— Как замысловато, — говорит Золи.
— Но хорошо, не находишь?
— Да, хорошо. Мне нравится.
Золи не лукавит: в этих словах есть сила и власть, благопристойность, уважение, все то, чего она хотела для своей дочери. На первой странице обложки — красочное изображение: колесо, а внутри него — цыганский флаг, фотография пустующего парламента и танцующая девушка. С краю картинка смазалась и расплылась. Золи, зная, что дочка следит за ней, наклоняется, поднимает буклет, открывает его и видит имена с указанием времени выступлений и номерами аудиторий, расписание ужинов и приемов. «Я никуда не пойду», — думает Золи.
В буклете она видит фотографию чешского профессора — женщины с высокими скулами и темными глазами, которая будет выступать на конференции. Мысль о чешке жалит Золи, но она отгоняет ее, сжимается на дорожном ухабе и говорит:
— Не стану я всего этого дожидаться.
— Если согласишься выступить, я бы могла организовать что-нибудь на торжественном открытии или в последний вечер.
— Не создана я для торжественных вечеров, Франка.
— Одно время ты на них выступала.
— Да, одно время. Было когда-то такое.
Мимо окон проплывают пригороды Парижа, и вдалеке Золи видит несколько невысоких домов-башен. Она вспоминает, как стояла на холме с Энрико, глядя на лежащую вдали Братиславу, и чувствует его нежное прикосновение, вдыхает его запах и видит — она и сама не знает почему — концы его штанин, полощущиеся на ветру.
— Это здесь ты работаешь?
— Тут у нас клиника.
— Это бедные люди, — говорит Золи.
— Мы сейчас строим центр. У нас пять юристов. Есть «горячая линия» для иммигрантов. Обращается много мусульман, людей из Северной Африки, и арабов тоже.
— А наших?
— В школах Сан-Дени и Монтрей у меня запущен художественный проект для цыганских девочек. Потом покажу их работы.
Франческа останавливает машину в тени башен. Два мальчика катают по тротуару автомобильную покрышку. «Все те же игры», — думает Золи. Несколько мужчин стоят в задумчивости у серой металлической стены автолавки, расписанной граффити. Ее окна закрыты ставнями. В дверях — настороженная кошка. Мальчишка в куртке бьет кошку ногой, она взлетает в воздух, приземляется на четыре лапы и с воплем убегает. Мальчишка надевает капюшон, и его голова исчезает под ним.
— Клей, — говорит Франческа.
— Что?
— Клей нюхает.
Золи смотрит на подростка, опустившего лицо в целлофановый пакет, который пульсирует, как серое сердце какого-то странного живого существа.
К ней возвращается давняя мысль: Париж и широкий элегантный проспект, который она представляет себе, произнося название города.
Франческа берет Золи под руку и говорит что-то о безработице, но та не слушает, наблюдая, как на балконах появляются и исчезают тени. Мать и дочь проходят по опаленной траве к двери приземистого офисного здания, сложенного из шлакоблоков. Золи поправляет платье. Франческа достает ключ, возится с замком, отпирает его, и дверь открывается после нажатия на металлическую планку. Внутри помещение разгорожено на небольшие отсеки, в которых в основном работают молодые женщины. Они поднимают головы и улыбаются Франческе. Она зовет охранника и просит запереть входную дверь.
— Но как же мы выйдем? — спрашивает Золи.
— Есть другая дверь. Он ее и сторожит, а парадную мы запираем.
— Вот как.
Постукивание клавиш на клавиатурах стихает, женщины встают из-за рабочих столов, их головы показываются над невысокими перегородками, отделанными пробкой.
— Всем привет! — кричит Франческа. — Это моя мама, Золи!
Золи не успевает вздохнуть, как вокруг нее собирается человек пять. Она не знает, что делать. Может быть, придерживая платье, поклониться или расцеловать их на французский манер? Но они пожимают ей руку и говорят, как приятно с ней наконец познакомиться. «Наконец» вонзается в нее, словно узкое лезвие между лопаток. Золи интуитивно понимает это слово, по звучанию похожее на итальянское, и не знает, на каком языке отвечать. Ее окружают люди, и она чувствует, что сердце у нее бьется, пожалуй, чересчур часто. Она оглядывается, ищет глазами дочь, но не может найти среди всех этих лиц, сколько же их, Господи, сколько лиц, и вдруг в сознании мелькают слова «гагачий пух», она и сама не понимает почему, и колени подкашиваются, и вот она на дороге, за поворотом… Золи спохватывается, трясет головой, возвращается к реальности, и вдруг рядом оказывается Франческа, обнимает ее и говорит:
— Принесу тебе воды, мам, что-то ты бледная.
Золи подводят к коричневому креслу, которое может поворачиваться в любую сторону, она садится и откидывается на спинку.
— Ничего страшного, просто немного устала, долго ехали.
И, взяв стакан с водой, она вдруг соображает, что не помнит, на каком языке только что сказала это, и что это значит, и значит ли что-нибудь вообще.
— Вот здесь я работаю, — говорит Франческа.
Золи видит фотографии. На одной — она сама вместе с Энрико, на фоне солнечной долины. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к загорелому лицу мужа. На другом снимке — Франческа, ей восемь лет, голова повязана платком, она стоит возле мельницы, колесо которой двигалось и поэтому получилось нерезким. «Неужели мы действительно так жили?» — думает Золи. Она хочет задать этот вопрос вслух, но слова не идут. Она щиплет себя за руку.
