лся развеселить нас своей обычной болтовней. Когда мы отвечали ему жидкими улыбками, он становился серьезным.
– Papa est mort, – говорил он, качая курчавой головой.
Мы знали только одно: его убило взрывом. Наконец пришел Дэн Керриган и все рассказал:
– Компрессор заржавел. Джоко отказывался заводить машину. Но Тарбуш приказал.
– Зачем? – вскрикнул Генри. – Зачем отец это сделал? Он мог…
– Не было выбора, – ответил Керриган. – Босс ему сказал: «Если не заведешь ее, ты уволен». Ваш отец сказал: «Нет. Она заржавела». Босс отошел на безопасное расстояние и протянул Джоко спички. Сказал: «Делай это, сукин сын. Заводи, или ты уволен». – Кэрриган запнулся. – И Пеллетье просто… помолился… и поджег горелку.
Генри сидел, открывая и закрывая свой складной ножик.
– Компрессор взорвался, – добавил Керриган. – Босс не хотел ждать новый баллон три недели. Он просто кровожадный дикарь. А может, сделал это нарочно, чтобы заткнуть Джоко рот.
Когда Керриган ушел, Генри швырнул нож через всю хижину. Он воткнулся в дверной косяк с такой силой, что мог убить Тарбуша, если бы тот стоял в проеме. Мама закрыла лицо руками и молилась, пытаясь принять тот факт, что ни ее страх, ни молитвы не уберегли мужа. Увидев, как долго она прячет лицо, Кусака вскарабкался к ней на колени и попытался оторвать руки от ее лица, чтобы убедиться, что она никуда не исчезла. «Мама», – пронзительно закричал он, но она не подняла голову, даже когда мы все собрались вокруг. В глазах Генри стояли слезы ярости. Я обняла их всех. Теперь нас осталось всего четверо, не пятеро, и боль в груди застывала жестким комком.
На третий день Кристе Болесон сумел на лыжах спуститься в город за припасами. Он вернулся в город с консервированной ветчиной и письмами соболезнования от компании: «Прискорбная утрата. Наш ценный сотрудник». Дотти Викс прислала торт на поминки. К. Т. отправила открытку с выражением сочувствия, коробку конфет и экземпляр газеты. «Прочти, когда будешь готова, – говорилось в записке. – Это не для слабонервных». «А лучше не читай вовсе» – вот что ей следовало бы написать. До сих пор жалею, что она отправила мне ту газету. То, что она написала, будет преследовать меня до конца дней.
ФАТАЛЬНАЯ ТРАГЕДИЯ В КАМЕНОЛОМНЕ
Мистер Жак Пеллетье, механик-оператор, проработавший почти три года в каменоломне Паджеттов, погиб мгновенно в четверг утром. Он чинил один из компрессорных резервуаров камнерезного станка, когда тот взорвался. Взрывом Пеллетье отбросило с огромной силой на стену каменоломни, в результате его буквально разорвало на части. По словам свидетелей, куски его черепа, руки и пальцы разбросало в разные стороны. Брайан Эльварс и Сэл Беренотто также пострадали при взрыве, их задело осколками металла. Но они, скорее всего, поправятся.
Полковник Боулз пообещал провести расследование. Газета «Рекорд» рекомендует привлечь к расследованию независимых экспертов.
Мистер Пеллетье, 39 лет, которого многочисленные друзья называли Джоко, был всеми любимым и высококвалифицированным работником, семьянином. Он приехал в Мунстоун в 1905 году из Вермонта, где работал на Мраморном заводе Ратленда. У него остались жена и трое детей (его дочь Сильви Пеллетье является ценным сотрудником нашей газеты и добрым другом многих жителей). Приносим семье глубочайшие соболезнования. Ведутся приготовления к погребению.
Я сумела спрятать статью от мамы, сунув на дно своего сундука, где та и хранилась много лет. Но описанная там сцена все время предстает в моем воображении, когда я вспоминаю своего бедного погибшего отца. И сегодня все еще прихожу в ярость от того, что с ним сотворили. Преступление. Жуткое злодеяние.
– Несчастный случай, – заявил Тарбуш.
Когда снег стих на четвертый день, бригадир вылез из своей уютной хижины «засвидетельствовать почтение». Он напялил енотовую шубу, а на лицо шарф, словно бандит, каким, в сущности, и был. Уселся без приглашения за шаткий столик напротив мамы и взял ее ладонь своей крысиной лапой. Она выхватила руку, словно ее укусили, но он продолжал винить мертвеца, которому при жизни боялся смотреть в глаза.
– Господин Пеллетье, к сожалению, неправильно завел станок. Жуткая трагедия. Мы все знаем, что наша работа опасна. И ваш муж это знал. Господин Пеллетье знал, на что подписался. Бедный француз не проверил клапан.
– Отец всегда все проверяет, – вздрогнув, возразил Генри. – Он механик высшего разряда.
– Будет проведено расследование, – добавила я.
– Компания приносит соболезнования, – Тарбуш улыбнулся улыбкой гробовщика.
– Принесите его к нам, прошу вас, – сказала мама с королевским достоинством.
– Невозможно, миссис Пеллетье.
Он снова солгал, теперь уже о причинах, по которым нам нельзя видеть тело отца. Я единственная знала правду из газеты о том, в каком состоянии находилось тело, знала, что его разорвало в клочья.
– Нельзя достать тело с места, где произошла авария, – Тарбуш сослался на погоду. – Все обледенело. Опасно доставать его. Чтобы поберечь рабочих, мы подождем.
