– Чур-чура, защити от зла, не от…
Договорить ему не дало что-то шершавое и очень тугое, обвившееся вокруг шеи. Ноги вдруг оторвались от земли, бесчисленные ногти заскребли по коже. Хвост хлестнул по руке, и нож беззвучно упал куда-то вниз. Петля на шее затягивалась, и вот уже перед глазами плыли красные круги.
– Вмес-с-сте висеть будем, батька и сын! И мамку твою приходовать тоже будем вмес-с-сте!
Дема хрипло зарычал, ярость придала сил. А еще Змей, сам того не подозревая, дал ему подсказку – «вмес-с-сте» означает, что он тоже висит на балке, которая и без того держалась на соплях. А ежели немного подмогнуть… Дема вывернулся, схватился руками за балку, сделал «треугольник» и уперся ногами в деревянный потолок. Балка заскрипела, в лицо посыпались деревянная труха и песок; звякнул, покидая насиженное место, гвоздь. Один, другой, третий…
С грохотом Дема обрушился на спину, придавленный разломанной надвое балкой, – батя никогда в столярном деле хорош не был, странно, что его самого выдержала. Змей, видимо от неожиданности, ослабил хватку, и юный зна́ток получил-таки столь необходимый ему вдох. Рука зашарила по земляному полу в поисках ножа, но тот, видимо, отлетел куда-то в сторону. Пальцы нащупали что-то холодное, тонкое, острое… Гвоздь! Навьего таким не убьешь – коротковат, а на что другое сгодиться может. Чувствуя, что новая атака уже готовится, Дема выцарапал на придавившей его балке самый простой символ из трех черточек – «чур». Раздался вой, от которого кишки скрутило спазмом.
– Не нравится, собака? – злорадно прорычал юный зна́ток, и принялся выцарапывать один и тот же символ один за другим на дереве; от воя и вездесущего скрежета ногтей по дереву можно было свихнуться, но Дема упорно, как ученик в прописи, выводил одни и те же символы – палочка-палочка – и одна по центру. Наконец вой утих.
Распахнулся лючок погреба:
– Дема, ну чаго там? – просунулась любопытная мордочка Захарки. Свет масляной лампы, оставленной наверху, пролился скисшим молоком на жуткий кавардак – комья земли, гнилой картофель, соль, нож – вон он, под лестницу аж закатился, и разломанная пополам балка. Огненного Змея нигде видать не было.
– Не суйся! – на всякий случай скомандовал Дема брату, поднялся кое-как на ноги, выбравшись из-под трухлявого дерева. Расщепившаяся балка лежала рядом, на одной, самой тонкой части, один за другим шли выцарапанные им символы. Дема с благодарностью провел пальцами по дереву – спасибо Акулинке, научила – и тут же одернул; затряс головой, выгоняя эхо проклятий. Тронул еще раз на пробу: снова в ушах вой и мат-перемат Вереселеня.
«Дык гэта я его, выходит, в балку зачурал?» – догадался Дема.
Первым порывом было сжечь проклятую деревяшку, а пепел – развеять по ветру, но следом пришла мысля похитрее.
– А знаешь шо, змей? – Он едва коснулся балки пальцем, чтобы убедиться, что тот его слышит. – Коли ты батьком моим заделался, так ты мне послужишь, вот. Хоть поглядишь, якой он, немец тот, а? А там, может, и отпущу тебя когда-нибудь.
Змей перестал изрыгать проклятия – прислушался.
– То-то же. Поможешь мне, грехи свои тяжкие искупишь, и отпущу я тебя на четыре стороны. Уговор?
Молчание Демьян принял за знак согласия.
– Ну вот и… во веки веков, аминь!
Светало. Проснулась Аришка и уже сидела до ушей измазанная шоколадом, не отставал от нее Захарка. Мать суетилась с завтраком. Дема сидел на табуретке, обложившись столярными инструментами, и подтесывал, подтачивал и подпиливал обломок балки, чтобы получилось хоть что-то похожее если не на трость, то на клюку. На каждом свободном сантиметре дерева он добавлял очередную старославянскую «Ч», а следом – и «аз», и «буки», и «веди», и даже «хер» на всякий случай – они, буквы, все силу имеют, коли знать, какой смысл вкладывать. Наблюдавший за ним Захарка спросил:
– Дем, а ты чаго малюешь там?
