– Дура! Куда ты со своим этим… идьетом малолетним?
– Уж найду куда!
Дема кхекнул погромче, постучался и вошел. За столом сидела Купава, комкая в руках полотенце. Над ней нависал пожилой мужик из соседней деревни, которого Дема уже пару раз видал – Мирон Сухощавый. Ходили слухи, что он колдун. Только не тот колдун, что порчу снимает, а как раз из тех, кто ее накладывает. Порчун, значит. Сухощавый обернулся к ученику, скривил тонкие губы в презрительной усмешке:
– А-а-а, явился не запылился! Ладно, оставлю я вас, парочку идьетов.
– Кто идьет, а у кого и своя голова есть, – спокойно ответил Дема, глядя в глаза Сухощавому. Он его почему-то совсем не боялся.
– Цыц, щенок! Я на тебя плюну – заживо сгниешь! – Колдун поправил пиджак, зыркнул из-под бровей так, что Дема оторопел. – Знатким себя возомнил, малец? Ну дык я зараз покажу, якая знаткость бывает… Скручу в рог бараний, погублю!
– Мирон, не смей! – поднялась с места Купава. – Я тоже кой-чего умею!
Сухощавый плюнул на пол да вышел наружу. Во дворе еще выматерился грязно, будто проклял напоследок.
– Дурень ты… – только и сказала Купава, аккуратно стирая с пола плевок тряпкой. – Няможна ему прям в очи глядеть. Это ж порчун, он с чертями братуется. Ему твой взгляд – что дорожка в душу.
– Пущай заходит. Як зайдет, так и вылетит. Ты слыхала, что война почалась?
– Слышала… Садись чай пить.
Дема присел за стол, схватил ватрушку.
– А он тебя замуж звал?
– Звал-звал, да я отказала. С чертями мне не по пути. Ты ешь давай, да будем думать, как жить нам дальше. Ох, плохо будет…
Что будет-то?.. Ученик молча жевал и прихлебывал чай. В клубе громко включили «Интернационал», загремевший по деревне:
Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов…
ТР-РЯМС! Немцы добрались до Беларуси быстро – не прошло и месяца. Рано утром в Задорье въехала, как к себе домой, мотострелковая рота. Деревня наполовину опустела. Все мужики заранее ушли в леса, а кто остался, те стали полицаями. Не по доброй воле, просто так потребовалось – якобы в целях разведки. Позже фашисты перевешали половину ложных полицаев, и всем стало ясно, что гитлеровцы шуток не любят. Дема отсиживался в доме на окраине. Купавину хату немцы обходили стороной – где заговоры помогли, а где и верный суседко будто огородил избу невидимой стеной. Но все равно кто-нибудь да совался к ним. Однако при виде кособокой бабки солдаты уходили, со злости ломая то плетни на заборе, то замок в сарае. Старуха беспомощно кричала им в спину проклятья. Раз в неделю Дема выбирался в клуб: новости послушать, переговорить с кем из местных и взять немного еды. Там расквартировали офицеров. Из пузатого медного проигрывателя играли немецкие шлягеры, гитлеровцы сидели с расстегнутыми ремнями и в кителях нараспашку, выпивали шнапс. Заметив мальчика, офицеры подзывали его со словами: Junge-Junge! Даже давали ему шоколад, как будто с некоторой жалостью. Меж собой они разговаривали:
– Echt Schade für den Kleinen. Wenn die Schutzstaffeln ankommen – die legen hier alles platt. Echt mieß ist das ganze! 21
– Nun ja, Krieg ist Krieg. Hauptsache – damit hamma nix zu tun.22
– Das sagst du! 23
ДРЯСЬ!
Дема еще не знал, что эти-то – обычные военные вермахта и они во сто крат лучше тех людей с волчьими глазами и собачьими повадками, которые придут позже. Он не знал, что ожидает Задорье в дальнейшем. Не знал про судьбу деревни Хатынь, где жила его двоюродная бабка по матери. Не мог и предполагать, что война продлится не год, не два и даже не три. Но в его душе уже зрело ощущение скорой и непоправимой беды. Однажды ночью у них в сарае остался Макарка – пьяница, каких свет не видал, а нынче партизан Белорусского фронта. Приполз вечером по полю, спасаясь от патруля, а Купава, добрая душа, его и прикрыла. Как совсем темно стало, Дема отнес ему сала с хлебом.
– И чаго вы там, в лесе, робите?
– Воюем немца! – с полным ртом отвечал Макарка. – Вчерась вот колонну расстреляли, так они по нам как дали потом с пулемету! Еле ноги унес. Слышь, малой, а попить есть чего?
Дема налил ему кваса.
– А горилки нема?
– Нема. И не малой я ужо, пятнадцатый год пошел. Слухай, Макар, а в четырнадцать к вам берут?
– А то! Сын полка будешь! Збирайся утром, да пошли. Родину защищать треба, шо тебе тут сидеть с бабкой старой, як у бога за пазухой? Давай, малой, нам людей треба. Ружжо дадут, як у меня! – партизан любовно погладил потертую «мосинку».
ХР-РУСТЬ!
Поутру Дема собрал все свои малые пожитки, надел великое по размеру кожаное пальто, доставшееся от батьки-самогубца. Проколол дырку в ремне, затянул потуже на поясе. Проснувшись, Купава села за стол, внимательно оглядела ученика. Он же, словно хвастаясь, подбоченился.
– Ты куда эт собрался, хлопчик?
– В лес, немца воевать.
Девушка сузила глаза; зрачки блеснули злобой и отчаянием.
ЧР-Р-РОКС!
