись в организованное сообщество со своими лидерами и даже боевиками. Одно то, что они сумели достать оружие, о многом говорило.

Модест появился через пять минут. Он был высок, но в отличие от подручных с автоматами, толст и лишен бороды. Драные лохмотья сидели на нем величественно, будто королевская мантия.

— Нехорошо пользоваться нашим проходом, — сказал он, упершись в Болячку ледяным взглядом, — без крайней нужды. Чем больше людей проходит, тем больше вероятность, что о нем узнают. И тогда мы останемся без выпивки, дури и прочих радостей жизни. — Он сделал паузу, давая провинившимся ощутить тяжесть проступка, а потом спросил. — Зачем пожаловал?

— Этих вот двоих спасаю. — Болячка меланхолично кивнул в сторону спутников. — Надо нам отсидеться до утра.

— Да? — Модест впервые поглядел на Виктора. Глаза его были светлыми и холодными, как кружочки льда. — И кто же они такие?

Виктор спокойно выдержал испытующий взгляд, а вот Антон заерзал.

— Не важно, — буркнул он.

— Вот как? — Модест вскинул брови. — А мне интересно, и я привык свой интерес удовлетворять. И чтобы я этого делать не стал, — последовал красноречивый кивок в сторону бородачей, — меня нужно чем-нибудь задобрить…

— Могу предложить пистолет, — Виктор извлек оружие так быстро, что никто из автоматчиков не успел дернуться. — Или пулю из него.

Модест без страха поглядел на направленный ему в живот ствол, усмехнулся.

— Да, удивил ты меня, — сказал он, — ладно, оставайтесь до утра… Но только сидеть здесь и никуда не ходить. А за час до утренней кормежки чтобы и духу вашего тут не было!

Кормежкой, судя по всему, обитатели гетто для бродяг именовали регулярную доставку в БОМЖ-зону продуктов.

— Хорошо, — Виктор кивнул, не опуская пистолета, — только пусть твои бойцы под ногами не путаются. А то пристрелю кого ненароком…

Модест усмехнулся еще раз и пошел прочь.

— Уф, — Виктор утер со лба пот, сунул оружие назад в кобуру. — Обошлось…

— Если бы надо, ты бы выстрелил? — с придыханием спросил Антон, когда они уселись вокруг сумки, а Болячка выключил фонарь.

— Да, и запросто. Уж чего-чего, а стрелять на поражение я умею, — несмотря на ночную прохладу, Виктор ощущал, что ему жарко. На лице выступил пот, рубаха прилипла к спине.

— Спать будем по очереди, кто-то всегда должен сторожить.

— Первым могу быть я, — подал голос Болячка. — Все равно спать не хочется.

— Ладно, — кивнул Виктор. — Через три часа разбудишь Антона, а ты, Антон еще через три — меня.

— Хорошо, — кивнул Болячка.

11

Такси остановилось, негромко взвизгнув тормозами.

— Куда? — за опустившимся стеклом обнаружилась рожа, похожая на небритый блин с глазами-оливками.

— На Загородный проспект, — ответил Виктор.

— Залезайте, — водитель окинул троицу подозрительным взглядом, и задние дверцы с негромким щелчком приоткрылись.

— Твоя карточка заблокирована, — негромко сказал Виктор, пропихивая сумку на сиденье, — воспользуемся моей.

Болячка скользнул на переднее место. Сканер возмущенно пискнул, когда в его щель вошел прямоугольник идентификационной карточки, но сенсор загорелся зеленым.

— Ага, — удовлетворенно сказал водитель, — поехали…

Такси с негромким урчанием сдвинулось с места. Виктор нащупал на дверце выключатель, щелкнул им и над спинкой переднего сидения развернулся прямоугольник виртуального стереоэкрана. Тесный салон огласил неестественно бодрый голос.

— Сегодняшним указом исполняющий обязанности президента Андрей Сурин, — вещал он, в то время как на экране бульдозеры с деловитым ревом сносили бетонный забор, — покончил с уродливым пережитком прошлого — НИИ Технологий Мозга, именуемым в просторечии Лагерем…

За забором виднелись окруженные соснами корпуса, выстроенные в стиле начала века — сплошь стекло и блестящий металл. Солнце, отражаясь от стен, слепило глаза.

Антон издал какой-то курлыкающий звук. Лицо его выглядело жутко, взгляд стал диким, а на губах застыла кривая усмешка.

— С тобой все в порядке? — спросил Виктор.

— Нет, — ответил преторианец, — все очень даже не в порядке.

Он помолчал, глядя, как на экране люди в милицейской форме обыскивают тесно уставленную странного вида оборудованием комнату, напоминающую операционную.

— Всегда, когда мне становится страшно, — проговорил Антон, — я вспоминаю то, что там с нами делали… И страх отступает, поскольку ничего страшнее представить невозможно. Выключи… выключи это.

Виктор протянул руку, стереоэкран свернулся в линию и исчез.

Город, по которому они ехали, разительно отличался от знакомого Виктору Питера. Он выглядел запуганным и пустынным, часто встречались патрули, на каждом перекрестке вещали голографические проекторы. Светились, чуть помаргивая, портреты новоявленных «врагов народа».

— Где вас высадить? — спросил таксист, когда они миновали поворот на улицу Введенского канала.

— А прямо здесь, — сказал Виктор, — вот, тут у обочины.

Антон взглянул на него удивленно.

— Ты что? — сказал он шепотом, когда они выбрались из машины. — Тут же куча народу! Меня узнают! Почему бы ни доехать прямо до места?

— Чтобы таксист знал, куда именно мы направляемся? — Виктор хмыкнул. — Не бойся. Думаешь, кто-то смотрит на эти изображения? Всем они давно глаза намозолили! А кроме того, там ты лет на десять моложе, не меньше!

— Умеешь ты утешить, — буркнул преторианец. — Нечего сказать.

— Ну, дальше вы сами, — проговорил Болячка, широко улыбаясь, — все что мог, я сделал… Удачи!

— И тебе, — Виктор улыбнулся. — Ярику привет и… до встречи!

Бледный наркоман кивнул и исчез в толпе.

Антон тащился за Виктором, сгорбившись и вжав голову в плечи. Они лавировали среди торопящихся людей, прошли под путями длинным, как кишка слона, подземным переходом. Свернули в неприметный переулок, а потом долго топали между двумя рядами молодых тополей. Чуть в стороне, за забором, высились обширные ангары, дальше грохотали поезда.

— Вот и он, — около ворот, ведущих к грузовому терминалу Витебского вокзала, топтался высокий светловолосый человек в униформе, очень похожей на ту, в какой Виктор сам щеголял совсем недавно. — Олег, привет!

— Витя? — светловолосый вскинул голову, в синих глазах его при виде цветастой рубахи и звенящих джинсов мелькнуло недоверие. — Ну и вырядился, ха! Прямо не узнать!

Приятели обнялись, а Антон ощутил, как по спине его побежал холодок. Кожа на правой половине лица у Олега неестественно блестела розовым, выдавая искусственное происхождение, а правый глаз двигался неестественно, чуть с запаздыванием.

— Ну, что тебе надо? — спросил Олег, нарочито не обращая на преторианца внимания. — Понятно, что не пива со мной выпить. Тогда бы ты позвонил, а не прислал того тухлого типа…

Чем дальше он слушал, тем мрачнее становилось его лицо. Когда Виктор закончил, оно напоминало трагическую маску древнегреческого театра.

— Да… хм… — Олег потер искусственную кожу на щеке — этот жест явно был для него привычным. — Иван-город, говоришь? Срочно… Надо подумать, какие есть варианты. Главное для вас — на территорию попасть, минуя посты, а там уж я встречу… В общем, — он огляделся и наклонился вплотную к Виктору, — слушай меня.

12

Забор выглядел так, будто его строили во времена Екатерины Великой. Короткая загородка между двумя кирпичными стенами состояла из самых обычных досок, к тому же слегка покосившихся. Понятное дело, что хитрые работяги, желающие носить кое-что мимо проходной, соорудили тут лаз. Служба безопасности вокзала (в лице Олега, по крайней мере) о нем знала, но прикрывать не спешила.

— Ну что, пришли, — пробормотал Антон, вытирая пот со лба. Чтобы добраться до места, приятели топали вдоль забора почти до самого Обводного канала. — Как он говорил — третья доска справа?

— Ага, — Виктор осторожно поддел указанный сегмент заграждения и толкнул его в сторону. Раздался скрип и открылась щель, достаточно широкая для человека. — Полезли.

Олег ждал их. С сосредоточенным видом он смотрел куда-то в сторону и не повернулся, хотя прекрасно все слышал.

— Думал уж, не дождусь, — буркнул он, — вон там две жилетки ремонтной службы. Надевайте.

Жилетки были такими ярко-оранжевыми, точно их красили апельсиновым соком, и настолько просторными, что налезли бы на самого толстого человека.

— Оделись? — спросил Олег через две минуты. — Тогда пошли!

На взгляд Виктора они с Антоном напоминали ремонтных рабочих не больше, чем нацепивший лыжи негр — уроженца норвежских фьордов. Но на двоих людей в оранжевом, идущих через пути в сопровождении работника службы безопасности, никто не обращал внимания.

— Почему он делает вид, что меня не замечает? — спросил Антон, когда впереди замаячило похожее на исполинский торт здание вокзала, перестроенное всего три года назад.

— Чтобы потом, если чего, с чистой совестью ответить, что не знал, кому помогал, — отозвался Виктор.

Через служебный ход они проникли на крытый перрон и пошли вдоль состава. Синие обтекаемые вагоны напоминали огромные карамельки. В окнах празднично смотрелись цветастые занавески, а светящиеся таблички над дверями гласили «Балтийский экспресс».

— Нам сюда, — к удивлению Антона Олег прошел к самому хвосту состава и остановился у вагона, напоминающего скорее передвижную тюрьму. Окошек в нем не имелось, широкая раздвижная дверь в середке была закрыта, а у второй, самой обычной, скучал невысокий усатый мужичок лет сорока.

— Здорово, Михалыч, — сказал ему Олег.

— Привет, — мужичок подозрительно зыркнул на Виктора и Олега.

— Чего надо?

— Какой ты нелюбезный, — в голосе Олега звучала мягкая укоризна.

— Помню, весной ты был куда более покладистым…

— Кгхм… — мужичок побагровел так, что стал похож на свеклу, снял фуражку и обтер рукавом потную лысину, — я помню, да… Чего надо?

На этот раз вопрос прозвучал не агрессивно, а скорее жалобно.

— Довези этих двоих до Ивангорода.

— Ладно, — Михалыч засопел. — Долг платежом красен. Заходите, вон туда, в купе… Оно там одно, не промахнетесь.

— Идите, — Олег слегка подтолкнул Виктора в спину, — до отправления три минуты. Счастливо!

— Счастливо, — Виктор махнул рукой.

— Быстрее, не стойте на виду! — бурчал за спиной Михалыч. — Что за растяпы!

Внутри вагон выглядел странно — туалет, купе проводника, а дальше — мощная железная дверь с хитрым комбинированным замком. Чтобы открыть такой, мало знать код, нужен еще магнитный пропуск и палец с соответствующим отпечатком.

— Почтово-багажный вагон, — догадался Антон.

— Он самый, — ответил Виктор, усаживаясь на койку.

Сквозь завешенное окошко виднелся перрон, серьезный и хмурый Олег. Затем все сдвинулось, поплыло в сторону, поезд чуть приподнялся, как всегда в начале движения.

Хлопнула дверь вагона, в купе появился Михалыч, красный и сердитый.

— В общем, так, — сказал он, — ехать нам два часа. Туалет работает, чаю, если чего, я вам налью, а на большее не рассчитывайте! Тут вам не купе-люкс!

— Хорошо, спасибо, — кивнул Виктор.

Проводник сипел, сопел, метал на навязанных ему попутчиков гневные взгляды, но потом успокоился.

— Слышали, — сказал он, — один из преторианцев за границей объявился?

— Нет, — в один голос ответили Виктор и Антон. — И где?

— На Украине, — Михалыч махнул рукой. — В новостях говорили, что он сбежал и что готов выступить в Европарламенте с обличением нынешнего режима. Даже рожу его показали — толстая, небритая…

— А с какими обличениями? — Антон помрачнел.

— Ну, как обычно, — Михалыч вздохнул и рукавом вытер лысину, — кто на запад бежит, тут же начинает родину последними словами крыть — что диктатура у нас тут, что людей сотнями в тюрьмы бросают, что беспредел и всякое угнетение прав человека.

— Но это же ложь, — очень тихо сказал Антон.

— А ты чего хотел, правды? — проводник недовольно фыркнул. — Кому она нужна? Слишком дешево ценится, а вот на обмане неплохо можно заработать.

Он тяжело, с кряхтением поднялся и вышел. Через мгновение за стенкой, в туалете забулькала вода.

— Он не понял, — Антон повернулся, и стали видны его глаза — отверстия в океан боли, — преторианец не может лгать в принципе. А значит тот, кого показали в новостях — фальшивка.

— Или беглеца заставили прочитать вслух текст, сказав, что это ненаучная фантастика, — Виктор зло усмехнулся, — и сделали запись. Вот и все.

— Да, возможно, — мертвым голосом проговорил Антон. — Все возможно.

Он отвернулся к окну и замер, точно окаменев. Виктор откинулся к стене и закрыл глаза.

13

— Все свободно, — Михалыч, наполовину высунувшийся из вагона, махнул рукой, — тикайте, ребяты. Удачи вам!

— Спасибо, — Виктор первым выскочил на перрон, зашагал прочь. Слышал, как за спиной топает Антон. Все время, что они провели в поезде, он молчал и бессмысленно пялился в окно. Любая попытка разговорить преторианца быстро проваливалась.

Олега с его знанием окольных путей тут не было, так что пришлось идти как всем, через здание вокзала. Стоящий у турникетов безусый милиционер проводил их подозрительным взглядом.

— Не оборачивайся, — прошипел Виктор, — и не вздумай ускорять шаг…

Сам сунул руку под рубаху, к торчащему за ремнем пистолету. Ребристая рукоятка легла в мокрую от пота ладонь.

— Куда мы? — спросил Антон, когда они вышли на круглую, как монета, площадь.

— Я думаю, что на юго-запад, — ответил Виктор, — в сторону от города. В любом случае нам остался последний шаг — пересечь реку.

К Нарве, несущей воды из Чудского озера в Финский залив, они вышли спустя три часа. Река открылась с вершины холма — полоса темного, чуть поблескивающего серебра. Она не выглядела широкой, но у Виктора сжалось сердце — плавать с протезами он еще не пробовал и не знал, сможет ли.

— Подождем да темноты, — сказал он после размышлений, — вон в том леске. Заодно посмотрим, как берег охраняют.

В роли «леска» выступила роща молодых березок, едва в рост человека. Среди густой зелени мог бы спрятаться взвод диверсантов.

— Эх, надо было поесть захватить, — проговорил Виктор, сгружая с плеча сумку. В желудке ощущалась неприятная пустота.

Антон ничего не сказал, молча сел, прислонился к стволу, который возмущенно заскрипел. Через мгновение глаза преторианца оказались закрыты, хотя неровное дыхание выдавало, что он не спит. Виктор хмыкнул и пожал плечами — не желаешь общаться, ну и ладно.

Он лег на пузо и принялся наблюдать за рекой. Несколько раз с негромким урчанием проплыл раскрашенный в белый и синий цвета патрульный катерок с эстонским флагом на корме, потом вдоль самой воды деловито прошлепали двое парней в маскировочной форме и с автоматами. Один вел на поводке собаку. К счастью, ветер дул в сторону берега.

— Хрен чертов, — негромко выругался Виктор.

Темнело медленно, на востоке сгущалась мгла. Из нее одна за другой крошечными светящимися медузами выныривали звезды. Солнце провалилось за горизонт, но его желтые пылающие щупальца уползали с небосвода с воистину прибалтийской неторопливостью. От реки начал подниматься туман.

— Ну что, пора, — сказал Виктор, когда на часах была полночь. — Надеюсь, все, что может промокнуть, у тебя запаковано как следует?

— Все можно высушить, — Антон поднялся. — Пойдем.

Неспешно, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь, они спустились к воде. Под ногами шуршала трава, над речной гладью плыли клочья тумана, слышно было, как ниже по течению плещет рыба.

— Стой! — прозвучавший из темноты окрик заставил сердце дернуться, а ударивший в лицо луч фонаря недвусмысленно сообщил, что их обнаружили. — Кто такие?

— Падай! — рявкнул Виктор, прыгая в сторону.

Пистолет в его руке дернулся, пуля с инфракрасным наведением угодила в самую горячую точку — в фонарь. Раздался звон и приглушенные ругательства, а потом треск автомата.

Виктор шлепнулся на живот, выстрелил еще трижды. Тьма ответила стонами и удаляющимся топотом. Затем все стихло.

— Чертов хрен, — ощущая, как болит дернутое при рывке бедро, Виктор пополз вперед.

На труп наткнулся через десять шагов. Тот лежал навзничь, простреленная шея была мокрой от крови. Рядом валялся автомат и обломки фонаря. Второй пограничник, судя по всему, смог убежать. И это значило, что скоро тут будет не продохнуть от его приятелей.

— Антон, — негромко позвал Виктор, забрав оружие погибшего, — ты где там? Живой?

— Меня зацепило, — голос преторианца был полон страдания.

— Плыть сможешь? — Виктор отыскал сумку и пошел на звук, пока едва не наступил на Антона. Тот сидел, правой рукой держась за левое плечо, лицо его в темноте белело, точно кусок мела.

— Брось… эту идею, — преторианец говорил медленно, с придыханием. — Дай мне пистолет, а сам уходи…

— Ты чего это, ума лишился? — преувеличенно бодрым голосом сказал Виктор, садясь на корточки и отводя ладонь приятеля от плеча. Несмотря на темноту, с первого взгляда понял, что дело плохо — пуля разворотила сустав и рука превратилась в неподвижный придаток. Как Антон не потерял сознания — оставалось лишь гадать. — Сейчас поплывем…

— Нет! — проговорил преторианец твердо. — Там, за границей, я не смогу выжить, там тоже ложь, обман… лучше уж погибнуть, чем стать орудием, которое используют против твоей собственной страны… Похоже, что для меня в этом мире не осталось вариантов.

— Нет, так нельзя! — Виктор ощутил прилив злости. — Зачем мне в таком случае возвращаться? Для чего все это было? Чтобы вот так сдаться?

— С судьбой не поспоришь… — голос Антона слабел. — Ты сделал для меня все, что мог, и не твоя вина, что ничего не вышло… Зачем губить себя?

— Ну нет! — Виктор зло усмехнулся. — Будем уходить, сколько сможем, а потом — сражаться!

Как всегда в экстремальной ситуации, кровь ударила ему в голову, все тело наполнилось горячей легкостью.

— Держи пистолет! — сказал он, вручая оружие Антону. — И пошли!

Взваленный на плечи преторианец показался не особенно тяжелым, по крайней мере, на первых шагах.

— Ты куда? — Антон закашлялся, захрипел. — Думаешь, удастся уйти? Глупо! Беги один. Отпечатки твои с рукояти я сотру, одну пулю на себя истрачу. Найдут труп, может, и не станут искать никого… Они же только одного видели!

— Я уже совершил за последнее время достаточно глупостей, — прохрипел Виктор, — и не мешай мне сделать еще одну…

Идти делалось все тяжелее, протезы глубоко погружались в сырую почву, в груди засипело.

— Прощай, — сказал вдруг Антон, за спиной у Виктора щелкнуло. Раздался выстрел, на спину брызнуло горячим.

— Эх… — Виктор остановился, сглотнул пересохшим горлом. — Дурак, как есть дурак…

Он опустился на корточки рядом с трупом и некоторое время сидел неподвижно. Из ступора его вывел донесшийся с реки звук — тарахтение лодочного мотора.

— Ну ничего, сволочи, — сказал Виктор, поднимая автомат. — Нашли меня, значит? Ну я вам покажу, чего стоит десант!

Следующие полчаса он был очень занят. Автомат пойманной птицей бился в руках, почти невидимые во мраке пограничники стреляли в ответ. Приходилось то и дело менять позицию. На судороги в искалеченных ногах Виктор не обращал внимания.

А когда пуля вошла куда-то в грудь и острая боль пронзила тело, Виктор упал лицом в холодную сырую траву и замер. Странная и очень яркая мысль о том, что не осталось больше в России честных людей, заставила его содрогнуться, после чего все мысли исчезли.

Остался только мрак. Без вариантов.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Один из самых перспективных представителей молодой волны отечественной фантастики, пришедших в жанр на рубеже 1990—2000-х гг. Казаков Дмитрий Львович родился и живет в Нижнем Новгороде. Высшее образование получил в Нижегородском государственном техническом университете, но на жизнь зарабатывает исключительно литературным трудом.

Дебютом в фантастике стал рассказ «Легенда о ловце ветра» в альманахе «Фантастика XXI» (1999). С тех пор выпустил более 16 книг в различных жанрах — от фэнтези до боевой НФ. Наиболее известные романы Д. Казакова — «Я, маг!» (2002), «Солнце цвета крови» (2004), «Высшая раса» (2005), «Мера Хаоса» (2005), «Война призраков» (2005), «Демоны Вальхаллы» (2006).

Произведения нижегородского фантаста дважды завоевывали награды международного фестиваля фантастики «Звездный мост» (2002, 2003).

Сергей СлюсаренкоСтарик, который не смотрел на звезды

Море приносило старику покой. Зимой в штиль он бродил по пустынному пляжу вдоль кромки воды. Никто и ничто не мешало ему разговаривать с чайками и неспешно собирать ракушки. Если попадалась особая, с черным перламутром ракушка, для старика был маленький праздник. Он мечтал подарить такую ракушку Майе, когда вернется домой. Когда шел дождь, старик натягивал на голову капюшон теплой куртки. И от дождя спасало, и никакие звуки не мешали слушать радио. Он всегда брал старенький приемник с собой. Вдруг будут новости. Но новости если и были, то не те.

С годами прогулки стали реже, да и плохо сросшаяся после перелома нога порой нестерпимо ныла от зимней сырости. А радио поломалось. Сначала стало хрипеть, а потом просто замолкло.

Старик жил здесь уже много лет. Ему повезло, что он попал именно на берег моря. Тепло почти весь год, и пищу добыть легко. Поселился он в брошенной лачуге, рядом с гротом.

Жилище было маленькое и хлипкое, но для этих мест большего и не надо. Немногие местные жители быстро привыкли к старику. Поначалу, правда, доставали расспросами, но потом, поняв, что от старика ничего толком не добьешься, отстали. И никто не возражал, когда старик решил взять себе выброшенную осенним штормом лодку. Один из рыбаков даже помог её починить, принеся пук хорошо просмоленной каболки, молоток и стамеску. Вообще, они были добрые, местные жители. Только устали от однообразной и безысходной жизни.

