Постник попробовал оправдать Фридмана:
– Может, не приобык он к нашей стройке. На словах-то больно боек…
– То-то, на словах! Бывают люди: на словах города берут, а на деле с мухами справиться не могут. По таким его речам, я этого немца к большому делу и на версту не подпущу!
Глава IIIВозвращение Дуни
Весной 1554 года Нечай с Жуком приехали в Выбутино: Никита поручил им привезти в Москву Дуню, благо бирючи набирали работный люд на Псковщине.
Путники ввели лошадей в опустелый двор. На покривленное крылечко выбежала Дуня, узнала гостей:
– Золотые вы мои! Не чаяла дождаться!..
Нечай смотрел на Дуню. Девушка подросла, длинные русые косы, казалось, оттягивали назад голову. На щеках Дуни не стало прежнего румянца, под глазами легли скорбные тени.
Глашатаи сняли шапки, поклонились хозяйке:
– Как живешь-можешь, Дунюшка?
Голубые глаза девушки наполнились слезами:
– Тяжелое житье… Матушка померла, а батюшка в монастырь ушел.
– Вот оно как! – ахнул Нечай. – То-то, гляжу, одна-одинехонька ты в доме. И давно беда приключилась?
– Уж третий месяц пошел.
– Голован знает?
– Послал батюшка грамотку с проезжим купцом.
– Ну что ж, не печалуйся, Дунюшка! Велел тебе дед сбираться на Москву.
– Правда ли? – Девушка заплакала от радости.
– По округе еще поездим, работных людей поищем, да и домой! Распрощаешься с Выбутином…
На следующий день глашатаи посетили в монастыре Илью Большого и поехали по селам. Дуня нетерпеливо ожидала их возвращения: она тосковала по Андрею.
Неудивительно, что ей полюбился названый брат: он спас ее от тяжкой рабской доли, он был и высок и строен, и глаза его проникали в самую душу. А сколько рассказов от родителей Голована слышала о нем Дуня! Афимья без конца говорила о доброте Андрюши, об уме и красоте его…
«Да за моего Андрюшеньку любая да хорошая купецкая дочь пойдет», – говорила старуха, не замечая скорбно потупленных глаз Дуни.
Дуня постеснялась расспросить Нечая, женился или нет Андрей. Она страшилась даже подумать, что он выбрал себе другую.
В ожидании дни тянулись бесконечно. Утром Дуня торопила вечер, вечером ждала, чтобы прошла ночь. Девушка еще больше похудела и побледнела, глаза ввалились.
Но всему бывает конец. Осталась позади и дорога в Москву. Трепеща от страха, надежды и радости, проехала Дуня по московским улицам, не видя их. Вот и домик Голована, но он изменился: к нему сбоку пристроена горенка.
Сердце девушки замерло: неужели там живет злая разлучница?..
Дуня увидела бородатое, полузнакомое лицо с крупными, резкими чертами: это вышел навстречу Филимон. Бывшему монаху надоела бродячая жизнь, и он остался у зодчих.
Бородач почти на руках внес Дуню, сомлевшую не столько от дорожной усталости, сколько от мучительного, напряженного ожидания. Навстречу девушке, подпираясь клюкой, медленно шел Никита.
– Дедынька! Родненький! – Дуня бросилась на шею Булату. – Уж и как же я стосковалась по тебе!..
– Ничего, касаточка, теперь не расстанемся… А ведь ты выросла, Дунюшка! – с веселым изумлением воскликнул Никита, оглядывая внучку. – Прямо невеста стала…
А Дуня ревнивым глазом искала в доме следов женского присутствия.
Филимон, не подозревая мук девушки, сказал:
– Вот и прилетела молодая хозяюшка! Воздохнем ноне посвободнее, а то совсем захудали без бабьего уходу… Ильин тебе новую горенку позаботился поставить…
Глаза Дуни радостно блеснули:
«Не женился!.. Не женился!..»
И сразу же окрепшим голосом спросила:
– А скоро братец домой придет?
– Рано не обещался. Дел у него по самую маковку…
Дуня огляделась: сор на полу, в углах, под лавками; на стенах и потолке паутина, слюда в окошках грязная.
– И верно, что захудали: грязь-то, пыль-то, словно век не убирались!.. Дядя Филимон, веник, тряпки! И где тут у вас вода?.. Дедынька, ты ложись, отдыхай, мы с дядей Филимоном живо управимся.
В доме поднялась пыль столбом. Дуня скребла, мыла, чистила… От работы лицо ее раскраснелось, а усталости как не бывало: ноги легко и быстро носили девушку по дому. Хотелось как можно скорей все сделать.
К вечеру горницу нельзя было узнать. Дуня разыскала полотно, застлала стол. Убираясь, она успела и обед сготовить. Накрытый стол с разложенными на нем ложками, с нарезанным хлебом ждал хозяина.
Вошедший Голован изумленно остановился на пороге: он не узнал обновленного своего дома.
Нарядная, счастливая Дуня робко подошла к названому брату. Андрей с удивлением и радостью взглянул на разгоряченное лицо Дуни с высоким чистым лбом, с сияющими голубыми глазами.
