Почти так же относилась к происходящему Заира. Только она отгораживалась от прошлого сознательно, упрямо поджав губы, и твердила:
– Не буду думать! Всё равно ничего не исправишь. Буду жить, пока живется.
Кто ждал её на родине, где и родни-то в живых не осталось? Теперь, как считала Заира, её родина там, где рядом с нею Аслан и маленький Рустам…
Когда плов был готов, на траве расстелили скатерть и выложили его на серебряное блюдо аппетитной горкой. Сбоку Аслан положил огромный пучок зелени. Кто что высматривал для себя в чужих землях, Аслан первым делом заглядывал в огород.
Анастасия давно приучилась есть руками. И если первое время её желудок бунтовал против непривычной жирной пищи, то теперь она и к этому привыкла.
Глядя, как маленький Владимир ест плов из рук отца, она лишь улыбалась. И больше не вспоминала о том, что Аваджи ему неродной отец, а себя ощущала обычной женщиной Востока, которая не хочет в своей жизни хоть что-нибудь менять.
– Как приятно глазам созерцать такую отрадную картину! – раздался позади них насквозь фальшивый слащавый голос.
По темному загорелому лицу Аваджи разлилась бледность.
– Чего тебе, Бучек? – спросил он, не оборачиваясь, так и не донеся до рта сына щепоть с пловом, отчего тот, приоткрыв рот, удивленно уставился на отца.
– Хан желает видеть своего лучшего сотника! – нарочито бодро проговорил нукер, упиваясь ужасом на лицах женщин и сурово сведенными бровями Аслана.
Немного осталось жить этому здоровяку! Какой всё же умный Бучек! Он не только нашел себе работу по вкусу, но и приобрел такую длинную руку, что может карать своих недругов, не пачкая собственных рук!
– Передай, сейчас приду! – Аваджи наконец дал плов сыну.
– Хан очень ждёт! – почти по-женски хихикнул Бучек и исчез.
Тури-хан вовсе не высказывал желания видеть Аваджи немедленно, но его любимец не мог пройти мимо этих счастливых людей, которых он собирался погубить, не испортив им настроения.
– Ну, вот и всё! – ни к кому не обращаясь, проговорил Аваджи.
– Как это всё? – встрепенулась Анастасия. Одно дело, самой плыть по течению, не обращая внимания на жизнь вокруг, и совсем другое дело, когда овечью покорность проявляет твой муж, умный и сильный мужчина. – А как же я? А дети?
Аваджи перевел на жену растерянный взгляд. Даже на мгновение забыл о своих огорчениях. Впервые он видел свою мягкую нежную Ану по-настоящему разгневанной.
– Почему ты кричишь? Разве я тебя чем-нибудь обидел?
– Обидел, – тихо сказала она, судорожно вздыхая, чтобы не разрыдаться. – Обидел. Потому, что в трудную минуту подумал о себе, а не о нас!
– А как я подумал о себе? – нахмурился Аваджи. – Решил убежать и спрятаться?
– Нет, ты понял, что хан пошлёт тебя на смертельно опасное дело, и решил покориться.
– А разве можно этого избежать? – смутился Аваджи. Ана была права: совсем недавно он читал ей притчу о том, что не стоит покорством уподобляться старому ишаку, а сам тут же решил покориться…
– Похоже, Тури-хан своего добивается, – насмешливо проговорил Аслан, переведя взгляд с Аваджи на его жену. – Наше счастье светлейшему как кость в горле, так давайте пойдём ему навстречу, переругаемся между собой!
Аваджи ошеломленно посмотрел на друга.
– А откуда ты это знаешь?
– То, что хан нам завидует? Разве юз-баши не должен разбираться в людях?
– Но хан… он же не обычный нукер.
– Он – хуже! Потому что пользуется властью, дарованной ему его богами, не во благо людям, а во вред… Одна надежда, что у нас есть ещё время.
Но времени не оказалось.
Глава тридцать вторая
Всеволод терпеливо ждал, когда его вторая жена забеременеет, но проходили дни, а семя князя никак не хотело завязываться в лоне бывшей литовской княжны.
"Слишком холодно было в отцовском замке! – с горечью размышляла Ингрид. – Всё, что делает женщину матерью, во мне, наверное, вымерзло".
Но князь Всеволод был не из тех, кто смиряется с неудачей. Потому он опять подумал о Прозоре.
О ней в Лебедяни болтали всякое. Объявилась спустя пятнадцать лет, когда её давно считали мертвой.
– Да та ли это Софья? – судачили кумушки. – Разве не сгорела она в избе с малолетними детьми? Кто поверит, что она и Прозора – одно лицо? Не чародейка ли, что навела на Лозу затмение? Да и тиуну, небось, она дорогу отвела. Побывал Грек в какой-нибудь чаще дремучей, а казалось, что в Холмах.
– Зачем же ей такое колдовство? – сомневались недоверчивые. – Какой у неё интерес тиуна с толку сбивать.
– Ведьмы свой интерес имеют, любому пакость сделать. Кому ни попадя! Просто так!
Правда, в таких рассуждениях имелся недостаток: епископ Нифонт приезжал в Холмы с чудотворной иконой, от которой нечистая сила прочь бежит.
Прозора же к Нифонту под благословение подошла вместе со всеми, крест целовала и на саму чудотворную крестилась.
Князь от этих разговоров почувствовал смятение и прежде поговорил с врачом Арсением. Тот сказал:
– Я нахожу твою жену здоровой и к деторождению способной.
– В чем же тогда дело?