Однажды к старику пришли местные детишки, просто так, из любопытства. Старик сначала обрадовался, накормил их ухой и стал рассказывать всякие небылицы. А потом заплакал и прогнал детей. Вернее, просто попросил оставить его в покое. Так и текла его нехитрая жизнь, почти не отличавшаяся от нехитрой жизни обитателей курортного поселка, сонной девять месяцев в году.

⠀⠀ ⠀⠀

Шесть Ударных Протуберанцев и четыре Особых Луча Звездного флота Земли были подняты по тревоге. Тревоги этой ждали все. Авангард флота — ударные линкоры, платформы гамма-лазерного прикрытия, по четыре на линкор, замерли в боевом порядке, ожидая обращения верховного главнокомандующего. На высокой марсианской орбите отсалютовали в полной готовности станции тыловой поддержки, мобильные госпиталя. Канонерки «Кореец», «Тоболец» и «Нарния» по традиции стали за кормой межгалактического крейсера «Варяг». Верховный видел на мониторах парадный строй расчетов кораблей. Безымянные боевые суда расположились за первой ударной линией, до самой Венерианской линии отсечки. Их идеальный строй, чуть провисший в гравитационном поле Солнца, был готов к бою. Торпедные катера, тральщики, десантные шлюпки и десантные боты — тысячи и тысячи боевых единиц, отличающиеся для непосвященных только номером на борту.

Речь главкома была лаконичной: «Ливорги проигнорировали условия мирного договора и вышли на боевые позиции у границы демилитаризованной зоны. Все усилия, прилагаемые последние пятьдесят лет для мирного разрешения конфликта интересов, исчерпаны. Получены данные, что сейчас десантные силы ливоргов для захвата Земли уже движутся на исходную точку прыжка. Командирам стратегических единиц распечатать конверт «ноль». Приступить к боевым действиям».

Казалось, звездное небо пришло в движение — это армада, совершив боевой маневр, ушла в подпространство. Ушел и «Варяг». Навигаторы получили приказ от командира-адмирала Думанского — и ввели в сайбер заранее подготовленный код. Процедура скачка была отработана сотнями тренировок и прошла как по нотам.

⠀⠀ ⠀⠀

Местные жители не помнили, откуда пришел старик. Да и стариком его тогда было трудно назвать. Прошли годы, никто уже не удивлялся странному отшельнику. К нему привыкли, как привыкают к ржавому баркасу, брошенному на берегу. Рано утром, когда закат только серел, старик уходил в море за рыбой. Сначала, он с натугой сталкивал свою лодку с песчаного берега в море, потом, вставив весла в уключины, размеренно греб до одного ему ведомого места посреди бухты. Там он забрасывал сеть, раз за разом. Когда воспаленные глаза начинали слезиться от высокого солнца, старик возвращался. Он греб выработанными годами несильными, экономными движениями. Разобрав основной улов как раз к приходу перекупщика, старик готовил себе скромный обед. А потом, посидев немного у борта лодки, он начинал перебирать и чинить сети. Казалось, каждая прореха в синтетическом плетении пыталась рассказать о том, что случилось сегодня. Вот, туповатый краб вцепился в первое попавшееся, и не не хотел отпускать. Вот кефаль пыталась вырваться наружу. Как и та, что уже затихла в нагретом на полуденном солнце ведре. Сегодня был хороший улов. Старик подумал, что хватило бы не только продать перекупщикам и заплатить сельсовету взятку за то, что не трогают. Хватило бы даже приготовить обед на всю семью. Майя любила, когда он жарил рыбу на углях. А дочка норовила разбросать уголь по террасе. Пес обычно тут же включался в игру и, изгваздавшись в иле не меньше малышки, настойчиво пытался украсть приправленную специями, ещё сырую рыбу. За псом следил сын, как всегда прощавший любую шалость. А потом, когда кефаль на углях начинала издавать божественный аромат, наступало блаженное время. После обеда можно было посидеть на террасе, с которой было видно море. Знакомые говорили, что в особо ясную погоду можно увидеть другой берег. Врали, наверное. Впрочем, и эта мелкая неправда и большая человеческая ложь таяли в бокале холодного фалерио. Тогда, давно. А сейчас надо было чинить сеть. Выдергивать случайные щепки, длинные лохмотья морской травы. А вот это не трава, а рыба игла. Словно в приступе рыбьего безумия она пыталась вырваться из сети, но только сделала странный шов. Плотью по неживой материи.

⠀⠀ ⠀⠀

Земной флот вышел из подпространства у самой линии раздела и застыл в ожидании флота ливоргов. Но враг неожиданно, в нарушение конвенций, возник глубоко в тылу, на территории влияния Земли. Переход на новую позицию для землян был очень опасен. Ливорги, раз уж они начали вести бесчестную войну, могут обрушить плазму на землян прямо на выходе из скачка. Главком принял логичное решение — перестроить флот, не уходя в подпространство. Так, чтобы, не теряя из виду врага и оставаясь в полной боеготовности, вывести ударные корабли на передовые позиции. Синхронно, словно связанная невидимыми ниточками, армада описала в пространстве громадную петлю, так, что флот стал лицом к лицу к врагу. И вселенная превратилась в ад. «Варяг» всей огневой мощью в несколько залпов разнес лидирующий корабль ливоргов и вломился в передовую линию противника. Адмирал спокойно наблюдал, как орудия главного калибра крушат мелкие вражеские суда. Чтобы не поддаться искушению и не уйти глубоко во вражеские эшелоны Думанский отдал приказ — сбавить ход, не углубляться. Мельком он бросил взгляд на фото семьи в оправе золотого медальона, который он сжимал в руке.

— Хорошо, семья на курорте. Туда новости приходят позже, даже такие, — мелькнула мысль, — не будут зря волноваться. Они как раз сегодня на круизном лайнере «Таврия» должны быть на орбитальной экскурсии. Об этом приключении дочка час назад взахлеб рассказывала по экстеркому.

Весь масштаб сражения можно было оценить только на голокубе, где точками, ромбиками и кружочками трехмерная картинка показывала происходящее в космосе. Было видно, что к прорехе в строе ливоргов стягиваются земные корабли. Не дать затянуться разрыву в обороне чужих, закрепиться и туда, за спины ударных сил врага, пустить десантную армаду. А та уже отрежет от передовых сил суда поддержки и юркие клиперы ливоргов, несущие смертоносные лазерные системы, готовые крушить с кормы земные крейсера.

⠀⠀ ⠀⠀

Обычно вечером, если стояла хорошая погода, старик садился на берегу на обломок скалы возле хижины, долго и аккуратно сворачивал самокрутку, неспешно её раскуривал и потом молча смотрел на море. Он не думал о превратностях судьбы, о своем одиночестве, о том, что с годами силы покидают его. Просто сидел и смотрел на море. Порой, в лучах вечернего солнца удавалось увидеть играющего дельфина. Старик считал это хорошим знаком. Рядом со стариком усаживался пес, из местных. Он как все приморские собаки был добр, голоден и ленив. Старик любил беседовать с собакой. Вернее, даже не беседовать, а задавать вопросы. Что, например, думает пес об относительности времени, правда ли что в раю не встретишь никого из тех, кого знал в жизни. Про время пес ничего не понимал, но идея с раем ему точно не понравилась. Он даже гавкнул в никуда. Это была уже третья собака за ту четверть века, что старик прожил в своей лачуге. Старик понимал, что переживет этих добрых зверей, и поэтому каждому нашептывал слова, которые надо произнести там, наверху. Иногда, в редкие ночи полного штиля, вода была такой спокойной, что в ней отражались звезды. В эти ночи старик не выходил к морю. За все годы он ни разу не посмотрел на звезды. Ни на небе, ни на их отражение в воде.

⠀⠀ ⠀⠀

Внезапно картина боя изменилась. Корабли ливоргов с передовой как по команде ринулись в тыл, в самый арьергард. Оставшиеся на передовой мелкие суда стали уходить от столкновений и занялись постановкой помех. В рубке «Варяга» пискнул вызов верховного главкома.

— Думанский! — совсем не по-ус-тавному прозвучал голос верховного. Адмирал даже услышал нотки усталости и растерянности. — Эти уроды выходят на прыжок. Они, суки, к Земле! Вектор прыжка уже заняли. Мы не вытянем, они там будут раньше. Я не могу тебе приказывать. Решай сам. Твой «Варяг» способен изменить ситуацию.

К моменту вызова крейсер занимал позицию в центре боя, на острие атаки землян.

— Двигатели — полный вперед, торпедный отсек — непрерывный огонь по лидерам противника! — Немедля отдал приказ капитан.

Оторвавшись от кораблей поддержки, весь в ореоле торпедных залпов словно огненный смерч ринулся «Варяг» туда, где уже выходили на позицию прыжка корабли ливоргов.

— Кэп, херня выходит! Мониторы не прикрывают, канонерки отстали, — раздался голос навигатора из динамика на кокпите.

— Не паникуйте, без вас знаю, — резко ответил адмирал.

— Да у нас жопа голая!!! — не выдержал навигатор.

— Вот и прикрой её, навигатор! — совсем невежливо сказал Думанский. — И не ругайся в эфире.

Когда голос навигатора опять зазвучал в коммуникаторе, он был уже без тревожных ноток. Спокойный и серьезный.

— Командир, ливорги уходят в прыжок. У них темпо-поле уже сформировано.

— Мы его можем достать?

— Только с платформы. Но на векторе залпа полно всего, да и мы сами… Ливорги в тени. На торпеды наши им наср…

— Сколько до них?

— До прыжка успеем. Но толку? Мы же не десант. — Навигатор, если и понял мысль капитана, то, наверное, не поверил.

— Полный вперед, форсаж дотла! — Думанский сам не заметил, как прокричал команду.

Даже с яхты верховного было видно, как гигантский корпус «Варяга» окутала голубая пелена форсажного поля.

— Станем у них под носом. Не дать сволочам прыгнуть к Земле!

Теперь идея Думанского стала понятна. Для подпространственного перехода необходим небольшой разгон в направлении прыжка. При этом корабль находится в полуматериальном состоянии. И командир «Варяга» решил оказаться впереди вражеского крейсера, чтобы не дать разогнаться. Но все понимали, что «Варяг» при этом станет легкой мишенью. Подставит борт под орудия главного калибра ударного крейсера ливоргов. А с учетом нескольких сот абордажных шлюпок на борту противника, шансы выиграть поединок у Варяга были совсем малы.

⠀⠀ ⠀⠀

Несколько раз к старику приходили странные люди. Они агитировали за каких-то политиков, обещали, что если старик проголосует, то воцарит мир и спокойствие, старику дадут отдельную однокомнатную квартиру, назначат пенсию и много другого. Старик смотрел на них совсем непонимающе. Он никак не мог поверить, что эти странные люди, с профессионально лгущими глазами и влажными от постоянной работы губами могут выполнить хоть что-то из обещанного. Впрочем, агитаторы были редки и, посетив его несколько раз, совсем забросили. Однажды, примерно на десятый год, пришел человек в военной фуражке и сказал, что он сторожит порядок. Пришедший потребовал от старика представиться. Старик честно представился, страж сразу потерял к нему интерес, повертел пальцем у виска и больше не появлялся.

Была ещё одна странность у старика. Зимой, в краткий сезон дождей, старик выходил на своей лодчонке в море просто так. Далеко от берега он снимал весла и, запрокинув голову, плакал. Беззвучно, чуть подвывая, когда уже не было сил сдержаться. Крупные капли дождя падали на глаза и было непонятно — слезы это или дождь. Впрочем, никто из местных не знал, зачем старик уплывает в море в дождливую погоду.

Идея стать бортом к вражескому линкору была не совсем безумная… Главное — враг будет вынужден прекратить разгон для прыжка и принять бой. Пусть даже главный калибр уставится в борт «Варяга», но ведь борта у землян не только для красоты. Авось, успеют продержаться до прихода помощи. Не дав врагу опомниться, бортовые торпедные установки крейсера извергли сотни ядерных торпед. Вражеские системы защиты не успели отработать столько зарядов одновременно и несколько торпед достигли цели. На мгновение «Варяг» ослеп и оглох от ядерных вспышек. Когда внешние датчики опять прозрели, и посветлел ситалл иллюминаторов, стало ясно — врагу нанесен серьезный урон. И ещё стало ясно, что на помощь своим несутся два крейсера ливоргов. А земляне запаздывали. Все основные силы земного флота были задействованы в основной схватке. И «Варяг» принял свой последний бой. Огрызаясь как раненый зверь, он нес смерть вокруг себя. Уже было ясно, что линкор ливоргов не сможет прорваться в прыжок, слишком сильны повреждения, уже и «Варяг» развернулся носом к врагу, но шансов было мало. Боеприпасы подходили к концу.

— Господа! Спасибо за честь сражаться вместе с вами под одним флагом. Я приказываю всем покинуть корабль, — жестко произнес капитан по судовому селектору. Потом подумал и громко добавил. — Немедленно!

Вдоль борта Варяга стали вспыхивать лиловые облачка — это команда на спасательных шлюпках уходила в подпространство по автоматической программе скачка — домой, к Земле.

— Господа, это и вас касается, — сказал, не оборачиваясь Думанский тем, кто был с ним на мостике.

— Адмирал, а вы?

— Я после вас. Моя яхта всегда в полной готовности.

Словно стесняясь, последние члены команды медленно вышли с капитанского мостика, и там, уже за дверью отсека рванули к спасательным шлюпкам. Все понимали, что красивая и бесполезная смерть никому не нужна.

Думанский перевел все функционирующее управление на пульт своей яхты и с каким-то нехорошим предчувствием, прощаясь с кораблем, перешел на яхту. Оттуда, из тесного кокпита, с неудобным, но безопасным при перегрузках креслом, он отдал последний приказ «Варягу». Главный бортовой компьютер, компьютер управления огня и навигационный приняли простое задание и легко вычислили цепочку команд, немедленно переданных на исполнительные механизмы и блоки: Все мощности на защитное силовое поле. Переместиться в центр треугольника между двумя вражескими крейсерами и ещё подающим признаки жизни линкором. Убрать защитное поле. Вывести реактор на запредельные мощности. Пустить реактор в йодную яму. Поднимать мощность неограниченно. Одновременно с началом цепной реакции в реакторе — все боезапасы — на подрыв.

Думанский усталым движением руки набрал код запуска прыжка… Через несколько мгновений он был уже на орбите Земли. Вдали от войны, от гибнущих соратников, от кипящего от боли пространства. На душе у Думанского было тяжело. Он не дал армаде прорваться к Земле, но… Может, были более простые и не такие патетические решения. Но долго придаваться тяжелым раздумьям не пришлось. На кокпите мигал сигнал срочного вызова.

— Адмирал! Поздравляю с победой! Вы настоящий защитник нашей планеты! — голос верховного был слишком восторжен для этого момента.

— Я выполнял долг. Надеюсь, службы спасения позаботились о членах моей команды?

— Да, адмирал, ваши потери минимальны, а враг потерял три ударных корабля.

— А я потерял свой. Что за имя несчастливое…

— Да ну, новый заклепаем! — юмор верховного иногда был прост до пошлости. Впрочем, Думанского сейчас раздражало все. — Адмирал, тут у нас, правда, одна маленькая проблема.

— Что такое? — не любил адмирал маленьких проблем начальства. Они обычно приносят большие неприятности подчиненным.

— Один абордажный катер ливоргов занесло одновременно с вами на околоземную. Не велика проблема. Но он, видимо в приступе безумия, шарахнул по корме гражданского судна.

— Я понял. Я-то что могу сделать, если ваши ПВО проморгали?

— Ливорг находится рядом с вами. Приказ, уничтожить его вверенными вам средствами и после этого уничтожить гражданское судно. — Верховный внезапно заговорил громко и по-уставному.

— Я что, уже в ПВО служу? Какие мне вверены средства?

— Послушайте, Думанский, тут все не так просто. Все силы ПВО были командированы в основной флот. Сейчас на орбите только у вас есть хоть какое-то вооружение. А гражданское судно валится с орбиты прямо на столицу. Вы себе представляете, что будет, если оно упадет на город с двадцатипятимиллионным населением?

— Тип судна?

— Обычный лихтер. Автомат. Для посадки на него движок прицепили. Примите координаты. И координаты ливоргийского катера. — В голосе верховного промелькнула напряженность.

Выйти к цели оказалось совсем просто даже для адмиральской яхты. Даже без визуального контакта Думанский выпустил две из пяти малых торпед. Этого было достаточно, чтобы распылить вражеский катер. Теперь предстояла задача посложнее.

— Дайте вектор выхода на визуальный контакт с лихтером, мой навигатор на такое на рассчитан, — запросил адмирал.

— На визуальный контакт не выходить, атакуйте по вводным, — вместо верховного в динамике был уже другой, незнакомый, жесткий голос.

— Кто это мне там команды выдает? — Думанского передернуло от наглости неизвестного.

— Примите код идентификации, — неизвестный выдал последовательность цифр, которые означали, что он уполномочен отдавать приказы.

— Без визуального контроля не гарантирую уничтожение лихтера, — отрезал Адмирал. — Выполняю приказ.

После этого Думанский прибегнул к самой простой и древней уловке. Сделал вид, что не слышит командование из-за помех.

Хоть и просил Думанский координаты для визуального контакта, сославшись на слабость вычислительной системы своей яхты, найти лихтер он мог и сам. Немного поработав с сайбером, Думанский вычислил местоположение гражданского судна из данных стрельбы и направил яхту туда, где оно должно было плавно заваливаться в верхние слои атмосферы, тормозя о воздух и от этого уходя все глубже к Земле.

⠀⠀ ⠀⠀

Однажды к старику пришел поп. Он, правда, и потом приходил много раз, но уже не как поп, а просто так. Выпить. Он приносил с собой странный ром «Помперо» и утверждал, что это самый популярный ром в худших барах Каракаса. Впрочем, старику было все равно. Пить, так пить. В первый раз, конечно, не было никакого рома, был поп со всеми поповскими атрибутами.

— Здравствуй, сын мой, — начал тихо и проникновенно поп.

— Если ты хочешь начать с выяснения родственных уз, тогда уж лучше сразу, праправнук. — Не глядя на служителя культа, заявил старик. Он был сегодня в плохом настроении.

— Все мы дети божьи, — смиренно ответил тот.

— А он признает отцовство?

— Я понимаю, твой дух некрепок, и в минуты смятения хочешь спорить о вещах духовного смысла, которые не понимаешь.

— А вы понимаете все, что связано с душой?

— Никому не дано понять промысел божий! — отрезал священник.

— А что нам дано понять? — старик ввязывался в становившуюся странной и трудно предсказуемой дискуссию.

— Нам дано просить милости у всевышнего. И каяться в своих грехах! — голос попа приобрел истерический оттенок.

— А что такое грех?

— Гордыня в тебе, гордыня! Не вопрошать надо, а слушать! Не алкать ясности, а читать писание! Просветление само сойдет!

— А если уже сошло? Что мне тогда, можно сразу в рай? Или там записаться в очередь? Слушай, уважаемый, ответь мне на вопрос, только не лги!

— Слушаю тебя, о сы… — поп осёкся.

— Вот перед тобой выбор — убить невинное дитя или себя? — Старик говорил, глядя прямо в глаза попу. — Скажи мне, что делать?

— Убийство — всегда смертный грех. Дай всевышнему за тебя решить.

— А если, убив ребенка, ты спасаешь другого ребенка? Это тоже грех? Отвечай, падре!

— Все в руках божьих.

— Не трепись. Ничто не в руках божьих, — угрюмо пробормотал старик. — Все в руках твоих.

— А рукой твоей управляет господь! Уверуй в него!

— А дьявол, что, не управляет?

— Все от крепости твоей веры, — поп был непоколебим.

— Но ответь мне, ответь!!! Дай мне силы поверить в Бога, если он и вправду всемогущ!

— Ответ только внутри тебя, сын мой!

— Да отстань ты от меня со своим отцовством. Вся ваша вера — набор догм и парадоксов!

— Не богохульствуй!

— А вот вы, святоши, — продолжал задираться старик, — ведь так и не ответили — может ли Бог создать камень, который поднять не может?

— И опять ты, аки дитё неразумное, все норовишь неумное сказать, — однообразно отбивался священник.

— А вот ответ! Может! — гордо заявил старик.

— То есть, как может?

— Ага, вот и ты уже во всемогуществе его засомневался!

— Не сомневался я! — поп перекрестился, но покраснел.

— А вот так! Создаст камень, который поднять не сможет, а потом возьмет и подымет! — Старик торжествовал, — он же всемогущий! А то ещё и поднимать не захочет!

Святой отец понял, что дальше разговаривать на эту тему бесполезно, дабы самому не ввергнуться в пучину ереси. Следующий раз он пришел с ромом. После поздно вечером, засыпая, старик прошептал: «Помоги же мне, Господи!»

Черная точка лихтера была уже хорошо различима на фоне Земли. Сбросив мощность маршевого двигателя, Думанский пошел на сближение. Через несколько минут в груди у адмирала сначала тяжело заныло, а потом и просто заболело сердце. Это был никакой не лихтер. Это было громадное пассажирское судно. На развороченной корме осталась только одна золоченая буква из названия — «…И…». Думанский дал сайберу команду на опознание. На дисплее вспыхнуло: «круизный пассажирский лайнер серии «Куин Мери V». В регистре значатся три судна «Киев», «Таврия», «Иркутск». Распознать судно невозможно». Развороченные кормовые дюзы не давали надежды на то, что лайнер управляем. Он как-то беспомощно заваливался носом вниз. Корпус судна уже окутало слабое марево огня — атмосфера давала о себе знать. Она тормозила судно и медленно опускала его ближе к смертельной границе, после которой гигантский корабль с пятью тысячами пассажиров войдя в плотные слои, рухнет на Землю. Думанский попытался связаться с судном, но безуспешно. Динамик голосом верховного уже ревел, требуя немедленно выполнить приказ, иначе…

Думанский не сомневался ни мгновения. Выдавив из дюзы своей яхты длинный хвост экстренного ускорения, догнал судно. Потом осторожно переместился ближе к носу лайнера. Адмирал отключил блок расчета координат подпространственного движка. Потом, закрыв глаза, с размаху ударил по кнопке активации прыжка кулаком. Под брюхом лайнера расцвела сфера сингулярности пространства. Расширяясь, она ударила по носу лайнера, задирая вверх, против вектора падения.

⠀⠀ ⠀⠀

Иногда, в летний вечер на море бывал такой штиль, что даже прибой превращался в ленивые шлепки игрушечных, в несколько сантиметров, волн. Сегодня, именно в такой тихий вечер, когда уже стемнело, к старику пришли неприятные молодые люди. Они не стали ничего говорить, зашли в его хижину, посмотрели и молча вышли. Старик сидел неподалеку возле лодки и спокойно наблюдал. Мало ли кому что надо, мало ли кто как воспитан.

