Думаю, вы на меня злитесь. Иначе почему вы не отвечаете на мои письма? Вот бы вы написали мне, Сильви. Хоть пару строчек. И если сердитесь, так и напишите.
Счастливого Рождества.
Письмо было на трех страницах. Но за ними следовала четвертая. Мокрый стакан оставил на нем кольцо голубых чернил, и предложения растеклись и засохли полосами. Синий косой крест перечеркивал страницу, вероятно отправленную по ошибке. От расплывавшихся предложений кружилась голова. Но я расшифровала все до единого неприличные слова. Из соображений скромности и конфиденциальности я не стану раскрывать, что он написал: что хотел сотворить со мной в своих алкогольных грезах, чего пожелал бы, окажись я рядом с ним в темной комнате.
Глава девятнадцатая
Любой, кто увидел бы меня в этот момент у редакции «Рекорд», сквозь пальто и кожу разглядел бы горевшее во мне нечестивое пламя. И Господь в небесах, и моя матушка наверняка видели меня и проклинали за плотские желания, охватившие меня прямо на улице. Колени мои превратились в желе. Я еле ползла по городу, захваченная непристойными образами, вызванными в моем воображении этим письмом. Его изгнали, и он написал мне из салуна – так он утверждал – другие письма, которые я не получила. Но когда я спросила про них на почте, ничего не нашлось. Даже открытки. Что же случилось с «двумя веселыми письмами»? Но достаточно было и одного письма. Я провела всю зиму, считая его негодяем, а теперь, пожелай он обсудить со мной книги или… – ноги стали снова подкашиваться. Он вернется в июне, и я брошусь к нему в объятия. Неужели? Десять минут назад Паджетты были врагами, но теперь я готова была переметнуться обратно, только бы вновь целоваться у реки.
Я положила все газеты в мешок для почты и отослала, забыв о том, что в одну из них завернуто письмо Джорджу Лонагану. Весь день я была рассеянна. В лавке приобрела мешок угля и припасы, чтобы отправить в Каменоломни родным во искупление своего дезертирства. Сироп от кашля для Кусаки, консервированный горох и персики. Фунт бекона. Когда я расплатилась своим летним серебром, Кобл с подозрением посмотрел на меня.
– Где ты это взяла? – спросил он.
У феи-крестной. Я вежливо улыбнулась и положила ящик с припасами на санки, приложив к ним записку для мамы: «Мне выдали аванс за две недели». Генри забрал ящик, когда мы встретились с ним возле фабрики.
– Бекон! – завопил он так радостно, что тут же забыл про неприятные для него домашние задания в рюкзаке. – А мы с Евой Сетковски отдуваемся за самое большое количество пропусков в школе. По тридцать восемь дней.
Я смотрела, как он поднимается по холму на лыжах, держась за веревку, привязанную сзади к вагонетке. Один раз он упал, но Поттс остановился и подождал его. В тот день мой брат изобрел первый в мире подъемник для лыжников. Он еще известен до сих пор в некоторых частях Колорадо как подъемник Пеллетье. Но в феврале им мало кто пользовался. Пути вскоре снова замело.
Мисс Редмонд топала вверх-вниз по лестнице, таская одеяла в кладовку, служившую мне комнатой. Она налила себе стакан виски и села у печи, возмущаясь по поводу предстоящих выборов.
– Всех кандидатов выбирала компания! Всех до единого, от мэра до шерифа, – все шестерки компании.
Я молилась, чтобы она оставила меня в одиночестве, чтобы прочесть прожигавшее карман письмо. Я театрально зевнула, надеясь, что она поймет намек. Вместо этого она принялась читать отрывки из издания ненавистного конкурента, «Патриота», проклиная полковника Боулза и его послушного парнишку Гуделла.
– Послушай вот это! «Патриот» поддерживает кандидатов компании.
Жители Мунстоуна, получившие возможность выразить свое мнение на выборах, не станут сомневаться и поддержат кандидата, одобренного компанией «Паджетт».
– Что еще они, черт возьми, сделают? – воскликнула она. – Заставят людей голосовать под дулом пистолета?
Наконец, возмущенная, она отправилась спать.
Оставшись одна, я вынула письмо Джаспера из кармана юбки и принялась перечитывать расплывшуюся последнюю страницу. Злилась ли я на него? Да. И нет. Вот бы вы написали. Хоть пару строчек. Всегда ваш. Я принялась писать ему, пытаясь выразить собственные чувства и признания. Скомкала шесть страниц. На одной вышла молитва, на другой я написала «люблю». Еще один вариант вышел пристойный и официальный – попытка спасти свою гордость. Я сожгла все это и попробовала сочинить легкомысленную версию про погоду, но с треском провалилась, написав, что «мечтаю по ночам», что мне «одиноко» и я испытываю «желание». Дописав слова «мое сердце», я сожгла и этот вариант.
Что бы я ни писала, это оказывалась небезопасно. Даже тема погоды была небезопасна, но нужна ли мне безопасность? Достаточно ли я голодна? Это был мой шанс заявить о своих желаниях. И я воспользовалась им в тусклом свете лампы.
