– Кранты тебе, Склифосовский, – сипло посочувствовал кто-то со шконки.
– Каштан, – лениво обронил Фикса немцу, – как вскроется, держи покрепче, а ты, Егоза – сымай с него штаны и штиблеты. Ой влип ты, Дема-а. На сорок рублев влип! Давай, вскрывайся, браток-милок.
Демьян спокойно показал расклад. Пока длилась немая сцена, пододвинул пачки «Беломорканала», лежавшие в банке, поближе, вытащил из одной папиросу и кинул ошеломленному Егозе – тот пялился на него, как на диво дивное, выпученными до красноты зенками. Так на знатка ребятишки в Задорье глядели, когда он изредка фокусы показывал.
– Курево возьми, браток. Ты от души угощал, да я в долгу быть не привыкший.
Фикса поменялся в лице, недоуменно поглаживая свои крапленые карты, ни разу не подводившие за столько лет службы. На столе лежали три шестерки – самая старшая комбинация в секе, которую невозможно перебить. Карты ж колдовской инструмент. Где есть место случайности – там есть место и бесу, а бес уж всяко любому знатку подмахнет, чтоб в Пекло вернее заманить.
– Откуда там… Як ты… – прохрипел старый блатарь, щурясь в попытке углядеть разгадку. – Не понимаю…
– Лянку мою вертай, вор. И сорок рублев через неделю жду. А не то ужо твою дупу развальцуют, оно тебе надо – на старости-то лет?
В хате начался настоящий вертеп – зэки, не сразу понявшие, что произошло, теперь нависали над столом, смотрели в выпавшую у пришлого фраера комбинацию, брали и перехватывали друг у друга зоновские игральные стиры; таким образом колода вскоре перемешалась, и Фикса, схвативший ее, не мог теперь сосчитать точное количество карт.
– Стоять! Руки-руки! – прикрикнул было тот, но поздно. – Откуль пятая шоха? Каштан, у тебя была? Или у тебя, Егоза? Ни хера не понимаю. Гэта ж… чертовщина якая-то!
– Рубаху сымай, – напомнил Демьян, повышая голос, чтобы перекричать поднявшуюся суматоху.
– Як же так-то… Три шохи? Откуда? – под презрительными взглядами младших товарищей-воров Фикса принялся стягивать рубаху. Из опасного и хитрого блатаря он на глазах превратился в обыкновенного, заплутавшего по жизни старика. – Но як же гэта так, а? Скажи!
– Судьба тебе наказала, вор. Знаешь, у мине есть один знакомец, Мироном звать. Он тоже всю жизнь судьбу в карты обыгрывал, в преферанс да в секу, покудова от него Бог не отвернулся. Кстати, на тебя похож…
Каштан, сидевший до того молча, неожиданно поднялся и зло уставился на Демьяна. Пробасил:
– Вы чего, народ честной, мужики да бродяги, не поняли еще? Он шулер! Обставил нас, стиру с рукава вытащил.
– С рукава? – хохотнул зна́ток. – Дак я ж без рубахи сидел.
– Да хоть из дупы! – со злобой произнес Егоза, тоже всадивший папиросы.
– Откуда пятая шоха взялась, а?
– Дык пересчитайте!
Кто-то из мужиков и правда раскинул по столу карты – шестерок, как и положено, оказалось ровно четыре.
– Не мог он выиграть, – растерянно лепетал Фикса. – У нас же колода… Своя колода у нас!
– Крапленая, да? – подсказал Демьян, надев лянку и закатив рукава – намечалась драка. – Так кто тут шулер? На кой колоду поменяли?
– Ты кому предъявляешь, гнида? Ты с ворами говоришь!
– Да хоть с чертями! Ну-ка, вспоминайте, мужики, – обратился зна́ток к остальным зэкам, наблюдавшим за перепалкой, – кто с ними этой колодой играл яшчэ? И кто им тут должен?
– Фома должен…
– Забудь про долг, Фома, – обманули тебе, развели на рублики. Жулики они все! Меж собой одними картами играют, а вам другие подсовывают.
Среди сидельцев волной разошлось недовольное ворчание. Один из мужиков, что покрепче, шагнул к столу, спросил:
– Правду он говорит? А я ведь тоже вам передачку всадил… Сала шмат, чая три пачки и семь рублей. Где передачка моя, Фикса?
Старый вор не нашелся что и ответить. Он сидел, поникший, на лавке; даже наколки на его теле словно расплылись и поблекли. Фикса как-то глупо улыбался, будто бы немного не в себе, и все пытался сосчитать колоду, тасовал в ладонях бумажные прямоугольники.
– Да он баки вам вколачивает, а вы уши развесили, мужики! – взвизгнул Егоза, доставая из-за пояса заточку. – Он сам катала, видать, знатный, так еще и в блудняк вас тащит, смуту вносит в людском обществе. Мы люди честные, за нас на каждом централе знают!
– Да он рамсы попутал, фуцан! Держись, чертило, башку расшибу, – прогудел Каштан, надвигаясь на Демьяна. Тот даже немного струхнул от его мрачного мертвого взгляда, но сам поднял кулаки в боксерской стойке.
– А вы не мешайтесь! – предупредил мужиков Егоза. – Кто за черта мазу потянет – сам под шконку нырять будет.
Надежды, что мужики вступятся, не было – те застыли бледной стеной вокруг стола. Каштан резко рванулся вперед, сделал обманный замах правой; зна́ток поднырнул, уходя от удара, и тут же наткнулся на апперкот с левой.
