Вот только последний сильно упорствовал. И если он настолько хорош в своих принципах, как в упрямстве, то дождусь, как Керн станет мутантом, и сделаю из него статую, а Фурсова…
— Я умоляю вас, Михаил Иванович, — снова проскулил барон. Выглядел он совсем неблагородно, конечно. Страх сильно уродует людей. Керн держался значительно лучше, причём, насколько я понимаю, дворянином не являлся.
— Хотите хлеба? — поинтересовался я, нанизывая следующий кусок.
— Да… Пожалуйста… Я очень хочу есть…
Когда хлеб покрылся корочкой, я подошёл к барону, освободил ему руки, готовый к любой подлости со стороны пленника.
— Спасибо, Михаил Иванович, спасибо, — торопливо проговорил он.
Я наблюдал, как Фурсов торопливо и жадно ест. И не скажешь, что человек передо мной замордовал живущих на его земле людей. Обычный, голодный, испуганный мужичок. Но так-то все мерзавцы, когда их прижимаешь, становятся вполне себе адекватными людьми.
— Вы убьёте меня, Михаил Иванович? — жалобно спросил Фурсов. — Если… Если Степан Родионович не согласится…
Я отпил чаю из кружки. Сунул барону бутылку воды, дождался, пока он напьётся, и снова сковал ему руки за спиной, а затем вернулся к костру. Поставил следующий кусок хлеба. В ветвях приятно чирикали птички, вдалеке послышался колокольный звон — то отец Игнатий готовился к службе. Вокруг меня не было никакой сложной техники, и это настраивало на определённое настроение.
Иногда полезно вот так оторваться от информационного шума.
— Почему вы молчите, Михаил Иванович? — не унимался барон. — Прошу вас, поверьте мне. Я всё сделаю. Я всё оформлю! Нет нужды в слепках, я всё сам сделаю! По доброй воле!
Я усмехнулся.
— Вы мне не верите? — оскорбился Фурсов.
— Разумеется, нет, — ответил я, наконец. — Опыт подсказывает, что слова благородных людей ничего не стоят. Особенно тех, кто якшается с Призывателями.
— У меня не было выбора. Власть графа Игнатьева сильна в наших краях. Вы человек новый, ещё не столкнулись с этим…
— Хм… — с сомнением заметил я, глянул на Керна. Помахал детективу рукой. Психомант держал спину прямо и смотрел гордо. Ничего, время есть.
— С Игнатьевыми лучше дружить. Здесь они Император…
— Людей своих кошмарить тоже Игнатьев заставлял? — не выдержал я.
— Что вы имеете в виду?
— Наслышан про пасечника.
— А… Вы про Михайлова… — поморщился Фурсов. — Ну… Он сам виноват. Бунт поднимать удумал. Да и вы, Михаил Иванович, тоже хороши. Отправили своего американского шакала к нам людей переманивать. Взбаламутили народ.
— Позвольте напомнить, что вы связаны и находитесь в десяти метрах от Изнанки. Не распаляйтесь.
— Простите, — буркнул барон, опустил глаза. — Не люблю предателей.
— Бог простит, — беззлобно ответил я. — Соберитесь с остатками своей чести, ваше благородие. Примите свершившееся и отпустите.
— Я принял, Михаил Иванович, — поспешно сказал Фурсов. — Принял. Вы же слышали меня… Я исчезну, испарюсь. Вы никогда не услышите обо мне!
— И вы не станете мстить мне за сыновей? — с невинным видом поинтересовался я.
Барон застыл, челюсти его стиснулись, заиграли желваки.
— Что с ними стало? — процедил он напрягшись.
— Они пытались меня убить. Пришли на мою землю со своими головорезами. Погибли в бою.
Фурсов с шумом втянул воздух:
— Тварь… Я убью тебя.
— Вот именно про это я и говорю, — кивнул я.
— Ты убил моих мальчиков! — барон рванулся в путах.
Я хмыкнул и посоветовал:
— Не вздумайте пускать свой дар в ход, ваше благородие.
Одежда Фурсова задымилась от распаляющегося жара, но огневик быстро пришёл в себя. Сталь ему не расплавить, а без движения аспект ему толком и не поможет.
— Ты ответишь за это, тварь…
Ну всё, потерял барон человеческий облик. Впрочем, кто бы его не потерял в такой ситуации? Главное, не забывать, что передо мной человек, с лёгкостью бы отправивший меня на тот свет при любом удобном случае. И это ещё до того момента, как погибли его сыновья. Нет места жалости.
— Несомненно отвечу. Поберегите силы, — покачал я головой.
Прошло часа три, прежде чем Керн что-то сдавленно крикнул с Изнанки. Я легко поднялся с земли и двинулся к психоманту.
— Удалось проветрить голову? — поинтересовался я у него, когда подошёл ближе. — Как вам за границей?
— Я подумал, Зодчий, — холодно сказал он. — Я согласен. Что вы хотите вытащить из барона?
— Всё, что может отправить его за решётку, Степан Родионович.
Он кивнул.
— Хорошо. Но хочу сразу предупредить, что дальше, чем на две недели я погрузиться не смогу. Мои возможности не безграничны. Как мы поступим, если ничего не найдётся?
— Я посчитаю, что вы хитрите, и попрошу вас ещё немного собраться с мыслями у этого столба, — честно сказал я. — Главное, чтобы ваши раздумья не затянулись до момента, когда начнутся мышечные судороги.
Степан Родионович поднял на меня бледное лицо.
— Я готов приступить. Но мне нужно моё снаряжение.
— Всё, что было при вас — ждёт у костра.
