– Взять имущество? Без хозяина? Сие есть воровство!
Если тиуна и обвиняли во вредности и излишней строгости, то уж в отсутствии честности никто его доселе упрекнуть не мог.
– А ежели хозяева вовсе не появятся?
– Тогда сие есть колдовство, и сам князь должен решать, пойдет ли ему на пользу добро, отмеченное дьявольской печатью?
Дружинники переглянулись. Они были не согласны с тиуном – какая такая печать? Добро – оно и есть добро! В крайности, можно в сани его погрузить да по дороге в церковь заехать. Пусть батюшка освятит!
Но уехали ни с чем. Князь Всеволод встревожился не на шутку. Не потерей дани обеспокоенный, но потерей людей целого селения, своего любимого дворянина! Неужели он Лозе проклятое село отдал?
Князь решил посоветоваться с епископом Лебедяни Нифонтом. Мол, так и так, случилось исчезновение смердов целого села безо всяких следов. Нет ли в том какого дьявольского промысла?
Нифонта случай заинтересовал. Тиуна Грека он не любил, ибо тот пытался всячески урезать монастырские богатства, уверяя, что церковники должны служить богу, а не злату.
Открыто мстить Греку епископ побаивался, но раз случай сам шёл к нему в руки… Кстати, и епископ совсем недавно призывал горожан бдить, чтобы дьявол не сбивал их с пути истинного всяческими соблазнами. Так-то Грека упрекнуть было не в чем, но, может, тайный грешок всё же есть?
Потому, когда князь собрал пять десятков дружинников, чтобы ехать с ними в Холмы – больше он взять постеснялся, дабы не быть обвиненным в трусости, – во главе его отряда оказался епископ в скромном возке, запряженном одной, но очень ходкой лошадью.
Выехали на рассвете, когда, как известно, силы дьявольские обладают наименьшей силой. Возница епископа, служка в черной рясе, был одет в теплый овчинный тулуп. Сам Нифонт, завернутый в соболью шубу, бережно держал на коленях икону Успенской Божьей Матери в дорогом серебряном окладе.
К тому времени, конечно, все холмчане наружу вылезли, и господин их, Лоза, похвалил за быстроту действий: он сам ещё раз убедился в том, что в убежище им не страшен никакой ворог.
Беспокоило его лишь одно: придётся говорить неправду князю Всеволоду, который непременно сам наведается. Но тут шла речь о жизнях многих, и кто знает, как все сложится: чем меньше людей тайну знает, тем больше уверенность, что и не проговорятся.
Самих же холмчан Лоза ещё раз предупредил: молчать! А то приедет епископ, начнет дьяволом пугать, да убежище и засыпать прикажет. А этого селяне никак не могли допустить. Слишком много в это жилище сил вложили, да и полюбили его так, что и под пытками тайны своей не выдали бы!
Навстречу князю и его сопровождающим вышли всем селом, с хлебом-солью, как и положено, и посмеивались про себя удивлению и растерянности приехавших.
На призраков холмчане никак не походили, на больных тоже. Епископу кланялись, крест целовали, как и положено людям богобоязненным. Значит, дьявола здесь не было.
Князя пригласили в господский дом, где быстро накрыли столы, и Лоза, как бы между прочим, поинтересовался у бывшего воспитанника, не случилось ли чего с тиуном?
– Здоров. Что ему сделается? – вроде равнодушно ответил Всеволод, вглядываясь в спокойное, безмятежное лицо Лозы – не скрывает ли чего его дворянин? – Отчего у тебя такой интерес к тиуну?
– За данью не едет. Раньше, говорят, день в день наведывался, а теперь… Может, мне время дает, так я давно готов.
Епископ Нифонт сей разговор слышал и ему порадовался. Враг оказался повергнутым, ибо кто же теперь ему поверит?
Однако же епископ лично обошел Холмы и убедился, что селяне бога чтут, в каждой избе, как положено, икона висит, лампада теплится… Но что же всё-таки привиделось Греку?!
А князь тем временем налегал на медовуху, которая у Прозоры вышла на редкость удачной. Всеволод навеселе увлекся пятнадцатилетней челядинкой с красивыми карими глазами и вьющимися волосами по прозвищу Ягодка.
– Ягодка и есть! – ловил её за руку князь, когда девушка в очередной раз доливала ему хмельной напиток.
Налили с поклоном и епископу. Тот выпил, помолчал, да и высказал князю, что хотел:
– Тиун Грек, княже, староват стал.
– Так он же не один был, – попытался защитить управляющего князь.
– Кто знает, какими посулами да уговорами склонил он дружинников к клятвопреступлению, – сурово заметил Нифонт.
– Что же ты, отче, моих дружинников в мздоимстве подозреваешь? – вскинулся князь.
– Оно и верно, не пойман, не вор, – согласился епископ. – А только неладное здесь чую. Если чисты духом и помыслами твои люди, тогда сему происшествию лишь одно объяснение есть: тиун Грек знается с нечистым! И наслал на дружинников морок.
– А зачем ему такое понадобилось?
– Сие мне неведомо, но из тиунов его от греха подальше убери.
Всеволод хоть и с великой неохотой, но совету епископа последовал.
Новому тиуну, увы, не хватало дотошности Грека, которая так раздражала княжеских данников.