– А, ну вот гэта, глянь, «Чур», – он указал на один из символов сложной славянской вязи, которую наносил ножом на дерево. – Есть такой… товарищ, короче. Божок славянский. Он людей обороняет от пакости всякой, вроде той, что в погребе у нас сидела.
– Дык гэта что же, когда я говорю «чур меня», я, значит, его о помощи прошу? – спросила заинтересованно мать.
– Получается, так, – подтвердил Дема. – А знаешь, мам, почему через порог не здороваются? – Почему же?
– А раньше на Руси под порогом мертвецов хоронили, шоб дом охранять. Вот нашего бы батьку так по-божески схоронить, он бы и охранял, а не ерундой страдал… Правда, черт его знает, с самогубцем такой финт не прошел бы, наверное…
– Ох, страсти якие! И гэтому усему тебе бабка Купава выучила?
– Ага, она девка умная.
– В смысле – девка? – удивилась мать. – Ей же лет под восьмой десяток.
Юный зна́ток, поняв, что оговорился, торопливо добавил, зевнув при этом:
– Да сплю уж на ходу, заговариваюсь. Пора мне, пойду…
– А поесть як же ж? Я сготовила…
– Некогда, мамо. Аку… Купава ждет, волнуется.
– Ты прям и правда як к девке к ней, – цокнула языком мать.
Дема улыбнулся, отвернувшись – будь ты хоть сто раз знатким, а материнское сердце не обманешь.
– Ну и сказочник ты, – хохотнул зэк из соседнего «стакана», – кажи яшчэ, шо ты батю на Месяц отправил.
– На Месяц не отправлял, а тебе зараз всю правду выложил, як на духу, хошь – верь, хошь – нет. Мое дело – сказать.
– Слухай, а я ведь так сразу и не понял, что у табе с башкой не все в порядке.
– На себя посмотри! Ужо на ладан дышишь, а у самого ни кола ни двора, все по зонам мотаешься.
– Твоя правда, – неожиданно покладисто согласился сосед. – А где палка-то твоя?
– Вертухаи забрали, в оперчасти лежит.
Демьян вытянул руки вверх, размяться – в стороны-то не разведешь, места нет. Из окошка в потолке лился теплый утренний свет, чьи лучи зна́ток жадно впитывал. Сидеть ему в «стакане» оставалось больше суток. По продолу прошелся пупкарь. Стукнул в дверь дубинкой.
– Климов, ты там как, живой?
– Живее некуда. Жрать давай.
– На, не жалко…
Открылся «робот», через него вглубь камеры выдвинулся поднос с железными шлемкой и кружкой. Демьян с трудом развернулся, взял баланду.
– Хавай сразу, – предупредил пупкарь, – через пять минут заберу.
Баланда была, что называется, «жуй-плюй» – уха со щучьими костями. Сплевывая мелкие косточки на пол, неприхотливый зна́ток выхлебал содержимое миски, выпил сладкий чай. Ломоть размякшего хлеба уже утрамбовал с трудом, торопясь уложиться за пять минут. Вытер рот рукавом, громко рыгнул и вопросил в раззявленную пасть «робота»:
– А оправляться куда, начальник?
– Парашу, шо ль, не видишь? – удивился пупкарь за дверью. – Под ноги глянь!
И впрямь, под ногами в углу имелась маленькая и загаженная вонючая дырка, которую он вчера впотьмах не заметил. Помочиться еще можно, а вот по большой нужде как исхитриться туда сходить не промахнувшись – загадка. Судя по тому, что дерьмо в немытой параше засохло, превратившись в черные и твердые сталагмиты, зна́ток сделал вывод, что в этом «стакане» сидят нечасто. Поднос выдвинулся обратно, форточка «робота» с лязгом захлопнулась, а пупкарь снаружи задвинул щеколду. В холодном подземелье звук разнесся долгим эхом.
