Вступили в силу новые законы, и уже не надо было переносить с той стороны горы лекарства, сигареты, кофе и семена. А поставлять динамит тирольцам, которые подрывали столбы, желая вызвать хаос, Энрико всегда отказывался. Он бросил это свое занятие так же внезапно, как начал, и с тех пор редко ходил в горы, разве что по праздникам. Теперь он зарабатывал на жизнь мельницей, а когда с мельницей случилось то же, что и со всем остальным, он купил ее и перевез нас сюда. Мельничное колесо продолжало крутиться, а он брался за любую работу, какую мог найти в долине. Дважды или трижды в день он, бывало, стоял в дверях, глядя на то, что творится с погодой над горой. Он сумел бы пройти на другую сторону и с завязанными глазами.
Я любила твоего отца, он был чист и прост. Только его и тебя я никогда не предавала.
Впервые меня подвез на грузовике крестьянин, который ехал продавать фрукты. Он носил черный костюм. Румяный и свежевыбритый, глаза налиты кровью. Он знал, что я бегу от чего-то, но сначала не сказал ни слова. Я, насторожившись, сидела в кабине. Он завел двигатель, переключил передачу и спросил, куда мне нужно. Я не ответила, а он пожал плечами и сказал, что направляется на рынок, придется пересечь несколько городков по дороге, и я могу поехать с ним, если не буду злиться и жаловаться. Я снова прикинулась немой. Крестьянин глубоко вздохнул, словно распознал старый трюк. Это действительно был мой старый трюк, и он всегда подводил меня, как и привычка оглядываться через плечо.
— Боишься чего-то? — спросил он.
Мимо проплывали живые изгороди, деревья и ветряные мельницы, и я подумала, что очень странно было бы проделать такой путь пешком и что, когда быстро едешь на машине, все воспринимается совсем иначе. До сих пор не помню, как шла в тумане после суда. Никогда не вспоминала, как переходила границы, сначала из Словакии в Венгрию, а потом из Венгрии в Австрию. Я не думала, куда иду. Париж казался такой же достойной — или такой же смехотворной — целью для путешествия, как и любой другой город.
Через некоторое время пошел дождь. Дворники на ветровом стекле не работали, но крестьянин привязал к ним веревку, чтобы передвигать их, не выходя из кабины. Он показал мне, как это делается, и я была очень довольна, что мне есть чем заняться. Я тянула веревку вдоль приборной доски сначала в одну сторону, потом в другую. Крестьянин сделал мне комплимент, сказал, что у меня хорошо получается, но я заметила, что он опустил боковое стекло и курит, как паровоз. «Значит, и он считает, что от меня плохо пахнет», — подумала я. Хотелось смеяться. Я тоже опустила стекло, и меня стал обдувать холодный ветер. Мы ехали на запад по безлесной местности вдоль горной гряды. Дорога шла прямо, деревья становились по стойке «смирно». Вдалеке виднелись высокие белые горы. Меня удивило, что чем ближе мы к ним подъезжаем, тем дальше они отступают. Крестьянин рулил одной рукой и время от времени посматривал на меня.
— Слышала, русские запустили новый спутник? — сказал он.
Я понятия не имела, ни о чем он говорит, ни зачем ему это знать.
— Ночью спутники выглядят как маленькие движущиеся звездочки, — добавил он.
Я сделала несколько жестов руками и напоследок потеребила пальцы в ладони, будто растираю зуб, который мог бы лежать там. Крестьянин покачал головой, вздохнул, придерживая руль коленом, закурил сигарету, выдул из ноздрей струи бледно-голубого дыма и протянул сигарету мне. Я покачала головой, нет, но другой голос сказал: «Бери ее, Золи, ради бога, возьми ее». Он пожал плечами и поднес сигарету к окну. Я смотрела на тлеющий уголек. С его пальцев полетели искры. От табачного дыма у меня кружилась голова. Это был один из первых уроков, преподанных мне Западом: здесь дважды не предлагают. Всегда надо соглашаться. Скажи «да» прежде, чем они подумают, что ты скажешь «нет». Скажи «да» прежде, чем тебя попросят сказать «да».
Дорога убегала под грузовик. Лишь тогда я начала осознавать, что действительно попала в другую страну. Я обернулась, чтобы посмотреть на семью, собиравшую ежевику возле дороги, и смотрела, пока люди не превратились в крошечные точки вдалеке. Высокие силосные башни уступили место колокольням, и на окраине большого города водитель съехал с дороги на пыльную обочину.
— Ну вот, приехали, — сказал он, выбрался из кабины, поднял брезент и дал мне несколько яблок. — У меня всегда была страсть к путешествиям. — Я кивнула. — Держись подальше от кибара, и все будет в порядке.
Тогда я почему-то забыла о своей мнимой немоте и спросила:
— А что такое кибара?
Он и глазом не моргнул.
— Жандармы.
— Спасибо.
Он долго смеялся, а потом сказал:
— Так я и думал.
Я вся напряглась, дернула дверную ручку, а он запрокинул голову и снова засмеялся.
Я пыталась уйти по обочине дороги, а он ехал рядом со мной. Мимо, сигналя, проносились машины. По одну сторону от дороги было пастбище, по другую строили каменный дом. Когда я ускоряла шаг, грузовик тоже ехал быстрее. Крестьянин руками сворачивал самокрутку, а руль придерживал коленями. Потом остановил грузовик, провел языком по папиросной бумаге, высунулся из окна и дал мне две самокрутки. Я их сразу приняла.
