– Да уважаем мы вас, Остап Власович… – глухо сказал один из зоотехников.
– Незаметно! Хочется про настоящее уважение услышать? А? Хочется? Ну зараз я вам покажу, как меня ученые с городу уважают!
Разбушевавшийся директор полез в ящик стола, достал оттуда бумажный лист. Театрально потряс им в воздухе и кинул провинившемуся заместителю:
– На, читай! В голос читай, шоб усе слышали! Из Минского НИИ прислали год назад, мне, лично в руки, с бандеролью! Громче читай!
Заместитель разгладил листок, прочистил горло и начал читать для присутствующих:
– Кхе… «Уважаемый Остап Власович! Пишет вам аспирантка Минского НИИ животноводства и сельского хозяйства Чернявская А. М. Кхм… Прежде чем писать официальное обращение, мне хотелось бы лично выразить Вам уважение и благодарность за Ваш эпохальный труд – учебник «Племенное животноводство» за 1935 год. Ваш учебник зачитан мной до дыр! И благодаря Вашей книге, Остап Власович, я и увлеклась такой замечательной наукой, как селекция животных. Кх-кхе… А официальное обращение заключается вот в чем. Для Вашего нового места работы у нашего НИИ есть экспериментальный семенной материал, который значительно улучшит количество и качество приплода. Не пугайтесь слова «экспериментальный» – в нашем НИИ он уже опробован и дает отличные результаты; при использовании данного материала повышается не только отел, но и удой при лактации! По распределению рассылки семенного материала Ваш зоотехнический участок стоял сто четвертым в очереди, но я, увидев Вашу фамилию, решила внести Вас в числе первых. Я искренне считаю, что именно Вы – тот ученый, который сумеет применить на деле инновацию нашего государства. Кхе… Семенной материал высылаю вместе с письмом, он в термосе при бандероли. Жду ответного письма с отчетом о результатах».
Люди уважительно кивали, слушая заместителя. Отложив письмо, Иванец вытер платком вспотевший лоб. Полищук забрал листок, бережно сложил и сунул обратно в ящик стола.
– Видали, якие мне письмы пишут с институтов? Мне, сюды, в Задорье! Инвалиду! А все почему? Да бо я вот этой рукой все зробил, один, сам!.. Все сам! Я вам про партию, думали, сказывать буду? Да нам партия все дала, партия за ради нас, крестьян и рабочих, все делает! Но это все, покудова мы сами не покладая рук трудиться будем! Работать, а не прохлаждаться, аки буренки на выпасе. Работать надо – такова наша зарука! Так что все, все свободны, в смысле не свободны, а вольно! За работу! Петр, а ты шагом марш в третий коровник, книга шоб к вечеру была готова!
Люди потянулись на выход из кабинета, Петруха горестно почесывал затылок.
Полищук сел, налил себе из графина воды, которая не была водой, опрокинул полстакана. Фыркнул и скушал огурец из ящика стола – там у него завсегда закуска припасена. В том же ящике лежала стопка писем от аспирантки Минского НИИ Чернявской А. М. С ней у Профессора завязалась живая переписка про методы селекции, гибридизацию и искусственный отбор. Больше всего Полищуку нравилось, когда Чернявская начинала хвалить его старый учебник, написанный еще до войны. А семенной материал и правда дал свои результаты, Чернявская не обманула. Приплод втрое повысился, где такое видано? Телята как на подбор! Непривычно, конечно, что семя в термосе присылают да бандеролью, но оно и ладно. Главное в науке – результат! На душе полегчало, как всегда после утренней выволочки. Полищук довольно крякнул, подлил себе еще из графина и глянул в окно – из администрации видны здания скотофермы, МТС и соседней агротехнической станции. Год тому назад все виделось совсем в других тонах, куда более мрачных.
Однорукий инвалид, ветеран войны, он приехал в Задорье в прошлом июне, бросив квартиру в Минске и жену-изменщицу. Думал здесь спиться, в глухой деревне-то, утопить тоску в горилке. Ан нет, по приезде получил письмо, прислали материал, деньги выделяют на скотину. Сам того не заметив, деятельный по натуре Полищук втянулся в работу, начал развивать местную отрасль.
– И на Марсе будут яблони цвести! – произнес он маленький тост и уже взялся за стакан, как в дверь постучали.
– Остап Власович? – В приоткрывшуюся щелку сунулась голова заместителя.
Тот явно был испуган, аж позеленел весь от бледности.
– Да, слушаю! Чаго табе, Иванец?
– Там у нас гэта, ЧП случилось…
– Шо-о-о?
– ЧП у нас! Петрухе Землянину теленок пальцы отхватил!
– Чаго-о-о? – И так кажущиеся огромными за очками глаза зоотехника увеличились еще больше.
– Его уже в больницу в райцентр собрались везти, перевязали чем нашли!
Полищук выскочил во двор. От третьего коровника двое работников вели, поддерживая, Петруху – тот стонал, подгибая локоть перевязанной бинтами руки, покрасневшими и наложенными наспех. Полищук выругался при виде увечья. Петруха-то теперь, как и он, леворучка: пальцы у парня отсутствовали начисто, окромя большого. Уже подъехал один из трактористов, вопящего от боли младшего зоотехника принялись грузить в кабину. Бинты разбухли от крови, на землю падали ярко-красные капли.
– Петька, Петро! – Полищук схватил подчиненного за грудки. – Что случилось, как ты так?!