– Партизанить решил? А обо мне ты подумал? Что со мной будет?
– Дык мы немца повоюем, он и утечет. Я ж, гэта, за тебя воевать пошел.
– За меня? А меня ты спросил? Мож, и не надо мне, штоб за меня воевали? Ну-ка сымай, сымай это все! – Она попыталась схватить ученика за ремень, но он отпрыгнул.
– Ты за меня, шо ль, спалохалася? Та ничога со мной не станется, я ж в лесу як волк, Купава!
– Ты не волк, ты кутенок! Тебя там загрызут, как ты не поймешь, дурань?
– Сама ты щенок и сама ты дура! А я мужик, мне не страшно, зразумела? Я лешака, водяника позову, они допоможут! Вся нечисть за нас встанет!
Он выскочил из избы, испугавшись, что она и впрямь заставит его остаться. На улице было пасмурно, из распухших и мутных, как холодец, туч лил мелкий дождь. У сарая уже стоял Макарка с винтовкой за плечом, с опаской поглядывавший в сторону деревни, где пока еще спали немцы; только дремал, сидя на завалинке, одинокий постовой, укрывшись черным плащом.
– Идти нам треба, малой! – шикнул партизан.
– Идем ужо, я готов… – Дема обернулся в сторону избы, сморгнул накатившую слезу – не так он надеялся распрощаться с наставницей. Тут дверь хлопнула, и наружу выскочила Купава в легком платьишке, наскоро накинутом на плечи. Макарка охнул при ее виде – уж точно не молодую девку он ожидал увидеть.
– А где старуха-то, малой? Гэта шо за дивчина у вас в хате?
– Молчи…
Он зашагал навстречу девушке, чувствуя, как на губах расцветает улыбка – сама собой, становясь все шире и шире. Пожалел, что под рукой нет цветов. Он бы дарил ей цветы каждый день.
КРЯСЬ!
Купава сжимала авоську, где лежали банки с закрутками, консервы, варенье. Сунула ему в руки, буркнула:
– Вот, бери. Шоб там с голоду не помер. И тетрадку с заговорами возьми, забыл…
– Дзякуй, милая. Ты меня, гэта, прости за «дуру»…
– Коль еще раз милой назовешь – по лбу получишь, – сказала она вроде бы строго, но не в силах сдержать улыбку. – И не звиняйся, я тебя тоже обозвала.
– Ну шо, значит, прощаемся? Ты про меня матери скажешь?
– Скажу… А ты не забывай, где твой дом. И где тебя всегда ждут.
– Не забуду, Купавушка, никогда не забуду, вот те крест. Дзякуй тебе за все…
– Ладно, беги уже, обормот, – она вытерла слезы ладонью, толкнула его в плечо – иди, мол, а то разревусь.
На негнущихся ногах он повернулся к Макарке, который с открытым ртом наблюдал за прекрасной незнакомкой. Но тут внезапно знатка подбежала сзади, обняла ученика крепко-крепко, уткнулась в затылок и прошептала:
– Акулиной меня звать. Это мое имя настоящее.
Всучила ему что-то незаметно. Дема взглянул: фотокарточка, а на ней – мужик какой-то кучерявый. И стишки какие-то на обороте.
– Гэта хто?
– Есенин. Мама шибко его любила, батька аж из Москвы автограф выписал. Окромя этого, у меня от них ничего и не осталося. Драгоценность семейная. А коли ты теперь моя семья, получается, то пусть у тебя хранится…
– Да я ж на войну, куда…
– Вот и вернешь. Сам вернешься – и фотокарточку вернешь.
И теперь в самом деле ушла прочь, пряча глаза.
ХРУСЦЬ!
Короткими перебежками, на полусогнутых, а иногда и ползком, застывая и выглядывая из травы в сторону постового, они с Макаркой добрались до опушки леса. Там уже выпрямились и зашагали спокойно сначала по дороге, а затем и по петляющим звериным тропам, постепенно углубляясь во влажную от дождя чащу, заваленную мокрым валежником. Макарка вручил ему кобуру с пистолетом, сам щелкнул затвором винтовки – щелчок отозвался в тишине леса угрожающе, глухо, как закрывшаяся крышка гроба. Дема поежился, ухватился покрепче за авоську с продуктами от Акулины. Идти до партизанского полка им предстояло еще сутки.
– А чаго дальше-то, дядько? – воскликнул Максимка.
– А дальше, э-э-э… Погодь, давай глянем, чаго там вышло у нас.
Демьян взял получившийся снаряд для рогатки. Это был миниатюрный «Спутник-1» – они сначала наварили шариков из свинцовой дроби, потом приплавили к ним оловом мелкие ножки, и получился сателлит. На корпусе каждого Максимка, щурясь, накалякал красной краской звезду. Вышли натуральные маленькие Спутники. Хоть сейчас в космос запускай.
– Запуляй-ка за порог. Вон, по бутылке целься. Як раз дождь кончился.
Максимка открыл дверь и выглянул на улицу – и впрямь дождь прекратился, а он за прослушиванием сказки даже и не заметил. Собрав «усики» снаряда вкруг резинки, он натянул жгут и прицелился; высунул краешек языка. Отпустил резко: миниатюрный Спутник ударил о бутылку на плетне, та с громким звоном расшиблась в осколки, рассыпавшиеся по лужам. Полкан тявкнул из своей будки, как бы одобрив выстрел. Демьян тоже одобрительно кивнул:
– О, брат, глазомер у тебе отличный! Тебя бы к нам в полк – снайпером бы стал. Собирай таперича – шоб Полкан не поранился.