Голован решительно шагнул к Дуне, взял ее похолодевшую руку:
– Здравствуй, Дунюшка!
– Здравствуй, Андрюша… – потупилась девушка.
Глава IVКазанские дела
Волга от истоков до устья снова стала русской рекой. Астраханское царство после падения Казани недолго могло существовать самостоятельно. Уже весной 1554 года царь Иван отправил вниз по Волге тридцать тысяч войска под начальством князя Юрия Ивановича Пронского-Шемякина; другой воевода, Александр Вяземский, повел на Астрахань вятских служилых людей.
Астраханцы встретили рать Вяземского выше Черного острова; русские разбили татар. Царь Ямгурчей собирался отстаивать крепость. Но когда войско Пронского приблизилось к Астрахани, Ямгурчей сбежал в Крым. Крепость сдалась.
В Москву радостное известие пришло 29 августа, в день царских именин. Царь щедро одарил счастливого гонца.
Из трех татарских орд, утвердившихся после распада когда-то могучей Золотой Орды на востоке и юго-востоке русского государства, теперь осталась одна – Ногайская, в Заволжье. Ногайцы были многочисленны и храбры. Но и эту орду раздирали смуты, междоусобицы вождей, и этим умело пользовалась Москва.
Зимой 1554/55 года приверженцу Москвы князю Измаилу удалось одержать верх над соперниками. Измаил прислал к царю гонца с изъявлением покорности, с просьбой принять Ногайское княжество под свое покровительство…
Предвидение Ивана, что после покорения Казани откроется путь на восток, сбывалось.
По всей Азии разнеслись слухи об успехах Москвы. Хивинский и бухарский ханы прислали послов с подарками, с предложением выгодных торговых договоров. Сибирский царь прислал дань: бесценных соболей, шкуры чернобурых лисиц, резные изделия из моржовой кости. Присягнули на верность Москве черкесские князья. Просили о русском подданстве земли кахетинцев и грузин.
Всё шире раздвигались пределы многонационального русского государства. Добрый десяток народностей присоединился к России за три-четыре года, и многие другие малые народы, соседствовавшие с Россией, стали ясно сознавать, что только в ее составе, под ее могучим покровительством им обеспечено будущее.
И это сознание повело к великим последствиям в грядущие века…
Но в те годы трудно приходилось русским в Среднем Поволжье.
Уже весной 1553 года, всего через шесть месяцев после присоединения Казани, луговые люди, возбуждаемые князьями и муллами, восстали и перебили сборщиков ясака.
В семидесяти верстах от Казани, на реке Меше, луговые люди построили город, обнесли земляным валом и решили отбиваться от русских.
Тревожные вести пришли в Москву и из Свияжска. Многочисленные отряды вотяков[201] вторглись на горную сторону Волги.
В сентябре 1554 года царь Иван отправил в казанский край сильную рать под предводительством воевод князя Семена Микулинского, Петра Морозова и Ивана Шереметева.
Московские воеводы принялись за дело крепко: они взяли приступом городок луговых людей на Меше, захватили много пленных.
Население арской округи покорилось, вновь дало присягу в верности московскому царю.
Но на следующее лето волнения начались снова…
Впоследствии Грозный сердито укорял Курбского за то, что князь Андрей и его единомышленники были виновниками частых восстаний в казанской области, продолжавшихся больше семи лет.
Иван Васильевич стоял за мягкое отношение к татарам, за прощение прежних вин, за привлечение их к военной службе.
Напротив, Избранная Рада действовала жестокими военными мерами, высокомерно считая «басурман» неисправимыми врагами Москвы, неспособными подчиниться русскому влиянию.
История показала, что прав был дальновидный строитель многонационального государства Иван Грозный. Когда пала Избранная Рада, в бывшем Казанском царстве стали набирать воинов в московскую рать, и татары под начальством Шиг-Алея принесли большую пользу в войне с Ливонией.
Первым шагом царя и поддерживавшего его митрополита в деле умиротворения вновь присоединенных татарских областей было учреждение казанского архиепископства.
Макарий посоветовал царю послать в Казань умного, расчетливого архиепископа Гурия.
Весной 1555 года царь Иван Васильевич вызвал Постника. Зодчий шел во дворец, думая вести разговор о строительстве собора, которое подвигалось еще медленно. Но первые же слова царя наполнили его тревогой.
– Поедешь, Яковлев, в Казань – кремль ставить, – заявил Постнику царь. – Город мы взяли, а теперь его оборонять надобно: не утихает там бранная лютость по вине моих воевод. Стены потребно воздвигнуть вечные, каменные. Надежнее тебя мастера для этого дела не нахожу.
– А как собор, государь? – огорченно спросил зодчий.
– С собором дело не порушится. У Бармы, окромя тебя, помощники верные: Голована работу знаю, – улыбнулся царь. – А ты, коли хочешь поскорее возвернуться, действуй без промедления. Людей дам достаточно. Помощником тебе поедет псковской дьяк Билибин да старост двое… Да псковской же мастер Ивашка Ширяй по моему указу набирает две сотни каменщиков, стенщиков, ломцов…
Лицо Постника просветлело: он понял, что отрыв от любимого дела будет не особенно долгим.