– И что? Это я мог, выходит, к тебе в ученики не идти?
– Ты не мог. Уж больно глазастый оказался, – недовольно буркнула Купава. – И я вот не смогла. Бачила с детства, як и ты, всякое. Видала лик мамкин потом, как мимо пепелища шла, – она руками махала, пырилась из углей прогоревших. Просила с Пекла ее забрать. Обманул меня черт, говорит, сманил к себе… Мамку-то жалко, а чего делать? А чем помочь-то ей, раз сама себя обрекла на проклятье? Позже я костомаха однажды встретила и еще всякую пакость. Шишигу видала…
ТР-Р-ХРУМ-М!
Как раз в тот момент что-то шмыгнуло меж колосьев – ночная нечисть пряталась по норам.
– Дом сгорел дотла, жить было негде, да свезло мне. Знахарка местная пожалела, взяла к себе ученицей. Я уж думала, кости будем править, скотину лечить… А она, оказалось, видит то же, что и я! Всех бесов знает! Купава ее и звали.
– Як тебя! – воскликнул стукнутый ученик. Купава поглядела на него с жалостью.
– Она, конечно, не колдуньей была, а просто знаткой, людям помогала. И мне наказала такой же быть, с бесами не связываться. С чертями коли уговор держишь – в Пекле окажешься. Нельзя с Пеклом дел иметь, ты это попомни. Надо честным быть с собой, Богом и людьми. Все трудом и учебой постигается, засеки себе на носу. Дема постучал себе по носу – мол, засечено.
– Чего дальше? А дальше просто. Пару годов прошло. Старенькая она была ужо, Купава-то. Выучила меня, чему могла, да преставилась себе тихонько. Я крышу-то над печкой разобрала, как велено, и понеслась душа в рай. А я одна у тела осталась – думала, чего ж теперь делать-то, в город ехать? Отца искать? Он один раз письмо прислал, с тех пор ни слуху ни духу. Я у нечисти спросила, дык те мне сказали, что отца моего в бараке зарезали. Может, и обманули… Нечистым только волю дай, так они уши тебе трубочкой завернут. Не верь им ни в жизнь!
Дошли до хаты. Дема едва-едва доковылял до своего лежбища, свалился как подкошенный; голову крутило как на карусели. Его вырвало – Купава едва успела поставить ведро. После положила его голову себе на колени и продолжила рассказ. – Схоронила я бабку Купаву по славянской традиции – под порогом, чтоб стерегла она меня, от людей недобрых обороняла. А сама наутро одежу ее надела, горб смастрячила из тряпок да вышла в село к людям. Дай, думаю, проверю, как отнесутся? Мне еще суседко допомог, прихорошил добре, так что я и впрямь як Купава стала. Люди-то простые, они глядеть глядят, а дальше носа не видят, чего ожидают – того и бачут. Никто подмены и не заподозрил…
– Кроме меня! – с глуповатой гордостью поправил Дема.
– Да. Кроме тебя. Ну и спросили, где ученица, я и соврала – так, мол, растак, уехала, курва такая, в город, бросила меня, старую. Студентка таперь в университете минском. Селяне повздыхали, гостинцев дали. Так я и поняла: а кому я, сирота, нужна-то? Да еще с такой родословной – кулаки одни да дворяне бывшие в роду. И сумасшедшие. А тут, глянь, я все умею, все могу уже. С голоду не помру уж точно. Я сама знаткая! И не хуже бабки Купавы, та по старости лет заговариваться начала, ошибки делать. А я молодуха, сил полно, любую паскудь рогом загну! Книжки разные читаю, учусь – ты дома видел. Ты про кумельгана не говори ничего, то случайно вышло, он меня, собака, врасплох застал. На грудь не пялься, ирод! Я тебя к матери обратно спроважу!
– Да ни в жисть…
– Ага, ни в жисть. Так и поверила. Ох, откуда ж ты взялся на мою голову… Ладно. О чем я? А, про возраст. Коли б я честно сказала, что Купава померла, а я таперь заместо нее знатка новая, так надо мной все посмеялись бы. Ну якая знатка из девки молодой? А к возрасту у нас всегда доверие… Я и тебе скажу – коль сам станешь когда знатком, всегда прикидывайся старше, чем ты есть. Нибыть старик ты, зразумел? Шоб на людях солидней казаться.
Дема кивнул, мол, урок усвоен.
– Ох, засиделись мы, уж петухи пропели. Ложись спать давай, я тебе отвара зроблю, поправишься скоро. Шишку твою вмиг залечим. Да вот еще. Пошли-ка, ко мне в кровать ложись, там помягче, я у печки вздремну. Давай-давай! Зараз чайку сварю в самоваре, блинцов напеку, ты подреми пока, Дема.
– А сколько… Сколько тебе-то?
– Чего? Годков? Эх ты, разве ж такое у женщин спрашивают? Двадцать три сполнилось. А тебе на кой знать? Давай, спи уже. И да, слушай, спасибо тебе… Выручил сегодня, молодец. Но учиться тебе еще много надо, зразумел?
Прохладная рука Купавы нежно погладила ученика прямо по шишке, но вместо боли пришла какая-то отупляющая легкость – будто ангел махнул крылом, и тот погрузился, наконец, в глубокую, как колодец, дрему без сновидений.
С-СР-Р-РКР-РЯ!