— Так, шоп свалил отсюда к вечеру — проговорил один из гостей, не глядя даже на старика.

— А почему я должен уйти? — спокойно поинтересовался старик.

— Не твое дело. Не нужны нам тут бомжи.

— Я же не бомж, я постоянно тут живу. Никому не мешаю.

— Так, казел, я, что объяснять должен? — почему-то разозлился молодой человек. — Тут дискотека будет и лазерное шоу.

— Пришел бы ты ко мне двадцать пять лет назад, — неожиданно жестко сказал старик, — я бы тебе лазерное шоу показал…

— Так, я не понял, — ещё сильнее обозлился молодой, — Вован, объясни тупому.

Второй, который был Вованом, подошел к старику и не сильно, но оскорбительно ударил его в лицо. Старик тяжело поднялся и посмотрел в глаза Вовану. Тот, разозлившись, ударил старика в грудь, уже сильно и подло. От удара старик упал навзничь прямо в неподвижную воду.

— Плыви отсюда, рвань, — прокричал бандит, — и не возвращайся!

Над стариком было небо полное звезд. Оказывается, он уже и забыл, как выглядят звезды. Они смотрели на него, и, казалось, готовы были заплакать. Старик медленно встал и, повернувшись спиной к пришедшим, пошел в сторону моря. Когда вода достигла пояса, он поплыл.

Он плыл туда, где много лет назад вынырнула из небытия его яхта, прямо над водой. Туда, куда выкинул его неуправляемый блок прыжка. На Землю, за тысячу лет до войны с ливоргами. Тогда, ещё не старик, а адмирал Думанский был без сознания, и система спасения доставила его на берег. Как проклинал он эту систему все годы. Думанскому было наплевать и на угрозы верховного, и на трибунал и на все боевые корабли. Он боялся только одного, узнать, что он не смог спасти тот лайнер, и что это была именно «Таврия» и его семья погибла. Первые годы он просыпался от собственного крика. Его мучил один и тот же сон — его находит группа спасения и сообщает, что ни Майи, ни детей уже нет. Но спас-маяк он сломал в первый же день, а искать потерянного во времени никто не стал. Убить себя он тоже не мог. А вдруг его найдут, и он узнает, что все хорошо, все живы и ждут его дома…

Старик плыл туда, к одной ему ведомой точке моря, где на дне лежала его яхта. Последний осколок его мира. Планеты Земля, за спасение которой он будет воевать через тысячу лет. Яхта звала его туда, где был его мир, его дом, его жизнь. И ещё звали звезды, те, на которые он не мог смотреть. Они молча и безучастно следили за стариком пока ещё могли различить его. А потом, не видя уже ничего на поверхности моря, опять занялись своими делами.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Ученый-физик и писатель-фантаст Сергей Сергеевич Слюсаренко родился в 1955 году в Минске. После школы поступил на физфак Белорусского госуниверситета, но высшее образование завершил уже в Харьковском университете (в 1975 году семья переехала в Харьков).

Отслужив два года в рядах Советской армии, в 1981 году перебрался на постоянное место жительства в Киев, где живет и работает по сей день. Кандидат физико-математических наук, автор около 100 научных публикаций, работал по приглашению в университетах многих стран.

Фантастику пишет с 2003 года, а уже в 2005 году состоялся первый серьезный дебют — роман «Тактильные ощущения», изданный в «Лениздате» и получивший поощрительную премию «Еврокона» как лучшая первая книга европейского автора. Рассказы С. Слюсаренко публиковались в журналах «Если» и «Реальность фантастики».

Сергей ПалийСирена

— А где луч? — спросил Запесочный, с любопытством глядя в иллюминатор.

— В вакууме лазер невиден, — ворчливо отозвался Самарский, настраивая мощность и держа астероид в радиусе действия промышленного резака. — Луч заметен только в среде. А там отсутствует среда.

В рубку вошел капитан Пунктурица и невпопад сказал:

— Сегодня четверг, а не среда. Шкалик, хватит сбивать экипаж с толку.

Самарский тут же вскинулся:

— Да я другую среду имел в виду!

— Прошлую? Так ты ж тогда в штатном запое был, — копаясь в стопке накладных, откликнулся капитан.

— Тьфу! — Борт-инженер Сергей Самарский по прозвищу Шкалик выключил лазер и вышел из рубки. Уже из коридора он крикнул: — В гальюн приспичило…

Коля Запесочный продолжал с интересом таращиться в иллюминатор. Там, слегка вращаясь, медленно отплывал от челнока астероид, в котором сканеры засекли пару тонн ценной руды, и капитан решил притормозить, чтобы вырезать из породы железяку. Коле было интересно наблюдать за космическими телами с близкого расстояния — это скрашивало недели, в течение которых за стеклами не было ничего, кроме пустоты. Он перевелся в космос всего год назад из спецназа и сразу, по счастливой случайности, попал на борт грузового межпланетного челнока «Субботник» охранником. Поэтому Коля все еще с любопытством глядел на планеты и луны, мимо которых они пролетали и на которые иногда садились, чтобы подхватить или скинуть очередную партию груза.

В этот раз их целью была одна из лун Сатурна — Сигнитур-44. На эту отдаленную ледышку «Субботнику» предстояло доставить тридцать тонн хлорелловой муки и двести пятьдесят контейнеров с тротилом для горных разработок, а забрать партию необогащенного урана. На Сигнитуре-44 находилась небольшая уранодобывающая база, и двенадцать ее обитателей с нетерпением ждали челнок. Штатный бухгалтер «Субботника» Ллойд Кристоф прихватил также полсотни дисков со свежей порнушкой, зная, что этот товар пользуется у любых горняков и колонистов огромной популярностью. Но в районе Пояса Астероидов капитан обнаружил тайник и с негодованием повыкидывал всю контрабанду в космос под слезные причитания Ллойда.

Капитан «Субботника» — Лев Пунктурица — был принципиальный, тертый годами и вакуумом дальнобойщик.

— Зануда, — обратился он к бортовому компьютеру, отрывая взгляд от бумажек, — проверь-ка накладную номер С-2155-С-44-6859. И глянь, сколько, по твоим данным, тротила в одном ящике?

— Мне нужна новая операционка, — раздался из динамиков сварливый дискант. — Чтобы резидентных программ и в помине не было. И ядро 12-го поколения. Надоело тормозить, как осел на перевале. Попробовал бы кто-нибудь из вас думать какими-то семьюдесятью миллионами потоков с задержкой в целую наносекунду. Словно мозги в кисель превращаются. Пока Самарский не поставит новый Linux Blue Suede Shoes версии 6.22, отказываюсь сотрудничать с экипажем.

— Я тебе сейчас все массивы форматну, — пригрозил Пунктурица, почесывая горбинку на носу. — Надоело мыслить?

— Лучше кануть в лету, чем мыслить с задержкой в наносекунду, — патетично изрек компьютер.

Запесочный с интересом наблюдал за кэпом, разговаривающим со стенами. Он еще не до конца свыкся с мыслью, что у компьютеров может быть интеллект.

— Зануда, я тебя последний раз спрашиваю… — Пунктурица поднял из-под панели управления молоток и крикнул в коридор изо всех сил: — Шкалик! Куда шарахнуть, чтобы сразу намертво Зануду вырубить?

— Системы жизнеобеспечения контролируются мной, — с опаской выпалил компьютер. — Если отключусь я — отключитесь и вы. И рестартнуть вас будет некому.

Пунктурица поправил бейсболку и замахнулся.

— Замечательно! — подбодрил его Зануда дрогнувшим голосом. — Давайте все здесь расколотим из-за одного бедного искусственного интеллекта, который просит-то всего — обновить операционную систему…

Капитан прицелился в какой-то энергоузел, густо обмотанный проводами.

— Хорошо, дипломатический ход удался, — сдавленно буркнули динамики. — По моим данным в каждом из двухсот пятидесяти контейнеров, которые находятся в грузовом отсеке нашего челнока, пять килограммов тротила. Детонировать бы их все разом…

Пунктурица отложил молоток и снова, как ни в чем ни бывало, зашелестел бумажками. Через некоторое время он вызвал по коммуникатору бухгалтера.

Ллойд Кристоф был лысым, нервным, докучливым очкариком. Капитан терпел его на судне только из-за чрезвычайно тонкого нюха на всякого рода аферы, бюрократические заморочки и финансовые подначки со стороны заказчиков.

— Слушаю вас, Лев. — Кристоф всех членов экипажа называл исключительно по имени и на «вы».

— Скажи мне, Ллойд, сколько тротила в каждом ящике мы везем?

— Четыре с половиной килограмма.

— А почему Зануда сказал — пять?

— Видимо, потому, что он — Зануда.

Пунктурица постучал пальцами по датчикам герметичности грузового отсека, горящим зелеными огоньками. Задумчиво поглядел в носовой иллюминатор, где продолжал медленно вращаться астероид, уже отплывший на порядочное расстояние от челнока.

— Я предлагаю сделать вот что, — произнес наконец он. — Сейчас я выкидываю весь наш груз в космос, а по прибытии на Сигнитуру-44, ты, Ллойд, объясняешь двенадцати свирепым, полгода не трахавшимся шахтерам, почему данные в подписанных тобой накладных не соответствуют данным бортового компьютера.

Кристоф нервно потер пухлые руки и, глянув на капитана через толстые линзы очков, проговорил:

— То есть вы предлагаете, Лев, немедленно избавиться от груза, который ожидают голодные люди?

— Ты мне на жалость не дави. Да, я предлагаю выкинуть весь груз прямо сейчас.

— Но ведь вещи не в ответе за людей.

— Зато люди отвечают за вещи! Какого хрена ты списал полкило взрывчатки с каждого контейнера?

Коля Запесочный почесал мощный лысый череп и поглядел на грустно вздохнувшего бухгалтера.

— Лев, мне кажется…

В этот момент в рубку влетел Самарский с круглыми от страха глазами.

— Там… Он!.. Ах ты зараза! Пассатижи тебе в ухо!

— Шкалик, ну-ка возьми себя в руки, — строго сказал Пунктурица. — Ты что опять в запой собрался? Не позволю.

Самарский подошел к одному из динамиков, через которые бортовой компьютер общался с экипажем и уставился на него так, будто хотел порвать взглядом мембрану.

— Скажи-ка мне, скотинушка электронная, где мы сейчас находимся? — обратился он к сеточке.

— В космосе, — невозмутимо ответил Зануда. И язвительно добавил: — Сэр.

— Я ж тебе все процессоры пожгу, — пообещал Самарский компьютеру и повернулся к недоумевающим друзьям. — Знаете, в какую область мы недавно влетели?

— Траверз орбиты Юпитера пересекли вроде, — пожал плечами Пунктурица. — А что?

— Десять минут назад мы попали в радиус действия автоматического маяка номер Ю-241. А наша полупроводниковая зараза не сочла нужным сообщить экипажу о входе в опасный район. Комментарии нужны?

После пятисекундной тишины Зануда возмущенно заявил:

— Для кого опасный, а для кого и приятный. И не смей называть восхитительную Крошку Ю каким-то там маяком!

⠀⠀ ⠀⠀

Маяк Ю-241 представлял собой двухметровый шар, напичканный электронной аппаратурой, который несколько лет назад вывели на орбиту Юпитера для облегчения навигации проходящих мимо кораблей. Это была штатная процедура, которую техники с базы на По проделывали и раньше десятки раз. Маяк запустили, стабилизировали его орбиту, настроили и запустили приёмно-передающие устройства. Ничто не предвещало проблем…

Спустя неделю мелкий метеорит прошил один из трансляторов сигнала дальнего действия, и что-то там закоротило. Дежурная смена подняла с По ремонтный катер и направилась к ГО-241, чтобы устранить неисправность. И вот тут началось!

При входе в зону действия маяка, когда сигнал усилился до определенной величины, бортовой компьютер катера повел себя странно. Он перестал внимать командам экипажа, самостоятельно привел корабль к Ю-241 и принялся кружить вокруг, обмениваясь с неисправным маяком какими-то нелепыми пакетами информации.

Капитан катера попытался было отключить автопилот и перевести управление на себя, но тут компьютер словно взбесился. Он немедленно убрал искусственную гравитацию, пригрозил вырубить систему жизнеобеспечения на борту, а в случае продолжения сопротивления — открыть все шлюзы. Конечно, космонавты могли облачиться в скафандры и покинуть обезумевший корабль, но решили не рисковать, потому как на катере стоял внешний ремонтный лазер. А мало ли что могло взбрести в массивы компьютеру…

Катер продолжал нарезать круги вокруг маяка и обмениваться с ним радиосообщениями, игнорируя все команды, вводимые с пультов управления. Капитан хотел послать сигнал бедствия, но компьютер блокировал и эту возможность.

В конце концов не выдержал главный техник. Он замахнулся на основной энергоблок монтировкой и… беднягу так шарахнуло током, что его пришлось отпаивать молочком.

Загадочный танец катера и маяка продолжался.

Спустя несколько часов мучительных попыток сообразить, какого хрена вообще вокруг происходит, бортинженер пошутил: мол, а что, если компьютер флиртует с Ю-241? Что, если маяк соблазнил их корабль?..

Изможденных ремонтников лишь через трое суток вытащили спасатели. Им повезло: кто-то из астрономов случайно обратил внимание на странное поведение катера возле поврежденного маяка.

С тех пор Ю-241 космонавты стали называть Сиреной.

Корабли, попавшие в зону действия пресловутого навигационного спутника, теряли волю. Они принимались оказывать Сирене всевозможные знаки внимания, «обхаживать» ее, старались всеми способами завоевать благосклонность двухметрового железного шара.

Корабли влюблялись.

Ученые схватились за головы — объяснения этому просто не существовало. Бортовые компьютеры хоть и обладали искусственным интеллектом, но чтобы проявлять чувства к безжизненному автоматическому маяку, прошибленному метеоритом! Да еще настолько рьяно, что экипаж становился абсолютно бессилен!

В конце концов, так и не найдя объяснения этому феномену, с Земли был отдан приказ уничтожить потенциально опасный объект. Но не тут-то было! Выпущенные ракеты теряли управление и тоже начинали сходить с ума по Сирене, лазеры отказывались включаться, гравитоника выходила из строя… Корабли и устройства наотрез отвергали возможность причинять вред маяку Ю-241. Дошло до того, что военные попытались развалить злополучную железяку механическими способами. Но встретили такое рьяное сопротивление со стороны «влюбленных» судов, что отступили.

— Ну не ядерной же бомбой ее взрывать, — покачал головой командующий флотом.

После десятка безуспешных попыток «договориться» с Сиреной было решено оставить ее в покое. Вокруг организовали карантин, предупредили все военные и штатные экипажи, чтобы не лезли в зону активности свихнувшейся Железной Девы и принялись благополучно облетать ее стороной.

И все пошло своим чередом.

Торговые трассы несколько изменились, но капитаны предпочитали сделать крюк в миллион-другой километров, чем потерять любимое судно. В профессиональной среде дальнобоев про Сирену, конечно, стали ходить байки. Кто-то считал, что это вообще выдумки властей, старающихся скрыть в зоне карантина какой-то секретный объект, кто-то списывал все на хитрости пиратов, а кто-то вообще полушутя предполагал, что это проявление высшего разума в Солнечной системе… Хотя основная часть торговых и дипломатических судов все же предпочитала облетать Сирену стороной.

Но на любую беду непременно найдутся люди забывчивые, любопытные и неосторожные.

Нет-нет да попадал какой-нибудь корабль под чарующие радиовсхлипы маяка, и тогда борт был обречен болтаться вокруг предмета обожания вместе с другими «ухажерами». Экипаж эвакуировали спасатели. Они вылетали в скафандрах, пристегнутых страховочным тросом к шлюпке, которая находилась на безопасном расстоянии от Сирены, и вытаскивали людей. А судно так и оставалось в «любовном» плену.

Автоматический маяк Ю-241 за несколько лет умудрился «совратить» около трех десятков кораблей.

Лукавая Сирена, словно мифическая полуптица-полуженщина, завлекала своим волшебным пением неосторожных мореходов.

⠀⠀ ⠀⠀

Пунктурица сел в кресло пилота, а по совместительству и капитана, положил бейсболку на пульт управления и обхватил костистый череп руками.

— Крышка? — спросил он через минуту.

— Однозначно, — хмуро откликнулся Самарский. — По крайней мере, «Субботник» теперь точно обречен болтаться вокруг Сирены, пока у него есть запас хода. А запаса хода у него лет на сто пятьдесят.

— Моя вина, — не отнимая рук от головы, сказал Пунктурица. — Я исполняю роль пилота и штурмана. Совсем из башки вылетело про эту Сирену… Да и от Зануды такого не ожидал, честно говоря. Он, конечно, порядочная сволочь, но курс всегда держал безупречно и обо всех аномалиях предупреждал.

— Ну-у… — осторожно вмешался Запесочный, — какой нормальный мужик в здравом уме и половозрелом возрасте предупредит свою супругу о приближении сногсшибательной красотки…

Капитан обернулся, исподлобья посмотрел на охранника и сказал:

— Спасибо, Коля. Утешил.

— А что нам теперь делать-то? — растерянно обронил Кристоф, будто он только что осознал весь кретинизм ситуации.

— А ничего. Спасателей ждать, — мрачно буркнул Самарский, бродя по рубке тюда-сюда.

— Надеюсь, муку с тротилом они тоже спасут.

— Пассатижи тебе в ухо, а не мука с тротилом. Из карантинной зоны эвакуируют только экипаж. Так что можешь готовиться расплачиваться за груз из своего кармана.

— Я отказываюсь! — быстро сказал Кристоф. — Моей вины в происшедшем нет.

Пунктурица вздохнул.

— Борт-инженер Самарский, — подал вдруг голос Зануда, — поставь мне новую операционку. С нынешней осмыслять прелести бесконечной любви Крошки Ю просто кощунственно.

Сергей остановился, медленно повернулся к динамику, побагровел и проорал:

— Надо бы тебе вообще Винду древнюю вкрячить! Чтоб навек импотентом стал!

— Хм, — презрительно произнес Зануда, и Пунктурица даже представил, как компьютер пожимает плечами.

— Лев, — обратился Кристоф к кэпу, — я предлагаю вам начать вести переговоры с нашим бортовым компьютером, ибо мы ни коим образом не имеем права терять ценный груз, в котором нуждаются шахтеры на Сигнитуре-44.

— Ни коим образом не имеем права… — злобно огрызнулся Самарский, продолжив мерить рубку шагами. — Хоть бы говорить научился по-человечески. Привык только свои чертовы накладные заполнять и порнушку контрабандную таскать от Нептуна до Венеры.

— Перестаньте мне хамить, Самарский! — зыркая сквозь толстые линзы очков, взвился Ллойд.

— Отставить, — невесело скомандовал Пунктурица. — Шкалик, быть может, с ним можно хоть как-то договориться?

— Да если б… пассатижи мне в ухо. — Сергей безнадежно махнул рукой и потер небольшой шрам на переносице.

Пунктурица надел бейсболку, встал и обратился к динамику:

— Зануда, ты что, обиделся за молоток? Я ж тебя никогда бы не ударил. Мы ж через столько вместе прошли.

— Какие вы все-таки бренные, — с оттенком сочувствия сказал Зануда. — Возитесь в своих амбициях, тешите тщеславие…

— Ни хрена себе завернул, — не выдержал Запесочный. Капитан строго посмотрел на него, и охранник заткнулся.

— Послушай, Зануда, — продолжил Пунктурица, — у меня, кажется, появилась идея. А что если мы найдем тебе настоящую подружку?

— Ты что-то имеешь против Крошки Ю? — угрожающе поинтересовался компьютер.

— Нет, ты не правильно меня понял… — Пунктурица подошел к носовому иллюминатору, чтобы собраться с мыслями. Среди звездной россыпи за стеклом даже невооруженным глазом можно было заметить несколько перемещающих светлых точек. Это другие корабли-ухажеры бегали вокруг Сирены по нестабильным круговым орбитам, изредка корректируя курс маневровыми двигателями. — Я имел в виду, что мы бы нашли только для тебя подружку, понимаешь? Для тебя одного. И не нужно было бы ее делить с тремя десятками влюбленных козлов.

Гравитация пропала вмиг.

Шкалик после очередного шага стремительно унесся к потолку и протаранил головой крепеж для старых дисков. Заматерился на чем свет стоит. Остальные просто плавно взмыли в воздух, ощущая давно забытый приступ тошноты.

— То есть ты считаешь Крошку Ю шлюхой? — зловеще вопросил Зануда.

— Ни в коем случае! — придерживаясь за край приборной панели, вскрикнул Пунктурица. — Я уверен, что она чрезвычайно благочестивая особа!

Гравитация вновь возникла.

Шкалик грохнулся об пол и выдал такое проклятие, что даже бывалый кэп удивленно поднял брови.

— Если бы вы могли хоть на мгновение проникнуться игрой амплитуды ее радиоволн, — мечтательно вздохнул Зануда. — Это такое неповторимое чувство асинхронности… Самарский, может, все-таки поставишь мне новый Linux?

— Я сейчас тебе клизму со всем известным набором вирусов поставлю.

Прямо в процессорную шину… — потирая задницу, прошипел Сергей.

— Грубиян, — рассеянно сказал Зануда. — Наверное, ты никогда не был по-настоящему влюблен.

Самарский задохнулся в приступе гнева. Запесочный мощными движениями усадил его в кресло второго пилота и крепко пристегнул.

— Я больше так не могу… — плаксиво запричитал Кристоф, потирая пухлые руки. — Мне нужен душевный покой для продуктивной работы, а тут что творится? Болтаемся вокруг маяка без шансов на спасение корабля и груза, борт-инженер в истерике, компьютер… елки-палки, мне даже как-то не удобно такое говорить… компьютер втюрился. Лев, сделайте же наконец что-нибудь!

— Бухгалтеры в 87 процентах случаев несчастны в личной жизни, — констатировал Зануда. — Ллойд, мой тебе совет: когда твое пухлое тело эвакуируют отсюда, обзаведись любящей женой и сворой непослушных ребятишек. Обрети идиллию духа.

— Зануда, — тоже постепенно начиная терять терпение, произнес Пунктурица. — Нам пора возвращаться на курс — и без того потеряли кучу времени. Мы можем прийти к взаимовыгодному соглашению? Валяй, выкладывай свои условия.

— Милая Крошка Ю… — продекламировал компьютер. — Пусть будут незабвенны переливы твоих импульсов. Пусть несутся они в пространство, покоряя кристаллические сердца недостойных!