– Э, начальник! – крикнул надзирателю Демьян. – А чаго соседа не покормил?
– Якого соседа?
– С соседнего «стакана»!
– Дак я не голодный, хлопче, – ответили из-за стенки. – Я ем-то як птичка, там поклевал, здесь угостили… На кой мне их баланда противная? Я по жизни отрицала – с рук ментовских ничога не беру.
Пробормотав что-то неразборчиво, пупкарь ушел дальше по продолу. Демьян остался опять в тоскливом одиночестве – в узком сыром «стакане», в компании зыбкого голоса из-за стены.
– Так чаго дальше-то? – нетерпеливо спросил сосед-зэк. – Давай сказывай до конца, а я уж тебе потом своими историями поразвлекаю.
Демьян почувствовал, что у него будто чешется язык – хотелось выложить соседу всю подноготную. «Все равно детей не крестить, из одной шлемки не хлебать», – подумал он. Да и не поверит он… Почему бы не сказать? Один черт сутки еще тут стоять, скучно же…
– Скажу уж, чаго б не казать… В общем, слухай сюды, урка. Интересно тебе вообще?
– Цикава, мочи нема! Сказки твои – огонь! Кажи!
– Были б то сказки… В общем, так дело было. Вернулся Дема домой, а там его уже знатка ждала… И сказала она ему, что вызнавать будет способу хитрую, як немца с Беларуси изгнать…
– Якую-такую способу?
– А, да про то позже скажу. Не перебивай…
Вернулся он домой ночью, по-хозяйски поставил свежевыструганную клюку в угол. Акулина подивилась, что он «батьку» пленил, да слова против не сказала – поняла, что мужик он уже, сам за себя отвечает. Полезла утром за антресолью чего-то искать, вытащила оттуда тетрадку пыльную, долго листала ее, читала. И сказала, что нужно ей пройтись, посовещаться с кем-то знающим – про обряд некий, что в борьбе с фашистами помочь может. Дема фыркнул недоверчиво – он хоть и ведал, что нечисть есть, да и сам с той паскудью знался, но только у этих снега зимой не допросишься, и пользы от них как с козла молока – пока сами не захотят, пальцем о палец не ударят.
Акулина ушла в полдень. Дема сел подальше от окошка, чтоб не попадаться лишний раз на глаза, и выглядывал изредка. От клюки в углу – Дема аж позвонками чувствовал – исходила темная, злобная сила. Вереселень по инерции брыкался внутри, и клюка то и дело падала; но вскоре он угомонился, обжившись, и теперь, будто в отместку, распространял вокруг запах тухлых яиц. Сама осиновая палка будто стала крепче да толще – с такой тростью можно годами ходить, ничего ей не станется. Рукоять бы еще приделать для удобства…
Не появлялась Акулина до позднего вечера. Дема уж обеспокоился, размышлять стал – пойти ее искать, что ли? А где искать? По всей деревне полицаи, вон гимн германский из клуба гремит на все Задорье. Немцы кругом шастают… Пару раз прошли около дома; один, в очках и с лычками SS, прилепил на плетень какой-то листок, крикнул что-то на своем про старую ведьму. Демьян уж было схватил винтовку, прицелился в окошко в морду с очками да усиками, ан нет – ушли фрицы. Суседко, видать, уберег. Как немцы отошли подальше, Дема выскочил из дома, подкрался к плетню и сорвал листовку. Скривился, прочтя надпись. Агитация, мать их так! «Гiтлер-асвабадзіцель!» – так и написали, вымлядки поганые. И морда на ней усатая, богомерзкая. Но нарисован хорошо фюрер, прям портрет писаный. На обратной стороне еще всякое нехорошее про Иосифа Виссарионовича да про власть жидовскую, от которой советским людям немедленно освободиться надобно. «Власть жидовская, а Сталин с Берией – грузины», – фыркнул Дема, скомкав листовку и пряча в карман: подтереться – сойдет; как в полку заведено. Немцы их с самолетов сбрасывают, а партизаны ими потом по назначению, значит…