– Бесплатный картофель! – крикнул Тарбуш таким тоном, словно раздавал нам золото. Мы жадно ели, согревая покрасневшие руки над огнем. Мышцы горели от боли.
Через шесть часов мы услышали шум: рабочие с фабрики прорывались к нам со стороны города, и наконец за очередным поворотом мы встретили все население Мунстоуна, работавшее лопатами. Рабочие с фабрики. Цирюльник и доктор. Новый школьный учитель. Была там и К. Т. Редмонд, разгоряченная и обветренная. Она помахала мне, не отрываясь от лопаты.
– Пеллетье! Почему бы тебе не переехать пока в город?
Надежда вновь ожила во мне. Но прежде чем я успела ухватиться за ее предложение, полковник Боулз вскарабкался на сугроб и начал говорить речь.
– Какой прекрасный у нас город! – воскликнул он. – Здесь, в Мунстоуне, мы все объединяемся, чтобы выполнить работу. Тысяча девятьсот восьмой обещает стать лучшим в истории компании. Каждый из вас, парни, – герой. И даже вы, девушки, внесли свой небольшой вклад.
Мой небольшой вклад отзывался болью во всех косточках. Я решила при первом же случае отправить письмо Лонагану.
– Благодаря всем доблестным волонтерам…
– Мы не волонтеры, – выкрикнул Керриган. – И нам не нужны ваши благодарности.
– Нам нужна зарплата, – вторил ему отец. – Десять недель и почасовка.
Полковник попытался отвлечь их, показав наверх рукой:
– Смотрите, парни! Вот она, пошла. Первый блок пошел. Первый блок тысяча девятьсот восьмого года.
Нагруженная платформа скользила вниз по расчищенному пути. Цвет груза перекликался с цветом снежных заносов вокруг. Машинист погудел в свисток. Оскар Сетковски стоял на каменной глыбе, держась за страховочные цепи, как цирковой наездник, и помахивая в знак приветствия шапкой.
– Гип-гип! – крикнул полковник.
– Ура, – безрадостно ответили утомленные рабочие.
– Чертов сукин сын, – пробормотал отец. Он сделал шаг в сторону полковника Боулза. От его иссиня-черной бороды шел гневный пар. – Ребята отработали по двенадцать часов, мистер Боулз. Добавьте каждому по два доллара за этот день.
Полковник изумленно воззрился на него. Мисс Редмонд внимательно наблюдала. Мужчины сгрудились вокруг.
– На этот раз мы буквально выкопали вас из ямы. Больше мы этого не сделаем, – отец развернулся и дал нам знак следовать за ним.
К. Т. ухватила меня за рукав.
– Останься в городе, Сильви. Это ведь возможно? – Потом, вскинув брови, она добавила, лукаво улыбаясь: – Кстати, у меня есть для тебя письмо.
Загудел свисток поезда. Отец позвал:
– Сильви! Сюда!
– Спасибо, К. Т., – ответила я. – Приеду за ним завтра, теперь пути расчищены.
Я побежала к вагонетке и вместе с целой толпой уставших рабочих поехала в Каменоломни. Новость о письме сжигала меня насквозь.
– Папа, – сказала я. – Меня просят остаться в городе работать в газете.
– Она тебе платит?
Я кивнула.
– Ты писал человеку из профсоюза и приглашал его? Лонагана?
– Несколько месяцев назад. Но он, возможно, не получил приглашения. – Он оглянулся на сидевшего в задней части вагона Тарбуша. – Не волнуйся, Пташка. На этот раз мы победим. Я об этом позабочусь.
Он притянул меня к своей широкой груди и согрел теплом подбородка.
– Эх, Oiseau[101], ты такая хорошая девочка.
На следующее утро я услышала, как папа ломает слой льда, покрывший воду в тазу, – он кряхтел и стонал, расправляя одеревенелые конечности. У меня тоже болела спина. Кусака кашлял. Мама бормотала в пристройке. Генри тихо похрапывал на высокой лежанке, где мы спали. Голова его была накрыта одеялом. Мое дыхание подымалось замерзшим дымком к морозной паутинке в углу, напоминавшей сплетенное феями кружево. По ступенькам рассыпались солнечные осколки.
«Тебе письмо», – прозвучало в голове.
Внизу мама спорила с отцом.
– Это опасно.
– Это газета, – парировал отец. – Работа, за которую платят.
Против этого маме возразить было нечего. Отец оделся потеплее и пошел в рабочее общежитие побеседовать с парнями. Я не сказала ему ни «спасибо», ни «до свидания». Да простит меня Господь, не сказала. Я вылезла из теплой уютной постели на мучительный холод, перебралась через Генри, разбудив его. Зубы стучали, тепло мгновенно улетучилось. Спустилась по лестнице: от огня в печи осталась одна зола. Я выгребла из ведра с углем последние кусочки. Кусака, дрожа, подошел к печи.
– Силв-ви-и, – заныл он, протягивая ко мне руки.
Я подхватила его, вытерла ему нос и потеплее укутала.
– Уходишь, значит? – спросила мама, мученически растягивая губы в храброй улыбке. Ей теперь придется стирать и готовить, убирать в хижине и чинить одежду одной, без моей помощи.
– Два доллара в неделю, – проговорила я, но запнулась, увидев ее перекошенное от гнева лицо.
Мы с ней не так уж отличались друг от друга: она тоже глотала свои обиды и жалобы. Поднявшись по лестнице, я упаковала рюкзак и вышла вслед за Генри на улицу, на слепящее солнце. Мы съехали на лыжах по расчищенным путям и остановились полюбоваться видом с хребта Золоченой гряды. Колечки дыма подымались от погребенных под снегом хижин и растворялись в голубом небе. Трубы «Лосиного рога» мирно дремали.
