– Ты чего, знахарь? Никак Гринюк своей испугался?
– Ниякая гэта не Гринюк, – упавшим голосом ответил Демьян, – гэта ж она… В теле Анютки.
– Кто «она»? – переспросил Жигалов, вновь перехватывая предательски ускользавшую из хватки банку. Внутри будто что-то ворочалось.
– Акулина гэта, дурань гэбэшный! – непроизвольно повторил Демьян слова Максимки, уставившись на ту сторону пруда, где по колено в ряске стояла женская фигура в строгом жакете и юбке, а за ней, в кустах осоки, виднелся и ученик – без движения, будто телок стреноженный.
– Ну чаго, Демушка, побалакаем о делах наших сердешных? – долетело до него через пруд.
– Ты як гэта зробила, ведьма ты… – выдохнул зна́ток. – Ну-ка отпусти их! Я табе нужен! Изыди, диавол!
– О-о, Демушка, кто из нас диавол – то покуме-
кать яшчэ надо! Я ж ученику твоему все поведала, про все твои «подвиги». И як ты мене бросил и як прикопал вон тама, у мельницы. Як тебе, Максим, понравился сказ, не?
– Это она о чем? – спросил Жигалов, но зна́ток лишь отмахнулся – не до тебя, мол. Посуровел лицом, прокашлялся, гаркнул:
– Отпусти их, слышишь? Выползай из Анюты да греби к себе в Пекло, откуль пришла, а не то…
– А не то что?
– А не то… – Демьян резко рванулся к мельнице, ухнул сапогами в воду, зашарил руками в ряске. – А не то кости твои выкопаю да перезахороню, як положено. Вона они где, лежа… Ой!
Пальцы наткнулись на что-то скользкое, холодное. Перед носом Демьяна вынырнуло лицо, полупрозрачное и гладкое, как обмылок. Открылись белесые глазища Нинки-фараонки.
– Чем копать-то будешь, родной? – насмешливо крикнула Акулина.
Демьян отступил назад, стараясь не совершать резких движений, Нинка последовала за ним. Зна́ток откашлялся, попросил сипло:
– Нинусь, мне б гэта… под мельницу бы залезть.
Фараонка зашипела, булькая ноздрями:
– Сам наказал схоронить… Сам говорил не пущать…
– Видала, Нинусь, хитрый якой? – вовсю веселилась ведьма. – С долгов слезть решил! Перезахоронить як заложного, значит, шоб я упокоилась. Вот так жук!
– Жу-у-у-к? – угрожающе прожужжала фараонка, следуя за знатком.
Демьян, отступая, споткнулся о лопасть колеса и шлепнулся задницей в воду; его лицо оказалось напротив раскрывшейся щучьей пасти, полной острых кривых зубьев.
– Жук-жук. Яшчэ какой жук! – подтвердила Акулина.
– Жу-у-у-ук!
Взметнулся длинный рыбий хвост – хлестнул угрожающе по воде, и Нинка рванулась вперед в ворохе брызг и комьев ила. Жигалов отшатнулся, закрывая лицо и напрочь забыв про банку, и тут почувствовал, как та выскальзывает из рук. Заметив это, зна́ток выпучил глаза и закричал:
– Банку! Банку держи!
Но, когда он сказал «держи», та уже коснулась пузатым боком плоского камня у самого берега. Раздался звон, дно банки отлетело, и наружу выкатился влажно поблескивающий не то клубок, не то мяч – не разглядеть, будто сквозь пальцы смотришь; тянулся за ним длинный тонкий шнур, как кишка или хвостик. Этот мяч прыгнул вправо, влево – Жигалов, как ни старался, не мог сфокусировать на нем взгляд. А потом оно все же остановилось. Больше всего чудо-юдо походило на кусок сырой печени или слипшийся моток свиной требухи. Но стоило присмотреться, как в едва заметных, проступающих сквозь склизкую оболочку чертах Жигалов разглядел скрюченные ручки-ножки и даже как будто головку. Вспомнилось, как их водили в музей судебной медицины – на зародышей в банках глядеть. И сейчас перед ним на траве перекатывался такой же зародыш. А шнур, выходит, пуповина. Стоило ему все это осмыслить, как шар издал жуткий, режущий слух визг, настолько громкий, что Жигалов даже уши заткнул. Нинка остановилась, с любопытством разглядывая собрата из Нави.
