латье, любуясь отражениями в зеркалах, казавшихся бесконечными, как мое будущее. Я приподняла грудь ладонями, как это делала она, ощущая внутри горение дерзкого пламени. Они станут бегать за тобой. Слова ее вызывали трепет в животе от надежды стать не безмолвным манекеном или печатным дьяволом, но прелестной бабочкой. Тогда не молчание будет моим главным украшением: меня украсят зеленый шелк, сатиновые туфли и ожерелье из стразов.
Глава седьмая
Герцог прибыл в жуткой суматохе в пятницу вечером с гостями из Нью-Йорка.
– Важные гости, – бросил он Инге. В те выходные я находилась в задней части дома, и мне не удалось взглянуть на ее мужа. Я только слышала его громкий голос, чиханье и хриплый смех курильщика. Я радовалась тому, что Наджент отправила меня на кухню к Истер, а сама ушла в воскресенье утром в церковь с сестрами-хорватками. Инга каталась верхом со своим инструктором. И я вскочила, услышав звон колокольчика с нижнего этажа.
– Это Паджетт-старший, – недовольно проворчала Истер. – Сходи узнай, чего ему нужно.
Я спустилась в своем переднике вниз, на новую для меня территорию, представляя нижний этаж сырым подвалом с крысами и скелетами. Но там располагались гостиная и игровая комната с бильярдным столом – огромным, как телега для сена. Красные кожаные кресла стояли возле камина, со стен таращились лосиные головы. Повсюду стояли латунные плевательницы. Фишки и карты горкой лежали на комоде. Я свернула не туда и оказалась в винном погребе. Колокольчик зазвонил снова, и я прошла в конец коридора, дойдя до рабочих кабинетов: в воскресенье они пустовали. За ними находилось святилище герцога Джерома Паджетта, дверь была приоткрыта.
Он говорил по телефону и пальцем сделал мне знак подождать. Я стояла снаружи, наблюдая за ним. У герцога была большая седая голова. Жесткие щеточки бровей возвышались над очками, цеплявшимися за выдающиеся уши, напоминающие лопасти пропеллера. В зубах под роскошными усами была зажата сигарета. Дымок кружился над трубкой, в которую герцог громко выражал свое возмущение:
– Как, черт возьми, вы собираетесь осуществить поставку в Кливленд к октябрю, если железная дорога до сих пор не готова? Решите вопрос, полковник. Велите этим свиньям уняться, а то только пьянствовать умеют. Разместите их в палатках. Не замерзнут, они же теплокровные. Черт подери, Боулз. Если не сможете уладить вопрос, я решу его без вас. Выгоните бунтарей из города. В десять часов здесь. Да, в «Лосином роге».
Что он имел в виду, велев выгнать бунтарей из города? Речь шла про Лонагана? Или про отца?
Мистер Паджетт бросил трубку.
– Проклятье.
– Вы звонили наверх, сэр?
Он вздрогнул.
– Ты не та девчонка из Богемии, как там ее зовут?
– Нет, сэр. Я Сильви Пеллетье, секретарь миссис Паджетт.
– Что ж, рад знакомству, мисс Пеллетье. – Он вытянул руки, растопырил пальцы и похрустел костяшками. – Отзывы о тебе исключительно положительные. Супруга довольна. Продолжай так же хорошо работать, и я тебя отблагодарю. – По-виргински мягкие гласные в его речи звучали очень приятно для уха. – Пожалуйста, попроси Истер подать мне завтрак. А в полдень подать обед на трех человек. Спасибо.
– Он просит завтрак, – сказала я, вернувшись в кухню.
Истер все еще выглядела сердитой, она взбивала яйца и нарезала зелень, громко стуча ножом. Когда я прошла у нее за спиной, чтобы поставить на стол поднос, она сделала нечто поразившее меня. Не забуду этого до конца дней. Она откашлялась в ладонь. Потом стряхнула струйку слюны прямо во взбитые яйца и яростно взболтала их вилкой. Она не знала, что я за ней наблюдаю. Может, мне показалось? Я не верила своим глазам. Она встряхнула сковородку и влила в нее яйца, добавила чеддер и выложила золотистый омлет на тарелку, украсив петрушкой и ломтиком апельсина, нарезанным в форме цветка.
– Держи, – сказала она с довольным видом. – Особое блюдо для герцога.
Я отнесла поднос вниз, опасаясь споткнуться после пережитого волнения. Я ничего еще не смыслила в мести и не знала причин поступка Истер. Но с того утра стала пристальнее за ней наблюдать, чтобы все разузнать.
Мистер Паджетт занимался делами, разложив перед носом бумаги. Пока я наливала кофе, он встал и, читая документ, прошел в угол комнаты. Там он сдвинул красную штору, и за ней появилась тяжелая стальная дверь, окрашенная в черный цвет. На двери красовался золотой герб в виде дерущихся львов на щите. В центре двери виднелся хитроумный замок. Он рассеянно покрутил диск, потом остановился и заметил мое присутствие.
– На этом все, – улыбнулся он, отпуская меня. – Премного благодарен.
Был ли он добр? Он казался таким, когда тихо присвистывал вполголоса. Он сказал, что отзывы обо мне положительные, и этим начал мне нравиться. Но я не посмела бы ни слова сказать о подпорченной яичнице. Ни ему, ни самой Истер.
Вместо этого я спросила ее о металлической двери:
– Куда она ведет?