— Люблю рассказы о побегах, — сказал он, переключил передачу и скрылся в облаке пыли. Я остановилась и, глядя ему вслед, думала: «Да, вот я и в Австрии, в руке у меня две самокрутки, водитель помахал мне на прощание из видавшего виды грузовика; если б мне предложили угадать с четырех раз, где я окажусь столько лет спустя, я бы ни за что не угадала».
В тот вечер я нашла себе для ночлега чудесный сад, уединенное место с густо растущими кустами. Приближался сильный ветер, об этом возвещали хлопающие ставни в окнах домов. Пошел дождь, и я прижалась к стене. Проснувшись, обнаружила, что провела ночь у памятника павшим во время войны. Станислаус любил повторять, что войны затевают специально для резчиков по камню, и я, встречая в каждой деревушке изваяние Христа или солдата, думала, что дедушка прав. Но кто же помышляет о памятнике на поле боя? Кому в разгар боя приходит в голову, что когда-нибудь он окажется в руках резчика по камню?
Я прокляла свои старые стихи и пошла к городской площади — даже не зная, что это за город, — и там предсказывала будущее, пока не заработала на проезд дальше по железной дороге. На рельсах стоял сверкающий поезд. Меня одолевали вопросы. Куда я могу доехать? Как я пересеку границу без паспорта? Где меня могут принять? Я пыталась отодвинуть эти мысли в сторону. «Куплю билет на запад, — думала я, — вот и все». Я уже отстояла половину очереди к окошечку кассы, когда появились два жандарма. Один приставил мне к подбородку холодную дубинку и ею приподнял мне голову. Потом повернулся к товарищу и что-то ему шепнул. Я подумала, что они затеяли лепить статую, используя меня в качестве натурщицы, поэтому, когда жандарм обернулся, цыганки уже не было, она снова ушла, пешком.
В Австрии ты не переходишь через горы, а идешь долинами вдоль рек. Ты как будто зажата между грудями, не всегда добрыми, но они не дадут тебе сбиться с пути.
Моя река, прозрачная и бурная, называлась Мюрц. Я шла много дней берегом. В пойме попадались хижины, в которых можно было полежать на соломе и поспать несколько часов. Я смотрела, как кружится сокол, камнем падавший на добычу в траве. Сделала себе из веток и куска рогожи навес над головой от дождя и солнца. Когда пришлось уйти с берега реки на прямую дорогу, всегда находились добрые водители, подвозившие меня. Где запад, я определяла по заходу солнца, а ранним утром в ту сторону указывали тени. Над головой пролетали стаи диких гусей, и мне казалось, что я от них отстала. Местами шоссе делалось широким и многополосным, таких я никогда прежде не видела, но по-прежнему предпочитала проселки и дороги вдоль берега реки, города обходила. Из церквей доносилось пение, из ресторанов — смех и приятные запахи. В мелких деревушках австрийцы насмехались надо мной — цыга, воровка, черный фараон, — но некоторые приподнимали шляпы при встрече или посылали за мной детей с сыром, хлебом и выпечкой. Один мальчик подвез меня на скутере и обещал отвезти на другую сторону горы, чтобы мне не пришлось идти по железнодорожному тоннелю, но не отвез, просто ездил на своем скутере туда-сюда перед своими друзьями, которые свистели и глумились. Я сделала вид, что насылаю на него проклятие, тогда он остановился — они так пугливы иногда, боятся собственных страхов.
Однажды вечером я прошла мимо семьи, стоявшей у своего горящего дома. Я вернулась и поделилась с ними той едой, которая у меня была: хлебом и курятиной. Они не бросили то, что я дала, на землю, как я ожидала, просто сгрудились, помолились, поблагодарили меня, и тогда мне пришло в голову, что мир добра так же разнообразен, как и мир зла.
Я обрела уверенность слепой — могла идти по дороге с закрытыми глазами. Я шла по траве вдоль дороги с оживленным движением на Капфенберг, Брюк, Леобен, где горы поднимались все выше, они были даже выше, чем самые высокие Дрожащие горы. Я постояла на развилке. Одна дорога вела на юг, другая — на север, и я выбрала, как уже бывало не раз, не ту. Пошла на север вдоль другой реки, горы подступали к ней все ближе, деревья, росшие из скал, нависали надо мной, крутые утесы поддерживались огромными сетками. Мимо проносились автомобили, и тогда я увидела знаки, предупреждавшие о тоннеле впереди, красные знаки с белыми краями. Ничто не могло вызвать у меня большего страха, даже в детстве я отказывалась идти в такую тьму. Я вернулась назад и попробовала идти по более узкой дороге, но обойти тоннель не удалось. На придорожной заправочной станции я расспросила одного старика, и он сказал, что дороги в обход тоннеля есть, но поверху мне его не обойти, погибну. Самое безопасное — проехать тоннель на попутном грузовике.
Грузовики стояли в очереди к заправке, и водители, выглядывая из кабин, переговаривались. Их речь была столь же груба, сколь разнообразны языки, на которых она звучала. Я сомневалась, что эти люди по-доброму отнесутся к цыганке, путешествующей в одиночестве, но, сказать по правде, я так боялась тоннелей, что сделала бы все, что угодно, лишь бы не идти через них. Два дня я то приходила к этой бензозаправочной станции, то уходила от нее, но потом, к стыду своему, купила себе бутылку, чтобы опьянеть и решиться. На бутылке была изображена зеленая лоза, со