– Это кто еще такой? Что за тварь? – заорал майор на ухо Демьяну, который споро отползал от суседки спиною вперед. Выхватил пистолет, направил на дрожавший и набухавший, как поднимающееся тесто, ком.
– Того! Ховайся! Кровь бабскую почуял! Убери ты пукалку свою, не допоможет…
А шар все набухал, раздавался в размерах, став сперва размером с теленка, а потом и со стог сена, и продолжал расти дальше. Он раскрывался, как кочан капусты; с чмоканьем отлипали ставшие теперь без надобности какие-то пленки и лохмотья. Вот прорезалась одна ручка, вот вторая – и над прудом теперь возвышался огромный уродливый зародыш – весь красный и кривой, недоношенный и отверженный. Заросшие кожаной пленкой темные глазища глядели с такой тоской и болью, что аж душу рвало и рыдать хотелось. Чудовищные ноздри раздувались, втягивая воздух.
– Да кто это такой, знахарь? – шепнул Жигалов, завороженно разглядывая кошмарного гиганта.
– Игоша. За домового мне был, – спокойно и как-то отстраненно отвечал зна́ток. – Он у мене под половицами обнаружился, да я и пригрел сдуру… Одна беда – як баб с месяками почует, дык святых выноси. Я даж Полкана натаскал, шоб их и на порог не пущал. А тут, бачь, Демидовна, можа быть, порезалась где или день у ней такой, женский, случился. Да и неважно ужо.
– Почему?
– Потому. Допрыгались. Зараз такое буде…
Младенец наконец остановил свой взгляд на ведьме на той стороне пруда и гневно заревел – как может реветь только нерожденное дитя, которое лишили жизни. С деревьев сорвались птицы, мелкая живность – белки да мыши – рванулась прочь от пруда, даже жуки-плавунцы нырнули под
воду, а водомерки заскользили куда подальше. Колонноподобная нога опустилась в воду, взбаламутила ил на дне, а вылезший из банки паскудник уверенно двинулся к занявшей чужое тело Акулине. Поперек игоше, оскалив зубья, устремилась Нинка-фараонка; она жужжала, что комбайн:
– Жу-у-у-у-у-ук!
Демьян шепнул Жигалову:
– А теперь – деру!
И оба рванули прочь от пруда, когда два чудовища сошлись в битве. Нинка напала первой. Распахнула широкую пасть – оттуда выкатился длинный синий мертвецкий язык, полезли наружу всякие улитки, насекомые, лягушки и мелкие караси. Те облепили зародыша, приклеились к блестящей коже. Фараонка издала яростный рев, вздыбилась на мелководье, демонстрируя растущий из задницы рыбий хвост. С ее блестящего чешуйчатого тела стекала вода, и в кровавом свете заката покойница даже казалась по-своему красивой.
– Нина, бей его! Бей немца! – подначивала с другого берега Акулина.
– Немец-немец, жук-жук-жук, – шипела Нинка, тараща белесые глаза и шлепая хвостом по воде. В противнике она видела лишь последнее воспоминание, предсмертный ужас – своего насильника. Все ее существо составляла одна лишь ненависть. Суседко хлопал себя по бокам, стряхивая водную живность – та, кажется, весьма ему досаждала. В чудовищном реве при желании можно было различить жалобные, почти человеческие возгласы:
– Ма-а-ама… Ма-а-ама!