Место работы дочери вызывает у нее восхищение, хотя тут тесно, все здесь временное и протекает крыша.
— Что это ты говорила про одеяла на гагачьем пуху, мам?
— Не знаю.
— Ты бледна, — снова говорит Франческа.
— Тут немного жарко.
Франческа включает небольшой белый вентилятор и направляет струю воздуха в лицо матери.
— Я всегда такая, — говорит Золи, желая пошутить, но это не шутка, и никто ее не понимает, даже собственная дочь.
Золи тянется вперед, выключает вентилятор, чувствует теплое дыхание Франчески у себя на щеке и слышит:
— Мам, может, отвезти тебя домой?
— Нет-нет, ничего страшного.
— Я сейчас только позвоню.
— Звони, звони, чонорройа.
— Я позвоню, ничего? Несколько звонков, и все. Еще два-три дела, и я вся твоя.
— Головные платки, — говорит Золи, сама не понимая к чему.
Когда они выходят через заднюю дверь, неподалеку стоит группа молодых людей в надетых задом наперед бейсбольных кепках, в широких мешковатых брюках и в ботинках ярких цветов. Один держит на плече огромный радиоприемник. Ритм громко звучащей песни раздражает ее, но кажется знакомым. Может быть, все песни на свете восходят к какой-то одной? На мгновение ей хочется пойти с этими ребятами на ближайшую стройку, забраться на кучу мусора и вспомнить, не слышала ли она эту песню раньше и где именно.
— Давай покатаемся, Франка, — говорит Золи.
— Но ты же устала.
— Пожалуйста, мне хочется покататься.
— Ты босс, — говорит Франческа.
Золи знает, что дочь хотела доставить ей удовольствие, но фраза получилась странно колкой. Они объезжают здание, где работает Франческа, и вдруг дочь останавливает машину.
— О черт! — говорит она и, склонившись над капотом, оттягивает дворники. — Резину сняли, рогатки из нее делают. Четвертый раз за этот год. Вот черт!
Сзади в машину попадает камешек и скатывается на гудрон.
— Садись, мам.
— Почему?
— Садись быстрее, пожалуйста!
Золи садится на переднее пассажирское сиденье. Франческа так сгорбилась, что ее грудь прижимается к окну. Золи слышит, как дочь торопливо говорит по телефону. Через несколько секунд выходит охранник с потрескивающим переговорным устройством. Франческа указывает на детей, разбегающихся в разные стороны. Охранник наклоняется к окну, у которого сидит Золи.
— Тысяча извинений, мадам, — говорит он с африканским акцентом и устало направляется к стройке.
— Ты можешь поверить? — говорит Франческа. — Сейчас увезу тебя отсюда.
— Я хочу посмотреть.
— Что тут смотреть, мам? Это место совсем не похоже на твою долину. Сюда иногда даже жандармы отказываются ехать. Сейчас здесь действуют несколько бригад по соблюдению порядка, и стало чуть потише. Ох, не стоило мне тебя сюда везти, извини.
— А где наши?
— Наши?
— Да, наши.
— Башня номер восемь. И еще несколько человек живут возле шоссе. Построили для себя убежища. Приходят и уходят.
— Значит, башня номер восемь?
— Не нравится мне эта затея, мам.
— Пожалуйста.
Франческа переключает передачу. Они едут мимо магазинов с закрытыми ставнями и останавливаются перед несколькими желтыми столбами, вкопанными посреди дороги. Франческа указывает на шестиэтажные дома, отделенные от них унылым двором. На балконах сушится белье, на оконных ставнях — широкие полоски серой клейкой ленты.
Золи смотрит на крошечную девочку, бегущую по двору с плечиками для одежды, к одному из концов которых прикреплен красный бумажный цветок. Девочка пробегает мимо остова сгоревшего фургона и забирается на черную ограду. Размахивает плечиками над головой. Цветок слетает с них, она прыгает и ловит его на лету.
— Сколько человек здесь живет, Франческа?
— Сотни две.
На балконе показывается громадная женщина. Склоняясь над решеткой, она кричит на девочку. Та бежит в тень подъезда, медлит, потом бумажный цветок снова взлетает в воздух, и девочка пропадает в темноте. Золи кажется, что она уже когда-то видела ее, где-то в другом месте, что, если как следует подумать, она ее вспомнит.
Затем девочка появляется снова, на балконе верхнего этажа, и начинает прыгать там, но кто-то втаскивает ее в квартиру.
— Извини, мам.
— Все хорошо, дорогая.
— Мы пытаемся помочь, как можем.
— Давай, лошадка, навали, — говорит Золи, мотор заводится, и машина трогается с места.
У шоссе Золи успевает заметить табор, растянувшийся вдоль недостроенного отрезка дороги. Двери кибиток открыты, рядом стоят четыре выгоревших фургона с открытыми капотами. Трое мужчин с обнаженными торсами склонились над одним двигателем. Подросток волочит по грязи палку. За ней остается едва заметный след золы. Несколько стариков сидят на стульях, напоминая каменные изваяния. Один утирает рот подолом рубашки. Из разнокалиберных труб поднимается дым. На телефонном проводе висит несколько пар обуви. Вокруг опрокинутой тачки лежат автопокрышки.