В кресле второго пилота дернулся Самарский. Сказал страшным шепотом:

— Пустите меня. Я сейчас этому барду недобитому рога поотшибаю, которые ему наставили! Пустите, пассатижи вам в уши! Дайте мне резак, я силовые кабели ему перепилю! Или генератор раздолбаю!

— И ты тленен, Самарский, — разочарованно вздохнул Зануда. — Тленен и слеп.

— Погоди, погоди… — В глазах Пунктурицы сверкнула искорка идеи. — Как ты сказал, Шкалик?

— Что конкретно? — с нездоровой усмешкой переспросил Самарский. — Про рога, силовые кабели или генератор? Лёва, ради общего дела — все что угодно!

— Да нет же! Как ты любишь ругаться?

— Изысканно, — тут же вставил Кристоф, поправив очки.

— Какую фразочку ты обычно вставляешь, когда злишься?

— Пассатижи мне в уши, а что? — Сергей даже поостыл от удивления.

— Ты помнишь древнегреческие сказания про остров с Сиренами?

— Чего-чего?

— Гомера читал?

На минуту в рубке повисла напряженная тишина. Лишь легкое шипение доносилось из динамиков.

— Лев, вы здоровы? — наконец спросил Кристоф. — В мои обязанности до сих пор вроде входят функции бортового врача. Если требуется…

— Более чем здоров! — воскликнул Пунктурица, скидывая бейсболку. — Тащите скафандры! Ну, чего уставились? Коля, тащи рабочие!

Запесочный пожал огромными плечами и ушел в хозблок.

— Я не открою шлюзы, — на всякий случай заявил Зануда.

— А я дырку в обшивке просверлю, — безапелляционно отрезал Пунктурица. — Отстань. Наслаждайся эротикой, пока дают.

— Кэп, ты что задумал? — настороженно спросил Самарский. — Я еще жить хочу.

— Я тоже. А заодно спасти старый добрый «Субботник» и груз.

— А в чем прикол-то?

— Согласно «Одиссее» Гомера, Сирены своими чарующими голосами завлекали мореходов к прибрежным скалам, о которые разбивались корабли. Так вот, я уверен, что наш влюбленный Зануда не знает, что сделал Одиссей, дабы спасти своих спутников.

Компьютер помолчал, потом выдал:

— Не знаю. Но уверен, что у тебя этот фокус не пройдет!

— Нюхай свои радиоферомоны, — цинично сказал Пунктурица, облачаясь в скафандр, принесенный Запе-сочным. — А вы чего тормозите? Надевайте костюмы.

— Быть может, меня хотя бы отстегнут? — зло поинтересовался Самарский.

Пока Кристоф высвобождал Шкалика из кресла второго пилота, Зануда напряженно сопел в динамики. Наконец он крикнул:

— У меня с наносекунды на наносекунду начнется паника! А это, уверяю вас, опасно для всего экипажа!

— Чмокни свою красотку на прощанье! — Пунктурица убедился, что скоба шлема надежно защелкнута.

Шлюзы смятенный вконец Зануда распахнул разом — и основной, и аварийный, и грузовой. Хорошо, что контейнеры с грузом были надежно закреплены…

Всех четверых членной экипажа буквально вынесло наружу. Капитан перед этим успел пристегнуть каждого страховочным тросом к специальному кронштейну. Уже болтаясь в вакууме, Пунктурица достал из ремонтного отсека костюма инструменты и, довольно осклабившись, помахал ими перед носом Самарского.

— Э-э… Лёва… — протянул Шкалик. — Я, конечно, нахожусь в твоем подчинении и обязан выполнять приказы… Но какого, пассатижи тебе в ухо, хера ты нас сюда вытащил? Этот гад сейчас вот ка-а-ак пальнет промышленным резаком…

— Мы вне радиуса действия резака, — успокоил его Пунктурица. — Расслабься.

— То есть, ждать спасателей снаружи вам показалось интереснее? — уточнил Кристоф, болтаясь на тросе неподалеку.

— А ведь наш бухгалтер, как ни странно, прав, — согласился Самарский. — Мы ничего не сможем сделать с кораблем: он полностью управляется Занудой, пассатижи ему в уши!

— Не пассатижи, а воск, — победоносно произнес Пунктурица и снова помахал инструментами.

— Космическое помешательство, — сокрушенно констатировал Кристоф и укоризненно взглянул на капитана через стекло шлема.

Пунктурица загадочно улыбнулся, посмотрел, прищурившись, на далекое Солнце и объяснил:

— Чтобы спасти своих спутников от манящего пения Сирен, Одиссей залепил им уши воском.

Если в вакууме может повиснуть тишина, то она там повисла. Лишь спустя минуту Самарский решился спросить:

— И что?

— Скажи, друг мой Шкалик, где на «Субботнике» расположены колпачки принимающих антенн?

Отчаянный крик Зануды раздался в наушниках скафандров с задержкой ровно в наносекунду.

Обреченный на разлуку с возлюбленной, компьютер понял капитана первым.

— Да как вы могли допустить такое унижение? — привычно забрюзжал Зануда, когда Пунктурица наконец вывел «оглохший» корабль за пределы карантинной зоны. — Как вам хватило совести позволить заморочить мне массивы какой-то самодовольной дурочке?!

Запесочный громогласно рассмеялся, а Шкалик откинулся в кресле и потянул сквозь трубочку авокадовый коктейль. Пунктурица только улыбнулся, краешками губ.

— Бездушные приматы! — обиженно захныкал Зануда. — Столько лет верности, самопожертвования, скрупулезных расчетов, а они…

— Я не хотел быть жестоким, — сказал капитан. — Я ведь прекрасно понимаю, что такое потерять голову, быть охмуренным женщиной. Понимаю, что такое разлука, когда ты полон рвущихся наружу чувств и готов поверить, что больше никогда не встретишь ту, единственную… Поэтому я вовсе не хотел быть бесчеловечным по отношению к тебе. Но ты был абсолютно невыносим! Просто критически!

— Тогда пусть Самарский срочно поставит мне Linux Blue Suede Shoes, — проворчал Зануда. — В качестве компенсации.

— Шкалик, поставь ты ему эту новую операционку, — благосклонно согласился Пунктурица. — А то ведь всех задолбит.

— Задолблю, — тут же подтвердил Зануда.

Самарский неторопливо кивнул и шумно затянулся коктейлем.

— Кстати, — потянулся в своем кресле Пунктурица, — Кристоф, с тобой мы еще вернемся к разговору о накладных на тротил. Напомни завтра, чтобы я тебя хорошенько распек.

— Лев, я так понимаю, вы…

— Это еще что… — вдруг перебил лысого бухгалтера Самарский, отставляя стакан с коктейлем и наклоняясь к пульту. — Какой необычный сигнал…

Пунктурица тоже внимательно посмотрел на монитор, пощелкал клавишами.

— Странно, — задумчиво сказал он. — Очень странно… Это похоже на сигнал бедствия, только…

— Что только? — быстро спросил Кристоф, поправляя свои громоздкие очки.

— Только код… э-э… чуть ли не вековой давности.

— Ого! — удивился Самарский. — Может, спутник какой-нибудь затерялся…

— Сейчас попробую дешифровать и выведу на экран. — Пунктурица заколотил по клавишам, краем сознания обращая внимание на то, что Зануда подозрительно молчит. Через минуту на мониторе появилось изображение.

Рубка корабля. Довольно большого межпланетника, устаревшей модификации, которые теперь использовались разве что в качестве орбитальных хранилищ и перевалочных баз. Просторное помещение — освещено, на пультах мигают огоньки, но внутри ни души.

— Что это за древний тарантас? — удивился Пунктурица вслух. — Зануда, можешь идентифицировать и дать точные координаты?

— Могу, — с явной неохотой откликнулся компьютер из динамиков. — Межпланетник класса «Аэлита-88», бортовой номер 21 — Нр08. Образца конца прошлого века, двигатели плазменные, экипаж 7 человек. Находится вне плоскости эклиптики, примерно в световой минуте. Точные координаты вывожу на монитор.

— Бред какой-то. Куда направляется этот корабль?

— Никуда. Висит себе, никого не трогает.

— Но как он мог здесь оказаться? Возник из прошлого?

— Не располагаю информацией.

— Зануда, есть ли на борту белковые формы жизни?

— Есть… — Компьютер, судя по голосу, совсем сник.

— Что с тобой? — спросил Пунктурица, продолжая долбить по клавиатуре.

— Ничего…

Тут в разговор встрял Самарский:

— Постой-ка, Лёва… А уж не тот ли это легендарный борт, который лет семьдесят назад, когда еще не наступила эпоха гравитонных двигателей, отправился к границам Солнечной системы?

— Зануда, тот борт?

— Тот…

— А что это ты, Шкалик, как забеспокоился?

— А то, что экипаж его был полностью укомплектован из…

Самарский осекся.

На мониторе возникло движение, и в рубку межпланетника класса «Аэлита-88» вошла женщина. Красивая женщина. Сногсшибательная женщина. В синем облегающем спецкостюме она выглядела настоящей космической амазонкой. Пройдя вдоль пульта управления, она вгляделась в показания приборов и вдруг улыбнулась чему-то.

Пунктурица поморгал и шепотом обратился к компьютеру:

— Сколько, ты сказал, человек в экипаже?

— Семь… — обреченно выдавил Зануда.

Капитан медленно повернул голову и посмотрел на оторопевшего борт — инженера.

— Сережа, мне кажется, нам необходимо откликнуться на сигнал бедствия и помочь борту 21 — Нр08. Его хрупкий женский экипаж нуждается в срочной эвакуации. Это займет часов шесть, не больше.

Самарский только покивал, не отводя взгляда от монитора.

— На Сигнитуре-44 голодные шахтеры ждут хлорелловую муку и тротил, — тихонько вздохнул Зануда.

— Может, пока отключить его, чтобы не мешал проведению спасательной операции? — предложил Коля Запесочный.

Кристоф потер пухлые руки и старательно закивал. Пунктурица с утроенной энергией застучал по клавиатуре, вводя новый курс.

— Вы лучше залепите себе уши воском, — ворчливо посоветовал Зануда, звякнув динамиком. — А глаза — сургучом.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Палий Сергей родился в 1979 году в городе Куйбышеве (ныне — Самара).

В 2002 году окончил Сам ГПУ по специальности «журналистика». С 2002 по 2004 — работал в пресс-службе Главного управления исполнения наказаний Минюста России по Самарской области. Уволен по собственному желанию в звании старшего лейтенанта.

Публиковался в журнале «Полдень. XXI век». В 2006 году вышла дебютная книга С. Палия — роман «Изнанка».

Юрий МаксимовСимвол

Осколок-половинка старого голубенького блюдца. Вот уже десять лет стоит на шкафу, марсианскую пыль собирает…

⠀⠀ ⠀⠀

Знаете, что такое символ? Да вряд ли. Это всё от древних греков пошло. У них, в общем, обычай такой был: если два друга надолго разлучались, к примеру, кого-то приспичило в другой город переехать, то они брали какую-нибудь вещицу и разбивали её напополам. Каждый забирал себе половинку. А потом, когда встречались, соединяли обратно. А если встречались их дети — по таким штукам они узнавали, что их отцы дружили. Это и называлось символом.

Вы уже поняли, куда я клоню. Да, точно. Беды было две: мой дед знал эту легенду, и, как назло, имел друга. Так что, когда вздумалось ему на Марс податься, они разбили одно из бабкиных блюдец.

Очень трогательно. Даже стильно.

Когда дед стал зарабатывать достаточно, чтобы оплатить разговор с Землёй, друг куда-то запропастился. Ещё бы. Нечего в век высоких технологий шутить с древними легендами.

Первые поселенцы жили недолго. Кто его знает, из-за чего? Разве нам такие вещи скажут?

Обломок перекочевал к моему папаше. Батька к «реликвии» относился… ну, наверное, как древний грек. Мать рассказывала, что однажды я, трёх годов от роду, решил поиграть с «голубенькой штучкой» и размазал по ней зубную пасту. Отца чуть удар не хватил. И мне впервые крепко влетело. А они с матерью впервые крепко поругались.

В шестнадцать я уже учился на третьем курсе подготовительного и жил там же, в университетском отсеке, выбираясь домой лишь на выходные. В один из таких заездов батька подозвал меня и сунул в руку обломок:

— На, возьми себе.

Я удивился. Может, даже и почувствовал тогда что-то…

— Зачем?

— Пусть у тебя побудет. Надоел он мне. Потом, может, заберу. Знаешь, что это такое?

Ещё бы не знать! Кажется, сколько я себя помню, столько помню историю про глупую дедову затею. И про то, что надо ждать, что когда-нибудь появится человек со второй половинкой и тогда…

Эх, батька, батька. Через полгода закопали его в жёстком марсианском грунте, за куполом. Рак лёгких. До последнего скрывал от нас с матерью. Помню, как стояли мы полукругом в неудобных скафандрах на старом поселенческом кладбище и смотрели как робот топит капсулу в коричневочёрной яме. Мать подняла руку и стукнула о стекло шлема — машинально пыталась смахнуть слёзы.

Стоит ли говорить, что после этого на голубенький обломок я смотрел иначе, чем отец или дед?

Нет, польза от этой лабуды была. Эффектный способ знакомства с земными туристками:

— Девушка, простите… Вы не видели кого-нибудь с такой же половинкой? Мой дед, покидая Землю, вместе с другом разделил блюдце… знак дружбы… До самой смерти надеялся найти друга, или его наследников… И мой отец тоже… Теперь долг перешёл ко мне…

Одна из них даже написала про меня в какой-то земной газете. Кажется, рыженькая. Катя.

Забавные они, — земные. С нашими такой фокус проходил редко. Пару раз удалось, но не больше. Остальные морщили лобики, плечами пожимали:

— Делов-то. Набери имя этого друга в интеркоме или пошли запрос на Землю.

Ага, умные какие! Откуда мне знать, почему дед даже имени не сказал? У отца я спросить не решался. У матери тоже. А теперь и спросить не у кого. Только и осталось, что дурацкий обломок на шкафу, да ворох тягостных ассоциаций.

Порою мне казалось, что всё это брехня. Просто дед разбил блюдце и напридумывал белиберды для сына. Типа, чтобы семейная легенда была, чтобы связь с Землёй осталась…

А потом и об этом думать перестал. Не до того. Надо было по жизни пристраиваться.

Окончил подготовительный, затем основной, пошёл работать во второй инвекторный… Ну а кроме работы, само собой, — гулял с девками, тусовался с пацанами, отписал в виртуалке. А голубой обломок благополучно пылился на шкафу.

И лишь иногда, ночью, ворочаясь в синтетическом спальнике, я вспоминал «семейное предание».

Может, дедов друг ещё тогда упал под какой-нибудь поезд, или просто был убит? Судя по телеку, на Земле все только и делают, что заседают в своих парламентах, покупают прокладки, да убивают друг друга.

А может, его потомки давно уже выбросили свой обломок? Здесь это ещё вроде как память о Земле, а там-то — мусор, как ни крути. У них этого фарфора навалом.

А может, кто-то в эту самую минуту, за сотню миллионов миль отсюда точно также лежит в своей постели и размышляет о том же самом, что и я?

Это мог оказаться даже сам дедов друг (говорили, на Земле некоторые доживают аж до восьмидесяти) или кто-нибудь из его детей, однако я под «кем-то» обычно подразумевал ровесника. А точнее: ровесницу. Всё-таки ведь «вторая половинка». Ещё один греческий миф. Было бы символично.

Знаете, даже когда я туристок кадрил, где-то глубоко в душе действительно… немножко ждал… или надеялся… А вдруг? Наверное, именно поэтому они мне так легко верили. И, наоборот, не верили наши. Им-то я стопроцентно лгал…

Да и земные мне больше нравятся, честно говоря. Интересные они. А наши уж больно замороченные. Все их разговоры сводятся к «где работаешь? Кем? Перспективы есть? В каком секторе живёшь?» И дело даже не в том, что и должность у меня не ахти, и с перспективами негусто, и конура моя не в престижном «центре», — а в том, что скучно это всё. Зевать охота, скулы сводит от тоски.

Пожалуй, если жениться, то я бы хотел на земной. Но — куда там. Кроме пары ночей туристки на большее не согласны, да и то не все, далеко не все. А самые интересные, как назло, и вовсе одной вербалкой ограничиваются. И вереница сентиментальных писем потом. Платонические отношения — тоже древние греки выдумали, ядрить их за ногу! Что за вредный народ такой?

При таком раскладе только семейная легенда могла бы реально стать цементом чего-то настоящего… Если бы вдруг… Эх, мечты, мечты…

Конечно, даже если живёт где-то на далёкой огромной Земле прекрасная девушка со второй половинкой голубого блюдца, вероятность, что наши пути когда-нибудь пересекутся — астрономически мала.

Хотя в последние двадцать лет приток туристов растёт. Чуть не каждый месяц летают, если пылевых бурь нет. Началось всё с этих монахов. Точнее, с первого — отца Феофора. Фантастический мужик был, жил в скалах у Фарсидских гор всего с парой кислородных баллонов и оранжерейкой. После его смерти ещё трое в рясах приехали, те уже стационарную базу поставили, честь по чести. Тут и туристы повалили, ещё бы — монастырь на Марсе! Куда до него скучному «Музею освоения» с останками древних советских аппаратов, «рассвету в Великой Северной Равнине» или даже «восхождению на Олимп — самую высокую гору в солнечной системе»!

Кроме туристов иногда спецы прилетают, кого Компания выписывает. А ещё есть дураки, что летят сюда нелегально, на подработки. Слышат, что здесь уборщик получает в сто раз больше, чем у них, вот и прут сюда. А что хлеб на Марсе в сто раз дороже, чем на Земле, узнают уже здесь, истратившись на рейс, да на взятки в космопорте.

На Марсе, конечно, для всех дело найдётся, только, само собой, на все приличные места наших ставят. Если приглашают спецов с Земли — то другое дело. А нелегалы… Ну, ассенизаторы всегда нужны. Кто-то работает и нормально приживается, но многие слетают, «опускаются». Становятся «бошами», клянчат еду или воду, валяются на улицах, воняют… Хилые эти земные мужики. Расслабленные какие-то. Марс — не игрушка. Если не работаешь — то и не ешь. И не пьёшь. И никакой тебе соцслужбы, раз тебя сюда никто не звал. Обратно тебе билет никто не оплатит. Даже лечить не обязаны, хотя док Питерс и помогает иногда «бошам», по доброй воле. Да и водой многие делятся, не звери же мы.

Забавно, если окажется, что человек со второй половинкой уже здесь.

А что? Запросто! Например, начальник первого инвекторного год назад прилетел. Интересно бы вышло. Тут уж и должность, и перспективы бы у меня существенно выросли…

А вдруг это один из монахов? Или кто-то из спецов? Или какой-нибудь апатичный жирдяй-турист? Что мне тогда сказать? Впрочем, знаю: просто отдам этот проклятый обломок и уйду, без лишней болтовни. И выброшу, наконец, всю эту дурь из головы и сердца.

Вся эта дурь мгновенно всколыхнулась и пронеслась передо мной только что.

Только что я увидел человека со вторым голубеньким обломком.

Тихо. Я стою посреди безлюдной улицы. По пластиковым панелям струится жёлтый свет вечерних ламп. С чёрного купола сверху белыми бельмами пялятся Фобос и Деймос. А за моей спиной, шагах в десяти, лежит «боша». Шумно дышит. Скребёт руку этим самым обломком.

Холод в груди. Уйти. Просто уйти, не оборачиваясь. И забыть. Это не моё. Я ничем не обязан. Уйти.

Господи, ну за что это мне? Я ведь не древний грек. Я даже деда никогда не видел. И отцу ничего не обещал. И… я ведь знал, что может быть и так. Знал…

Уйти!

Оборачиваюсь и медленно подхожу к боше. Грязный. Заросший. Тощий. Испуганно прячет обломок в своих лохмотьях. Глядит на меня. Трясётся. Впалые, небритые щёки, воспалённые глаза в провалах, словно из двух чёрных ям. Как же от него воняет!

— Ну… ты это… встать можешь? — мотает лохматой головой, — Ну давай…

Задержав дыхание, касаюсь его лохмотьев, нащупываю руку-палку. Ох, только бы не вырвало…

Поднял его. Идти не может. Ухватил его сбоку, руку перекинул себе на плечо. Тащу вдоль улицы. Только бы никто сейчас не появился, не видел…

Только бы успеть… О нет! Матвеиха выползла. Вон как уставилась, дура старая! Завтра все будут пальцами тыкать, да у виска крутить. Ну и к ляду их! Забыть обо всём и просто идти. Тащить этого… Хрипит что-то… Сколько лет-то ему, интересно? Поди разбери. Вроде, старше меня…

Наконец-то! Вваливаемся в мою конуру. Первым делом лезу за флягой, надо этого напоить. Пьёт жадно. Что, ещё? Ну на, пей. Надо же, всю мою двухдневную норму вылакал. Ладно, потерплю. На вот ещё тюбик бульонного концентрата. Теперь — снять с него это вонючее засаленное рваньё. Давай-давай, помогай. Сейчас в дезинфекционный отсек тебя засуну. Да молчи ты, потом поболтаем, когда в человеческий вид придёшь. Залезай!

Пока он в отсеке отпаривался, я запинал в угол его лохмотья, да дезодорантом попрыскал. А всё равно воняет. Выбросить бы их, но вдруг там документы или ещё что… Ладно, да-вай-ка ему одёжку подыщем. Выбор невелик: или выходной костюм, или запасная роба. Пожалуй, робу.

Ну что он там, заснул? Открываю дезотсек, помогаю этому кащею вылезти. Вроде, чуть окреп уже, смотри-ка, что бульонный концентрат делает. А и впрямь его разморило…

— Иди-ка проспись. Вон туда. Молчи, завтра поговорим. Что сейчас толку от твоего мычания? Давай, вот сюда. Ложись, я застегну. Порядок. Отдыхай!

Хм. А мне, значит… да, никогда ещё не приходилось спать на полу. Костюм постелить, что ли? Интересно, кого я к себе приволок. Среди нелегалов есть не только дураки, охочие до заработков. Попадаются и те, кто с земным законом не в ладах… Задумчиво оглядываю свою конуру. Голубой обломок на шкафу. Ну конечно! Беру его, тру об коленку, счищая пыль. Затем — два шага до кучи лохмотьев на полу. Сажусь на корточки. Морщась, лезу внутрь, прощупывая… Вот оно!

Вытаскиваю второй обломок…

И тут накатывает истерика. Меня распирает от смеха, я сижу на корточках с двумя голубыми кусками в руках и сдавленно хихикаю, вдыхая вонь, смешанную с химической свежестью дезодоранта.