Подобравшаяся ближе фараонка хищно цапнула его за бок, вырвала кусок мяса острыми, как наточенные пилы, зубами. Суседко взвыл и брыкнул лапой – от его удара Нинка отлетела в сторону, шлепнулась на воду. В месте удара на ее теле выступила черная кровь – навья, но тем не менее женская, и почуявший ее игоша тягостно завыл. И от этого принялся расти еще больше.
Шагнул вперед, схватил фараонку, как дите куклу, и, напрягая бугрившиеся под прозрачной кожей мышцы, разорвал ее надвое, да так, что показались наружу рыбьи кости. Фараонка взвизгнула и вцепилась в державшие ее ручища зубами, принялась трепать, что бешеный пес. Теперь у игоши было два противника.
– Эх ты, гэпэу на выезде, казал же табе: банку крепче держи, – шептал в кустах Демьян.
– Слышь, знахарь, так чего делать-то теперь? Ждать, пока они друг дружку не укокошат?
– Сам ты знахарь, заманал уже! Чаго ждать, они так до рассвету мутузиться будут. По́йдем в обход – ты слева, я справа.
– Думаешь, сработает? – азартно спросил Жигалов, вновь выхватывая пистолет из кобуры.
– Да убери ты пукалку свою! Тута другие законы робят… Ишь чаго удумал – навьих пулями пугать. Им твои пули побоку и в одно место. Тут як с бестелятами не прокатит… – Демьян задумчиво потеребил бороду. – В общем, так. У тебе махорка твоя кубинская осталась?
– На, кури, – майор протянул пачку. – И думай скорее.
– Да думаю… Усе мозги напряг, ты уж поверь, майор.
Демьян зажег спичку, сложив ладони лодочкой. Они оба закурили, выглядывая из кустов в сторону развернувшегося у берега пруда побоища. Игоша будто с обидой отшвырнул обе половинки водной нечисти обратно в воду, те мгновенно слиплись, как два магнита, и Нинка вновь пошла в атаку. Она вставала на руки, елозя рыбьими хвостами и оскалившись так, что Жигалова передернуло. Суседко вырос уже до сосен и ничем не напоминал себя прежнего. Теперь он был вовсе не мелкий влажный колобок, едва уловимый для взгляда, а огромное и грозное чудище с невыразимо печальными глазами на перекошенном плачем личике. Он неумолимо пер вперед как танк, а Нинка вилась вокруг, выгрызая из его плоти целые куски и выплевывая их в воду. По ту сторону пруда покатывалась со смеху ставшая чужой, будто незнакомой Анна Демидовна. Жигалов сглотнул нервно, повернулся к знатку:
– Ну чего ты там, надумал наконец?
– Надумал… Знаешь шо? Дрянь твой табак кубинский, – Демьян затушил сигарету о ствол дерева, сунул окурок в карман по давней партизанской привычке, – не курится ни хрена…
– Да не тяни уже!
– На той берег нам треба, так? – рассуждал зна́ток. – И коли Акулина в Анютку вселилась, то нам треба того, выгнать ее, да? Ну, из тела Анюткиного?
– Экзорцизм совершить! – вспомнил майор услышанное или прочитанное где-то иностранное слово.
– Экзор… чаго?
– Неважно. Продолжай.
– Значит, я про такое слыхал. И обряд я тот знаю, плохо, правда – читал в одной… кхм… тетрадке ее раз, як беса из человека выгнать. Не ведаю, сработает ли с ведьмой, но она зараз такой же бес. Эх, был бы Сухощавый с нами… Ладно, руки в ноги и погнали: ты – по одному берегу, я – по другому! В клещи возьмем! И ты гэта, отвлекай ее, чем здолеешь, а посля Максимку хватай и вали куда глаза глядят, зразумел? А посля уж вертайся, мне подмоги треба буде. А я там уж с вашим зорцизмом сам разберусь, ты тольки не оплошай, майор.