[258], «Сага о людях со Светлого Озера»[259], «Сага о людях из Долины Дымов»[260], «Сага об иудеях»[261] и др.), но — что гораздо важнее — и в законодательстве[262]. В законах Норвегии этот правовой термин означает не кого иного, как подосланного убийцу, человека, которого наняли или уговорили совершить преступление, выгодное кому-то другому, а отнюдь не того, кого используют лишь для приманивания жертвы, не, так сказать, человека-наживку. Норвежские судебники выделяют таких «убийц не для себя» в особую категорию, запрещая хоронить их на церковном кладбище, в освященной земле[263].
Нетрудно убедиться, что и в сагах все случаи употребления соответствующих идиом и этого термина связаны прежде всего с тем, что человек с того момента, как он проглотил муху, как бы начинает осуществлять не свою волю, действует в чужих интересах, зачастую наперекор своим собственным. Иногда он поступает так в результате обмана, однако этот компонент не является обязательным и доминирующим. Гораздо чаще участник этой ситуации в целом представляет, на что он идет, но сохраняет свободу действия лишь до того момента, пока по тем или иным обстоятельствам не впустил в себя муху.
В этом отношении особенно выразителен скальдический стих, где интересующий нас оборот «схватить, заглотить муху» появляется дважды, один раз — непосредственно, а другой — в зашифрованном виде. В эпоху крещения Исландии (999/1000 г.), когда на острове активно действовал немецкий миссионер по имени Тангбранд, посланный из Норвегии конунгом Олавом Трюггвасоном, группа воинствующих язычников вознамерилась убить священника. После серии неудачных покушений (в том числе с применением колдовства) Торвальд Хворый, один из предводителей язычников, попытался заставить Ульва, сыну Угги, напасть на Тангбранда и убить его. Пожелание Торвальда было выражено в виде скальдической висы (строфы), на которую Ульв ответил другой висой, где, среди прочего, было сказано следующее:
Я не впущу посланного баклана [= муху] в убежище/пещеру зубов [= рот] […] не по мне (т. е. «не в моем стиле»), [о] попечитель рысака реи [= муж, т. е. Торвальд Хворый; [рысак реи = корабль]], глотать муху[264].
Как кажется, этот семантический компонент «действовать не по своей воле» связан с особой — магической — функцией, присваиваемой мухе в северной традиции. В Скандинавии зафиксировано некогда широко распространенное поверье, согласно которому колдун может посылать мух, чтобы непосредственно умертвить свою жертву, или — что для нас еще более интересно — колдун насылает мух на некоего человека, которого он избрал своим орудием. Проглотив или вдохнув такую муху, впустив ее в рот, тот становится исполнителем чужой воли, воли колдуна, и убивает жертву, так сказать, «по заказу», потому что она враждебна колдуну, а отнюдь не ему самому. По указанию P. Клизби (со ссылкой на словарь Верелиуса), в шведских законах человек мухи — это терминологическое обозначение не кого иного, как колдуна, а вовсе не подосланного убийцы, как у норвежцев. Иначе говоря, в двух близких правовых традициях термин поочередно отсылает то к пассивной, то к активной стороне ситуации: у шведов это, так сказать, повелитель мух, а у норвежцев — их потребитель. Сама же муха, таким образом, мыслится как источник ментальной заразы, именно она заставляет людей, независимо от их собственных устремлений, вести себя так, а не иначе. В позднейших фольклорных текстах встречается обозначение galdrfluga или gandrfluga, т. е. «колдовская муха», — как только человек проглотил такое насекомое, он неизбежно оказывается под его воздействием и должен исполнять то, ради чего оно было послано[265].
Возвращаясь, наконец, к знамени Сверрира, мы можем — в свете только что намеченной перспективы — предположить, что его имя (Sigrfluga) построено на том, что этот стяг разносит, сеет победу вокруг себя, заставляет побеждать тех, кто под ним собрался. Прежде чем перейти к более подробному обоснованию этого ключевого для нас тезиса, следует сказать несколько слов об общих функциях стяга. В чем-то эти функции проявляют феноменальную устойчивость, и сегодняшний символизм боевого знамени напрямую наследует символизму средневековому, что само по себе достаточно нетривиально. В то же время у викингов и несколько позднее знамя, конечно, куда более непосредственно ассоциируется с, так сказать, магией прямого действия. Можно вспомнить как раз те знамена, которые носят имя и (или) изображение ворона.
