– К председателю? – удивилась Анна. – А товарищ Кравчук уже поправился разве?
– Та не к тому-у! К Сизому… к Макар Санычу, он у нас зараз за председателя! Вы в клуб идите! – бросил мальчишка напоследок и рванул прочь – играть в лапту с друзьями.
Репутация у Макара Саныча была… своеобразная. Макаркой Сизым Носом местная детвора его прозвала недаром – трезвым его видели, пожалуй, только если в люльке. Нигде не работал, тунеядничал, ходил по Задорью и окрестным деревням, канючил бражку. А потом в одну ночь будто подменили человека – ни капли в рот, за себя взялся, приходил к тогдашнему председателю и прямо-таки требовал дать ему работу, любую, хоть самую сложную. Нынче Макар Саныч уже не алкаш подзаборный, а народный депутат, но у людей память долгая – так и остался за глаза Сизым Носом, тем более что нос у него и правда был крупный, пористый, фиолетовый – как перезревшая клубника.
До клуба Анна добралась быстро – благо тот в трех домах. И. о. председателя ждал в коридоре, обмахивая кепкой потное от жары лицо. При появлении учительницы он подскочил, зашептал:
– Анна Демидовна, вы меня простите, шо так получилось…
– Макар Саныч, вы о чем? И чего в коридоре стоим?
– Да там того, энтот, гость из столицы, поразумлять с вами желает… Вы, главное, не волнуйтесь! Добре?
Из кабинета раздался громкий окрик, будто сторожевая овчарка залаяла:
– Товарищ исполняющий обязанности председателя, разговорчики! Долго вы будете женщине голову морочить? Приглашайте ко мне!
– Пожалуйте… – Макар Саныч указал на дверь и утер лоб платком из нагрудного кармана.
Анна тоже, не пойми зачем, достала из сумочки
платок и принялась комкать его в руках. Вошла в кабинет.
За письменным столом, спиной к окну, сидел китель – с погонами, блестящими пуговицами, широкой ременной пряжкой, а на столе лежала страшная васильковая фуражка с красной звездой на кокарде. Всех сил у рассудка Анны хватило лишь на то, чтобы пискнуть три пугающие буквы: КГБ.
Когда глаза попривыкли к бьющему из-за спины кителя слепящему солнцу, над наглухо застегнутым воротником вырисовалась темная безликая голова, на столе появились руки – крепкие, узловатые, с крупными костяшками; одна нетерпеливо поигрывала карандашом.
– Гражданка Гринюк? – тем же гавкающим тоном осведомился незнакомец.
– Я… – пискнула Анна.
– Данке шон. Зитцен, битте! Присаживайтесь, говорю, вы что, немецкий забыли?
– Зихь зетцен, – машинально поправила Анна блеющим голоском, присела на краешек стула.
Теперь она смогла разглядеть лицо чекиста, но лучше не стало – у того по щеке змеился белесый шрам, обычно, наверное, незаметный, только сейчас чекист немного улыбался, и шрам превращал его улыбку в сардонический оскал. От ее взгляда улыбка поблекла, вытянулась в тонкий дефис.
– Что, пригож? – хмыкнул чекист и смущенно отвернулся – полез за какой-то стопкой бумаг. – Это мне немчик под Берлином саперной лопаткой подрихтовал.
– П-простите. Вы герой. Мабыть, и не бывает героев без шрамов, – от волнения в речь влезли просторечия, за которые Анна Демидовна сама ругала учеников.
– Забудем. Моя фамилия Жигалов, зовут Элем Глебович, майор Комитета государственной безопасности. Слыхали про такое учреждение?
Анна Демидовна сглотнула.
– Да вы не переживайте так. Воды? – Он налил в стакан из стоявшего на столе графина.
– Нет, спасибо. – Платочек в руках Анны уже представлял собой жалкое зрелище. – Какое имя у вас необычное…
– Имя и впрямь необычное – Энгельс-Ленин-Маркс. Да вы не волнуйтесь, я не кусаюсь, – грустно усмехнулся Жигалов, на мгновение опять будто оскалившись. – Хотя, честно сказать, по делу я сюда приехал серьезному и важному.
Майор взял из стопки небольшой бумажный треугольник и положил на стол. Анна тупо уставилась на него, не узнала сразу – такие треугольники слали солдаты за неимением конвертов, а спустя секунду прочитала адрес и вспомнила – письмо Хиршбека, точно!
– Вы написали? – мягко и даже будто сочувственно спросил Жигалов.
– Я… Нет, я перевела.
– Ага, перевели, значит… Вы же учительница немецкого, так?
Она кивнула. Жигалов откинулся на спинку стула, почесывая пальцем усы. Отпил из стакана, пригладил темные с сильной проседью волосы.
«Лет сорок, а уже седой…»
– Жара-то какая, да? – после минуты молчания произнес Жигалов.
– Да, жарко… Товарищ майор, меня теперь арестуют? Я разве что-то нарушила? В ГДР же отправляли…
– Вы поймите, гражданка Гринюк…
– Можно Анна Демидовна, мне так привычнее.
– Так вот, вы поймите, Анна Демидовна, что отправлять-то в ГДР письма можно и даже нужно. Мы теперь по одну сторону, так сказать. Но вот содержание… Да вы вот вслух прочитайте! Только переведите, пожалуйста, обратно на русский.