– Давно пора, – сказала К. Т. – Я уже думала, что ты там наверху превратилась в сосульку.
– Так вы по мне скучали? – ухмыльнулась я.
– Не воображай.
Я повесила пальто на вешалку. Вы что-то говорили про письмо? Но прежде, чем я успела задать вопрос, она поручила мне сворачивать газеты трубочкой, первой страницей наружу.
ЗАТРАТЫ НА ФАБРИКУ ПРЕВЫСИЛИ 1,5 МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ
КОМПАНИЯ ИСПЫТЫВАЕТ СЕРЬЕЗНЫЕ ТРУДНОСТИ С НАЛИЧНЫМИ
Компания «Паджетт» отчиталась за 1907 год по тратам в размере 1,5 миллиона на строительство новой фабрики, при этом работникам задерживают зарплату.
– И почему же нет денег на зарплату? – спросила я К. Т.
– Дитя, компания никогда не пропускала выплату дивидендов с прибыли, потому что они не платят настоящих денег работникам.
– Отец говорил, что летом будет забастовка, – сказала я.
– А чего они ждут? Сердечек и цветов от Паджеттов?
Того же, чего я сама ждала всю зиму. Неужели я и вправду вообразила, что какое-то письмо осуществит эту фантазию? Глупая Сильви. Чтобы доказать себе, что я не просто романтичная глупая пташка, а все еще агитатор, я вырвала из своего дневника текст приглашения Джорджу Лонагану и нашла его адрес в реестре подписчиков «Рекорд» – это был адрес Объединенных горнорабочих Америки в Денвере. Я свернула письмо вместе с газетой и наклеила сверху этикетку с адресом. Пусть мистер Лонаган приедет в Мунстоун и все исправит. Может быть, тогда дивиденды получат не только Паджетты. А и мой отец. И я. И тогда я поеду в Париж.
– Я иду сейчас на почту, – сказала я К. Т. – Еще что-нибудь нужно? – спросила я с надеждой.
– Чуть не забыла, – воскликнула К. Т. – Пришло на прошлой неделе.
Она порылась в стопке бумаг и протянула длинный конверт: для Сильви Пеллетье на адрес «Мунстоун сити рекорд». Я взяла его с собой на улицу и открыла, дрожа от холода.
20 декабря 2017 года
Дорогая мисс Пеллетье,
я написал вам два веселых письма, отправив их на почтовое отделение Мунстоуна. Вы их получили? Мне от вас не пришло ни строчки. Вероятно, вы очень сердитесь на меня или предпочли какого-то местного юношу, привычного к снегу и льду, в отличие от любителей бурбона и ржаного виски. В Кембридже не очень-то любят парней с Юга, таких, как ваш покорный слуга, и я пишу вам из кабака, где славный муж у стойки разливает щедрые порции янтарного напитка, поощряя мою дипсоманию. Я должен зубрить, но вместо этого пестую свои печали и думаю о том, как здорово было бы обсудить с вами детектив «Собака Баскервилей». Там речь идет про родовое проклятие, и он кое-что мне напоминает. Хочу задать вам вопрос: вы слышали про индейскую порчу, наведенную на долину Алмазной реки? Мне интересно, что вы думаете о таких вещах и вообще о самых разных вещах. И сегодня я пишу вам снова в надежде, что это письмо на адрес газеты до вас дойдет. Мне пришлось проглотить несколько доз лекарства, чтобы успокоить нервы. Была не была.
Я понимаю, что вел себя не по-джентльменски в последнюю нашу встречу. Приношу вам свои извинения и надеюсь, что вы их примете. Тот праздничный вечер знаменовал собой начало моих неприятностей. Проснувшись на следующий день, я повез свою головную боль в депо, где встретил Калеба Грейди с его родителями. Истер призналась, что семья направлялась в округ Уэлд, чтобы начать жизнь в какой-то Утопии для негров. Они не собираются возвращаться. Я пытался отговорить ее, но они уже все решили.
Расстроенный этой новостью, я необдуманно предложил семейству Грейди помочь им обустроиться на новом месте, в Дирфилде. «Я поеду с вами», – сказал я Истер.
Она не прониклась этой идеей. «Этот город только для нас», – ответила она. Взгляд ее был такой твердый, что на мгновенье мне захотелось выйти на пути перед поездом и остановить его. Вместо этого я выписал ей и Грейди чек на пятьсот долларов, а это была почти вся сумма моего содержания на оставшуюся часть 1907 года. Это казалось мне пустячным жестом. Позже Калеб написал мне и сообщил, что на эти деньги Грейди смогут построить дом на новом месте.
Я рассказываю вам об этом не для того, чтобы выставить себя благодетелем. И я не безумец, как думает отец. Он боится, что на меня слишком сильно повлияли труды профессора Дю Бойса. Может, и так. Но, честно говоря, я намеренно разозлил отца. Благодаря вмешательству мачехи отец позволил мне окончить обучение здесь, на «заблуждающемся Севере», как он его называет. Оно уже было оплачено, так что в тот же день он посадил меня на поезд, и не было времени найти вас и все объяснить. Сейчас он в Париже с мачехой. А я пью бурбон в одиночестве и думаю о Сильви и о лете на берегу Алмазной реки. Смею ли я надеяться увидеть вас снова в июне, когда зацветут луга и ветер начнет вздыхать в листве осин?