На одном из них, как гласит «Сага об оркнейцах», ворон был виден напрямую, причем, когда дул ветер, птица махала крыльями. Это знамя вышила мать оркнейского ярла Сигурда Толстого по имени Эдна, дочь ирландского короля Кьярвала, и она заколдовала его так, что «тот получал победу, перед кем его несли, но тот, кто нес знамя, непременно погибал в битве» («sigrsælt myni verða þeim, er fyrir er borit, en banvænt þeim, er berr»)[266]. В конце концов, дело дошло до того, что в битве при Клонтарфе (1014) ни один человек не соглашался взять знамя у очередного павшего знаменосца, ярл снял его с шеста, спрятал на себе под одеждами и бросился в бой. Тогда войску был явлен голос с небес, куда им надлежит перебросить свои силы, чтобы победить, они действительно победили, а ярл, как и было предсказано, погиб[267].
Совершенно очевидно, что стяг в этом сюжете обладает всеми свойствами магического предмета, неизменно действенного и столь же неизменно опасного при непосредственном с ним контакте. В интересующей нас перспективе этот рассказ особенно примечателен тем, что здесь представлен и субъект колдовства — в саге упомянута мать ярла, которая наделяет знамя этой самостоятельной и обоюдоострой силой.
Другое знамя, под которым, согласно описанию латиноязычного сочинения «Панегирик королеве Эмме» («Деяния короля Кнута»), в 1016 г. сражались даны (датчане) в Англии, в дни мира было просто куском белого шелка, не несшим на себе никакого изображения, и только в битве на нем проступал как будто вышитый кем-то ворон, который разевал клюв, перебирал ногами и хлопал крыльями в тот момент, когда те, кто владел знаменем, побеждали, но слабел и поникал всем телом, когда они терпели поражение[268]. Следует иметь в виду, что «Панегирик королеве Эмме» — произведение, отнюдь не принадлежащее к сказочному жанру, но заказной продукт политической пропаганды XI в., что отчасти сближает его с «Сагой о Сверрире». Мы видим, как обладание знаменем с волшебными свойствами весьма органично встраивается в общую идеологическую программу этого текста, связанную прежде всего с прославлением датских правителей Англии.
На таком фоне кажется вполне закономерным, что имя знамени Сверрира — Sigrfluga («Муха Победы») — обыгрывает известный из саговой традиции элемент магической атрибутики. Здесь сложным образом сочетаются несколько функций боевого стяга. С одной стороны, знамя должно показывать, где в момент битвы находится конунг, дабы все его сторонники объединялись под ним, и благодаря этой опознавательной функции оно всегда тесно связано со своим обладателем. С другой стороны, в его символике есть и иной пласт — оно может магическим образом обеспечить победу всякому, кто идет за ним, т. е. несет эту победу само по себе. Этим волшебным свойством в древнесеверных текстах наделяются разные стяги, не только те, на которых присутствует ворон.
Особенно выразителен в этом отношении рассказ, известный из «Саги о Харальде Суровом», где конунг Норвегии признаётся, что знамя «Опустошитель Страны» (Landeyða) — самое дорогое из его сокровищ. Обратим внимание, что между собеседниками идет спор о наличии у этого конкретного знамени магической силы, однако в потенциальной способности стягов воздействовать на ситуацию никто из участников диалога не сомневается:
Немного спустя случилось как-то вечером, что Харальд [Суровый] и Свейн [Эстридссон, будущий конунг Дании] беседовали за питьем. Свейн спросил, какое из сокровищ Харальда тому всего дороже. Тот отвечает: его стяг «Опустошитель Страны». Тогда Свейн спросил, что делает его таким ценным сокровищем. Харальд говорит, что, как было предсказано, тому достанется победа, перед кем понесут этот стяг, и так это было с тех пор, как он у него (выделено мной. — Ф. У.) («þat var mælt, at sá myndi hafa sigr, er merkit er fyrir borit, segir, at svá hafði orðit, siðan er hann fekk þat»). Свейн отвечает: «Я тогда поверю, что таково свойство стяга, когда ты дашь три сражения своему сородичу Магнусу конунгу и одержишь во всех них победу». Тогда Харальд говорит сердито: «Я знаю о своем родстве с Магнусом, даже если б ты и не напомнил мне о нем. Но даже если мы сейчас с ним враги, это не значит, что мы не можем встретиться с ним как друзья»[269].
В «Саге о Сверрире» знамени несомненно приписывается эта связанная с магией функция разносчика победы. Иначе невозможно, например, интерпретировать эпизод, когда врагам конунга в морском бою удается захватить «Муху Победы», и они немедленно водружают ее на носу своего главного корабля[270]. В самом деле, это действие — одновременно и совершенно невозможное, и совершенно закономерное, если принять во внимание двойственность символики знамени. С одной стороны, начать биться под чужим, захваченным только что знаменем — идея довольно причудливая и опасная, для скандинавов она столь же странна, как если бы части Красной армии, захватившие немецкое знамя, пошли бы с ним в атаку