Сквозь сон Дема слышал, как она стряпает на кухне, копается в своих книжках и подметает пол. Подумал, каково ей было эти пару месяцев – приходилось ведь прикидываться старухой не только на улице, но и дома. И только по ночам, пока он спал, она могла быть сама собой… Поутру Купава выгнала его с кровати, сказав: подлечился уже, хорош балдеть. И начался вроде бы обычный распорядок жизни, с ранними подъемами, с бесконечной работой и учебой, только вот теперь знаткая перестала скрываться – ходила по избе в образе девки, а как просители придут – за минуту превращалась в старуху, ученик только и успевал дверь открывать. Дема не переставал удивляться искусству перевоплощения; впрочем, учитывая помощь суседки, он не сомневался, что и знаткое ремесло тут замешано.
СТР-РУМ!
За избавление от кумельгана их щедро отблагодарили – Купава устроила пир из блинов и киселя, даже пирог брусничный спекла. Потом летний пост почался, одной рыбой да бульбой питались, а то и пустой капустой, як скотина какая. Купава в Бога верила, блюла церковный устав. Удивлялась еще, когда Дема всякое говорил, чего от коммунистов наслушался. Не злилась, а именно что удивлялась – ей такие вещи были в новинку. Она и не слыхала толком про Марксов и Энгельсов всяких.
Раз с утра просители явились – корову сыскать. Дема отправился в лес да сам ее нашел, привел к хозяевам – буренка всего-то заплутала в трех соснах, увлеченная нежным клевером и кашкой. Получил в гостинец банку творога и лукошко клубники. На обратной дороге нарвал целый букет полевых цветов: тюльпанов, ирисов, колокольчиков. Зашел в продмаг, упаковал все в газету, чтоб красиво смотрелось. Тряпку спросил и сапоги начистил до блеска. В общем, явился домой как жених, при всем параде.
КХРУМ!
– Ты чего это?
– Да вот, гэта, порадовать тебе хотел… На, держи! Подарок!
Она расставила цветы по горшкам, поставила на стол творог с клубникой. Хмыкнула задумчиво.
– Ну, порадовал, дзякуй… А зачин тот выучил, что говорила?
Дема закатил глаза. Опять зачины клятые! Вот будто не о чем еще поговорить!
ХР-РУСТЬ!
Зачины он, к слову, выучил почти все. Мог и полевика с лешим призвать на разговор, и уроченье снять, и анчутку отогнать сильным словом. Зачины только и отлетали от зубов, он заучивал их на манер стихов: «У Лукоморья дуб зеленый…» Заговоры читал едва ли не лучше наставницы. А вот с травками путался, временами даже крапиву от белой яснотки едва отличал. И вместо отваров получались не снадобья, а непонятное варево – не понимал он, когда что сыпать, когда мешать, когда и вовсе не трогать. Да и как тут поймешь, когда эта дивчина к печке не подпускает, постоянно кашеварит там чего-то?
– Звучный голос у тебя, тебе бы в военные! – довольно цокала языком Купава, слушая, как он читает заговоры.
Времени немного прошло, и как раз на Петров пост, летом, война-то и началась. Германия на СССР напала. Дема слыхал там раньше по радио в клубе, мол, пакт Молотова – Риббентропа, «финка», раздел Польши, война в Европе, но никогда всерьез не воспринимал. Кто там воюет, с кем, мне-то на кой эта беда? Война шла где-то далеко, будто в ином измерении. Да и какая война, когда они тут анчуток гоняют и кумельганов в болотах топят?
КХР-РЯМС!
Но не тут-то было. Зашел он как-то в клуб, а там селяне столпились у радио, слушают перезвон колокольчиков, як сдурели все. Дема спросил было, что случилось, так на него все зашикали. Он замолк, прислушался, вытягивая голову из-за спин односельчан. Колокольчики перестали звенеть. Сменивший их зычный мужской голос раскатисто декламировал: «Внимание! Говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение… Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза…»
– Ох, батюшки… – Одна женщина рухнула в обморок, но на нее никто не обратил внимания. Мужики стояли, уставившись на радио воспаленными глазами, сжав кулаки, все как один ловя каждое слово. «Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами!»
И все замолкло. Радиола зашуршала помехами. Люди стояли как вкопанные, переглядывались. Начали перешептываться, сначала вполголоса, а потом все громче:
– Гэта шо ж такое? Гэта где ж они?
– Знамо дело – Украина. Киев, Житомир, Севастополь… Молотов ужо вещал седня…
– Ох божечки, шо ж таперь буде?..
– Молчи, старая! Думать надо! Староста где? А председатель?
– С наркомом говорят по телефону!
– Зови Ильича, он партийный!
– Твой Ильич тока с горилкой в партии! Председатель где?!
– Я тоже партийный, и шо с того?
– А зараз кто речь толкал? Молотов знову?
– Левитан гэта, дурная ты баба!
– Во гамон якой… Украина ж поблизу с нами.
ТР-Р-РЯСЬ!
Дема тихо выскользнул из клуба, побежал домой – докладывать новости. На крыльце уже услышал, что дома гости. Остановился, прислушался, приложив ухо к щелке. Мужской голос быстро, со злостью выговаривал:
– Война началась, дура! Ща знаешь, шо будет? Не твои эти книжки да травки! Говорил же – замуж за меня иди! Со мной тебя никто не тронет! Ни черт, ни немец! Я киловяз, а не потроха собачьи!
– Уходи, Мирон… Не хочу я с тобой. И не буду! Война так война…