Анна вытащила письмо из конверта и прочла: «Семейству Хиршбек. Ваш любящий муж и отец Пауль Хиршбек нашел упокоение на поле битвы 17 июля 1944 года. Он не был палачом и погиб как воин, быстрой и безболезненной смертью за благородный поступок. Просил передать Элизе, что мамины драгоценности спрятаны в доме под полом, где старый комод. Малышу Стефану – чтобы всегда оставался человеком и никогда не смел поднимать оружие на безвинных».
С каждой прочитанной строчкой Анна приходила все в больший ужас – какую несусветную глупость она совершила, отправив это странное письмо. Еще и с фотокарточкой.
– Ну и как вы это объясните? – хмыкнул в усы майор Жигалов, забирая письмо.
– Я… я не знаю, что сказать, товарищ Жигалов, – первоначальный испуг прошел, сменившись настоящим страхом – теперь, когда Анна Демидовна понимала, по какому поводу приехал чекист. А тот, в свою очередь, будто пытался усыпить ее бдительность. Смягчился, не гавкал и не ухмылялся по-волчьи, как в начале разговора. Стал похож на обычного чиновника – усталого немного, но с угрожающими васильковыми петлицами на форме.
– Мне кажется, Анна Демидовна, вы – хороший, честный советский гражданин и вряд ли затеяли какую-нибудь антисоветскую агитацию. Характеристика у вас безупречная, пионерка-комсомолка, отличница… разве что развод, конечно. Да и обидно за вас немного – столько лет учились, преподавательская практика, а там, в Магадане, кому немецкий нужен? Сами подумайте? Вы вот мне скажите, Анна, вы деревья рубить умеете? Умеете?
– Нет, – горло ей будто перетянуло удавкой, «нет» вышел еле слышный.
– М-да-а-а. А вот, может быть, стряпать умеете, а? На ораву зеков? Справитесь? – Темные глаза сверлили без тени пощады; учительница с ответом не нашлась. – Похоже, Анна Демидовна, в Сибирь вам никак нельзя, вы вон девушка южная, солнцелюбивая, на вредителя непохожая. Думается мне, что вы стали жертвой чьих-то злонамеренных манипуляций. Вы же сами сказали – вы письмо не писали, только перевели, так?
– Так.
– Вот и ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: кто ж вас надоумил написать эту чушь и отнести на почту?
И Анна Демидовна рассказала про Демьяна с Максимкой, про их визит и просьбу отправить письмо семье Хиршбек в Лейпциг. О том, что, по сути, совершает на них донос, она поймет лишь запоздало – выйдя из кабинета, а сейчас у нее в голове была картинка одинаковых бритоголовых людей в серых ватниках, что валят бесконечный, безбрежный лес. Жигалов кивал и быстро черкал в блокноте, потом вдруг перебил:
– Как фамилия у этого вашего Демьяна Рыгорыча?
– Климов…
– А у мальчишки?
– Губаревич.
– Чем Климов занимается?
Анна пожала плечами.
– Он вроде как знахарь местный, заместо врача – амбулатории-то у нас нет. Люди к нему обращаются, он помогает…
– Ага, а должность у него какая?
– Фельдшером числится, но это так, на бумаге… А так просто знахарь; его еще по-другому местные знатким называют, или знатком.
– На бумаге, значит? Антисоветский мракобесный элемент, так и запишем. Еще и тунеядец. А вы с ним в каких отношениях состоите?
– Ни в каких, просто знакомы, – по непонятной даже для себя самой причине Анна Демидовна зарделась.
– Ладно, Анна Демидовна, мне с вас нужно расписку взять и вот тут в бланке увидеть вашу подпись. Это подписка о невыезде; в течение месяца вам запрещено покидать Новое Задорье. В город не требуется, я надеюсь?
– В город – нет. А надолго это? А в райцентр?
– В райцентр можно, – секунду подумав, ответил майор. – Но не часто. Насчет того, как долго, ничего не могу сказать, пока с Климовым не разберемся. Мальчишка чего с вашим знахарем дружит? Родственник?
– Нет, там у мальчика в семье все сложно, поэтому Демьян… Климов ему с учебой помогает, чтоб тот на профессию врача потом пошел.
– Вот как, да… Тогда, Анна Демидовна, больше к вам вопросов не имею.
– Все, я могу идти? – робко спросила та, поднимаясь со стула.
– Ступайте. И впредь думайте, что и кому вы пишете. Ах да, Макар Саныча позовите, пожалуйста. Всего доброго!
Учительница удалилась, и в кабинет из-за двери сразу сунулся сначала нос, а потом и лицо и. о. председателя целиком.
– Вызывали, Элем Глебович?
– Вызывал, товарищ Петренко. Давай без панибратства, мы с тобой в баню не ходили, чтоб по имени-отчеству якшаться. Проходи, присаживайся.
Макар Саныч сел туда, где минуту назад была Гринюк, но держался он явно увереннее. Налил воды и двумя глотками осушил стакан, тем самым показывая, чей кабинет-то на самом деле. Жигалов ухмыльнулся своим фирменным оскалом и уставился пристально, как голодный ящер; Петренко немного побледнел.
– Климов Демьян что за птица? Не тот ли гражданин, из-за которого месяц назад два трупа образовались при загадочных обстоятельствах? Твой предшественник еще после того в дурдом отправился? А ты, значит, обязанности исполняешь. Тот Климов-знахарь?
– Дык, знамо дело, он.
– Та-ак, интересные дела у вас тут творятся. Круговая порука, што ль? Рука руку моет, да, Макар Саныч?
– Мы ж не по имени-отчеству, – парировал председатель. – И никаких рук никто у нас отродясь не моет. Все честь по чести – я свое место сам заработал.