– То мне неведомо, – покачал головой арамейский врач. – Есть ещё в природе тайны, медицине неоткрытые. В Индии я видел людей, которые много дней проводят без пищи и воды. Лежат на досках, утыканных гвоздями, ходят по раскаленным угольям…
Арсений с князем сидели в людской и пили холодный квас – на дворе стояла жара.
– Раз ты, Арсений, говоришь, что медицина знает не все, то не посоветуешь ли отвезти Ингрид к знахарке? Али сие напрасно?
– Я встречал знахарей, коим удавалось то, чего не могли врачи.
– А не знаешь, почему так бывает?
– До недавнего времени я о том не задумывался. Но одна знахарка объяснила мне, что порой болезнь человека гнездится не в теле, а в его душе…
– И ты поверил ей?
– Как не поверить, – развеселился отчего-то Арсений, – ежели об этом ещё врачи древности в своих трактатах упоминали.
– Ты будто восхищаешься ею? – удивился Всеволод.
– Необыкновенная женщина. И гордая. Я хотел на ней жениться, да она не согласилась. Эх, ежели б не её муж, уговорил бы!
– Уж не об одной и той же промеж нас речь? – лукаво заметил князь. – Я о Прозоре говорю, жене Лозы. Рассказывали, татары спалили её в избе вместе с детишками, а она, вишь, объявилась. Люди её чародейкой зовут, вот и мне боязно… А насчет женитьбы ты, братец, загнул! Она ж немолодая. Вон девок сколько, только кликни…
– Я и сам немолод, – вздохнул Арсений. – Что же касается чародейства, так не бойся. Прозора нарочно сих слухов не опровергает. Людям легче в чародейство поверить, чем в то, что женщина может быть хорошим врачом…
Послали в Холмы отрока предупредить, что князь с княгиней собираются Прозору навестить, но ни её, ни Лозы в селе не оказалось. Дворяне уехали на ярмарку в Лебедянь.
Теперь Всеволод повелел отрокам отыскать в городе супругов. Нашли Прозору выходящей со двора боярина Астаха, а Лоза в княжеских палатах сам объявился…
На ярмарке Прозора столкнулась с женой Астаха боярыней Агафьей, которая в сопровождении челяди собственноручно выбирала припасы для кухни.
Прозора ей поклонилась со всем почтением. Та ей обрадовалась. В отличие от других бояр, Агафья не была гордячкой, да и знахарка ей нравилась.
– Как Любомир, здоров ли? Что-то давеча он мне тревожно приснился. Ровно сумерки у него на душе…
– Какие там сумерки, Софья, – вздохнула боярыня, – черная ночь! Совсем загоревал, загрустил. Не ест, не пьет…
Боярыня Агафья прижала вышитый плат ко все ещё красивым зеленым глазам, которые будто не подходили к её круглому румяному лицу, вздернутому короткому носу и рыжим бровям.
– Может, ему девушка какая приглянулась?
Боярыня тревожно глянула на неё поверх платка.
– Откуда знаешь?
– Не бойся, не ворожила, трудно ли догадаться, дело-то молодое.
– Уж, как и приглянулась! – опять тяжело вздохнула Агафья. – Вовсе обеспамятел. Девка – ничего не скажу – и красивая, и статная, и роду хорошего, да разве ж такая за горбуна пойдёт?.. Из бедной семьи, но гордая… Михаил мой уж предлагал: давай возьмём без приданого, да и отцу-матери денег дадим. У них ещё четверо дочерей, всех замуж отдавать надо…
– А что Любомир?
– И слушать не хочет. Мол, только последний тать девичью любовь покупает… Может, поговорила бы с ним?
Агафья посмотрела на Прозору с надеждой. Та задумалась.
– Не зря ли я тогда не попробовала, когда сынка твоего в первый раз увидела? Побоялась надежду зря давать. Хорошо, вышло бы, а ежели нет? Так-то он со своим несчастьем смирился…
– Да о чем ты? – забеспокоилась боярыня.
– О том, что в древности были врачи, что горб у людей спрямляли. Я сама о том читала.
– И ты знаешь, как?
– Знать-то знаю, да самой делать этого не приходилось. Как же я могла бы на такое решиться?
– Голубушка! – Агафья схватила её за руку. – Так ты на Любомире и попробуй! Любые деньги заплачу. У меня ещё из приданого кое-что осталось. Одно жемчужное ожерелье дороже, чем ваши Холмы…
– Да разве о деньгах речь? – рассердилась Прозора. – Толкую же тебе: может не получиться! Зазря только парнишку обнадежим. Такое лечение – муки немалые…
– "Парнишку", – вздохнула Агафья, – в его возрасте у Игоря, третьего моего, уже у самого сынок бегал.
– Вот видишь, стало быть, позвонки закостенели…
– Не хочу я твоих мудреных слов даже слышать! – боярыня Агафья выпрямилась и сурово посмотрела на Прозору, так, что та сразу поняла: Михаил Астах полюбил когда-то Агафью не только за красивые глаза. – Мой Любомир – вьюнош сильный. Это он только перед любовью ослабел, дак она и зрелых мужей силы лишает… Ты ему так и скажешь: надежды мало, лечение тяжелое. Может случиться, напрасно муки перетерпишь. Пусть сам решает.
– Господи, Агафья, на что ты меня толкаешь? – растерянно пробормотала Прозора.
– Ежели я буду знать, что могла для сына что-то сделать и не сделала, век себе этого не прощу. Тебе тоже тяжко придется, но ты сама этот крест нести взялась!