– Разумею я, батька…
– Медовухи пожалте, – сунулась сбоку грузная некрасивая тетка – жена Макара Саныча, Людмила. Молодые пригубили медовухи, остаток выплеснули за плечо; поднесенный каравай оба поцеловали. От фотографического взгляда Жигалова не ускользнуло рассеянное состояние жениха – пару стопок уже замахнул, что ль, на радостях? Двигается как сомнамбула, под ноги пялится…
Подошел и Демьян, поздравил молодых, пожал руку жениху, кивнул невесте. Шепнул что-то председателю, тот порозовел от удивления:
– Шо, правда? Можно?
– Пей, – сказал Демьян, – но тольки до завтра.
«Ого, да у них все серьезно – борьба с алкоголизмом!»
Молодожены, взявшись за руки, под выкрики и поздравления исполнили обряд: прошли вокруг стола по часовой стрелке и сели рядышком на скамью. Перед ними стояла одинаковая посуда и столовые приборы, два фужера красного цвета. Две горящие (так рано?) свечи. И зачем-то яичница в сковородке; Жигалов спросил у тетки рядом, на кой ляд, та пояснила – традиция, мол, надо им одной ложкой все яйца съесть. На крепкий и счастливый брак.
«Да, не добрался еще просвещенный атеизм до сельской местности!»
К молодоженам незаметно подошел знахарь, кашлянул еле слышно, и свадебная суматоха подутихла: на Климова уставилось множество глаз. Даже баянист перестал играть и приподнялся на пеньке в попытке разглядеть Климова из-за спин собравшихся.
– В общем, кхм, я шо хотел сказать… Вы за дурость не принимайте, но меня сегодня Макарка… Макар Александрович попросил.
– Свадебный заговор надобно прочесть! Пред Богом шоб, як молитва! – вставила жена председателя.
– Да, Людмила Олесевна… А я заговоры знаю малясь, так шо вось. Заместо попа побуду сёдня.
Жигалов аж присвистнул – тут до Минска-то сто километров всего, а мракобесие цветет и пахнет. Тем временем новоиспеченная теща, обжигая пальцы и успевая кое-как креститься, сняла горящие свечки, слепила их в одну и быстро подожгла. Демьян одобрительно кивнул, принимая воскового уродца. Повернувшись к молодоженам, он вложил свечу им в руки – так, чтобы воск потек и склеил их руки вместе, а после – быстро-быстро затараторил, так что до Жигалова донеслись лишь последние строки:
– Я не свечки палю, а два сердца соединяю, на хлеб-соль за столом, на хорошую жизнь, на семейное счастье. Аминь.
– Ура-а-а! – завопил одноглазый баянист и без предупреждения заиграл «Свердловский вальс».
Все-таки удачно подвернулась эта свадьба – раз в десять эффективнее любых допросов. Жигалов, как обычно на оперативной работе, старался лишний раз не делать поспешных выводов, а просто собирал информацию – сопоставлять факты он будет потом. Но уже сейчас было ясно, что версия полковника Гавриленко про религиозный культ имеет смысл. Уж больно это двойное убийство (или самоубийство?) напоминало какой-нибудь языческий ритуал, да и слухи про Задорье ходили один другого гаже – мол, и нечисть тут под каждым кустом, и «блазнится» здесь чего-то на пепелище, что после немцев осталось, и в пруд носу сунуть не смей. Все это походило на какой-то намеренно дурацкий и бессмысленный, а оттого лишь более действенный устав секты: «Верую, ибо абсурдно». И, похоже, центральную фигуру этакого «иерофанта» здесь занимал Климов. Вон, у него и мальчишка-алтарник имеется – некий Губаревич.
«Так и запишем: промывает мозги молодежи», – мысленно отметил майор.
Где Губаревич, кстати? Никакого пацаненка поблизости не видать. Гости стали рассаживаться. Тем временем Макар Саныч оттянул жениха в сторону и, держа того за пуговицу пиджака, что-то втолковывал. По глазам было видно, что и. о. председателя уже принял на грудь грамм сто, а то и двести.
«Вот тебе и трезвенник!»
Жигалов прислушался.
– Ты, Валя, пойми, это ж доня моя, я ж ее на вот этих вот руках… Я как щас помню, домой пришел – а она там в люльке колупается, слюни пускает, пузыри…
– Макар Саныч, свадьба ж, – слабо сопротивлялся жених.
– Да ты послушай! Чтоб ты понимал, на что я ради нее… Я вам квартиру выхлопотал. В райцентре. Однушка – с унитазом, балконом, ванной. Налей – и хошь плещись, як дельфин. Я сюрприз хотел, ты не говори только…
«Где квартиру взял?» – хотелось майору заорать в красную рожу народного депутата да еще лампу в зенки его бысстыжие направить, но он сдержался – продолжил слушать. Жених, кстати, почему-то довольным не выглядел, скорее даже огорошенным.
– Макар Саныч, да мы бы здесь у меня как-то сами… – отнекивался он.
– Да знаю я, как вы сами! Ты ж при лесхозе! У вас там барак на десять человек мужичья, носки и табак! Я ж знаю, что ты сирота, откуда тебе жилье взять?
– Ну поначалу так, там простынкой отгородились, потом, может быть…
– Ты, зятек, заканчивай. Не обижай меня. На-ка, лучше выпей со мной, все ж таки я тебе зараз за батьку, считай.
И от избытка чувств Макар Саныч прослезился.