Никакая это не «вторая половинка» блюдца. Просто кусок голубой кафельной плитки, который «боша» где-то отколупал. А я-то принял… Ясно, чего он тогда перепугался. Порча имущества Компании, ага.

Ох…

Бросаю оба обломка, встаю во весь рост, невольно поднимая взгляд и упираясь в низкий потолок. В голове вдруг удивительное спокойствие и ясность. Штиль.

И этот угомонился наконец. Храпит теперь в моём спальнике. А то всё бормотал мне:

— Сынко! Сынко!

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Писатель-фантаст и историк религии Юрий Валерьевич Максимов родился в Москве в 1979 году. Получил среднее специальное образование по специальности «киноведение» и высшее образование с дипломом религиоведа. Преподает в Московской Православной Духовной Семинарии (Сергиев Посад), автор монографии «Религия Креста и религия полумесяца» (2004) и более 50 статей по сравнительному религиоведению, автографии, богословию, истории Востока и киноведения.

Как автор фантастики дебютировал в 2004 году в журнале «Полдень, XXI век» с рассказом «Дерзновение пред лицом Божиим». В прозе, относящейся к т. н. «духовной (или христианской) фантастике», пытается примирить христианскую догматику и идеи НФ. Редактор-составитель первой в истории антологии православной фантастики «Созерцатель» (2004).

Наталия РезановаУбить миледи

Если судить по имени, то Колян был «новым русским». А по жизни он был нормальный мужик. Пил, конечно, но где вы в наше время видели непьющего художника? Да и не художника — тоже. В оны годы Колян после архитектурного где-то что-то черкал перышком по ватману, но времена те давно прошли.

Воображения у него не было. Или было, но мало. Слава Богу, нынче для таких ребят существует нарочитая специальность. «Комьютерный дизайн» называется. И, пока фирма «Аргус», где служил Колян, занималась издательским бизнесом, работенка была — не бей лежачего. Главное — иметь под рукой как можно больше импортных журналов и альбомов — но тоже импортных. Бабу берешь с одной картинки, мужика — с другой, коня там, доспехи — с третьей, звездолет на — заднем плане — вообще с рекламного плаката, тасуешь их, перекрашиваешь, и никакое авторское право тебя не настигнет.

Но с окончанием книжного бума халява кончилась. Кушать, однако, хотелось по-прежнему. Ладно, сменили профиль. Но не шибко. Контора поменяла название (какие-то там были налоговые неувязки) с «Аргуса» на «Черный пруд» — по улице, где базировалась. Начальство находило, что это название романтично. Правда, когда однажды вечером Колян выпивал с фотографом Брандмауэром, третьим они позвали краеведа Пеппера с гуманитарного факультета. И тот злоехидно сообщил, что эта улица расположена на месте пруда, в который горожане до конца XXIII века имели обыкновение сбрасывать разную падаль. За что его «черным» и прозвали. А еще его называли «поганым». Но Колян придерживал это сообщение при себе.

Теперь фирма занялась оформлением компьютерных игр. Беда в том, что шеф, как всегда, спохватился слишком поздно, и отечественные фирмы успели призанять места на рынке, а покупатель — тот вообще предпочитал игрушки импортные или якобы импортные. Заказчик не шел. Половину народа сократили. Зарплату шеф стал придерживать. И в тот день скандал дома начался из-за денег. Конечно, предлогом было то, что накануне Колян принял на грудь. Но он и раньше принимал, а все же, пока денежку в дом таскал регулярно, жена не возникала. А тут раскрыла хавальник — и то, и се, и пятое, и десятое, и на кой ей дармоеда кормить… Погано, словом.

В конторе, как оказалось, не было никого, кроме секретарши Нонны. Остальных, включая шефа, скосил ранний грипп, гулявший по городу. Ибо, хотя в Итиль-городе, как везде в России, есть четыре главные трудности в жизни: зима, весна, лето и осень, все же осень из них, особенно поздняя, на состоянии здоровья сказывается особенно пакостно. Колян и сам чувствовал себя не блестяще и не отказался бы поваляться дома, но при нынешних обстоятельствах это было никак невозможно. Правда, может, и не грипп был, а последствия вчерашнего. Колян сварил себе кофе (от Нонки-Кувалды этого ни в жизнь не дождешься), сел в кресло и задремал.

Из прострации его вывел сладкий голосок Кувалды (прозванной так отнюдь не за очертания фигуры, которая была вполне даже ничего, а за определенные качества характера). Ишь, щебечет. Не иначе, клиент пожаловал.

И впрямь. Клиент имел вид какой-то не местный. Не в том смысле, что иностранный — Колян по опыту жизни знал, что любой штатовский или бундесовский пижон, поторчав немного в России, начинает выглядеть много хуже любого итильского Васи, которому здешняя действительность с рождения привычна, и вообще все по барабану. Да и нечего иностранцу делать в «Черном пруду». Просто он был похож на какого-то итальянского актера. А может, испанского — фамилию Колян запамятовал. Что ж, придется попыхтеть, ежели Колян здесь сегодня за старшого. Так уже бывало. Заказ — дело святое. А заказом был дизайн компьтерной игры. Как объяснил клиент, нынче модно игры строить на сюжетах известных книг. Вот и тут за основу взяты «Три мушкетера».

— Вы — разработчик? — вяло спросил Колян.

— Нет, я его представитель.

«Трех мушкетеров» Колян читал в глубоком детстве и содержание помнил в основном по фильму, да и то весьма приблизительно. Во всяком случае, хуже, чем содержание справочника PC-Gamer Production. Со справочником (дешевое издание в мягкой обложке), валявшимся тут же, пришлось свериться — вдруг уже есть такая игра? Американцы — они ту-пые-тупые, а шустрые.

Такой игры в справочнике не оказалось. Странно. Идея-то на поверхности плавает. Да что американцы — и наши не додумались раньше застолбить. Ладно, зато нам повезет…

Колян принялся изучать распечатки, предложенные клиентом, уже с некоторым интересом. Игра называлась «Убить миледи».

— А почему не «Три мушкетера»?

— Слишком нейтральное название, — пояснил клиент. — Из него не ясна цель игры. Я бы лично предпочел «Казнить миледи»… эту женщину следует не убить, а казнить… но это несколько коряво звучит.

Колян кивнул. Это он понимал. Любимым требованием шефа, еще с издательских времен, было «кассовое» название.

В целом, все было простенько. Рассчитано на участие от одного до четырех игроков. Двенадцать уровней. Задача — любой ценой ликвидировать коварную злодейку миледи. На первом уровне — когда она еще не вышла из монастыря, на втором в тюрьме, и так вплоть до двенадцатого. Короче, элементарно, Ватсон, хотя это вроде бы из другого фильма. Но чем дальше изучал Колян коды и инструкции для разных уровней и разного количества игроков, тем меньше ему это нравилось. Непонятно почему, но не нравилось. Наверное, это заметил и клиент.

— Вас что-то смущает?

— Не знаю… Да. Почему ваш разработчик именно к этой бабе привязался? В «Мушкетерах»-то много чего наворочено. Вот, скажем, за брильянтиками гоняются. И пользователю опять же, привычней.

— Слишком привычно. Через две игры на третью — поиск драгоценностей. Смысл в том, чтобы героизировать сюжет.

— Щас! Тоже мне, героизм — толпа здоровых мужиков мочит одну тетку, причем половина из них раньше с ней переспали.

— А вы что, поборник феминизма? — ласково осведомился клиент.

Колян чуть было не плюнул через левое плечо, как при упоминании нечистого духа, причем вполне искренне.

— Нет, конечно. Мало ли в разных играх баб мочат? Но там они все крутые, сами кому хошь голыми руками накидают, а тут… Неспортивно как-то.

— Молодой человек, — холодно сказал клиент, — это не женщина. Это демон, вырвавшийся из ада, и следует заставить ее туда вернуться.

— Ну уж и демон, скажете тоже…

— Она была заклеймлена. Была воровкой.

— Большие дела! Дали бы срок…

— Ее муж, благороднейший человек, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой — он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей? И он имел полное право казнить и миловать своих подданных. И будучи в полном праве, связал ей руки за спиной и повесил ее на дереве.

— Да ведь это убийство!

— Да, всего лишь убийство, — бледнея, сказал клиент. — Но демоны так легко не умирают. Она оставляла за собой кровавый след, где бы ни появлялась. Она отравила молодую женщину, которая, прежде чем стать ангелом на небе, была ангелом на земле. Она подстрекала одних невинных людей к убийству других, и они платились головой за преступления этой фурии. Ее преступления переполнили меру терпения людей на Земле и Бога на небе. Какого же наказания заслуживает эта женщина?

— Смертной казни…

— Вот видите, — клиент улыбнулся. — А если бы она сказала, что мы не судьи, а убийцы, то… палач может убивать и не быть при этом убийцей. Он — последний судья, и только. Согласны?

Колян кивнул.

— Тогда доведем дело до конца. Исполняйте свое ремесло.

Колян чуть не обиделся.

— Я исполняю не свое ремесло, а свой долг…

Позвали Нонку. Кувалда по совместительству исполняла еще и обязанности бухгалтера. В «Черном пруду» все что-то с чем-то совмещали, но покуда денег не было, пользы от этого не выходило никакой. Однако теперь денежка должна была закапать.

Кувалда приволокла бланки. Составили стандартный договор. Здесь Нонна была в своей стихии, и Колян почти не вмешивался. Расписался как «и.о. директора». Клиент тоже поставил какую-то закорючку и приложил печать своей организации Печать эту, несмотря на весь свой понтовый вид, он таскал в кармане, в жестяной коробочке, как многие мелкие бизнесмены.

После ухода клиента Колян некоторое время сидел молча. Голова была как в тумане. Наверное, тоже грипп прихватил, как остальные. Или все же с бодуна? Нет, похоже, все-таки грипп. Чушь какую-то нес… Но клиент, хоть и трезвый, еще похлеще плел. Даже в кино, помнится, такого не лепили. А может, и лепили… Забыл. Панадол надо бы принять, этот, как его… аспирин Упса… Кстати, как его звали, клиента этого? Черт, совсем из башки вылетело. Колян придвинул к себе бланк договора. Подпись был совершенно неразборчива. Ладно, пусть у Нонки тоже голова поболит. Зато печать была интересная. Заключенный в круг, на белом листе чернел цветок лилии.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Нижегородская писательница, эссеист, критик и редактор Наталья Владимировна Резанова родилась в 1959 году. Филолог по образованию, работала на местном ТВ и в различных нижегородских издательствах (в частности, вела фантастику в издательстве «Флокс»), в настоящее время — редактор издательства «Деком». В 1980-1990-е Н. Резанова — активистка КЛФ-движения, долгое время возглавляла городской КЛФ «Параллакс», редактировала одноименный литературный и критико-публицистический фэнзин, издавала информационно-критический ньюслеттер «Славная подруга».

Первой прозаической публикацией стал рассказ «Вид с горы», напечатанный в 1989 году в журнале «Уральский следопыт», а спустя 10 лет состоялся и книжный дебют — в 1999 году увидели свет сразу два фантастических романа Н. Резановой «Последняя крепость» и «Открытый путь». Первый из них в 2000 году был удостоен премий «Старт» и «Большой Зилант» за лучший дебют в жанре. С тех пор пор писательница, одна из самых заметных представительниц интеллектуальной и исторической фэнтези, выпустила а еще семь книг — «Удар милосердия» (2002), «Чудо и чудовище» (2003), «Ветер и меч» (2004), «Кругом одни принцессы» (2003), «Не будите спящую £ принцессу» (2005), «Явление хозяев» (2005; премия «Портал»), «Дети Луны» (2006).

Олег ОвчинниковПогода в доме

— Все, все, хватит, не видишь — я уже встал!

Да и как тут не встать, когда изножье кровати опускается к самому полу, изголовье задирается вверх, и ты скатываешься по гладкой простыни, как по склону ледяной горки. Хорошо еще, съехал прямо в тапочки…

— Окно, — пробормотал Сашка, наблюдая, как смятое одеяло исчезает в стене.

— Что окно? — поинтересовался Зануда.

— Открой, — поморщившись так, словно разжевал целый лимон, уточнил Сашка.

Похожий на большой рот постелеприемник сосредоточенно доел одеяло, махом заглотил подушку и на десерт закусил простыней. Ее скомканный конец некоторое время еще торчал наружу, болтаясь из стороны в сторону, как огромная шелковая макаронина.

Мальчик отвернулся: он терпеть не мог макароны. Особенно по-флотски.

— Насколько широко? — не унимался Зануда.

Сашка поморщится сильнее, как будто обнаружил внутри разжеванного лимона останки червяка.

— На сорок девять с половиной процентов, — холодно процедил он.

— Давно бы так! — Створка окна послушно отъехала в сторону точно на указанную ширину. — И не надо считать меня занудой. Нужно просто четко, исчерпывающе и недвусмысленно формулировать команды. Запомнить такое положение окна как стандартное?

— Да.

Кровать, сложившись в гармошку, последовала за постельным бельем. Сашка проводил ее печальным взглядом. И все-таки странно немножко, как все это появляется вечером обратно, выглаженное и стерилизованное? Приходится признать, что при всей своей придирчивости Зануда иногда способен приносить кое-какую пользу.

Тем временем набившая оскомину побудочная мелодия «Встань пораньше» в распределенных по периметру потолка динамиках сменилась новым призывом: «На зарядку становись».

Часть стенки стала шведской, из укромной ниши выполз на середину комнаты велотренажер, а прикроватный коврик вдруг зашевелился под ногами мальчика, превращаясь в беговую дорожку. Сашка поспешно сошел с нее. Бежать — он знал это наверняка — было некуда. Все равно ближайшие двадцать минут дверь в детскую заблокирована и без зарядки — ну, или хотя бы ее видимости — ему отсюда не выйти. «Куда ты денешься с подводной лодки!» — было любимой присказкой отца.

Сашка посмотрел на свесившиеся с потолка гимнастические кольца обреченным взглядом приговоренного к виселице. Качнул их, чтобы стукнулись, и шагнул к окну, подставляя лицо утренней прохладе.

Прохлады не было. Ни дуновения — Сашка проверил это, по локоть высунув руку на улицу. Высовываться дальше было небезопасно: сработавший фотоэлемент включал спасательный режим «Кукушонок». Сашка выяснил это однажды, когда попытался улизнуть из дому через окно.

— Какой сегодня ветер? — спросил он, деловито водя из стороны в сторону послюнявленным пальцем.

Раздался тихий щелчок подключения к сети. Ответ пришел через пол-минуты.

— Северо-западный, если верить погодному сайту.

— Сайту… А флюгер на что?

— После вчерашнего футбола? — удивился Зануда. — Ни на что.

Сашка вздохнул, вспомнив вчерашний матч. И тот мяч, что летел, казалось, точно в девятку, а в итоге не попал даже в чистое небо. Помешал флюгер в виде поднявшего паруса фрегата, которым Сашин папа, отставной моряк-подводник, собственноручно украсил крышу. Флюгер уцелел, лишь немного испачкались паруса при падении в цветочную клумбу, но сломалась держащая ось. Сейчас фрегат лежал со спущенными парусами на полке книжного стеллажа. Во втором ряду, загороженный огромным «Атласом мира» — вдруг не заметят! О разговоре с отцом на эту тему думать пока не хотелось.

— Так я и думал! — удовлетворенно кивнул Сашка. — В таком случае, избушка, избушка, возьми-ка ты курс на норд-вест.

— Не могу, — признался Зануда. — Сергей Владимирович просил, чтобы в ближайшие полчаса окна взрослой спальни выходили на несолнечную сторону.

«Спя-ат! — со смесью обиды и зависти подумал Сашка. — Подняли ребенка ни свет ни заря, а сами дрыхнут без задних ног! Где справедливость?

Или спорт по утрам полезен только в девятилетием возрасте?»

Однако с отцовским приказом не поспоришь. Не хватит этого… — Сашка с трудом вспомнил мудреное слово, — «приоритета». Как всякий член семьи он, конечно, имел право голоса, но его право сильно уступало маминому, а отменить распоряжение отца они с мамой могли только совместными усилиями.

— Я могу включить искусственное проветривание, — напомнил Зануда.

— Угу, а искусственный снегопад не организуешь?

Зануда не отреагировал. Встроенный в него блок распознавания речи позволял по интонации отличить команду от простого издевательства.

— Кстати о снегопаде, — как ни в чем не бывало продолжил он. — Тот же погодный сайт предупреждает…

— Замолкни! — четко, исчерпывающе и недвусмысленно скомандовал Сашка. Он подумал недолго, затем вкрадчиво продолжил: — Слушай, а нельзя ли как-нибудь, не отменяя папиного приказа, сделать так, чтобы окна моей комнаты тоже выходили на запад?

Компьютер покладисто молчал. Даже без слов он умудрялся оставаться поразительной Занудой.

— Ладно, отмолкни, — отменил Сашка предыдущую команду. — А теперь отвечай.

— Ты хочешь, чтобы окна выходили в ванную?

— Нет конечно! На улицу.

Зануда обдумывал ответ целую секунду.

— Можно, — сказал он наконец. — Но потребуется серьезная перепланировка. В результате доступ из взрослой спальни вовне будет временно затруднен. Я не могу пойти на это, не спросив разрешения у твоих родителей.

— Будить из-за такой ерунды старого морского волка? — с сарказмом спросил Сашка. — То-то он обрадуется! Хорошо, если сразу не загрызет.

«Вот здорово! — ликовал он про себя. — «Временно затруднено» — это как раз то, что надо! Пусть потолкаются перед закрытой дверью, почувствуют, каково это — быть запертым в собственной комнате. Подводная лодка — она для всех подводная лодка!».

— Хорошо, — сказал Зануда, — только держись за что-нибудь. Может немного трясти.

И обманул: не трясло ни капельки. Вся комната вместе с хозяином чуть качнулась и плавно двинулась куда-то в сторону.

Облокотившись о подоконник, Сашка с интересом следил, как меняется пейзаж за окном. Как уезжают в сторону врытые в землю качели, заходит за угол дома Солнце, и как перекашивается от изумления лицо соседа Матвея Ильича, вышедшего с утра пораньше поковыряться в грядке на манер весеннего грача…

Приятный ветерок подул в окно, затрепетал в занавеске. Солнце осталось на востоке, и Сашка пришел к мысли, что было бы неплохо еще полчасика поспать. Или хотя бы подремать. Только на чем? Кровать-то до вечера на стоянке в теплом доке… Ох уж эта мебель: появляется, когда нужна, и исчезает, когда особенно нужна! Впрочем…

Он подавил зевок и скомандовал как можно безразличнее:

— Стол!

— Что стол?

Ну не Зануда ли?

— Накрой! — огрызнулся Сашка. — Что непонятного? Я хочу мой письменный стол!

— Зачем? — с подозрением спросил Зануда.

— Уроки повторить! — буркнул Сашка. — Математику.

— А что задали?

— Тебе-то какая разница? Простые числа.

— Простые? Это какие же?

— Ну, один, два, три…

— И четыре?

— Нет. Четыре не простое, потому что делится пополам. В смысле, на двоих.

— А семь?

— Семь? — Сашка задумался. — Не делится.

— А сто тринадцать — простое число?

— Нет, конечно, — уверенно ответил Сашка, — сложное.

— Почему?

— Потому что… Потому… — Две минуты спустя Сашка пришел к выводу, что сто тринадцать — тоже простое число. Но это еще не все. Он также понял, что коварный механизм снова бессовестно обманул его и, вместо того чтобы дать подремать в уютном кресле за столом, заставил повторять домашнее задание.

— Ах, так!..

Он запрыгнул на велотренажер и закрутил педали с таким отчаянием, словно собирался умчаться на нем прочь из этого дома. Обида вытеснила остатки сна. «Как же он меня провел? — спрашивал себя мальчик, и сам отвечал: — Как… как мальчишку!»

Хотя, если вдуматься, кто это «он»? Дом? Или компьютер, контролирующий в нем каждую мелочь? Или программа-воспитатель? Тогда уже не «он», а «она».

Вот и к маме компьютер обращается тонюсеньким женским голоском; мама зовет его Подружкой. А с папой разговаривает хриплым просоленным басом корабельного боцмана. Правда, с папой не больно-то поговоришь…

Когда на спидометре тренажера прибавилось три километра, компьютер плавно снизил нагрузку на педали, так что крутить их стало легко, но скучно. Сашка выбрался из седла и побрел принимать водные процедуры. Спортивные формальности были соблюдены, и дверь детской сама распахнулась перед ним.

Сашка сделал шаг наружу и остановился в задумчивости.

Ванная была на месте. Со всеми полагающимися удобствами, парой полотенец: сухим и разогретым на пару, которые вылезли из специального лотка как раз к его приходу, и большим круглым зеркалом над раковиной. Все такое будничное, что Сашка машинально скомандовал:

— Восьмой канал выведи на зеркало.

И услышал в ответ:

— Через минуту. Как только закончится реклама.

Угу, кивнул мальчик, реклама, по мнению мамы, вредна детям… И только тут заметил наконец некую несообразность в привычном интерьере, настолько вопиющую, что она, точно слон из поговорки, не сразу бросалась в глаза.

У ванной комнаты не хватало одной стены. Как раз той, что связывала ее с родительской спальней. Сейчас на месте четвертой стены была улица, вид на застывшего на манер огородного пугала соседа и слепящий свет невысоко взлетевшего над горизонтом Солнца.

Загородившись от его лучей ладошкой, Сашка осторожно подошел к месту разрыва, автоматически кивнул Матвею Ильичу и высунул голову наружу, чтобы оценить обстановку.

Оценка вышла на три с минусом. Дом, до этого похожий на гигантский пасхальный кулич, теперь напоминал распиленный пасхальный кулич. На две равные половинки; они стояли рядышком, всеми окнами на запад, неприкрытым интерьером на восток. Стена взрослой спальни никуда не делась, она оказалась на положенной высоте, правда повернутая на сто восемьдесят градусов, и дверь ее против обыкновение выходила в никуда.

Вот, что, оказывается, имел в виду Зануда, говоря про «затрудненный доступ вовне». Ничего себе вовне: со второго этажа прямо в подземный гараж! Точно в…

Не успел Сашка додумать, как дверь родительской спальни отъехала в сторону и оттуда показался бодрый, подтянутый, а главное, ни о чем не подозревающий отец. Он успел сделать широкий шаг навстречу солнцу, поймал ногами пустоту и с легким недоумением на лице рухнул вниз.

