— Еще чуточку и побегаем, — довольно выдохнул Федор после нескольких часов копания в силовом агрегате доспеха. — Интересно… Конфигурация полей какая-то необычная, — вооружившись специальным тестером магической активности, он снова нырнул внутрь. С наружи лишь дрыгающие ноги остались. — Как маменька говаривала, прелюбопытнейше… Может прямо так и попробовать? Эти перемычки уберем и пустим энергию напрямую. Должен быть выигрыш в мощности. Наверное, … Лишь бы не рвануло…. Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест.
Что тут говорить, нравилось ему это дело. Готов был до умопомрачения копаться во внутренностях своего доспеха — что-то крутить, настраивать, менять. Федор, будь его воля, и ночевал бы здесь. Собственно, а куда было еще девать свое время? Его маменька, как только устроила его в бригады, испустила дух. Других родных у него и не было. Не к кому стало ездить на праздники. Девушкой тоже обзавестись не успел. Пытался, конечно. Знакомился, в парке прогуливался, на ассамблеи ходил. Без толку. Девицы благородных кровей, как только узнавали про его незавидное финансовое состояние, тут же кривили прелестные мордочки и говорили свое «Фи». Давали ему понять, что он незавидная партия на их белые ручки.
Словом, все свое свободное время посвящал службе. Отчего за ним закрепилась слава хмурого, скучного и некомпанейского человека, которому не по душе дружбу водить с товарищами. Его, правда, не сильно это расстраивало. Весь его мирок давно уже сузился ремонтного бокса, в котором находился силовой доспех. Именно там, возясь с ним, он отдыхал душой. То, что остальные считали каторгой, ему доставляло немыслимое удовольствие. Такой уж был человек, ничего тут было не поделать.
Было, правда, еще кое-что, чем Федор ни с кем не делился. Мечтал он подвиг совершить. Настоящий, большой подвиг, который бы потрясал и ужасал одновременно. В своих фантазия парень спасал самого императора от неведомых врагов, бросался грудью на опасность, и даже погибал, чего уж тут скрывать. После же Его Величество приходил на его могилу и скорбно молчал. Как-то пытался было после лишней чарки медовухи рассказать одному знакомцу про свои мечты, так тот ржать стал, как умалишенный. С тех пор никого он не допускал до своего сокровенного.
— Суворов! Суворов, твою за ногу! Где ты там?! — вдруг от входа в ангар стал раздаваться зычный голос, в котором любой бы узнал голос всеми ненавидимого инструктора по боевой подготовке Его благородие господина штурм-майора Егорова. Только он мог орать так, что стекла в окнах казармы начинали испуганно дрожать в предвкушении чего-то страшного. — Вылезай из своего железного истукана! Знаю же, что ты здесь! Суворов!
Федор же, едва только услышал этот вопль, дернулся как-то неудачно и застрял в брюхе доспеха. Шевелится может, а наружу вылезть никак. И смех, и грех. На помощь тоже звать как-то совестно. Будут потом говорить, что штурмовик в з…. застрял.
— Б…! Вот он где! Я кому там ору?! Святому Георгию, покровителю таких вот олухов?! Так он не слышит, у них тоже занятия по расписанию, — Федор почувствовал, как его с силой дернули за ноги. — Помогай, черт тебя дери! Да не ногами! Б…ь, как жеребец лягнул!
Когда смущенного Федора, вытащили и поставили на ноги, то его взгляду предстал красный, как рак, майор Егоров, с болезненным прищуром потиравший грудь. Суворов уже хотел сказать что-то извинительное пробормотать, как его вдруг схватили за грудки и с силой вдарили в его же силовой доспех.
— Ты, мазута, что наделал?! В глаза мне смотри! — несмотря на свое внешне тщедушное телосложение, майор обладал просто медвежьей силой, в чем не раз убеждались местные шутники-новобранцы. Собственно, и сейчас у Федора уж ребра затрещали от весьма недружеских объятий. — Я тебя, огузок свинячий, спрашиваю, что натворить успел? Ну?
Солдат, дрыгая ногами, непонимающе смотрел на него. Что за странные вопросы? Что он мог наделать? Ведь он последнюю неделю, вообще, почти не вылезал из своего бокса. Еще на маневрах безвылазно сидел. Где он еще мог оказаться? Видимо, все это непонимание так ясно отразилось на лице Федора, что майор на какое-то мгновение замолчал. Некоторое время пристально рассматривал Суворова, словно пытаясь понять, где и как его обманывают.
— Рассказывай, Суворов, рассказывай. Нечего в меня свои поросячьи глазки пялить, — вновь продолжил Егоров, которого, по всей видимости, не убедил невиновный вид подчиненного. — Какой-нибудь девице что-нибудь непотребное брякнул? Или может с поварихами нашими что учудил? Ну, ответствуй!
Суворов лишь головой мотал. Не в чем ему было признаваться. Никакой такой вины за собой не признавал — ни малой, ни большой.
— Б…ь, — буркнул Еговоров, отпуская солдата. Тот рухнул прямо на бетонный пол. — Какого черта тогда безопасникам от тебя нужно? С самого утра у господина полковника твое личное дело запросили. Я думал, просто плановая проверка по бригаде. Ан нет… Только что вызов пришел. Что зенки вылупил?! Ефрейтор Суворов! Как стоите перед старшим по званию?! Я девка тебе что ли?!
