Кроме того, она жила одна, была сторонницей избирательного права для женщин и высказывала весьма опасные мнения.
По этим причинам К. Т. мне и нравилась, несмотря на ее изменчивый нрав и гневные речи. Она не нуждалась в служанке, чтобы застегивать пуговицы на платье, писать письма или заваривать чай. Она сама покупала себе платья и ужин и без посторонней помощи вырвалась из обыденной жизни. Приобрела печатный пресс, землю и дом на собственные деньги. Я хотела денег и свободы как у нее: делать что нравится, высказывать свое мнение.
В то же время я не хотела платить ту же цену: быть одинокой и нарываться на неприятности, вынюхивая их повсюду. Ее нос покраснел от холода, щеки обветрились и походили на сырой ревень. Печатая, она бормотала про себя. Когда произошла паника на бирже, он почти ликовала и рассылала письма финансистам на Восточном побережье. Подписалась на такие издания, как «Инвестор США» и «Рыночный бюллетень», где, как она подчеркнула, размещали объявления друзья герцога Паджетта – Инвестиционный синдикат Никербокеров. Объявления в поисках специалистов по продажам, инвесторов, «возможностей».
– Объявления для простофиль и болванов, – сказала К. Т. и опубликовала «Предупреждение для глупцов»:
Обвал фондового рынка, ставший огромным источником доходов для грандиозной аферы, был остановлен благодаря усилиям газет, забивших тревогу. Однако каждый год появляется новый урожай дураков.
Через неделю после начала обрушения рынка К. Т. отошла от телефона с посеревшим лицом.
– Компания разорена, – проговорила она.
Банки затребовали свои ссуды. Брокерский дом использовал акции компании «Паджетт» как обеспечение. Ее объяснение звучало для меня полной абракадаброй. Только одно было ясно: герцог и его инвесторы потеряли миллионы.
– А ведь я об этом предупреждала, – заявила К. Т.
– Может, теперь Паджетты тоже узнают, каково это, – сказала я злобно.
– Каково что?
– Терпеть поражение.
– Ха. Будь осторожна в своих желаниях. Когда у таких людей легкий насморк, у других воспаление легких.
Паника катилась в сторону нашей тихой деревушки, но пока на фабрике по-прежнему гудели каменные пилы и вертелись шлифовальные круги. Станки крутили барабаны колонн для памятника верным рабам в Вашингтоне. Выплата зарплаты «откладывалась», но мастеровые продолжали вырезать фриз для входа в здание Библейского общества в Нью-Йорке. Сэл Прокачино приноравливался к новехонькому резцу, высекая детали статуи младенца для могилы. Большой Майк «Микеланджело» ди Кристина превращал камень в цветущие розетки мраморного каминного декора, держа молоточек picarillo в длинных приплюснутых пальцах и украшая мрамор багетными рамками, пальмовыми листьями и желобками. «Патриот» воодушевлял всех заметками о рекордных продажах камня.
Но в «Рекорд» отображалась другая история, в которой компания не выплатила ни одному работнику настоящих денег, только скупо выдавала бумажки, на которые можно было купить бобы и соленую свинину. Минимальное количество, чтобы люди не умерли с голоду и могли работать.
У КОМПАНИИ БОЛЬШИЕ ТРУДНОСТИ С ДЕНЬГАМИ
Денег работникам не платили уже четыре недели. По словам полковника Боулза, «недостача» будет возмещена к концу года, а тем временем увеличен кредит в лавке Кобла на покупку зимних припасов.
Предупреждение для читателей: компания «Паджетт» просит акционеров покупать корпоративные векселя. Без такого финансирования пока не понятно, как компания сможет оправиться от октябрьской паники на фондовом рынке и выплатить деньги рабочим.
В Каменоломнях все разговоры были о выплатах. Тарбуш заверял, что деньги прибудут через неделю, потом еще через неделю. Пока отец читал газету, он угрожающе постукивал большим пальцем по зубам.
– Пусть придет весна, эти воры получат по заслугам. Парни выйдут на забастовку.
– Не надо, – сказала мама. Она прикусила губу и перекрестилась, потом поцеловала четки, шепча молитву. – Забастовки и сопротивление бесполезны.
– Не бесполезны, – возразил отец. – Я пригласил месье Лонагана вернуться весной. Тогда много певчих пташек захотят вылететь из каменоломен.
Маленькая горошинка надежды зародилась в груди: возможно, папа прав. Джордж Лонаган приедет сюда. Профсоюз возьмет все в свои руки. Люди выйдут на забастовку и добьются победы. Компания «Паджетт» потерпит поражение, Джейс Паджетт тоже проиграет. Мысли о возмездии и мести служили мне утешением. Конечно, постучи Джейс в мою дверь, я тут же изменила бы свой настрой.
Глава семнадцатая
В день святой Екатерины, двадцать второго ноября, меня отрезали от города шесть футов снега на железнодорожной колее. Команда чернорабочих разгребала его лопатами, а Хоки Дженкинс и его мулы тащили снежный плуг. Все были в мрачном настроении: денег так никому и не заплатили.
– Это «мертвая работа», – заявил Тарбуш. – Если вы, парни, не очистите пути, камень не смогут доставить. Нет доставки? Не будет денег, чтобы добывать больше камня. Все просто.
– А может, все еще проще? – сказал отец. – Нет оплаты – нет добычи камня.