Жигалов перестал подслушивать, отошел в сторону; со всеми здоровался, запоминал имена и лица – будто фотограф. Гости уже вовсю выпивали, чокались рюмками за здоровье молодых; жениха, наконец, отпустили, и теперь они с невестой ели яичницу одной ложкой. От майора не укрылось, что на женихе будто лица нет – точно ему не квартиру посулили, а путевку на Соловки. Под столами шныряли собаки, подбирая объедки. Потихоньку темнело, закатное солнце окрашивало белые скатерти в ярко-багровый цвет. Подняв взгляд, майор увидел сидящего на дереве чумазого пацана – тот болтал голыми пятками и грыз стибренное со стола яблоко. А под деревом, опершись на ствол, бранилась на чем свет стоит пьяная баба с желтым, уже заживающим фингалом.
– Ты, негодник такой, а ну слазь, кому говорю!
– Мамк, да не пойду я до дому. У нас с дядькой Демьяном уговор.
– Ты гляди, он мать не слушает! Твоему Демьяну Свирид накостыляет щас!
– Дак няхай попробует, вон он стоит, чаго шу-
кать? Мам, ты иди до дому сама, а? Поспи маленько, а? Будь ласка, мам!
– Максимка!
– Ну мама!..
От грустной сцены Жигалова отвлек безногий дед, которому поставили на пенек бутыль горилки; пришлось выпить, за Победу, конечно же. Стоило опрокинуть рюмку, как гортань ожгло, а под ложечкой крутануло – забористая. Вдруг в ту же секунду крутившиеся у столов шавки, будто сговорившись, как оглашенные ломанулись с воем по улице. Нежившийся на солнышке толстый черный котяра вдруг зашипел на майора и сиганул к школе. Упорхнула прочь стая птиц. Жигалов удивленно огляделся – чего это с животными? Тем временем Климов, стоявший поодаль, подобрал с земли какой-то предмет.
– Максимка, ты видал, чаго они спужались? – крикнул он мальчику на дереве и только тут заметил стоящего неподалеку Жигалова. – О, здрасте снова, товарищ майор.
– Что это там у вас?
– Так, фитюлька, – знахарь сунул найденный предмет в карман пиджака – что-то похожее на маленькую, из тонких прутьев, метелку. – Следите за мной, шо ль?
– Работа у меня такая – следить. Надо всегда быть настороже.
– Ну да, знавали мы вашего товарища…
– Это вы на что сейчас намекаете? – сощурился Жигалов.
– Да так…
– Нет уж, договаривайте, товарищ знахарь.
– Зна́ток я, зна-ток! Когда ж вы, ек-макарек, научитесь?
– Не переводите тему. Что вы имели в виду?
Жигалов и сам не заметил, как оказался с Климовым в словесном клинче, хотя и планировал лишний раз не «светиться»; на них уже оборачивались. Знахарь, или зна́ток, как его там, ухмыльнулся в бороду, но глаза у него были холодные, злые – как шляпки гвоздей, какими гроб заколачивают.
– Ты ж в НКВД служил, майор, на войне-то? Ну так ты разумеешь, о чем я… Заградотряды – знашь такое слово?
– Демьян Григорьевич, прекратите! – Подошедшая Анна Демидовна потянула Демьяна за рукав; тот не шелохнулся.
– Да что ты знаешь обо мне, мракобес деревенский?
– Кой-чего знаю… О таких, як ты. Чаго шныряешь тут, кого шукаешь, гэпэу на выезде?
– Демьян Григорьевич!.. Элем Глебович!
– Анна Демидовна, прошу, не влезайте в мужской разговор! – прикрикнул на учительницу майор и сразу пожалел об этом – та отступила назад, глядя на них обоих с отвращением.
– Ну и дураки! Обоим по сорок лет в обед, а сами хорохорятся, как петухи в курятнике!
Резко повернувшись на каблуках, она пошла прочь. Тем временем свадьба набирала обороты. Наконец захмелевшие гости созрели – послышались первые выкрики «горько!», а вскоре они слились в грохочущий хор. Майор и Демьян еще недолго посверлили друг друга взглядами – точно в гляделки играли, а после, не сговариваясь, тоже принялись наперегонки драть глотку: «Горько! горько!» Неловко поднялись со своих мест молодожены, кое-как взялись за руки, но гости требовали большего. До Жигалова донеслось смущенное невестино:
– Народу-то сколько… Неловко как-то.
– А ты фатой прикройся, чтоб срамоту не разводить, – квакнула сидевшая рядом теща. Молодые улыбнулись друг другу, Василина накинула на голову жениха фату – из дешевой ткани, а оттого непрозрачную, плотную, что твоя скатерть; два силуэта под тканью слились в один.
– Гэт чаго там, товарищи? – крикнул кто-то. – Чой-то там деется?
Гости заохали и принялись креститься, позабыв напрочь о научном атеизме: фата надулась в сизой полутьме, как воздушный шар, а потом опала вниз. Через секунду, запутавшись в фате, показалась и невеста – цветом лица она теперь сравнялась с платьем, большие темные глаза испуганно бегали, будто кого-то или что-то искали.
– А где Валька-то? Под стол убёг? – пьяно хохотнул Макар Саныч.
– А я… А он… Мы… – беспомощно пролепетала невеста.
Тесть, ничтоже сумняшеся, заглянул под стол. Никакого жениха там, конечно же, не оказалось. Принялись вертеться, оглядываясь, и прочие гости.
– Ой, божечки! Иисус Спаситель! – всплеснула руками теща.
– Пропал!
– На Кавказе, я слыхал, бывает, невесту похищают, а у вас… – пробормотал Жигалов, вроде как обращаясь к Климову, но тот, оказывается, уже целеустремленно куда-то топал, даже не опираясь на свою клюку. Мальчишка спрыгнул с дерева и догонял знахаря.