Федор аж подпрыгнул на месте от этих воплей, что раздавались у самых его ушей. Тело само собой выпрямилось по струнке, превращая все мышцы в каменные.
— Так-то… Собирайся. Оденься по форме, чтобы ни один хрен не подкопался. Что, что? В центральный аппарат имперской безопасности пойдешь.
У Суворова от этих слов внутри все опустилось. В центральный аппарат, иногда называемый чистилище, вызывали лишь по двум основаниям — для награждения и наказания. Награждать его, честно говоря, было не за что. Его высокопревосходительство полковник Жихарев, конечно, обещал за маневры к благодарности представить. Только для этого в имперскую безопасность не вызывают. Провиниться он тоже особо не успел. Не водилось за ним каких-то исключительных грешков — в бригадную церковь ходил, батюшку посещал и исправно исповедовался. У непотребных девок замечен не был. Было конечно пару мимолетных связей. Особо не бражничал, не выражался. Почти ангел, словом. Только все равно холодок между лопатками пробегал. Вдруг безопасники что-то на него накопали? Может какие-нибудь папенькины грехи всплыли? Тот ведь святым никогда не был. Много про него говорили…
— Ты там, Федор, поаккуратнее, — вдруг понизил голос майор. — Знаю я тебя. Это ты здесь тихий, не высовываешься. А как прижмет, такого гвоздя дашь, что держись… Лишнего там не болтай. На все отвечай, не могу знать. Я же пока тут через господина полковника попробую все разузнать… Эх, уроды, лучшего бойца тягают… Иди, иди.
Федор отдал честь и, развернувшись, побежал в казарму. Нужно было еще переодеться и форму в порядок привести. Не в спецовке же по столице разгуливать.
В казарму влетел, как выпушенный из орудия снаряд. На удивленные вопросы товарищей лишь махал рукой и несся дальше. А что говорить? Слухи только плодить. Сам толком ничего не знал.
— Суворов, где тебя носит? Из штаба уже третий раз машина за тобой пришла, — у комнаты его поймал дежурный, длинный, как жердь сержант. — Набедокурил что ли? — Федор в ответ неопределенно хмыкнул. — В самоволке, небось… Вот же, твою мать, — вдруг с удивлением пробормотал дежурный, смотря за спину Суворова. — Похоже, влип ты Федька, неслабо… Чертей за тобой прислали.
В дверь казармы вошли двое полевых агентов службы имперской безопасности, крепко сбитые ребята, в характерной экипировке с узнаваемыми шевронами на груди. Оба тут же принялись взглядом сканировать находившихся в казарме солдат, которые сразу же напряглись при виде таких незваных гостей. Что уж тут говорить, слава за ними тянулась нехорошая. Именно они с концами забирали провинившихся, по которым дисбат плакал. Слушок шел, что на задержанных безопасники своих новобранцев натаскивали. Словом, в качестве кукол использовали.
Привести себя в порядок ему все же дали. После под персональным конвоем повели к выходу из казармы. Тишина в этот момент стояла такая, словно вокруг не было ни единой души. Солдаты стояли и молча отводили глаза от идущих через казарму людей.
— За что же меня, братцы? — попытался было спросить Суворов своих конвоиров. Только те не отвечали. Молча сопроводили его до машины, черного бронированного минивена, и усадили на заднее сидение.
Всю дорогу от базы штурмовой бригады и до штаб-квартиры службы имперской безопасности Суворов пытался докопаться до причины. Казалось, все в памяти перерыл. Лишь одно в голову пришло — тяжба вокруг маменькиного наследственного поместья, на которое вдруг решил претендовать их сосед, статский советник граф Дундуков. Тот обратился в наследственную палату с прошением о признании своих прав на поместье, мотивируя это некими мифическими долгами. Суворов при их личной встрече высказал ему в лицо все, о чем думал. Случилось это прямо на приеме губернатора, когда вокруг них собрались почти все гости. Разозленный до нельзя, Федор так обложил графа, что тот даже от злости позеленел. В ответ Дндуков пообещал написать на него в имперскую безопасности. Мол, оскорбили не только его, статского советника, но и всех предков в его лице. Может причина была именно в том? Говорили, что граф Дундуков вхож к некоторым очень и очень влиятельным лицам на самом верху, которые с легкостью могли устроить Суворову и ад, и чистилище в одно флаконе.
Со столь невеселыми мыслями он и вошел в громадное здание службы имперской безопасности на Ходынке. Оба сопровождавших его сотрудника довели его до широкой мраморной лестницы, ступеньки которого были покрыты роскошной красно-золотой дорожкой, и оставили одного.
Федор от неожиданности даже остановился. Развернулся и с удивлением посмотрел на агентов, каменными статуями застывших у подножия лестницы. Один из них, правда, легоньки кивнул ему головой, давая понять, чтобы тот поднимался на второй этаж. Вздохнув, Федор пошел. Почему-то все становилось еще более непонятно и странно. Если он задержан, то почему агенты остались внизу. Если не арестован, то зачем его вызвали.
На последней ступеньке он неожиданно столкнулся с девицей, что стремительно вылетела из-за поворота. Ударились, к счастью, несильно.