Он разговаривал с нами, сидя у огня и протянув к нему свои большие ноги в сырых шерстяных носках. В воздухе запах пота смешивался с гороховым супом, дозревавшим в кастрюле, как и взрывные настроения в каменоломне.
– Хватит бесполезной неоплачиваемой работы. Весной мы выступим.
Маман отвлекла внимание от разговоров о борьбе, огласив список запасов на зиму, которые мне надо было взять в долг в лавке: мука, керосин, масло для готовки, сахар, баранина, нитки, жестянка с карбидом для налобного фонаря, кожа для подбивки лыж и изготовления подкладок варежек. Нужны были пряжа и чай, спички и кофе, бобы, лук, капуста и картофель. Соленая свинина и вяленая говядина. Провиант можно было закупать в кредит, пока не выплатят долги по зарплате.
– День выплат – первое января, – сказал отец. – Так говорит лживый хорек-начальник.
– Купи все сейчас, – попросила мама, – пока пути не завалило.
– Пф-ф. Пеллетье умеют ходить на снегоступах, – воскликнул папа. – На решетках можно добраться куда угодно.
Генри нашел пару забытых лыж за хижиной номер три и уговорил шведа Кристе Болсона отдать мне свою старую пару. Я пыталась влюбиться в Кристе, в его ярко алевшие на морозе щеки. Но он был слишком серьезен, не любил шутить и даже разговаривать. Добрый, но скучный Кристе наладил лыжи и смазал низ вареным дегтем. Генри вырезал сосновые палки для равновесия. Я натянула старые брюки поверх чулок и превратила юбку в штаны.
– До скорого, мама.
– Не упади, – воскликнула она, имея в виду «останься в живых».
Мы пронеслись по длинному склону, выехали на пологий участок, потом снова покатили вниз, к мосту. Я осторожничала и медлила, а вот Генри молнией мчался под уклон, то и дело взмывая в воздух, и оставлял за собой волнистый след. Позже он установил рекорд скорости в лыжном спуске из каменоломен в город. Я катилась за ним, напевая «Аллилуйя, я бродяга!» и размышляя о том, что бродяга Джейс Паджетт может прыгнуть в Бостонскую бухту на своем частном чаепитии[94] – мне наплевать. Может, он утопился в ведре бурбона или его растоптало стадо Дочерей Конфедерации в кринолинах. Голубое небо и жестокие мысли наполняли меня радостью.
В лавке мистер Кобл опустил подбородок в жирный, как у жабы, шейный кармашек, где, очевидно, хранились его лживые речи и лесть.
– Только два бушеля картофеля на человека, – заявил он. – И два – лука.
Он записал расходы в своем журнале красными чернилами.
– Почему красными? – спросила я. – Отцу должны зарплату за пять недель.
– Все точно, – ответил Кобл. – До выплаты зарплаты у вас здесь будет числиться долг. Я доставлю ваш ящик к вагонетке.
Всю оставшуюся часть года компания не заплатила никому ни одной настоящей монеты. В Каменоломнях люди жили обещаниями. Пеллетье питались бобами, соленой рыбой и маринованными яйцами. К середине декабря пути уже дважды пришлось расчищать. Зима только начиналась.
Рождественская метель 1907 года началась двадцатого декабря яростным ветром с севера, несущим с собой снег. Сквозь завывания непогоды мы услышали свисток сирены, зовущей к первой смене. Отец надел длинные красные подштанники и рабочий комбинезон, шерстяную куртку и две пары толстых вязаных носков. Зашнуровал ботинки.
Мама жевала щеку, лицо ее подергивалось.
– Не ходи, – попросила она. Ветер постучал по доскам и слопал пламя фонаря. – Слишком холодно.
– Холодно. Ба. Ничего особенного. – Он надел шапку. – Нормально.
Для нас нормально было мерзнуть, дрогнуть до костей. На вершине Мраморной горы термометр показывал минус двадцать. А в каменоломне минус двадцать пять. В карьере генератор день и ночь жег уголь в котле, чтобы прогонять воду через трубы, не давая машинам замерзнуть. Каждый час рабочим разрешалось выпить горячего чаю: разогнать кровь в венах, чтобы она не свернулась. На полу лежал лед, рассказывал папа, покрывая толстым слоем все лестницы и ступени. Скоро каменоломни закроются до весны, останется только несколько работников, и механик Жак Пеллетье входил в число тех, кто должен был провести зиму в Каменоломнях. И мы вместе с ним.
В то утро, когда отец открыл дверь, ветер чуть не сбил его с ног. Он захлопнул дверь за собой, предоставив мать ее молитвам. Метель бушевала весь день, и казалось, что наша лачуга сейчас взмоет в небо, как неуклюжая утка, и начнет кружить над горами. Выбраться было невозможно ни на снегоступах, ни на лыжах, разве что на летающем каноэ человека-волка.
Метель неистовствовала, гремела и выла две ночи. Вокруг хижины росли сугробы, заваливая закрытые досками окна: три фута, потом еще четыре, и так до самой крыши, так что только печная труба торчала над ними. Хижина походила на фанерную коробку, выстроенную вокруг дымящейся сердцевины. Генри пошел разгребать снег. Через час пришла моя очередь. Мы откапывали хижину Сетковски, Ева мне помогала. Потом откапывали Брюнеров. Но снег продолжал валить и хоронил под новым слоем все наши усилия.