Торопливо выйдя из отеля, она вдруг ощутила себя просто одинокой женщиной в чужом, незнакомом городе. Городок тем не менее был совершенно очаровательным, и пока Арчер бродила по центральной площади Санта-Фе, плохое настроение незаметно улетучилось.
За два последних года площадь абсолютно не изменилась. Хотя вряд ли Пласа Сентраль изменилась даже за последние сто лет. В середине красовалась эстрада в викторианском стиле, от которой в разных направлениях расходились узкие улочки. По трем сторонам площади выстроились галереи, магазины и рестораны. А северную часть занимало помпезное здание губернаторского дворца, где размещался исторический музей. Перед зданием индейцы, жители окрестных деревень, продавали горшки, украшения и корзинки.
Музей искусств, куда шла Арчер, находился на противоположной стороне площади и своей архитектурой напоминал о том, что когда-то на месте Санта-Фе стояло пуэбло — индейская деревня.
Открыв тяжелую дверь, Арчер оказалась в вестибюле, где за полукруглым справочным столом читала книгу одинокая женщина.
— Не могли бы вы сказать, в каком зале откроется выставка де Сильвы и Гаррисон?
— В новом крыле, — ответила женщина. — Здесь невозможно заблудиться, идите прямо и попадете куда надо.
Арчер дошла по плавно спускающемуся коридору до стеклянных дверей, которые отделяли старую часть здания от новой, и задрожала от радостного предчувствия. Через две недели здесь будут экспонироваться ее работы!
Сначала она решила, что в зале никого нет, но, обогнув перегородку, увидела стоявшего спиной к ней мужчину. Судя по одежде, это охранник. Но когда человек обернулся, Арчер сразу узнала его и хотела покинуть зал. Но незнакомец уже шел ей навстречу, и она собралась встретить его лицом к лицу.
— Могу чем-нибудь помочь вам? — лениво улыбнулся он.
Хотя Арчер была отнюдь не маленькой, мужчина возвышался над ней, как башня над хижиной. Она почувствовала себя неловко, прикинув, что в нем никак не меньше шести футов и трех или четырех дюймов.
— Я хотела узнать, где будет выставка Де Сильвы и Гаррисон.
— Здесь. — Глаза обласкали ее тело, как руки опытного любовника.
— А вы не знаете, когда начнется монтаж экспозиции?
— На следующей неделе. По крайней мере так говорят.
— Спасибо.
— Вы ведь не здешняя, правда? — Не сбавляя шага, она торопливо кивнула. — Вам нравятся мексиканские блюда?
— Мне кажется, вас это не касается.
Он не обратил внимания на отпор.
— Если во время ленча вы еще будете в районе площади, то загляните в «Шед». Это на Пэлис-авеню, в двух кварталах отсюда. Там готовят лучшие в мире кукурузные блинчики. Только возьмите к ним побольше сыра.
— Вряд ли к этому времени я буду на площади, — огрызнулась Арчер.
Однако прошло уже три часа, а она продолжала бродить по магазинчикам и галереям, окаймлявшим площадь. Голод уже давал о себе знать, при мысли о блинчиках у Арчер потекли слюнки. Если этот мужлан груб и фамильярен, еще не значит, что она должна отказывать себе в удовольствии вкусно поесть.
Арчер провели к столику у окна, и вскоре перед ней уже стояли порция кукурузных блинчиков, сыр и пиво. Не успела она сделать первый глоток, как ее внимание привлек шум. Оглянувшись, она, к крайнему своему неудовольствию, увидела проклятого незнакомца, к которому наперегонки кинулись официантки, стремясь усадить на самое почетное место.
— У меня здесь назначена встреча, — сказал он, направляясь к столику Арчер.
«Если он полагает, что со мной, то сейчас убедится в своей ошибке», — со злостью подумала та.
— Вижу, вы последовали моему совету. Не возражаете, если я присяду за ваш столик?
— Возражаю. И очень.
— Ну перестаньте, Арчер, зачем так волноваться.
— Если вы сию же минуту не оставите меня в покое, я попрошу вызвать полицию, — взорвалась она и вдруг поняла, что он назвал ее по имени. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я видел вашу фотографию в альбоме, который музей выпустил к выставке Де Сильвы — Гаррисон.
— Вы ставите меня в неловкое положение. Вам известно мое имя, но я не знаю вашего.
— Позвольте представиться: Роман Де Сильва.
В ночь после возвращения домой Алана преследовали дурные сны. Очнувшись от кошмаров, он обнаружил, что лежит на кровати одетый и в мокасинах. Он встал и пошел в конюшню, где его тихим ржанием приветствовала Одии. Ей нужно больше двигаться, ведь она много часов провела в прицепе. Но на первый раз Алан решил ограничиться получасовой прогулкой.
Он слишком надолго оторвался от живописи, и теперь его жгло страстное желание выразить себя на холсте. Мастерская, выстроенная из необожженного кирпича с закругленными краями и плоской крышей, которую поддерживали четыре массивных деревянных бруса, находилась напротив дома.
В ней все было готово для работы. Это Хэнк позаботился, и Алану стало стыдно за те грубости, которые он наговорил верному другу.