4 февраля 1908 года
Дорогой Джейс,
рада была получить ваше письмо от 20 декабря. Предыдущие два письма, упомянутые вами, до меня не дошли. Иначе я бы ответила. Во-первых, принимаю ваши извинения и признаюсь, что ваше исчезновение ранило меня. Я уже собиралась позабыть о вас, но ваше письмо снова меня растревожило. Что же до поведения, о котором вы пишете на последней странице, за него нет нужды извиняться: о нем я не сожалею, по крайней мере со своей стороны. Если это чересчур дерзко, то рискну показаться дерзкой, ведь вы рискнули написать то, что написали. Возможно, вы не планировали отправлять эту часть письма. Но я не обижаюсь.
Постараюсь найти книгу о Баскервилях, которую вы упоминали. Как я поняла, там речь про собаку? И еще одно: хотя я ничего не знаю об идеях этих ваших профессоров, я считаю, что ваша щедрость по отношению к семье Грейди – очень добрый поступок.
И последнее: вы спрашивали, не сержусь ли я. Нет, не сержусь. Надеюсь, вы снова мне напишете и подтвердите искренность ваших слов.
Утром К. Т. спустилась вниз с опухшими от сна глазами. Тот факт, что я уже приготовила кофе, затронул какие-то тайные струны ее души: я и не предполагала, что они у нее имеются. Она тихо положила руку мне на плечо:
– Спасибо за порцию утреннего топлива.
– Спасибо за пристанище.
– Извини, кладовка, конечно, не дворец Паджеттов. Дай знать, если тебе что-либо понадобится.
– Не люблю просить.
– Проси уже, черт побери.
– Не найдется лишней марки?
Она помедлила пару секунд.
– Марки! Вижу, твой адресат из Кембриджа, Массачусетс. Сердечный друг? Сюзи хочет знать.
– Сюзи – сплетница! Она не может не задавать вопросы?
– Нет, – покачала головой К. Т. – Для меня вопросы – это религия.
– Многие посчитали бы греховным так говорить о религии.
– Кого беспокоят такие грехи? Не все созданы быть святыми, как ты.
– Вы не все знаете.
– Так ты же не рассказываешь. Вот твоя марка.
Я отправила письмо Джейсу, потом прогулялась, размышляя об ответном письме. Я поздно посмотрела в словаре слово «дипсомания» – непреодолимое влечение к интенсивному пьянству. Это определение убедило меня в том, что письмо Джейса – результат алкогольной горячки. Мои собственные признания не давали мне покоя. Не святая, как ты. Так сказала К. Т., когда я рассуждала о ее понятиях греха и святости. Отступничество или похоть? Какой грех страшнее?
По мере того как разворачивались события этой зимой, у меня появились новые представления о том, что греховно, а что нет.
ПУТИ ЗАСЫПАЛО СНЕГОМ
15 февраля. В течение трех недель каменоломни отрезаны от остального мира, невозможно доставлять припасы наверх. Вчера группа мужчин смогла спуститься пешком из рабочего общежития на снегоступах. Они отказываются возвращаться и ждут поезда, чтобы уехать из города. По отчетам, в Каменоломнях остается всего 25 человек.
– Там наверху кто-нибудь умрет, – сказала К. Т.
Неужели она забыла о том, что четверо из этих двадцати пяти человек – мои родные? Я каждую неделю звонила по городской телефонной линии в рабочее общежитие, и меня заверяли, что все в порядке.
– Папа просил передать тебе, чтобы ты не волновалась, – сипела в трубку миссис Квирк.
В те дни, живя в кладовке, я радовалась тому, что не застряла в хижине номер шесть, хоть меня и снедало чувство вины. Я оставила семейство Пеллетье замерзать, а сама наслаждалась роскошью уютного жилища, просторами городка, где улицы расчищали мулы с плугами. К. Т. Редмонд одолжила мне фотоаппарат «Кодак», а Хал Бринкерхофф выделил помещение в гостинице «Ласточкин хвост» под проявочную. Мне доверили заниматься печатью и собирать деньги с подписчиков, я стала постоянным помощником и овладевала премудростями мастерства.
Узнавать новые факты о самой Катрине Т. Редмонд было отдельной задачей. Всего один раз она пригласила меня наверх в свои апартаменты, в уютную комнату с креслом и книжными полками. Как она сумела купить собственный дом? Ночью, окруженная коробками с чернилами и стопками бумаги, я засыпала под ее гулкие шаги наверху. Под звучный чих, иногда по шесть-семь кряду. Под звуки падающей и катящейся по полу бутылки, звон упавшего стакана.
За ужином в «Ласточкином хвосте» она пила неразбавленный виски. Меню, которое она готовила, ограничивалось консервированными бобами, разогретыми на печи в редакции, и картофеля, запеченного на углях. Она постоянно делилась со мной своими запасами: банками с вареньем, консервированной солониной. И постоянно переписывалась с несколькими адресатами: Гарольдом Крампом, эсквайром, из Денвера, Колорадо. Может, это ее адвокат? И интересно, кто была мисс Дженни Томас, которой она писала на адрес миссис Дейзи Редмонд Томас, Денвер. Племянница? Я относила письма на почту и не лезла с расспросами.