– Да я, Остап Власович, просто сена ему кинул в стайку, а он хвать! – и пальцы мне отгрыз, что твою моркву, – слабым голосом отвечал Петруха. – Я назад, а они все давай из стаек ломиться, як ополоумевшие. Еле убег…
– Гэта як же ж, это чаго ж… – бормотал Полищук.
Петруха ойкнул, баюкая забинтованную руку. Трактор завелся и поехал по полю, фыркая выхлопными газами. Стоявший рядом Иванец сказал:
– Инвалид же буде, дай Бог ему здоровья… Остап Власович, а кто буде в третьем загоне работать? Туда ж никто ходить не хочет.
Не ответив, Полищук отправился обратно в кабинет – допивать содержимое графина. Настроение, такое солнечное с утра, оказалось в край испоганено.
Труп бычка в курятнике выглядел странно. Максимка подумал, что таких он и не видал ни разу – лысый весь, без шерстки. Кожа лоснится, под ней бугры мышц, хотя еще и не бычок даже, а так, теленок малый. И зубья торчат острые, что у твоего котяры. Голова вся раскромсана, в темной засохшей крови. Сидевшие на насестах куры кудахтали, хлопали крыльями. Демьян ерошил бороду, как всегда делал в раздумьях. Максимка уже угадывал его мысли – теленок вломился в курятник? Где такое видано?
– Учора, гришь, подстрелил его? – спросил Демьян у колхозника Сеньки. – И он куру жрал?
– Вот те крест, зна́ток! – Сенька размашисто перекрестился. – Я и сам глазам не поверил! Ночью завопили, всполошились все. Я ружжо схватил и сюды, а тут гэта сволочь курицу жует, дверь вынесла! – Колхозник показал на сломанную дверь курятника. – Ладно бы волк, но теленок? И на меня так зырк глазищами страшно… Ну я и пальнул со страху сразу. С дуплета не завалил его, пришлось топором добивать, он кричал яшчэ так, як бы не бык он вовсе, а дите малое. Я чаго тебя и позвал, зна́ток. Шо за диво такое?
– Тут покумекать треба… Но с тем, что диковина гэта, спорить не стану.
– Дядька Демьян, гляди! – Максимка указал на хвост – будто крысиный с виду.
В курятнике стояла густая полутьма, лишь с улицы через дверную щель падал солнечный свет. И вот аккурат там, где ложился луч солнца, лежал телячий хвост и будто бы дымился, что бикфордов шнур.
– Глазастый ты мой! – Демьян привычно потрепал ученика за волосы. – Ну-ка, Сень, подсоби мне! А то я намедни руку обжег, болит малясь.
– А чаго робить-то?
– За копыто бери, я за другое, да потягали на вулицу. Надобно на солнце его повялить.
Вдвоем зна́ток и колхозник выволокли бычка, оказавшегося довольно тяжелым, из курятника во двор, на солнечный свет. Тут-то труп и задымился весь; на глазах у всех лысая шкура зашипела, как если б на сковороде пеклась, начала съеживаться. Завоняло так противно, что все трое отшатнулись.
– Чуешь, серой несет, яйцами тухлыми? – закрывая нос рукавом, спросил Демьян. – Не к добру гэта…
А труп тем временем разлагался настолько быстро, что Максимка едва успевал замечать все изменения. Вот кожа вся скукожилась, лопнула в нескольких местах, провалилась вдоль ребер сухими лохмотьями. Внутри быка зашипели органы, распространяя еще более мерзкий смрад, отчего вокруг трупа повисло зловонное облако; тут же в глазах зарябило от налетевших на пиршество мух. Следом и кости начали распадаться, превращаясь в пыль, как дрова, сожженные в пепел. Не успел Максимка и моргнуть пару раз, как телячий труп уж истлел, лишь осталась на земле булькающая и неимоверно вонючая лужа блевотного цвету.
Побледневший Сенька перекрестился три раза, зашептал молитву.
– Да святится имя Твое… Да избави нас от лукавого…
– Верно делаешь, что молитвы читаешь, – помрачневший зна́ток ткнул в лужу клюкой, тут же брезгливо вытер ее о траву. – Шо ж за напасть такая знову, откуда?
– Стал быть, не ведаешь ты, зна́ток?
– Понятия не имею. Но доведаюсь, ты уж не сумлевайся. А откуда у вас тут телки-то могут быть?
– Дык то знамо – со скотофермы, откуда ж яшчэ, Демьян Рыгорыч?
– С участка зоотехнического?
– Да, я ж на окраине живу, тута до участка километра два, коли прямо идти, по лесу. Оттуда он, верно табе кажу. У мине у всех соседей две буренки, и всех телят их я знаю – нету там такой пакости, и быть не может. А про скотоферму слухи всякие ходют!
– Знаю я твои слухи, – отмахнулся зна́ток, – но на участок прогуляемся, глядишь, есть и в слухах правда. Ты давай-ка, Сеня, про то, что бачил зараз, больно не распространяйся никому, зразумел?
– Да ни в жисть! – Сенька снова перекрестился, возбужденно кивая, и стало ясно: сегодня же про жуткого бычка узнает все Задорье. Демьян только вздохнул. Пошли к зоотехническому участку прямо – через лес, ничего не боясь. Зна́ток в пути сетовал на то, что и нечисти, и пекельных тварей, и проклятий в Задорье стало столько, что не развернешься – вона, люди уже боятся по грибы-ягоды ходить, и это посередь лета. В лесу ни души не видно, а подосиновики под ногами гниют.