– К деньгам, конечно, милочка, – ответила Истер. – Этот сейф из стали и бетона. Туда не проникнуть, разве что с помощью динамита.
Но, как мне предстояло узнать, имелся более простой способ войти. С первого раза, как я его увидела, я грезила об этом сейфе. Несомненно, там хранились горы золотых слитков и драгоценностей, как в пещере Али-Бабы и сорока разбойников.
Через час Истер отправила меня вниз забрать поднос. Герцог разговаривал с полковником Боулзом и еще одним человеком – Джуно Тарбушем, начальником каменоломни. Тот приоделся по такому случаю, нацепив жилет и галстук.
– Ваш сын прекрасно работает, – пробормотал Тарбуш голосом таким же масляным, как и его волосы. – Парни в каменоломне обожают Джаспера.
– Он там не для того, чтобы заводить приятелей, – заметил герцог.
– Ну, он любит поболтать, – ухмыльнулся Тарбуш. – Он же юный профессор.
– Сделай все возможное, чтобы излечить его от этого, – велел герцог.
– Мы вобьем каплю здравого смысла ему в голову, – заверил Тарбуш.
– Когда дойдет до вбивания здравомыслия в головы, – рассмеялся Боулз, – буду знать, к кому обратиться.
– Ко мне, – подтвердил Тарбуш, – а я обращусь к «пинкертонам».
– Лучшее агентство в США для найма мускулистых ребят, – согласился Боулз.
Герцог Паджетт изучил тыльную сторону своих пухлых пальцев.
– Никто из этих профсоюзных мерзавцев и на минуту не задержится в городе, всем ясно? – Он повернулся ко мне.
Я чуть не подпрыгнула от мысли, что он заметил мое волнение при упоминании «пинкертонов» и профсоюзных мерзавцев. Что, если мой отец в опасности? Мне хотелось предупредить его или рассказать все К. Т. Но я не могла позволить себе потерять пять долларов в неделю. Я оказалась в ловушке родственных чувств и привязанностей.
– Нельзя ли принести джентльменам еще кофе? – спросил герцог.
– О, боншуур, Сильви, – произнес, сияя, Боулз. – Комент аллей ву?[70]
– Bien, merci[71]. Спасибо, сэр.
Герцог рассмеялся.
– Ох уж эти девчонки. Жена не может без своих французских мадемуазелей.
– Моя жена заговорит до смерти даже слона, – заявил полковник.
– И у моей в подругах целая стая говорливых гусынь, отвечаю, – поддержал Тарбуш.
Мужчины громко расхохотались. Я разливала кофе и раздумывала, что произойдет, если случайно пролить кипящую жидкость им на брюки. Представляю, как они вскочат и загогочут, словно стая гусынь. Зернышко негодования во мне росло.
На следующий день я печатала корреспонденцию Инги в оранжерее.
– Юная леди! Неужели необходимо производить столь адский шум? – в дверях появился герцог с сигаретой в зубах.
– Простите, сэр, я печатала…
Он потер голову и сунул сигарету в горшок с папоротником.
– Извините мою вспыльчивость, мисс. Я переутомился. – Он удалился с жидкой улыбочкой на лице.
– Где же мне печатать? – спросила я позже Ингу.
– Не обращай внимания, – ответила она. – Он надолго не задержится. И потом, он всегда в своей конторе на шлифовальной фабрике. Он очень озабочен финансами. И к тому же железная дорога не готова, и он не доволен. Шуми пока хочешь.
– Сколько хочешь, – поправила я.
В огромном доме стояла обволакивающая тишина, прорезаемая лишь звуком колокольчика, когда вызывали слуг, приглушенными шагами в задней части дома и бренчанием пианино Инги. В Картонном дворце ночью слышался только легкий ветер, возня животных на улице, а еще смех из мужской половины, где садовники пили виски. Доносившиеся оттуда запах табака и звон гитары наполняли темноту ощущением одиночества. Я с нетерпением ждала, когда можно будет вернуться на кухню, где я по вечерам помогала Истер Грейди, к лязгу кастрюль и грому посуды.
Правду говоря, она помогала мне больше. В то лето она научила меня печь разные вкусности. Научила готовить такие блюда, как свиной студень с кукурузной мукой, пирог со сладким картофелем, ветчину с густой подливкой, устричную начинку. Эти рецепты помогали мне почувствовать себя американкой, хотя Истер показала мне и как готовить рыбу en croûte[72], как делать roux[73] – французские блюда, о которых я раньше не слышала, для которых требовалась недельная порция масла. От Истер я узнала о том, что еду можно украшать.
– Вкус лучше, если вид красивый, – объяснила она.
– Откуда ты все это узнала? – восхищенно спросила я.
– От старой женщины из Гваделупы, что работала в Белль-Глейд, пока не хлопнулась замертво возле плиты. Дедуля генерал Паджетт заявил, что она умерла, взбивая сливки, но это случилось оттого, что он собственноручно взбил ей спину хлыстом. – Она рассекла дыню пополам огромным ножом.
Теперь я знаю о возмездии следующее: в ход идут подручные средства. Вскоре мне предстояло найти свои. У Истер была еда и кухонная утварь. Учитывая то, что мне стало известно о герцоге Паджетте, я не осудила бы ее, подсыпь она мышьяк ему в жаркое, но она не отравила его и не разбила драгоценный фарфор. Она запекала месть в яичницу.