Ты не берег людей, когда велел отцу зажечь ту спичку. Я испугалась своих жестоких мыслей, их убийственной ярости. Я хотела схватить его за горло и задушить. Генри сидел в углу и ударял кулаком по ладони, словно растирая что-то в порошок.
– Мы хотели бы позвать священника, – сказала мама.
Тарбуш похлопал ее по руке и положил на стол бумажный пакет.
– Компания велела передать это вам и вашей семье.
Внутри лежали шесть пожухлых яблок, последних в Каменоломнях. Когда он ушел, мама со злостью смахнула пакет на пол, и яблоки покатились в разные стороны.
– Cochon salaud[104], – воскликнула она.
Это единственный момент, когда проявилась ее ярость. Короткая вспышка.
Добрые женщины Каменоломен пробирались к нам по протоптанным в снегу траншеям: госпожа Ирина Чаченко, фрау Анна Брюнер, миссис Квирк, работавшая в общежитии. Они принесли остатки своих запасов, даже тех, без которых самим было не обойтись: картошку, куски угля в мешках, крекеры, консервированные сардины. Женщины садились, покачивая головами, и говорили слова утешения, в основном связанные с религией.
– Он в лучшем месте.
– Смерть не конец. Смерть не разлучает нас с любимыми навсегда.
Конец. Разлучает. Я слушала, как они несут весь этот вздор, пропаганду, выдумки. Миссис Сетковски села в своем засаленном пальто и взяла маму за руку. От горя мама забыла о своем страхе перед иностранцами и молилась вместе с ними на разных языках, но в одном ритме под четки, подняв глаза на распятие на стене хижины.
Прошло три недели. Мы оставались в ловушке. Его ботинки все еще стояли у двери. Лежал его табак. Бритва. Скрипка. Кусочки кожи были свалены за стулом, на котором он чинил снегоступы. Признаки его отсутствия. Он войдет в любую минуту. Крикнет: «Эге-гей!» Все еще висела на вешалке его шапка. Падал снег. Пути оставались непроходимыми.
В общежитии миссис Квирк получила сообщение по телефону от К. Т. Редмонд: «Думаю о тебе, дорогая Сильви, и о твоей семье». Мама молилась, подняв глаза к потолку, – дерево потемнело от копоти, а небесные слезы превратились в сосульки, свисавшие с балок. Je crois en Dieu[105]. Когда я молилась, говорила «верую», но после смерти отца вера покинула меня. Ее место занял груз печали и гнев, превращавший скорбь в острую сталь.
Через три недели компания отправила в каменоломню рабочих, и они спустили стропы и подняли отца из белого каменного собора. Мы отвезли его вниз завернутым в белый полотняный саван. В последний раз мы сопровождали Жака Пеллетье. Его останки ехали впереди на санях, их тащили за веревки Кристе Болесон и Генри, которые шли впереди на лыжах. Мы следовали за ними в этой странной похоронной процессии под голубым небом Колорадо. Событие упомянули в «Мунстоунском патриоте». Редактор Фрэнк Гуделл описал это лично таким образом, словно спасение трупа было прекрасно выполненной работой.
ПОХОРОННАЯ ПРОЦЕССИЯ
Утром в прошлую пятницу группа мужчин появилась на склоне над Мунстоуном. Их силуэты резко выделялись на снегу. Они медленно двигались вдоль путей. По городу разнеслись слухи, что они везут тело Жака Пеллетье. Эти мужчины – работники каменоломни. Их отрезало от города метелью на несколько недель вместе с останками их товарища, механика, погибшего в результате аварии. Припасы подходили к концу, и они понимали также, что их друга надо поскорее похоронить надлежащим образом. Все обитатели Каменоломен отправились вперед, чтобы расчистить дорогу. Это было незабываемое зрелище: мужчины двигались вниз по одному длинной цепочкой, тело было завернуто и привязано к паре лыж. За ним шли родные. Когда тело довезли до конца путей, его перегрузили в повозку и доставили в пустой дом одного из управляющих, рядом с редакцией «Патриота». Там семью разместили за счет компании. По просьбе вдовы заупокойную мессу отслужил монсеньор Девиво из церкви Святой Марии, который прибыл к нам из-за перевала. Предположительно, вдова и дети вернутся к своим родственникам на Восток.
В этой статье мы впервые узнали о том, что возвращаемся на Восток. Для нас это стало новостью и предупреждением. Мы стали бесполезны, и нас больше не хотели здесь видеть.
Глава двадцать вторая
Нас выкинули в первую неделю оттепели, когда повсюду разливалась апрельская грязь и птички порхали в голубом небе. Три «пинкертона» приехали в Каменоломни, чтобы выселить нас. Это были частные охранники из агентства Пинкертона, нанятые компанией. На их лацканах красовались латунные звезды, словно они и вправду являлись настоящими представителями закона, что, конечно, было не так. В истории «пинкертоны» остались как наемники, защитники штрейкбрехеров, громилы, которые проламывали головы, разгоняли бастующих, а однажды даже повесили на мосту представителя профсоюза. И мне наплевать на то, что эти ребята поймали преступников Джесси Джеймса и Буча Кэссиди. Перечень собственных злодеяний «пинкертонов» был бесконечно длинным. Они использовали пулеметы Гатлинга и брандспойты против пикетов бастующих женщин и мужчин. Они шпионили, вели двойную игру и заявляли, что их кровавое насилие служит «общественной безопасности». В то утро «пинкертоны», появившиеся у нас в дверях, были вооружены самовзводными револьверами. Агент Гарольд Смайли повесил на себя целых два: с каждой стороны.