Точно в «девятку» — закончил мысль мальчик, зачарованно уставившись на крышу отцовских жигулей, которую старательный Боцман каждое утро надраивает до зеркального блеска. Такую гладенькую, сверкающую на солнце, без единой вмятинки…

Тут, как назло, поток рекламных роликов на восьмом канале иссяк и включившийся посреди круглой зеркальной рамы телевизор затянул на всю улицу лиричным хриплым голосом: «А когда ты упал со скал, он стонал, но дер-р-ржал…»

Режим «Кукушонок», конечно же, сработал. Хотя, строго говоря, и не был предназначен для отлова взрослых мужчин, выпадающих из дверей. Но смотреть, как капитан запаса выпутывается из тонкой эластичной сетки с покрасневшим, как у заживо отваренного краба, лицом… а в особенности слушать… Нет, Сашка вдруг отчетливо понял, что зря не согласился на искусственное проветривание.

В довершение всех утренних неприятностей на завтрак были макароны. Отгадайте, какие?

Воспользовавшись тем, что родители увлечены беседой — отец рубил воздух ладонью и часто повторял про дисциплину на корабле, мама украдкой косилась на сына и однообразно отвечала: «Сережа, спокойней!» или «Сережа, он же маленький!» — Сашка меланхоличным жестом опустил тарелку с макаронами под стол, там опорожнил и, подперев подбородок рукой, быстро шепнул в кулак: «Уборка».

Зануда отличался отличным слухом, но, к сожалению, не только им. Иначе зачем бы Сашке выдумывать ему такое имя? Вот и сейчас, вместо того, чтобы включить автоматическую очистку полов или, по выражению отца, «отдраить палубу», компьютер тщательно протер окна, смел микроскопическую пыль с подоконника и даже сменил воду в вазоне с озерной кувшинкой. Однако до чистки полов так и не снизошел.

Обнаружив посреди кухонного ковра аппетитную макаронную кучку, мама мгновенно позабыла собственный довод про «он же маленький» и безоговорочно перешла на сторону отца.

«Обычный пес, — угрюмо размышлял Сашка, — совсем не породистый, даже наоборот, справился бы с этим лучше всяких самоочищающихся полов».

Необходимость отправляться в школу он воспринял если не с радостью, то с явным облегчением. Сашка вывел из гаража свой — нормальный, с двумя колесами — велосипед, выехал на дорогу и, круто развернувшись, окинул мрачным взглядом родной дом.

После устранения последствий сегодняшней перепланировки дом снова походил на огромный гриб, только без шляпки и с глазами. Глаза — это из-за папы, который вместо обычных окон оборудовал спальню привычными ему иллюминаторами. Порой Сашке казалось, что куда бы он ни уехал, эти глаза все равно следят за ним.

«Живут же люди!» — с завистью думал он, проносясь мимо обычных коттеджей и дачных домиков, в которых летом душно, а зимой холодно, где, чтобы передвинуть мебель, нужно нанять бригаду грузчиков, а для перепланировки комнат использовать кувалду. — Живут и даже не понимают собственного счастья!»

Дорога к школе шла в горку, к тому же после зарядки чуть-чуть побаливали мышцы ног, поэтому Сашка успел довольно прилично умаяться, когда в ранце за его спиной запищал телефон. Пришлось останавливаться.

— Сашуль, ты где сейчас? — спросил из трубки встревоженный мамин голос.

— Где-то в районе пятьдесят седьмого столба, — честно признался Сашка.

Он давно привык считать столбы у дороги, мимо которых проезжал. По пути до школы их встречалось ровно сто тринадцать. Только что он миновал пятьдесят шестой, то есть находился приблизительно на половине пути — хотя сто тринадцать, как он выяснил всего час назад, пополам и не делится.

— Возвращайся, сына, — попросила мама. — И, пожалуйста, побыстрей.

— А что случилось? — насторожился Сашка.

— Только что по радио передали штормовое предупреждение. Вернее, передали час назад, но мы из-за этой катавасии все пропустили. Приезжай, слышишь?

Первым Сашку посетило облегчение. Подумаешь, предупреждение! Он-то сперва испугался, что это папа обнаружил сломанный флюгер, и даже успел удивиться, зачем кому-то в восемь утра понадобился «Атлас мира»? Вот это был бы шторм!

Затем пришло сомнение. Сашка взглянул на светлое, почти безоблачное небо, которое, как пишут в книжках, ничего не предвещало, поискал послюнявленным пальцем ветерок, прислушался к спокойному щебету птиц и начал жалобно:

— Мам, да мне тут до школы…

— Немедленно домой! — раздался вдруг прямо в ухе специальный, военно-морской, голос отца, и Сашка моментально, почти что на одном колесе развернул велосипед в сторону дома.

Уже через пару минут погода резко стала портиться. Первыми смолкли птицы, на глазах окреп ветерок, усилился, погнал по асфальту песок и мелкие ветки. Дождя с градом пока не было, но судя по отдаленным раскатам, это был вопрос нескольких минут.

Калитку дома он нашел распахнутой настежь, видимо, за его приездом следили изнутри, въехал во двор одновременно с первыми струями дождя и, прежде чем дверь гаража захлопнулась за ним, успел получить по макушке парой увесистых градин.

Поднявшись на лифте на первый этаж, Сашка застал там картину, напоминающую последний день Помпеи, а еще больше — Ноев ковчег за минуту до отплытия. Так людно и шумно в доме не было даже на новоселье, когда поздравить папу пришел весь его экипаж. Здесь собрались те соседи, которых Сашка знал хорошо, те, кого видел только мельком — короче, по-видимому, все, до кого успели дозвониться родители. Почти все были с детьми, многие — с домашними животными. Соседка Сидорова приволокла на собачьем поводке козу Глафиру, и та ошалело крутила головой посреди гостиной, временами пытаясь забодать диван.

Сашка тоже в первый момент слегка опешил. Потом нашел глазами маму, она решительно прокладывала себе путь в гомонящей толпе, наконец пробилась, сильно прижала к груди. Отец обнаружился на винтовой лестнице в противоположном углу комнаты.

— Все на местах? — спросил он, не особенно напрягая голос, однако, все услышали. И сам себя перебил: — Отставить! Как же я… Там ведь флюгер!

Он заспешил на второй этаж, и Сашке пришлось изо всех сил крикнуть ему в спину:

— Стой, пап! Его там нет!

— Как это? — Отец удивился так, что все гости на мгновение притихли.

— А я его снял вчера, — в наступившей тишине признался Сашка. — За… это, ну… благовременно.

— Так держать, юнга! — Во взгляде отца мальчик впервые за сегодняшнее утро различил одобрение. — Тогда попрошу внимания. Пожалуйста, дорогие гости, приготовьтесь. Боцман, режим погружения!

Задраились люки — стальные ставни на окнах, включилось аварийное — от автономного генератора — освещение, печально заблеяла Глафира — и дом начал медленно и даже торжественно опускаться под землю. Все погружение заняло две минуты, до тех пор пока крыша дома, теперь — абсолютно плоская, не опустилась до уровня земли, оставив над поверхностью лишь элемент визуального наблюдения, который отец зовет «перископом».

Через него Сашке было хорошо видно, как разошедшийся ветер вздымает к небесам целые озера воды и песка, закручивая их грязновато — серыми смерчиками, как летят по небу вырванные с корнем деревья и путаются в оборванных проводах куски штакетника.

— Не ругайтесь, пожалуйста, — попросил он оказавшегося рядом Матвея Ильича. — Здесь дети.

— Так ведь… оно ж… — с усилием вымолвил сосед, глядя, как с недавно отремонтированной крыши на манер роящихся коричневых бабочек отлетает черепица.

А вот у нас сухо, безопасно и даже уютно, удовлетворенно отметил Сашка. Хотя и тесновато немножко. Приходится признать, что при всех своих недостатках Зануда иногда способен приносить…

Впрочем, об этом я, кажется, уже сегодня думал.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Овчинников Олег Вячеславович родился в 1973 году в г. Оренбурге.

Окончил факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ, где специализировался на компьютерной лингвистике. Ныне живет в Москве, работает в ведущим программистом в компании «ACDLab Ine».

В 1998 году стал победителем конкурса «Альтернативная реальность»: его рассказ «Глубинка», напечатанный в журнале «Если», был первым выступлением автора в жанре. С тех пор опубликовал более двух десятков рассказов и повестей в журналах «Если», «Уральский следопыт», «Техника-молодежи», «Наука и жизнь» и других. В 2003 году повесть О. Овчинникова «Семь грехов радуги» была удостоена премии «Сигма-Ф». В 2004 году вышла первая книга писателя — «Семь грехов», а в 2006 году — роман «Арахно».

Леонид ПлатавМгновение

Рисунки А. Орлова

Федотов надеялся, что до таинственного горного озера, цели путешествия, доберутся засветло. Однако ночь застала экспедицию в пути. Скрипя седлами, негромко переговариваясь, двигались всадники, следуя вереницей за таджиком-проводником. Наконец, все остановились.

Большое водное пространство угадывалось у подножия спуска, — оттуда тянуло прохладой, сыростью.

Но напрасно Федотов всматривался в темноту. Вдали виднелись не то тучи, не то горы, многоплановый фон, — чем дальше, тем светлее. Рядом чернели силуэты деревьев.

— Оно? — спросил Федотов спутника почему-то шепотом. — Где же оно?

— А вон — внизу!

Совсем близко было долгожданное озеро!.. Вернее звезды, отражающиеся в нем.

Звезды были очень яркие, большие, непривычно большие; они вспыхнули сразу все, будто кто-то раскрыл сундук с жемчужными ожерельями у самых ног.

Василий Николаевич, начальник экспедиции, приказал разбивать лагерь. Здесь предстояло ждать до утра.

Некоторые участники экспедиции заснули сразу. Другие долго умащивались, зевая и переговариваясь сонными голосами. Василий Николаевич, сидя на корточках, копошился у радиоприемника. Он искал в эфире Москву — обычное его занятие по вечерам.

— Привычка, — пояснял он, усмехаясь. — Где бы ни был, — в командировке ли, дома, в экспедиции, — всегда стараюсь услышать перед сном бой часов на Спасской башне…

Федотов сердито натянул одеяло на голову.

— Не спится? — обернулся Василий Николаевич, и карманный фонарик, стоявший на полу, осветил снизу его полное, доброе, озабоченное лицо. — И мне, представьте!.. Какое-то беспокойство разлито, ожидание чего-то. Как перед грозой… Это странно. Небо ясно, туч нет..

Он нагнулся над радиоприемником, продолжая вертеть верньер настройки.

Вдруг внятный женский голос сказал с протяжными чуть гортанными интонациями:

— Выводите жителей из домов на площадь, разверните питательные и медицинские пункты. Центр, по нашим данным, пройдет далеко от города, однако, не исключено, что…

Голос оборвался сразу, как и возник. Спокойно и размеренно передавал диктор последние известия, где-то попискивала морзянка, Лемешев пропел несколько тактов из «Снегурочки», — предостерегающий женский голос не появлялся больше, сколько ни вертели верньер.

— К кому она обращалась? Зачем? — недоумевающе бормотал Василий Николаевич.

— Какой-то центр? Далеко от города?.. Вы что-нибудь поняли, товарищ Федотов?..

Но тут, как капля с большой высоты, упали над миром двенадцать медленных гулких ударов.

…Улегся уже и Василий Николаевич, и вскоре как-то по-детски зачмокал губами во сне. Проводник два или три раза выходил проведать стреноженных коней. А молодой археолог все не мог уснуть. Над странным предостережением, перехваченным по радио, думал недолго. Мысли вернулись к озеру, притаившемуся там, внизу.

Итак, он добрался до него, наконец. Не очень быстро, — спустя несколько лет после того, как впервые узнал о нем. Но все-таки добрался, как обещал.

Что сказала бы об этом девушка, которая послала его к озеру?.. «Ведь вы из тех, кто ловит солнечных зайчиков на стене», — пошутила она тогда. (Кажется, это была восточная поговорка, образное определение мечтателя). Однако вот он здесь, на берегу горного озера, а завтра поутру вместе с водолазами спустится на дно его!

Федотов постарался представить себе наружность девушки. Странно — это долго не удавалось ему. Почему-то лучше всего запомнились брови. Тоненькой полоской они сходились у переносицы, а к вискам приподнимались, отчего лицо казалось крылатым.

Но сначала он увидел ее в профиль. Она сидела на одной с ним скамейке, уткнувшись в книгу. Губы ее забавно шевелились, — наверное, зубрила что-нибудь.

Потом на бульваре появился щенок, такой лохматый, что глаз и носа почти не было видно. Его восхищали опавшие листья, которые, шурша, носились по дорожке, и он с радостным лаем гонялся за ними.

Федотов снова искоса взглянул на девушку и ужаснулся. Она смеялась!

В панике он приподнялся со скамьи, готовый бежать. Конечно же, смеялась над ним — неуклюжим провинциальным ротозеем, который пялит глаза на девушек!

Однако, проследив за направлением ее взгляда, он успокоился. Нельзя было без смеха наблюдать за забавными прыжками щенка.

— Сколько хлопот ему осенью, — ободрившись, сказал Федотов. — Все листья шуршат…

Так завязался разговор, — с помощью щенка.

— Какой лохматый, — подивилась девушка.

— Да, странный, — подтвердил Федотов. — Я еще не видел таких.

Потом он вспомнил несколько подходящих к случаю историй о собаках.

Федотов говорил и говорил, не переставая. Он очень боялся, что девушка воспользуется первой же паузой в разговоре и скажет: «Ну, мне пора» или «Извините, меня ждут». Нельзя было допускать пауз в разговоре.

— Я провалился на экзаменах в институт, — объявил он с места в карьер.

И добавил:

— Не хочу, чтобы вы думали обо мне лучше, чем я есть на самом деле…

По его словам, подвела «проклятая» математика, которая с детства не давалась ему.

— Но я одолею ее за зиму, — сказал Федотов. — Мне нужно одолеть ее! Не закончив институт, я не смогу стать подводным археологом…

— Подводным?.. Никогда не слышала о такой профессии — подводный археолог!

— Все дело, может быть, в том, что я из Запорожья, — объяснил Федотов.

— Неподалеку от нас строили Днепрогэс. А я очень хорошо ныряю…

Когда начали строить Днепрогэс, Федотов был еще мальчишкой. Летом, понятно, пропадал по целым дням у реки. На спор нырял и оставался почти минуту на дне Днепра, а для посрамления маловеров показывал вещественное доказательство — речной песок или гальку. Как-то он поднял со дна старинную русскую гривну. В другой раз — заржавленный наконечник копья.

Азарт его возрастал с каждой новой находкой. Но главный триумф был впереди.

Однажды он нащупал на дне что-то тяжелое, твердое.

Именно в этом месте водолазы, расчищавшие русло для бетонных быков плотины, обнаружили целый клад.

Это были доспехи времен Киевской Руси, много веков пролежавшие в речном песке. Огромный богатырский меч с длинной рукояткой едва подняли на плечи четыре школьника, а Федотов, кряхтя, покатил за ними круглый щит.

Эта находка, обогатив местный краеведческий музей, вместе с тем определила и судьбу Федотова. Он не пошел в строительный техникум, или в технологический институт, как большинство его сверстников. Он решил стать археологом, и именно подводным!..

Простодушная откровенность этого юноши подкупала. Нельзя было не ответить тем же.

— Вас тянет под воду, а меня в глубь земли, — пошутила девушка.

И она показала толстую книгу, которую держала в руках.

— «Курс сейсмологии», — вслух прочел Федотов. — О землетрясениях… А я думал: не роман ли?

— Почему?

— У вас были такие глаза, когда вы закрыли книгу…

— Какие же?

— Мечтательные…

— Вы все подмечаете!.. Я думала о будущем своей профессии.

— К тому времени, когда вы станете сейсмологом…

— Я стану им очень скоро. Я на третьем курсе.

Федотов не смог удержаться от вздоха, вспомнив о «проклятой» математике.

— Но ведь я значительно старше вас, — рассудительно сказала девушка. — Вы сказали, что вам восемнадцать лет, а мне уже двадцать!..

Они немного поспорили о том, солидный ли это возраст — двадцать лет, или еще не очень.

За разговором не заметили, как встали со скамейки, прошли бульвар, спустились по Столешникову переулку, миновали площадь Дзержинского и площадь Ногина и очутились на набережной.

— Смотрите-ка! — удивилась девушка. — Устьинский мост!

Длинная очередь медленно двигалась вниз по гранитным ступеням к пристани речных трамваев.

— Вы катались когда-нибудь на речном трамвае? — спросил Федотов.

— Никогда.

— И я никогда. Покатаемся?

(Он соврал. Катался уже, и не раз. Катание на речном трамвае предпочитал всем остальным столичным развлечениям, — может быть, потому, что это напоминало поездки по Днепру.)

— Как легко с вами разговаривать, — признался Федотов, когда они уселись на верхней палубе. — Вам не кажется, что мы знакомы много лет?

— Кажется.

— А ведь я не знаю даже, как вас зовут.

— Максумэ.

— Павел.

Смущенно улыбаясь, они обменялись рукопожатиями.

— Какое у вас красивое имя. Максумэ!.. Его можно петь.

Спутница Федотова посмотрела на него, не поворачивая головы, — уголком настороженного черного глаза. Что-то уж очень он расхрабрился!..

— Как красиво на реке! — сказала она, осторожно переводя разговор на другую, более безопасную тему: — Город будто позолочен, правда?

Вертикальные сиреневые тени обозначали места, где улицы выходили к набережной. Многоэтажные дома были сплошь усыпаны блестками, — это заходящее солнце отражалось в окнах. Вода текла медленно, тяжело, как расплавленный металл.

Но, мельком взглянув на воду, Федотов снова повернулся к девушке.

— Максумэ! — повторил он, бережно произнеся понравившееся ему имя. — Это что-то восточное… Я так и понял, что вы из какой-то сказочной страны…

— Я таджичка… У нас, на самом деле, много красивых сказок… Вот станете археологом, приезжайте в наши горы искать затонувший город.

Федотов удивился.

— Затонувший?.. Я никогда не слыхал… Где? Когда?

Затонувший город, по словам Максумэ, был одной из загадок древней исчезнувшей Согдианы.

Когда-то это было могучее государство, одно из древнейших на территории СССР. Располагалось оно в бассейне реки Зеравшан между средним течением Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Столица его называлась Мараканд и находилась в районе теперешнего Самарканда.

Согдийцы были мужественными свободолюбивыми людьми. В 329 году до нашей эры в пределы страны вторгся Александр Македонский и неожиданно получил отпор.

Засев в своих горных крепостях, запиравших вход в ущелья, согдийцы под руководством умного и храброго Опитамена оказывали македонским фалангам сопротивление в течение трех долгих лет.

Особенно упорно оборонялся один город (название его забыто), стоявший на берегу озера.

На исходе третьего года запасы продовольствия кончились, начался голод, но жители не открывали ворот, предпочитая смерть позорному плену.

В борьбу людей вмешалась стихия.

Однажды, когда македоняне готовились идти на очередной приступ, вдруг земля заколебалась у них под ногами. Страшный подземный грохот заглушил звуки труб, бряцание оружия и воинственные клики.

Это было землетрясение. В горах Таджикистана землетрясения очень часты.

На глазах устрашенных воинов царя Александра край берега, где стоял город, со всеми его башнями и крепостными стенами, усеянными людьми, со ступенчатыми крутыми улицами и ветвистыми деревьями, медленно сполз в озеро и скрылся в высоко взметнувшейся кипящей пене…

Федотов, не отрываясь, смотрел на Максумэ.

Эта странная история поразительно гармонировала с самой рассказчицей, с ее негромким гортанным голосом, с ее гордым и сумрачным крылатым лицом.

— Я представил себе вас на стене осажденного города, — сказал он медленно. — На голове у вас был конусообразный шлем, а в руке копье…

— Да. На стенах города могли быть женщины. Один из греческих историков, современник Александра, свидетельствует, что женщины в Согдиане сражались бок о бок с мужчинами…

— Значит, история с затонувшим городом достоверна?

— Этому верят не все… Однако я слышала, что в полдень в ясную погоду удается видеть развалины на дне…

— Я бы очень хотел их увидеть, — пробормотал Федотов.

Он сидел вполоборота к девушке и задумчиво смотрел на белый гребень пены — след винта за кормой.

— Родные горы подоспели на помощь, — и отважные защитники города вместе с ним ушли вглубь от поражения и плена!

— О! Вы так понимаете это?

Максумэ быстро повернулась к нему.

— Я понимаю иначе. Горы, по-моему, изменили им. Подумайте: три года подряд держаться против армии Александра, выстоять, и вдруг погибнуть от какого-то подземного толчка…

— Вы сами сказали, что они предпочли бы плену смерть.

— И все-таки мне жаль их. Разве вам не жаль?.. В детстве, когда я слышала эту сказку, то воображала себя на стенах осажденного города рядом с его защитниками… Да, вы угадали. Только в руках у меня было не копье…

— А что же?

— Какой-то особый прибор с помощью которого можно повелевать стихиями.

— Я предотвращала землетрясение. Вам странно, что я принимаю эту старую историю так близко к сердцу?

— Что вы? Нисколько!..

— Но ведь мы, таджики, — потомки древних согдийцев, — пояснила Максумэ, словно бы извиняясь за то, что с таким волнением рассказывает о землетрясении, случившемся более двух тысяч лет назад. Они помолчали.

— Наверное, из-за этой истории я решила стать сейсмологом. Иногда трудно понять, почему человек выбирает ту или другую профессию…

Солнце уже село. Москву все больше окутывала синева сумерек. Город постепенно терял четкость очертаний, как бы медленно отдаляясь, уплывая в ночь. Поверхность реки стала однообразной, пепельно-серой.

Но вот зажглись уличные фонари, осветились окна в домах на набережной.

Тотчас же по воде поплыли длинные желтые зигзаги и множество маленьких веселых разноцветных квадратиков. Москва-река надела свой вечерний наряд — темно-синий, в блестках.

— И вы надеетесь когда-нибудь предотвращать землетрясения? — спросил Федотов, доверчиво глядя на гордое крылатое лицо, неясно белевшее в полутьме.

— Предотвращать? Нет. Предугадывать!. Теперь-то я понимаю, что вмешиваться в грандиозные тектонические процессы не под силу человеку. Пока не под силу…

Но можно и нужно добиваться того, чтобы отвести… Как это говорят военные?

Да, «отвести угрозу внезапности», нависшую над мирными городами, поселками и деревнями… Ведь самое страшное в землетрясении — это внезапность, то, что землетрясение всегда застает врасплох. А нет на свете ничего страшнее растерянности, паники!.. Заметьте: землетрясения часто бывают ночью или на рассвете. Некоторые люди погибают во сне, другие не успевают выбежать из домов, прыгают из окон, спросонок мечутся по узким коридорам, топча, давя друг друга. И в довершение всего вспыхивают пожары, которые некому тушить…

А каково тем, кого катастрофа застает в пути?.. Поезда стремглав летят под откос, неожиданно поднявшаяся волна топит пароходы: И все это происходит в мгновенье ока! В одно короткое грозное мгновенье!..