В отличие от многих других художников он предпочитал сам натягивать холсты на раму. Потом взял набор тюбиков с грумбахеровскими масляными красками, подобрал кисти — от пятидесятидолларовых с натуральным ворсом до дешевых синтетических, прихватил карандаши и видавшую виды палитру, достал с полки скипидар, льняное масло и сложил все это на широкий стол рядом с мольбертом.
Отступив на несколько шагов и пристально глядя на холст, Алан стал ждать, когда в голову придет идея. Если бы у него сейчас спросили, что он собирается рисовать, Алан бы не смог ответить. Казалось, идеи зрели в глубинах сознания, а потом неожиданно распускались, как весенние цветы, дождавшиеся своего часа. Если он долго смотрел на холст, то постепенно возникала желаемая картина. Всякий раз, стоило Алану собрать инструменты и краски, случалось чудо, перед ним возникали чудесные видения, которые сами просились на полотно.
Художники по-разному объясняют феномен, названный профанами вдохновением. Арчер Гаррисон как-то сказала ему, что ее скульптуры уже существуют в глине, она просто убирает лишнее. Великий художник из племени навахо Четлахе Паладин говорит, что сюжеты ему подсказывают давно умершие художники, с которыми общается его дух. Но эти «как» и «почему» не играют никакой роли. Творческая энергия существовала во все времена и у всех народов.
Стоя перед мольбертом, Алан ощущал себя звеном в неразрывной цепи художников, начавшейся в каменном веке, когда великие мастера древности рисовали наскальные изображения и расписывали стены пещер, где их соплеменники укрывались от дождя и холода. Эти мастера нашептывали ему советы, ободряя и наставляя на путь истинного искусства. Если и существует атавистическая память, то носителями ее наверняка являются художники.
И вот свершилось. Сквозь ткань проступили очертания. Взяв в руку карандаш, Алан принялся за набросок. Он раскачивался, приседал, наклонялся в такт своим движениям, словно исполняя ритуальный танец. Делая общий контур, он откидывался назад, рисуя детали, почти утыкался в холст. Чудо произошло. На пустом месте возникла грозная фигура пожилого воина. В его рождении таилась несравненная радость, река, изливающаяся через кончик карандаша на полотно.
Через час набросок был готов, и Алан, глубоко вздохнув, положил карандаш. Теперь нужно оценить свое творение.
Воин стар. В чертах лица проглядывали усталость и благородство человека, не посрамившего в многочисленных битвах своей чести. Но чего-то не хватало. Чего-то главного, что сделало бы картину не просто портретом старого вождя апачей.
Внезапно Алан схватил карандаш, подбежал к холсту и вложил в руку старика бутон розы. Отступив, он снова посмотрел на холст, но уже и так понимал, что теперь рисунок можно считать законченным.
Он наполнил палитру охрой, жженой сиеной, цинковыми белилами. Для грунтовки он предпочитал именно эти цвета. Он работал с обдуманной яростью, полностью владея собой и своим талантом.
Через три часа грунтовка, придавшая картине замечательную глубину, была закончена. Алан полюбовался своим творением, и его охватило ликование. Золотые лучи полуденного солнца падали через слуховые окна на картину, рождая настоящее чудо. Вот оно, подлинное искусство. Для этого он и родился на свет. А эти галереи, дилеры, коллекционеры — чушь собачья и собачье дерьмо.
Ощутив необыкновенную полноту и осмысленность жизни, Алан бросил последний взгляд на картину и вдруг вспомнил, что с утра ничего не ел. Когда он вошел в кухню, Хэнк наливал себе в чашку кофе.
— Хочешь составить мне компанию? — вежливо спросил он, но в его тоне не было радушия.
— Еще бы. — Алан оглядел девственно чистую кухню. — А как насчет поесть?
— Сейчас сделаю такос.
— Замечательно.
Повернувшись к нему спиной, Хэнк занялся приготовлением.
— Я должен попросить у тебя прощения. — Алан заготовил речь еще утром, во время прогулки верхом. — Вчера вечером ты был прав, а я нет. Надеюсь, ты простишь мою вспышку.
— С чего это ты так заговорил? — спросил Хэнк, ставя на плиту сковородку.
— Я сам просил тебя стать моим дилером и теперь не имею права обсуждать твои решения. С этого момента я предоставляю тебе полную свободу.
— Ты уверен, что действительно этого хочешь? — Хэнк уложил на сковородку ломтики хлеба.
— Я вернулся домой, чтобы рисовать. Кроме того, настало время решать, как жить дальше.
— Что-то я тебя не понимаю.
— Понять несложно. У меня нет женщины с тех пор, как я расстался с Лиз.
— А какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Я могу поддерживать с ней отношения лишь в том случае, если у меня появится другая женщина. Скоро мне стукнет сорок, пора жениться и заводить семью.
— Роман Де Сильва? Художник? — изумилась Арчер. — Почему же вы не сказали об этом раньше? Сразу?
— Всему, как говорится, свое время.
— Разве вы не понимаете, насколько я была удивлена тем, что вы буквально не даете мне прохода и все время преследуете меня?