Лоза одно время пребывал в смятении, ведь из-за него пострадал ни в чем не повинный Грек, но ничего исправить не мог, потому что тогда пришлось бы открывать князю секрет подземного убежища, а этого делать было нельзя!
Глава тридцать первая
Как и ожидали, Анастасия родила девочку, которую назвали Ойле. Мама-уруска, правда, говорила на свой лад – Ольга.
Заира не загадывала, кого ей больше хочется: кто будет, тот и будет. Уже сама возможность родить ребенка от любимого мужчины казалась юной булгарке подарком судьбы. Ведь совсем недавно о таком она не могла и мечтать. Родился у неё мальчик, которого назвали Рустам.
Появился он на свет на неделю раньше Ойле, и теперь Анастасия помогала Заире, а уж потом пришедшая в себя Заира помогала ей.
Молодые женщины так привязались друг к другу, казалось, родные сестры не были столь близки.
Сестры сестрами, но Аслан все же в одном из набегов раздобыл шатер алого цвета, принадлежавший какому-то богатому кипчаку – благо, было лето, – и посмеивался в разговоре с Аваджи, что теперь больше не будет слушать его рычанья.
Аваджи сначала обиделся, но потом понял, что Аслан, по природе человек грубоватый, просто шутит, скрывая за этим чувство любви и преданности товарищу, благодаря которому стало возможным счастье Аслана.
Монгольские войска, состоящие из представителей завоеванных племен и самих монголов, перешли границы русских земель и теперь двигались по южным окраинам Руси, потихоньку направляясь на север. Малым ходом следом за войском двигались телеги с добычей, снедью, кормом для лошадей и верблюдов, на которых ехали жены военачальников, татарские муллы, шаманы.
Занятый собственными развлечениями, которые в избытке предоставлял ему Бучек, Тури-хан почти не вспоминал о юз-баши и их женах, то его любимца никак не устраивало. Пока юз-баши ходили рядом, сражались и вели себя так, что вызывали уважение своих нукеров, хан мог вспомнить о них в любую минуту и пожелать иметь рядом с собой.
Потому Бучек и беспокоил хана красочными рассказами о счастливой жизни сотников. Кто бы не разозлился на месте Тури-хана? Богатый, знатный человек не может того, что может чернь – продолжать свой род!
А эти чужеземные девки, которых хан своими руками отдал юз-баши, как назло оказались плодовитыми и, видно, собирались рожать детей каждый год, на зависть хану!
– Что же мне с ними делать? – вырвалось у Тури-хана.
Он уже привык не скрывать свои мысли от Бучека.
– Первым делом, разделить их, – посоветовал тот.
– Юз-баши и жен?
– Нет, самих Аслана и Аваджи. Завтра вы собираетесь послать тысячу джигитов в войско Бату-хану. С одной из сотен пусть пойдет Аваджи.
– А он возьмет с собой жену?
– Не сможет. Войско пойдет быстро. Но Аваджи надо успокоить, что Аслан вполне присмотрит за обеими женщинами. Потом отошлем Аслана. Ненадолго. Но по дороге его убьют. Я знаю одного надежного человека…
– Ты всё знаешь! – усмехнулся хан.
– Если и не всё, – скромно заметил Бучек, – то человека, который даст хорошие деньги за маленьких, здоровых детей, я точно знаю.
Тури-хан потер руки.
– А уж тогда придется уруске смотреть на меня поласковей, иначе… Ты ведь сможешь научить её покорности?
– Все женщины сделаны одинаково, – Бучек небрежно взмахнул бичом, с которым не расставался. – Среди них встречаются упрямицы, но их хватает лишь до хорошей трёпки.
А друзья-побратимы и их жены ничего не знали. То есть, Анастасию одолевали неприятные предчувствия, но она старалась от них отмахиваться. Она ещё не могла поверить в то, что её видения сбываются…
Ей не было дела до других женщин, которые попадали в плен к нукерам Тури-хана. Она при всем желании не могла спасти их всех, подвергая опасности жизнь мужа и детей.
Сегодня Аваджи собственноручно варил плов из барана, которого прихватил в одном из набегов на селение кипчаков.
Заира хотела предложить свою помощь, но Аваджи, и Аслан сказали ей:
– Запомни, женщина, готовить плов – занятие мужское.
– Побольше бы таких занятий! – ничуть не огорчилась Заира и поспешила к Анастасии, которая сидела с детьми в тени молодой ивы на берегу реки Итиль (Итиль – Волга (тюрк.).). Друзья выложили очаг из камней, а теперь пристраивали на него небольшой медный котел.
Ни Аваджи, ни Аслан не упоминали о том, что лагерь монголов расположен на земле урусов, Анастасия же об этом попросту не задумывалась.
Что-то случилось с нею в этот страшный и странный год её жизни. Воспоминания о родине, отце-матери, братьях, о муже-князе стали какими-то неотчетливыми, будто сказки, которые рассказывали ей в детстве.
Отчего это, Анастасия не знала. То ли страх, который она испытала в плену, заставил эти воспоминания уползти вглубь её естества и спрятаться подальше, то ли её душа, обеспокоенная больше здоровьем детей, берегла молодую женщину от мучительных и разрушительных раздумий.
Она родила ребенка от Аваджи, ездила следом за ним по свету, где и он, и его товарищи оставляли за собой лишь разрушения и смерть. Наверное, думай Анастасия всё время об этом, она сошла бы с ума, но вместо этого она любила мужа и рожала ему детей…