— Но как предугадать это мгновенье?

— Мне еще не вполне ясно это. Но я рассуждаю так. Научились же метеорологи предупреждать заранее о надвигающихся холодах, о наводнении, урагане и других стихийных бедствиях. Люди заглянули в высокие слои атмосферы, в глубь океана. Почему же они не могут заглянуть и в недра земли? Вернее, не заглянуть. Не то слово. Прислушаться к тому, что творится в недрах земли!

Максумэ вытащила из «Курса сейсмографии» карандаш, служивший закладкой, и подняла его, держа на весу обеими руками.

— Нагнитесь! Поближе! — скомандовала она. — Вот я стараюсь сломать карандаш. Я гну его. Раздаются похрустывания, треск. Вы слышите?

— Да.

— То же происходит и перед землетрясением в толще земли. Все жмется, шуршит, скрипит. Мощные пласты прогибаются, как этот карандаш в моих руках… Хруст и шорох нарастают, приближаются.

— Шаги катастрофы, — шепотом подсказал Федотов, увлеченный описанием землетрясения.

— Да, шаги… И вот — крак!.. Пласты не выдержали чудовищного напряжения Надлом! Разрыв! Катастрофа! Она швырнула обломки карандаша за борт.

— До сих пор сейсмологи шли только по следам катастрофы. Спору нет, изучение землетрясений имеет большое теоретическое и практическое значение. Великий русский сейсмолог Голицын уподобил землетрясение фонарю, который зажигается на мгновенье и освещает недра земли. Но этого мало. Мне, например, мало. Я хочу заглянуть в будущее, хочу опередить катастрофу.

— Кажется, начал понимать. Пограничные заставы на путях катастрофы?..

— Выразились очень удачно. Да, своеобразные пограничные заставы.

Длинная вереница специальных сейсмических постов в угрожаемой зоне. Будем охранять наши города, мирный труд, отдых, сон наших советских людей, чутко прислушиваясь к таинственным подземным шорохам. В случае опасности сразу же оповестим о ней, чтобы можно было приготовиться. Укажем час землетрясения, определим его возможные размеры и эпицентр… Если опасность известна, более того, высчитана, измерена, это почти уже не опасность!

— Когда же будет так?

— Ну, не знаю. Может быть, в 1956 году. Или в 1960…

Даже в темноте видно было, как сияют глаза Максумэ. Такая — оживленная, порывистая, словно бы сбросившая оковы замкнутости, — она еще больше нравилась Федотову. Юноша подумал о том, что даже некрасивые выглядят красивыми, когда говорят о любимом деле, о своем призвании. Но что же сказать тогда о такой красавице, как Максумэ?..

Первой опомнилась девушка.

— Я совсем заговорила вас! — Максумэ со смущенным смехом отодвинулась от Федотова. — Бедненький!.. Я просто думала вслух…

Она подняла голову:

— Но вот и конечная остановка — Бородинский мост!

Показалось ли Федотову, или на самом деле в голосе ее прозвучало сожаление?

— Вам куда? — спросила Максумэ Федотова, стоя на гранитных ступенях набережной.

— Я живу в общежитии туристов на углу Смоленской площади.

— А я на Потылихе. Значит, в разные стороны… Нет, нет, провожать не надо!.. Ну, спасибо за хороший вечер!..

— Это я должен благодарить вас, — неуклюже пробормотал Федотов, задерживая в своей руке ее теплую маленькую руку. И вдруг добавил: — Я обязательно увижу затонувший город, о котором вы рассказывали!..

— О! — Девушка улыбалась. В голосе ее прозвучали поддразнивающие нотки. — Значит, вы не из тех, кто ловит солнечных зайчиков на стене?.. Хозяин своего слова, настойчивый, волевой?.. Ну-ну!..

Она пересекла улицу и стала удаляться, энергично размахивая «Курсом сейсмологии». Федотов неподвижно стоял на тротуаре и смотрел ей вслед.

Почувствовав его взгляд, Максумэ оглянулась и еще раз ласково кивнула.

— До свиданья, Павел, — донеслось до Федотова. Это в первый и последний раз за вечер она назвала его по имени…

Беспечность молодости! Он даже не узнал ее фамилии, не спросил адрес или телефон. Просто был слишком уверен в том, что найдет ее и без адреса. Судьба — так он считал — была на их стороне!.

В Москву Федотов вернулся через год. Он с блеском выдержал вступительные экзамены и был принят в институт. Но с Максумэ они не встретились. Когда Федотов навел справки в МГУ, — что было нелегко, так как он не знал фамилии своей новой знакомой, — оказалось, что Каюмова Максумэ перевелась по семейным обстоятельствам в Ташкентский университет.

Вначале с этим было трудно, почти невозможно примириться. Федотов собирался писать в Ташкент, но подоспели зачеты, — так и не собрался. Потом поехал на практику, впервые участвовал в археологической экспедиции. Нахлынули новые яркие впечатления.

С годами воспоминание о девушке с крылатым лицом потускнело, он уже неясно представлял себе ее. Зато все ярче, будто поднимаясь из воды, возникал перед его умственным взором таинственный затонувший город, одна из загадок древней Согдианы. Так получилось: девушка забылась, легенда нет…

Федотов закончил институт и одновременно курсы Эпрона, ушел в армию (началась война), воевал, был ранен, демобилизовался, возвратился к прерванному войной любимому делу — к подводной археологии — новой отрасли советской археологии.

Федотова видели после войны на Черном море, в районе древней Ольвии, отыскивающего под водой затонувшую старинную гавань. Его видели в Феодосии, рассматривающего мраморных львов, которых шквал выбросил на берег. Его видели у Чудского озера, когда он поднимал со дна заржавелые кольчуги тевтонов.

Так, шагая по дну рек, морей и озер, молодой археолог добрел и до прозрачного горного озера в горах Таджикистана. Он шел к нему издалека, в течение многих лет.

До утра, до спуска на дно оставалось всего несколько часов, но, как всегда бывает, они были самыми томительными.

Федотов с завистью прислушался к разноголосому храпу, от которого сотрясался брезентовый полог палатки.

Озеро — там внизу, под горой — волновалось, это было слышно. Наверное, ветер поднимался в горах. Волны глухо ударяли о берег. Что-то необычное чудилось Федотову в звуках прибоя.

Что же?

Ага, прибой был не ритмичным, каким-то лихорадочно-прерывистым — с паузами — как пульс у больного.

Очень медленно стал светлеть полог палатки, постепенно окрашиваясь в бледно-желтый, затем в розовый цвета. Можно было вообразить, что находишься внутри пестрой морской раковины.

И эта раковина звучала! Все сильнее, все громче! Озеро, видно, разыгралось не на шутку.

Федотов не выдержал. Поспешно натянул сапоги, перебросил через плечо ремень с фотоаппаратом, — с ним не расставался никогда, — перешагнул через разметавшегося на кошме Василия Николаевича и вышел наружу.

Солнце только поднималось из-за гор. Лучи его еще не достигли озера, лежавшего в глубокой котловине, как бы в чаше. Со всех сторон подступали к нему крутые горы. Лес начинался у самой воды.

Озеро казалось очень одиноким. Туман, висевший над ним, придавал еще больше сказочного очарования зрелищу, которое открылось перед Федотовым.

С удивлением ридел он, что верхушки сосен и скал светятся вокруг. Свечение было неярким, спокойным, ровным. Как будто чья-то невидимая рука иллюминировала лес, развесив на деревьях и скалах фонарики. Если бы они горели в море, на верхушках мачт, Федотов с реренностью сказал бы, что это огни святого Эльма, то есть небольшие скопления атмосферного электричества.

Он не успел вникнуть в суть странного явления. Внимание было отвлечено.

Солнце, наконец, озарило котловину.

Клубясь, медленно расходился туман. Все больше приоткрывалась поверхность озера. Цвет его менялся на глазах. Сначала оно было черным, как грифельная доска, потом начало светлеть, синеть, вдруг пробежала по нему золотистая рябь, и вот, пронизанное до дна косыми лучами, оно сделалось ослепительно голубым и прозрачным.

Федотов нагнулся над водой.

Нет, пока не видно еще. Рано! Проводник говорил, что бывает видно только в полдень, когда солнечные лри падают отвесно. И даже в полдень не всегда удается увидеть. Поверхность воды должна быть для этого совершенно гладкой, зеркально гладкой.

Сказочное видение возникает тогда в хрустальной синеве. Покачиваются в такт колебаниям рыбачьей лодки полуразрушенные крепостные башни, белеют еле различимые прямоугольники домов.

Но видение смутно, расплывчато. Да и появляется от только на миг. Потянет ветром с гор, набежит быстрая рябь, и все исчезнет внизу — без следа, как подводный мираж.

Может быть, это и впрямь мираж, обман зрения? Легко принять за развалины города причудливые обломки скал, нагромождения подводных камней, вокруг которых покачиваются густые заросли водорослей.

Только спустившись на дно, можно решить эту загадку.

Федотов нетерпеливо взглянул на часы-браслет.

Ну, недолго уже осталось ждать! Через полчаса побудка, затем завтрак, и вот наконец, Федотов и его помощники наденут водолазные скафандры, чтобы прямо с берега двинуться широким фронтом в глубь озера.

Он ясно представил себе, как бредет по улицам затонувшего города. Это будет удивительное путешествие, — не только по дну озера, но и во времени.

Двадцатый век останется наверху, за сомкнувшейся над головой хрустально-синей преградой. Здесь — под водой, в зыбком струящемся сумраке — все еще четвертый век до нашей эры. Водолазы осторожно ступают сапогами со свинцовыми подошвами по скользким, покрытым илом плитам древней мостовой. Подходят к домам, наполовину зарывшимся в песок. Распугивая рыб, раздвигают водоросли, закрывающие вход.

Проникают внутрь, включают свет прожекторов, чтобы прочесть письмена на стенах.

Потом бережно поднимают наверх бесценный археологический улов — оружие, черепки посуды, обломки камня с орнаментом и надписями.

Обидно, конечно, что тайну придется раскрывать по частям, отламывать так сказать, по кусочкам. Насколько счастливее в этом отношении собратья Федотова по профессии — «сухопутные» археологи! Труд их бывает награжден сторицей, когда открытые с кропотливой тщательностью из-под пепла или из земли, предстают пред ними древние, исчезнувшие на карте города — все целиком, от крыш до плит мостовой.

Федотов подумал о том, что, может быть, на этом горном озере устроят когда-нибудь каскад, подобный тому, который создали на Севане в Армении.

Вода заструится вниз в равнины по ступеням гигантской лестницы. Уровень озера понизится. И тогда!..

О, тогда расступятся, наконец, зеркальные стены, ревниво оберегающие тайну!

Вдруг прихлынет к берегу волна и вынесет затонувший город на песок, как большую, сверкающую серебряной чешуей, рыбу!

Молодой археолог так ушел в свои мечты, что забыл об окружающем. Вдруг отражение его пошло кругами в воде, замутилось.

Федотов в изумлении откинулся на скале, на которой сидел. Он ясно видел, что озеро мелеет.

С раскатом, подобным пушечному залпу, волна отпрянула от берега. Обнажились песок и длинные космы водорослей, тянувшиеся по песку за быстро убегавшей водой.

Все, что произошло вслед за этим, было похоже на сон.

Город всплывал на поверхность!

Первыми из яростных завихрений пены вынырнули башни, грозные даже сейчас.

Потом под яркими лучами солнца засверкали купола странной конической формы.

С берега Федотов не мог определить: металл ли это, особо ли искусная облицовка.

На площади торчали какие-то обелиски, а рядом, повалившись набок, лежали каменные изображения — не то грифов, не то крылатых быков.

Улицы города были круты, узки. Большинство домов ушло в ил почти до половины, но некоторые, построенные на холмах, были видны очень хорошо.

Водоросли обвивали их, как плющ. Кое-где, из-под зеленого покрова, проступали багряные и оранжевые пятна. Наверное, стены домов были обложены разноцветным камнем. Стайка синих и красных рыбок, — теперь рыбы владели городом, — билась на плитах мостовой, пытаясь перепрыгнуть в уцелевшие лужи.

Да, несомненно, это была Согдиана! Древняя, сказочная Согдиана, отделенная от нас двумя десятками столетий…

Федотов заметил, что сидит в неудобной позе на земле. Его будто ветром сдуло со скалы, которая сместилась со своего места. Предостерегающее ворчание раздавалось под ногами.

Впечатление было такое, что где-то глубоко в недрах земли двигаются грузовики, целая колонна грузовиков. Она приближается. Вот уже совсем близко… И снова толчок! Словно кто-то рывком потянул землю из-под Федотова. Потом отпустил. И опять потянул.

Боковым зрением Федотов видел, как раскачиваются деревья. Со свистом катились мимо камни. Вдруг, будто юркая черная змейка, совсем рядом пробежала глубокая трещина.

Он понимал, что происходит, но почти не думал об опасности. Обеими руками, очень крепко держал свой фотоаппарат, наведя объектив на озеро, нажимал кнопку затвора, поворачивал барабанчик кассеты и снова нажимал.

Снимал кадр за кадром — в каком-то самозабвении восторга.

Три подземных толчка следовали очень быстро один за другим. Последний толчок был самым сильным. Под ногами прокатился протяжный, все нарастающий рев, будто горы раскололись до основания.

Вертясь волчком в тесной котловине, отталкиваясь от ее склонов, с размаху налетая на них, горное эхо многократно повторило зловещие подземные удары.

— …тоу… я-агтеже… я-агте!.

Это кричал сверху Василий Николаевич:

— Федотов!.. Лягте же! Лягте!

Но все совершавшееся вокруг скользило как бы по краю сознания. Федотов не думал о себе, не мог думать в это мгновенье. Весь, без остатка ушел в созерцание города, стараясь запомнить мельчайшие детали. Успел даже подумать, что крылатые изображения на площади подтверждают догадку о влиянии Согдианы на культуру соседних с нею стран.

Чаша снова качнулась, — на этот раз в сторону Федотова. Грозная темно-синяя волна шла на берег. Она была совершенно отвесной и достигала пяти или шести метров в высоту. По гребню ее, как огоньки, перебегали злые белые языки.

Она все больше перегибалась вперед, роняя клочья пены на песок. С грохотом обрушилась на парапет древней плотины, перевалила через нее, подмяла под себя.

Вода неслась теперь по узким крутым улицам, взлетая по ступенькам лестниц, заскакивая во дворы, вертясь в них с гиком, визгом, как вражеская конница, ворвавшаяся в город.

Зашатались и упали, точно кегли от толчка, обелиски на площади. В водоворотах пены в последний раз сверкнули конические купола.

Город, вызванный землетрясением на свет после двух с лишним тысячелетий, опять — со всеми своими дворцами, домами, крепостными башнями — исчез под водой…

Тогда только опомнился Федотов.

— Бегите!.. Бегите же!.. Смоет! — кричали ему из лагеря.

Федотов спрыгнул с площадки и кинулся бежать прочь от озера.

Он мчался широкими прыжками, хватаясь за кустарник. Но и сейчас, когда озеро догоняло его, он не забывал о своем фотоаппарате, придерживал, прижимал к груди, стараясь не задеть за дерево или камень.

Вода настигла Федотова на половине склона и с шипением обвилась вокруг ног.

Он сделал отчаянный бросок, поскользнулся в густой траве, едва не упал, но сверху протянулись к нему руки друзей и подхватили его.

У самого подножья палаток вода остановилась, как будто поняв, что уже не вернуть похищенную тайну. Медленно, неохотно растекалась она между деревьями. Потом поползла вниз.

— Счастье ваше, что берег крутой, — сказал кто-то Федотову. — Был бы отлогий, утащило бы в озеро к черту на рога!..

Федотов оглянулся с недоумением, будто просыпаясь.

— Вы сумасшедший, — накинулся на него Василий Николаевич. — Так рисковать! Скала рядом ходуном ходила. Понимаете, ходуном!.. И камни с горы!..

— А ведь он еще и фотографировал, Василий Николаевич!

Наверное, полную кассету снял!..

— Товарищ Федотов! — крикнул кто-то. — Да вы ранены, голубчик! У вас плечо в крови!..

Рубашка на Федотове была порвана в клочья, из раны в плече текла кровь.

Только сейчас он заметил это и ощутил боль.

Василий Николаевич, переполошившись, приказал немедленно уложить Федотова в палатке и оказать медицинскую помощь.

Снаружи звучали возбужденные голоса участников экспедиции, обменивавшихся впечатлениями.

Один еще ночью заметил, что нити электроскопа трепещут, поднимаясь и опадая, как крылья стрекозы. Другой обратил внимание на то, что в котловине нет птиц, но не придал этому значения. Василий Николаевич вспомнил о тревоге, овладевшей им с вечера. Все это, видимо, были вестники надвигающейся катастрофы.

— А голос? — хотел сказать Федотов. — Мы же слышали предостерегающий голос по радио?

Но в этот момент раздался приближающийся конский топот. Кто-то карьером взлетел на гору. Гортанно перекликаясь, забегали проводники. Наконец, им удалось схватить коня под узцы, и всадник легко соскочил наземь.

— Все ли благополучно у вас? Никто не пострадал? — спросил задыхающийся женский голос. — Водолазы-то спускались под воду? Нет?..

Женщина с облегчением перевела дух.

— Я так боялась, что землетрясение застанет ваших работников под водой!..

— Послушайте! — прервал ее Василий Николаевич с удивлением. — А ведь я узнал вас! Вернее, ваш голос! Это вы вчера говорили по радио?

— Да. Но я еще не знала, что к озеру прибыла экспедиция. Нас поздно предупредили. Из Самарканда позвонили по телефону только полчаса назад…

Разноголосую сумятицу покрыл рокочущий бас Василия Николаевича.

— Но кто же вы? — кричал он почти сердито. — Почему узнали о землетрясении еще вчера?

— Я сейсмолог, — ответила женщина. — Я обязана знать о землетрясении заранее.

— Заранее?

— Конечно. Я начальник центрального поста. Ко мне стекаются сообщения из других постов, расположенных на моем участке. Они, видите ли, разбиты в шахматном порядке, на расстоянии пятидесяти километров друг от друга. Так удобнее пеленговать их.

Федотов не расслышал вопроса.

— Бурят скважину, — ответила женщина. — Глубоко! До двух километров! На дне ее устанавливают звукоприемник, прибор, который улавливает звуки различных тонов. Они передаются по проводам, выходящим из скважины на поверхность, и при помощи светового луча записываются на фотопленку.

— Землетрясение фотографируют?

— Не только землетрясение, даже приближение его! Землетрясение предвещают звуки низкой частоты — шумы, гул. Понимаете, поверхности пластов начинают скользить, трение реличивается!.. Вчера вечером на фотопленке были замечены зловещие зигзаги. Кроме того, мы стали получать сообщения и о других — побочных — признаках. Увеличилось число ионов в атмосфере, усилилось напряжение электрического поля. Все, как говорится, одно к одному!..

Землетрясение приближалось!.. Тогда я и сделала свое предупреждение по радио… О, с нашими горами нужно держать ухо востро! Они у нас молодые, по молодости лет шалят…

Женщина засмеялась. Смех показался Федотову странно знакомым.

— Разумеется, относительно молодые, — прибавила женщина. — Их возраст — всего каких-нибудь несколько миллионов лет. Но они еще продолжают формироваться…

— А Урал?

— Ну, Урал — старичок. Он совершенно безопасен. Опасны горы, которые входят в пояс разлома, в ту складку, которая опоясывает земной шар и тянется к нам от Пиренеев через Альпы. Карпаты. Крым, Кавказ. Копет-Даг…

Видимо, Василий Николаевич собирался подступить к сейсмологу с новым вопросом, но на него зашикали:

— Да подождите, Василий Николаевич! Дайте самое важное узнать… Скажите, товарищ сейсмолог, благополучно ли все обошлось, не было ли жертв?

— Не было! Эпицентр землетрясения прошел юго-восточнее одного из городов. Я так и предполагала. По телефону сообщили, в городе есть разрушения, из людей не пострадал никто. Ведь мы предупредили еще в полночь, за несколько часов до землетрясения. Конечно, эти часы были тревожными. Провести пришлось их под открытым небом на бульварах и площадях. Но ведь ночи еще теплые…

— Я встану, — сказал Федотов слабым, но решительным голосом, и отстранил поддерживающих его товарищей. — Нет, нет! Обязательно встану. Я чувствую себя уже хорошо…

— Да ты в уме? У тебя поднимется температура…

— Нет, братцы, не могу лежать! Пустите! Потом объясню! Вы не понимаете ничего!..

Пошатываясь, он вышел из палатки и остановился на пороге, придерживаясь за брезент.

Да, это была Максумэ.

Голова ее была непокрыта, — видно, выбежала из дому, как была. На Максумэ был белый халат, придававший ей вид врача. «Стетоскопа в кармане не хватает», — подумал Федотов.

— О! Все-таки есть раненый! — воскликнула Максумэ с огорчением.

— Я видел затонувший город, — сказал Федотов вместо приветствия. — Я добрался до города!

— Не понимаю.

Ей принялись объяснять, почему у Федотова забинтованы плечо и голова, показывали на фотоаппарат, по-прежнему висевший у него на шее, на колыхавшееся внизу озеро. Максумэ только вертела из стороны в сторону головой, недоумевающе улыбалась, пожимала плечами.

— Я сам объясню, без комментаторов, — сказал Федотов сердито и, шагнув вперед, отстранил археологов, теснившихся подле Максумэ.

— Вы не узнали меня, — произнес он, обращаясь к ней. — Я Павел. Помните? — И принялся перечислять, не спуская глаз с девушки: — Москва, лохматый щенок на бульваре, потом речной трамвай, разговор о Согдиане и о будущем вашей профессии, сломанный карандаш, полетевший за борт, и, наконец:

— А! Довольно! Я узнала вас!

Максумэ не двинулась с места, но глаза ее под высоко вскинутыми широкими бровями засияли.

— Значит, добрались до озера?

— Как видите.

— Теперь все в порядке. Сможете работать спокойно под водой…

— Вы будете охранять меня?

— Да. И если возникнет опасность, сразу же сообщу в ваш лагерь. Но, судя по ряду признаков, грозное мгновенье повторится нескоро…

— А ведь я остановил мгновенье, Максумэ! — сказал Федотов, не отрывая взгляда от милого крылатого лица. Снова, как много лет назад на Москва-реке, почти не замечал других людей, будто на берегу пустынного горного озера остались только двое — он и Максумэ. — Я запечатлел на пленке то, что неповторимо.

— Затонувший город?

— Да! Вот он — здесь!..

И археолог поднял на ладони и показал Максумэ фотоаппарат, на лакированной поверхности которого скользнул быстрый солнечный зайчик.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Открыватель таинственных земель

Леонид Платов (1906–1979) относится к числу полузабытых авторов.