Когда мы вернулись с Изнанки — Фурсов встретил нас набычившись, исподлобья наблюдая за тем, как Керн возится в своей сумке. Детектив из Петербурга распотрошил содержимое, вытащил несколько блестящих серебром слитков, служащих заготовками для слепков.
Взял один из них в руки и сел перед бароном по-турецки. Прикрыл глаза. Слиток завибрировал, покрылся сиреневой рябью. Психомант медленно протянул левую руку и положил её на бедро Фурсова. Тот вздрогнул, но отстраниться всё равно бы не смог.
— Не надо мешать, — покачал головой я. — Мы тут все в одной лодке.
Фурсов одарил меня взглядом, полным ненависти.
— Мне нужно всё, Степан Родионович, — тихо произнёс я. — Всё, способное закопать этого человека как можно глубже. Связь с Призывателем, свидетельства участия Игнатьева. Что-нибудь такое. Удивите меня, прошу. Ну и, пожалуйста, не забудьте про воспоминания лично вашего общения с бароном. Мне ведь потребуются гарантии.
— Я начинаю, — глухо проговорил Керн, и Фурсов безвольно открыл рот, глаза его опустели.
Обряд длился около двух часов, и по его исходу перед бледным психомантом оказалось шесть слитков обсидианового цвета. Шесть записанных воспоминаний за две недели. Завершив работу, детектив без сил повалился на землю, Фурсов обмяк на своих путах, из уголка рта свисала вязкая слюна.
Я сел на корточки над разбросанными слепками. Противники мои сейчас были не опаснее младенцев. Один потратил все свои силы, а второму перебрали мозг. Какое-то время им обоим придётся восстанавливаться.
О мысленных слепках я был наслышан. И об их могуществе, разумеется, тоже. Я взял первый из них, чувствуя заточённую мощь. В глазах померкло, всё вокруг покрылось туманом, и в ушах появился бубнящий голос. Он постепенно становился всё чётче и чётче, а сквозь дымку проступали лица и фигуры людей, зацепившихся в воспоминаниях.
На земле лежала женщина, цепляясь за мой сапог. Вернее, за сапог Фурсова. Из моего горла вырвался злорадный смех.
— Прошу. Прошу вас! — умоляла брюнетка. Я увидел, как из тумана вышел длинноволосый Листратов с ядовитой ухмылкой.
— Давай! — сказал я-Фурсов.
Умелец, уже убитый Снеговым, взмахнул головой, и коса его волос, со вплетёнными в неё лезвиями, устремилась к прикованному мужчине. Ударила в стенку возле лица, срезав ухо несчастному. Тот забился в цепях, и женщина завыла от отчаянья.
— Кто не платит, тот страдает! — хохотнул я-Фурсов.
— Я всё отдам, всё отдам! — прокричал пленник.
В конце слепка была запечатлена смерть и мужчины у стены, и его супруги. Причём брюнетку Фурсов убил самостоятельно.
Я усилием воли вышел из воспоминаний. Посмотрел на барона и психоманта. Оба ещё не в кондиции. Увиденная сцена заставила скрипнуть зубами от ярости. Да уж.
Второе воспоминание тоже отличалось кровожадностью. Бродяга, привязанный к четырём кобылам, болтался в воздухе не верёвках. Банда Фурсова весело делала ставки на время, через которое несчастного разорвёт на части. Громче всех болел убитый мной огневик. Ну и поделом. Лошади рвались в разные стороны, и несчастный бродяга выл от боли. Досматривать слепок мыслей я не стал.
Третьим воспоминанием оказалась беседа Фурсова и покойного Бургундского. Человек Игнатьева вёл себя вызывающе, но барон прощал ему эту дерзость и покорно выслушивал инструкции. Из разговора чётко выходила связь Фурсова с Призывателем, а также участие моего пленника в действиях, дискредитирующих меня в глазах власти. Лесопилка, нападение на подворье монастыря. Плюс ко всему в их общении не единожды проскользнуло признание в том, что предыдущие Зодчие были убиты при помощи Призывателя.
Теоретически этого могло бы хватить. Да, при желании, если Фурсов найдёт хорошего адвоката, то время тот сумеет потянуть. Однако это могло сработать при единичном проступке барона. А я просмотрел их уже три. Оставалось ещё столько же.
Одним оказалось воспоминание о беседе с Игнатьевым, и это могло бы быть хорошим подспорьем в будущем, но граф осознанно говорил обтекаемо, без конкретики. Да, он определённо направлял барона на совершение преступления, но в суде это особого веса не возымеет.
Пятым слепком стало общение Керна и Фурсова, где они обсуждали возможные варианты, как избавиться от меня, и оба наговорили достаточно для обвинений в государственной измене. В разговоре, правда, проскользнуло упоминание о моей возможной вине в гибели сыновей барона, однако… Когда я дам этому ход, из моей головы доказательства убийства не вытащит даже Архонт. А если и сумеет каким-то чудом, то мне будет чем отбиваться в суде. Намерения младших Фурсовых были очевидны, и мои действия легко подходили под закон о родовых войнах.
И, наконец, шестой слепок. Удачный! Здесь барон не только прямо говорил о своих планах устранить Зодчего. Он даже называл мою фамилию. Человек, с которым разговаривал мой пленник, был мне незнаком. Скучающего вида седовласый мужчина низкого роста вяло возражал, однако Фурсов жарко уверял в необходимости такого поступка. Он вещал о слабости Его Императорского Величества, о несправедливости решений последнего. Об ошибках во время войны и безудержном воровстве и глупости Императора. Седовласый явно не знал, куда ему деться во время столь опасных речей, однако Фурсов этого будто и не замечал.