Хорошо хоть успел челюсть прикрыть, но все равно от удара дюжего немца пошатнуло, а в голове загудели пасхальные колокола. Каштан продолжил бить, вколачивать дурь пудовыми кулачищами; с разбитой губы брызнула кровь, и Демьян со свирепым воплем выбросил несколько раз кулаки наугад. Кажется, попал в толстый лоб: немец потряс головой, чуть опустил руки. Демьян вспомнил партизанские деньки – как однажды, безоружный, буквально отгрыз фашисту нос. Издав воинственный клич, бросился на Каштана, вцепился зубами в крупный, мясистый, не раз ломаный клюв немца; тот совершенно по-бабьи завизжал. Брызнула в рот соленая юшка. Оба обрушились на стол, своротили все с него на пол, барахтаясь и рыча, как два дерущихся медведя. Демьян споро двигал челюстями, перетирая хрящи; Каштан пудовыми кулачищами колотил его по ребрам и гнусавил:
– Егоза, сыми его! Сыми! Пырни гниду!
Демьян уже приготовился получить заточкой в бок, как вдруг дверь камеры распахнулась и сержант-пупкарь закричал с продола:
– Отставить драку! Ша, все по шконарям, суки!
Демьян разжал зубы, Каштан с силой отбросил его через всю камеру и откинулся на столе, зажимая нос. Мужики в хате прыгали по нарам, садились на корточки, прикрывая затылок: получить дубинкой никто не хотел. Демьян заметил, как Егоза быстро прячет заточку в щели в стене. Фикса по-прежнему сидел и глядел на разлетевшиеся повсюду карты, думая о чем-то своем. При появлении вертухаев он встрепенулся и бодро отрапортовал вошедшему старшине:
– Начальник, у нас без происшествий!
– Ты гэта кому другому втирай, – лениво сказал старшина и поморщился, увидев Демьяна, вытирающего с губ кровь. Кивнул на Каштана с залитой кровью рубахой. – Без происшествий, ха, вижу! Гэта шо яшчэ за звер такой у вас?
– Демьян Рыгорыч Климов, товарищ начальник! – гаркнул зна́ток, выпрямляясь.
– Драку ты затеял?
– Я, товарищ начальник!
– Людей пошто кусаешь? Ты собака, шо ль, якая?
– Виноват, товарищ начальник! Повздорили малясь…
– Гулевич, врача вызови! Хотя нет, веди пострадавшего в лазарет сразу. А гэтого… кусачего в ШИЗО на двое суток, потом с ним разберемся. Яшчэ пострадавшие в драке имеются?
– Никак нет!
Демьян помотал головой – в ушах до сих пор звенело. Не самый дрянной исход, если подумать. А мог бы к обеду уже к Боженьке без доклада явиться, ан нет, свезло. Всего двое суток…
Знатка вывели в продол с руками, скрещенными за спиной; поставили у стенки. Мимо провели дюжего Каштана – тот бросил на «фраера» испуганный взгляд. Пока Демьян пялился в болотно-зеленую корку краски на стене, дверь захлопнули, а старшину подозвал к себе Фикса через «робот» – отверстие, предназначенное для раздачи пищи или почты.
– Слышь, старшина… – разобрал Демьян, но дальше доносилось только неразборчивое бормотание – что-то про долг, про воровской статус и какой-то там «стакан».
– Лады, туды так туды. Отведу, – легко согласился старшина. – Суеверный ты человек, Фикса, – веришь в чепуху всякую!
– Я ж не коммунист и не атеист, – скромно ответил старый вор и крикнул в продол, обращаясь к Демьяну: – Эй, фраер!
– Чаго тебе, вор?
– Того! Рубаху мне оставь, не пригодится тебе боле.
– Гэта яшчэ с чаго бы?
– А с того. Из того «стакана» живым не возвращаются.
– Так ты, поди, и с колодой своей раньше не проигрывал, а оно вишь як бывае. Про долг не забывай – сорок рублей, помнишь? А то того… Развальцуют!
Из окошка высунул голову Егоза и крикнул вслед уходящему по продолу Демьяну:
– Лучше сам удавись, фраер! Меньше мучиться!
Штрафной изолятор – несколько камер в ряд в узком темном коридорчике – располагался в подвале. Судя по всему, тюрьму построили еще до революции: от царившей здесь сырости штукатурка отлипала от стен склизкими шматками. Знатка сперва втолкнули в одну из камер, холодную, с блестящими от влаги стенами. Из всей обстановки – маленький столик, поднятые к стене нары и параша в углу. Конвойный солдатик принялся зачитывать правила распорядка, как его прервал второй пупкарь, постарше и с лычками сержанта:
– Ты куды его привел, дурань? Старшина же сказал – в тот самый «стакан»! На двое суток!
«Да шо за стакан такой?» – подумалось знатку.
– Тьху ты!
Солдатик хлопнул себя по лбу ладонью, вытянул Демьяна из камеры и отвел в самый конец коридора. Здесь находилась еще одна дверь, узкая и низкая, с ржавыми петлями. С трудом провернув в замке ключ, солдатик толкнул Демьяна в спину:
– Ну, заходи!
Он и зашел. Сзади лязгнула дверь, и Демьян оказался в «стакане», сразу поняв значение такого странного названия. Развернуться здесь было, конечно, можно, хоть и с трудом, обдирая плечи о щербатые стенки. Присесть тоже – разве что на корточки, а вот лечь – уже никак. Сквозь узкое зарешеченное оконце в потолке кое-как пробивался тусклый свет. Осознав свое положение, Демьян аж прищелкнул языком. «В тесноте да не в обиде. Ладно, хужее бывало!»
Вспомнился случай, как он от проходящей через хутор колонны эсэсовцев схоронился в деревенском сортире. Вот там так же было – тесно, холодно, сыро, темно, разве что воняло пуще.