Но читатели со стажем, тем не менее, наверняка помнят увлекательный фантастический роман (а точнее — дилогию) об освоении Арктики в недалеком будущем «Архипелаг исчезающих островов», впервые вышедший в 1949 году и затем неоднократно переиздававшийся в течение последующих двух десятилетий.

Леонид Дмитриевич Ломакин (таково настоящее имя писателя) родился в Полтаве и большую часть жизни посвятил журналистике. В художественную литературу он пришел в непростые 1930-е годы, а в 1938 году дебютировал и как фантаст, опубликовав повесть «Дорога циклонов». Уже этот первый опыт в жанре определил круг творческих интересов Платова-фантаста: история+археология+география. Повести и романы Платова наследуют традиции географической фантастики Жюля Верна и академика В. А. Обручева. Не случайно одна из ранних его повестей — «Земля Савчука» (1941) — даже в названии перекликается с популярным обручевским романом «Земля Санникова» (а в 1947 году по мотивам романа Л. Платов даже написал киноповесть «Птица Mayк»).

Леонид Платов-Ломакин никогда не писал об освоении космического пространства или историй про роботов. Да это было и непросто в годы, когда писатель наиболее активно выступал в жанре: 40—50-е — это диктат фантастики «ближнего прицела», когда под запретом был не только космос, но даже художественный загляд в Завтра дальше, чем на ближайшую пятилетку. Да Платов, похоже, и не стремился к тому. Его интересовали не столько неоткрытые планеты, сколько малоизученные уголки родной планеты, не космические цивилизации, а следы древних цивилизаций.

Фантастическое наследие писателя, известного также произведениями приключенческой и детской литературы, не столь велико. Самым известным и наиболее характерным произведением писателя стала дилогия под общим названием «Повести Ветлугина». Она объединяет два романа, герои которых в недалеком будущем изучают, обживают и облагораживают Арктику — «Архипелаг исчезающих островов» (1949; доп. — 1952) и «Страна Семи Трав» (1954). Кроме этого им написано с десяток небольших повестей и рассказов, „составивших содержание сборника «Каменный холм» (1952). Все они выдержаны в традициях географической приключенческой НФ. Таков и публикуемый нами рассказ «Мгновение», впервые напечатанный в 12-м номера журнала «Знание-сила» за 1951 год: увлекательная история о научной экспедиции, цель которой разыскать некий легендарный затонувший город.

Евгений Харитонов

Александр СилецкийВсе сказки до рассвета

На секунду Леонтин представил себе свой звездолет: огромный корабль, ощерившийся сотнями пушек и излучателей, медленно облетал голубую планету. Виток за витком — неустрашимо, горделиво…

Леонтин невольно усмехнулся — уж чего-чего, а пушки его звездолета всегда без промаха били по врагам, и это признавали все…

«Да и кто потягается с нами?» — думал он, готовясь к выходу.

Оставалось натянуть перчатки, укрепить на голове массивную каску с мощнейшим фонарем, сказать в последний раз: «Чему бывать — тому бывать» — и шагнуть в люк реактивного суборбитального планера. Все остальное было делом автоматов. И случая, как прибавили бы иные философы.

— Итак, Леонтин, — напутствовал его командир звездолета, — вы первым ступите на незнакомую планету. Будьте начеку. Если встретите сопротивление, стреляйте, зарядов жалеть нечего. И помните: это только разведка. Может, все и обойдется… Чему бывать — тому бывать!

— Это уж точно, — ответил Леонтин и с легким сердцем шагнул в распахнутый люк.

Планер опустился у подножия невысокого холма.

На планете наступали сумерки.

Было прохладно, и из лощин, как дым от догорающего костра, тянулся белесый туман.

Выйдя из планера, Леонтин тщательно запер люк, ключ, по уставу, проглотил и, нацепив на шею атомный пулемет, стал решительно карабкаться по склону холма.

Рубчатые подошвы десантных башмаков глубоко вдавливались во влажную почву, и тяжелый пулемет нелепо тыкался, погромыхивая, в широкую грудь Леонтина.

«Если будут нападать, обороняйся», — вспомнились слова командира.

Руки сами легли на пулемет и привычным движением взяли его наизготовку.

Кругом стояла тишина. Затаившийся, безмолвный мир…

Поднявшись на холм, Леонтин огляделся. Поля, поля — посеревшие от сумерек, они тянулись, на сколько хватало глаз. Только в одном месте, почти у горизонта, Леонтин заприметил широкую черную полоску — наверное, лес. Ну, что ж…

Он глубоко вздохнул. В воздухе пахло сырой землей и чем-то еще…

«Осенью, — подумал Леонтин и невольно улыбнулся. — У них здесь осень. Вот красота!»

Он любил это время года. Вероятно, оттого, что на всех планетах, где стояла осень, ему сопутствовала удача. Так уж получалось, само собой…

Внезапно что-то переменилось. Это запечатлел мозг — моментально, на уровне подсознания. Палец инстинктивно лег на гашетку, тело сжалось, как перед решающим броском.

Среди безмолвной засыпающей природы появилась новая деталь…

Леонтин напряг зрение и тогда на фоне далекого леса различил тусклые огоньки: три, пять, десять… — наверное, не меньше двадцати. Они загорались один за другим и, точно светляки в траве, перемигивались в густеющей темноте.

Решение созрело сразу.

— Вижу вдали огни. Возможно, там поселок. Направляюсь туда, — передал он на звездолет.

— Валяйте, Леонтин, — пришел ответ. — Только будьте осторожны.

Он поспешно спустился с холма и зашагал по кочковатому полю. Зажегся фонарь, и теперь оранжевый мячик света прыгал где-то впереди, раскачиваясь вправо-влево, вправо-влево — в такт быстрым шагам.

Леонтин шел часа полтора. На почерневшем небе зажглись звезды — почти в точности такие же, как дома, на Лигере-Столбовом, может, лишь чуточку чужие: ведь созвездия здесь были совсем другими… Смотреть на небо не было времени. Леонтин спешил, к тому же поле было в рытвинах, и каждую минуту он мог споткнуться и некстати упасть…

Наконец он добрался до опушки леса. Между деревьями — теперь уже совсем близко — замелькали огни. В их неровном свете Леонтин смог различить смутные очертания приземистых домов, длинные ленты заборов и веревки с сушившимся бельем.

— Вышел к деревне. Постараюсь наладить контакт, — передал он на звездолет.

— Валяйте, Леонтин, — пришел ответ. — Но утройте осторожность.

Крадучись, он выступил из-за деревьев, пробрался вдоль заборов и вдруг очутился на широкой улице. За низкими плетнями, похоже, даже не учуяв чужака, беззлобно и лениво перетявкивались осипшие псы. В окнах домов горел свет — теплые глазки в стене мрака, они казались немножко нереальными, до того все это напоминало родную планету.

Добрые старые времена… Как будто вернулся домой… Никогда прежде такое чувство не посещало Леонтина. Удивительное чувство…

Он стоял, вслушиваясь в ночные голоса деревни, и воспоминания, как пчелы на лугу, кружились в голове.

Неожиданно совсем неподалеку раздался громкий топот, чьи-то восклицания…

«Осторожно! Враг! Немедленно назад!» — скомандовал инстинкт.

Но было поздно. Со стуком распахнулась дверь в самом большом из домов и вместе с потоками света выпустила на улицу множество людей.

Обитатели деревни были наряжены в яркие диковинные костюмы, весело пританцовывали и пели песни, и громко смеялись, хлопая в ладоши.

Леонтин принял боевую стойку: ноги пошире, пулемет наперевес.

Что это? Внезапная атака? Западня? Но почему тогда все смеются, отчего на лицах написан восторг, будто каждый в этот миг оказался счастливейшим существом во вселенной?..

Леонтин опешил. Он даже забыл погасить фонарь над козырьком своей великолепной каски.

Заметив его, люди на секунду остановились, потом бросились к нему и, окружив со всех сторон, принялись водить хоровод. Леонтин видел их возбужденные, озаренные весельем лица, блестящие озорные глаза, и ему неожиданно сделалось немного грустно…

— Здравствуйте, — сказал он негромко. И тотчас осекся — вздор какой, ведь его не могли понимать!

— Здравствуй, здравствуй, добрый дух! — закричали кругом и восторженно захлопали в ладоши.

Вот так дела, удивился Леонтин. Они совсем такие же, как мы. Со стороны — не отличишь!.. Но что за наваждение — Какой же я дух?!

И тут вдруг смутная, невероятная догадка промелькнула в его мозгу.

Ему показалось…

Все замолчали, и тогда на середину круга вышел седой старик.

— Вы очень хорошо сделали, что навестили нас, — сказал он, отвешивая поклон. — Сегодня у нас большой праздник — Новый год, и мы рады, что в такой день к нам пожаловал добрый дух. Мы так и думали, что он будет похож на вас, а на голове у него будет гореть священный огонь. Нас пригласили в другую деревню — урожай собран, старый год завершен, и теперь все взрослые идут на праздник новогодья. Мы очень просим вас: побудьте с нашими детьми. Это недолго — всего одну ночь. Зато сколько радости вы доставите им! Да и нам тоже… Духи никогда еще не приходили к нам, и потому мы просим вас об этом маленьком одолжении.

В голове Леонтина все перемешалось. Такой поворот дела обескуражил.

И еще эта догадка…

Он стоял и молча смотрел на людей. Как будто вернулся домой тысячу лет назад, подумал он. Навсегда…

Навсегда?

И вдруг ему стало смешно. Даже не смешно — просто весело.

Что ж, дух так дух, решил он. Это тоже поможет Контакту. Без него теперь никак не обойтись.

— Валяйте, — ответил он. — Я к вашим услугам, — и ободряюще-лукаво улыбнулся. — Что нужно делать?

— Да ничего особенного! Совсем ничего. Просто расскажите детям какие-нибудь сказки — ведь вы их, наверное, знаете много. Или покажите несколько чудес. Дети будут очень довольны. Сядьте вон на той поляне, разведите костер, дети соберутся вокруг вас — и все будет хорошо. Это же недолго — только одну ночь…

— Валяйте, — повторил Леонтин и пошел ломать сухие ветки для костра.

— Что с Леонтином? — спросил командир. — Не выходит на связь.

— Не могу понять, — озадаченно пожал плечами старший механик. — Рация работает, сигналов бедствия нет, а он молчит.

— Готовьте второй планер, — приказал командир. — И поживее! Полечу сам — вместе с дежурным ликвидатором. Если там что-нибудь случилось….

Он не договорил и выразительно погрозил кулаком невидимому врагу.

Система пеленгации сработала великолепно: они опустились точно — возле самой деревни.

Выбравшись из планера, они увидели обширную поляну, посреди нее — костер, а перед ним — невредимого Леонтина. Он безмятежно полулежал на траве, над костром висела вниз дном его защитная каска, и дулом пулемета он старательно, не торопясь, помешивал в ней какое-то варево.

Вокруг костра сидели дети.

— Эгей, Леонтин! — возмутился командир. — Чем вы занимаетесь?

— А, это вы, — Леонтин устало махнул им рукой. — Идите сюда.

— Вы нарушаете Устав, Леонтин!

— Бросьте, капитан. Отвоевались. Нам вообще не надо было высаживаться на этой планете. Может, тогда и случилось бы по-другому…

— Что вы там плетете?

— А то, капитан, что, когда возвращаешься домой, никакие боевые Уставы уже не нужны.

— Нам до дому еще лететь и лететь!

— Теперь уже — нет. Отлетались. Мы влипли, капитан. Временная петля или что-то в этом роде… Я не спец, но сразу почуял неладное. А потом пораскинул мозгами, припомнил школьные уроки истории… Все сначала, капитан. Все с самого начала.

— Леонтин, вы спятили! — побледнел командир.

— Если бы!.. Я был бы только рад. Но вы и сами скоро убедитесь. А я устал как черт. Четыре часа кряду рассказывать сказки этим шалопаям!.. Что же вы стоите? Смените меня. Расскажите им что угодно!.. Хоть про волка и семерых козлят. Или про белого бычка!.. До рассвета еще долгих пять часов…

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Писатель-фантаст Александр Валентинович Силецкий родился в 1947 году в Москве. Окончил сценарный факультет ВГИКа, после чего работал в редакциях научно-популярных журналов «Земля и Вселенная» и «Наука и религия».

Писательский дебют состоялся в 1963 году (рассказ «Галактик Шуз из космоса»). Не смотря на ранний дебют, рассказы Силецкого долго не печатали. Участник легендарных семинаров в Малеевке. Более-менее регулярно произведения фантаста стали публиковать в периодике и антологиях только в середине 1980-х. В 1989 году увидела свет единственная книга писателя — сборник рассказов «Тем временем где-то…».

С конца 1990-х годов Александр Силецкий живет и работает в Минске.

Леонид КудрявцевФэнтики

Ее мечта сбылась. Она все-таки вышла замуж за человека-паука. Первой родилась девочка. Имя ей дали несколько необычное, но соответствующее действительности: Восьмилапка.

✿

Драконы, они людей не переваривают. Как с утра нажрутся, так потом целый день ходят и отрыгивают.

✿

— Зачем мне все эти хлопоты и неприятности? — пробормотала Царевна-лягушка. — Жить в болоте спокойнее, а если появится мил-дружок еще и веселее.

Между тем Иван-царевич уже тянулся к ней губами. И тогда лягушка поцеловала его первой.

✿

Фродо бросил волшебное кольцо в вулкан. У него появились тысячи последователей, которые, за неимением волшебных колец, бросали в вулкан обручальные. Некоторым это занятие пришлось настолько по душе, что они не ограничивались своим кольцом, а бросали и кольцо жены, иногда вместе с нею самой.

✿

Увидев, что черное Солнце уже опустилось к заметно посветлевшей полоске горизонта, Борзой Щенок повернулся к явившимся на его зов правителям побежденной Земли, приосанился и заявил:

— А законы мои будут исполняться беспрекословно. О взятках советую забыть. Хотя… вы без них все равно не можете, нет, не можете… Ладно, взятки я разрешаю. Однако, во имя исторической справедливости…

Он сделал длинную паузу, внимательно, строго оглядел каждого из стоявших перед ним и лишь потом закончил:

— Взятки буду принимать Ляпкиными-Тяпкиными. Да, только Ляпкиными, блин, Тяпкиными и никак иначе!

✿

Люк Скайуокер любил свою планету, своего отца и принцессу Лею. Стоило ему улететь со своей планеты, как о нем на ней забыли, отец отрубил ему руку, а принцесса Лея вышла замуж за его друга капитана Соло.

— Гамлет — жалкий сопляк, — частенько говорил Люк, поглаживая Чуи по мохнатой голове и презрительно, как и положено настоящему джедаю, улыбаясь.

✿

Учась на джедая, Люк Скайуокер так размахивал лазерным мечом, что, когда он улетел с планеты, на которой занимался этим благородным делом, ее пришлось переименовать. Назвали ее просто и коротко — Дюна.

✿

Очень быстро обнаружилось, что у Галатеи есть скверная привычка, переходя улицу и увидев приближающуюся машину, от страха каменеть. В конце концов, доведенные до отчаяния водители попытались ее линчевать, но поскольку вид петли из пеньковой веревки действовал на Галатею не самым умиротворяющим образом, их затея с треском провалилась.

✿

Колдунов Конан недолюбливал. Если другим он головы рубил просто так, то этим, как срубит, обязательно скажет:

— Ишь, какой умный выискался.

Михаил ТыринРассказ, присланный на конкурс фантастов^*

Зовут меня, Лобанов Александр мне 14 лет. Сначала может быть скучно, но вы дочитайте до конца (пост скриптум написано, плизз).

⠀⠀ ⠀⠀

(опус у нас называется) Жестокая Голактика.

Год 3132. Система Солнце. Планета земля.

Меня Зовут Джон Кавер. Мне 30 лет. В 3072 году когда на нашу галактику напала Махпела (хмм… махпела), мой отец был пиратом (пишет нам Лобанов Александр). Когда же все рейнджеры сражались с махпелой мой отец грабил и уничтожал мирные корабли, залетал (отец понимаеш у него, залетал) на планеты, грабил банки, убивал мирных граждан и здешних пиратов (его кстати не махпела звали? Отца то твоего?) Этим он конечно же прославился (Кооонешно же он прославился) и нажил себе много врагов. В один прекрастный день, когда отец был на пиратской базе, пил напитки (мог бы написать ещё ел еду) и думал как ограбить банк, внезапно ворвались трое молоков (хм… трое молоков… ворвались. Лобанов Александр, молока это вобше-то рыбья сперма к вашему сведению, ворвались значит — со трое молоков) подошли к моему отцу, и спрашивают как его зовут. Когда отец ответил они достали пушки и убили его (действительно прекраснный день). После этого прошло много лет. Мать нашла себе нового мужа. Они поженились (Внимание) И родился я (…наверное от молоков). Когда мне исполнилось 28 лет я улетел на марс (ну что сказать? Правильно сделал что улетел). (глава следующяя)

Дата: 3132 год. 7 апреля. Время: 13:08

В этот день я поехал записываться рейнджером потому что чувствовал, что скоро будет новая война (ну правильно, конечно, да, чёж не записаться?) Когда я приехал в центр рейнджеров, мне сразу же дали много бумаг которые я должен заполнить. После двух часов я наконец заполнил их (удивительно). Меня записали в атряд JS-32.

⠀⠀ ⠀⠀

Дата: 3133 год. 28 апреля. Время: 11:23

Я сидел и смотрел телевизор (это он что? полтора года выходит телевизор смотрел? ха-ха. значит так, полтора года смотрел телевизор) как вдруг на экране появились специальный выпуск новастей. В них говорилось о том как из под контроля вышел завод протоплазменных машин и они терроризируют голактику (боже ты мой…). Через 15 мин мне пришло письмо о повестки на военную базу. Через 24 мин я был на базе (шустрый мальчик). Меня посадили на корабль где меня ждал мой отряд. Командир мне сразу рассказал план задания. Мы должны были прорваться сквозь обарону кольца, сесть на планету (логично предположить), найти завод и уничтожить матку (хм…матку…уничтожить матку…у роботов… а то правда-матка понимаешь глаза колит) И вот мы взлетаем. С нами летят (записываем): 50 военных кароблей, 4 эсминца, и 7 кароблей техпомощи. И вот наступил этот момент…Мы двинулись в бой. Начали мосированую атаку на середину, но они дали нам отпор (ха, ещё бы, середина она такая знаеш ли, чуть зазевался такой отпор даст мало непокажется…нда, атаку на середину начали). Мы потеряли много кароблей включая и 5 транспортов (5 транспортов…так…с нами летят 50 военных, 4 эсминца…эсминец не военный чтоли? и 7 кароблей техпомощи…потеряли 5 транспортов…наверно при вылете потеряли, так ну ладно) Но всё таки мы прорвались. «Вот она эта планета» прокричал камондир. Она была тёмно серая, мрачная, как будто была домом роботов. И наконец высадились. Неподалёку от нас воевал отряд альфа и браво. Мы присоединились к ним. Браво говорит нам уничтожить бронебойного робота слева. Гранатомётчик выполнять приказ. Он зарежает потрон. Встаёт. Прицеливается. И выстреливает. В этот момент робот успевает выстрелить. Пуля летит ему в голову (роботу чтоли?). Он не успевает пригнуться. И падает на землю. Робот пал — и человек пал. (и откуда столько пафоса в 14 лет?) сказал капитан (ну хоть бы как то я не знаю, как-то для разнообразия например…ну…робот пал например, а человек секам…всётаки как вот повеселее было б). «Ребята мы уже близко» — кричит пулемётчик из отряда дельта (он то откуда вылез? Только альфа и браво воевали рядом то?). И тут случилось непредвиденное. У всех заканчиваются потроны и гранаты (от это я понимаю…от это непредвиденное… дааа…завтра война я устал и гранаты закончились). «Нам этого не хватит» кричит капитан (ну конечно, того что закончилось не хватит). Все сели и начали думать что нам теперь делать (а роботы видно рядом собрались в кружок покурить, чтоб не мешать им думать). И вот кто-то из солдат услышал рёв турбин. Это был каробль техпомощи (наш телефон [phone], круг-ло-су-то-чно). Каробль техпомощи летел из огромной чёрной тучи словно ангел из тьмы (ооо…литература попёрла). Каробль был продырявлен пулями, экипаж был унечто-жен, и только тежело раненный лётчик вёл каробль. Он пасодил каробль. Двое солдат с носилками взяли и понесли его к санитару скорой помощи (кто-нибудь мне объяснит что делает скорая помощь на поле боя за серую и безжизненную планету роботов?). Я и камандир взяли взрывчатку и побежали закладывать матку (матку закладывать побежали…хха…побежали откладывать личинку). Мы установили таймер на 2 минуты. Камандир бежал впереди а я с таймером (видать таймер установили но из-за врожденной клептомании забрали его с собой) за ним. И вдруг из-за угла вышел робот страж. Он схватил капитана и начал ломать кости. Он прокричал (робот чтоли?) «беги!» (ааа, ну в принципе да) и я побежал (с таймером под мышкой). После этого взрыва я оказался в больнице бес сознания (дааа…). Когда я очнулся, в палате (номер 6 видимо), стоял президент (и шесть санитаров). И вручил мне звезду героя. А через неделю по новостям сообщили что ещё одна матка уцелела (вот зараза какая матка). Но это уже другая история, (ту би написано континиум…континиум то би)

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

ОБ АВТОРЕ:

Калужский писатель-фантаст Михаил Тырин родился 23 октября 1970 года в г. Мещевске Калужской области. После школы поступил в МВТУ им. Баумана, но год спустя забрал документы и поступил на филологический факультет Калужского пединститута им. К.Э. Циолковского, который закончил в 1992 году. Работал в журналистике, затем в течение нескольких лет сотрудником пресс-центра калужского УВД. В 2001 году вернулся в журналистику. Сейчас — профессиональный писатель.

Первая публикация в жанре — рассказ «Закон протеста» (1990), опубликованный в газете «Заря» (Калужская обл.), однако «полноценным» дебютом сам автор считает рассказ «Малые возможности» (1996), победивший на конкурсе «Альтернативная реальность» журнала «Если». Вышедшая год спустя первая книга автора «Тень покровителя» (1997), в которую вошли две повести, выдержанные в жанре НФ-детектива была названа лучшим жанровым дебютом года и получила премии «Старт» и «Фанкон-97».

Перу М.Тырина принадлежат так же романы социальной и приключенческой НФ «Фантомная боль» (1998), «Дети ржавчины» (2000), «Тварь непобедимая» (2001), у «Синдикат «Громовержец» (2002) и «Желтая линия» (2003). Вышедшую в 2001 году книгу «Истукан» составили лучшие произведения М. Тырина малой и средней формы.

2007